Глава Третья. Тайна Арсинои

– Сегодня художники и поэты Афин устраивают симпасион, – обратилась Листрата к Арсиное, лежавшей в полудреме на ложе. – Попробуй только не пойти со мной.
– Я еще боюсь выходить, – ответила девушка, слегка приоткрыв глаза и наблюдая за реакцией подруги.
– Прошло много времени, глупышка. Если не пойдешь, я обижусь.
– Листрата!
– Художники, поэты, музыканты! Они умеют ославить в песнях и рисунках так, что надолго запомнишь. Разве не это нужно женщине? Разве не хочется чувствовать себя богиней?
Арсиноя стала серьезной. Она мечтала увидеть блеск подруги в кругу её обожателей, но сама не решалась показываться афинянам, чужим для уроженки Фив. Однако ссориться с Листратой ей не хотелось.
– Разве смогу я устоять пред тобой, если даже мой город, окруженный стеной с семью вратами, пал перед захватчиками?
Листрата, тоже лежавшая на диване, приподнялась на локтях.
– Расскажешь мне об этом?
– Не сейчас…
– Афродита моя печальная, а ты плясать умеешь? – поспешила перевести тему гетера.
– Почти как  Терпсихора! – горделиво воскликнула девушка.
– Значит, решено. Вечером отправимся на праздник. Эфиальт и Мефестион будут сопровождать нас.
Листрата заметила, как слегка дрогнули губы Арсинои. Подруги помолчали, повздыхали, каждая о своем, и заснули, укрытые заботливой Ирис одеялами из легкой шерсти.


В доме, принадлежавшем богатому купцу, симпасион собрал невиданное число гостей. Негромко звучала музыка, соединяя в одно печаль флейт, звон бубнов, переливы струн китары и большой арфы.
Появление Нежноликой, как прозвали Листрату её поклонники-поэты, вызвало бурю восторга. Перед зардевшейся Арсиноей мужчины склонились с почтением, пылкими взглядами высказывая свое восхищение. Мефестион с Эфиальтом, столь же юные и красивые, с гордостью сопровождали прекрасных женщин. Обе подруги оделись в короткие химатионы: гетера – в одеяние лилового цвета, Арсиноя – розового. Ожерелье из граната облегало ее шею, и большие серьги из аметистов сверкали по обе стороны ее лица. Достоинства же Листраты украшали увесистые серьги из берилла и роскошное ожерелье из белого агата.

Начался легкий ужин, затем танцы, выступления певцов и поэтов, смех… Постепенно нарастающее опьянение царило в зале, но никто не спешил расставаться с ощущением эстетической красоты, которая правила пиром. Было еще далеко до разврата и потери благородного облика, беззащитного перед натиском алкоголя. Гости еще смотрели и слушали, охотно отвлекаясь от трапезы и забывая допивать свои чаши.

Арсиноя, полулежа между Эфиальтом и Листратой, то и дело обращала к ним полные слез глаза и спрашивала имена выступавших. Эфиальт внимательно наблюдал за фиванкой, радуясь её восторгам. Он замечал и то, какое впечатление на людей оказывала её красота.

Когда прелестные авлетриды, аккомпанируя себе на флейте, выпорхнули на середину залы и, сверкая полуобнаженными гибкими телами, принялись извиваться в своем зачаровывающем танце, матроны стали покидать пиршество, а мужчины, напротив, еще больше разбушевались и, весело поощряя соблазнительниц одобрительными возгласами, лили вино к их ногам. Вскоре к сандлиям куртизанок полетели драгоценные кольца и серьги. Сила Эроса, олицетворяемая танцующими девушками, разожгла огонь и в зрителях. Мефестион страстно сжимал руку Листраты, а Эфиальт робко косился на фиванку, устремленную всем телом вперед, где витали авлетриды.
–  Тебе нравится танец? – спросил он, коснувшись колена девушки.
Арсиноя лишь кивнула в ответ, не отрываясь от прелестного зрелища.
–  Авлетриды прекрасно танцуют, –  воскликнул Мефестион, обращаясь к Листрате, –  но я жду твоего выступления! – и горячо обнял гетеру.
Та прильнула к его плечу:
–  И Арсиноя…
–  Нет! – возразила фиванка. – Мне страшно!
–  Не бойся, Арсиноя. Ты заслужишь признание.
–  Ни к чему мне все это, –  упрямствовала девушка.

Выступили декламаторы, усладив слух гостей гомеровскими сказаниями, пришел черед продемонстрировать свое искусство молодому певцу-импровизатору, аккомпанирующему себе на китаре. Рапсод приблизился к Арсиное, склонился, коснувшись ее хитона, важно выпрямился и спросил у Эфиальта имя его прекрасной спутницы. К нему присоединился лирник, такой же молодой и веселый юноша. Повинуясь кивку рапсода, лирник ударил по струнам. Сильный голос поэта разнесся по залу: Дерзкогрудая, Изумрудоглазая, Златоногая…

Эфиальт поглядывал на Арсиною, улыбаясь. Листрата смеялась и всплескивала руками от восторга. Мефестион усмирял в себе драконов страсти. Как только рапсод закончил пение, скульптор, не в силах более сдерживать жгущее преклонение перед возлюбленной, вскочил со скамьи и пропел:
–  О моя Хризокома Листрата! О Мелибоя – услада жизни!
Гром рукоплесканий, смех и одобрительные выкрики достались обоим – и юному певцу, и пылкому скульптору. Арсиноя поднялась, протянула руки поэту и аккомпониатору, поцеловала того и другого. Эфиальт одобрительно кивнул ей. Листрата горячо поцеловала Мефестиона и, пробравшись к фиванке, шепнула ей на ухо:
–  Сейчас ты должна танцевать для всех.
–  Нет!
–  Ну что ты такое говоришь? Надо отблагодарить за рапсодию, показать поэту и гостям, что они не зря воспевали тебя. Все равно заставят.

Публика уже вызывала превознесенную красавицу. Листрата схватила Арсиною за руку и вытащила ее на круглую площадку. Послышались требовательные просьбы, обращенные к Нежноликой гетере. Её приглашали танцевать вместе с Арсиноей.  Кто-то подал Листрате бубен. Она, опьяненная всеобщим восхищением и парами вина, льющегося из чаш к ее ногам, громко ударила в бубен. Фиванка покорилась мольбам толпы и замерла в позе Луны. Листрата, заражая подругу смелостью, била бубном об обнаженное плечо. Зал гудел. Арсиноя тщательно и благоговейно исполняла древний танец. Ничто не нарушало прелести её струящегося юного тела. Отточенные движения переливались, и позы вытекали – одна из другой. Под тонким одеянием девушки угадывались идеальные линии и мышцы. Когда Арсиноя закончила, гетера бросила ей бубен, колокольчики которого игриво зазвенели в воздухе, и выкрикнула название танца. Нашлись еще несколько флейтистов, которые спросили позволения аккомпанировать Нежноликой.

Эфиальт и Мефестион упивались славой своих подруг. Сорвав бурю рукоплесканий, Листрата подбежала к возлюбленному и весело поцеловала его в губы. Арсиноя спокойно вернулась на свое место и, опираясь на руку Эфиальта, устало присела на топчан.
–  Я хочу уйти, –  шупнула она, уткнувшись носом в ухо заботливого друга.
Эфиальт набросил на плечи своей Дерзкогрудой фиванки плащ и незаметно вывел из дома, предупредив Мефестиона, что будет ждать в саду.
–  Я покорен твоим искусством, –  нежно сказал он Арсиное, наклонившись к ее губам.
Та резко отвернулась.
–  Ты знаешь, я не могу тебе позволить этого. Богиня Бирис запрещает мне до совершеннолетия дарить ласку мужчине.
–  А если бы запрета не было, ты бы позволила поцеловать себя? – прошептал Эфиальт, касаясь губами затылка девушки.
–  Я всю жизнь буду благодарна тебе…
–  И только из-за этого?
Послышался шум шагов и тихие голоса. Мефестион с Листратой подошли к друзьям.
–  По домам! – весело скомандовала гетера.



–  Листрата, мне так душно, –  пожаловалась Арсиноя, откинув одеяло. – Ты тоже не спишь?
–  Не сплю, –  отозвалась подруга.
–  Кажется, я до утра не сомкну глаз, в груди все горит.
–  Ты томишься, – снова откликнулась Листрата.
–  Томлюсь? Не знаю…
–  Вставай, раз не можешь заснуть. Я кое-что придумала!
Арсиноя с готовностью вскочила, набросила на обнаженное тело прозрачный хитон.
–  И плащ надень, –  с озорным блеском в глазах приказала гетера.
Она послала Ирис за Агазоном – атлетом, жившим по соседству. Вооруженный кинжалом, он часто сопровождал гетеру, любившую гулять по ночам, когда солнце не выжигало глаза и кожу. Листрата хорошо платила, и Агазон неслышно крался позади, не мешая гетере наслаждаться одиночеством.
Набросив ночную накидку, Листрата взяла Арсиною за руку.
–  Пойдем!

Они отправились к стене из громадных камней, воздвигнутых у основания Акрополя. Арсиноя первая взошла по истертым ступеням к храму Победы. Листрата последовала за ней. Она наблюдала за гибкими движениями подруги и приятно замечала, что следы болезни проходят, последствия нервного потрясения все меньше чувствуются в поведении фиванки. Арсиноя забыла о слезах и страхе, окунувшись в мир женственности, который дарила ей Листрата. Прогулки, купания, процедуры, уроки пения и игры на флейте, волшебный мир косметики и моды… Часто девушки беседовали, и гетера видела в своей подруге человека, обученного тонко воспринимать искусство и логично осмысливать жизнь.
Сейчас, стоя у безмолвного храма, Листрате захотелось узнать то, что до сих пор для всех оставалось тайной.
– Арсиноя, тебе хорошо со мной?
–  Да! Ты чудесная! – обняла гетеру девушка.
–  Мы вместе уже несколько месяцев, а я все еще теряюсь в догадках – как ты, такая образованная, воспитанная эллинка, попала в рабство? Если твой отец действительно знаменитый скульптор Фидий, то почему его дочь оказалась в таком ужасном положении? – Листрата положила руки на плечи фиванки. – Объясни мне эту несправедливость судьбы.
–  Хорошо, –  решительно произнесла Арсиноя и, схватив подругу за руку, потащила ее по высоким ступеням вверх.
–  Куда мы?
–  К Афине!
Остановившись у гигантского изваяния, девушки преклонили колени перед богиней города.
–  Ты знаешь, что мой отец руководил строительными работами на Акрополе? – спросила фиванка, дрожа от холода на высоте, равной горе Леонтиск.
Листрата кивнула.
– Враги Перикла боятся выступать против него открыто, но постоянно преследуют его друзей. Моего отца они обвинили в присвоении части золота, отпущенного на сооружение этой статуи.
–  Да, я слышала. Однако клевету удалось опровергнуть.
–  Отец, по совету Перикла, сделал золотую одежду Афины так, что её можно снять и взвесить. Проверка подтвердила честность скульптора, тем не менее его продолжали преследовать и вскоре обвинили в святотатстве.
–  Что?!
–  В темноте ты не увидишь, но может быть, вспомнишь: на щите Афины изображен бой с амазонками, – Арсиноя прикоснулась рукой к гигантскому щиту.
Листрата снова кивнула.
–  Говорили, что среди сражавшихся отец изобразил своего покровителя и самого себя. На этот раз он не смог оправдаться, его заключили в тюрьму, где он вскоре умер, –  тяжело прошептала фиванка.
–  Ходили слухи, что его отравили.
–  Да, –  сквозь слезы выдавила из себя Арсиноя. – А потом ненавистники Перикла добрались и до нас с матерью. Они убили её, а меня продали. – Арсиноя прислонилась лбом к двенадцатиметровой богине. – Теперь ты знаешь мою историю, Листрата. Жалкое существование, рабское повиновение, презрение хозяев…
–  Почему тебя снова решили продать?
– Периклу кто-то сказал, что дочь Фидия в рабстве. Он устроил поиски, и от меня поспешили избавиться…
Листрата провела ладонью по волосам девушки.
– Тебе удалось сохранить верность богине Бирис?
–  Я умею постоять за себя и держу клятву в силе, – с твердостью в голосе ответила фиванка.
Листрата крепко прижала к себе подругу.
–  Благодарю тебя за откровенность, маленькая гордячка.

Они взялись за руки и, спустившись к стене, окликнули Агазона, ожидавшего их неподалеку.
–  Арсиноя, можно еще один вопрос?
–  Спрашивай, любопытная афинянка, –  сквозь еще невысохшие слезы улыбнулась девушка.
–  Тебя били хозяева?
– Госпожа. Она хлестала меня по лицу, когда хотела, чтобы я ходила с синяками.
–  Не удивительно. Эта пышная аристократка лишена всего того, чем обладаешь ты. И прежде всего знаниями, какими не владеют аттические домохозяйки, вынужденные вести замкнутую жизнь. Помимо своего превосходства в уме, ты еще и обольстительно красива, Арсиноя! Но красота приносит не только страдания. У тебя впереди много счастья, я верю.
–  Ты гораздо красивее, Листрата, – нежно проговорила девушка. – И Мефестион тебя любит всем сердцем.
– Я тоже люблю его, как никого никогда не любила, – призналась гетера, дыша в темноту и не поворачивая к подруге лица.
–  Иногда я смотрю на вас и думаю: что значит любить? Быть вот такими заботливыми и капризными одновременно и все время целоваться?
Листрата от души рассмеялась.
–  Объясню тебе дома, чудачка. Побежали?
Фиванка весело кивнула, и подруги устремились в звездную ночь, к дому. Агазон заворчал позади, догоняя девушек.


Растянувшись на широких ложах, они тяжело дышали, устав от быстрого бега. Арсиноя, не выдержав жжения в груди, подошла к окну, распахнула его, подставляя обнаженное тело едва уловимому ветру.
–  Листрата…
–  Да? – лениво  отозвалась гетера.
–  Расскажи: что значит любить? Ты обещала.
Гетера вздохнула, потом села поверх покрывала, тоже мучаясь от жары и бессонницы.
– Любить… это смотреть друг другу в глаза… видеть в них начало и конец своей жизни, понимая, что без этих глаз… придет смерть. И оборвется твой путь, начертанный судьбой… Глаза любимого, как флейта Орфея… Они ведут за собой… И ты идешь, доверяя всецело. Не важно – на небо или в царство Аида. Лишь бы вместе…
–  Как страшно ты говоришь… –  Арсиноя отодвинула широкую занавеску, и в спальню вкатился серебристый шар луны, бросая на постель Листраты зеленовато-перламутровый свет. – Прошу тебя, продолжай! – прошептала фиванка, встревоженная ночным миром, полным тайн и печали.
–  Любить – это отдавать больше, чем можешь себе позволить и брать меньше, чем тебе нужно. Это согласие на вечную боль. Говорят, страх несовместим с любовью, а я уверена, что именно любовь порождает страх. Страшно потерять того, кого любишь. До того страшно, что порой невозможно уснуть…
– Быть может, нам не спится сегодня, потому что мы боимся кого-то потерять? – еле слышно прошептала Арсиноя, которой начинало казаться, что ее тело отрывается от пола и витает в лунном тумане.