БОмонДа

Я знал, что она из московского бомонда. Она клялась и божилась, что это не так. Будто никто ее не видел на вечеринках среди известных людей по телевизору. Она была одинока, у неё не было ни близких, ни подруг, были только «вездесущие» знакомые, от которых было ни тепло, ни холодно, которых встречала она на каждом углу. Ни детей, ни мужа, только престарелые родители. В связи с ничего не-деланием, т.е. светской праздной жизнью, она даже организовала фонд помощи инвалидам и больным детям. Я пришел к ней домой, по её приглашению. Когда я зашел в её квартиру, я понял, что мне надо снять верхнюю одежду и обувь – разумеется, на лестничной площадке, да и вообще самому там остаться, дабы не осквернять такое место своим присутствием. Я не буду вдаваться в подробности на счет внутренней обработки помещения и мебели. Скажу вкратце: пол был мраморный, стены из красного камня, огромные по объему площади. Например, прихожая была метров семьдесят (с мою двухкомнатную квартиру, вмещая лоджию). Но это вообще ничего не значит, по сравнению с увиденным далее. Пройдя в другую комнату, которая была больше прихожей, я наткнулся взглядом на винтовую лестницу. Она была из мрамора, широкая, с разными подвесными штучками из хрусталя. Начиная от двери в комнату, продолжая лестницей и заканчивая вторым этажом, тянулась вереница голых и полуголых молодых людей и девушек с подносами, на которых красовались бутылки очень дорогих алкогольных напитков, а экзотические фрукты были красиво уложены горками. Стояли они как статуи неподвижно, изображая, как я понял, фигуры разных животных и знаменитостей. Но это ещё не всё. Их кожа была покрыта белым кремом, на котором были так же прилеплены нарезанные фрукты: киви, бананы, апельсины. Издалека они напоминали скульптуры, да и вблизи не особо отличались от них. Сначала я действительно их принял за неживых. Девушка подошла и слизнула крем у парня в области гениталий, зацепив зубами кусочек киви. Парень засмущался и улыбнулся. Я понял это по «разъехавшимся» - удлинившимся двум полоскам черники, изображающим губы и покрасневшей коже, не замазанной вокруг глаз.
- Вот так я развлекаюсь.
Мошонка молодого человека обнажилась, и я поведал хозяйке дома, что это неприлично.
- Мои стилисты поработают над ним, и будет как новенький, - она усмехнулась, как будто её такой жест был пристойным и продиктован чем-то свыше. 
- Давно они у тебя так стоят?
- Всегда, но они периодически меняются, сейчас готовят к выходу новых, а эти уйдут, - она налила в бокал себе мартини со льдом и оливкой, а мне предложила что-нибудь покрепче. Я отказался: мне жалко было людей.
Видя моё недоумение, должно быть написанное на моем лице, она продолжила:
- Мне все это наскучило и почти осточертело. Я сама недовольна этим, но такая сейчас мода, сейчас все диктуется только модой, я не хочу попасть впросак перед моими гостями. А гости у меня «разные». Выкинуть бы их взашей всех! – на последней фразе она чуть не разрыдалась.
- Так может и мне и уйти? – спросил я, ожидая с нетерпением, что меня выгонят.
- Нет, тебя я не выгоню.
- Это почему? – изумился я.
- Ты другой, - слово другой она выделила ударением, будто это действительно что-то значило, - все эти фигуры олицетворение людей, с которыми я имею дело, с которыми общаюсь. Грим - может скрыть все недостатки, сделать даже вкусным человека и приятным, но то, что внутри вызывает омерзение. Только их слова и поверхность их тел вызывают поддельное ощущение приятности.
Я проникся её речью, и мне стало искренне жаль эту девушку. Потом я проснулся.

I knew that she was from the Moscow elite. She swore and swore that it was not. As if no one had seen her at parties with famous people on TV. She was lonely, she had no relatives or friends, there were only “ubiquitous” acquaintances, from whom it was neither warm nor cold, whom she met on every corner. No children, no husband, only elderly parents. In connection with doing nothing, i.e. secular idle life, she even organized a fund to help the disabled and sick children. I came to her home at her invitation. When I entered her apartment, I realized that I needed to take off my outerwear and shoes - of course, on the landing, and in general I stay there myself, so as not to defile such a place with my presence. I will not go into details about the interior treatment of the room and furniture. In short: the floor was marble, the walls were of red stone, huge in terms of area. For example, the entrance hall was about seventy meters (about the size of my two-room apartment, containing a loggia). But this does not mean anything at all, in comparison with what he saw below. Passing into another room, which was larger than a hallway, I stumbled upon a spiral staircase. It was of marble, wide, with various hanging crystal pieces. Starting from the door to the room, continuing with the stairs and ending with the second floor, there was a line of naked and half-naked young men and women with trays on which were flaunted bottles of very expensive alcoholic beverages, and exotic fruits were beautifully arranged in hills. They stood like statues motionless, depicting, as I understood, the figures of various animals and celebrities. But that's not all. Their skin was covered with white cream, on which were also stuck sliced ;;fruits: kiwi, bananas, oranges. From a distance, they resembled sculptures, and close up did not differ much from them. At first I really took them for lifeless. The girl came up and licked the cream from the guy in the genital area, catching a piece of kiwi with her teeth. The guy was embarrassed and smiled. I understood this by the "parted" - lengthened two stripes of blueberries, depicting lips and reddened skin, not smeared around the eyes.
The young man's scrotum was naked, and I told the mistress of the house that it was indecent.
- My stylists will work on it, and it will be as good as new, - she grinned, as if her such gesture were decent and dictated by something from above.
- How long have they been standing there?
- Always, but they change periodically, now they are preparing for the release of new ones, and these will go away, - she poured herself a martini with ice and olive, and offered me something stronger. I refused: I felt sorry for the people.
Seeing my bewilderment must be written on my face, she continued:
- I got bored and almost fed up with all this. I myself am unhappy with this, but this is the fashion now, now everything is dictated only by fashion, I do not want to be trapped in front of my guests. And my guests are “different”. Throw them all out! - at the last phrase she almost burst into tears.
- So maybe I and go? I asked, expecting impatiently to be kicked out.
- No, I won't kick you out.
- Why? - I was amazed.
“You’re different,” she emphasized the other word, as if it really meant something, “all these figures are the personification of people with whom I deal, with whom I communicate. Make-up can hide all the flaws, make a person even tasty and pleasant, but what is inside is disgusting. Only their words and the surface of their bodies evoke a fake sensation of pleasure.
I was imbued with her speech, and I felt sincerely sorry for this girl. Then I woke up.