Когда вечность торопит

Вино запрещено, но есть четыре "но":
Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.
При соблюдении сих четырех условий
Всем здравомыслящим вино разрешено.
Не зря я пью вино на склоне дня,
Заслужена его глухая власть;
Вино меня уводит в глубь меня,
Туда, куда мне трезвым не попасть.
Конечно же, начало пути — рюмка, середина — выпивающая компания, легкая выпивка, пара рюмок за обедом. Конец — в тюрьме за убийство в пьяном виде, за растрату, в психиатрической больнице, в могиле от случайной легкой болезни. Немало переутомленных людей умственного труда и чернорабочих, поддавшись заблуждению, становятся на путь, по которому алкоголь ведет их в смерти. Тот факт, что деда Степана похоронили, казалось, отнюдь не убедил его самого в том, что он, действительно, умер: его вообще трудно в чем-то убедить. Правда, в настоящий момент все его органы чувств в один голос утверждали - он был вынужден признать их правоту, - что его и в самом деле похоронили. Сама его поза - на спине, ладони на животе, и все тело окутано чем-то легким, непрочным, что можно было, в принципе, без труда разорвать, хотя это и не принесло бы ему сколь-нибудь ощутимой пользы, - вкупе с жестким ограничением передвижения его персоны, черная, непроглядная темнота, воистину, гробовая тишина практически не давали ему возможности для дальнейших споров, а потому он безропотно смирился со своим нынешним, вполне комфортным, положением....
Но то, что он умер, - о, нет! Он всего лишь болен, очень тяжело болен. Кроме того, сейчас его охватили столь присущие большинству больных вялость и апатия, а потому его не особенно волновал вопрос о том, сколь необычную участь уготовила ему судьба. Философом он никогда не был. А вот заурядным, здравомыслящим индивидуумом, наделенным в данный момент даром патологического безразличия - это да: и тот орган, который мог хоть как-то повлиять на нынешнюю ситуацию, на данный момент, изволил бездействовать. Поэтому дед Степан, не испытывая никаких опасений по поводу своего ближайшего будущего, погрузился в сон, так что можно было со всеми основаниями утверждать, что сейчас он пребывал в состоянии мира и блаженства....Бывало,что на трезвую голову,часто задумавшись, дед Степан рассуждал о том,что философские камни собирают одни, разбрасывают другие, а третьи, найдя их, используют, как драгоценности...Так он думал и сейчас, когда наверху, прямо у него над головой,в этот момент что-то определенно происходило.Дед ушел в воспоминания. А там, наверху, была темная летняя ночь, изредка простреливаемая всполохами молний, которые безмолвно поджигали густые слои облаков, низко стлавшихся над землей где-то далеко на востоке, что явно предвещало скорую грозу. Короткие подрагивающие вспышки света придавали кладбищенским памятникам и надгробным плитам зловещую определенность, заставляя их время от времени пускаться в пляс. Это была определенно не та ночь, когда на кладбище мог повстречаться досужий подвыпивший гуляка, поэтому трое мужчин, которые как раз там и находились и, почему то, усердно раскапывали могилу,и дед Степан чувствовал себя в относительной безопасности.

Двое из них были молодыми студентами медицинского института, располагавшегося довольно близко от кладбища; что же до третьего, то это был гигантского роста негр по имени Сэм.Совершенно необразованный человек может разве что обчистить товарный вагон, тогда как выпускник университета может украсть железную дорогу.Сэм был несостоявшимся студентом-медиком. Он уже много лет работал на кладбище в качестве разнорабочего, а точнее человека, готового едва ли не на все. И, как он сам частенько любил шутить, ему была известна "каждая Божья душа в этом месте". На основании того занятия, которому он предавался в настоящее время, можно было с уверенностью утверждать, что кладбищенская территория на самом деле была заселена гораздо менее плотно, нежели о том свидетельствовали официальные реестры. Снаружи, за стеной кладбища, на некотором удалении от основной дороги, стояла уже запряженная в легкий фургон лошадь,принадлежащая до процедуры деду Степану.

Раскопки проходили без особого труда: заполнявшая могилу земля еще даже не начала спрессовываться, ибо была засыпана в нее лишь несколько часов назад, так что довольно скоро вся она оказалась лежащей снаружи. Извлечение гроба было, правда, не столь простым делом, однако в конце концов они справились и с этим, поскольку дело свое - свой приработок - Сэм освоил чуть ли не назубок. Затем он проворно отвинтил крышку гроба и отложил ее в сторону, обнажив лежавшее в нем тело человека, облаченное в черные брюки и белую рубашку. В это самое мгновение воздух над кладбищем разорвала вспышка молнии, послышался оглушительный удар грома, и дед Степан спокойненько занял сидячую позу.

Охваченные ужасом, истошно вопя, мужчины кинулись бежать куда глаза глядят - как выяснилось, у каждого они глядели исключительно в своем направлении, - и, пожалуй, ничто на земле не смогло бы заставить двоих из них вернуться назад. Но Сэм!  Он же был сделан из другого теста. И вот серым предрассветным утром двое студентов, бледные и изможденные кошмаром и сменившей его затем неослабевающей тревогой, отчего их сердца все еще никак не могли обрести нормального биения, встретились у здания медицинского института.
- Ты видел?.. - спросил один.
- Боже Праведный, да... Что же нам делать?
Они обошли здание, подойдя к тыльной его стороне, а там увидели знакомую им лошадь, запряженную в легкий фургон; животное было привязано к столбу рядом со входом в препараторскую. Они машинально вошли внутрь помещения.

В полумраке на лавке сидел негр Сэм. Он, широко улыбаясь, поднялся им на встречу. Теперь им были видны лишь его глаза и белые зубы.

- Я жду, когда вы мне заплатите, - весело проговорил он. А на длинном столе лежало распростертое бездыханное тело деда Степана; голова его была испачкана кровью и глиной, оставшейся после нанесенного мощного удара лопатой....Уже гораздо позже,на вопрос следователя, почему же Сэм хотел когда-то выбрать такую профессию,как патологоанатом он отвечал: “Да хорошо это! Я как бы и доктор, а клиенты тихие, и претензий нет.”