Старец Иероним, молчальник Эгинский

Петр Боцис


Старец Иероним, молчальник Эгинский.


Пролог.

Писать о святом — не легкое дело. Тот, кто берется составлять жизнеописание святого человека, должен иметь такой духовный опыт, чтобы хотя бы почувствовать и проследить его возвышенный и неземной путь.
Поэтому я не решился бы писать о старце Иерониме, известном исихасте Эгины, если бы не усиленные просьбы многих братьев, знавших о тесной духовной связи моей с ним. Чувство своего бессилия и мысль, что я никак не смогу не только описать, но и несколько приблизиться к потрясающему очарованию и духовной глубине этой святой личности, удерживали меня. Ведь старец был духовным гигантом, ястребом, рассекавшим небесную высь и видевшим такое, что мы, земные, привязанные к вещественному, не можем и представить.
Итак, браться писать о таком небесном человеке подобно попытке маленького червячка описать величие полета орла, парящего на недосягаемой высоте небес. И я наверно никогда бы не решился на это, если бы старица Евпраксия, которая, как другая Марфа, была верной и преданной ученицей его на протяжении более сорока лет, не попросила меня заняться составлением жизнеописания старца.
Следуя ее указанию и испросив ее молитв, я начал эту работу с осознанием своей немощи и с убеждением, что молитвы старца покроют и восполнят мои недостатки. Рассказ о жизни и подвигах этого великого исихаста явно во многом уступает достоинствам самого старца. Мы выполнили то, что смогли. Любезный читатель из этого малого да постигнет действительное величие  нашего непреклонного подвижника, сочетавшего в себе созерцательное богословие с добродушной и любвеобильной улыбкой.
Нет и следа преувеличения в этих словах. Те, кто имел счастье узнать его близко, подтвердят, что искренни мои слова. Старец Иероним во многом отличен от сложившегося привычного образа святого. Как метко выразился один известный писатель-богослов, только те, кто хорошо знает святых и ангелов, могут говорить о старце Иерониме.
Его служение в наше время имеет колоссальное значение. Он воскрешал в памяти Каппадокию с ее выбитыми в горах скитами Гельвери, преемницей которых являлась его скромная келья. Он жил среди нас в такой простоте и чистоте душевной, что напоминал птиц небесных и крины сельные. Он был добродушен как малое дитя, имел зрелость мысли мудреца, рачение и любовь святого. Он был преданным последователем поучений аввы Исаака Сирина и одновременно сторонником житийного уклада. Множество жаждущих обрело в нем своего дорогого отца. Души, духовно мертвые, воскресали от его горячей любви и веры. Вся его жизнь была полна любовью к братьям-христианам и к Православию. Его спокойное и величественное лицо светилось святостью и непрестанной молитвой.
Старец Иероним мог чувствовать сокровенные переживания души и открывать тайны, скрывавшиеся в ее глубине. Он был просвещенным наставником, и слова его были плодом деятельного опыта.
Этот современный нам исихаст был ярким светильником и верным указателем, приводящим души в тихое пристанище Православной Церкви. Его присутствие в наше время является подтверждением обещания, данного Господом апостолам о Церкви, что “врата адова не одолеют ее”.
Представляя эту книгу на суд читателя, я спешу заверить, что в ней нет ничего, кроме простых рассказов самого старца и  того, что в дальнейшем нам поведала старица Евпраксия и другие его духовные чада. Письма и документы взяты из архива, хранящегося у старицы Евпраксии.

Петр Боцис,
Афины. Май 1991 г.
 

Свидетельство святости.

Разговор происходил в кабинете одного религиозного общества Афин. Собралось четыре-пять человек, среди которых был и один дьякон, ученик Богословской школы. Они обсуждали разные богословские вопросы, когда внезапно дьякон прервал разговор и обращаясь ко всем сказал:
—Я часто думал, братцы, как живут святые. И почему я не знаком с кем-нибудь из святых? Но как найти такого в наше развращенное время?
—И все же, — ответил один из компании, — и сейчас есть святые. И я даже знаю одного.
—Ты знаешь святого? Где он? Если ты говоришь правду, то я не замедлю добраться и на край света, чтобы увидеть его.
—Тебе не придется так далеко ехать. Потрудись добраться до Эгины и там ты его увидишь.
—Где он живет? Как его зовут?
—Когда ты сойдешь с катера на Эгине, спроси, где живет о.Иероним. Там его все знают, и они скажут, как его найти.
Немного спустя компания разошлась, и каждый пошел по своим делам. Через несколько дней они снова встретились, и советовавший дьякону посетить о.Иеронима спросил:
—Как дела, отче, ездил ли ты на Эгину?
—Да, ездил, — ответил дьякон, и в лице его засияла радостная улыбка.
—И как? Убедился?
—Брат, ты мне посоветовал поехать, чтобы увидеть святого. И когда я встретил его, то почувствовал такую радость, что думал, что нашел Самого Христа. Какой же это человек, братцы! Я почувствовал такое утешение, такую радость, и столько силы в меня вошло, что сердце колотилось от радости. Моих чувств и не описать. Рядом с ним я чувствовал себя неграмотным ребенком. Все мои богословские знания исчезли радом с простым его, но благодатным словом. Это действительно святой. Брат, не могу найти и слов, чтобы отблагодарить тебя. Что бы я ни сказал, все будет мало. Большей радости ты и не мог мне доставить. Господь да воздаст тебе.
Таковы впечатления одного из тех счастливцев, кто удостоился встретиться с о.Иеронимом, известным старцем Эгинским. И, конечно, не он один так воодушевился от знакомства со старцем. Все, кто его знал, так или иначе рассказывают о встречи с ним с одинаковым воодушевлением, с одинаковой любовью и почтением. Его простота, смирение и святость жизни запечатлевались в душах у всех тех, кто его посещал, и он становился им отцом, братом, хорошим другом и, главное, мудрым наставником. Потому и народ Божий, чувствуя святость, спешил воспользоваться его Божественными наставлениями. Они обретали прибежище в своих неудачах, утешение в скорбях и поддержку в житейских испытаниях. И он всегда любовно, терпеливо и великодушно всех принимал и давал одному успокоение, другому утешение, иному крепость, а иному указывал путь покаяния.
Все вмещалось в маленькой и бедной его кельи, поскольку любовь его ко всем была необъятна. И все уходили из этой духовной лечебницы радостными, умиротворенными и исцеленными.
Кто же был этот почтенный старец, привлекший к себе столько людей? Откуда прилетела к нам эта пустынная пташка, которая, поселившись рядом с нами, напоила пустынную от грехов нашу землю своими слезами и превратила ее в духовный оазис, в котором любой путник обретал прохладу и утешение?
Проследим же земной путь этого ангела во плоти, который своей святой жизнью воодушевил множество людей на Эгине, в Греции и во всем Православном мире, и показал, что в наше время можно пожать плоды святости, если всецело предаться Богу.
 

Большой материк.

О.Иероним, в миру Василий Апостолидис, родился в 1893 году в Малой Азии, в этом “большом материке”, как его метко назвал Контоглу. Его родиной был Гельвери в Каппадокии, откуда происходили некоторые из величайших святых нашей Церкви (св. Василий, св. Амфилохии и др.).
Гельвери ко времени рождения о.Иеронима был небольшим городком с населением около четырех тысяч человек. Он считался одним из важнейших торговых центров области. Церковно он принадлежал Иконийской митрополии.
Согласно достоверным свидетельствам на месте Гельвери в древние времена находилась группа келий и монастырей, расположенных как орлиные гнезда на скалах и у подножий этих скал. Там жили подвижники как цапли в гнездах или как надмирные существа в пещерах и пропастях земных. И само название городка подтверждает эти сведения. Гельвери — это искаженный вариант названия Келивара, смешенного греко-турецкого слова, означающего “место со множеством келий”. Подтверждает этот взгляд  и тот факт, что в Гельвери существовало множество церквей: в прошлом столетиии по свидетельству очевидцев их было более двухсот.
С течением времени число равноангельных подвижников этих монастырей уменьшалось. И позже, из-за страха гонений и преследований иноверных завоевателей, монастыри и скиты один за другим оставлялись. В кельях вместо монахов стали селиться миряне, и в конечном счете, монашеское поселение превратилось в деревню.
Святые, где бы они не находились, не подвизаются только для себя, они освящают и окружающий мир. Сила их молитв и пот их подвигов воздействует на все окружающее, освящая его. И как у нас есть иконы, которые чудотворят, поскольку написаны святыми, так и вся та местность, где жили святые, освящается, и ее потомки живут под их влиянием.
Гельвери считался значительным христианским центром района. Из исторических свидетельств, рассказов и воспоминаний старца Иеронима мы приведем некоторые сведения, которые помогут нам несколько приблизиться к духовной атмосфере, царившей там в то время, когда там жил старец.
 

Предания востока.

В каждом доме в Гельвери была особая комната для молитвы. С восточной стороны этой комнаты в стене было сделано углубление, где располагались иконы, кадило, служебные книги и жития святых, крещенская вода и др. Там молились все вместе. Но также молились и по одному, когда кто-либо чувствовал в этом нужду. Были установлены часы общей молитвы: утро, полдень, послеобеденное время, когда звонил колокол в церкви, — вечерня, и вечером — повечерье. Многие просыпались в полночь, чтобы прочитать полунощницу, поскольку в этот час, как они говорили, “отверзаются врата небесные”. И, конечно, молитвы всегда читались до и после трапезы. Достойно замечания и то, что прежде всякого дела их уста шептали: “Господи Иисусе Христе”. Их усердие к молитве было таким, что многие говорили, что гельвериоты являются потомками монахов.
Соблюдение воскресных и праздничных дней было свято и нерушимо. Не только магазины и мастерские закрывались, но и женщины в домах прекращали всякую работу. Так же свято чтились посты, которые соблюдали с большой строгостью. Даже маленьких детей, только отнятых от груди, приучали к посту.
Многие гельвериоты, особенно женщины, часто вместе ходили в часовню молиться по ночам, рано утром или вечером, преимущественно во время Великого Поста.
Кто-нибудь один вставал на колени посреди церкви и рассказывал другим истории Рождества, распятия или другое, что знал, а затем все вместе со слезами молились. Слезам предавалось особое значение. Гельвериоты старались не вставать с молитвы, не проронив хотя бы чуточку слез, ведь, как они говорили, слезы имеют великую силу, поскольку “угашают огонь геенский”.
Предание Православной Церкви соблюдалось в Гельвери со всей тщательностью. Многие оставляли мир и становились монахами. И в этом первенство было за женщинами. Решившие посвятить свою жизнь Богу, уходили в монастыри или, одевшись в монашеские ризы, жили в деревне, занимались исключительно чтением духовных книг, молитвой и доброделанием.
Почти все гельвериоты питали надежду посетить Святую Землю. Каждый год осенью собирались мужчины и женщины в небольшие группы и, подготовив все необходимое для путешествия, обычно продолжавшегося шесть месяцев, отправлялись вместе в путь. Эти путешествия имели праздничный настрой. И когда паломники возвращались в Гельвери, их встречали жители у входа в деревню, в так называемом монастырском ущелье. Там они славословили Господа и затем все вместе возвращались.
Среди двухсот церквей деревни выделялись церкви святых бессребренников и св. Григория Богослова из-за особого благоговения, какое питали к этим святым гельвериоты. Особенно в праздник святых бессребренников, 1 ноября, в Гельвери совершалось большое торжество, в котором участвовало все население деревни. Святые бессребренники, безмездные врачи, были их покровителями. Даже турки, жившие в Гельвери, верили в чудотворную силу святых. Есть много случаев, свидетельствующих о той вере, какую имели турки к святым бессребренникам и св. Григорию Богослову. Приведем два из них:
Во время Первой Мировой войны, в 1914 году, один гельвериот-турок принимал участие в большом сражении, продолжавшемся два дня. Сражение было страшным, и его жизнь находилась в опасности. В эти сложные минуты он не нашел, к кому прибегнуть, кроме как к святым бессребренникам, которые, как он знал, были великими чудотворцами. Он просил их спасти его и обещал им дать все, чего бы они не попросили. В одну передышку битвы, когда он не на долго заснул, то увидел святых бессребренников, которые сказали: “Мы тебя спасем, но ты, как вернешься в Гельвери, принеси в нашу церковь сосуд с маслом”. И действительно турок спасся и тотчас уведомил об этом свою жену, попросив ее принести обещанный дар в церковь.
Другой турок рассказывал, как прежде обмена населением одна девочка упала с крыши и ничуть не пострадала. В момент падения ее держал за руку святой Григорий и спас ее. После обмена населением с того же дома упала дочь одного турка-иммигранта и разбилась. По словам турка, святой Григорий переселился в Македонию и не был там, чтобы спасти ее.
Присутствие Церкви в Гельвери было особенно ощутимо. И Гельвери был не только центром духовной жизни, но также сохранял язык и национальное самосознание. Трудным и тернистым путем шел греческий народ в Малой Азии, его главнейшей задачей было религиозное и национальное выживание, преданность Церкви, молитвы и живая вера в святых чудотворцев, которые помогали сохранить душевное спокойствие и надежду на лучшее будущее.

Ангелоподобные подвижники.

Особое внимание следует уделить некоторым святым личностям, которые до конца прошлого столетия сильно помогли духовному возрождению жителей Гельвери и оказали большое влияние на становление личности о.Иеронима.

Мисаил.
Мисаил был из ряда таких подвижников, каких можно встретить лишь в житиях святых. Строгий и вместе с тем кроткий, он был похож на пророка, в котором отобразилось все многовековое предание. Он сочетал в себе тип строгого пророка и углубленного подвижника, который проводил все дни и ночи в молитве. Он был сильной личностью и играл роль духовного наставника всех жителей деревни. Как говорил старец Иероним, “Мисаил был вторым аввой Исааком (Сириным), так сильно он преуспел в молитве”.
Мисаил был женатым, но они жили с женой как брат и сестра. Он работал для семьи и кормил ее, но не оставался с ней. Днем он работал один в поместьи и не хотел работать с другими, чтобы его не видели молящимся. Ночи он проводил в часовне, и если возвращался домой, то  оставался один. Когда он молился, его сердце так сильно разогревалось, что он забывал себя. Он мог оставаться в молитве коленопреклоненно и с простертыми руками на протяжении двух дней.
Он особенно посвятил себя “умиленной” молитве. Эта “умиленная” молитва, как ее называли в Гельери, есть ни что иное, как умная молитва. Он становился на колени перед иконой или под открытым небом и возносился душой к Богу. Он вспоминал свои грехи и проливал обильные слезы, ради которых надеялся получить отпущение. Часто он поднимался в горы и пребывал там в молитве до вечера. Когда он молился, то столько пота проливал в борении, что по словам старца Иеронима, “если выжать его рубашку, то можно было бы набрать около литра воды”. В Церкви, куда он ходил во время литургии, он никогда не заходил в храм, но всегда стоял в преддверьи его или за какой-нибудь колонной. Он опускал голову на грудь и молился умом. И часто, когда иерей произносил отпуст, он бесшумно удалялся. Как оказалось позже, он направлялся в какую-нибудь часовню, чтобы там продолжать молиться до вечера.
Многие, видевшие его выходящим перед концом святой литургии удивлялись и спрашивали, куда он направляется. В одно воскресенье, как только Мисаил вышел из церкви, за ним последовало тайно несколько женщин, чтобы посмотреть, куда он пойдет. Он свернул на тропинку и через некоторое время оказался  у одной часовни. Немного спустя подошли туда и женщины, следовавшие за ним, и безшумно стали снаружи. Мисаил, не заметив их, стал молиться вслух со слезами, воздыханиями и всхлипываниями. Он произносил разные молитвы, известные и им самим сочиненные, все, что помогало привести в сокрушние его сердце. Но то время, как Мисаил молился внутри вслух, со слезами, женщины снаружи вслушивались в это божественное упражнение, и так прошло несколько часов в духовном воодушевлении и сердечном сокрушении.
Как только Мисаил закончил, то вышел из часовни. Когда он увидел женщин, то расстроился сильно, и даже рассердился. Он ушел, не сказав им ни слова. Они же, возвышенные тем Божественным священнодействием, какое испытывали на протяжении нескольких часов, возревновали о Господе и стали говорить друг другу:
—Разве только Мисаила слышит Бог? Почему же и нам не попробовать так же молиться?
И они попробовали. Однако не таким легким оказалось упражнение в умной молитве без руководителя. Они это быстро осознали и стали просить Мисаила научить их искусству молитвы. Он сказал им, что нужно делать, но не показал им как, не молился вместе с ними. Тогда женщины стали молиться Богу, чтобы он вразумил Мисаила показать им на практике таинств молитвы.
И ответ не замедлил придти и, конечно, чудесным образом. Неожиданно подошел к Мисаилу один монах и сказал:
—Мисаил, возьми тех женщин, которые последовали за тобой в часовню, и всех других, кого хочешь, и вечером приходите в такой-то дом, подходящий и вместительный. Только не зови туда равнодушных людей. Там я научу вас умной молитве.
Мисаил, хотя и избегал людей и не хотел с ними молиться, послушался. Он позвал женщин и некоторых других, среди них и старца Иеронима, бывшего тогда маленьким мальчиком, и к вечеру все собрались в назначенном месте. Монах начал молиться со многими слезами и всхлипываниями, что заставило плакать и всех остальных. Он произносил разные молитвы и умилительные слова, исходившие из сердца с верой и стремлением, которые свидетельствовали о его горячей любви к Богу. Так он провел всю ночь и повторил в другой и третий раз. К концу третьей ночи, как только он закончил молитву и посоветовал Мисаилу продолжать учить христиан, то пропал из виду. Видимо это был ангел Божий или святой. С того времени Мисаил начал учить “умиленной” молитве, и по вечерам все собирались в разных домах и молились.
У Мисаила была дочь, имевшая особое призвание к духовной жизни. Истинное чадо своего отца, она унаследовала от него все его добродетели и была очень усердна к умной молитве, хотя она и была юной, но стала мало-помалу собирать разных женщин учить и наставлять их, и они вместе упражнялись в умиленной молитве. Со временем, когда молящиеся собирались в одном доме, они стали расходиться на две группы. Мисаил с мужчинами молился в одной конате, а его дочь с женщинами — в другой. Большим утешением для женщин Гельвери была дочь Мисаила, как и он сам для мужчин.
Когда дочь Мисаила достигла возраста 18-20 лет, она сильно заболела. Все жители деревни, а особенно женщины, стали беспокоиться. Если с ней что-нибудь случится, они лишатся своего единственного утешения. Они бросились молиться. Они просили Бога днем и ночью, чтобы Он ее исцелил, ведь в их трудные дни, она была их единственным утешением, тем человеком, который наставлял их, соединял с Богом. Однако положение ее все более ухудшалось.
В отчаянии они решили прибегнуть к ее отцу, Мисаилу. Они знали силу его молитвы и дерзновение, какое он имел к Богу, так что попросили его помолиться о дочери.
—Просим тебя, — говорили ему они, — помолись Богу о ее выздоровлении. Мы не просим тебя молиться за нее особо лишь потому, что она твоя дочь, но ради нас, ведь если мы лишимся ее, то останемся неутешными. У нас столько страданий и скорбей, что, если мы потеряем эту единственную нашу помощь и опору, то впадем в отчаяние.
Мисаил сначала не хотел подчиниться, чтобы никто не подумал, что он имеет к ней особое пристрастие из-за того, что она его дочь. Его ум был устремлен исключительно к Богу, и ко всем людям он относился в сердце одинаково. Но на настойчивые просьбы женщин все же склонилось его сердце. Итак, по обычаю, он поднялся в четверг утром, до рассвета на гору.
Он преклонил колена, простер к небу свои руки и начал молиться. Охваченный Божественной любовью, он пребывал в молитве и молении от “стражи утренней до ночи”. В то время как пот градом лил с его лица, он среди другого помолился и о дочери своей, не потому, что переживал за нее, как отец, но поскольку ему сказали, что она является утверждением и утешением христиан.
Неожиданно он, погруженный в молитву, оторвавшийся от всего земного и вознесшийся душой к небесам, услышал тихий Божественный голос внутри себя, который говорил:
—Можешь поручиться за свою дочь?
—Нет, Господи, не могу. Я — грешный и знаю непостоянство человеческое. Сегодня моя дочь подвизается творить Твою волю. Но завтра что? Как мне поручиться? Да будет воля Твоя.
Это посещение Божие его успокоило. Он весь исполнился небесного умиротворения и продолжил свое молитвенное упражнение с большим усердием. К концу дня к нему пришел гонец и известил его о том, что дочь его преставилась, и что ему следует поспешить к ее погребению.
Подготовленный Мисаил принял весть со спокойствием некоторым облегчением. Он имел твердую веру в Бога и в воскресение мертвых и не позволил себе плакать о временном разлучении с дочерью. Его радость о ее спасении, что чудесным образом ему открыл Господь, превосходила и самую печаль о ее смерти. И, сотворив благодарственную молитву Богу, он отправился вместе с посланцем в деревню.
Таков был Мисаил в немногих словах, как нам время от времени рассказывал о нем старец Иероним, питавший к нему большое уважение. “Таких людей не найдешь теперь, — говорил он, — он был вторым аввой Исааком. Он был немногословен, кроток, любил молчание и имел глубокое чувство своей греховности. Он никогда не позволял превозносить себя. И если кто решался сказать ему похвалу, то Мисаил был способен больше с ним никогда не говорить”.

О.Иоанн.
В одной из церквей села служил батюшка по имени Иоанн. Он был главой семьи. Ежедневно он работал в поле, а по воскресным и праздничным дням служил в церкви. Он был очень простой, смиренный и неряшливый. Если встретить его на дороге, то и не предашь ему большого значения. Если узнать его близко, то откроется человек с редкими духовными добродетелями. Его особенно выделял дар молитвы. Явно, что на Востоке молитва была распространенным цветком.
Об этом о.Иоанне старец Иероним нам рассказывал удивительные вещи, которые можно найти лишь у древних подвижников с пламенной верой. Следующий пример характеризует его пребывание в Гельвери: Когда он служил литургию, то всегда сильно плакал, вздыхал, и часто не мог сдержать рыданий. Столько у него было веры и так глубоко он чувствовал таинство Божественной евхаристии. Когда же подходило время освящения Честных Даров, его умиление возрастало до предела. Клиросные заканчивали петь “Тебе поем...”, причем пели как можно более протяжно, и слышали в алтаре молитвы и вздохи священника. Они начинали петь заново “Тебе поем...”. Часто им приходилось повторять это 5-6 раз, пока о.Иоанн не кончал освящение даров и не произносил “Изрядно о Пресвятей ...”. Когда задержка перед “Изрядно” повторялась несколько Воскресных служб, певчие стали приходить в недоумение. Они не знали, что делать. Не могли они ни спеть что-нибудь другое, хотя бы полиелей, из-за возвышенности момента, ни сделать замечание батюшке, поскольку его сильно уважали. Но однажды они сказали церковным старостам о своей проблеме.
—Священник очень затягивает молитву на освящении честных даров, и мы приходим в замешательство. Мы поем снова и снова “Тебе поем...”, но так как мы думаем, происходит остановка. Не попросите ли вы его быть быстрее, насколько можно?
Старосты передали просьбу певчих священнику. Он же ответил:
—Как мне закончить раньше? Это не от меня зависит. Как только я начинаю читать молитву, престол окружается Божественным огнем, доходящим до 2-3 метров высоты. И я не могу приблизиться. Тогда я падаю на землю и молюсь, до тех пор, пока Господь не удалит этот Божественный огонь, или не разделит его надвое, и тогда я подхожу и продолжаю молитву.
Певчие, услышав это, подивились святости их батюшки и больше не дерзали ему докучать. Они продолжали петь, как могли более протяжно ”Тебе поем...”.И повторяли это столько раз, сколько нужно было для окончания молитвы, стараясь почувствовать некоторое сокрушение с мыслью о том, что происходило в алтаре.
О. Иоанн, хотя был простой, выделялся своей святостью. В его церкви стало собираться множество людей. Часто приходили христиане из соседних деревень, чтобы присутствовать на его службе. Были случаи, когда в его церкви собиралось более тысячи человек! Все чувствовали умиление и плакали. Когда заканчивалась Святая Литургия, нередко можно было увидеть пол церкви, влажный от слез.
Чтобы проникнуть глубже в ту духовную атмосферу, какая царила в Гельвери, приведем слова самого старца Иеронима о людях своего времени:
“Люди на моей родине были ревностны к вещам Божественным. Они были чисты и очень благочестивы, имели страх Божий и большую любовь к Богу. Во время бдений пол омачивался слезами. Мы, дети, имели благочестие, любовь, послушание к родителям и почтение к чужим. В школе учителя нас прежде учили благочестию и любви к Богу и родине и затем — грамоте. Наши религиозные праздники были великолепны. И все мы спрашивали, когда же они наступят. Я их очень любил, благоговея перед всем Божественным с малого возраста. Когда мы переехали в Грецию, после обмена населением, то были сильно смущены. Мы придерживались мнения, что в этой стране живут только христиане. А люди здесь богохульствуют, поют мирские песни, одеваются непристойно, не постятся и не ходят в церковь. Увы, — говорили мы, куда мы попали!? Если бы это было возможно, мы бы тотчас сели на корабль и вернулись бы обратно, на Восток. Там наши села были как монастыри. Все постились, молились и ходили в церкви. Юноши на полях, а девицы по домам, работая, напевали разные псалмы, а не пошлые песни, как здесь. Там и не увидеть женщины с непокрытой головой и с короткими рукавами. Здесь же все по-другому. И со временем становится все хуже”.
 

Благочестивое воспитание.
Такова была духовная среда в Гельвери в то время, когда родился старец Иероним. Его родители, Анестис и Елизавета, были очень благочестивы. У них было шестеро детей: Иоанн, Варвара, Деспина, Василий (о. Иероним), Александр и Ольга. Его отец был гончаром. В работе отцу помогали дети, особенно старший — Иоанн. Гончарное дело является традиционным ремеслом. Глиняные изделия Гельвери славились своей красотой, и их покупали турки и греки.
Работа вынуждала отца часто отлучаться из дома на продолжительное время, даже и на шесть месяцев. В эти промежутки времени домашние заботы и в первую очередь воспитание детей ложилось на мать.
Это была женщина с глубокой верой в Бога и с осознанием своей миссии как христианской матери, которая непрестанно учила и наставляла детей идти путем добродетели. Ее беспокойство за детей было большим и часто она изливала его в молитве.
Она проводила долгое время в молельне, расположенной в подвале дома. Там по вечерам, после утомления и забот дневных, она открывала Богу все свои беспокойства и возносилась к Нему душой, ища его помощи и себе, и мужу и детям. Молитва ее утешала. И ее твердая вера воодушевляла ее и давала силы продолжать трудное дело воспитания детей по-христиански, которому она всецело себя предала. Особенно в те промежутки, когда отсутствовал ее муж, “сон заставал ее коленопреклоненной на молитве”, как рассказывал сам старец.
Свою глубокую веру и пламенную любовь к молитве она старалась привить и детям. Каждый день она ставила их по очереди читать шестопсалмие, молитвенный канон, вечерю и повечерье, как и другие душеполезные чтения. Они молились, а затем вместе ложились спать, а рано-рано на рассвете слышали: “Вставайте, время молиться”. Она стремилась с детства ввести их в это священное занятие, чтобы они привыкли к нему и преуспели в духовной жизни.
Василий выделялся из других своих братьев. У него были черные кудрявые волосы, жизнерадостное лицо и темные, живые глаза. С малых лет он отличался серьезностью мысли, рассудительностью и трудолюбием. Он был отзывчивый и одаренный искренней и глубокой верой в Бога. Церковь была для него домом. Там, помимо литургии, вечерни и других служб, он проводил много времени за молитвой и чтением духовных книг.
Эта внутренняя тяга и любовь к церкви, к храму Божию, часто влекла его в разные часовни, рассеянные в округе. Там он проводил значительную часть дня “работая Господеви”. Он чистил церковь, читал и молился. Нередко после таких священных упражнений он засыпал рядом с престолом, а когда просыпался и возвращался в село, часто поздно, то находил родных обеспокоенными его отсутствием. Но он чувствовал себя радостным и смотрел на них тихо и кротко, как бы говоря: “зачем было вам искать меня? Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу моему?” (Лк. 1:49).
Его связь с церковью наполняла его радостью и его снедала “ревность о доме” Божием. С самого раннего возраста в сердце он имел только Бога и чувствовал радость лишь рядом с Ним. “Я — часто говорил он нам позже, — с раннего детства рос в церкви и спал рядом с престолом”. Можно сказать, что он был воспитанником храма. В церкви он рос, ее источниками питался духовно и там чувствовал, что в ней его призвание. Все свидетельствовало о том, что он избран от чрева матери на служение Богу.
В школе он был старательным. Он также имел прекрасный мелодичный голос. С восьми лет он уже стоял за аналоем и подпевал певчим. Он был очень смышленым и внимательным, и выучил весь порядок церковных служб. Однажды, когда в церковь прислали новорукоположенного священника, который не знал хорошо типикон, то он попросил маленького Василия подсказывать ему как служить.
Благочестивая мать видела все эти действия своего сына, уразумела его предназначение и “сохраняла все это в сердце своем” (Лк. 2:51).
—Этот ребенок станет большим человеком, — говорила она.
Она стала усиленно молиться о всей своей семье, и особенно о Василии, которого как она, так и ее муж сильно любили. “Нас было шестеро детей, но родители любили меня больше” — говорил нам старец. Ее молитвам не было конца, “с преклоненными коленами она засыпала”. Ее непрекращающиеся слезы пробороздили на лице две дорожки. Когда много лет спустя старец беседовал с одной женщиной, переживавшей о своем ребенке, сбившегося с правильного пути, то сказал ей:
—Ты предстанешь перед Богом или со спасенным ребенком или с мозолями на коленях от молитв.
Явно, что он черпал это из опыта своей матери, которая проводила дни и ночи в молитве.
Маленький Василий видел, как долго и со слезами молилась мама, и его чуткое сердце обливалось кровью. И он также молился и просил Бога утешить свою маму. Однажды он подошел к ней и сказал:
—Мама, почему ты плачешь? Может из-за нашей бедности?
—Нет, сынок, не из-за бедности я плачу. Я о вас плачу. об отце и о вас, детях. Прошу Бога, чтобы у вас все было хорошо и чтобы вы не отошли от пути Его.
Василий, выслушав это, предался раздумью. Он следил тайно за мамой, как она вздыхала и плакала, и привык и сам плакать. Часто он и на переменах в школе не выходил на улицу поиграть с детьми. Он сидел в классе, думал о маме, клал голову на парту и плакал. Однажды его заметил учитель, когда он плакал, и спросил:
—Что случилось, мой мальчик? Почему ты сидишь здесь и не выходишь поиграть с остальными детьми?
—У меня болит голова, — ответил Василий.
Когда в другой раз его спросил о том же учитель, он ответил:
—У меня болит живот.
Когда это повторилось много раз, учитель навестил его мать и сказал ей:
—Что с вашим ребенком, что он постоянно болен? Почему вы не отведете его к врачу? Он сидит постоянно в классе на переменах и плачет и говорит, что у него болит то голова, то живот, то другое что-нибудь.
Мать ничего не ответила. Она промолилась всю ночь и на следующий день взяла десятилетнего Василия и пошла с ним в одну часовню. Там она спросила:
—Что с тобой, сынуля, случилось, что ты непрерывно плачешь? Скажи мне правду!
—Мама, ничего не случилось. Я только вспоминаю, что ты постоянно плачешь, не могу этого вынести и плачу сам.
—Послушай, сынок. Я плачу о грехах своих и о вас, как я говорила тебе, и особенно о тебе. Я вижу особое призвание твое и молю, чтобы Бог тебя укрепил. Я, как видишь, пошла в “мир”, вышла замуж, завела семью. Наши скорби ты знаешь. Я тебе скажу одну вещь: Я бы хотела, чтобы ты стал монахом или священником, и посвятил себя Богу. Ты призван к такой жизни. Дашь ли ты слово здесь, перед иконами, что последуешь этому пути?
Василий на минутку задумался и затем ответил твердым голосом:
—Да, мама, я даю тебе слово.
Кто может осознать величие этого приношения со стороны матери и твердое решение маленького Василия, который в возрасте десяти лет избрал монашеский путь! Безусловно эта сцена ни чем не уступает последованию монашеского пострига, где новопостриженный монах обещает пребывать “в монастыре и в подвиге до последнего издыхания”.
Их дом стоял вблизи от дома Мисаила. Василий, хотя и был еще ребенком, почувствовал духовное величие этого человека и часто посещал его. Мисаил, не смотря на то, что избегал людей, видя веру и усердие своего маленького соседа, принимал его в гости. Они обсуждали вместе духовные вопросы. Мисаил учил его “умиленной” молитве. Василий слушал с большим вниманием, он ловил каждое слово, исходящее из уст этого опытного мирского монаха, и старался осуществить все на практике. Он подражал Мисаилу во всем: в манере поведения, в походке, в разговоре, — как и все дети его возраста подражают героям.
Со временем Василий стал чаще посещать Мисаила и стал почти его тенью. И он стал, как Мисаил, удаляться в ближние и дальние часовни и проводить не только дни, но и ночи перед иконами или на церковной скамье в молитве. Как он сам рассказывал, радость, какую он испытывал в этих часовенках, не поддается описанию, как говорит псалмописец: “ревность дому Твоего снеде мя”.
В возрасте, когда его сверстники упражняются лишь в играх и шалостях, он ходил из монастыря в церковь, а из церкви в скит и проводил время в молитве. Все дивились вере и усердию этого ребенка. Даже некоторые турчанки спрашивали его мать:
—Что такое происходит с твоим ребенком, Елизавета, что он все время ходит в церкви и спит там? Может он сумасшедший?
В столь раннем возрасте он был внимательным к себе и никогда не празднословил. Он говорил только на духовные темы. И хотя он был очень застенчивый и робкий, но во всем, что связано с духовным, он проявлял удивительную решимость и дерзновение. Однажды, на одном церковном празднике, который проводила его школа в церкви, кому-то нужно было прочесть проповедь. Василий, которому было тогда одиннадцать лет, попросил у учителя разрешения самому прочесть ее. Учитель пытался отговорить его, ведь он мал возрастом и не справится с этим. Но Василий настаивал, и наконец получил позволение прочитать с амвона слово перед двумя тысячами собравшихся. Это была его первая, хоть и прочитанная, проповедь в церкви.
Проходили годы, и Василий все более усиливал свой молитвенный подвиг. Переход в юношеский возраст застал его с теми же стремлениями и бесповоротным решением посвятить себя всецело Богу. Он был примером благочестия для больших и малых. Он никогда не пел мирских песен. Когда он был радостен, то пел псалмы, и то же советовал и нам всегда. Однажды он нам шутя сказал:
—Человек должен быть немного врачом, немного музыкантом и немного сумасшедшим. Немного врачом, чтобы смог оказать себе помощь в недуге. Немного музыкантом, чтобы, когда радуется, смог спеть какой-нибудь тропарь. И немного сумасшедшим, чтобы в минуту уныния сказать: пойдем съездим в такой-то монастырь.
Тем временем он закончил школу и стал помогать в лавке отцу и старшему брату Иоанну, отличившемуся трудолюбием и благочестием. Василий был усерден и до глубокой старости продолжал работать. Их лавка стала центром проповедничества. Он имел дар слова и со всеми, кто заходил в лавку, начинал беседовать на духовные темы, стараясь укрепить их в благочестии и привязать любовью к церкви. Но этого ему было недостаточно. Он сам стал посещать разные дома, чтобы проводить беседы, особенно с женщинами, и привлечь их к духовной жизни, научить благочестию и любви Божией. И слово его имело такую силу, что многие из женщин преображались, ощутив “измену десницы Вышняго”, и начинали жить почти по-монашески. Некоторые из них даже имели разногласия с мужьями, поскольку последние были недовольны тем, что, возвращаясь с работы по средам и пятницам, они находили на столе пищу без масла. Они быстро узнали, кто являлся причиной такой перемены и в деревне стали звать Василия, которому тогда было 16-17 лет, попом. “Этот поп вас сделал такими”, — обычно говорили мужья своим женам, которые неожиданно обнаруживали любовь к церкви. Он был цельной натурой, очень внимательным и разумным, и не смотря на его возраст, его все почитали.
С того возраста, 16-17 лет, он начал проповедовать и в церкви. По свидетельству его соотечественников, переехавших после обмена населением в Грецию, он говорил красноречиво и правильно, и привлекал народ. Все дивились ему и задумывались об этом ребенке, который, будучи маленьким, проявлял такое усердие к Божественному, твердость и рассудительность.
К святым бессребренникам, которых почитали все гельвериоты, и маленький Василий имел особое чувство благоговения, увеличившееся еще больше после следующего случая:
Был канун праздника святых бессребренников, и Василий по привычке ушел из села в одну часовню для молитвы. С собой он взял мула, чтобы его выпасти. Он часто использовал этот предлог, чтобы уйти, остаться одному и молиться. Днем он взял животное и отправился в деревню, чтобы успеть на вечернюю службу, посвященную святым. Неожиданно полил ливень, и реки наполнились водой. От сильного желания успеть на вечерню, он не стал пережидать дождь, но подгонял животное. Когда он перебирался через речку, то упал с мула, и вода стремительно его поволокла. Продолжительное время он пытался выбраться, но не мог. Вода продолжала его нести, пока он не ухватился за камень, так что смог на нем удержаться, но выбраться на берег ему было невозможно.
Как только он пришел в себя, то стал молиться святым бессребренникам, чтобы они спасли его из этого ужасного положения, в каком он оказался. И Бог, всегда внимающий молитвам своих верных рабов, не замедлил ответить. Четыре турка, проходящих рядом, увидели его и поспешили на помощь. Они встали высоко на берегу реки, связали свои пояса один с другим и бросили один конец Василию. Он схватил его и с большим трудом выбрался из реки.
Его привезли в деревню в жалком состоянии. Все его тело и особенно левая рука была в ушибах. Через некоторое время раны зажили, но на левой руке осталось небольшое увечье:рука утратила свою гибкость и подвижность, а ладонь вовсе не сгибалась, хотя запястье с трудом двигалось. Василий, веривший, что без Бога ничего не происходит, прославил Бога и поблагодарил святых бессребренников за их чудесную помощь, ведь они спасли его от смертельной опасности. Как увидим в дальнейшем, старец имел святых бессребренников предстателями и покровителями на протяжении всей своей жизни.
 

Дьякон.
Его духовное служение, которое с годами становилось все более полным, сделало Василия чтимым и любимым по всей округе. Многие просили его стать священником. И сам Василий хотел этого, поскольку хотел ощутить таинство таинств, святую евхаристию вблизи. Но он сам не смел искать себе чина. Как он нам говорил, он верил, что “священник должен быть богоизбранным или выбранным народом, но не самозванным. Есть много оснований, препятствующих совершению рукоположения в священство, я добавлю еще одно: если кто ищет сана по своей воле”.
Гельвери подчинялся Иконийской митрополии. Соотечественники Василия, видя, что сам он не хочет идти к митрополиту просить рукоположения, отправились туда и попросили митрополита об этом. Тогда митрополичью кафедру занимал Афанасий, наслышанный о благочестии и активности Василия, которого он очень уважал. Он позвал Василия и предложил сделать его дьяконом. Василий посчитал это Божественным призванием и согласился с радостью. Он изложил свое желание быть дьяконом в своем селе, поскольку уже свыкся со своей паствой, которая образовалась прежде, чем он стал пастырем. Но была и другая причина: он хотел быть рядом с Мисаилом, чтобы укрепляться его словами и молитвами.
Не успел он войти в чин клириков и официально приступить к своему духовному служению, как начались искушения. “Чадо, если приступаешь работать Господу, приготовь душу свою к искушениям” (Сирах. 2:1), предупреждает Священное Писание. Эти искушения были неожиданными и внезапными.
Хотя почти все жители Гельвери обрадовались вести о предстоящем рукоположении, существовало несколько человек, числом 4-5, которые не относились к этому благосклонно. Они были знатными в селе, богатыми и сильными. Причиной была та духовная атмосфера, которая сложилась в их семьях, так что они боялись, что под влиянием Василия, авторитет которого возрастет с принятием священства, их дети оставят мирскую жизнь и станут монахами. Поднялась вражда против него. Владыку просили не рукополагать его, или уж по крайней мере не на родине.
Митрополит понял причину этой враждебности и опечалился, поскольку любил Василия. Но он не хотел и вызывать скандала. По этой причине он попросил Василия съездить к митрополиту Софронию Колонийскому, жившему в Амиссии, чтобы тот рукоположил его дьяконом. Василий соблюдал осторожность и сдержанность после возникшего конфликта, но под давлением митрополита согласился и, взяв рекомендательное письмо, отправился в Амиссию. Там он был рукоположен в дьяконы митрополитом Софронием.
После рукоположения, во избежании смущения и шума, созданного на его родине врагами, он отправился в Кесарию. Он думал провести там некоторое время, чтобы успокоиться. По дороге он остановился не на долго в Нигдеи, где пробыл три дня в доме одного своего знакомого.
История с его врагами его вымотала душевно, и он непрестанно молился Богу о помощи и вразумлении. Те три дня, которые он провел в Нигдеи, он вовсе не спал, все время молясь. Даже и кровать, приготовленную ему, он не расстилал. Знакомый, приютивший его, был другом его врагов, которые потребовали прогнать Василия. На третий день утром знакомый зашел в комнату его и, увидев его бодрствующим, пожалел. Когда он спросил, почему он не спит, о.Василий ответил, что не хочет спать, поскольку сильно беспокоился и молился непрерывно о том, чтобы Господь открыл ему, что надо сделать. И Бог открыл, что он должен уходить. В тот же день он ушел из Нигдеи. Позже он узнал, что враги настолько его возненавидели, что намеревались его убить, но не смогли. Бог предуведомил его, и он вовремя ушел.
В Кесарии о.Василий провел достаточно времени, большей частью упражняясь в молитве. События, происшедшие на родине, сильно уязвили его чувствительную душу.
Молитва была его единственным облегчением, но ему не хватало часовен и скитов Гельвери, а также Мисаила и других соотечественников, которые любили его. И он решил вернуться, чтобы служить на своей родине, поскольку думал, что время утишит смятение, поднятое против него врагами, и их ненависть исчезнет.
Итак он вернулся в Гельвери в сане дьякона. Его соотечественники, за исключением вышеупомянутых людей, собрались вместе и отправились к митрополиту (которым тогда уже стал Прокопий), прося его рукоположить о.Василия в сан священника. Митрополит, уже наслышанный об о.Василии, изъявил готовность сделать его священником. Но враги Христа и истины опять воздвигли на него вражду. Это были все те же 4-5 человек. Они подвигли небо и землю, чтобы его в конец извести. И, не находя никакого другого обвинения, они сказали митрополиту, что о.Василий безграмотен.
Митрополит пришел в затруднение. Однажды он позвал молодого иеродьякона и сказал:
—Пропой мне, пожалуйста, догматик второго гласа.
О. Василий, имевший мелодичный и умиленный голос, пропел это песнопение, которое сам сильно любил.
Митрополит был настолько тронут прекрасным исполнением этого славословия и его благочестивым поведением, что спросил:
—Хочешь я поставлю тебя в священники?
—Нет, Ваше преосвященство, поскольку некоторые люди на родине этого не хотят.
—Если не хотят тебя на родине, давай, я рукоположу и назначу на место на моей родине.
О.Василий не согласился.
Тем временем в Гельвери опять возникло волнение. Те, кто его любил и составлял большинство, весь народ, как рассказывают помнящие это событие, собрались опять и пошли к владыке, прося сделать о.Василия священником. Они не могли позволить, чтобы восторжествовало мнение 4-5 человек, не имевших ни какой связи с церковью, и не было учтено желание верующего народа, который сильно уважал о. Василия и хотел видеть его своим пастырем. Народ вовлек в борьбу и мать о.Василия, побуждая ее повлиять на сына, чтобы он подчинился желанию своих благочестивых соотечественников и самого митрополита. Но о. Василий был непреклонен.
—Если и один кто-нибудь будет против того, чтобы я стал священником, я им не стану, — ответил он.
Таким был страх Божий и чуткость, что достаточно было одного голоса протеста фанатичных его врагов, чтобы он не стал священником, поскольку не хотел, чтобы совесть в чем-нибудь обличала его.
О.Василий оставался в Гельвери и продолжал свою деятельность, не смотря на противодействия его врагов. Верующий народ считал его пастырем и стекался к нему. И о.Василий учил его тайнам “умиленной” молитвы и советовал, как жить по воле Божией. В воскресные и праздничные дни он пел и проповедовал в церкви св. Григория Богослова. И народ стекался, чтобы слушать его.
И все-таки его враги не успокоились. Омраченные ненавистью, они попытались заставить священников и церковных старост не позволять ему проповедовать и петь на клиросе, как книжники и фарисеи грозились изгнать из синагог последователей Христовых.
И о.Василий переносил все это с колоссальным терпением. Он ходил в церковь и следил за пренесением Бескровной Жертвы в алтаре, молясь и проливая в изобилии слезы сокрушения. Но и там не могли его видеть ослепленные страстью враги. Они боялись, что и его скромное присутствие в храме, без проповедей и пения, будет влиять на людей. И они дошли до последней стадии безумия, попытавшись убить его. В одно воскресение они ждали, когда он выйдет из алтаря, чтобы его ударить. Но Божественная благодать покрыла его, и он прошел среди них незамеченным, как некогда и Божественный Учитель прошел среди иудеев.
Митрополит Прокопий, видя злые намерения врагов против о.Василия, позвал его однажды и предложил ему уехать на некоторое время на Святую Гору, поскольку думал, что и о.Василий получит от этого духовную пользу, и уляжется волнение вокруг его имени. О.Василий сильно желал попасть на Святую Гору. Он много о ней слышал и верил, что там он найдет святых старцев, которые наставят его духовно.
Но Святая Гора находилась под юрисдикцией вселенского патриарха, так что от него надо было получить соответствующее разрешение. С этой целью митрополит написал 5 августа 1911 года письмо патриарху, прося на время послать его (иеродьякона Василия) в один из монастырей Святой Горы для его выучки. Патриарх ответил ему просьбой “как бы послать его туда на больший срок”.
Пока не пришел ответ от патриарха, о.Василий, расстроенный безумным и несправедливым поведением его врагов, решил отправиться на Святую Землю. Он много лет хотел пойти туда, чтобы поклониться святыням. Как позже рассказывали его соотечественники, приехавшие вместе с ним в Грецию, о.Василий сильно любил свою родину и может быть никогда бы и не уехал, если бы не злоба и зависть врагов его.

На Святой Земле.
Свое решение поехать на Святую Землю он открыл родителям, и они приняли его настороженно, потому что боялись, что он не вернется. Но
о. Василий решительно настроился осуществить задуманное. Наконец родители согласились и благословили его в путь. Прежде отъезда он оповестил о намерении своем тетю, вдову, жившую в Константинополе, по имени Деспина. Она была глубока верующая и сильная в молитве и слове Божием. Немного спустя и она отправилась на Святую Землю, где они встретились.
О. Василий приехал на Святую Землю в 1911 году, в возрасте 28 лет. Его главным желанием было поклониться всем святыням, облобызать те места, по которым ходили стопы Господа. Он отправился ко Гробу Господню, на Голгофу, в Преторию, в Вифлеем. В дальнейшем он посетил и все другие святыни: Кану, Фавор, Хеврон, Иерихон, колодец Иакова и другие. Везде, где он был, он ощущал присутствие Божие рядом, вспоминал события, происходившие на каждом из святых мест, пытался углубиться в таинство, таящееся в каждом таком событии, и сердце его пришло в сокрушение, а глаза непрерывно источали слезы. Он почувствовал такой душевный подъем, что и через пятьдесят лет, когда говорил нам о Святых местах, плакал. И его молитвой, или лучше сказать просьбой и заповедью всем, кто его посещал, ыбо посещение Святой Земли:
Я молю Господа, чтобы Он не допустил вашей смерти прежде, чем вы поклонитесь Святым местам,— говорил он нам.— Люди со всего мира приезжают поглядеть на Акрополь и Афею здесь на Эгине, хотя это простой мрамор. А мы, христиане, не едем поклониться местам, где родился наш Христос, вырос, был распят и воскрес. Я часто и сейчас мысленно отправляюсь в те места и поклоняюсь им. Вот я стою в Вифлееме и представляю, как поют умилительный тропарь: “Что чудишися, Мариам?”.. Может ли кто постигнуть это сверхъестественное событие, не виданное никогда?
И, говоря это, старец заплакал. В эти минуты он казался совершенно отрешенным от земного, как бы не причастным ни к чему из окружающего его мира, а лицо его светилось Божественным светом, как в Преображение.
О. Василий посетил все эти святыни в таких условиях, которые, как он нам сам описывал, не были сколько-нибудь благоприятными. У него не было денег, часто даже не было хлеба и случалось, что в его длинных путешествиях он сталкивался с неожиданными искушениями. Но святость места и его благочестие помогли ему преодолеть все трудности. “Что отлучит нас от любви Христовой?” — говорил он. И продолжал, с непрерывно возрастающей верой, путь.
Когда он посетил все святыни, то захотел остаться на некоторое время в одном из местных монастырей. И поскольку сам он не знал, куда лучше пойти для большей пользы, то посоветовался с одним духовником, о. Анфимом. Тот отправил его в монастырь Предтечи на Иордане.
Прежде, чем он ушел в монастырь Предтечи, он встретился в Иерусалиме со своей тетей Деспиной, приехавшей из Константинополя на поклонение святым местам. Он обрадовался их встрече, поскольку и она была глубоко духовным человеком с особенной любовью к молитве. К тому же она имела дар слова и духовно пользовала многих своими наставлениями. Когда о. Василий направился в монастырь Предтечи, его тетя пошла в какой-то женский монастырь, чтобы там пожить некоторое время.
В монастыре Предтечи о. Василий пробыл девять месяцев, и игумен поручил ему обязанности секретаря монастыря. В то же время и по той же причине в монастыре находился о. Анастасий, монах с Понта, который в дальнейшем отправился на Святую Гору и вступил в общину старца Иосифа пещерника. Там он стал схимонахом с именем Арсений. Он умер недавно в возрасте 98 лет в монастыре Дионисия, прожив в монашестве около восьмидесяти лет. О. Анастасий отличался детской простотой, пламенной верой и крепкой любовью к молитве. В монастыре Предтечи игумен поручил ему должность кладовщика.
Они встретились там и крепко сдружились. По вечерам, после дневных послушаний и церковных служб, они встречались, разговаривали на разные духовные темы, обменивались своим опытом и молились. Оба они считали свое знакомство друг с другом счастливым случаем.
Однажды их обоих посетили тетя о. Василия, Деспина и сестра о. Анастасия, двадцатилетняя девушка, которая в возрасте шестнадцати лет стала монахиней в монастыре Феоскепастис в Понте и теперь приехала на поклонение святым местам. Эта монахиня была ни кем иным, как в будущем блаженная старица Евпраксия, которая осталась жить в качестве послушницы старца на Эгине и верно служила ему в последние годы его жизни после его увечья, как мы увидим в дальнейшем.
Игумен позволил женщинам остаться в монастырской гостинице на неделю. В это время они собирались вместе каждый вечер, и о. Василий учил их “умиленной” молитве до полуночи. Монахиня Евпраксия духовно сблизилась с о. Василием и с его тетей, которая собиралась уйти в монастырь, и последовала за ней в женский монастырь, в котором Деспина была прежде.
Во время своего пребывания в монастыре Предтечи,  о. Василий имел удобную возможность посещать и другие монастыри, расположенные в округе. Он особенно полюбил посещать место, где подвизалась преподобная Мария Египетская, которую о. Василий особо почитал. Он дивился тому, что немощная женщина имела столько мужества, что прожила сорок семь лет в этой пустыне, не видев людей. “Ум человеческий не может постигнуть того, что сделала преподобная Мария,— говорил он.— Она решилась умереть, и Бог помог ей достичь того, что кажется недосягаемым”. Каждую неделю он брал монастырскую лодку, переезжал через Иордан и шел в часовню, построенную в ее честь. Он зажигал лампады и молился, чтобы Бог укрепил его в его подвиге, как прежде укрепил преподобную. Там он проводил весь день в молитве и вечером возвращался в монастырь.
Пробыв в монастыре Предтечи девять месяцев, о. Василий решил уйти. Он горел желанием посетить и другие святые места и думал поехать в Константинополь, в храм Святой Софии, в центр Православия. Он думал, что если на его родине, где люди мало образованы, есть такие духовные личности как Мисаил и о. Иоанн, то тем паче в Константинополе, и он надеялся найти там духоносных людей, которые научат его тому, чего он и не знает.
Игумен и отцы монастыря полюбили его, поскольку все получали пользу от его присутствия и благочестия, и они просили его остаться в монастыре навсегда. Но о. Василий превыше всего поставил свою духовную пользу, и думал тогда, что он найдет ее в Константинополе. Поэтому он поблагодарил всех и уехал.
 
В Константинополе.
О. Василий поехал во Святой Земли в Константинополь. По дороге он думал остановиться не на долго на родине, чтобы повидаться с родными. Он надеялся, что ненависть его врагов утишилась. Но видно эта ненависть была диавольской, поскольку вместо того, чтобы со временем враги успокоились, они наоборот стали хуже и грозились устроить скандал. Кроткий и миролюбивый о. Василий, хотя многие просили его остаться, а они уж позаботятся о его защите, не захотел этого. Он любил тишину и покой, и, как сам говорил, не хотел ссор. Он решил уехать окончательно, попрощался со слезами со всеми знакомыми, поклонился в последний раз церквям святых бессребренников и святого Григория Богослова, где были его мощи, и уехал.
По пути он заехал в Нигдею попрощаться с митрополитом Прокопием, который любил его, и поддерживал во всех испытаниях как отец. И тот утешил его, наставил и дал ему рекомендательное письмо к патриарху.
О. Василий приехал в Константинополь, взял благословение у патриарха Иоакима III-го и передал ему письмо митрополита Прокопия. Затем он отправился посетить все святыни: Святую Софию, Влахерны, мощи святой Евфимии, монастыри Хора, Студита. Он радовался душою, прославляя Бога и думал, что здесь, в этом Святом месте, где столько церквей, столько иерархов, должна быть интенсивная духовная жизнь. Если на его родине, где люди не образованы, не знают хорошо греческого языка и не имеют святоотеческих книг, существовало такое духовное положение, то здесь о. Василий надеялся найти святых духовников, от которых бы он узнал того, чего сам не ведал. Он спрашивал, и, услышав, что где-то есть хороший духовник, спешил к нему. Но скоро он разочаровался. “Куда бы я ни пошел, такого человека, как Мисаил, я не мог найти”,— говорил он нам. Многие, услышав, что он спрашивает о “умиленной” сердечной молитве, начинали смотреть на него с подозрением, как на прельщенного.
О. Василий сильно переживал об отсутствии опытных духовных руководителей. И поскольку ему некому было исповедать свою боль, он написал письмо Мисаилу. Он рассказал ему все то, что видел замечательного в столице, и описал ее духовную нищету. “Куда бы я не пошел, но такого человека, как ты, я не нашел, чтобы он меня духовно наставил”,— писал он.
Не получил он ожидаемой пользы от общения с духовниками Константинополя, но их восполнило строгое письмо Мисаила. Хотя он начал письмо теплыми и вежливыми словами, направленными на то, чтобы утешить его скорбь, но закончил так: “Ты, чадо мое, попытался низвергнуть меня на дно адово. Если ты и опять напишешь мне, что не нашел человека подобного мне, то я тебе больше не буду писать и молиться о тебе не стану и поамять о тебе изглажу из ума и сердца моего... Но я представил пред собою все согрешения мои и не прельстился”.
“Какой это был человек,— говорил нам старец.— Я сказал ему одно слово, а он, чтобы не прельститься им, вспомнил все свои грехи! Где теперь такие люди? Если не скажешь им слова одобрения, они сами у тебя его потребуют. Они радуются и похвалам”.
О. Василий понял смысл ответа Мисаила и всю свою жизнь всеми средствами избегал похвал. Подобное тому, что произошло между ним и Мисаилом, случилось много лет спустя.
В одно из моих посещений Эгины, в перерыве между нашими беседами, я вышел на двор, чтобы старец немного отдохнул. Немного спустя он вышел ко мне с ручкой в руке и сказал:
— Может ты знаешь, как ей писать?
— Да, старче,— ответил я и показал ему, как она открывается и заправляется чернилами.
— Я в этом не разбираюсь, и поэтому дарю ее Петру. И пусть он помнит, что я грешный человек.
— Грешен тот, кто ее берет, старче, а не тот, кто дает,— дерзнул я сказать.
И неожиданно всегда мягкий и добрый старец стал судовым и ответил мне так резко, как никогда:
— Послушай, дорогой, я таким себя считаю и хочу, чтобы меня таким считали другие. Если и ты этого хочешь, я не препятствую.
И из других случаев видно, что он не давал никому сказать и одного  похвального слова в свой адрес. И очень часто он свои благодеяния он приписывал другим, и не брал на себя ошибки других.
В начале патриарх назначил о. Василия дьяконом в патриархии. Наш старец всегда тепло отзывался о Иоакиме III-м, как о верном, благочестивом, образованном, активном и человеколюбивом. Явно, что и тот любил о. Василия, и поэтому держал его в патриархии.
В патриархии о. Василий прослужил некоторое время. Когда он принимал участие в служении Литургии, то пел на клиросе и часто говорил проповеди. Платы он не брал, но жил на те крошечные деньги, которые клали в его сумку христиане. Он тратил часть тех денег только на самое необходимое, я остальное раздавал нищим.
Со временем христиане, знавшие его, стали уходить из своих церквей и стекаться в патриархию. Как рассказывают очевидцы, множество людей наполняло храм Патриархии. При том духовном застое, который царил в Константинополе, этот молодой дьякон, приехавший из Каппадокии, поразил их своей пламенной верой, простотой и смирением, своей любовью и в первую очередь своим подвижническим и таинственным образом мыслей. Он напоминал им о тех древних временах, о которых они читали в житиях святых.
О. Василий продолжал жить так же, как привык рядом с Мисаилом, в молитвах и бдениях. Он боролся со своими страстями и усердно насаждал добродетели. Он жил в духе Православия и опыт святых отцов. И это стремление к Божественному его переродило, просветило и соделало святым. И его наполняла любовь к братьям своим, которых он видел рядом с собой как овец “не имущих пастыря”.
Так он начал произносить вечерние проповеди, на которые стекалось множество людей, чтобы его послушать Его. Слова были просты и кратки, но они производили сильное впечатление на слушателей, поскольку исходили из сердца, горящего любовью к Богу и ближним, и главным образом потому, что были плодом личного духовного опыта. Он не пытался обогатить свои слова риторическими фразами и другими глубокомысленными туманностями. Он говорил о Христе, об “умиленный” молитве, о слезах и смирении, он рассказывал о своем старце Мисаиле и об о. Иоанне и передавал им весь тот духовный опыт, который он накопил, живя рядом с ними. И верующий народ внимал каждому его слову. Люди чувствовали, что этот батюшка не такой, как остальные”. Поскольку кроме слов он оказывал им и всякую другую поддержку, как духовную, так и материальную.
Его келья, в которой он жил в Константинополе, была неотштукатурена и полна трещин, наскоро забитых картоном, но ветер легко проникал внутрь и зимой его пронизывал холод. Однако он совершенно был безразличен к себе, все его попечение и забота были направлены на ближних.
В Катикиочи Халкидонской его попечением был воздвигнут пятиэтажный дом для школы.
В Константинополе, особенно в храмах св. Георгия, св. Спиридона и в Халки он часто совершал бдения, и множество людей приходило на них числом более трехсот человек.
Здесь надо привести некоторые случаи, дошедшие до нас или из кратких воспоминаний старца, или по рассказам очевидцев, которые после малоазиатской катастрофы переселились в Грецию. Эти случаи свидетельствуют о его глубокой любви к Богу, которая приводила его к любви к ближним, о цельности его характера и о своей всеобъемлющей преданности Богу.

Один из последователей о. Василия имел свой магазин в Константинополе. Он был хорошим семьянином и верным христианином. Однажды его магазин загорелся и пожар причинил владельцу огромный ущерб, составляя около 600 турецких бумажных лир. Им овладело отчаяние. Он плакал и убивался, поскольку потерял все свои средства и не смог бы прокормить детей. В таком состоянии его нашел о. Василий, утешил как мог и попросил следовать за собой. Они вошли в его келью, и о. Василий сказал:
— Сними эту котомку, висящую на стене, в ней деньги. Возьми их и пусти в оборот.
— Сколько там денег, отче?
— Не знаю, я их не считал. Возьми, сколько есть, они твои.
Несчастный владелец растерялся. Подобного обхождения он не встречал никогда в жизни. Мало того, что о. Василий не знал, сколько у него денег, но и отдавал их так щедро.
Он взял деньги и ушел вдвойне благодарным, главным образом тому, что он убедился, что существуют люди, которые превыше денег и материальных благ ставят свое духовное служение.
И его изумление стало еще больше, когда он пришел домой и убедился, что деньги, какие ему дал о. Василий, были на сумму ровно 600 лир. Он не выдержал и разрыдался. И с того времени он стал одним из самых преданных его учеников.

Однажды о. Василий узнал, что его зять (муж его сестры) И.Панагиотопулос,  которыый содержал продовольственный магазин в Гельвери, открывает его и по Воскресным дням. Он был сильно этим опечален и послал зятю письмо, полное любви и кротости, где между прочим были и следующие слова:
“...Мой возлюбленный зять, сколько недель в году? Пятьдесят две. Пятьдесят два воскресенья года какую тебе приносят выручку? Очень прошу тебя, напиши мне, и я вышлю тебе вдвое больше этой суммы, только не открывай магазин по воскресеньям и Бог дарует тебе све блага Свои. Воскресенье есть день Господень и нам следует ходить в Церковь, молиться и испрашивать милости у Бога. Пишу это с большой любовью”.
Зять старца был так впечатлен этим письмом, что больше никогда не открывал по воскресеньям магазин.

Старец жил единственно в Боге. Его любовь и преданность Богу не могло поколебать ничто земное, ни любовь к родителям и родным, ни любая другая сила.
Однажды его посетил одни юноша, который был обеспокоен одним вопросом и сильно переживал. Как только старец его увидел, то спросил:
— У тебя есть отец?
— Да, старче.
— А мать есть?
— Конечно.
— Ты выглядишь так, словно не имеешь ни отца, ни матери. Я положил Отцом себе Христа, а Материю — Пресвятую Богородицу. И чтобы со мной ни случилось, я открываю то Им и так успокаиваюсь.
В другой раз его посетли монах с Афона. Когда монаха спросила старица Евпраксия, которая в последние годы его жизни прислуживала ему, знает ли он ее брата о. Арсения, то монах ответил утвердительно, и старица сильно обрадовалась, как ребенок, побежала к старцу и сказала ему с воодушевлением:
— Старче, этот монах знает о. Арсения!
Старец сделал вид, что не слышит, и старица повторила. Тогда о. Иероним сказал:
— Посмотрите, как она радуется, услышав о брате! Когда мы слышим о Христе, то нисколько не умиляемся, а лишь стоит услышать о брате, так прыгаем от радости.
Я радуюсь только о Христе и о Богородице. Их я имею за отца, за мать и за братьев.
В других случаях, когда он видел нашу привязанность к нему, то спрашивал:
— Когда ты молишься, я прихожу тебе на ум?
И если ответ был “да , старче”, то он продолжал:
— Так я твой величайший враг. Если между тобой и Христом встает кто-то другой, кто бы он ни был, ты должен тотчас его изгнать, ведь он пленяет твой ум, который должен быть неотрывно устремлен к Богу.
И хотя от любил всех людей, но его любовь к Богу была так велика, что он не хотел, чтобы кто-либо ее поколебал.
Во время его пребывания в Константинополе, его мама послала ему несколько писем. О. Василий очень любил свою мать и боялся, что, если он прочтет их, то может возгоревшаяся любовь к ней охладить его любовь к Богу. Поэтому он разрывал их, как только получал, не читая. Он писал ей лишь по несколько слов, чтобы уверить ее, что у него все хорошо. Конечно, сердце его обливалось кровью из-за такого поведения, но это лишь указывает нам на его самоотречение и душевное величие.

Нет святого в Церкви, который бы взошел на небеса без труда. Их жизнь была полна трудностей и искушений. Часто их испытывал Сам Господь, или чтобы укрепить их в терпении, или чтобы дать им возможность стать еще чище. И жизнь старца была полна искушений и страданий.
В то время, как он продолжал свои духовные подвиги в Константинополе, его левая рука, покалеченная в Гельвери накануне праздника святых бессребренников, стала его беспокоить. Врачи сказали, что у него остеомиелит (т. е. воспаление костного мозга) и рекомендовали ему тотчас лечь в больницу. О. Василий при поддержке верующих людей пришел в госпиталь и сделал все необходимые исследования. Его состояние не было благоприятным. Болезнь была опасной, и если ему не отрезать руки, она бы распространилась на все тело. Свое решение врачи объявили больному, назначив и день ампутации. Терпеливый о. Василий, безгранично преданный воле Божие, спокойно принял это решение и предал себя Божественному промыслу.
— Если Господь попустит, что путь мне отсекут руку,— говорил он.— Ему виднее. Да будет воля Его. Лучше с одной рукой в рай, чем с двумя — во ад.
Он непрестанно молился Богородице и Святым бессребренникам, чтобы они своим чудесным вмешательством не попустили совершиться ампутации, если же это не соответствует воле Божией, чтобы они даровали ему терпение и укрепили его.
И его молитва была услышана. Накануне дня ампутации его посетил брат одного афонского монаха. Он знал некоторые действенные лекарства и ими лечил различные болезни. Он услышал об о. Василии и о грозящей ему опасности, пришел к нему и предложил ему не соглашаться на ампутацию, но выйти из больницы, и тот его вылечит.
О. Василий посчитал этот визит посещением Господа, услышавшего его молитвы. Он ушел из больницы и, действительно, после лечения нескольких месяцев, его рука исцелела. Он благодарил Бога за милость Его и просил своего благодетеля научить его методу изготовления лекарства, чтобы и он в свою очередь смог лечить других. Но тот не хотел открывать метода, поскольку, как он утверждал, это дело врачей.
Через много лет старец, в одно из своих посещений Святой Горы, познакомился с братом своего благодетеля, который и сам знал секрет изготовления лекарства. Тот монах показал, как его делать, и старец остальную часть своей жизни, и особенно в то время, когда он служил священником в Эгинской больнице, вылечил этим лекарством многих больных даром.
По прошествии нескольких лет служения о. Василия в Патриархии, патриарх Герман V, сменивший в 1913 году Иоакима III, оценил его работу и то впечатление, какое он производил на людей, и однажды позвал его и сказал, что думает рукоположить его в иереи.
— Я сделаю тебя иереем и назначу тебе церковь, где ты будешь получать достаточный доход за поминовение усопших.
О. Василий с большим благоговением относился к священству. Имея своими наставниками таких батюшек, как о. Иоанн на родине, он никогда не ддумал, что станет священником просто ради исполнения чего-либо внешнего зова, и уж тем более ради получения дохода. Он возлюбил с ранней юности добровольную нищету, предлагаемая возможность его не только не прельщала, но напротив отталкивала. “Величайший грех священников,— часто говорил он,— сребролюбие”. Поэтому, услышав слова патриарха, он ответил спокойно, но решительно отказом. Патриарх был недоволен отрицательным ответом, поскольку никак не ожидал этого, и спросил:
— Но почему ты отказываешься?
— Я не хочу считать церковь торговым домом.
— Тогда я ничего тебе не назначу.
— Неважно. Я не хочу денег.
И действительно, он оставался на некоторое время безработным, а затем патриарх назначил его в церковь св. Георгия Епталофа (т. е. расположенную на семи холмах), и спустя некоторое время в храм св. Георгия в Халки.
Там он создал новую духовную семью. Живя в таинственном молитвенном подвиге, он попытался передать христианам апостольскую и святоотеческую традицию умной молитвы. Он всегда рекомендовал читать святоотеческие книги, поскольку через них и в наше время переносится отеческий дух. Этого и хотел о. Василий, чтобы все мы стяжали “разум отцов”. И сам он был, по свидетельству многих, современным старцем, другим аввой Исааком.
Постепенно, без каких-либо собственных усилий, слава о нем разнеслась кругом. Все говорили об этом новом дьяконе, который, находясь в Константинополе, вел подвижнический образ жизни, и его слова и молитвы помогали множеству людей.
Однажды его посетил одни турок в его скромной келье и сказал, что послан своим господином, судьей, с просьбой посетить их дом.
О. Василий немного забеспокоился. Он не привык к приглашениям от мусульман и стал представлять возможные искушения. Но он, помолившись Богу, пошел вслед за турком.
Когда они пришли в усадьбу судьи, то сам хозяин принял их с большим радушием. Они прошли в комнату и судья начал говорить:
— Господин батюшка, я турок, мусульманин. От своего заработка я беру необходимое на нужды семьи, а остальное отдаю нищим. Я помогаю вдова, сиротам и беднякам, наделяю приданным бедных девушек, выходящих замуж, помогаю больным. Я аккуратно выдерживаю все посты, молюсь и стараюсь быть последовательным в своей вере. Я также, когда сужу, то стараюсь быть праведным, ни кому не отдаю предпочтения, какой бы большой сан ни был у него. Скажи, всего этого не достаточно ли, чтобы попасть в рай, о котором говорят христиане?
О. Василий был впечатлен сказанным турецким судьей и в его уме тотчас возник образ сотника Корнилия (Деян. 10 гл.). Он нашел сходство между двумя этими людьми, и понял, что имеет дело с благочестивым человеком, и, может быть, его миссия подобна призванию апостола Петра к сотнику. И он решил исповедать свою веру.
— Скажи, господин, есть ли у тебя дети?
— Да, есть.
— А рабы есть?
— Есть и рабы.
— Кто из них исполняет лучше твои заповеди, дети или рабы?
— Конечно, рабы, поскольку дети, имея большее дерзновение, часто не слушаются и делают то, что хотят, а рабы делают всегда то, что я им говорю.
Не скажешь ли ты мне, господин, если ты умрешь, то кто будет твоим наследником, рабы, исполняющие верно твои заповеди, или дети, которые тебя не слушают?
— Конечно, дети. Только они имеют право наследия, а не рабы.
— Итак, то, что ты делаешь, господин, хорошо, но единственно, чего ты достоин, так это именоваться хорошим рабом. Если же ты хочешь наследовать рай, царство небесное, то тебе необходимо стать сыном. И это может совершиться только через крещение.
Турецкий судья был сильно впечатлен от примера, приведенного о. Василием. Они проговорили долго, и, наконец, судья попросил наставить себя в вере и окрестить. И немного спустя турок крестился и стал христианином.

Во время своего пребывания в Константинополе о. Василий прошел через множество испытаний. Он нам кратко рассказывал, что “...часто в Константинополе я претерпевал различные лишения, иной раз не имея хлеба для еды, ложась спать под открытым небом. Но, слава Богу, я все это вынес. Единственно, что я просил у Бога, это стяжание Христа”.
Однажды, по доносу своих старых врагов-соотечественников о том, что он не служил, его призвали турецкие власти в армию. И неожиданно молодой дьякон оказался среди множества молодых людей. Его душа сильно скорбела. Его не особо беспокоило то, что ему предстояла служба, он мог служить Богу везде, где бы ни находился. Но он ни в коем случае не хотел снимать своей рясы, к которой он относился с глубоким чувством благоговения как к одежде покаяния и не хотел с ней расставаться даже на время.
Но он не отчаялся. Имея твердую веру, он возвел свои мысленные очи к Всемогущему Богу и Его Пречистой Матери, скорой Помощнице всех ее призывающих. Он слезно молился о том, чтобы Они помогли ему в этом сложном случае.
И Господь не замедлил явить Свое чудесное вмешательство. Он провел в молитве ночь на последнем этаже пятиэтажного дома, куда его поместили прежде, чем облечь в солдатские одежды, а на утро спустился и бродил по саду. Он пытался сосредоточиться и обдумать, что бы сделать, чтобы избежать необходимости снимать рясу.
Неожиданно один караульный, который видел, как батюшка ходил между других новобранцев, позвал его и сказал строго:
—  Эй, отец, что тебе здесь нужно? Уходи отсюда немедленно, чтобы мне не схлопотать неприятностей.
О. Василий принял его голос за голос ангела. Он понял, что в этом состоит Божественное Провидение и ушел из армии. Он не мог сдержать слез умиления и благодарения, наполнивших его глаза. Он направился в свою общину, и затем в патриархию за защитой. Он просил со слезами патриарха заступиться за него, чтобы ему не пришлось снимать свою рясу. Патриарх лично обратился к султану и добился того, что вышел указ, освобождающий всех иеродиаконов от воинской повинности. Итак, о. Василий сохранил свой священный образ и продолжал служить диаконом в своем приходе.
Немного спустя, о. Василий посетил патриарха и сказал ему:
— Ваше святейшество, я хотел бы уехать в Грецию. Я боюсь, что здесь с нас снимут турки рясы.
— Ты шутишь? — спросил патриарх,— не может этого быть.
И однако его слова оказались пророческими. Несколько лет спустя один епископ Константинопольской патриархии в гражданской одежде посетил старца на Эгине. Он настойчиво спрашивал, откуда старец узнал о том, что турки узаконят отмену ряс, поскольку в патриархии сложилось впечатление о “полной осведомленности” старца. Они не поняли, что эти сведения были не земного происхождения. Это был предвестник дара, которым изобильно наделил его Господь за его жертвенную и полную Божественной любви жизнь.

В приходе св. Георгия, где служил о. Василий, его однажды посетила монахиня Евпраксия, с которой он познакомился в Иерусалиме, в монастыре Предтечи, в сопровождении со своим братом — монахом Анастасием. Из Иерусалима они вместе оправились на свою родину, на Черное море, а затем в Константинополь. Когда они узнали, что там находится о. Василий, то обрадовались и поехали к нему. Они хотели ехать в Грецию, чтобы там поселиться в каком-нибудь монастыре, поскольку боялись, что в Турции не будет благоприятных условий.
О. Василий помог о. Анастасию получить  разрешение на выезд у турецких властей и затем уехать в Грецию. О. Анастасий отправился сразу на Святую Году, где и прожил до глубокой старости (почив в возрасте 88 лет). Монахиню же Евпраксию он, поскольку не знал женских монастырей в Греции, поручил своей тете, вдове Деспине, которая, будучи духовным человеком и делателем “умиленной” молитвы, имел цель построить монастырь. С ней вместе прожила м. Евпраксия шесть лет до тех пор, пока не была вынуждена уехать из Константинополя.
 
В Греции.
Наступил 1922 год. Знаменательный год для греков Малой Азии. О. Василий провел в Константинополе уже десять лет (1912–1922). Это было десятилетие, полное испытаний и борений, которые не прекратились на этом. Малоазиатская катастрофа явилась для греков как дождь на голову, да к тому же в самой неблагоприятной атмосфере. В возникшей суматохе о. Василий искоал возможности уехать из Константинополя в Грецию. Он думал, что в Греции, на “милой родине” он сможет в тишине и спокойствии подвизаться во свое спасение; и наконец, там он найдет святых старцев и опытных наставников. Может быть и его предчувствия, что турки “снимут рясы”, повлияло на его решение покинуть Константинополь.
Турецкий судья, которого обратил в Православие о. Василий, просил его сотаться в городе и обязался защищать батюшку, и патриарх чувствовал к нему расположение и хотел удержать его в городе, обещая со своей стороны всякое покровительство. Но о. Василий не соглашался. У него появилась счастливая возможность совершенно удалиться от всех родных и знакомых, отчуждиться от мира и жить только для Бога. И в сентябре 1922 года он, взяв паспорт в греческом консульстве, уехал в Грецию.
На протяжении всего пути он по привычке непрерывно молился. Он чувствовал, что оказался в пучине милости Божией, и просил направить стопы его на путь ко спасению Наконец он прибыл в Афины.
Там он встретился со своим соотечественником Константином Василиадисом, сильно его любившим, который помог ему как мог и познакомил его с неким иеромонахом Хрисанфом, служившим в храме св. Василия. О. Хрисанф был духовным человеком, так что о. Василий рядом с ним отдохнул и просил позаботиться подыскать для себя какой-нибудь мужской монастырь. О. Хрисанф ходатайствовал о нем перед архиепископом Хризостомом Афинским, и послал его в монастырь Клистон в Аттике.
О. Василий отправился туда с желанием остаться в этом монастыре. Его уединенная и пустыннолюбивая душа, впитавшая в себя большой опыт молчальников Востока, искала как жаждущий олень пустынного места и настоящих подвижников, чтобы предаться их духовному руководству и перенять их подвижнический опыт. Будучи по природе молчаливым и замкнутым, он жаждал полного уединения, чтобы предаться “умиленной” молитве и созерцанию Бога.
Когда он подходил к монастырю, то встретил рядом двух пожилых монахов. О. Василий им смиренно поклонился и приветствовал их обычным монашеским возгласом:
— Благословите, святые отцы.
— Пожалуйста, откуда ты к нам?
— Из Афин. Меня послали к вашему преподобию, чтобы обрести спасение.
— Привез ли ты нам какую-нибудь газету из столицы?
— Зачем она вам, святые отцы? Газеты не сообщают ничего, кроме земных событий. Мы оставили мир и опять будем заниматься мирскими вещами?
— Но как провести день, если не прочесть газеты?
Этот диалог привел о. Василия в раздумье. Его собственный разум находился в других областях, в духовных. Он не мог представить, что есть люди, которые оставили мир и думают настолько по-мирски, и их ум вращается среди тех вещей и событий, которые они не только оставили, но с клятвой обещали устраняться от них. Он привык смотреть на посвятивших себя Богу людей как на ангелов во плоти и не хотел мириться с существующей действительностью. В ту же ночь он принял решение уйти, чтобы сохранить свою душу от всякой скверны и от мирской мысли, и чтобы сохранить ум чистым, преданным только Богу и молитве.
Рано-рано утром он поблагодарил отцов за гостеприимство и ушел. Этот его опыт наполнил его беспокойства. Одно он ожидал увидеть в Греции, а увидел совсем иное. И теперь он думал, где бы ему найти место, удобное для спасительного подвига.
Со своей глубокой верой и упованием на промысел Божий, он молился непрестанно, чтобы Господь открыл ему волю Свою. Он привык перед каждым делом или решением горячо молиться Господу и Богородице и в Них полагал всю свою надежду. Он никогда не доверялся своему разумению, и никогда не делал того, что ему подсказывала собственная воля или какое-нибудь пристрастное желание. Он имел совершенную преданность, и в то же время послушание воле Божией.
 
На Эгине.
Содействием о. Хрисанфа о. Василий был назначен дьяконом митрополичьего храма на Эгине. Ему сразу понравился такой оборот дела, и при первой возможности он сел на катер и отправился на чудесный остров Сароникоса. Там, прежде чем прийти в церковь, он познакомился с архимандритом Пантелеимоном Фостинисом (позже митрополитом Хиосским), который тогда служил на Эгине священнопроповедником и развернул там духовную и благотворительную деятельность. Они долго проговорили на духовные тем, оценили один другого и соединились взаимной дружбой.
Когда о. Василий посетил митрополичий храм, чтобы встретиться со священниками и объявить им о своем назначении, его душа не была спокойна. Может быть на это повлияла и некоторая холодности и равнодушие, с какой его приняли. Он внезапно решил не оставаться там, и когда его пригласили подписаться в том, что он принял на себя обязанности диакона, о. Василий ответил:
— Я не знаю грамоты.
— Ты не можешь даже и подписи поставить?
— Я не знаю ни одной буквы.
— И как же ты стал дьяконом, не зная грамоты?
— И те, кто рукоположил меня, после раскаивались.
Позже он встретился снова с архимандритом Пантелеимоном и рассказал ему о случившемся, но тот просил его остаться на Эгине, поскольку почувствовал духовную глубину и добродетельность о. Василия и то, что в его лице он нашел достойного помощника в своем деле. Но когда о. Пантелеимон убедился в упорном нежелании остаться, то предложил о. Василию посетить монастырь Хрисолеонтиссы, и если ему там понравится, то обещал позабоиться о соответствующем позволении.
Он рассказал о святых покровителях Эгины, святом Дионисии и новоявленном святом Нектарии, блаженном владыке, который скончался только два года назад.
В то время были живы воспоминания о св. Нектарии Эгинском. Сами жители острова считали его святым. Они заказывали написать его иконы и молились ему, чтобы он предстательствовал за них перед Богом и покровительствовал острову, на котором был построен его монастырь. О. Василий выслушал все это, подивился и полюбил святого, и его сердце согрелось. Итак, он решил последовать совету архимандрита Пантелеимона.
Прежде, чем пойти в монастырь Хрисолеонтиссы, он зашел в монастырь Святой Троицы. Там он помолился у гробницы святого и горячо просил его со слезами помочь ему и открыть волю Божию о себе. Он сам нм позже говорил о подобных случаях:
— Если нужно решиться на что-то, то или послушайся духовного отца или горячо помолись и где обретешь упокоение мысли, то и делай.
То же использовал и он: тепло помолился и пошел в монастырь Хрисолеондиссы. Но там он не обрел покоя и не оставался долго. Его боголюбивая и пустыннолюбивая душа искала “пустыни”, чтобы развить свою любовь к Богу и подняться на воздушных крыльях веры и молитвы на высоту Божественного созерцания. Он не мог примириться с многопопечительностью и имущественными конфликтами, которые в то время снедали время монахов. Его душа жаждала небесного. Он хотел, чтобы его ум не был привязан к чему-либо земному и мог всецело вознестись к престолу Божию, чтобы там наслаждаться молитвой. Его главной заботой до конца жизни было не привязать свой ум не только к чему-либо земному, но вообще ко всему тому, что не относилось к его спасению. И это заставило его позже, когда он уже занимался строительством храмов, сказать те страшные слова, которые, хотя и выглядят чрезмерными, отражают его отношение к этому вопросу:
Следите за своим умом, чтобы не связать его чем-либо. Я и о тех церквях, какие построил, каялся. И зачем мне связывать свой ум столькими заботами и мешать ему молится?
Явно, что душа с такими возвышенными мыслями не могла легко найти удовлетворение в любой атмосфере. И о. Василий, поблагодарив монахов за гостеприимство, ушел.
В городе Эгины он встретился опять с архимандритом Пантелеимоном, который предпринял нечеловеческие усилия, чтобы убедить его остаться там. Душа о. Василия уже начала обретать упокоение на этом острове. Он сильно благоговел перед его небесными покровителями, ему нравилось, что остров был тихий и усеянный множеством церквушек, и он любил его обитателей, которые казались людьми простыми и благочестивыми. Он подумал, что позже он сможет построить скит в каком-нибудь пустынном месте, где бы он смог “один Единому Богу” предаться подвижническим трудам, и решил остаться дьяконом в митрополичьем храме.
К концу 1922 года началось его служение на Эгине. Он служил дьяконом в митрополичьем храме, где часто он пел и проповедовал. И одновременно вместе с аръимандритом Пантелеимоном он занимался благотворительной деятельностью. Они оба старались, насколько могли, заглушить боль жителей от болезней и бедности. И многое они могли сделать. Время было сложным, царил беднота, было мало лекарств, но много болезней, часто неизлечимых. Поэтому и в душах жителей они вызывали почтение, их считали своими людьми, покровителями, доказавшими такое отношение на деле, во множестве случаев с самопожертвованием.
В то время самой тяжелой болезнью, с какой сталкивались люди, был туберкулез. Он не только был неизлечимым и неминуемо вел к смерти, но самое страшное было в его заразности. Страх и трепет для родственников, которые обнаружили, что один из близких заразился этой жуткой для тех лет болезнью. Они были вынуждены удалить его из дома, и тот несчастный жил в одиночестве. Единственно, они решались прийти, чтобы принести тарелку еды, и тотчас убегали, как ошпаренные. И когда тот беспомощный одиночка умирал, они боялись и похоронить его.
Однажды один такой чахоточный умер в корабле на Эгине. Страх и паника охватили жителей. С одной стороны, они боялись взять его, чтобы похоронить, с другой — их беспокоила опасность, возникшая при непогребенном разлагающемся трупе. Даже сами родственники не решались приблизиться. Как только узнал об этом о. Василий, он тотчас пошел к о. Пантелеимону: они обсудили происшедшее и решили пойти вместе, взять тело умершего и похоронить его. Некоторые из жителей Эгины наблюдали, как два священнослужителя, не взирая на опасность, решились на то, что не сделали даже родные. Такая жертвенность еще больше увеличила уважение к ним.
Это событие показало обоим клирикам насколько настоятельна была необходимость помощи, и стало явно, что строящуюся больницу на Эгине надо закончить в кратчайший строк, чтобы она могла обслуживать жителей возможно лучшим образом. К этой цели были устремлены все действия о. Василия и о. Пантелеимона и очень скоро дело строительства сильно продвинулось.
Тем временем на Эгину приехала как беженка сестра о. Василия Варвара, вдова с двумя маленькими детьми. Когда она приехала в Грецию и узнала, что о. Василий находится на Эгине, то решила поехать к нему. О. Василий помогал ей как мог. Кроме других его забот на его было возложено попечение о семье сестры, которое не ограничивалось только обеспечением материальными благами (поиском работы и др.), но распространялась и на духовное совершенствование. Ведь он был таким смиренным, таким кротким, добрым, честным и внимательным, что своим присутствием учил этому и других.
Невзгоды эмиграции, переживания и борения в дальнейшем имели печальное последствие для о. Василия. Он стал мало по-малу чувствовать утомление, его силы сдавали и в конечном счете он был вынужден слечь. Его перенесли в одноместную комнату в больнице, потому что боялись, что и он заразился чахоткой. Ведь многие утверждали, что он подхватил болезнь, когда пошел хоронить чахоточного. Но наконец, при помощи Божией и заботами врачей его здоровье полностью восстановилось.
Во время своего пребывания в больнице он не довольствовался только уходом врачей, но и сам посещал других больных, утешал их и старался поднять их дух. Его терпение и выносливость, приятная наружность и чистота жизни производили на больных сильное впечатление. Результат его деятельности был таков, что прежде того, как его выписали из больницы, как руководство, так и служащие просили его остаться там духовником. О. Василий, испытавший человеческую боль и любивший больных, ответил:
Если вы мне отдадите ту комнату, в которой я лежал, под церковь, то я согласен.
Комнату-то мы дадим, но денег тебе не можем дать.
Не нужно мне ни денег, ни десятины. Я сам с Божией помощью построю церковь.
И о. Василий начал дело постройки храма в честь святого Дионисия Эгинского. В начале он построил маленькую церковь, позже он ее расширил и поновлял 4-5 раз до тех пор, пока она не приняла свой современный вид.
Для возведения храма и его неоднократных поновлений о. Василий приложил колоссальные усилия. Он был примером работоспособности и неутомимости. Он участвовал во всех вспомогательных работах. Как рассказывают те, кто знал его давно, все, чего ни касались его руки, он делал в совершенстве: он был и плотником, и строителем, и ремесленником. Ему много помогали благочестивые женщины, которые, видя святость его жизни и нестяжательность, давали ему все необходимое для постройки. Как прежде Святого Косьму Этолийского, так ныне и о. Василия многие просили принять свои жертвы на храм.
Одновременно со строительством церкви о. Василий не оставлял и дела духовного наставления и утешения больных. Это он считал своим главным занятием. Как любящий отец он посещал их каждый день, спрашивал о их самочувствии и подбадривал. Его любвеобильная душа согревала всех своим теплом. В начале как хороший наставник он расточал изобильно любовь и доброту. Затем он стремился передать им свою горячую и крепкую веру, через которую они приобретали терпение, столь необходимое в перенесении их болезней. Его приход в палаты больных, его тихое и внушающее почтение присутствие было радостным событие, осиянием Духа, согревашим их страждущие души и поднимавшим их настроение. Больные со слов о. Василия, переставали считать свою болезнь испытанием и смотрели на нее как на дар Божий, ниспосланный им для их духовного совершенствования. Все благодарили Бога за то, что узнали этого земного ангела, который мог возвысить их к духовным высотам и обратить тяжкое испытание в благословение Божие.
Одновременно с их душевным утешением и наставлением он не переставал заботиться и о их телесном лечении. Любовь ко всем побуждала его стараться уменьшить телесную их боль. Его собственный опыт в лечении ушибов и язв помог эффективно лечить других больных.
Во всех его действиях ощущалась действительная, бескорыстная любовь к Богу и человеку. Никогда им не руководили тщеславные мысли. Он выполнял дело любви, поскольку должен был это делать, поскольку любил Бога и ближнего, а не для стяжания похвал или сомнительной ценности преходящей славы. Поэтому он нисколько не заботился о том, чтобы его имя звучало в деле любви, ведь он знал тлетворную для души силу похвал и славы и избегал их. Он старался оставаться в безызвестности, ожидая воздаяния только от Мздовоздаятеля Христа. Показателен в этом отношении следующий случай.
Один раз о. Василий словом и делом существенно помог выздороветь одному крестьянину. В день выписки этот крестьянин старался найти батюшку, чтобы его отблагодарить, но не нашел. Спустя некоторое время он встретил его на Эгине и подошел, чтобы выразить свою признательность. О. Василий остался невозмутимым и ответил:
— О чем ты говоришь? Я не понимаю.
— Но разве ты не тот батюшка, который вылечил меня в больнице?
— Нет, чадо, ты ошибаешься.
Крестьянин был поражен. Разве существует такое сходство в людях? Его стало разбирать любопытство. Почему этот батюшка прячется? Другие наоборот все средства используют, чтобы выглядеть благодетелями, а этот избегает.
Не теряя времени, крестьянин поспешил в Больницу и ждал там до тех пор, пока не увидел о. Василия, переступающего через порог.
— Почему, отче, ты сказался незнакомым, когда я встретил тебя на Эгине? — воскликнул он с досадой.
— Я, да что ты, ошибаешься. Ты верно встретил другого кого.
Недоумение крестьянина сменилось восторгом. Этот батюшка, думал он, необычный человек. И он вернулся к себе в деревню с двойной пользой.
Его смирение и желание остаться незамеченным не ограничивалось только избежанием похвал. Часто он брал на себя ответственность за поступки и ущерб, нанесенный другим ради восстановления мира и любви. Не редко он шел к начальству больницы и говорил, что причинил тот или иной ущерб, или по просьбе винвного или при неведении его, чтобы предупредить возможный выговор. И ради всеобщего уважения к нему никто не искал виновного и этим все прекращалось.
Проводя дни в работах по строительству и украшению храма или среди больных, он по ночам погружался в любимую молитву, воссылая глубокие вздохи, как благоуханный фимиам, к престолу Божию и проливая непрерывно слезы. Его уединенная и чувствительная душа находила утешение только в молитве. У него был редкий дар слез, так что он никогда не молился без плача. С первых слов “Молитвами святых отец наших...”, которыми начинается любая служба, у него перехватывало дыхание и наворачивались слезы. И так на коленях он молился за себя, за больных, за своих духовных детей и за весь мир, после чего его ненадолго одолевал сон, но немного спустя он поднимался, чтобы продолжить свои подвиги.
 
Богоизбранный священник.
Тем временем архимандрит Пантелеимон Фостинис был избран в митрополита Каристийского. Но он не забывал Эгины и особенно о. Василия, которого полюбил и особенно почитал. Часто он звал его к себе в патриархию, и они вместе совершали разные посещения духовного служения. И чем лучше он знал его, тем больше вырастало и уважение к нему. Однажды он сказал:
— Я думаю, тебе надо стать священником. Верующим нужны пастыри. Подумай о той ответственности, какую ты несешь перед Богом за людей, духовно к тебе привязавшихся. Если не будут становиться священниками те, кто имеет на это призвание, то кому тогда быть?
О Василий не хотел брать такого ига. Он имел возвышенное представление о таинстве священства и, как он нам позже говорил, он хотел до смерти остаться дьяконом. Чувствуя себя великим грешником он не мог представить, чтобы он своими “грешными руками” будет казаться Господа Славы. Итак, он деликатно, но твердо ответил митрополиту, что не хочет быть священником.
Но в один из его визитов в митрополию, во время Литургии, 29 августа 1923 года, митрополит приготовился рукоположить его в священники, о чем и сказал о. Василию.
— Но, ваше преосвященство...
— Никаких но. Сделай послушание.
О. Василий был застигнут врасплох. Он не ожидал этого. Но по смирению не хотел противиться епископу. Может, он думал, что если так все складывается, в этом есть воля Божия. И он послушался.
Он подошел к Царским Вратам с трясущимися от скорушения губами и всеми членами тела.
Слова молитв глубоко проникали в его душу и еще больше увеличивали чувство ответственности.
Закончилась Божественная Литургия, митрополит назначил его на должность архимандрита. Благодать священства заставила о. Василия воссылать благодарственные молитвы Богу, сподобившему его получить такой великий чин.
О. Василий вернулся на Эгину в священническом сане. Скоро по просьбе управляющих больницей он получил должность священника в храме святого Дионисия, которые он сам построил. Но чувство ответственности его сильно мучило.
— Я был диаконом одиннадцать лет,— говорил он нам.— И даже не думал о священстве. Меня сделали насильно.
Так же тяжелым и рискованным делом он считал духовничество.
— Многие становятся духовниками, не имея должного опыта. Не исцелившись сами, они учат и наставляют других. И это опасно. Когда меня сделали духовником, то дали мне книгу об исповеди, чтобы я прочел. Там я прочел о таких грехах, о существовании которых даже и не подозревал. Прочитав несколько страниц, я закрыл книгу и отдал ее пожилому священнику. “Возьми ее,— сказал я,— мне она не нужна, я не хочу исповедовать”.
На Эгине вокруг него собралось несколько благочестивых женщин, бывших под духовным руководством этого неотмирного, но в то же время человеколюбивого подвижника. Те, кто сподобился побывать на Литургиях, которые он служил, рассказывают о величии, умилении и возвышенном чувстве, какие царили во время Литургии. Для о. Василия Литургия была не обычной службой, но вознесением к горнему. В ней прослеживались все периоды земной жизни Господа, шествие на Голгофу и сама эта величественная и душеспасительная жертва. Тут о. Василий останавливался и долгое время не мог сдержать своих слез, напоминая собой блаженного о. Иоанна, с которым познакомился в Ильвери.
— И как неприступный и недосягаемый Бог соизволяет осязаться руками грешными и тленными? — говорил он позже и начинал плакать.
Присутствие Бога и ангелов было очевидно для о. Василия. Он ощущал это рядом и исполнялся Божественного страха и умиления. Для него было так очевидно и привычно это присутствие бесплотных сил, что донажды он сказал посетившему его клирику:
Если ты не видишь рядом с собой твоего ангела-хранителя, в жертвеннике, то не совершай Литургии.
В больничную церковь стало стекаться множество людей. Народ уходил из других церквей и собирался, чтобы побывать на его службе. Людей притягивал его смиренный облик, красивый и благопристойный голос и особенно его благочестие, передававшееся другим. Он так же произносил проповеди. Его слова были кратки и ясны, и трогали сердца слушателей.
Администрация больницы, видя энергичность священника, решила заключить с ним соглашение о сотрудничестве на пятнадцать лет, поскольку боялась, что может потерять такого выгодного для них батюшку.
Но служение о. Василия в качестве священника в больничной церкви было намного меньше намеченного администрацией срока. После своего рукоположения он служил непрерывно сорок дней. Эти дни он провел в состоянии духовного вознесения, находясь между небом и землей. Вместе с служителями Всевышнего возносились к небесному и все те, кто присутствовал на его службах.
Этот его опыт еще больше увеличил в нем страх Божий. Чем выше возносилась его душа к небесному, тем глубже он чувствовал свое недостоинство служить Литургию и касаться Господа Славы.
На сороковой день с момента рукоположения он удостоился увидеть страшное видение.
Во время Божественной Литургии, когда он в молитве вознесся ко Престолу Божию, неожиданно он увидел, как Божественное Тело и Кровь Господа действительно пресуществились и приняли образ в Чаше Плоти и Крови. О. Василий был потрясен таким видением. Он долго молился со слезами. Затем он вышел через царские врата, произнес отпуст и, не сказав никому о происшедшем, вернулся в алтарь.
Когда все ушли из церкви, о. Василий склонился на колени и долго со слезами молился, прося Бога, чтобы Его Божественное Тело опять приняло вид хлеба и вина, чтобы он смог причаститься. Его смиренная душа видела в этом явном знамении благоволения Божия признак своего недостоинства, что вызвало в нем сокрушение и множество горячих слез.
Наконец, после продолжительного времени, проведенного в молитве и слезах, Пречистые Тайны приняли свой прежний вид, и о. Василий причастился.
В тот же день он, под впечатлением пережитого, пришел к заведующей больницей и сказал:
— Сожалею, но я не могу продолжать служить священником больницы. Давайте займемся поисками другого священника, который бы сменил меня. До тех пор я буду служить.
— Но почему, отче? Вы не довольны? Может мы вам не достаточно платим денег? Это можно обсудить.
— Нет, причина не в этом. Эта служба очень тяжела для меня. Один священник исповедал мне, что когда он служил Литургию, то увидел в момент пресуществления, что хлеб и вино превратилось в плоть и кровь. Ему понадобилось молиться много часов, чтобы они приняли свой обычный вид и он смог причаститься. Да, очень тяжело служение священника. И я не хочу и не могу его выдержать.
При первом удобном случае он посетил митрополита Каристийского, который был его духовным отцом.
Он исповедал ему со слезами происшедшее и просил никогда никому об этом не рассказывать.
Но позже митрополит открыл для духовной пользы председателю административного совета, госпоже Тассии Битре, что о. Василий был тем самым священником, который видел страшное видение. Она была поражена святостью и смирением о. Василия и в свою очередь рассказала позже об этом старице Евпраксии.
О. Василий продолжал служить еще некоторое время, до тех пор, пока (где-то через шесть месяцев после его рукоположения) не прибыл на Эгину его двоюродный брат о. Косма, благочестивый иеромонах. О. Василий предложил ему устроиться служить священником при больнице, и тот согласился. О. Василий радовался не только тому, что нашел замену, но и тому, что о. Косма был благочестив. Многие рассказывали, что когда он служил, они видели его в алтаре поднятым в воздух на метр.  И он был достойным чадом Востока.
С того времени о. Василий перестал служить Литургию. Но по просьбе администрации больницы он продолжал исполнять все остальные свои обязанности. Так, о. Косма служил Литургию, а о. Василий пел на клиросе и проповедовал слово Божие. Укрепилась его связь со своими духовными детьми. Он продолжал утешать больных, укреплять их в терпении и не теряя случая, чтобы насадить в их душах семя веры Христовой. И его святая жизнь сама была достаточна для того, чтобы воодушевить совершенного христианина. Он был олицетворением любви. Строгий подвижник и одновременно скромный, но активный общественный деятель.
 
Ангельское жительство.
После видения, бывшего во время Литургии, о. Василий решил совершить паломническое путешествие на Святую Гору. Такое желание у него было и раньше, поскольку он хотел посмотреть, в каких условиях живут монахи, чтобы решить для себя, останется ли он жить в одном из местных монастырей.
Теперь он чувствовал сильную потребность совершить паломничество не только, чтобы поклониться святому месту и оценить существующие там порядки, но и затем, чтобы исповедоваться кому-либо из афонских подвижников и посоветоваться с ним.
На Святой Горе он в первую очередь посетил большинство монастырей. Особенно он сблизился с игуменом монастыря Симонопетрас о. Иеронимом. Там он провел несколько дней, исповедовался и обменялся духовным опытом. О. Иероним увидел чистую, горящую огнем Божественной любви душу смиренного иеромонаха о. Василия и полюбил его.
О. Василий покинул Святую Гору с большой духовной пользой и продолжал поддерживать связь с о. Иеронимом. Они переписывались и советовались на разные духовные темы. В дальнейшем во время своей поездки в Афины о. Иероним посетил Эгинского подвижника и предложил ему принять великую схиму.
О. Василий всю свою жизнь желал стать схимником и облечься в одежды покаяния, но сохраняя некоторую осмотрительность и нерешительность не будучи уверен в своей душевной готовности к постригу. И как всегда, он не хотел сам брать такую ответственность и исполнить свою волю, а поэтому он сказал, что должен сказать об этом своему духовному отцу и оставляет решение за ним. Начать свою монашескую жизнь он хотел с послушания. Но о. Иероним настаивал, и о. Василий склонил смиренно свою голову и принял его решение как выражение воли Божией.
Постриг был назначен на 13 декабря 1923 года. В маленькой церквушке св. Герасима, расположенной рядом с монастырем св. Нектария, о. Василий в сопровождении нескольких благочестивых христиан, должен был принять великую Ангельскую схиму. Там, в тишине пустынного храма, раздавались молитвы и обещания новопостриженного монаха, память о которых он хранил всю свою жизнь.
“Брат наш, монах Иероним, облачится во одежду веселия и радости духовного, в отложение и попрание всех печалей и смущений от бесов, от плоти и от мира находящих; во всегдашнее же его о Христе веселие и радование во имя Отца и Сына и Святаго Духа”.
О. Иероним дал новопостриженному монаху свое имя ради того расположения и любви, какие питал к нему. Позже он говорил знакомым: “Смотрите, как из терния выросла роза”, указуя этим на свое смирение и уважение к своему тезке с Эгины.
 
Сострадание человеческому горю.
О. Иероним занял новое положение среди верующих. Хотя по своему чрезмерному благочестию и смирению он отказался продолжать быть служителем Всевышнего, но посвятил себя духовному окормлению христиан, став для них духовником и наставником, “старцем” сначала для своей паствы на Эгине, а затем для всей Греции.
Для всех он был любящим отцом, добрым советником, дорогим другом, утешителем в скорбях, помощником в трудностях, наставником в вере и вообще примером доброты и любви.
Особое попечение он имел о бедных и больных Услышав, что где-то есть больной или нищий, он спешил туда и старался всеми средствами помочь. И если не мог сам, то просил милостыню, чтобы уменьшить боль или скорбь другого.
По причине святости его жизни множество людей, а среди них и богатые, почитало его и имело своим духовным отцом. О. Иероним, который для себя не просил ни копейки, использовал свой авторитет для того, чтобы помогать ближним. И это он делал тактично, ласково и смиренно, что всегда приносило положительные результаты.
Однажды он посетил в Пиреях своего друга К. Василиадиса. Во время чаепития он сказал:
— Окажи мне услугу: пойдем сходим вместе в один дом.
— Конечно, старче, пойдем.
Они взяли такси и направились в сторону Тамбурьи. Они остановились там, где указал о. Иероним, и позвонили в одну дверь. Когда им открыли, и они зашли внутрь, то перед ними открылась страшная картина: семья, измученная бедностью, больной отец лежит на кровати, не имея денег на лекарства, и крошечные дети, босые и голодные. Они посидели немного и побеседовали, а затем, когда выходили на улицу, о. Иероним сказал своему другу:
— Если б я был на их месте, помог бы ты мне?
— Да, старче, конечно.
— Я очень тебя прошу взять заботу о них на себя. Считай, что делаешь это для меня. Это моя личная просьба.
— Хорошо, старче, буди благословенно .
Днем того же дня опять позвонили в дверь и некий незнакомец (слуга Василиадиса) принес им несколько сумок с продуктами и конверт с деньгами. Люди не могли понять, кто эти незнакомцы, которые так любовно заботятся о них.
Таким путем всегда действовал о. Иероним: незаметно и эффективно. Человеческая боль мучила и его, поскольку он, посвятив свою жизнь Богу, не переставал сострадать и человеческому горю.
Большой интерес он проявил к своим соотечественникам, множество которых, прибыв из Малой Азии измученными и нищими, голодало, не выдерживало нищеты и скорбей и приходило в отчаяние: одни находились на грани самоубийства, другие начинали пить. И сами страдали, и их семьи голодали и мучились. О. Иероним всем им помогал советом, поднимал их настроение, укреплял веру и оказывал помощь, какую мог. И как только он узнавал, что где-то находятся такие приунывшие страдальцы, то спешил к ним, и заботился о всех.
Существует множество случаев, какие рассказывают люди, получившие помощь от о. Иеронима. И безусловно большую часть из них мы не знаем. Искренними свидетелями являются вдовы и сироты, плакавшие на его похоронах, поскольку, как они говорили, они потеряли своего заступника. О. Иероним действовал “тайно”. Его целью не была самореклама, но помощь страждущим телесно и душевно.
Одновременно с заботой о своей пасте, он не оставлял и своих духовных обязанностей. Днем он был неутомимым общественным деятелем, а ночью — глубокомысленным подвижником, погруженным в молитву. Он молился о своих грехах, о своих духовных чадах и о всем мире.
Его молитва не была сухой, это был часть его жизни. В третьем лице, как привык, он сказал однажды, что “некоторые люди, когда проводят немного времени без молитвы, не выдерживают. Те часы, какие они хотели бы провести в молитве, но не могут, для них кажутся мучительными”.
Эти слова указывают нам на степень его любви к Богу и сильное стремление соединиться с Ним в молитве. Для подтверждения наших слов приведем следующий довод: всегда когда он разговаривал с посетителями, после часа беседы он говорил:
— Теперь идите немного пройдитесь, чтобы я отдохнул, а после я вас позову. Монахиня, приготовь ему кофе и лукум.
Это было время его молитвенного общения с Богом, и о. Иероним не мог его перенести. И около 15-20 минут добрая старица Евпраксия, как вторая Марфа, занималась потчеванием гостя, в то время как старец погружался в молитву. И когда после этого короткого перерыва посетитель приглашался опять в келью, он видел, что лицо старца сияло “как лицо ангела”. И тотчас о. Иероним начинал беседовать о каком-либо вопросе, беспокоившем слушателя. Его молитва и слова имели такую силу, что складывалось чувство, что слышимое не является только плодом собственного духовного опыта, но и внушение Духа Святого.
Приведу здесь и мой собственный опыт. После каждого посещения старца, каким бы измученным и подавленным я ни был по причине искушений и трудностей, я всегда возвращался утешенным, как будто меня ничто не тревожило. И когда я шагал по тропинке, ведущей из кельи старца в город Эгины, то ощущал легкость: отпущение грехов и разных искушений, которые я ему открыл, а он как любящий отец взял на себя, я чувствовал и телесно. Такова была сила его молитвы. Проблема его брата, его духовного сына становилась его собственной проблемой. Поэтому он нам часто говорил:
Когда я молюсь о своих братьях, то мое сердце обливается кровью из сочувствия к ним.

В 1927 году приехала на Эгину иммигрировавшая из Константинополя старица Евпраксия. Был обмен населением, и она должна была уехать из города еще в 1922 году. Но тетя старца, помогавшая ей, скрывала ее на протяжении пяти лет в своем доме. Она думала, что когда-нибудь обстановка улучшится и она сможет построить монастырь. Но надежды ее обманули, и старица Евпраксия уехала в Грецию, не зная, где находятся ее родственники или старец, на помощь которого она надеялась.
Когда она прехала в Афины, то узнала от каких-то своих знакомых, что старец живет на Эгине, и отправилась повидаться с ним. Поскольку она была бедной, неопытной и лишенной покровительства, то старец хотел послать ее на время, до тех пор, пока она не выберет для себя монастырь, к родственникам. Старица Евпраксия слышала, что ее родные после обмена населением остановились в Фессалониках. Как добрый и любящий отец, он поехал с ней в Солунь. Они искали везде, давали заявления в Красный Крест, публиковали объявления в газетах, но никого не нашли.
— Господь взвалил тебя на мои плечи,— сказал он ей, и они вернулись на Эгину.
Он снял ей комнату и заботился, посредством своих знакомых, чтобы у нее всегда была еда и хорошее окружение. Немного спустя, им сообщили что ее родня остановилась в Драме. Но прежде, чем старица успела их посетить, она тяжело заболела от бедствий и страданий и была вынуждена лечь в Афинскую больницу. Старец заботился обо всем и особенно, боясь, что от страданий и болезни она потеряет терпение, он старался укрепить ее веру и терпение.
В одном из писем он писал ей:
“Господь нас испытывает, но не оставляет. Будь внимательна, ведь многая печаль отравляет человека, а этого Бог не хочет. Господь свыше смотрит на все и правит всем, так пребудем же мы верны Ему, будем терпеть то, что Он посылает нам...”.
Старица Евпраксия через некоторое время вышла из больницы, и поскольку она нуждалась в уходе, то поехала к своим родственникам в Драму, где окончательно поправилась. Туда в утешение ей писал старец следующее: “Помни всегда, что мы — монахи и должны иметь огромное терпение”.
Помимо этих забот старец не оставлял своих обязанностей в больнице. Он стал “всем вся”, все успевая. В больничном храме он пел и читал проповеди, принимал там всех приходящих исповедоваться. И не прекращал ежедневно посещать палаты, чтобы увидеть больных, подбодрить их и сказать ласковое слово. И больные ожидали его прихода как Божия посещения.
Тем временем архиепископ Афинский, который являлся главным смотрителем Эгинской больницы, назначил о. Иеронима своим представителем в больнице и немного позже сделал его игуменом монастыря Хрисолеонтисы на Эгине.
Администрация больницы, видя, какую пользу приносит деятельность о. Иеронима больнице, решила провозгласить его своим “великим благодетелем”.
Архиепископ Афинский позволил ему каждый раз, когда он приезжает в Афины, проповедовать слово Божие в митрполичьем храме. И старец продолжительное время приезжал в Афины каждое воскресенье после обеда и говорил проповеди. В митрополии собирались многие его духовные дети и соотечественники. Он говорил просто, ясно, но и очень умилительно. Он никогда не говорил без слез, стараясь передать слушателям свой опыт, научить их умной молитве и подвижничеству. После каждой проповеди все ждали его, чтобы увидеть, взять благословение и услышать слово утешения.
Там узнавал он о скорбях и страданиях своих соотечественников, чтобы затем найти и помочь им. Он сочетал в себе молчальника и неутомимого общественного деятеля. Жар любви к Богу исполнял его душу и любовью к ближним. Его жизнь превратилась в непрерывное самопожертвование. Это был неистощимый источник добра и любви.

Значительную часть того времени, какое оставалось от разнообразных занятий, он посвящал изучению Священного Писания и святоотеческих книг, особенно подвижнических. Особенно он любил читать слова подвижнические св. Исаака Сирина, которые он читал регулярно. Не проходило дня без того, чтобы не прочесть хоть страницы, что он советовал и своим духовным детям:
Не оставляйте и одного дня без прочтения хотя бы страницы из книги аввы Исаака. Я его очень люблю и считаю своим наставником. И ты, когда читаешь, то внимательно следи и спрашивай себя: “А я делаю это?” Так ты будешь переходить от чтения к деянию.
— Старче, я читаю, но вижу, что не исправляюсь,— сказал я однажды.
— Послушай, чем чаще моют сосуд, тем становится он чище. Не переставай читать и польза придет. Когда вливаешь воду в сосуд, то он очищается, даже если в нем не остается никакой воды.
Один раз о. Ф., бывший тогда диаконом, спросил его:
— Старче, скажите, какие духовные книги мне читать для пользы?
— Авву Исаака,— ответил он.
— Об авве Исааке Вы мне говорили, и я прочел его. Какие еще книги?
— Авву Исаака.
— Хорошо, а кроме него?
— Авву Исаака. Я, если и малую часть от сказанного аввой Исааком смог бы сделать, то не желал бы ничего иного. Так и ты, читай хоть по странице в день со вниманием и получишь большую пользу. Только читай внимательно. Имей его как зеркало, чтобы различать свои немощи.
Настолько он полюбил авву Исаака и проникся его словами, что и сам стал подобен ему. Его жизнь, слова и поучения напоминали этого великого сирийского подвижника. Поэтому и многие духовные люди, когда знакомились с о. Иеронимом, то говорили, что “узнали другого Исаака Сирина”.
Он не просто читал авву Исаака, но, как советовал и другим, то, что находил в его поучениях, старался использовать в жизни. Он был его отображением и непрерывно старался на протяжении всей своей жизни очистить себя все больше и больше чтобы избавиться и от самых незначительных мопыслов и стяжать просвещение свыше.
Но и из других святоотеческих текстов он, как хорошая пчела, собирал все полезное и старался осуществить это на деле. Его проповеди всегда были украшены выдержками из этих текстов. И то, что он считал наиболее значимым, он привык выписывать. Сохранилось несколько рукописей с переписанными отрывками из слов аввы Исаака, св. Симеона нового Богослова и др. Приведем здесь одну из таких его выписок, показывающую и его личное расположение к непрерывному и неослабевающему подвигу:
“Теките, теките, братия, чтобы достичь вожделенного. Спешите, спешите, чтобы не убежал зверь из ваших рук. Боритесь, боритесь, чтобы другие не забрали ваш венец. Мал труд, но велико воздаяние. Временны мучения, но вечны ожидающие вас награды. Горька чаша страданий, но сладко наслаждение. Выгодна сия купля, братия, тленное тело даете и нетленное приемлете...”.
 
На Святой Горе.
Каждый год со времени своего переезда в Грецию о. Иероним ездил в паломничество на Святую Гору: посещал своего духовного отца Иеронима, затем заходил и в другие монастыри, чтобы поклониться святым мощам и обменяться духовным опытом с святогорскими отцами.
От этих посещений о. Иероним получал большую пользу, но и сам был полезен для многих. Часто он нам с любовью рассакзывал о своих встречах с подвижниками и пустынниками, и всегда с восторном говорил о Святой Горе. Когда он хотел привести пример благочестия и подвижнического духа святых отцов, он часто ссылался на подвижников Святой Горы.
Например, чтобы отметить величие, но и ответственность священнического сана, он рассказывал об одном афонском монахе, который ради того, чтобы по своему чрезвычайному благочестию избежать священства, отрезал себе нос или уши. Другой раз, хотя указать величие смирения, он рассказал об одном епископе, (может, он имел в виду св. Нифонта), который отправился на Святую Гору и стал там подвизаться, никому не открывая своего сана. Ему давали выполнять самые низкие работы, и он не только переносил это, но и радовался душой, поскольку Бог соблаговолил открыть чудесным образом тайну о его архиерейском сане ради пользы монахов, иначе он провел бы всю свою жизнь незамеченным и умер бы как простой монах.
О. Иероним считал Святую Гору местом, где живут настоящие святые, оплотом Православия.
Однажды в Карие он услышал, как кричал и ругался один монах, который бранил патриарха, произносил несвязные слова, вызывавшие смех у всех окружающих. Его считали ненормальным, над ним смеялись и не придавали никакого значения. О. Иероним, будучи духовно рассудительным человеком,  почувствовал в его речи некоторый оттенок, не свойственный сумасшедшему. Он отозвал в сторону монаха и спросил:
— Скажи, зачем ты говоришь все это?
— Но патриарх ли он? Я его накажу...
— Послушай, я духовник и не обманывай меня. Скажи правду, зачем ты так себя ведешь?
— Я скажу тебе, отче. Я грешен и немощен и боюсь похвалы людской, чтобы не впасть в гордость. Поэтому я унижаю себя и притворяюсь безумным, чтобы меня презирали люди, и может Господь смилуется надо мной и спасет. Этого я не говорил никому, и тебя прошу, пока я жив, не открывай этого кому-либо.
И, сказав это, он пошел дальше, ругаясь и понося патриарха и других начальников. О. Иероним прославил Бога за то, что Он показал ему человека с редким даром пренебрежения славой людской и смирения ради того, чтобы его пожалел и спас Господь.
Явно, что этот монах был одним из тех немногих, кто сподобился горней славы и разорвал узы мирских норм поведения. Такие люди, избирая безумие Божие, не приспосабливались к каким-либо установленным порядкам, но становились посмешищем миру. Они притворялись юродивыми, но их жизнь была полна чудесами и наставлениями, которые для обладающих духовным чутьем были подмогой в обращении к правильному пути и укрепляли в вере.
В другой раз, кода он шел из одного монастыря в другой, то встретил пустынника.
— Благослови, старче. Как дела?
— Бог благословит, отче. Какие у нас дела, боремся. Молись о нас, отче, поскольку здесь, на Святой Горе, диавол нас сильно борет.
— Но разве только вас он борет? Разве нет его в мире?
— В мире у него есть пособники, женщины. Но здесь, на Святой Горе, куда женщины не входят, диавол не прекращает нас бороть ни на минуту.
— Нет, старче, я не согласен,— ответил рассудительный о. Иероним.— Женщины может быть и более удобопоползновенны ко злу, но они не пособники диавола, но образ Божий. Я думаю, что ваша характеристика преувеличена.
Подвижник согласился, сказав что он преувеличил о брани, как то часто делают афонцы с некоторой долей юмора. Они обменялись целованием Христовым, и каждый пошел своей дорогой.
Такими Святогорскими опытами была полна жизнь о. Иеронима. Он всегда уезжал оттуда духовно подбодренным.

Духовный опыт.
На Эгине слава о нем росла. Все говорили о нем с любовью и удивлением, считая его своим человеком. Вокруг него стали собираться юноши и девушки, многие из которых, будучи очарованы образом его жизни, начали обнаруживать свою всеохватывающую преданность Богу и склонность к монашеской жизни. Многие молодые девушки просили его построить свой монастырь, чтобы они там подвизались. Но о. Иероним всегда действовал обдуманно. Он не позволил себе поддаться таким просьбам, но усердно молился, чтобы Бог открыл ему волю Свою. Он очень любил уединение и монашескую жизнь и старался, чтобы и они это ощутили.
Часто, когда собиралась молодежь, они шли вместе в какую-нибудь часовню и служили там вечерню и молились “умиленной” молитвой. Такие духовные встречи были незабываемы для тех, кто имел счастье побывать на них. И хотя прошло уже 40-50 лет, о них вспоминают с ностальгией и умилением.
Как описывает одна из тех счастливых душ свое впечатление о такой встрече: “Мы собрались сразу после обеда, около десяти молодых юношей и девушек, и пошли вместе со старцем в одну часовню, отстоявшую от его кельи на расстояние полчаса ходьбы. Старец был в радостном расположении духа и всю дорогу пел псалмы и разговаривал с нами. Когда мы дошли, то он прошел в алтарь, а мы вычистили церковь. После этого мы отслужили вечерню, во время которой пел старец своим мелодичным и умиленным голосом. Затем он начал учить нас “умиленной” молитве.
Час или два он молился со слезами и воздыханиями, что вызвало сокрушение в наших сердцах. Когда он закончил, мы вышли из церкви, а он зашел в алтарь. Мы стали говорить о той духовной пользе, какую мы получаем от общения с этим блаженным человеком, и ждали, когда он выйдет, чтобы уйти.
То время отличалось от современности, и молодые должны были вернуться домой до темноты. Прошло 4-5 часов, стало смеркаться, а старец не выходил. Мы стали беспокоиться, ведь, если б мы пришли поздно, нас родные не отпустили бы больше с ним. Тогда я решил дойти до алтаря, открыл дверь и увидел потрясающее зрелище. О. Иероним стоял на коленях с поднятыми руками и устремленным ввысь взглядом. Из глаз его лились слезы, а лицо сияло каким-то неземным светом. Я тотчас ушел и рассказал остальным об этом фаворском зрелище. Мы были в недоумении, поскольку не хотели беспокоить его в том Божественном состоянии, в каком он находился, а в то же время мы должны были возвращаться по домам, чтобы родители разрешили нам в другой раз пойти со старцем. Наконец мы решили сказать ему. Я опять пошел к алтарю, тихонько открыл дверь и мягко коснулся его плеча.
— Старче, мы должны идти.
Он слегка вздрогнул, как при пробуждении от сна, и ответил:
— Ах, да, идем.
Немного спустя он вышел, не говоря ни слова, и все мы отправились в обратный путь. Каждый может понять, какой духовный подъем мы провели с ним”.
Такие небольшие путешествия происходили регулярно. О молитве о. Иеронима могли бы рассказать часовни в Древней Хоре, в Ливади, рядом с монастырем св. Мины и др. Да и сам старец привязался к ним и вспоминал о них до конца своей жизни.
Я помню, что в первый день, как он попал в Александровскую больницу, примерно за месяц до своей кончины, он спросил меня:
— Есть ли в больнице церковь?
Где бы он ни находился, его ум был занят церквями.
— Да, старче, и очень красивая.
— Разве ты видел когда-нибудь некрасивую церковь? Я чувствую одно и то же в любой церкви, даже в маленькой часовне с одной лишь иконой. Бог всюду, и не только в больших и величественных церквях.
Очевидно, он вспомнил множество часовен Эгины и те незабываемые часы, какие он в них провел.
Его духовные дети постоянно просили его пойти в одну из часовен, чтобы отслужить вечерню. И что они только не придумывали, чтобы провести больше времени на этих духовных встречах!
Девушки договорились между собой, и прежде ухода переводили часы на 2-3 часа назад, поскольку обещали родителям вернуться домой рано. Люди в то время были простыми, и не искали уловок, так что девушки, возвращаясь домой, подводили стрелки обратно. Так им удавалось подлить свое пребывание в молитве.
Это были единственные случаи, когда о. Иероним позволял небольшое лукавство. Он всегда был строг и советовал “не лукавить даже в шутку”, но когда речь шла о духовной пользе, он был уступчив. “Заботьтесь украсть врем, чтобы посвятить его духовным вещам”,— говорил он. Одному человеку, которому двховник не разрешал читать подвижнические книги, он сказал однажды:
К своим грехам прибавь еще одни. Купи авву Исаака и читай его каждый день. Может твой духовник не знает, может он и противится. Мы не знаем и судить не будем. В любом случае читай авву Исаака и получишь большую пользу”.
Где бы ни был о. Иероним, чем бы он ни занимался, он никогда не переставал молиться. Молитва была его главным делом и упокоением. Все остальное было вспомогательным. Он был очень работящим и знал много ремесел: строительство, плотничество, часовщичество и др. Он никогда не оставался без дела. До глубокой старости он сидел за столом со своими инструментами за починкой часов. Но его ум никогда не был занят ими. Основной заботой всегда оставалась молитва. Он занимался разными делами, чтобы “поработить тело”, и в то же время мысленно молился Богу.
Однажды в Пиреи он увидел на тротуаре двух монахинь и подозвал их, спросив:
Как дела, сестры? Ум ваш пребывает в Боге? Внемлите. Пусть всегда ваш ум будет устремлен к Богу. Не прилепляйтесь к тленному.
То же он советовал и всем своим посетителям. Сохранение ума было его постоянным подвигом. И молитва помогала в этом, являясь его любимым занятием. Часто он в третьем лице, как привык, подобно как и ап. Павел “знал человека, который четырнадцать часов промолился непрерывно с плачем и умилением”. И в другой раз, что “есть люди, которые не могут пробыть и некоторого времени без молитвы”. Нет сомнения, что эти слова сказаны из его личного опыта, но по крайнему смирению представлены как опыт других.

Духовное попечение.
Духовные дети о. Иеронима стали просить его создать им монастырь, чтобы он был в нем старцем и не хотели идти в другой. Сам старец, хотя и решил отправиться на Святую Гору, чтобы там подвизаться, но стал серьезно думать об их предложении и молился, чтобы Господь открыл ему Свою волю. Но представив, сколько попечения и хлопот возникнет при постройке монастыря, он отклонил идею о создании монастыря, поскольку это отвлекло бы его ум от молитвы. Однако прежде, чем отправиться на Святую Гору, он решил пристроить своих духовных детей, и с этой целью они совершили паломничества в разные монастыри. Больше всего ему понравилась обстановка в монастыре Живоносного Источника. Он разговаривал с игуменом монастыря о. Панаретосом и решил послать в монастырь своих духовных чад и самому пробыть в монастыре некоторое время до тех пор, пока они не привыкнут к своему новому старцу.
О. Панаретос, хоть и питал глубокое уважение к старцу Иерониму, но увидел в таком решении возможность появления разногласий в монастыре и предложил о. Иерониму остаться в келье на Эгине вместе со своими духовными детьми ради духовной пользы многих.
Тогда о. Иероним решил подождать некоторое время с отъездом на Святую Гору, пока Господь не укажет ему Свою волю.

“Ни один человек на земле не любит меня так, как о. Иероним”.
В этот промежуток времени он помог старице Евпраксии построить маленький скит на расстоянии одного километра от Эгинской больницы.
Старица прожила долгое время у его знакомых, в поисках монастыря. Это мешало ей выполнять монашеское правило. И о. Иероним, с любовью о всех заботящийся, нашел ей это уединенное место и помог построить две кельи и затем часовню, посвященную Благовещению Богородицы. Там, рядом с кельями, он поставил маленький стол с разными инструментами, который служил ему мастерской. Часто, когда у него оставалось время, он шел в скит повидаться м. Евпраксией и наставить ее. Затем они работали в мастерской: делали часы, зажигалки, которые дарили монастырям и знакомым.
Однажды старица Евпраксия, увидев, что о. Иероним не собирается строить монастырь, решила поехать в Драму к родным, чтобы затем найти себе какой-нибудь монастырь. Она провела свою юность в монастыре Феоскепастис, где подвизалось множество монахинь, и теперь хотела опять оказаться в монастырской среде и жить среди сестер. Одинокая жизнь ее утомила.
Все свои мысли она исповедала о. Иерониму. Он выслушал ее молча и пожелал, чтобы ее планы осуществились.
Взяв благословение старца, она уехала с Эгины. В корабле, плывшем из Переи в Фессалоники, она почувствовала тяжесть на душе: ей пришлось столько пережить и теперь перед ней стояла неизвестность, к тому же рядом со старцем Иеронимом она обрела душевное упокоение. Помыслы боролись: с одной стороны она хотела быть рядом со своим духовным отцом, опытным и просвещенным наставником; с другой — она желала жить среди монахинь, бывать на службах. Что делать?
Там, в углу корабля, она опустила голову на колени и разрыдалась. Она молилась и просила Господа и Богородицу указать ей, что делать. Продолжать путешествие или вернуться на Эгину? Прошло несколько часов в селах и молитве. В какой-то момент, утомившись от напряжения и молитвы, она увидела себя перед иконой Богородицы Скоропослушницы и стала просить помочь ей в такой трудный момент. И неожиданно она услышала голос, исходящий из иконы:
“Никто на земле Меня не любит так, как о. Иероним”.
Она вскочила на ноги, но в ушах все слышались слова. Душа успокоилась, все помыслы улеглись, глубокая тишина воцарилась внутри. Все бушующее море помыслов утихло, как если б она получила долгожданный ответ. Она села опять, склонила голову к коленям и заплакала, но слезами радости. Прошло еще несколько часов в молитве славословия и благодарности. Когда корабль приплыл в Фессалонику, она вернулась на ближайшем в Перею.
Когда она приехала на Эгину, то застала о. Иеронима в мастерской. Будучи рассудительной, она не хотела открывать ему своего видения, чтобы не причинить ему духовного вреда. Она подошла к столу, за которым сидел, согнувшись, старец и спросила:
— Правда ли, старче, ты сильно любишь Владычицу нашу Богородицу?
Он ничего не ответил, загадочно улыбаясь. Явно, он знал все, но не хотел говорить о себе.
“Однажды,— рассказывала старица Евпраксия,— я ездила в Драму посетить родных. Надо было провести вечер в Афинах, и старец сказал мне:
— Пойди в такую-то церковь, причастись, а затем отправляйся.
— Старче, не лучше ли мне пойти в монастырь, где у меня есть знакомые монахини?
— Нет, пойди в церковь, которую я назвал.
Я пошла, решив исполнить сказанное старцем. Но когда я доехала до Пиреи, то подумала: не лучше ли пойти в монастырь, ведь там тише и службы читаются внимательней? И не сообразив, что я сделаю непослушание, я пошла в монастырь. Однако сложилось все не так, как я ожидала. Монахини были заняты и не проявили ко мне никакого внимания. Я провела весь день в монастыре, выпив лишь чашку кофе. Днем пришла одна семья, у которой дочь ушла в монахини, и ругалась. Собрался народ. И поскольку они решили, что дочь ушла в этот монастырь, то собрали всех монахинь и повели их в полицию на допрос. Я испугалась и ушла, решив пойти к одной знакомой, которая жила в Коридаллосе, но ее, к сожалению, не было дома. Я растерялась, не зная, что делать. В конце концов меня увидела одна понтийка, пожалела и позвала к себе домой. “Ты ела?” — спросила она. Я от волнения и стеснения ответила, что ела. Так я пошла спать голодной. Тогда я поняла, что все происшедшее явилось результатом моего непослушания. Сколько раз я была непослушной, столько раз со мною происходили неудачи даже в самых незначительных вещах. Поэтому я решила на будущее во всем слушаться старца до мельчайших деталей”.

Пример смиренномудрия.
О. Иероним решил остаться еще на некоторое время на Эгине. Прежде отъезда он хотел обеспечить духовное пристанище своим духовным детям, а также он продолжал исполнять свои обязанности в больнице и на Эгине в целом. Как всегда он благотворил всем ближним, как духовно, так и материально. Все без исключения жители Эгины любили и почитали его чрезмерно. Удивительное дело, чтобы кто-нибудь получал столько почестей от всех людей и особенно от тех, кто жил рядом с ним, от “домашних”. Однако о. Иероним достиг этого без каких-либо усилий со своей стороны. Его святость действовала как магнит. Кого бы вы ни спросили на Эгине об о. Иерониме, он бы стал говорить вам о нем самые хорошие слова. Многие рассказывали нам, что когда они посещали его в первый раз и спрашивали соседей, где келья о. Иеронима, то получали ответ:
— А, вам нужен наш святой архимандрит? Там, немного выше его келья. Идите, он святой человек, да покроют нас его молитвы.
Часто, когда мы ехали на Эгину и кому-либо из попутчиков рассказывали о цели нашей поездки, то слышали от всех удивительные истории из его жизни и о благодеяниях, оказанных лично каждому. Один рассказывал, как о. Иероним спас его семью от верной гибели и привел ее в Церковь, другому он вылечил ногу или руку, третий говорил, как он поддержал его в трудный момент жизни и спас от попытки самоубийства. И вообще, все имели сказать что-то чудесное и поразительное об о. Иерониме.
Он регулярно посещал и монастыри Эгины. Везде его встречали с любовью, и монахи советовались с ним в сложных случаях и обсуждали волновавшие их духовные вопросы. Особое благоговение он питал к новоявленному святому нектарию и часто ходил поклониться его святым мощам. Монахини монастыря св. Нектария его сильно любили и принимали с радостью. В его лице они видели продолжателя дела их святого и прибегали к нему, чтобы найти разрешение своих монастырских проблем.
Я помню, что на меня произвело большое впечатление, когда при моем посещении монастыря св. Нектария в 1967 году (год спустя после кончины о. Иеронима), я услышал от игумении Феодосии следующее:
— о. Иероним и наш святой сделали жизнь на Эгине более одухотворенной.
Старица Феодосия лично знала св. Нектария и была его ученицей. Известно, что все духовные дети особенно любят своих старцев, тем более когда он является почитаемым Церковью святым. И эта любовь очень часто делает послушников пристрастными к своему старцу и пренебрежительными к остальным. Поэтому и свидетельство старицы Феодосии, поставившей обоих (св. Нектария и о. Иеронима) на один уровень святости и духовного служения, приобретает особую важность.
Довольно часто он ходил и в монастырь Хрисолеониссы, где он был некоторое время игуменом. Много раз он оставался там на несколько дней и вместе со своим братом Иоанном учил монахинь делать черепицу и кирпичи. Монахини дивились выносливости о. Иеронима: весь день он усердно трудился, а по вечерам, не взирая на усталость, сидел с ними целыми часами и молился, пел псалмы или рассказывал им о монашеской жизни и о молитве.
И хотя его все любили и почитали, он оставался доступным и смиренным. Никогда он не противоречил, не гневался, не оскорблял, не расстраивал и не осуждал. И если кто-либо обижал его или унижал, то он терпел это безропотно. Чем выше он поднимался к высоте святости, тем сильнее чувствовал себя грешным и самым недостойным. Он переносил все с терпением. Единственное, чего он не мог выдержать, это удаление от Христа.
— Я хотел бы быть червячком, чтобы все меня попирали, не только чтобы не лишиться Христа моего,— говорил он.
Однажды он ехал в Пирею на корабле “Гоиса”. Как обычно, он сидел в уединении и молился. Неожиданно к нему подошел капитан и сказал:
— Отче, вставай отсюда и пересядь дальше.
О. Иероним смиренно и послушно выполнил сказанное. Немного после капитан приказал ему опять поменять место, и так же в третий раз. Он вел себя дерзко. Другие пассажиры были вынуждены сделать капитану замечание за то, что он так поступает с почтенным старцем, который в конце концов оплатил свой билет. И капитан ответил:
— Моя мама говорила мне, что когда я увижу иммигрантов, чтобы я бросал их в море.
О. Иероним огорчался, услышав такое, но промолчал. Он думал лишь о том, что больше не поедет на этом корабле, чтобы избежать искушения. Но он также горячо молился о капитане, чтобы Господь вразумил его.
В другой раз ему нужно было ехать в Пирею, и не было другого судна, кроме “Гоисы”. Он помолился, вошел на корабль и сел в угол. Он надеялся, что капитан его не заметит, чтобы избежать ненужного искушения. Однако капитан в какой-то момент прошел рядом с ним, увидел его и подошел.
— Есть ли у тебя билет? — спросил он.
— Да, есть.
— Дай, я оплачу его.
Он взял билет и вернул ему деньги, говоря:
— Моя мама отругала меня и сказала, чтобы я больше не брал с тебя денег. С этого момента и на будущее приходи, когда хочешь, и езжай задаром.
Смирение и молитва о. Иеронима, и, вероятно, какое-то видение, явленное матери капитана, сломили его гордый нрав.
В другой раз он спускался по тропинке к Эгине. Был праздник святителя Николая и после Божественной Литургии он шел в город для привычного своего служения и чтобы поздравить знакомых ему именинников. Проходя мимо продовольственного магазина, он увидел хозяина, у которого сын был Николаем. Остановившись на минутку, он сказал:
Добрый день, многая лета, святой Николай да поможет нам и сыну твоему.
Хозяин, вместо того, чтобы радоваться поздравлениям, неизвестно почему, ответил грубо и оскорбительно:
Иди отсюда, отче! Не хочу с тобой разговаривать.
О. Иероним ушел опечаленным, не столько оскорблением, сколько тем, что никак не хотел кого-либо расстроить. И хотя он сам не был виноват, но чувствовал необходимость успокоить своего ближнего. Никто не уходил от него опечаленным. Он всегда находил способ утешить того, кто выглядел грустным. И в этом случае он чувствовал, что должен исправить положение. Другой бы на его месте либо прогневался, либо избегал беседы со своим обидчиком, ожидая извинения. Но в сердце о. Иеронима не было никакого самолюбия. Для смиренного и кроткого ученика Христова важно было спасти заблудшую овцу. И, как всегда, он предоставил это Господу. Он промолился весь день и ночь и на следующее утро отправился этим же путем. Как только он дошел до магазина своего обидчика, то застал его за уборкой двора. Подойдя, он ласково и смиренно сказал:
— Прости, брат мой, что я огорчил тебя, но не позволишь ли ты мне пожелать тебе доброго дня?
Хозяин магазина был в растерянности. Он никак не ожидал такой кротости и доброты. Он побежал и обнял его со словами:
— Прости меня, страче. Не знаю, какой бес побудил меня говорить с тобой так. Я каюсь и прошу прощения.
Молитва и смирение совершили чудо. Таким способом действовал о. Иероним. Он использовал все, стал  “всем вся”, чтобы спасти людей и привести их к покаянию. Этим объясняется и тот факт, что почти все на Эгине считали его святым и любили.

Ревнитель предания.
Восток, где он прожил свои детские годы, испытал первые духовные переживания, вкусил сладости Православия от живущих там подвижников и духовно возмужал, был для о. Иеронима незабываемым. Он часто вспоминал свою родину и тосковал по всему тому, что было там, от уединенных церквушек, в которые каждый мог пойти помолиться в полной тишине, до его простых людей, искусных умельцев, которые все, за что не брались, делали со вкусом и изяществом.
Сильно любя безмолвие, он часто вспоминал те чудесные и духовно возвышенные дни, которые он провел в родных часовнях и заброшенных монастырях.
— Здесь, в Греции, и не найдешь уединенного места, чтобы помолиться,— повторял он.— На Востоке было много мест, где можно было провести весь день в молитве и никого не увидеть.
Эта его неутолимая жажда и непрестающее желание тишины и молитвы, и непрестанного общения с Богом, никогда его не покидали. Он не упускал возможности уединиться и совершенно предаться молитве. Обычно, даже когда он разговаривал с посетителями, то останавливался ненадолго и говорил:
Теперь давай споем какую-нибудь молитву.
И он своим величественным громовым, но мелодичным голосом начинал петь “Безначальное Слово” или “Достойно есть” или какой-нибудь другой тропарь. Такие перерывы для молитвы были ему необходимы, являлись для него передышкой и подкреплением. И одновременно это было хорошим примером для его собеседников, чтобы и они привыкли совмещать каждое свое занятие с молитвой.
Он жил Православием, Церковной традицией во всем ее объеме. Не отклоняя никого от достижений техники, он сильно любил все древнее, начиная от вещей материальных и кончая духовными. Ему нравился древний порядок службы, старинные книги, старые предметы, поскольку он верил, что все они носят печать их создателей, что они сделаны со вкусом, а не механически и безвкусно.
С такими убеждениями и воззрениями живя в, но и “вне мира сего”, строго в рамках предания, он чувствовал некоторые беспокойства с того времени, как Церковь Греции перешла на новый стиль. И эти его беспокойства возрастали с течением времени от того, что многие православные обычаи подвергались изменению: ему не нравилось сокращение служб, обмирщение клира, удаление от православного жизненного уклада. И хотя он внимал сути, а не форме, но верил, что и те формальные предписания, которые менялись, создают безразличие и неустойчивость в вере. Как можно пуститься в путь, не зная его конца? Так он часто думал над тем, чтобы последовать старостильникам, видя в них верных ревнителей предания, не приемлющих никаких новшеств и нарушений в том, что касается веры. Значительное время он колебался и непрестанно молился Богу открыть ему Свою волю. Он ждал какого-нибудь знамения, указания Божия, которое бы подсказало ему, что делать.
В августе 1942 года, 23 числа, накануне праздника св. Дионисия Эгинского, который являлся храмовым в больничной церкви, митрополит Эгинский Прокопий позвал его и сказал, чтобы он готовился сослужить с митрополитом в праздник. Многие священники Эгины, знавшие, что о. Иероним благосклонно относится к старостильникам, не догадывались о видении, предшествовавшем прекращению его служения литургии, считали, что о. Иероним не служит в больничной церкви из-за своего сочувствия старому стилю. Об этом они донесли митрополиту, и он, чтобы убедиться в истинности обвинения, попросил его сослужить с собой.
Люди Божии видят во всех действиях и событиях перст Божественного Промысла. И о. Иероним, прекративший служить 18 лет назад, это приглашение митрополита посчитал ответом Божиим на его молитвы, Он промолился опять всю ночь и, наконец, решил не идти служить вместе с митрополитом, и впредь соблюдать старый стиль. На следующий день, рано-рано он ушел в скит Благовещения Богородицы, где жила старица Евпраксия. Оттуда он послал митрополиту уведомление о своей отставке из больничной церкви:
Ваше преосвященство!
Прошу принять мое увольнение из больницы, поскольку с 1924 года и доселе я исповедую свою преданность Православной Церкви и вере.
Я с детства чту ее, посвятив всю свою жизнь послушанию преданию богоносных отцов.
Я исповедую и провозглашаю отеческий календарь верным, как и Вы сами это признаете.
Поэтому, прошу Вас, молитесь и Вы, чтобы мне до конца пребыть истинным чадом Православной Церкви.
Целуя правую руку Вашего преосвященства, остаюсь смиренным рабом Распятого Господа нашего Иисуса Христа
Иеромонах Иероним.
Так просто и тихо, без прокламаций и заклятий, он всю последующую жизнь следовал старому стилю.
Это событие нисколько не повлияло на его отношения со своими духовными детьми. Он всех их принимал без исключения, следовали ли они старому или новому стилю. Никогда он не проповедовал на тему календаря. Его главной целью было внушить своим посетителями веру и любовь ко Христу. Его основной заботой было то, как его духовные дети преуспевают в духовной жизни, как они приближаются к Богу. Он никогда не принимал участия в бесплодных и вредных спорах, даже когда его приглашали. Для него было достаточно, что он следует старому стилю “как верному” и что с тех пор, как Церковь перешла на новый стиль, “дела идут совсем не хорошо”. Однажды одна посетительница спросила его:
— Старче, вы со старостильниками?
— Да.
— Но с кем Вы (имеется в виду, с какой группировкой)?
— Со всеми.
— Но они во вражде (между собой).
— Я не там, где вражда.
Он был очень рассудителен в своих действиях. Даже в тех случаях, когда он выступал с критикой, то делал это с такой любовью, что не только не вызывал противоречий, но наоборот, приводил к покаянию и исповедничеству, что и являлось настоящей его целью.

“В скорби распространил мя еси”.
Жизнь святых полна искушений и испытаний. На небеса никто не восходит в покое, все подвизались и были очищены “как злато в горниле”. Некоторым образом эти искушения действуют как вид испытаний, в которых проявляется вера и преданность испытуемых. И мудрый Сирах говорит: “Чадо, если приступаешь работать Господу, приготовь свою душу к искушению” (2, 1). Когда человек не готов и не берет во внимание это предуготовление себя, то быстро разочаровывается и обессиливает под тяжестью искушений и трудностей, какие с ним неминуемо приключаются.
О. Иероним часто в своей жизни ощущал Божественный промысел через искушения и скорби. И чего только не испытала эта “несчастная пташка” Востока, как он часто себя называл: гонения, клевету, скорби, изгнания и многое другое. И все это он перенес с удивительным мужеством, с безграничной преданностью Божьему промыслу и непрестанно славословил Бога. И в самых тяжелых испытаниях он не только не сдавался, но наоборот тогда еще более предавался молитве с благодарением и славословием.
И хотя он уже достиг шестидесятилетнего возраста и приблизился к старости, новое серьезное испытание ожидало его.
О. Иероним, как мы говорили выше, знал, как изготовлять некоторые лекарства, которыми он лечил множество заболеваний. Об этом знали почти все жители Эгины и часто просили его исцелить от разных болезней, главным образом от травм. Во время оккупации один немецкий солдат, служивший на Эгине, имел рану на ноге, и хотя обращался ко многим врачам, но не мог ее вылечить. Он узнал от одной женщины, что есть один батюшка, который лечит своими средствами такие раны.
Не теряя времени, солдат отправился к о. Иерониму, прося его вылечить себя. О. Иероним сначала отказался, боясь возможных последствий. Но солдат настаивал, и старец согласился, помазав рану какой-то своей мазью, так что она начала затягиваться. Уходя из кельи старца в последний раз, уже исцеленный немец оставил на столе о. Иеронима гранату, то ли по невнимательности, то ли преднамеренно, о чем трудно с уверенностью сказать. Сам о. Иероним был осмотрителен и не хотел обвинять солдата в лукавстве.
Может, он ее забыл, а может быть, что он — непорядочный человек, и оставил ее нарочно,— говорил старец.
Прошло достаточно времени в тех пор. 18 августа 1945 года старец пошел в город для своего обычного духовного служения. Там он увидел кого-то, переделавшего такую же гранату в зажигалку. Как только он вернулся в свою келью, то решил сделать чертеж той зажигалки. Взяв свою гранату, он стал пилой отбивать от нее гильзу.
Неожиданно раздался оглушительный грохот, и о. Иероним оказался окровавленным на полу. Гильза была наполнена взрывчатым вещестовм, и как только железная пила коснулась его,  произошел взрыв. У о. Иеронима было серьезно ранено все тело, и особенно левая рука, а от оглушительного удара он потерял слух. Его тотчас отвезли в Эгинскую больницу, где ему оказали первую помощь, а затем, по причине сложности его состояния, его отвезли в Цанийскую больницу в Пиреи.
На протяжении всего пути его ум был обращен к Богу и губы непрерывно шептали: “Слава Тебе, Боже” и “Господи Иисусе Христе помилуй мя”.
Врачи в Цанийской больнице сочли его состояние крайне тяжелым: его барабанные перепонки были разорваны, и он совершенно потерял слух. Его левую руку необходимо было ампутировать, чтобы избежать заражения крови и неблагоприятных последствий.
О. Иероним принял отзывы и заключения врачей с необычайным терпением и мужеством. “Да будет воля Твоя”,— прошептал он. Он в о всем видел перст Божественного Промысла и верил, что в каждом испытании кроется воля Божия. Единственно, что его расстроило, так это то, что врачи вынуждали его остаться в больнице на два с половиной месяца. Такой промежуток времени ему казался чрезмерным: два с половиной месяца вдали от своей кельи, от любимого им уединения,— это было невыносимым бременем. Не сказав ничего врачам, он поведал об этом Богу. Он непрестанно молился Богу и святым бессребренникам, чтобы они сократили, насколько возможно, время его пребывания в больнице. И Бог, всегда внемлющий прошениям Своих верных рабов, и дающий с искушением и облегчение (ср. 1 Кор. 10, 13), утешил его через святых бессребренников, которые явились ему во сне и сказали, что через месяц он выйдет из больницы.
И действительно, не смотря на то, что залечивание ампутированной по локоть руки и других ран требовало времени, с помощью Божией он быстро выздоровел.
Через месяц, как о том сказали святые бессребренники, врачи выписали его из больницы. Только слух к нему не вернулся.
Однако, о. Иероним не переставал благодарить Бога. Ни на секунду он не терял самообладания и терпения.
Господи, ничего у меня не было, когда я родился,— говорил он,— Ты меня создал, Ты даровал мне все. Да будет если это полезно для моей души, то возьми и вторую мою руку.
Безусловно, его терпение сопоставимо с терпением многострадального Иова. Его слова так напоминают библейский текст: “Господь дал, Господь взял, как Господу изволилось, так и случилось, да будет Имя Господне благословенно” (Иов 1, 21).
Как рассказывала старица Евпраксия, с 18 августа до середины Великого Поста следующего года, он не мог вообще слышать. Во вторник Пятой недели Поста он почувствовал неясное беспокойство, тяжесть во всем теле.
Поздно вечером он попросил, чтобы его взяли в Эгинскую больницу. А на следующее утро она навестила его и нашла в хорошем расположении. Как он рассказал, он увидел во сне святых бессребренников, которые сделали ему укол. От боли он проснулся и почувствовал себя хорошо. Но важнее то, что к нему вернулся слух, на что, по уверению многих врачей, посещавших Эгину, не было никакой надежды.
О. Иероним со слезами горячо благодарил Бога и святых Его за чудесную помощь и вернулся в свой скит. Немного спустя в знак благодарности за два этих чуда, за скорое выздоровление в Цанийской больнице и за возвращение слуха, он построил маленькую церковь в честь святых бессребренников на расстоянии 200 метров от его скита.

В скиту.
С того времени он, пожилой и нетрудоспособный, окончательно обосновался в Благовещенском скиту, который стал местом его тайных подвигов и молитв, но и духовным оазисом, настоящей купелью Силоамской для страждущих.
Для о. Иеронима начался новый период в жизни. От юности он привык доверяться во всем Божественному Промыслу. Так и теперь, после происшедшего несчастного случая, он осознал, что воля Божия была в том, чтобы он остался на Эгине. Мысли о Святой Горе исчезли. Дела складывались так, чтобы он продолжал на Эгине Каппадокийскую традицию, совмещая, подобно так называемым “пещерным” монахам, подвижничество с помощью бедным, больным, скитальцам и увечным. О. Иероним верил, что монахи — пещерники Каппадокии не накладывали на себя определенного образа духовной жизни. Подвижник, молящийся днем и ночью в своей келье, с точки зрения своей жертвенности ничем не отличается от того, кто служить братьям своим, когда их любовное расположение и самопожертвование направлено к Богу. И о. Иероним сочетал два этих образа духовной жизни, молчальничество и служение ближним чудесным и совершенным образом.
Некоторое ограничение его общественной деятельности после ухода в отставку из больничной церкви, и особенно после несчастья, с ним случившегося, дало ему возможность предаться еще больше молитвенному подвигу. И молитва вела его на высоту Божественного созерцания, где ум просвещался нетварным светом. И это просвещение Святым Духом он затем передавал людям Божиим, которые с течением времени посещали его все чаще.
С того момента, как он ушел из больницы и окончательно обосновался в скиту, начался самый значительный этап его жизни. Он был вынужден ограничить некоторые свои занятия, такие как постоянное поновление больничного храма и иные ремесленные занятия, и еще более посвятить себя молитве. Он сам развил в себе убеждение, что основной устемленностью человека должно быть единение с Богом, и поэтому он обязан избегать любого занятия, которое препятствует ему в этом.
Его деятельнсть постепенно ограничилась в трех основных направлениях: 1). в молитве; 2). в благодеянии и 3). в духовничестве и наставничестве. Где-то авва Исаак говорил, что для безмолвника, не имеющего ни денег, ни иных земных благ, чтобы раздавать милостыню, достаточно сокрушения сердечного и молитвы. Старец Иероним, кроме молитвы и сердечного сокрушения находил тысячи средств, чтобы помочь нуждающимся и в получении материальных благ, и в большинстве случаев изумительным образом, не дожидаясь просьб об этом. Но несомненно и то, что он тратил много сил на наставления множества своих посетителей, не смотря на свою телесную немощь, не может не считаться милостыней. Благочестивая старица Евпраксия, бывшая его верной последовательницей на протяжении всей своей жизни и помогавшая ему после его увечья, рассказывала нам, что часто он, вероятно для того, чтобы предотвратить возможное ее недовольство, вызванное посещением такого числа посетителей, смиренно говорил ей:
— Монахиня, у нас нет денег, чтобы давать милостыню, поэтому и эти несколько слов, какие мы говорим, являются милостыней.

У о. Иеронима было монашеское сознание. Он верил, что молитва — единение ума с Богм, является его главным занятием. И молитва, как и ежедневные службы, не была для него тяжелой обязанностью, но совершенным самоприношением. Он считал церковные службы необходимыми. Он сам никогда их не пропускал, даже если ему случалось оказаться вне кельи. Он настаивал на том, что необходимо во время молитвы дать себе свободу исповедать Господу все, что нас беспокоит.
Часто он нам говорил:
— Когда умирает твоя мать или какой-нибудь родственник, берешь ли ты книгу, чтобы оплакать его? Нет, конечно. Слова сами сложатся в твоем уме от печали. Так и в молитве. Мы должны давать себе свободу излить перед Богом все, что нас тревожит.
Такие непосредственность и дерзновение в молитве были ему характерны. Он живо ощущал присутствие Божие и поэтому всегда плакал, когда молился. Как только он произносил “молитвами святых отец наших”..., чтобы начать какую-либо службу, так слышались всхлипывания и из его глаз начинали течь слезы. Он настолько привык к такому состоянию, что считал немыслимым молиться без слез.
И поэтому он часто нам советовал:
— Не прекращай молитву, пока не проронишь хоть капельки слез.
Все дневные службы он вычитывал полностью. Он обычно вставал в 3 часа утра, чтобы прочесть полунощницу, утреню с кафизмами и часы. Как только заканчивалась служба, он уходил ненадолго в келью, шепча: “Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от меня” (Пс. 50). Его ум непрестанно молился. По вечерам он часто вообще не ложился в кровать. Он размещался на кресле, где предавался ненадолго сну, и затем вставал снова на молитву.
Днем, часа в четыре, он служил вечерню. На нее приходило каждый день 3-4 благочестивых женщины, чтобы постоять на службе и петь на клиросе. Так же там присутствовали и те, кто в это время оказывался в скиту, чтобы посетить старца, исповедоваться или посоветоваться.
До начала службы он или сам готовил книги, или просил об этом других, чтобы во время молитвы не было остановок. В присутствии Царя храните благоговение”,— часто говорил он и старался, чтобы во время молитвы (в присутствии Царя-Бога), не было беспорядка и хлопот, но чтобы царил порядок и благоговение. Он был непримиримым противником поспешного и поверхностного чтения служб, поскольку такая молитва остается бесплодной.
Если ты сам не слышишь и не разумеешь, что говоришь, то как Бог услышит это,— часто говорил он.
Его всецелая устремленность к молитве и непрестанное пребывание в ней, дали ему в изобилии просвещение Духа Святого, что часто замечала и его маленькая паства: то его лицо начинало светиться неземным светом, а нередко и вся его келья испускала небесный аромат. В такие моменты его духовные дети чувствовали сильное умиление.
Молитва для старца Иеронима была действительной пищей, не только духовной, но и восполнявшей телесную еду, к которой он был совершенно равнодушен.
Он был очень неприхотлив. Фруктов он никогда не покупал и пробовал только тогда, когда их ему приносили его духовные дети.
Так же безразличен он был и ко всем материальным вещам. Он не любил носить новую рясу или обувь, и если был вынужден это сделать, то старался ее побыстрее испачкать. Однажды он сказал нам, что уже много лет не носил новой обуви.
— А старую где Вы находите, старче?
— Мне ее дает священник из монастыря (св. Нектария).
Молитва была не только пищей для о. Иеронима, но восполняла и все другие его потребности. С молитвой он переносил зимний холод и летний зной. Никогда он ни на что не жаловался. Однажды зимой некоторые из его духовных детей сложили ему печь, чтобы он не замерз. Он спросил, как она работает, и мы растопили ее. Через мять минут он сказал:
— Достаточно, потушите ее, у меня болит голова от жары.
А мы в это время стучали зубами в его промерзшей келье. Но у него был другой источник тепла, о котором он сказал одному из своих духовных детей:
— Когда я замерзаю, то молюсь и благодать Божия согревает меня.
Это напомнило нам преподобного Серафима Саровского, который зимой сидел по открытым небом со своим учеником Мотовиловым, и на них сыпал густой снег, но они чувствовали такую теплоту внутри, как будто находились в бане. Тот же Святой Дух вселился в них и согрел их.
Но и искушения, попускаемые Богом, во время молитвы не были незначительными. Из тех незначительных случаем, какие дошли до нас, поскольку сам он никогда не рассказывал о своих духовных подвигах, приведем следующее по словам блаженной старицы Евпраксии:
Однажды ночью я услышала сильный шум, вошла в испуге в его келью и спросила: что произошло. Он строго ответил: “Ничего”. (Следует заметить, что старец в этот день причащался). Но позже сам он рассказал матери о. Николая, что нему подошел батюшка со Святыми Дарами и сказал, что пришел его причастить. Когда старец спросил, кто он, кто его послал и как он вошел в келью, тот ответил, что вошел через замочную скважину. Тогда старец начал молиться и требовать, чтобы он ушел, но не через замочную скважину, а через щель под дверью. И действительно тот устремился под дверь, и вышел весь, остался только хвост, составлявший три метра длины. Когда исчез и хвост, старец услышал страшный грохот, и воздух наполнился невыносимым зловонием.
Многие, входя в его келью, видели его поднятым на воздух и дивились его святости.
Цикла службы заканчивался где-то в восемь часов вечера, когда читалось повечерие с акафистом Богородице. Затем он шел в свою келью, чтобы провести ночь между сном и молитвой до трех часов утра, когда начинался новый круг непрестанного прославления Бога.
Если собрать поучения и деяния старца, то они составили бы множество книг. Старец был неистощимым источником, а главное, он имея способность заговорить с любым человеком о том, что его особо волновало и одновременно подсказать подходящие решения прежде, чем его собеседник начинал разговор об этом. В этом отношении старец был незаменим. Из всех его благодатных даров, прозорливость была самым впечатляющим даром. Часто, когда собеседник сидел неподвижно на стуле, старец просто и спокойно, как нечто заурядное, начинал открывать перед ним каждую сторону его внутреннего мира, и даже самые сокровенные его мысли. Бывали случаи, что он открывал такое, чего не знал и сам его собеседник или о чем никому не говорил. Люди, встречавшие его впервые, были поражены тем, что он говорил им сокровенного, и уходили с чувством, что встретили святого. Да того впечатляющими были его откровения, что можно было подумать. Что он следит за всем из другого мира, как бы  имея открытое окно в вечность, из которого видно все прошедшее и будущее. Его Пророческий дар слова, согретый любовью к Богу и  ближнему, творил чудеса. Многие, увидев или услышав его впервые, чувствовали особый трепет внутри, и шли в церковь. И нет числа тем, кто приходил к его кельи совершенно разбитым, а уходил спасенным.
Люди, встречавшиеся с ним даже и один раз в жизни, ощущали такую духовную пользу, что долго говорили о нем, будучи впечатлены его святостью.
Беседы старца были просты, но содержательны. В разговорах не было сложных догматических вопросов, но всегда он говорил о Христе, о Богоматери, о святых. И если кто-нибудь спрашивал его о высоком богословии, то он отвечал, что надо быть святым, чтобы говорить о таких вещах. Содержание его бесед всегда соответствовало уровню слушателей, но цель была одна: привести к сокрушению сердечному и возрастить усердие к покаянию и молитве.
Он был очень смирен, что делало его слова более теплыми и любвеобильными. Никогда в беседе он не осуждал и не оговаривал отсутствовавших. И если кто-нибудь просил его выразиться критически о каком-либо человеке, он отвечал:
— Да не будет этого. Я не слышал, не видел, и не сужу. Бог будет судить, мы же да сохраним молчание.
Он говорил откровенно, но и вежливо. Однажды его посетил клирик, привыкший осуждать. Всегда веселый и разговорчивый старец был с ним сдержан и немногословен. За тот час, какой провел этот клирик в келье, старец говорил совсем мало. Старица Евпраксия, заходившая в келью, чтобы угостить, была удивлена таким поведением и, как только клирик ушел, спросила:
— Но почему, старче, ты не говорил с этим батюшкой?
— Он пришел не для того, чтобы получить пользу духовную, но чтобы испытать меня, поэтому я и не хотел говорить.
И хотя он обладал непосредственностью его слова всегда были “солью растворены”, и никогда он не говорил чего-нибудь лишнего или того, что могло бы расстроить собеседника. Внимательный к поучению св. Василия Великого “с целью смотри, с целью слушай, с целью говори, с целью отвечай”, он не только избегал говорить пустые слова, но слушать их. Когда он слышал, что собеседник кого-то осуждает, то останавливал его. он решительно осуждал грех, но никогда не судил грешников.
Однажды его посетили два его духовных сына, и старец рассказывал им о православной вере и о почтении, какое мы должны питать к преданиям Церкви.
— Надо быть очень внимательными, чтобы сохранить веру такой, как нам ее передали святые отцы. Но сейчас много несообразного: священство стрижет бороды и волосы, снимает рясы; монахи скитаются по миру как миряне, и что делать лисице на базаре? В одном монастыре, как я слышал, игумен приказал монахиням носить вместо православных ряс католические. К чему это все ведет?
— А, я знаю,— прервал его один из собеседников,— это такой-то из такого-то монастыря.
— Я спрашивал тебя об этом? Как смеешь ты осуждать? Я просто рассказал вам то, что слышал. Не важно, кто именно, я сужу действия согласно с тем, что слышал.
Часто он делал выговор своему собеседнику в лицо, всегда с любовью, смирением и вежливостью. Но никогда не говорил плохого слова в его отсутствии. И выговорив, он утешал собеседника. Он никогда не давал уйти от себя человеку без утешения. И учил своих духовных детей быть вежливыми во всех своих действиях.
Все, что он говорил, исходило из Священного Писания, святых отцов и литургической жизни Церкви, так что часто обращался и к служебным текстам. Как правило он заканчивал свою беседу таким предложением: “давай пропоем чего-нибудь: Безначальное Слово или Достойно Есть...”
Очень часто в разговоре он использовал примеры из повседневной жизни, чтобы возвести этим своего слушателя к духовному. Легкость, с какой он делал это переход от материального к духовному, использую множество метких образов и аллегорий, была поразительной.
— Удивительное дело эти радиоприемники. Кто-то говорит на другом конце света, а я слышу это здесь. Так и в молитве. Мы здесь молимся, а Бог слышит нас с небес.
Он принимал всех без исключения с любовью. И его помощь не ограничивалась лишь духовным наставлением и поучением, но если была необходимость, то духовную помощь он сочетал с материальной. И он делал это без просьб других, когда сам считал, что должен помочь. И как правило в таких случаях деньги, какие он давал, составляли ровно столько, сколько было необходимо нуждающимся.
Его келья стала духовной лечебницей, настоящей купелью Силоамской. Выходя из нее, человек чувствовал себя возрожденным, утешенным и окрепшим, каким бы безнадежным и опечаленным он туда ни вошел.

Ежедневное служение
После утрени старец немного отдыхал, пил кофе, вешал на плечо сумку, его “мешок любви” и отправлялся к Эгине.
Это происходило каждый день, а дальнейшем, к концу его жизни, по три раза в неделю.
Его деятельность была огромной: были души алчущие и жаждущие, одни действительно, а другие иносказательно, и старец чувствовал себя ответственным за них. Он должен был каждому нуждающемуся сказать слово утешения или дать пищи алчущему.
Давайте последуем за ним и из немногих, дошедших до нас случаев постигнем величие его служения.
С молитвой на устах и в уме он начинал свой путь к Эгине около восьми часов утра. Все, кто его встречал по дороге, подходили к нему под благословение. И он, благословляя, говорил им что-нибудь доброе и подходящее. В одном из первых переулков Эгины он останавливался у забора дома и звал домохозяйку, сын которой изнемогал в болезни:
— Как живешь, Елена? Как дела у твоего сына?
— Плох он, старче, и я очень переживаю. Ведь врач сказал, что ему необходимо сделать операцию.
— Имей терпение, и Бог поможет. Бог нас сильно любит, и все, что Он нам посылает, бывает нам на пользу. А нам достаточно принимать это с терпением и не роптать. Бог попустил, чтобы отрезали мне руку, Господь знает, что делает. Лучше с одной рукой в рай, чем с двумя во ад. Я ни разу не сказал: “Зачем, Боже мой?” Бог любит меня и знает, что мне на пользу. Я Его всегда благодарю и славлю. И ты благодари. Болезнь — это дар Божий. Многие познали Бога после тяжелой и сильной болезни. Один монах на Святой Горе плакал и сокрушался о том, что Бог забыл его и не посылает ему скорбей. А мы неужели будем протестовать и роптать, когда приходит маленькая скорбь? Мы должны терпеть и молить Бога, чтобы Он нас не оставил. Да предадим жизнь нашу Богу, и как Он хочет, пусть так и будет. Что бы с нами не произошло, все на благо нам. Ведь Господь не хочет погибели человека, но спасения. Не нужно безнадежие, но упование на Бога, поскольку безнадежие равносильно безверию. Тот, кто всецело верит в Бога, никогда не предастся отчаянию. Ты отчаиваешься потому. Что не веришь в силу Божию. Без Бога мы не можем ничего сделать. Чрезмерная печаль и отчаяние — это искушение. Когда я был в Константинополе и мне советовали уехать, то я не хотел и слышать об этом, предпочитая умереть. Но меня склонила мысль, что может в этом состоит воля Божия. И я уехал, а через некоторое время узнал, что множество оставшихся было убито турками. Повторяй всегда: “Да будет Воля Твоя”. И радость и скорбь принимай с готовностью, но всегда гони прочь отчаяние. Какую бы скорбь не воздвиг на тебя лукавый, никогда не отчаивайся. Говори: “У меня есть Христос мой, распявшийся за меня, и Он меня любит”. Когда возникает сложный вопрос, ты обращаешься к адвокату, и он за тебя все решает. Так и тут. Возложи все, тебя беспокоящее, на Господа, прибеги ко Христу, проси Его дать тебе силу и не отчаивайся. Ты — создание Его, и Он тебе поможет.
— Благодарю, старче. Прошу, помолись и ты о здоровье моего сына.
— Я буду молиться, но и ты молись. Помысел мне говорит, что вам нужно избежать операции. Потерпите несколько дней, и Бог все устроит. Не беспокойся, твой сын выздоровеет.
— Благодарю, старче.
Необходимо заметить, что сын госпожи Елены выздоровел через несколько дней без хирургического вмешательства.
Лишь только старец отошел, он встретил женщину.
— Как поживаешь, Варвара, почему так печальна? Послушай, твой муж Иоанн не плохой человек, он лишь прельщен дьяволом. Иди к св. Нектарию и помолись усердно, и он поможет тебе.
Женщина стояла без кровинки: этот батюшка назвал ее по имени не зная ее, назвал имя ее мужа, уразумел, что она идет к Святому Нектарию помолиться о муже, страдавшем пьянством. Она не могла вымолвить и слова, и лишь попросила его молитв.
Немного после она посетила его в келье, чтобы отблагодарить: муж перестал пить, и в доме воцарилось спокойствие.
Старец отправился дальше и вошел в мастерскую, поприветствовать всех трудящихся там. К нему тотчас подошли все под благословение.
— Бог да благословит вас,— говорил он.— Я всех вас поздравляю. Человек должен работать, чтобы не оставаться праздным. Безделие приносит много вреда человека. Ленивец — это вор, который крадет труд других. Работающий приносит пользу и душе и телу. Все работы хороши, лишь бы человек хотел трудиться. Железо, когда его оставляешь, ржавеет, а когда используешь — блестит. Так и человек: когда он не исполняет заповедей Божиих, то ржавеет. Тот, кто нерадит о телесном труде, будет ленив и в духовном. И я восхищаюсь вами, ведь вы делаете прекрасные вещи. Я часто восхищаюсь делам человеческим, например радиоприемнику и др. Включаешь здесь и слышишь голос из Америки, с другого конца мира. Ведь также и в духовном. Мы молимся, т.е. разговариваем с Господом отсюда, а Он нас слышит с Небес. Это удивительное дело. Но не будем превозноситься тем, что делаем. Поглядите на красивое платье. Чья это заслуга, иголки или портнихи? Конечно, портнихи. Так и мы — иглы в руке Божией. Поэтому мы не должны превозноситься.
Заботьтесь о том, чтобы духовно расти. Каждый человек достигает того, чего хочет. Желание и усердие приводят его к духовному усовершенствованию. Если человек захочет. То может стать и святым. Бог не лицеприятен и не освящает лишь избранных, но тех, кто хочет этого и подвизается. И святость исходит от Бога лишь как награда за их желание. Мой старец Мисаил поднимался на гору прежде восхода солнца, возводил ввысь свои руки и опускал их, когда солнце уже садилось. А когда он возвращался домой, его рубашка была мокрой от слез и от пота. Он был семейным человеком и жил в миру. Но обладал сильным желанием и усердием  духовному и поэтому достиг того, что для других недостижимо.
Затем старец обратился к владельцу мастерской:
— Может вам лучше сегодня больше не работать? Было бы лучше, если бы вы закрыли мастерскую и все бы ушли.
— Но почему, старче? Разве сегодня какой-то праздник? Почему бы нам не работать?
— Нет, нет никакого праздника, я просто боюсь, что бы не случилось чего плохого. Сделайте, как вам Бог подскажет. Прощайте, и Бог вас да благословит.
Владелец был несколько встревожен словами старца и сказал:
— Что за напасть с утра? Мы любим и чтим о. Иеронима, он святой человек. Но останавливать ли работу из-за одной плохой мысли? Нет, продолжим, и Бог да будет нам в помощь.
Не прошло и часа, как оглушительный грохот пронзил всю мастерскую. Взорвался паровой котел и все рабочие мастерской получили ушибы или ожоги, к счастью, не очень серьезные. Все они отправились в больницу, где позже их посетил старец, чтобы утешить и позаботиться о них, не делая и намека о происшедшем. Все дивились его любви, обходительности и проницательности.
После мастерской старец отправился на другой конец города, по дороге, ведущей к тюрьмам Эгины. Он остановился у дома одной соей знакомой и позвонил в дверь. Тотчас вышла хозяйка и встретила его с радостью.
— Добрый день, старче. Как дела? Проходите, выпейте кофе.
— Нет, благодарю. Я зашел лишь поприветствовать тебя. Как поживаешь, как муж и дети?
— Все хорошо, старче, слава Богу! Только вот муж мой слишком деспотичен: научился командовать в армии, и теперь ведет себя так и со своей семьей. Я устала от него, не могу больше это терпеть и собираюсь с ним развестись.
— Послушай, сестра, не бывает развода, лишь смерть разводит. Представь себе человека с тяжелой ношей. Что ты сделаешь? Не поспешишь ли освободить его от груза, дать ему отдохнуть? Не так ли ты поступишь, сестра? Не возьмешь ли на себя по любви его ношу?
Позаботься возлюбить Христа нашего, и эта любовь научит тебя любить и ближних и подаст тебе терпение. Подумай только о Христе. Его жертва крестная совершилась не оттого. Что мы его любим, а оттого, что Он нас возлюбил и пролил Кровь Свою, чтобы избавить нас от греха. Молись, и Господь тебе поможет. Приклони колени перед иконами и скажи Ему: “Сколько лет я огорчала Тебя живя во тьме. Ныне подай мне немного Света Твоего и не остави меня, Христе мой. Только Ты со мной. Люди сегодня любят, а завтра оставляют. Я — овца стада Твоего словесного и к Тебе прибегаю, Пастырю Доброму, взыщи меня, заблудшую, Боже, и помилуй меня... “Объятия Отча отверзти ми потщися”,— пой это, когда можешь, и моли Бога даровать тебе терпение. Он Милосерд и услышит тебя, лишь только ты призовешь Его.
В этот момент к ним подошла женщина из соседнего дома. Она была родом с Пелопоннеса и недавно вышла замуж на Эгине. Как только она переехала туда, ее душа жаждала найти хорошего пастыря, а о старце Иерониме и о его жизни она уже много слышала. Но она никак не решалась к нему подойти. Она видела, как старец время от времени посещает ее соседку и жаждала с ним заговорить, но не решалась. Она слышала что старец следует церковному календарю, и это придавало ей еще больше робости. Но в то утро случилось серьезное происшествие: ее сын Павел лежал на кровати с сорокоградусной температурой. Любовь к сыну пересилила ее смущение, и она робко подошла.
— Добрый день, отче, как дела?
— Слава Богу, ты кто?
— Меня зовут так-то, и живу напротив. Прошу вас, отче, у моего сына высокая температура и он очень страдает, пойдите, прочтите над ним молитву.
— Проблема не с твоим сыном, а с тобой,— сказал старец, чувствуя пристрастную любовь матери к сыну,— но я схожу, посмотрю.
Они вошли в ее дом. Женщина была так рада приходу старца, что не знала. Чем его и угостить.
— Что мне Вам приготовить, отче?
— Седлай только кофе. Сладкий кофе. Чтобы нам сладко побеседовать.
Женщина поспешила на кухню и вернулась скоро с двумя кофейными чашками.
— Ты очень любишь своего сына, но не беспокойся, он поправится.
— Я очень переживаю, отче, уже три дня держится температура и я не знаю, что делать.
— Послушай: эта стена ни радуется, ни печалится. Мы — люди, и печалимся, и радуемся. Но печаль н должна над нами возобладать, поскольку большая скорбь ведет отчаянию, которое является самым страшным грехом, поскольку подразумевает отсутствие упование на силу Божию. Множество помыслов отягощает твой ум. Читай Символ веры и молебный канон Богородице. Выучи его наизусть. Когда поешь его, вникал в него, чтобы тебе помогла Богородица. Богоматерь и честный крест Христов соблюдают человек от козней дьявольских. Что бы то ни было, по полчаса в день молись коленопреклоненно Богу. Когда сильно скорбишь, молись постоянно и не прекращай, пока не почувствуешь облегчение на душе. Бог видит наше усердие и веру и посылает Свои помощь. Если ты не почувствуешь ее, не прекращай молитвы. Он Милостив и даст ее, но Он хочет, чтобы мы сами у Него просили об этом.
И еще. Не прекращай молитвы, пока не прольешь хоть капли слез. А когда приходит умиление, то не говори о нем никому, чтобы не потерять его. Умиление — это Божественный дар. Символ веры читай часто, много раз в день. И не только на повечерье. Я его читаю пять-шесть раз. Как только возникают помыслы, я произношу “Верую...”, и помыслы исчезают. Собирай мысли в молитве и не рассеивайся. Великий грех, когда ум во время молитвы отходит от Бога. На сегодня хватит. Пойдем теперь посмотрим и твоего сына.
Он подошел к кровати ребенка, взял его за руку и прочел молитву о болящем.
— Не беспокойся, он будет здоров. Только, прошу тебя, никому не говори, что я прочел молитву.
— Сердечно благодарю, отче. Я получила большую пользу от ваших слов. Могу ли я придти к вам в келью когда-нибудь?
— Какая польза тебе от меня, старого грешного монаха? Лучше не трать время, а молись. Но я вовсе не отказываюсь, если у тебя будет нужда и желание придти, пожалуйста. Богородица да поможет тебе и да сохранит тебя промысел Божий.
И он вышел из дома. Женщина наблюдала, как он уходил, в растерянности. Волны неизреченной радости бушевали в ее груди от такой утешительной встречи. Что это за человек, Боже мой! И я так долго не шла, чтобы с ним познакомиться,— подумала она и пошла посмотреть на сына. Но тут ее ожидало еще большее изумление! Малыш уже был на ногах и играл в свои игрушки. Она поставила ему градусник и убедилась, что он совершенно здоров. Она не выдержала и расплакалась, а затем подошла к иконам и поблагодарила Бога за такую великую милость Его, явленную ей сегодня. С этого времени она стала преданной ученицей старца.
Теперь старец торопился на рынок. Когда он проходил мимо рыбных рядов, первый рыбак, увидевший его, закричал:
— Старче, добрый день, благослови. Иди я тебе дам немного рыбы.
И он тотчас сунул ему в мешок бумажный пакет с рыбой.
— Возьми и у меня немного, старче,— сказал ему следующий, кладя ему свою рыбу.
Подобным образом ему дали рыбу еще два-три продавца. Идя вдоль рядов, он остановился около рыбака, который согнувшись перебирал рыбу. Он притворился, что не видит старца, и остался согнутым над рыбой. В какой-то момент он поднял голову и увидел, что старец за ним наблюдает с улыбкой.
— Послушай,— сказал о. Иероним,— я знаю, о чем ты сейчас думаешь: зачем ему столько рыбы? Послушай, дорогой. Я не прошу рыбы ни у тебя, ни у других. Ты, если хочешь, даешь, не хочешь, не даешь. Я из того, что мне дают, кое-что ем, а остальное отдаю. До свидания и да Благословит тебя Бог.
С этими словами старец ушел.
Рыбак остался сидеть с открытым ртом. Он много слышал об этом батюшке, но читать мысли — это было неимоверно. Действительно он был настоящим святым. С того времени каждый раз, когда старец проходил по рынку, рыбак старался положить в его мешок и свою часть.
Старец пошел мимо рядов с зеленью. Так же продавцы клали в его мешок немного фруктов. И каждому о. Иероним говорил доброе слово и давал свое благословение.
Теперь он шел вдоль набережной. Остановившись, он подозвал к себе владельца трактира, сидевшего перед дверью и явно расстроенного.
— Иди сюда, знаю, что с тобой стряслось и что ты в отчаянии. Не беспокойся — все уладится. Потерпи и увидишь, что это была туча, и прошла. Твоя жена хорошая, но дьявол всех нас по разу соблазняет. Когда ты видишь, что не можешь договориться, то не настаивай. Только не дозволяй себе ненавидеть ее, а молись о ней. Молитва тебя утешит и подаст тебе силы. Только горячо молись. Когда я молюсь о брате своем, мое сердце горит. Я не могу на молитве не принести жертву части себя. Я так утомляюсь после молитвы, что у меня даже нет сил поговорить с людьми. Я думаю, что та молитва, которая совершается без возгорения сердца от любви и боли сострадания, не доходит до Бога. Прибегай к молитве, как малое дитя к матери, с любовью. Возможно ли, чтобы была любовь, когда кто-нибудь вынуждает ребенка идти к матери? Так и ты возлюби Бога настолько, чтобы любовь твоя тебя подтолкнула в объятия Божии в молитве. И молитва утешит тебя и ей поможет. Я иду, а ты передай ей мое благословение.
Как только старец отошел, владелец трактира расплакался. И верно, он бы не так обрадовался, если бы увидел ангела, как он обрадовался тому, что услышал от старца. Произошла семейная ссора и его мучили черные мысли. Он чувствовал тяжесть на сердце, а в душе воцарилось отчаяние. Теперь же, когда он встретился со своим духовником, его сердце смягчилось, а в душу вернулись тишина и спокойствие.
Проходя по набережной, старец неожиданно услышал, как кто-то произнес страшное богохульство. Это был электрик, привыкший с раннего детства по любому поводу так выражаться. Тотчас старец подозвал его к себе и сказал:
— Прости, брат. Я знаю, что ты с детства произносишь такие богохульства, не задумываясь, а в глубине ты хороший человек. Прошу тебя об одном одолжении. Вот я встану перед тобой, а ты начни поносить меня громко, долго, пока не устанешь, чтобы ничего не осталось, чтобы не нашлось ничего для следующего раза. Какой смысл в том, чтобы хулить Божественное? Бог нам все дал. Когда  тебе другой дает стакан воды, ты благодаришь. А Бог нам столько всего дал: глаза, чтобы видеть мир, уши, чтобы слышать, И все чувства, неужели не следует благодарить Его? Или может мы заплатили счет за эти дары Его? Нет, конечно. Итак, вместо того, чтобы Его прославлять и благодарить за все эти благодеяния, полученные нами даром, неужели мы станем поносить Его?
— Ты прав, отче. Прошу прощения, я больше не буду так говорить,— ответил электрик и ушел с поникшей головой.
Старец пошел дальше вдоль набережной. Два рыбака сидели за столом и разговаривали. У них не было денег даже на то, чтобы заказать себе кофе, и они выглядели отчаявшимися. Старец подошел к ним, поприветствовал и вступил в разговор. В один момент, когда они не видели, он оставил тактично на столе немного денег и тихо ушел. Они, не сказавшие старцу и слова о причине своей скорби, были поражены как его любовью, так и его проницательностью и вежливостью.
А тем временем о. Иероним свернул с набережной в переулок. Пройдя немного, он остановился у двери, постучался и зашел в дом. Там молодая вдова старалась успокоить своих детей, изголодавшихся и требовавших у нее еды. Она была бедной, не могла работать, поскольку имела трех крошечных детей, и не знала, чем их накормить. Поприветствовав старца, она предложила ему сесть.
— Как, сестрица, ты справляешься с детишками?
— Как справляюсь, отче, да разве Вы не видите? Большое несчастье меня постигло, и я не знаю, как мы будем жить дальше.
— Я знаю, потерпи и Бог тебе поможет. Все с нами случающееся надо возлагать на Господа, и Он нас не оставит. Необходимо иметь твердую веру в Него. Мы привременны в жизни сей, и ничего у нас нет. Где муж твой? Умер. Ушел, перешел туда, где истинная жизнь. И мы да будем стремиться туда же. Все земное тленно, все мы здесь оставим. Только душа наша бессмертна. Не завидуй ничему. Избегай, насколько можешь, мира, чтобы спастись, ведь в столько поводов ко греху. Избегай их: береги глаза, уши, язык, руки. Не прельщайся яркими и красивыми одеждами. Одна женщина на моей Родине осталась молодой вдовой, будучи очень красивой, и чтобы на нее не обращали внимания, она носила старые платья и пачкала свое лицо сажей. Необходимо внимание и молитва. И Бог тебя не оставит.
Да, и еще: если другой дает тебе что-нибудь, то не отказывайся, иначе ты и его лишишь награды, и сама не придешь ко смирению. Я, когда мне дают чего-нибудь, никогда не отказываюсь. Что мне нужно, то я оставляю себе, а что не нужно, я отдаю другим. Когда я даю или деньги, или фрукты, то превозношусь, но когда бываю вынужден протянуть руку и просить, тогда смиряюсь.
Затем он встал и скромно положил на стол бумажный пакет с рыбой, фрукты, немного денег и ушел.
Женщина его поблагодарила и попросила его навещать их время от времени, чтобы подбадривать.
Он прошел немного по этому же переулку, остановился у другой двери, положил у входа рыбу и фрукты, позвонил в дверь и быстро ушел прежде, чем его увидела бедная женщина, которая открыла на звонок и обнаружила лишь продукты, посланные от Бога.
Старец шел по тому же переулку, останавливаясь еще в нескольких местах, пока он не раздал все содержимое своего мешка. Теперь, освободившись от ноши, он направился в свою келью. По пути он остановился у дома на правой стороне дороги, постучал, и тотчас открыла дверь пожилая женщина с измученным лицом. Старец положил ей в руку деньги и сказал:
Один человек дал мне эти деньги, а они мне не нужны. Пожалуйста, возьми их, поскольку они тебе сегодня понадобятся.
Женщина взяла деньги и поблагодарила его. Примечательно, что в тот же вечер ее беременная дочь неожиданно была вынуждена отправиться в Эгинский родильный дом. И деньги, данные старцем, были единственным ее достоянием.
Старец шел дальше. Ему навстречу приближался, напевая, молодой человек. Как только они поравнялись, старец сказал:
Молодец, хорошо поешь !
Я не пою духовное, отче, а так, просто напеваю мирские песни. Я не грамотен и не умею петь псалмы.
А мирские песни как ты выучил? Слушай: если будишь стремиться к духовному, то научишься и пить духовное. Возращай в себе это стремление. У теля отличный голос и ты бы стал замечательным певчим.
Наконец, старец добрался до своей кельи, но прежде, чем он переступил через порог, к нему подошла женщина и попросила денег.
— Помогите мне, отче, я бедная вдова и у меня пять детей-сирот. Мне совершенно нечего им дать поесть.
— Знаю, что ты вдова и бедная. Но у тебя есть пять золотых лир, почему ты их не тратишь на детей?
Женщина побледнела: о ее скрытых пяти лирах никто не знал. Как же этот батюшка говорит ей об этом столь откровенно?
— Прости, отче, ты прав,— пробормотала она и с опущенной головой ушла, рассказывая затем всем знакомым, что этот батюшка все знает от Бога.

Наконец он вошел в свою келью. Там его уже ждало несколько духовных чад, пришедших исповедоваться и посоветоваться. Он всех их поприветствовал и сказал старице:
— Монахиня, ты угощала их кофе и лукумом?
— Да, старче. Иди, я приготовила трапезу. Я займу гостей, ты иди поешь, а после примешь их для беседы.
— Нет, монахиня, прежде, чем есть, я поговорю с ними.
Он очень любил людей и так заботился о их душевном совершенствовании и духовном преуспеянии, что предпочел остаться голодным до тех пор, пока их не наставит.
Он вошел в свою келью, пробыл несколько минут одни и затем позвал к себе тех, кто раньше пришел. Это была супружеская пара, которая периодически его посещала, поскольку о. Иероним был ее духовником.
Между ними установилось тайное соглашение ничего друг от друга не скрывать, и все исповедовать старцу. Однажды супруга решила отложить немного денег, чтобы подать милостыню одной сильно нуждающейся семье, и, поскольку в то время у них самих было трудно с деньгами, она боялась, что муж ей этого не разрешит. Как только они вошли в келью и подошли под благословение, старец встретил их следующими словами:
— Добрый день, господин ...,— сказал он мужу и повернулся к его супруге,— добрый день, госпожа воровка! Разве вы не договаривались между собой ничего друг от друга не скрывать? Это хорошее дело. Зачем же ты спрятала деньги? Или ты думаешь, что если б ты попросила их у мужа, он бы тебе не дал?
— Простите, старче, я больше так делать не буду,— ответила “воровка”.
Муж был в недоумении. Его жена рассказала ему о случившемся, и они оба в очередной раз подивились прозорливости старца.
— На моей родине,— продолжал старец,— жил один иеромонах по имени Серафим. Он был очень кроткий, смиренный и вел подвижническую жизнь. За месяц до смерти он был оповещен о своей кончине, позвал нас к себе и сказал: “Я прошу вас и даю вам заповедь: всякого человека учите умиленной молитве. И тому, кто стучит к вам в дверь, прося милостыню, даже если у вас нет ничего, хоть копейку, хоть луковицу дайте ему, чтобы он не ушел с пустыми руками”. Сейчас не осталось таких людей, а на Востоке у нас было много таких. Там люди очень любили молиться. Мне известны такие люди, которые не могут провести и часа без молитвы. И если по какой-то причине они не могут молиться, то это время для них является настоящим мученичеством. Другие поднимают руки на молитву вечером и опускают утром, а иногда проводят и целые сутки в молитве. Когда я был маленьким, то часто не спал дома, но под престолом в церкви, чтобы молиться. В молитве заключается великая сладость, но необходимо подвизаться, чтобы ее ощутить. Я  каждую ночь молюсь за себя и за весь мир, поминаю и жителей моей родины. Я поминаю их имена с одного края села до другого, а затем всех знакомых. Ни одного имени я не пропускаю. Господь заповедует нам затворять дверь и молиться. И вы старайтесь красть время у разных своих занятий, чтобы помолиться. В духовном необходимо быть воришкой, использовать время. С усилием стяжевается Царство Божие. Вы ощутите величайшую пользу от молитвы. Но не прекращайте молитвы, не пролив хотя бы одной капли слез.
— Как же нам приобрести слезы, старче? Наше сердце черство как камень.
—Нужно сильно любить Христа. Не столько из-за будущих благ или за Его благодеяния нам, но потому, что Он есть Любовь. Тот, кто преуспел в духовном, когда падает, не думает о наказании, но мучается душой из-за того, что опечалил Бога. Мы всех должны любить и помогать им по силам, но наш ум должен быть устремлен только к Любви Божией. Не привязывайтесь особенно к людям, поскольку они могут проводить нас только до гроба. Сегодня люди нас любят, а завтра забывают. Исключительно Богу нужно предать себя. Если мы будем сильно привязаны к людям, то что оставим для Бога? Если будем любить Бога и горячо молиться, то придут и слезы. Но и особо молитесь, чтобы Господь даровал плач. Внемлите словам молитвы из Повечерия “помилуй мя, Боже...” и старайтесь собрать ум в слова молитвы. Говорите: “Даруй любовь в души наши, Боже наш, и не остави нас. Мы — творение рук Твоих, хотим подвизаться, но не можем. Укрепи нас, только Ты можешь нам помочь. И если Ты захочешь, мы спасемся. Помилуй нас, Боже наш, мы одни и нет у нас заступника. Ты сам заступи нас”.
Многие произносят эту молитву, но не получают пользу. Молиться надо со страхом Божиим, а не по привычке. Молитва очень сладка, поскольку соединяет с Богом, но нужно ее почувствовать, умилиться. А умиление в молитве не зависит только от нас, но от Бога. Он когда хочет, дает. Для нас достаточно быть усердными к молитве. И другое: если хотите, чтобы вас услышал Господь, то никогда не обижайте человека. Пусть ваши слова будут мирны, сладки, смешаны с медом.
— Что еще нам надо делать, старче, для духовной пользы?
— Читайте Священное Писание и святых отцов. Особенно рекомендую вам читать св. Исаака Сирина, хоть по странице в день. Это как зеркало: там вы найдете себя. А когда читаете, спрашивайте себя: делаю ли я это? И старайтесь положить начало деланию. Такова цель всех книг: научить нас добродетели. Я очень люблю святого авву Исаака. Он мне как старец. Часто мне говорит монахиня: “Старче, давай я буду тебе читать, ведь ты плохо видишь”, а я ей отвечаю: “Попробую сам, поскольку так я больше воспринимаю. Тот, кто читает, подобен жателю, а тот кто слушает,— человеку, собирающему оставшиеся на поле колосья.
— Старче, такой-то мне нагрубил и меня расстроил, и я чувствую смятение внутри, что мне делать?
— Послушай, продавец зелени приглашает купить то, что есть у него в корзине. Так и ты, если будешь стараться иметь хорошие мысли, то и исходящие из твоих уст слова будут хороши. Никогда не говори плохого слова, поскольку оно остается. Перец не станешь есть как сахар. Однажды одни монах стал харкать кровью, и его спросили: “Что с тобой произошло?” Он ответил: “Мне сказали язвительное слово и оно во мне стало кровью”. Велик подвиг христианский — или спасешься или погибнешь. Молись за другого, чтобы его вразумил Господь, ведь если б он был разумен, то не злословил бы. “Мы сильные должны немощи немощных носить”. Молитва смягчит сердце твое, и ты успокоишься. Ладно, идите теперь, а то меня другие ждут. Да сохранит вас Божественный Промысел.
— Благодарим, старче. Молитесь за нас.
— Я буду молиться о вас, но знайте, что если вы сами не будете молиться, то Бог не услышит моей молитвы. Если я позвоню и вы не возьмет трубки, то кто услышит мой голос? И вы должны молиться, чтобы Бог услышал мою молитву.
— Благословите, старче.
— Бог да благословит вас предстательством Богородицы.
Как только из кельи вышли супруги, зашло трое юношей и подошло под благословение.
— Благословите, старче.
— Господь благословит. Садитесь. Как течет ваша духовная жизнь? Вы подвизаетесь? Необходимо внимание и молитва. Будьте внимательны к своим чувствам. Где бы вы ни были, дома или в дороге, молитесь. Не смотрите с любопытством по сторонам. Я, когда иду от Эгины в свою келью, не смотрю ни на окна, ни на двери. Можно и не хотя что-нибудь увидеть и соблазниться. Я несколько раз, пока не дойду до кельи, читаю символ веры. И вы делайте так же: когда идете по дороге, то произносите символ веры или любую другую молитву, и Бог сохранит вас от искушений. Не вникайте, не слушайте и не смотрите на то, что вас не касается. Будьте внимательны к себе, к своим действиям и одежде. Если кто-нибудь соблазнится вашим поведением, то вы отдадите за него отчет в День Судный. Имейте такое жизненное правило. С каким бы человеком вы ни встретились, старайтесь или получить от него духовную пользу или сами его наставить, в противном случае уходите.
Избегайте пустословия. Уже сорок лет, как я стал клириком на Эгине, и за все это время я ни разу не садился есть за стол в гостях. Когда настаивают, я могу выпить чашку кофе, но не более того.  Дерзость и свобода в обращении ослабляют бдительность человека и постепенно подкрадывается искушение. Поэтому лучше избегать всего такого. А когда вы чувствуете, что может возникнуть искушение или соблазн, то не раздумывая, уходите подальше. Никогда не позволяйте телесному преобладать над духовным. Будьте внимательны к своему уму: не допускайте, чтобы что-либо им овладело и отвело его от Бога. Если во время молитвы вы вспомните меня или кого-нибудь другого, то тотчас прогоняйте это воспоминание, иначе этот человек станет величайшим вашим врагом.
— Старче, как нам сохраниться от греха?
— Будьте внимательны к своим помыслам, противьтесь им. Они не легко оставляют человека, но постоянно приходят и борют его. Вы же старайтесь их изгонять. Приходит злой помысл и советует вам сделать что-нибудь, а вы говорите: “Нет, я этого не сделаю”, он будет настаивать, и вы настаивайте. Имейте силу его прогнать. Если вы не делаете того, что вам советует помысл, то это не грех. Грех — это действие, а не прилог помысла. Но необходимо внимание, ведь очень часто помыслы исходят от нас самих, от наших страстей. В большинстве случаев, если ты не подашь повода, то сам по себе помысел не придет. Например, если ты посмотрел зло или с любопытством на что-то, тогда то, что ты увидел, придет в помыслах вечером, и особенно во время молитвы, чтобы тебя мучить. И помыслы становятся нашими страстями, если мы с ними не боремся. Если мы не избегаем причин страстей, то неизбежна брань. И тогда нам нельзя оставаться безразличными, но сражаться. В таких случаях, конечно, брань будет суровее. Необходима напряженнейшая борьба, чтобы победить помыслы. Поэтому лучше избегать причин страстей, для чего требуется большое внимание. Если вы не внимательны и позволяете помыслам укорениться, то вас измучает брань. Тотчас прибегайте к молитве. Молитва — это величайшее оружие: перекреститесь и скажите: “Пресвятая Богородице спаси нас” или “Кресте Христов спаси нас силою твоею”. Если вы призовете Господа и Богородицу и помолитесь со смирением, то скоро освободитель от злых помыслов. Но и тогда не следует успокаиваться. Молитесь постоянно, чтобы избежать этой брани помыслов. Пусть ваш ум будет устремлен к духовному так, чтобы всему, что вы видите и слышите, придавать духовный смысл, и тогда враг не найдет к вам подхода и удалится.
Будьте внимательны и в другом. После какого-нибудь хорошего дела или после духовной радости остерегайтесь гордостного помысла, поскольку иначе вы не только потеряете то, чего достигли, но и испытаете сильную брань. Враг завистлив, и если ему не удается воспрепятствовать доброму делу, то он старается очернить его помыслами гордыни. Если вы не прогоните этих помыслов, то Бог попустит вам падение, чтобы вы смирились. Сатана был изгнан из рая не за какое-нибудь злое дело, а за свою гордость.
Старец ненадолго остановился и затем, обращаясь ко всем троим, спросил:
— Не скажете ли вы мне, что сильнее, огонь или вода?
— Гм..., вода, старче,— ответил один.
— А если у нас большой костер, то погаснет ли он от одного стакана воды?
— Нет, старче, огонь сильнее,— сказал другой.
— Но если маленький огонек, и в него вылить банку воды, не погаснет ли он?
— Да, старче.
— Итак, ни вода, ни огонь не сильнее, но их количество.
Так и в духовном: если в нас будет преобладать мирское, то оно заглушит духовное. Но если ум будет обращен к духовному, то он возобладает над темным.
На Востоке был один батюшка с замечательным голосом, к тому же он играл на скрипке. Однажды его пригласили на брак вместе с епископом. За столом его попросили спеть что-нибудь, но он постеснялся. Другие поняли это и попросили епископа позволить ему спеть что-нибудь. Епископ разрешил и батюшка начал петь. Он до того разошелся, что никак не останавливался. Тогда епископ сказал ему: “Достаточно, кончай”. А батюшка снял камилавку и положил ее на стол со словами: “Владыко, только это тебе подвластно. Меня теперь никто не может остановить”. Подобен ему и тот, кто ощутил сладость молитвы. Никакая сила не может помешать ему молиться.
Нужно подвизаться, чтобы увеличить свою любовь к Богу. Если не можете приобрести рубль, то приобретите хотя бы копейку. Добродетели не легко приобретаются, нужна борьба. И знайте, что если мы быстро достигли добродетели, то быстро ее потеряем, но если с трудом ее получили, то она не уйдет.
Имейте настойчивость. Иное дело упрямство, и иное — настойчивость. Упрямство — это недостаток, но если его обратить к духовному, то оно становится добродетелью. Старайтесь приобрести это Божественное усердие. Если в духовном вы не будете терпеливы и настойчивы, то быстро сломаетесь и оставите подвиг при первых же трудностях. Не ожидайте в своей жизни одних радостей. На жизненном пути встречается больше шипов, чем цветов. Поэтому вам необходимо быть крепкими, чтобы ничто вас не поколебало. Если и все колеблются и если все вам препятствуют, то не бойтесь, лишь бы вам самим быть сильными и иметь в себе Христа. Опасность для нас исходит из нас самих, а не от кого другого.
Все зависит от нашего желания: рука не может украсть, если я не хочу. То, что делается без твоего желания и воли, не имеет цены. Если причастится малое дитя, и затем ты скажешь ему выплюнуть, то он это сделает, поскольку не понимает и не несет ответственности, но и не имеет добродетели. Надо знать и не делать, чтобы это стало добродетелью. Если вы захотите, то вас посетит благодать Божия. Если оставить окно открытым, то комната наполнится светом, но если он закрыто, то сколько бы ни было света снаружи, ему никак не проникнуть внутрь. Все зависит от нас, от нашего желания. Я вас наставляю. Если вас это не волнует и вы не слушаете, то вы сами пострадаете. Я бросаю вам яблоко, если вы его не любите, то я не виноват.
— Старче, как часто нам причащаться?
— Причащайтесь часто, но не чаще, чем по разу в неделю. Я не говорю вам, как часто, как не следует говорить, так и со Святым Причастием. Научитесь жаждать Господа, но прежде обязательно прочтите молитвы перед причастием, углубляясь в смысл их слов. Они помогут вам ощутить сокрушение и пролить слезы. Без слез не причащайтесь.
Один из троих имело особое призвание к священству. Обращаясь к нему, старец сказал:
— Подвизайся со смирением и проси, чтобы Бог сподобил тебя, если есть на то Его воля, послужить Ему в алтаре. Ты еще молод и не можешь постигнуть величия священства. Святые по глубокому благоговению избегали священства, не потому, что не любили его; некоторые даже доходили до того, что отрезали себе части тела, только чтобы их не вынуждали принимать священство. Страшно достоинство священническое. Тот, кому предстоит рукоположение, должен быть безупречен. Феофилакт Болгарский говорит, что если кто и птичку убил, не может стать священником.
Священник должен быть во всем примером, ведь что бы он ни делал, за ним наблюдают другие. Даже шаги и жесты его должны быть скромными. Когда ты находишься в компании и видишь, что другие знают больше тебя, то не говори, но слушай. Когда же другие слабее тебя в вере, то ты обязан говорить, но ровно столько, сколько можешь сказать полезного. Куда бы ты ни пошел, ищи пользы душевной. Все скверное и искусительное оставь и не обращай на это никакого внимания. Всем будь признательным и благодарным, но в то же время избегай всех. И когда ты в мире и хочешь помолиться, то молись про себя. В духовном мы должны быть “воришками” и использовать каждую свободную секунду. Люби весь мир, но не чрезмерно, а во время молитвы изгоняй всех вон из ума, чтобы быть с одним Богом. Будь внимателен к своим чувствам. Как в доме мы закрываем окна и двери, так и в духовном нужно беречь чувства, чтобы сохранить душевное благополучие. Но необходимо заботиться и о телесном здоровье, чтобы иметь силы заниматься духовным. Достаточно, пошил поглядим, что приготовила нам монахиня. Садитесь, поедим все вместе, ведь прошел уже час и вы проголодались.
— Ничего, старче, мы пойдем.
— Нет, где ваше послушание? Покушаем вместе. Здесь ничего особенного нет, что Бог послал.
Они пошли на кухню, где старица Евпраксия накрыла на стол. Старец сказал ей подать еще три порции, благословил трапезу и все сели есть. Поев немного, старец опять стал наставлять ребят.
— Старче, поешь еще, ведь ты почти ничего не съел,— сказала старица.
— Монахиня, мы еще завтра поедим.
Он был очень воздержанным в пище и любил пост, никогда его не нарушая, даже кода болел. Мяса он вообще не ел, и никогда его не волновал состав пищи, что ему приносили, то он и ел. Но как и все святые, будучи строг к себе, он был снисходителен к другим. Ему не нравились чрезмерности в посте, он больше настаивал на духовных добродетелях.
Старец продолжал свои наставления:
— Поститесь по силам, в соответствии со своим здоровьем. Разве вы можете поднять стокилограммовую гирю? Нет, конечно. Сколько можете, столько и поднимайте. Масло ешьте каждый день, кроме среды и пятницы. Все делайте в меру, только смирение пусть будет у вас чрезмерным. И не оставляйте молитвы. Как бы вы ни устали, но полчаса провести в молитве сможете. Питайте ваши тела так, чтобы прожить до ста лет, но и о душе заботьтесь так, как будто завтра умрете.
Тем временем опять постучали в дверь, и старица Евпраксия пошла открывать. Немного спустя она вернулась и сказала, что пришли две девушки.
— Скажи им, пусть немного подождут,— сказал старец,— а пока угости их кофе с лукумом. А вы идите,— сказал он молодым людям. Будьте внимательны по дороге. И ваши друзья пусть будут внимательны. Хорошо иметь друзей, но избегайте частых встреч. Ведь, говоря о духовном и душеспасительном, легко перейдете к болтовне и потеряете покой. Любите других, но разумно, не чрезмерно. Когда кран течет без остановки, то его надо чинить. Будьте рассудительны. Соль делает пищу приятной на вкус, но если положить ее лишком много, то пища становится чересчур соленой и несъедобной; если же вовсе не положить соли, то пища будет пресной и несъедобной. Во всем нужна мера. Бог и Богородица да будут с вами, и Божественный Промысел да сохранит вас.
Все трое поклонились старцу, подошли под благословение и вышли. Старец вышел их кельи, поприветствовал девушек и сказал:
— Посидите с монахиней, я немного отдохну, а затем вас позову.
Он вошел в келью. По уверению старицы Евпраксии и из тог, что он сам нам помимо воли говорил, после каждой беседы он хотел уединиться не надолго для молитвы. Те слова о людях, “которые не могут провести без молитвы некоторого времени”, конечно, относились к нему, и лишь по своему смирению он говорил об этом в третьем лице. Эти промежутки времени посвящались молитве и Божественному созерцанию.
Примерно через двадцать минут он их позвал. Он начал свою беседу, обращаясь к одной из них, вдове:
— Как поживаешь? Ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз. Позаботься возрастить в себе усердие к духовному и молись, поскольку тебя ожидают брани. Не носи красивых одежд, чтобы уберечься. Когда человек хочет подвизаться, то возникает множество разных препятствий. Избегай поводов к искушениям. Диавол будет бороть тебя, поскольку ты столько лет в миру жила по его воле. Он будет бороть тебя, но от тебя зависит его победа или поражение. Без твоей воли он ничего не может сделать. Святые мученики, Св. Екатерина, Св. Варвара и другие держали в руках крест и говорили: “Кресту поклоняемся, не хотим греха”. Тот, кто любит Христа, должен взять Крест Его и следовать Ему. И так ты умертвишь свои страсти. Не бойся, начало сложно, поскольку надо изменить жизнь, уйти из мира и стать Христовой, чтобы иметь в себе Царство Его. Но когда ты этого хочешь, то “невозможное у людей, возможно Богу”.
— Как мне спастись, старче?
— Апостол Павел говорит “многочастне и многообразне”, то есть каждый человек спасается в зависимости от своего желания и подвига. Соблюдай заповеди Божии.
Один юноша пошел учиться, чтобы стать умным, но не смог и вернулся домой. Возвращаясь, он увидел на дороге, рядом с деревней, как одна женщина брала из колодца воду. Он подошел ближе и заметил, что от времени веревка оставила на камне след. Тогда он задумался: “Почему же я не могу стать умным?”, и решил вернуться и продолжать учебу. Так и ты имей твердое желание быть усердной и терпеливой в подвиге, и спасешься. Никогда не приходи в отчаяние. Нет греха, который бы Бог не простил, поскольку у Него бездна милости и сострадания. Гордость и отчаяние происходят от диавола. Почему ты отчаиваешься, если существует Долготерпеливый Господь? Даже если ты убьешь человека, то не отчаивайся. Скажи: Боже мой, прости меня. Отчаяние — это великий грех, это неверие. Держи ум свой во аде, но пусть никогда не возобладает над твоей душой отчаяние. Одни монах, которого сатана смущал помыслами отчаяния, ответил: “Что ты меня пугаешь? Если я и в аде окажусь, то над тобой буду”.
— Но как избежать отчаяния, старче? Я очень немощна и действительно много раз думала, что не спасусь.
— Когда есть истинное покаяние, то отчаянию нет места в человеческой душе. Даже и Иуда предатель спасся бы, если б покаялся. Но он не покаялся. Когда есть познание своей греховности, то приходит и покаяние. И покаяние должно быть искренним, с сокрушением сердца. Настоящее покаяние и сокрушение сердца приносят моментальные результаты. Вот я смотрю на запад, т. е. грешу, но стоит мне повернуть голову на восток,— покаяться,— и я становлюсь праведником. Но покаяние должно быть постоянным, непрекращающимся. Если апостол Павел называл себя не просто грешным, но и грешнейшим всех людей, хотя и сподобился при жизни вознестись до третьего неба, то что сказать нам? Поэтому я ни говорю, что нам следует всегда каяться. Давид согрешил, но затем всю свою жизнь говорил: “Помилуй мя, Боже”. И спасся. Нет греха, побеждающего милосердие Божие. Сколько бы раз ты не пала, восстань. Бог простит тотчас, лишь бы ты искренне покаялась.
— Старче, меня очень часто одолевает лень, так что мне не хочется ничего делать. Как мне с этим бороться? — спросила другая девушка.
— Когда нас борет сатана, то и мы должны его бороть. Самое наше мощное оружие — это молитва. Не пренебрегай нападением, но тотчас приклони колени и помолись горячо Богу, и ты сразу почувствуешь силы. Молитва — это собеседование с Богом. Когда мы ощущаем радость молитвы, то чувствуем духовное ликование,— предвкушение жизни райской. Нужно подвизаться, чтобы почувствовать эту радость. И если вы будете сильно подвизаться, то Бог вам даст ее. Молитва возводит к Божественному созерцанию. Мисаил, мой старец, когда молился, то весь начинал светиться, и тогда он уже молился не словами, но умом. Слова — это как щепки, потребные лишь до тех пор, пока не разгорится огонь. Но когда огонь появится, т. е. когда придет сокрушение и умиление, тогда человек уже не может говорить. Он чувствует и слышит в себе Бога. И тогда приходят слезы. Это великий дар. Тогда человек оставляет тело и говори только сердцем, желанием, воздыханиями неизглаголанными.
— Вы нас слишком превозносите, старче. Как нам, неопытным и ленивым, приобрести умиление и слезы?
— Чтобы пришли слезы в молитве, сердце должно быть чистым, без помыслов. Молитва изгоняет помыслы. Когда мы оставляем молитву, то помыслы начинают нападать. Некоторые говорят мне: “Мы не чувствуем умиления в молитве, что нам делать?” Я же отвечаю: так вы не молитесь хорошо. Престаньте перед Господом во смирении, просите Его плачьте и молите о милости. И тогда придет сокрушение сердца, и вы почувствуете умиление. Без слез не прекращайте молиться и вникайте в то, что говорите. Какая бы ты ни была усталая, молись хоть лежа в кровати полчаса. Когда твой ум с Богом, то где бы ты ни находилась, в дороге, дома, на кровати, мы можешь молиться. А если ум скитается по земле, то даже, если ты в церкви находишься, не почувствуешь умиления и молитва твоя будет сухой и формальной.
— Я стараюсь как-то молиться, старче, но не могу собрать ум, он убегает то туда, то сюда.
— Послушай: береги глаза и уши свои, чтобы тебе не видеть и не слышать ничего плохого, ведь все то, что ты увидела или услышала, во время молитвы возобновится в памяти и будет рассеивать твой ум, препятствуя тебе соединиться с Богом. Также и в церкви. Мы ходим туда, чтобы молиться. Если мы находимся в церкви, а ум наш скитается по другим местам, то это не принесет нам никакой пользы. Подобно тому, как если пойти к врачу, и не слушать его советов. Поэтому прежде, чем пойти в церковь, необходимо подумать, зачем мы туда идем и постараться очистить ум от ненужных мыслей.
В этот момент раздался стук в дверь и вошла старица со словами:
— Старче, пришел господин такой-то с батюшкой.
— Хорошо, пускай подождут немного, я их позову.
И, обращаясь к девушка, он продолжал:
— Я очень устал. Но что делать? Я чувствую себя должником перед всеми. Я не делаю добра людям, но Бог да вменит мне те несколько слов, какие я говорю, в милостыню. Ладно, идите. Приходите, когда сможете. Не оставляйте молитвы. Сколько бы дел у вас ни было, находите время, хоть полчаса в день, для молитвы. И будьте внимательны, чтобы не пренебречь духовной частью. Все остальное временно и не соединяет нас с Богом. Бог и Матерь Божия да пребудут с вами.
Девушки ушли, и старец позвал к себе двух новых посетителей.
Как только они вошли, старец попытался поклониться священнику и поцеловать ему руку, но тот удержал его, сам поклонился и они поцеловали руки друг другу.
— Благословите, старче, нам следует Вам кланяться, а не наоборот.
— Послушай, я почитаю священство, а добродетель известна лишь Богу. Священство — это величайшая должность, но и огромнейшая ответственность, какой только может сподобиться человек на земле.
— Как Вы себя чувствуете? Долго же я Вас не видел!
— Слава Богу за все. Я молю Бога, чтобы Он не забрал мою душу прежде, чем я смогу искренне покаяться. Ведь Господь хочет искреннего покаяния, не лицемерного. Два старца однажды поругались, и один пошел просить у другого прощения, но не искренне и смиренно, не от всего сердца. Другой был рассудителен, понял это и не простил его. Тогда первый пошел к духовнику и сказал: “Я поругался с таким-то, и хотя я прошу его прощения, он не прощает. Что мне делать?” Духовник ответил: “Ты не просишь от сердца, поэтому он тебя и не прощает”. Немного спустя он пошел с искренним покаянием и сказал: “Я виноват, прости меня”. И тогда тот простил. Так и Господь, не слова слушает, а не сердце смотрит. Так что, пока есть время, да позаботимся о покаянии.
Прежде смерти приходит глас Господень и определяет человека или на спасение или в погибель. С последним издыханием ставится печать. Поэтому человек должен всегда быть в покаянии и молитве. И Бог, видя нашу печаль о грехах, дает радость. Это радостотворная печаль, как ее называли святые отцы. Нет сладостнее жизни, чем жизнь духовная. Любите Христа. Сегодня мы живем; завтра или послезавтра может быть уже не будем жить. Никто не знает часа смерти. А там где мы окажемся? Там мы захотим вернуться к жизни, чтобы больше подвизаться, больше каяться, сильнее любить Христа, но не сможем. Так хотя бы отселе будем стараться не опечаливать Господа. “Ныне время приятное, ныне день спасения”. Будем повторять почаще: “Овча есмь словесного Твоего стада и к Тебе прибегаю, Пастырю доброму, взыщи мя, заблудшего, Боже, и помилуй мя... Объятия отча отверзти ми потщися, блудно мое иждих житие”... Ах, до чего прекрасна духовная жизнь! Если бы знали люди, что они теряют своей нераскаянностью, то оставили бы города и побежали бы в горы молиться.
Каждый вечер прежде, чем лечь в кровать, проанализируй, как ты провел день, подумай, обрадовал ли ты или опечалил Бога: твоя совесть тебе подскажет. Если ты не будешь доволен собой, то скажи: “Если сам я не доволен собой, то что же сказать о Боге?” И постарайся исправиться, чтобы не огорчать Бога. Совесть без контроля или чиста или нечувственна. И если у нас не может быть чистой совести, то хорошо по крайней мере ее контролировать.
Затем старец обратился к другому посетителю:
— Как дела? Как твоя духовная жизнь?
— Слава Богу, старче, стараюсь. Недавно мне поручили проповедовать, и я не знаю, что делать. Что вы мне посоветуете?
— Я скажу тебе. Если жизнь твоя такова, что соответствует тому, чему ты учишь, чтобы на деле быть примером для других, тогда соглашайся. Святые пережили сами то, о чем писали и учили. И те, кто пишет или говорит о святых отцах, должен и жить соответствующим образом. Проповедь — это хорошее дело. Не так заяц боится грома, как диавол боится апостольской проповеди. Но учи лишь о том, что ты сам делаешь. Если ты не пробовал сахара, то можешь ли рассказать о его сладости? Конечно нет. Больше читай. И какую бы духовную  книгу ты не читал, думай: “А я делая ли я это?” Если не делаешь, то нет тебе никакой пользы от знания. Богословию нельзя научиться из книг, но только из опыта. Ты богослов? А есть ли у тебя страх Божий? Есть такие богословы, у которых только слово есть, а Бога нет.
— Читай непременно хоть одну страницу в день из слов аввы Исаака Сирина. После Евангелия, пусть он будет твоим наставником. И когда ты закончишь всю книгу, то начинай читать заново, сначала.
— А что еще мне читать аз духовных книг, старче?
— Авву Исаака.
— Хорошо, Вы мне о нем сказали. Какую еще книгу вы мне порекомендуете?
Авву Исаака. Я никогда не могу насытиться его поучениями. Если бы я смог исполнить хоть десятую часть из того, о чем он пишет, то я был бы доволен. Однажды ко мне приехал проповедник из Афин, и когда он увидел мою книгу (у старца был перевод книги аввы Исаака, сделанный монахом Каллиником из монастыря Пантократора), то сказал мне: “Это перевод, и он не передает всего того, что есть в подлиннике”. Но я ответил: “Понять бы мне и выполнить то, что написано в переводе, и мне большего не было бы нужно”.
Старайся использовать с пользой годы своей земной жизни, поскольку они отражаются в вечности. Не осуждай и не лги никогда, даже в шутку. Лучше вообще не говорить, чем лгать.
Он хороший подвижник, старче,— вступился священник.
Послушай: никого не ублажай и не хвали до смерти, ведь каждый находится под опасностью пасть. И никогда не отчаивайся в спасении какого-либо грешника, ведь у него есть надежда спастись. Любите смирение, подражайте Владыке Христу: как Он, будучи нетленен, облекся в тленное тело, так и ты, тленный, облекись в червя. Можешь? Стать смиренным червяком, чтобы быть всем на попрание, и не возражай. Делай так и спасешься.
Бог любит смирение и благословляет смиренного человека вдвойне. Он каждый день благословляет одной рукой всех людей, а двумя руками смиренного. Ах, как бы я хотел быть червячком, чтобы меня все топтали. Если наш Христос, нетленный и недомыслимый облекся в человеческую плоть, в тление, то что великого в том, чтобы нам смириться ради нас самих?
Как стяжать смирение, старче?
Чувством своей греховности. Если мы уверимся, что мы действительно грешные, то смиримся. Но будьте внимательны. Одно дело,— это смиренномудрие,— и совсем другое — смиреннословие. Одни пришел ко мне и сказал, что он смиренен, а я спросил: “Да ты все свое “я” выставляешь вперед, и как можешь быть смиренным?” У него не было смиренномудрия.
Когда тебя осуждают, не отвечай. Человека, переносящего осуждение, Господь причтет к мученикам.  Во всем уступай, чтобы всегда быть победителем. Чтобы познать Бога, не нужно быть мудрым или образованным, но смиренным. Не доверяйте себе: когда ты знаешь и не спрашиваешь, то можешь ошибиться, но когда не знаешь, и спросишь, то не ошибешься. Необходимо иметь руководителя.
Не желай, чтобы тебя любили и превозносили. Тот, кто тебя хвалит, является врагом тебе, а не другом, ведь он приуготавливает тебе погибель. Не добивайся похвал, поскольку они причинят тебе скорбь, ведь если ты утвердишься в самолюбии, то Бог попустит искушения, чтобы тебя смирить. Лучше смириться прежде, чем Христос попустит искушение.
Прежде всего не забывай о молитве. Вечером приклони колени перед иконами и помолись. Почувствуй, что ты осужденный своими грехами находишься у ног Христовых, и моли Его: “Господи, Ты ради меня стал Человеком, был заушен, оплеван, обруган, избит, облечен в венец терновый, распят, пролил Свою пречистую кровь, а я осквернил образ Твой своими грехами. Молю Тебя, не осуди меня, дай мне время на покаяние и исповедание, чтобы оплакать мне грехи мои. Помоги мне, Боже мой, ведь сам я, без благодати Твоей, не могу ничего сделать”. Такие и подобные слова говори, и проси Бога даровать тебе умиление. А когда оно придет, то не молись по книге. Говори то, что чувствуешь, как дети разговаривают со своей матерью. Думай о жертве Христовой, о Его страданиях и муках и о всем том, что Он перенес ради нас. Он принес Себя в жертву ради любви к нам. И ты проси Его не оставить тебя. Он милосерд, и если ты будешь просить Его, то Он поможет тебе.
Кроме того часто прибегай к Божией Матери. Я люблю очень сильно Богородицу. И вы любите Ее. Она является посредницей нашего спасения. Все освещается от света солнечного, но зеркало отражает все солнце. Так и Богоматерь подобна зеркалу, поскольку вмещает в себя всю славу Христову. Она стала Матерью всех христиан. Поэтому все люди, боясь Христа из-за множества беззаконий наших, прибегаем к Матери Божией, чтобы Она предстательствовала о нас перед Богом, как прибегаем к матери своей, с большим дерзновением. Давайте спаем все вместе “Достойно есть”.
Я очень люблю это песнопение. И вы тоже пойте его, когда можете. Ну идите. А, да еще кое-что, обращаясь к священнику: никогда не совершай литургию прежде, чем промолишься хотя бы полчаса со слезами. Ты должен прийти в умиление прежде, чем служить. И никогда не думай о деньгах, ведь они хуже диавола. Самая ужасная болезнь священников — это любостяжание. Я уже 54 года священник, и не знаю, как совершается крещение или венчание, поскольку не хочу связываться с деньгами. Да пребудут с вами Господь и Матерь Божия. Да покроет вас всегда Божий промысел.
И старец встал вместе с ними, проводив их до двери.
Тем временем во двор вошел один господин, которого сильно любил старец, с тремя юношами: и они хотели повидаться с о. Иеронимом. Старец обрадовался их приходу, поздоровался с каждым, и позвал их к себе в келью. Было уже четыре часа вечера — время служить вечерню. Он позвал старицу и двух других женщин, пришедших на службу, к себе в келью. Они принесли аналой, служебные книги, и когда приготовили все, старец произнес возглас “Молитвами...”, а старица прочла девятый час. На вечерне старец, не смотря на свою усталость, пел на клиросе с глубоким чувством. У него был мелодичный голос, дрожащий от умиления. Невозможно было слушать его без ощущения сокрушения, так что невольно слезы выступали на глазах. Он мог передавать отчасти свое духовное состояние другим. Тем, кому посчастливилось попасть на его службы, никогда не забудут той возвышенной духовной настроенности, которая там царила. Одна мысль была у всех собравшихся: “Добро нам есть зде быти”. Старец пропел славословие, и на глазах его заблестели слезы. Наконец он совершил отпуст, все подошли под благословение, и женщины ушли, а старец остался с тремя юношами и господином, их сопровождавшим.
— Монахиня, приготовь нам кофе. И принеси детям сладкое.
— Как дела, старче?
— Слава Богу. Сегодня я всю ночь провел в Вифлееме, стараясь постичь величие происшедших там таинств. Но ум мой не может вместить в себя этого. Великий Бог и Беспредельный как смог вместиться во утробу Девы Богородицы? Может ли постичь это ум человеческий? Я изумлялся и вспомнил чудесные песнопения Рождества: “Что чудишися, Мариам? Что ужасает еже в тебе? Яко безлетна Сына в лето родих, рече...” Мой ум находится в тех местах и никогда бы оттуда не удалялся. Во что бы то ни стало прежде смерти обязательно побывайте в Иерусалиме.
Взгляд старца сильно изменился: он смотрел куда-то ввысь, и как будто был вне этого мира, когда говорил это. Несомненно в те секунды он мысленно находился на Святой Земле, и его ум старался углубиться в превышеестественную тайну Рождества, “величайшего события в истории человечества”. Как он сам говорил. Некоторое время он сидел молча, и посетители не смели прервать его духовные размышления. Затем он продолжил беседу:
Духовная жизнь — это искусство искусств и наука наук. Чтобы познать ее нужно много подвизаться. Хотя бы на час в день закрывайтесь в своей комнате и размышляйте о Христе и о своем предназначении. Уединение необходимо для духовного совершенствования человека. Ветер, дующий на улице нельзя остановить, но можешь закрыть дверь. Итак, закройте двери души и пребывайте в уединении, чтобы вас не увлек ветер.
Нельзя ненавидеть людей, любите всех, но и избегайте их. Не ищите частых встреч: пришли, хорошо, что пришли, не пришли, хорошо, что не пришли. Не спорьте, избегайте многословия. Ум ваш пусть будет непрестанно устремлен к Богу, размышляйте о дне судном и о часе смертном. “Какой подвиг имеет душа, разлучающаяся с телом?... Се, жених грядет в полунощи”. Не известен час смерти, не знаем, когда он для нас настанет. Кровать — это гроб наш: не знаем, встанем ли утром. Поэтому всегда мы должны быть готовы.
Увеличивайте свое усердие к Божественному. И дня не проводите без того, чтобы хоть полчаса не помолиться. Когда влюбленные помолвлены, встречаются раз в неделю и говорят друг другу о своих мечтах и желаниях, то затем расстаются и целую неделю вспоминают непрерывно то, о чем говорили; ум одного привязан к другому. То же происходит в умиленной молитве: когда ты заканчиваешь молиться. То непрестанно думаешь о том, как молился, и таким образом ум прилепляется к Богу. Ходите в церковь и причащайтесь регулярно. И почитайте вашего духовника, ведь он старается приблизить вас к Богу. На исповеди присутствуют трое: Бог, духовник и исповедающийся. Дело духовника — примирить исповедающегося с Богом. Молитва, уединение, исповедь,— все это поможет вам увеличить усердие к Богу. Когда черепица сильно разогреется в печи, то дождь не остудит ее, так и душа: когда возгорится в ней огонь любви Божественной, то какие бы не произошли искушения, они не повредят душе.
— Вот этого,— продолжал старец, указывая на одного из троих юношей,— больше ко мне не приводите. Откуда ты?
— Из Козани, старче.
— Как тебя звать?
— Димитрий.
— А фамилия?
— Героникос.
— Нет, совсем не такая у тебя фамилия.
— Да нет, Героникос я. И отца моего так зовут. Только одни мой дядя, брат отца, носит другую фамилию: не знаю почему, но он — Сгиарас. Вы это имеете ввиду?
— Нет, не это. У тебя другая настоящая фамилия. Позже ты узнаешь.
Юноша в первый раз лично видел старца, хотя и слышал часто от друзей о его прозорливости. Но слов старца он понять не мог, потому решил, что о. Иероним имел ввиду кого-то другого.
Необходимо отметить, что этот Димитрий через несколько лет стал монахом в одном из монастырей Метеор. Когда затем, по прошествии многих лет, он посетил свою родину, то встретился со своим дядей, который приветствовал его следующими словами: “Так ты значит стал монахом? Ну, браво, хорошо сделал. Теперь ты монастырьсий. У нас есть семейное предание о черноризцах: твой дед был священником по фамилии Пападопулос. Это наша настоящая фамилия, но за нами укрепились прозвища: твой отец в детстве был очень умный и тихий, как старик, и его называли геро-никос, так это прозвище за ним и осталось. Меня же, не знаю почему, называли Сгиарасом”.
Монах был ошеломлен: он тотчас вспомнил слова, сказанные ему около десяти лет назад старцем Иеронимом. Тогда он почувствовал еще сильнее, как духоносен был тот блаженный человек, которого он удостоился увидеть, ведь он сказал тогда о том, чего не только не знал Димитрий, но о чем он и не подозревал. И он тотчас рассказал об этом случае своим близким.
После разговора с Димитрием старец начал наставлять другого юношу.
— Будь внимателен к своим друзьям, со всеми говори ласково, но и не сближайся ни с кем. Избегай этого, будь осторожен. Не заводи дружбы с людьми светскими и не рассказывай никому о своих тайнах. Святые отцы говорят: “другом да будет тебе одни из тысяч”.
Когда ты видишь, что разгневался, не отвечай. Но уйди, а когда придешь в себя, то подумай что сказать, с любовью и спокойствием. Когда стараешься сделать добро кому-нибудь, будь внимателен, чтобы не навредить другому.
Назидательная беседа никогда не вредит. Стакан становится чище от мытья. Но нужно быть внимательным, чтобы от многих разговоров перейти к пустословию и осуждению. Я вижу, что ты имеешь духовное призвание, а поэтому и говорю тебе это. Нет ничего выше, чем сонм девственников. Он подобен сонму ангелов. Если ты когда-нибудь пойдешь в монастырь, то соблюдай три вещи: послушание, терпение и смиренномудрие. Если соблюдешь это, то преуспеешь и спасешься.
Многие идут в монастырь, но нисколько не преуспевают. Кто хочет стать монахом, не должен 1) знать азбуку; 2) иметь какое-нибудь особое умение; 3) иметь деньги, т. е. он должен отречься от знаний, от самоуверенности и от любостяжательности. Ведь эти три вещи ведут к гордости, которая является величайшим врагом человека.
— Как мне уберечься от гордости, старче?
— Слушай, нужен подвиг. Когда ругают тебя, не противоречь. Хотя бы тебя по лицу ударили, не ропщи и не гневайся. Когда тебя презирают или осуждают, не печалься. Бог попустит то, чтобы тебе некоторые презирали, но вразумит и других, чтобы они тебя любили. Ты же никогда не воздавай злом за зло. Всегда избирай добро. Если другой дает тебе перец, то ты дай ему мед, говоря: у меня только это есть, возьми. Перца нет. Гнев никогда в себе не держи. Что бы тебе ни сделал другой, ты сразу же прости ему. В начале во многом тебе поможет и чтение. Читай регулярно Святое Писание и святых отцов, но старайся также исполнять то, о чем прочтешь. Иначе твое знание не только не пойдет тебе на пользу, но и исполнит тебя гордости. Один человек сообщил мне, что выучил наизусть Евангелие и Ветхий Завет, а я ответил: если ты не прочувствовал то, что выучил, то ты наполнил воздух словами.
В духовной жизни нужно большое внимание. Она очень сладостна, но, чтобы ощутить эту сладость, нужно много подвизаться. Чтобы человек спасся, он должен измыться или кровью, или слезами. Святые мученики обмылись кровью, мы же хоть слез немного прольем.
— Старче, один мой знакомый плохо себя ведет и часто меня огорчает,— сказал другой собеседник,— сказал другой собеседник,— хорошо ли его за это отругать?
— Бей, но не убивай. Все необходимо делать с размышлением. Видишь эту палку? Если я возьму ее за один конец, она упадет, если за другой,— опять упадет. Но если я возьму ее посредине, она будет стоять. Во всех вещах нужна мера. Один человек пришел и начал сильно осуждать священство. Хорошо,— сказал я в ответ,— в одном оливковом саду завяло несколько деревьев. Так что же нам делать? Неужели вырвать все деревья из-за того, что несколько завяло? Лучшее средство — заботиться о том, чтобы быть сами нам примером добродетели. Если бы мы были совершенны и добродетельны, то и другие бы, глядя на нас, устыдились и прекратили бы грешить. Масло, даже если в море его вылить, не потонет, а останется на поверхности. Так и добродетель. Чего бы ни делали другие, она не пропадет. Она останется и будет похвалой добродетельного и осуждением грешника. Всегда, если мы будем внимательны, то сможем избежать соблазна.
Если ты видишь, что не можешь с кем-либо договориться, не настаивай и не пренебреги им в сердце своем, но молись за него и избегай общения с ним. И если он посетит тебя, то не заговаривай с ним до тех пор, пока он не спросит тебя. И старайся говорить созидательное, чтобы получить пользу, а не ущерб. Я, когда иду куда-нибудь, или когда кто-нибудь приходит ко мне, молю Бога, чтобы встреча прошла для меня без чувства осуждения.
— А о снах какого Вы мнения, старче?
— Лучше для нас вовсе не верить снам, поскольку многие прельстились из-за них. Есть три вида снов: от Бога, от мыслей и от врага. Если они от Бога, и мы им не поверили, то Бог за это нас не осудит, ведь мы не приняли их из страха не соблазниться. Если я приду к тебе ночью и начну стучать в твою дверь, и ты не откроешь, поскольку не узнаешь моего голоса, то это меня не оскорбит. Так и Бог не гневается на то, когда мы из страха Божия не верим снам. Вино и уксус одинаковы на свет, но их можно различить на вкус. Если сон от Бога, то приносит успокоение, а если от врага — то смущение. Остерегайтесь прелести. Лучше не верить ничему, кроме того, чему учит Церковь.
Старец ненадолго умолк. Он повернулся на своем кресле и стал смотреть вверх. На некоторое время в келье воцарилась совершенная тишина, и никто не хотел ее прерывать. Сам старец, немного встрепенувшись, продолжил беседу:
— Дела предшествуют созерцанию. Бог прежде создал тела, а затем вдохнул в него душу. Иаков трудился первые семь лет из-за Рахили, но получил Лию, под которой разумеется деятельные добродетели, как многочадные. А затем другие семь лет он трудился и получил Рахиль, символизирующую созерцание. Вы сейчас находитесь в начале духовной жизни, а потому должны подвизаться стяжать деятельные добродетели. Не оставляйте молитву, пост по силам, исповедь и причастие. Читайте духовные книги — Священное Писание, Псалтирь и авву Исаака. Старайтесь сберегать время от бесед, и посвящайте его чтению. Если где-нибудь есть хороший проповедник, то полезно посещать его проповеди. Проповедь подобна дождю, который везде льет и все орошает. А слово или назидательная беседа подобна ручью, который орошает лишь определенный участок.
Если хотите, чтобы ваша молитва дошла до Бога, то старайтесь никого не обижать. Однажды меня посетил один человек и сказал:
— Один мой знакомый, не доверяя своей жене, отдал мне на сохранение две тысячи лир. Теперь он умер, а его жена ничего не знает о деньгах, могу ли я оставить их себе?
— Как же ты их оставишь, когда они не твои? — спросил я.
— Но его жена ничего не знает.
— Это не имеет значения, они ей принадлежат.
— Я и тебе дам сто лир.
— Но откуда ты мне дашь? Есть ли у тебя лиры? Те, которые ты имеешь, чужие.
— Я понял, ты не понимаешь, я спрошу другого.
— Как видно, тот человек хотел их присвоить, но искал и благословения, чтобы чувствовать себя спокойно. И если он нашел кого-нибудь немощного духом, то добился своего. Единственно, о Ком он не подумал, так это о Боге. Людей можно легко обмануть, но Бога не проведешь. Чего бы вы ни делали, всегда помните, что Бог вас видит. И это поможет вам не грешить. Довольно, идите, поскольку и я немного устал: я уже почти весь день говорю. Бог и Матерь Божия да сохранят вас, Божий промысел да покроет вас.
— Старче,— сказал один юноша,— эту книгу Вам прислал такой-то.
И он достал книгу одного известного богослова, который в то время проводил радиопередачи.
— Благодарю покорно, скажите ему, что если он будет делать то, о чем пишет и говорит, то станет блаженным. Бог и Матерь Божия да будут с вами.
Гости ушли, и старец остался не надолго один. Но ему не пришлось отдохнуть, дневное служение еще не закончилось. Через десять минут зазвонил звонок. Новый посетитель был пожилым и очень благочестивым иеромонахом, сопровождаемым двумя инокинями. Старица Евпраксия доложила о вновь пришедших и ввела их в келью. Старец поднялся, низко поклонился, и они оба поцеловали друг другу руки.
Обменявшись обычными приветствиями, они десять минут говорили вместе, затем инокини вышли, и в келье остался только иеромонах. Через двадцать минут вышел и он, и в келью старца по очереди пошли монахини. Когда первая из них вышла, то подошла к иеромонаху и сказала:
— Удивительно свят этот человек, старче! Он открыл мне нечто, что только я знала. Даже вам я этого не говорила.
— Действительно, и у меня сложилось такое же мнение. Слава о нем не соответствует той святости и добродетельности, какие он имеет,— ответил иеромонах.
Когда вышла вторая монахиня, все трое вошли опять в его келью, чтобы попрощаться. Иеромонах тогда спросил:
— Старче, я бы хотел Вам исповедаться, примете ли вы меня?
— Нет, я не могу исповедовать. Найди лучше какого-нибудь благочестивого духовника и исповедуйся ему.
И они ушли. Монахиня, давшая положительную оценку святости старца, была смущена. Ее старец был очень добродетелен, и был также признан святым духовником. Почему же о. Иероним не согласился его исповедовать? “Из того, что он не исповедал моего старца, явно, что не такой уж он и святой, и может его откровение чистая случайность,”— думала она.
Каково же было ее удивление и на сколько возросло ее уважение к этому эгинскому подвижнику, когда на следующий день, через одну ее знакомую старец передал ей следующее: “Моли Бога, чтобы Он не прогневался на тебя за то, что ты не все исповедовала своему старцу. Как только он вошел в мою келью, что все его лицо озарилось Божественным светом, и как после этого я могу его исповедовать?”
В то время, как уходил иеромонах со своими духовными дочерьми, в скит вошла супружеская пара со своей дочерью. Они были судовладельцами. Они часто посещали старца, особенно супруга, и исповедовались ему. Их другая дочь была тяжело больна и находилась в одном из Эгинских монастырей в это время на отдыхе, пребывая в уединении и чтении. Семья приехала навестить ее, и прежде зашли к старцу за благословением.
— Простите, старче, что мы пришли довольно поздно.
— Не важно, проходите.
Все вошли в келью.
— Как живете?
— Слава Богу за все, старче, наши скорби ты знаешь. Да будет прославлено Имя Его. Но молить, чтобы не оскудела в нас вера.
— Слушайте, Бог вместе с искушениями посылает и терпение. И никогда Он более того, чего бы мы могли вынести. Для людей, любящих Бога, “все бывает на благо”. Я буду о вас молиться, но и вы должны молиться. Молитесь и просите у Бога веры и терпения, чтобы избежать помыслов отчаяния. Святые были сильны и запрещали дьяволу, а мы, когда находит искушение, должны прибегать ко Христу и к Богородице, как дитя бежит к матери.
Затем он обратился к их дочери. Которая была замужем и имела детей, но сталкивалась со множеством личных и семейных проблем.
— Как поживаешь? Не лучше ли тебе?
— Не так уж хорошо, старче.
— Не говори так! У тебя есть дом?
— Да, старче.
— Машина есть?
— Конечно.
— Прислуга есть?
— Есть.
— Может тебе приходилось когда-нибудь работать на фабрике, чтобы выжить?
— Нет.
— Ну, и ты еще хочешь, чтобы у тебя не было скорбей? Не бывать тому. Бог нас любит, но очень часто мы этого не понимаем. Если у нас все будет благополучно здесь, на земле, то мы и Бога забудем. Бог дает нам удобные случаи познать Его, а для нас достаточно уразуметь Его посещения. Он находит тысячи способов, чтобы приблизить нас к Себе. Василий Великий где-то говорит: “Материей для добродетели служит страдание”. Какое бы несчастье нас ни постигло, если мы сохраняем терпение, то может привести нас к добродетели то, что мы считаем злом. Величайшее зло — это удаление от Бога. Знаю, что трудно, поскольку вы привыкли к светской жизни и вам тяжело переносить такие посещения. Требуется усилие и подвиг. И если мы отречемся от своей воли, то Бог укрепит нас и придаст сил. Не унывай и не отчаивайся. Бог Велик и любит нас чрезмерно. Он спас разбойника за один день, так неужели нас оставит?
— Я, старче, прежде играл в карты, но теперь прекратил,— сказал отец семейства с некоторым удовлетворением.
— Эх, вышла болезнь из руки и вошла в ногу.
От такого ответа посетитель пришел в замешательство и вышел во двор. Обращаясь к его жене, старец сказал:
— Я его несколько смутил, но что поделать? Когда мы избавляемся от одной страсти, то должны заботиться о том, чтобы не приобрести другую. Себялюбие — это худшая из всех страстей.
Несколько позже он подошел к главе семьи и сказал ему утешительные слова, так что этот господин успокоился и ушел, получив духовную пользу.
Как только ушил его последние посетители, старец удалился в свою келью. Было уже восемь часов вечера. Он отдохнул десять минут и затем встал. Чтобы прочитать повечерье и акафист Богородицы.
Как только закончилась служба, он закрыл дверь своей кельи и остался наедине в духовном подвиге до трех часов утра распределяя свое время на сон и любимую им молитву. Как рассказывала старица Евпраксия, часто, когда ей случалось проходить ночью мимо его кельи, она слышала, как он молился со слезами и всхлипываниями по преданию о сокрушенной молитве, которому он научился от своего старца Мисаила. Через молитву он принимал духовные силы необходимые для того, чтобы продолжить и в следующий день свою нелегкую работу с новыми посетителями, но с той же неизменной любовью и добротой.

Сила Моя в немощи совершается.
Слава о старце как об опытном духовнике и святом прозорливце вышла за пределы не только Эгины и Афин, но и всей Греции — число посетителей, даже из других стран, постоянно возрастало. Все время старца уходило на исповедь, поучения, благодеяния и молитву.
Шли годы, возраст брал свое, но старец продолжал исполнять дело Божие. Его любовь к Богу и ближним была так велика, что он пренебрегая трудами и страданиями ради пользы ближних и не желая лишиться радости подвига и молитвы.
Он не прекратил принимать своих посетителей и тогда, когда по прошествии восьмидесятилетнего возраста его здоровье начало сильно сдавать. Тело не могло продолжать свое многотрудное служение, но дух был бодр. Пламенея любовью к Богу, он, не считаясь с телесной немощью, предался с неослабным воодушевлением своим любимым занятиям.
Летом 1964 года появились первые тревожные симптомы: затяжная простуда, хрипота в голосе,— все это свидетельствовало об ухудшении его здоровья.
Еще два года прошло в тех же тревогах, в той же усталости и в таком же духовном напряжении. Было явно. Что старец решил продолжать свое духовное служение до последнего издыхания, жертвуя собой и не желая оставить без поддержки и утешения всех тех, кто прибегал к нему в своих скорбях. Он стал живым светильником, предназначенным для служения Богу и ближним.
Летом 1966 года его состояние сильно ухудшилось: кашель стал постоянным и продолжительным и забирая столько сил, что после сильного кашля старец не мог ни говорить, ни двигаться. Кашель постоянно ухудшался и в то же время его стала беспокоить острая боль в желудке. Его духовные чада старались устроить острая боль в желудке. Его духовные чада старались устроить старца в Эгинскую больницу, но поскольку он никак не соглашался расстаться со своей келье, они привели к нему врача в надежде, что хоть он убедит его лечь в больницу. Врач нашел состояние старца тяжелым, но прежде чем успел посоветовать ему лечь в больницу, старец сказал:
— В Афины я не поеду.
Тщетно врач и все мы старались переубедить его: он был непреклонен.
Состояние старца все ухудшалось, и старица Евпраксия была вынуждена вызвать врача из Эгины. После обследования врач посоветовал срочно ехать в Афинскую больницу. Когда старец начал и ему объяснять, что не хочет никуда выезжать из своей кельи и поэтому в больницу не ляжет, то врач встал на колени и стал просить со слезами:
— Старче, Вы нужны Эгине. Прошу  и молю Вас, езжайте в больницу, ведь там Вам может быть станет лучше. Не отказывайтесь, сделайте это для нас, если не хотите это сделать для себя.
Старец был растроган такими полными любви словами врача. Он обнял и поцеловал его, объявив, что уступает его любви, ведь сам он никогда и не думал, что для жителей Эгины он является духовным наставником, хоть и посвятил всю свою жизнь служению всем. Не смотря на свои колоссальные труды, он имел чувство “непотребного раба”, должного всем.
Итак, 13 сентября старец отправился в Афины. По дороге они встретились с почтальоном, который передал старцу заказное письмо. Старец тотчас отдал его старице Евпраксии, попросив распечатать его и дать ему “то, что лежит внутри”. Старица вскрыла конверт, где кроме письма лежал платок, который она и отдала старцу. Он перекрестил его и отдал обратно старице, попросив вернуть его автору письма.
Позже, когда м. Евпраксия прочла само письмо, она не могла не подивиться прозорливости старца. Письмо пришло из Америки. Один больной человек много слышал об о. Иерониме и поверил в его святость, поэтому решил послать письмо с платком, чтобы старец благословил его. И вернул назад, веря, что и этого будет достаточно для исцеления больного, поскольку сам автор письма не мог приехать в Грецию. И старец, не прочитав письма, уже знал о случившемся.
Вера простых христиан в старца Иеронима была такой глубокой, что походила на горячую веру первых христиан апостольских времен.
Наконец, машина привезла старца в Афинскую больницу “Александра”.
Я удостоился великого благословения не только быть его духовным сыном, но и находиться рядом с ним с момента его появления в больнице до его последнего издыхания. Я мог проследить за последними подвигами и приуготовлением к отшествию в мир иной одного святого, обладавшего глубокой верой, большой любовью к Богу и людям, огромным терпением и душевной твердостью. Вся его жизнь была проникнута неутомимой жаждой Царства Небесного, поиском Царствия Божия, и он встретил в себе Бога, сотворившего обитель в его сердце. Поэтому и все свои испытания, вплоть до предсмертных, он перенес с необычайным мужеством, имея безграничную преданность любви Божией.
Старца сразу поместили в одноместную палату и начали исследования. Не смотря на свою болезнь и усталость с дороги, он был в хорошем расположении духа и каждому старался сказать хоть одно доброе слово. Он даже находил в себе силы шутить с одним простым человеком из больничного персонала по имени Янис.
Первые дни старец провел в больнице без особых происшествий. Анализы не указывали на какие-либо особые отклонения. Внимание врачей привлекли прежде всего легкие, поскольку у старца был сильный кашель и тяжелое дыхание.
Шли мучительные дни. Старец страдал от одышки и кашля, от боли в спине, в ногах и других частях тела, и особенно от внутреннего жара, который, казалось, сжигал его внутренности. Его состояние непрерывно ухудшалось.
Во всех этих телесных страданиях он находил утешение и подкрепление в молитве. От него не слышно было и слова ропота, он лишь непрерывно прославлял Бога. В те моменты, когда по выражению его лица было видно, что он терпел больше обыкновенного, он говорил:
— Господи, не забери меня, если я еще не стал полностью Твоим!
Эти переживания не касались его здоровья. Если Бог захочет, чтобы он выздоровел, то так и будет. Если нет, да будет воля Его. Единственное, что волновало старца, было его успение, его спасение. После жизни, проведенной в подвигах и молитве, он еще думал о покаянии!
Все эти дни тяжелого испытания он не только провел с исповедническим терпением и преданностью воле Божией, но старался также быть полезным для всех тех, с кем встречался. Прежде чем старец уехал с Эгины, он принял все меры к тому, чтобы его местонахождение не было известно, в противном случае духовные дети обложили бы больницу, и старец по своей любви к ближним не смог бы выполнить предписание врачей о совершенном покое. Но в самой больнице он очень скоро стал известен.
В этой больнице все сестры принадлежали к одной религиозной организации и выполняли свои задания с настоящей любовью. Те из них, которые первыми стали ухаживать за старцем, очень быстро сообщили и остальным сестрам о святом пациенте. Постепенно его начали посещать все и намного чаще под предлогом доставки лекарств или мытья комнаты, и оставались они там как можно дольше, обсуждая с ним духовные темы.
Эта тайна не сохранилась только среди сестер, но распространилась и среди больных и родственников.
Его палата превратилась в духовную лечебницу. Часто за дверью комнаты скапливалась целая очередь посетителей, которые просили старицу Евпраксию позволить лишь взять у него благословение. И старец, слыша часто то. Что происходило за дверью, уступал их любви и просил м. Евпраксию впустить посетителей. С некоторыми он не заводил разговора, другим говорил несколько слов или задавал вопросы, приводившие посетителей в замешательство.
Приведем здесь кое-что из того, чему мы сами были свидетелями:
— Как тебя звать?
— Димитрий.
— Сколько их у тебя?
— ...Ни одной.
— Послушай, я уже пятьдесят три года духовник. Правду скажи мне.
— Сейчас, ни одной.
— А, у тебя были и ты бросил? Не бросил. Брось, если хочешь выздороветь.
И юноша вышел с поникшей головой. Когда он ушел, старец сказал нам:
— Девушки, которые у него были, заняли все его мысли.
Одной молодой пациентке, пришедшей к нему с растрепанными волосами, старец сказал:
— Как спутаны твои волосы, так же перепутаны твои мысли! Постарайся собрать мысли и прекрати грешить, тогда выздоровеешь.
— Да, отче, я буду стараться,— сказала девушка и ушла со слезами.
Одна пожилая женщина, как только вошла в его палату, встала на колени, проползла на коленях до его кровати и поцеловала его в ноги. Старец заметил ее, но не противился, оставаясь безучастным. Когда же она приблизилась ближе, он протянул ей правую руку и сказал:
— Этим благословляют, а не ногами. Смирение похвально, а смиреннословие — это гордость. Смирение подразумевает сокрушение сердца, а не демонстрацию. Позаботься стяжать смирение, и спасешься.
Женщина ушла в раздумье.
Таких случаев бесчисленное множество. Всех впечатляла святость и прозорливость старца. Когда мы, во время обхода врачей, выходили из палаты, то в беседах больных и их родных не слышали ничего другого, кроме впечатлений об о. Иерониме.
— Это действительно святой человек! Он открыл мне все, он сказал мне даже о том, что я должна выполнить одни обет, который я дала в детстве, и уже сама о нем забыла. Как жаль, что я не знала его раньше!
— И мне он сказал удивительные вещи! А о моем муже, которого он никогда не видел, он столько мне рассказал и описал совершенно верно его характер, сказав, что он добр и великодушен, но богохульствует и не ходит в церковь. И так ведь оно и есть. Он очень хорош, и мне не на что жаловаться, кроме того, о чем мне сказал этот святой человек!
— А мне он рассказал кое-что с такими подробностями и с такой точностью, что если бы я не была уверена, что никто об этом больше не знает, то сказала бы, что ему кто-то сообщил. Удивительно! Этот человек заставил меня поверить в то. Что существуют настоящие святые и что истинно то, о чем пишут в житиях святых. Какое благословение свыше знать таких людей!
— То, что произошло со мной, еще ни с кем не случалось. Я даже не сказал ему, чем болею, а он предсказал мне, что я поправлюсь без операции, которая была уже назначена. И произошло все так, как он говорил. Операция была отложена, а сегодня врачи мне сказали, что я поправилась и могу выписываться. Этот человек имеет в себе Бога, он свят, иначе такое бы не произошло.
Находясь среди пациентов, можно было узнать множество пророчеств и откровений этого “святого человека”. Все хотели зайти к нему в палату, чтобы увидеть его, услышать что-нибудь или просто подойти под благословение. Весть о том, что в такой-то палате лежит святой, разносилась очень быстро, и очередь посетителей непрерывно росла.
Одна духовная дочь старца имела больную маму, и поскольку ее не с кем было оставить, то она редко бывала в больнице. Однажды после обеда она оставила с мамой свою маленькую племянницу и поспешила в больницу, чтобы хоть на несколько часов помочь старцу.
Не прошло и пяти минут с того момента, как она зашла к старцу, и он спросил:
— Ты оставила кого-нибудь со своей мамой?
— Конечно, старче.
— Кого ты оставила?
— Свою племянницу.
— Иди быстрей. Твоя мама сейчас одна.
— Но старче, я оставила их вдвоем, мама не одна.
— Иди скорее, сейчас она одна.
Женщина смутилась. Мы решили спуститься позвонить.
Она набрала номер телефона, но никто не отвечал. Что бы это значило? Она опять набрала номер и через продолжительный промежуток времени трубку подняла ее мама.
— Что Вам нужно? Дочери нет дома (очевидно по болезни и по старости мать не узнала голоса).
— Мама, это я, ты слышишь меня?
— Да, я слышу.
— Ты одна?
— Да, одна.
— Где же Попи, ушла?
— Да, ушла, сейчас я одна.
Можете вообразить наше удивление и изумление! Когда мы вошли в палату старца, то увидели его загадочную улыбку.
— Иди, дочка, к своей маме,— сказал он ей просто и тихо.
Он говорил так, что было явно, что ему все известно: не только, что мама одна, но и весь телефонный разговор. Нам оставалось лишь поблагодарить Бога за то, что сподобил нас узнать настоящего святого.

Прошло две недели с того дня, как старец попал в больницу. Однажды утром, когда я был одни в его палате, меня позвал его лечащий врач и сообщил мне, что согласно проведенным анализам старец болен раком легких. Видно, ему нужно было пройти и через это испытание прежде, чем оставить эту привременную жизнь и отбыть к вечной жизни, ко Христу, Которого он возлюбил всей душой с детского возраста. Врач посоветовал оставить на некоторое время старца в больнице для лечения.
Хотя мы не ожидали ничего хорошего, это известие было для всех нас как гром среди ясного неба. Мы осознали тогда, что старец уже не долго пробудет с нами. А это для нас, его духовных детей, прибегавшим к нему за советом и поддержкой во всех своих вопросах, было очень тяжело. Но мы ничего не могли сделать, чтобы изменить что-нибудь, и стали только усердно молиться, чтобы Господь продлил, насколько возможно, его жизнь.
Ему самому мы ничего не сообщили, а лишь сказали, что что-то случилось с его легкими и что врачи советуют ему остаться на несколько дней в больнице для лечения. Старец нам ничего не ответил, что казалось для нас странным: он, видевший человека насквозь и читавший и самые незначительные мысли, мог ли не знать, что с ним случилось? Либо он это знал и не говорил нам, либо Бог не судил открыто ему это.
Так прошло еще пять мучительных дней: боли увеличивались, аппетит совершенно пропал, но больше всего он страдал от постоянной одышки и от внутреннего жара. Он непрерывно молился и славил Бога.
В один из последних дней своего пребывания в больнице он сказал старице Евпраксии:
— Монахиня, я думаю, что на Эгину нам живыми не вернуться. Мы старались его подбодрить, говоря, что у него нет ничего серьезного и что он обязательно поправится, но он молчал, и было ясно, что он уже все понял и лишь не говорил нам, чтобы нас не расстраивать.
Утром на двадцатый день своего пребывания в больнице, он неожиданно сказал: “Сегодня едем на Эгину”. Тщетно мы старались убедить его остаться на лечение еще небольшой срок, он был непреклонен.
— Я уже двадцать дней нахожусь в больнице, и лучше мне не стало,— ответил он.— Что же делать? Хотя бы отправлюсь в свою келью, чтобы там быть в уединении.
Видя его решимость, мы сообщили об этом врачам и стали собираться в путь. Во время сборов с Эгины приехали посетить старца два его духовных чада. Беседуя с ними, старец неожиданно спросил:
— Какая погода на Эгине?
— Очень хорошая.
Я собирался поехать со старцем и поэтому отправился не надолго к себе домой. Когда я вернулся в больницу, меня встретила одна знакомая монахиня и сказала:
— Поторопитесь, поскольку старец не едет на Эгину, но собирается к Вам. (в то время я жил вместе с господином Елевферием). Я подошел к старцу, и он сказал мне:
— Погода плохая, штормит. Поэтому мы не поедем на Эгину, а отправимся к Левферию.
Удивительно! Я только что слышал, как два человека уверяли в противоположном, и как теперь старец говорит о плохой погоде? Но я был рад тому, что старец приедет к нам и поэтому не спросил его, откуда он узнал об изменении погоды.
К трем часам дня мы закончили сборы, посадили старца в такси и отправились к нам. Старец очень ослаб, он уже даже не мог ходить. Когда мы доехали до дома, то возникла проблема: как вынести его из машины. Мы принесли кресло и посадили в него старца, но кому нести его? Кроме меня не было мужчины, чтобы помочь, а старец был достаточно тяжелым. Я был вынужден остановить одного прохожего и просить его помочь нам. Человек с готовностью согласился и неожиданно спросил:
— Кто этот старец, уж не отец ли Иероним?
— Да,— ответил я с удивлением,— а Вы его знаете?
— Вот так дела! Я уже и не чаял его увидеть. Меня зовут так-то и я уже давно хотел приехать, чтобы с Вами познакомиться, но все не сподоблял Бог.
— Сейчас тебе понадобилось, вот ты и пришел,— ответил старец.
С его помощью мы перенесли старца в дом.
Не прошло и получаса, как позвонил с Эгины одни из духовных чад старца, чтобы узнать, как себя чувствует сам старец. Мы рассказали ему, что старец решил ехать к нам домой, и звонящий воскликнул:
— Как хорошо, что вы не поехали на Эгину, поскольку погода изменилась и ожидается шторм.
В очередной раз мы подивились прозорливости старца. Не было события в его жизни и в жизни других людей, которого бы он не предвидел. В каждом его слове и поступке проглядывала благодать Божия, и он был живым вместилищем проглядывала благодать Божия, и он был живым вместилищем Духа Святого. Находясь в четырех стенах больницы, он все, происходящее на улице, вплоть до изменения погоды.

Последние подвиги.
Состояние его здоровья постоянно ухудшалось. Кроме тех промежутков времени, когда его не надолго оставляли боли, он почти непрерывно сильно страдая от внутреннего жара и одышки, сопровождавшейся кашлем.
Но он не роптал и не жаловался. Большую часть времени он проводил в молитве. Иногда мы слышали, как он призывал Господа, Богородицу и разных святых. Особенно в последние дни он часто звал: “мамочка моя”. Однажды старица Евпраксия спросила его:
— Старче, ты свою маму зовешь?
— Я Богородицу призываю, монахиня.
Иногда старец шептал непонятные для нас слова, в которых мы улавливали смысл лишь отдельных фраз, например:
— Кругом возлагают венок на мою голову
или
— Эгина, Эгина! Ты очень сильно опечалишься, но и опять возрадуешься...
Днем и ночью рядом с ним кто-то находился.
В понедельник, 10 октября, после обеда я намеревался встретиться с госпожой Стилиани, чтобы забрать вещи старца, которые она брала стирать. Перед моим уходом старец позвал меня и сказал:
— Скажи Стилиани, чтобы она непременно сегодня пришла. Приходите вместе.
Я ничего не понял, но передал его слова Стилиани, и мы вместе пошли к нам домой. Мы вошли к старцу и нашли его сильно взволнованным; он созвал нас всех: старицу Евпраксию, Стилиани, Елевферия, Елену, Иоанна и меня,— и начал говорить нам со слезами:
— Я вижу, что я плох. Если Бог сподобит, то доживу до воскресенья. Я созвал вас, чтобы высказать вам мои последние наставления. Стилиани, прошу тебя считать монахиню своей матерью и сестрой. Перебирайся на Эгину и живите там вместе как сестры, но считай ее старшей.
Старец каждому что-то сказал и затем умолк. Мы не моли сдержать слез и все плакали, кто тихо, а кто и громко. В первый раз старец поделился с нами своими сокровенными мыслями и указал на время своей кончины.
Мы начали осознавать, что близок час, когда мы навсегда расстанемся с этим небесным человеком, который для всех нас был любящим отцом, искренним другом и святым духовником. Мы больше ничего уже не могли сделать, чтобы удержать его в жизни. Все указывало на то, что для старца наступил момент перехода к жизни вечной,  ко Господу, Которого он возлюбил всем сердцем и всей душой. Всю свою жизнь он провел в подвигах ради этого момента. И теперь, когда он почувствовал, что этот момент наступает, он хотел во всем себя приготовить.
Помимо своей духовной подготовки он не хотел оставить после себя никакого неразрешенного вопроса и уладил все, относящееся к дальнейшему существованию его скита и храма святых бессребренников, являвшихся его собственностью. Теперь ему нужно было найти помощницу монахине Евпраксии, служившей ему верой и правдой сорок семь лет. Многие люди выражали свое горячее желание остаться жить и подвизаться рядом со старцем, но он никогда не открывал своих мыслей о будущем. И вот теперь он избрал для этого служения ту, которая позже стала монахиней Евпраксией и до сего дня продолжает жить в его скиту.
На следующий день состояние старца резко ухудшилось. За весь день он почти ничего не съел и почти не говорил. К вечеру, чтобы его развлечь, мы включили ему магнитофонную запись византийской музыки. Он слушал внимательно и с душевным трепетом. Когда пленка закончилась, он сказал:
— Как чудесно! Это напомнило мне Константинополь, патриархию. Как красиво там пели. В наше время первым псаломщиком Великой церкви был Яков Навплиотис. Какой у него был голос и сколько благочестия! Когда он пел, то плакал. Где сегодня такие псаломщики. Пока я слушал, что хотел остановить запись и запеть сам, но плоть немощна.
И он попробовал сам пропеть, однако голос его голос его сильно изменился и был еле слышен.
Позже, вечером, его посетил один знакомый архимандрит, который приходил его причащать несколько раз и в больницу.
— Ты станешь владыкой,— сказал старец.
— Я стану владыкой, старче? Но я этого не хочу и никто меня не сделает.
— Ты можешь и не хотеть, но тот, кто хочет, тебя сделает.
Много лет спустя после смерти старца этот архимандрит стал епископом.
Три дня состояние старца было без изменений. Он почти ничего не ел, кроме нескольких глотков молока и пары ложек супа. И он почти совершенно перестал разговаривать, говоря лишь о самом необходимом. Он непрестанно молился и часто крестился, говоря: “Слава Тебе, Боже”, “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Он хотел, чтобы его ум был все время с Богом. Лишь изредка он говорил с нами, давая последние наставления или благодаря:
— Я — грешный человек. Добра никому не сделал. И однако нашлись такие люди, которые мне служат в моей немощи. Господь да воздаст вам в этой жизни и будущей.
В пятницу утром его состояние еще больше ухудшилось. Он почти вовсе перестал есть и говорить, и двигаться. Мы решили оповестить его ближайших родственников и самых его преданных духовных чад, чтобы они приехали и успели взять у него последнее благословение.
С утра субботы дом начал наполняться его родными и знакомыми, приехавшими попрощаться со старцем. Нас удивило то, что, хотя мы поздно вечером оповестили лишь самых близких, на утро следующего дня собрались целые толпы людей. Казалось, что эта весть разнеслась как молния.
На лицах всех была скорбь и боль, и они походили на одну большую компанию, потерявшую родного им человека. Они напоминали людей, подходящих в Великую Пятницу к Плащанице. Все рассказывали о благодеяниях старца, его дарах прозорливости и исцеления. В сознании всех он был настоящим святым. И вот теперь все эти люди, его “малое стадо”, плакало о том, что теряло своего ангелоподобного молчальника, в келье которого они сбросили весь груз со своих душ и обрели утешение.
Один рассказывал о решении старцем безвыходной проблемы, другой — об избавлении от операции его молитвами, третий — о семейной трагедии, улаженной старцем. Каждый мог рассказать удивительный случай из своей жизни, связанный со старцем, и никто не хотел с ним расставаться. Шли часы, и приближалось время его переселения в небесные обители.
После обеда мы спросили, не хочет ли он причаститься. Получив утвердительный ответ, мы позвонили о. Нифонту, который отслужил соборование и причастил старца.
Как только ушли посетители, старец лег и больше не говорил. Прошла спокойная ночь, на протяжении которой старец непрерывно молился, что было видно по движению его губ.
С утра воскресенья число лиц, приходящих проститься со старцем, резко возросло. Дом был переполнен людьми. И видя, что старец доживает последние часы, все плакали. Посетители приходили и уходили, а рассказы о старце сменялись одни другим. Можно было бы написать целые тома, если бы все их собрать.
А старец лежал молча, погруженный в молитву, в ожидании Жениха, Которому служил всю свою жизнь.
Около 12 часов дня его посетил архиерей и прочел разрешительную молитву, а затем спросил:
— Как ты, о. Иероним?
Старец уже не мог говорить и лишь пошевелил рукой справа налево, как бы говоря “так себе”.
Он продолжал креститься, и его губы шевелились, было ясно, что он молился. Все присутствовавшие наблюдали за кончиной святого. Вся его жизнь была непрестанной молитвой и служением братьям. И молиться он не прекращал до своего последнего вздоха. С молитвой он жил и с молитвой скончался.
Немного прежде его последнего вздоха его лицо исполнилось неземной тишины и света Преображения или Воскресения. Это была “радость спасения”, предвкушение блаженства, какое испытывают все боголюбивые души в эти критические минуты перехода от тления к нетлению, от временной жизни к вечной.
Он перекрестился, улыбнулся, произнес “слава Тебе, Боже” и закрыл глаза. Было 12 часов 33 минуты, воскресенье, 16 октября.

Последовали душераздирающие минуты. Было больно и вместе трогательно видеть, как взрослые люди плакали как малые дети и открыто исповедовали, что старец спас их от отчаяния или спас им жизнь. Два священника рассказали, что еще весной старец их предупредил, что они ему понадобятся в октябре. Другой кто-то рассказал, что в первый раз, когда увидел старца, тот сказал ему, что когда рассказчик был в Иерусалиме, он там совершил большой грех, и что теперь ему необходимо опять туда пойти, чтобы его исправить. Это было нечто такое, что сам рассказывавший не осознавал ранее. И рассказам не было конца.
Тем временем два священника с помощью двух юношей приготовили тело, и к 5 часам вечера гроб в сопровождении многочисленной толпы повезли на Эгину, где старец для непрестанного напоминания о смерти приготовил себе могилу.
Когда корабль приблизился к Эгине, мы увидели множество людей, ожидавший своего святого духовника, благодетеля и молитвенника острова. Люди разных возрастов и званий ждали его со слезами и пешком проводили его до скита. Останки старца поместили в храме Благовещения для поклонения.
Всю ночь и особенно с утра стали стекаться тысячи людей, эгинцев и приезжих, чтобы поклониться мощам старца: пришли монахини из монастыря св. Нектария, св. Мины, св. Екатерины, приезжали епископы, священники и монахи.
Особенно умилительно было видеть плачь вдов и сирот, потерявших своего благодетеля. В первый раз мы увидели своими глазами, скольких людей питала его “сума любви”, которую он всегда носил на своих плечах. Пока он жил, то запрещал тем, кому оказывал помощь, рассказывать об этом. Но теперь они почувствовали себя разрешенными от этого запрещения и начали со слезами на глазах рассказывать о его многочисленных благодеяниях.
И не только вдовы и сироты плакали. Умершему поклонялись и присутствовали на похоронах все местные власти во главе с Эгиниским димархом, администрация Эгинской больницы.
Около половины четвертого, когда люди заполнили не только всю церковь и двор, но и все пространство вокруг скита, началось отпевание. К 5:30, когда все присутствующие уже отдали последнее целование усопшему, его святые мощи были преданы земле на месте, где им самим была вырыта могила, с южной стороны храма.
Завершилось прощание с человеком, прожившем в мире сем лишь для того, чтобы помогать и благотворить, хотя ум его всегда был “вне мира сего”, всецело устремлен к Богу. И теперь его душа возлетела к вожделенной Родине, в Горний Иерусалим, к которому он стремился на протяжении всего своего земного странствования.

Эпилог.
Любое душеполезное чтение без исполнения написанного ведет лишь к кичению ума, говорил старец Иероним. Да не будет сего с нами, дорогой читатель. Увы, куда нам до чистоты преподобных, до мужества мучеников, до дерзновения исповедников! Все святые воистину являются столпами Церкви, крепкими и непоколебимыми, о которых и опереться не боязно и надежно. Но это познаем немощь свою и окаянство. Ведь не другой же природы святые Божии, ведь они такие же люди как и мы, грешные. И все же, победив немощь, распяв плоть, они всецело посвятили себя Богу и как светильники горящие источали вокруг себя любовь и кротость, которыми и самых врагов своих и Божиих превращали в сынов Света. Братцы, ведь все мы созданы для райской сладости, для блаженства и унаследования Царствия Божия! Доколе же будем пребывать во мраке суеты и страстей? Доколе же не решимся мы наконец решительно и бесповоротно стать рабами Христа, освободившего нас от рабства миру и греху?
Приидите же, припадем ко Христу и восплачемся пред Господом, сотворшим нас, о всех беззакониях наших, о никчемно, по-пустому прожитой жизни, о загубленной душе, о растраченных талантах, о подорванном нашей неразумностью здоровье. Восплачем о том, что весь наш внутренний мир, все помыслы и чувства устремлены к суетному и страстному, что мы, данные нам от Господа блага обратили во зло себе и в своем окаменении даже не ощущаем безобразия душ своих. Омоем же слезами всю скверну, налипшую от пристрастия к миру, и положим себе на сердце более не стараться обрести “земной рай” — все забавы мира, которые обещают счастье своим последователям, но вместо него дают лишь горечь и ненасыщаемую жажду.
Да, мы не святые и куда нам до них, но хоть в нашей малой мере пребудем верными Христу, хоть тот одни талант, который дан каждому из нас, не зароем в землю. Если не в силах мы быть столпами Церкви, так не будем хоть сквернить Церковь Божию своей греховной жизнью.
Жизнь каждого святого, каждого верующего христианина — это странствование к горнему Иерусалим. На протяжении всего земного пути мы по сути готовимся к великому экзамену, к испытанию, которое ожидает наши души, когда все дела мира сего сгорят, когда уйдет в прошлое вся суета мирская, и останется голая душа со своим капиталом — добродетелями или пороками. Какова смерть праведника? Мы видели ее в жизнеописании о. Иеронима: он действительно “куплю деял”; омылся покаянными слезами, украсился святыми добродетелями, сердцем и умом предстоя пред Господом, а телом служа созданию Божию — человекам. Он до последнего издыхания не оставлял своего служения, не подумал о том, что довольно собрано, что можно расслабиться, “есть, пить и веселиться”, но сколько было у него сил, он все их посвятил Богу и в Боге всем ближним. И когда наступил естественный предел телесных сил, он “почил от дел своих” и со всем багажом собранного на земле богатства добродетелей добрался до Града Небесного. Смерть для него не была катастрофой и неминуемым роком, но тихим “уснутием”, успением до всерадостного дня Воскресения.
Какова же смерть грешника? В страстях и суете измотана жизнь, и когда наступает тот же естественный предел, то он не успокаивает душу, а раздражает и давит, поскольку страсти не находят себе прежнего удовлетворения, и к тому же приходит осознание ни на что потраченной жизни. Душа пуста от добродетелей и не умеет устремиться к Богу. Горе такой душе, когда наступает ее исход из мира сего, и она видит, что наменяла за всю жизнь на свои таланты лишь “фальшивки” суетных забав и хлопот и тяжкое бремя грехов.
Горе нам, если не научимся здесь, на земле бороться со страстями, и все наши страсти при кончине и после нее предстанут перед нами не как приражение помыслов, а в виде безобразных оборотней, которые будут претендовать на обладание нами, как они обладали нами при жизни.
Итак, возненавидим же свои страсти, отвергнемся от них и изгоним вон из себя, не соглашаясь с ними и призывая на помощь Победителя смерти и ада, Христа Господа. Начнем “куплю деяти”, во всех жизненных ситуациях поступая по заповедям Спасителя.
И тогда мы действительно явимся учениками и последователями о. Иеронима, всякого святого и Самого Христа Бога.
Возлюбим Искупителя нашего и всех искупленных Им, и тогда ни смерть, ни грех, ни злоба и зависть людская, ни все силы адские не возмогут разлучить нас с Ним, чего да сподобимся все мы молитвами святых на Эгине и во всем мире просиявших.
Аминь.
 
ПРИЛОЖЕНИЕ
Воспоминания о старце Иерониме Эгинском
Прошло уже двадцать пять лет с тех пор как я познакомился с блаженным старцем Иеронимом, но на меня произвело такое большое впечатление наша первая встреча, что я помню ее так, как будто она произошла вчера.
Было лето 1960 года. Я приехал в Грецию с группой паломников из Америки. Мы сначала посетили Иерусалим, гору Синай и затем приехали в Грецию, чтобы попасть на Святую Гору. Тогда я был молодым, двадцатипятилетним только рукоположенным дьяконом, и поскольку я некоторое время жил на Святой Горе и в Иерусалиме, то меня взяла группа христианских паломников себе в сопроводителя.
Когда мы приехали в Афины, я позвонил господину Панагосу Патерас (позже монаху Ксенофонту), тогда мне не знакомому, чтобы передать ему приветствия от одного священника из Америки. Хозяйка дома госпожа Катинго Патерас (теперь монахиня Мария Миртидиотисса) сказала мне, что по телефону приветствия не передают, и было бы хорошо, если бы я пришел к ним домой. После долгих поисков я наконец нашел их дом, когда уже село солнце. Там я узнал, что у них на Эгине, в монастыре св. Мины находится больная дочь, и меня стали просить посетить ее (позже блаженную монахиню Ирину Миртидиотиссу). И хотя я сначала не соглашался, поскольку был ограниченное время в Афинах, но наконец склонился к их уговорам, и мы договорились на следующий день съездить в Эгину. Как обычно, госпожа опоздала, и мы были вынуждены добираться на другом корабле, отправлявшимся позже. Она пришла со своей служанкой (теперь монахиней Инуссон) и со множеством корзин, наполненных креветками, инжиром и продуктами.
Когда наконец мы добрались до Эгины, госпожа Патерас сказала мне: “Мы сначала посетим одного старца, я там оставлю некоторые вещи. И затем мы пойдем к св. Мине”. Я ничего не ответил, но видел, что солнце уже клонилось к закату, и возможность вернуться в Афины в тот же день была упущена. Наконец мы взяли такси и, погрузив все корзины и свертки, отправились сначала к старцу, а затем в монастырь.
Здесь следует заметить, что о старце я никогда не слышал. Эгину я посетил впервые осенью 1956 года, когда впервые приехал в Грецию. И я не слышал ничего о старце ни тогда, ни позже. Так что, когда мы ехали с госпожой Патерас, я не ожидал увидеть какого-нибудь исключительного человека. Греция полна монастырей и скитов, так что я думал, что увижу простого старичка. Но какой сюрприз меня ожидал!
Выехав из города Эгин, мы очень скоро оказались рядом с маленьким скитом. Мы достали некоторые вещи из машины и постучали. Вскоре послышались шаги, и дверь открылась. Я увидел худенькую старицу, которая стала нас приветствовать и приглашать войти. По ее речи я понял, что она из Малой Азии. Проходя по узкому коридору, я ощутил умиление. Было чувство, как будто стены, крыша и пол меня встречали с любовью и говорили, что у них живет человек Божий. Мы вышли на внутренний двор — слева келья старца и напротив церковь Благовещения.
Старец тогда был во дворе и что-то мастерил. Вокруг него стояли коробки, столы с инструментами и часам. Уже смеркалось. Первое, что я увидел, это лицо старца, как лик ангельский, как будто луч от его лица вошел в мое сердце и исполнил его умиления. Я прослезился, прежде чем подошел к нему под благословение. Когда я все таки поклонился ему и поцеловал его руку, то заметил, что у него нет левой руки. Из своего чувства умиления я понял, что имею дело не с простым человеком, но богоносным старцем, с человеком, в котором обитает бог. Какой страх меня объял! Страх и трепет, и одновременно радость и веселие. Страх о грехах и радость тому, что я нашел человека Божия, любовь, надежду и утешение. Я поспешил в один угол двора и там тихо плакал. К счастью, старец со мной не заговорил, иначе бы я разрыдался.
Он хорошо знал госпожу Патерас и начал с ней говорить. По его говору я понял, что он из Каппадокии. У меня ком стоял в горле, и я не мог говорить, но лишь стоял в полумраке, слушал и плакал. Госпожа рассказала старцу, что мы проездом и остановились только взять благословение и оставить некоторые вещи, и сказала ему, что я иеродьякон из Америки. Старец ей сказал, что сестра Ирины дважды приходила к нему из монастыря св. Мины и они говорили на духовные темы.
В один момент старец сказал ей:
— Тебя любит Бог, и мы должны его любить.
— В это я не сомневаюсь, но много проблем и скорбей, и семейных и с болезнью.
— Я считаю тебя счастливой. Бог явил на тебя любовь Свою. Хотел бы я быть с тобой знакомым прежде болезни мужа и дочери.
— Зачем, старче?
— Скажи мне, прежде болезней и скорбей, ты делала это? — И он жестом руки изобразил, что красит себе губы.
— Да, я красилась.
— И носила это?
И он указал на уши и на шею.
— Да, и серьги носила и ожерелья.
— И прически делала и в карты играла!
— Да, старче. И в парикмахерские ходила, и в карты играла на вечеринках с подругами, и даже в казино ходила!
— Но теперь как же ты не красишься, и платок на голове носишь, в казино не ходишь, а по церквям и монастырям ходишь?
— После стольких болезней и страданий я бы была безумной, если бы продолжала краситься и ходить на вечеринки с больным мужем, больной дочерью и с другой дочерью со множеством семейных проблем!
— Любит тебя Бог, любит. Потому я и считаю тебя счастливой. Я ни разу в жизни не сказал Богу: “Христе Боже, за что?” — И одновременно поднял свою левую руку, ампутированную до локтя.— Бог забрал у меня руку, я в ней не нуждался. Лучше с одной рукой в рай, чем с двумя — во ад. Да будет так, как хочет наш Преблагой Бог! Он любит меня, и знает, что мне полезно. Да, я ни разу не пожаловался, и не сказал почему Бог забрал у меня руку. Я благодарю Его. За все благодарю Его. И ты благодари. Славь Бога за все.
— Я благодарю, старче, и славлю. Но я человек. Молитесь за меня.
— Все просят меня молиться за них. Я нищий, грешный, и молиться. И теперь я помолюсь о Катине (так он звал госпожу Патерас).
И стоя, он поднял свою правую руку и возвел к небу глаза и со слезами начал молиться:
— Иисусе мой, Сладчайший Христе мой. Я червь, грешник, молю тебя о твоей рабе Катине. Ниспосли твоего Всесвятого Духа в ее сердце, в ее ум и душу. Просвети ее, вразуми, утешь, уврачуй и укрепи. Услышь меня, Милостивый Господи, и не презри молитвы моей.
Закончив молитву, старец повернулся к госпоже Катинго и сказал:
— Господь слышит мою смиренную и недостойную молитву. Итак, Он решает встретиться с Катиной, и берет телефон и звонит. Дзынь, дзынь, раздается звонок.— Говоря все это, старец показывает жестами, как будто берет телефон и начинает звонить.— Телефон звонит, ни ответа. Катины нет, Катина спит. Телефон звонит. Бог зовет: “Катина, дочь Моя, Катина”. А Катина не поднимает трубку. Ее нет, она ушла гулять.
Итак, спрашиваю я тебя, какая польза от всех этих усилий: мне, несчастному, молиться, Господу набирать номер, телефону звонить, если Катина не отвечает?
Все это слушали все мы присутствовавшие и вздыхали, понимая то, что хотел этим сказать старец.
Я еще не сказал ни слова, и старец ничего мне не сказал. Я забился в угол и только наблюдал за происходящим. Тем временем монахиня пошла и приготовила угощение. Она поднесла лукум и воду. Я от чувства умиления не мог ничего в рот взять, лишь влив в себя стакан воды со словами “благословите”. Пока старец разговаривал с госпожой, старица решила заговорить с моим недостоинством. Она спросила, откуда я. Я ответил, что из Америки, но что монахом я стал на Святой Горе. Она спросила с кем я жил на Святой Горе.
— Со старцем Иосифом, в новом скиту.
— С каким старцем Иосифом? С Пещерником?
— Да, с Пещерником. Только год назад он умер.
— А знаешь ли ты о. Арсения?
— Конечно, он теперь наш старец. Он стал преемником старца Иосифа.
— О. Арсений — мой брат. Он постриг меня в монашество.
— И меня.
— Так значит мы духовные брат и сестра!
Тогда старица начала кричать:
— Послушай, старче, этот юноша из монашеской общины старца Иосифа Пещерника. Он знает моего брата, о. Арсения, который сейчас его старец!
Говоря это, старица в сильном волнении заплакала, поскольку не видела брата уже двадцать лет. До войны старец Иосиф и о. Арсений выезжали со Святой Горы и встречались с о. Иеронимом.
Старец, услышав крик старицы, перестал говорить с госпожой Патерас и строго сказал ей:
— Монахиня, успокойся! Услышав о брате, ты кричишь и плачешь, а слыша об Иисусе, ты ни кричишь, ни плачешь! Услышав имя брата, ты тотчас пришла в волнение. Я хочу, чтобы ты слушала и плакала о Господе, чтобы ты Иисуса любила и от одного Имени Его приходила в умиление.
— Но разве, старче, я не люблю Христа? Все мы любим Христа. Но и брат есть брат. И какой брат! Не мирской, а монах, подвижник. Разве мне нельзя любить своего брата?
— Монахиня, Иисуса нам надо любить и Его Одного иметь в сердцах и в мыслях, чтобы услышав имя Иисусово, мы начинали плакать. А не родителей, братьев, родных и друзей, что не принесет нам никакой пользы. Господа Бога твоего люби и Ему Единому поклоняйся.
Тогда старец обратился ко мне со словами:
— Ты еще молод и находишься посреди реки. Куда хочешь, туда и обратишься, на одну или на другую сторону. Согреешься ли ты или замерзнешь, это от тебя зависит. Если твой старец курит, то и ты кури.
— О чем ты говоришь? — спросила старица,— Разве курят отцы на Святой Горе? Разве курят в общине старца Иосифа?
— Монахиня, я сказал,— строго выговорил ей старец и одновременно мягко посмотрел на меня.
И действительно в то время я был посредине реки. Осенью того же года я вернулся в Америку, а епископ, меня приютивший, переехал в Канаду и зазывал меня с собой. К счастью я не последовал за ним, но остался в Бостоне и теперь у нас есть свой монастырь.
Старец Иероним часто говорил слова не понятные или шутливые для присутствовавших, но имевшие глубокий смысл для тех, кому были адресованы. И удивительно то, что старец имел особый дар довести смысл слов до ума того, кому они предназначались, в то время, как другие не понимали, что он хочет сказать. Так, относительно курения — он не имел ввиду старцев Святой Горы и речь шла вовсе не о курении, но я тотчас понял, что он хотел сказать.
Уходя, я подошел под благословение и прошептал:
— Молись обо мне, отче.
Он тотчас сказал:
— Не слышу.
Я повторил свои слова в другой раз громче:
— Молись обо мне, святый старче.
— Я не слышу,— и он сказал мне опять резко.
Я чуть не упал на землю. У меня подкашивались ноги. Я сказал сам себе, значит такой ты грешный, что старец не хочет слушать тебя и молиться о тебе.
— Что с тобой, дорогой старец, разве ты не слышишь? — спросила госпожа Патерас.— Человек просит тебя помолиться о нем!
— Послушай, он монах. Пусть сам молится. Двое село за стол: один ел, а другой смотрел. Кто из них насытился? Конечно тот, кто ел. Если я буду молиться, то я-то насытюсь, но он останется голодным. Но я хочу, чтобы и он поел и не голодал.
Обратившись ко мне, старец сказал мне ласково и кротко:
— Прости меня, я не хотел тебя огорчать. Я не хочу, чтобы ты уходил расстроенным. Я буду молиться о тебе, но и ты молись обо мне, так мы оба насытимся. Идите теперь, да пребудут с вами Христос и Богородица.

Это была моя первая встреча со старцем летом 1960 года. До его кончины в октябре 1966 года я посещал его каждый раз, когда приезжал в Грецию.
Я с первого раза осознал, какое сокровище он был, и питал к нему большое уважение и любовь. Как Филипп Нафанаилу, так и многим советовал поехать познакомиться со старцем. Я нашел многоценное сокровище и хотел, чтобы те, кого я любил, также воспользовались им.
Я с большой любовью относился к господину и госпоже Пападимитриу, и после долгих уговоров мы поехали на Эгину втроем. Старец был очень рад знакомству с ними, обсуждал с господином Алекосом вопросы духовной жизни, а госпоже Марии не уделил большого внимания, сказа ей лишь несколько строгих фраз. Это произвело на меня впечатление. Госпожа Мария была очень чутким и любвеобильным человеком, а господин Алекос хорошим христианином, но связанным заботами, обязательствами...
И однако же старец оценил его душевные качества, поскольку смотрел не на внешность человека, но вглубь его. С этого времени и я стал приглядываться к господину Алеко, и понял, что это человек без лукавства и злобы. И удивительно, что эти душевные качества в нем сразу определил старец.
Госпожа Мария ни сколько не была огорчена тем, что старец не обратил на нее внимания, но радовалась за мужа. В какой-то момент старец повернулся к ней и немного строго спросил:
— Если сегодня или завтра умрет твой муж, что ты будешь делать?
От этих слов госпожа Мария вздрогнула и задрожала, изменилась в лице и начала креститься.
— Ты с детства очень боишься смерти,— продолжал старец,— но ведь все мы умрем. А мы, христиане, верим в воскресение и смерть над нами уже не господствует. Если ты христианка, то почему так боишься смерти?
И действительно госпожа Мария имела необычный страх смерти, так что не могла даже ходить на похороны. Если она видела мертвеца, то потом болела целую неделю. Поэтому на погребальные процессии, даже родных, ходил обычно господин Александр, а госпожа Мария сидела дома, возжигала свечи и молилась. Конечно, знать этого старец не мог, и никто ему о семье Пападимитриу не рассказывал.
После нескольких наставлений о смерти и о вере в воскресение наше посещение закончилось, мы подошли под благословение к старцу и ушли.
На корабле, возвращаясь в Афины, мы говорили о нашем визите. Все мы были полны радости и умиления. Не возможно было уйти от старца без ощущения умиротворения, утешения и надежды.
Господин Алекос сказал мне:
— То, что ты рассказывал нам о старце, нельзя сравнить с самим этим человеком. Мы — твои должники. Если бы кто-нибудь сказал мне, что знает старца, подобного древним святым, то я бы не поверил. Теперь же, уже не из твоих речей, но воочию убедившись, я верю, что это старец — один из древних.

Однажды, когда я был еще молодым монахом и подвизался в сорока милях от Бостона, меня посетил один студент-богослов. Он был из Греции, но учился в Америке. Он рассказал мне много удивительных случаев из своей жизни — видения, чудеса и т.д. Я не знал, что сказать. Он или должен был быть святым(достигшим высот в духовной жизни) или прельщенным. Я, будучи воспитан в Святогорской традиции, был научен, что все видения суть прелесть и не следует предавать им значение или им верить. Но что мне было сказать пришедшему? Что все это от врага? Он посещал священников, епископов, учителей, и все его поднимали на смех, так что он ни с кем больше об этом не говорил. И вот, он услышал, что есть один монах со Святой Горы, и приехал меня посетить. Он казался благочестивым и уравновешенным человеком. То, что он рассказывал, нисколько не походило на прельщение, но дьявол имеет множество ловушек. Сказать, что это от Бога? Но мог ли я знать наверняка? Или сказать, что от дьявола? И этого я не мог сказать с уверенностью. Наконец я сказал:
— Послушай, брат. Я молодой монах и не имею опыта в таких вещах. Я никогда не видел видений или снов и не хотел бы видеть такое, поскольку часто дьявол преображается в ангела света, чтобы прельстить людей. Тебе нужен опытный духовник.
— Не знаешь ли ты кого-нибудь? — спросил он.
— Здесь в Америке, нет. Но в Греции есть один старец с дарами прозорливости, рассудительности и пророчества.
— Как его звать и где он живет?
— Его зовут старец Иероним и живет он на Эгине.
Это было весной 61 года. Летом он поехал в Грецию и нашел старца в его скиту. Он рассказал все в подробностях. Старец молча выслушал и сказал:
— Мне жаль тебя. Видно так слаб ты в вере, что Бог ради того, чтоб ты вовсе не пропал, протянул тебе Свою руку. Блаженны не видевшие и верующие. Да, видно по немощи твоей все это. Молись и внемли себе.
Когда я услышал об этом позже, то подивился рассудительности старца. Одним словом он оберег ученика от гордости.
В другой раз, когда у нас уже было небольшое монашеское братство в Бостоне, с нами связалась одна скорбящая мать, у которой трехлетний ребенок болел раком. Она звонили и писала нам: кто-то рассказал ей о монастыре, и она просила помощи — наших молитв о ее сыне. Время от времени она посылала нам одежонку малыша, чтобы мы приложили ее к мощам и прочли молитвы и отослали ей в надежде на чудо. Мы посылали ей масло от мощей св. Нектария, св. Иоанна Русского и утешали ее , как могли. Она была гречанкой, но родилась в Америке и не знала хорошо греческий язык. Часто она спрашивала нас по телефону, почему ребенок родился с раком и чего ради малыш страдает. Почему Господь попускает страдать невинное создание? Мы отвечали ей, что таковы суды Божии, и мы не Бог, чтобы постигнуть это. Но она спрашивала: “Нет ли человека Божия, который дал бы мне на это ответ?” Мы отвечали, что мы люди грешные и не знаем такого человека. И поскольку она часто нас об этом спрашивала, однажды я ей сказал: “Не траться так на телефонные разговоры. Мы молимся о вас непрерывно, но Бог не слышит нас. Здесь, в Америке, мы не знаем человека, который бы мог ответить на твой вопрос. В Греции есть один старец, на том же острове, что и св. Нектарий, но это очень далеко и он к тому же не знает английского языка.”
Не теряя времени, она села в самолет и отправилась в Грецию, добралась до Эгины, нашла таксиста, кое-как знавшего английский, и поехала в скит старца. Не найдя его там, она вернулась в город и увидела старца на дороге. При помощи таксиста она рассказала старцу о своем горе и о том, что узнала о нем от нас.
Старец сказал ей:
— Ты являешься причиной болезни малыша, поскольку оставила своего законного мужа и взяла другого. И не муж твой расторгал брак, а ты полюбила другого. И чего же ты еще сетуешь? Твой сынок невиновен. Он спасется и будет с ангелами. Но и ты, если захочешь, спасешься. Бог всех любит и всех хочет спасти. Он дает тебе удобный случай покаяться и спастись. Разве до болезни сына задумывалась ты о Боге? Ходила ли в церковь? Крестилась ли? Теперь же ты молишься. И даже в самолет села и такой путь проделала, чтобы поклониться мощам св. Нектария и попросить о помощи. Если б у тебя не было этой боли, то о Боге бы и не вспомнила. Да, теперь, если захочешь, то исправься и будь хорошей христианкой. Твой малыш к Богу пойдет, он не останется больше в этом бренном мире, но ты не печалься. За все Бога благодари и прославляй.
Когда она вернулась, то позвонила мне и рассказала о своей встрече со старцем. Немного спустя умер ее ребенок, как о том ей сказал старец. И как мог я, грешный, знать о жизни этой женщины!

Когда я был у старца, то слышал его рассказ о своем старце Мисаиле и о других святых людях, с какими ему приходилось встречаться.
Мисаил был женат и имел семью. Но он достиг такой высоты в молитве, что каждый четверг уходил ночью из села и поднимался на одну из окрестных гор, которые все были усеяны развалинами древних монастырей и маленькими часовнями. Когда восходило солнце, он был уже на одной из вершин, и там, в какой-нибудь часовне, он стоял с воздетыми к небу руками до заката солнца, не двигаясь с места и не опуская рук. Так он исполнял слова псалмопевца: “От стражи утренния до нощи да уповает Израиль на Господа.”
Слыша это, мы дивились тому, что до нашего века дожили люди с такой любовью к Богу и молитве. Мне пришел на память святой Арсений Великий, стоявший с вечера до утра с воздетыми руками, и святая Ирина Хрисоволаиду, которая пребывала в молитве с поднятыми руками по десять-пятнадцать часов, так что бесы из зависти называли ее “Ирина-деревяшка”(по-гречески, “Ирини-ксилини”).
Мисаил имел столько умиления и плача во время молитвы, что часто со слезами вытекала и кровь. Часто, когда старец рассказывал нам о Мисаиле, то спрашивал:
— Как мог необразованный человек с Востока, не знавший греческого языка, без книг, достичь таких высот в умиленной молитве?
Мы не знали, что ответить, и отвечал сам старец:
— Усердием! Он был усердным. Услышав слово в церкви, строчку из псалмов, он тот час исполнял их. Он не ленился. Он не оставлял на завтра то, что мог сделать сегодня. Так с помощью Божией(ведь без Бога мы ничего не можем сделать) он достиг того, чего достиг. Бог дает благодать свою тем, кто настойчиво ищет ее.
Старец рассказывал и об о. Иоанне, который служил с таким умилением, что все присутствовавшие плакали, и когда кончалась служба, то пол церкви от слез был мокрым.
Некоторым это могло показаться невероятным, но я, слушая старца, вспоминал свою бабушку (Марину паломницу) и других беженцев из Каппадокии, которые собирались у бабушки и, вместо бесед и застолий, начинали плакать со вздохами и всхлипываниями о Распятом Господе. Их глаза превращались в источники слез, и они совершенно отрывались от окружающего мира, переносясь мысленно к Голгофе и ко Гробу Господню. В эти моменты их ничто не могло отвлечь от молитвы, можно было легко войти в комнату, взять что-нибудь и уйти, они не замечали ничего, таково было их внимание и умиление в плаче и молитве.
Однажды старец Иероним спросил меня:
— Как ты, юноша из Америки, приехал в Грецию и стал монахом?
Я рассказал ему о своей бабушке Марине, которую, как оказалось, знал и старец.
— Ну, раз ты вырос с моими соотечественниками, тогда понятно, что ты стал монахом. Они все были очень благочестивые люди: постились, молились со слезами, подвизались ради спасения. В сравнении с Грецией наши деревни походили на монастыри. Нельзя было услышать мирских песен на улицах и в домах христиан. Если бы какой юноша дерзнул пропеть мирскую песню, то тотчас старшие сказали бы ему “грех, грех!” и начали бы петь духовные песнопения. Пожилые сложили на турецком диалекте песни с духовным содержанием — о житии св. Алексия человека Божия, о жертвоприношении Авраама. Так что девушки, когда работали, напевали эти умильные песни, и вместо того, чтобы помышлять о чем-то суетном и грешном, думали о душеспасительных вещах.

Старец Иероним был благодатным человеком, обладавшим незаурядной мудростью. Будучи анатолийцем, он говорил часто афоризмами. Когда среди посетителей оказывался богослов, то старец, обращаясь к нему, говорил:
— Ты богослов, буквы выучил. Страха Божия нет, — лишь название приобрел.
То есть, изучающий богословие непременно читает много, но если при этом нет страха Божия, то он лишь имеет название богослова и не знает сущности богословия.
Часто он спрашивал приходящих:
— Ты доволен собой?
Если посетитель не знал, что ответить, колебался или отвечал утвердительно, то старец говорил:
— А я не доволен собой. Очень многое мне еще нужно исправить.
Слушая это, посетитель и не хотя вздыхал, обличаемый своей совестью.
Если кто-то говорил старцу, что такой-то человек хорош, то слышал в ответ:
— Да, хорош, но может и лучше стать. А от хорошего до лучшего надо пройти много ступеней. Да, всегда мы можем стать лучше.
Старец был очень внимателен к своим словам и никогда не говорил бестолку. И хотел, чтобы все его посетители были такими.
Однажды некто сказал об одном человеке, что он святой. Старец тотчас возразил:
— Ты что, Бог? Только Бог знает, кто свят. Ты же не говори так легко, что тот или иной свят, ведь ты не знаешь сердечные расположения. Если он свят, то Бог это откроет, если захочет. Ты же не говори так.
— Прости, старче. Поскольку умерший был благочестив и усерден в подвигах(речь шла об одном афонском монахе), и умер хорошо, то я и назвал его святым. В сравнении с нами он святой.
— Послушай. Одно дело — относительно и другое — действительно. Ты не говори. Бог весть, Он и рассудит, кто свят, а кто — нет.
По своему внешнему виду старец всегда выглядел неряшливым и непричесанным, в заплатанной одежде и старых туфлях. Он дал обет, как сам говорил, не носить новую одежду, но лишь изношенную и заплатанную.
— Когда я был молодым, то жил в большой нищете, — рассказывал он мне. — Особенно в Иерусалиме и первое время на Эгине. В Иерусалиме мне не дали служить дьяконом, поскольку у меня было малоазиатское произношение, и у меня часто не было хлеба насущного, тогда мне приходилось просить милостыню по дорогам, чтобы не умереть от голода.
Говоря это, он развернул свой платок и заплакал, как будто просил милостыню.
— Хороша бедность, поскольку учит смирению. Когда я даю что-нибудь, то мое я возносится, но когда я бываю вынужден протянуть руку и просить у других, тогда смиряюсь.
Как забыть эти слова старца! Ведь то, что он говорил, не было отвлеченностью, но основывалось на жизненном опыте, и когда с подобной ситуацией сталкиваешься на деле, то осознаешь всю глубину его слов.
Позже, когда он перед войной ушел из больницы и поселился в Благовещенском скиту, то избрал добровольно нищету. Тогда он и дал обет не носить больше новых вещей, и ел он очень мало, во всем следуя назиданиям аввы Исаака Сирина. Можно даже сказать, что старец Иероним Эгинский стал воплощением слов аввы Исаака: он не мог, прямо или косвенно, не коснуться учения аввы Исаака в своей беседе. Авва Исаак стал его дыханием и жизнью. Поэтому и те, кто посещал старца, чувствовали, что попали к одному из древних пустынников первых веков христианства. На старце Иерониме исполнились слова св. Иоанна Златоуста, что “не место, но образ жизни” делают христианином или монахом. Ведь, хотя он и не жил в пустынях Палестины, Египта, Сирии и Месопотамии, а на Эгине, но в сердце и уме своем он был жителем пустыни, один на один с Богом.
До того старец был неухожен, что часто у него гноились глаза, что его нисколько не волновало, и он даже не замечал этого. Однажды, когда я был у старца, к нему пришел какой-то представительный человек. И пока мы разговаривали со старцем, вошла в келию старица Евпраксия и стала приводить его в более или менее приличный вид. Она забрала у него скомканный платок и дала ему чистый, затем она попробовала прочистить ему старым платком глаза, как заботливая мать. Но старец воспротивился этому, говоря:
— Монахиня, тебе это мешает? Мне тоже не мешает. Оставь, оставь.
Затем он обернулся ко мне и сказал:
— Монахиня хочет сделать меня красивым. Куда ей понять, она женщина. Хочет, чтобы наружность была привлекательной, а я хочу, чтобы внутри было красиво. Мы должны душу украшать, нашего внутреннего человека. А тело не за чем.

Старец имел особый дар передавать другому свою мысль множеством способов со свойственной ему простотой, так что его слова запечатлевались надолго в памяти. Время от времени он брал свой платок, который всегда носил в правой руке, и держал его за один конец перед лицом своих слушателей. Если рядом случайно оказывалась “монахиня”, то в испуге бедняжка бежала искать чистый платок, чтобы мы не смотрели на грязный. Она забирала у старца старый платок и давала ему в руки  чистый, ругая его за то, что он показывает грязный платок посетителям. Он же оставался невозмутимым, и, показав нам хорошенько платок, отпускал его упасть на пол.
— Конечно, — говорил кто-нибудь из посетителей, — он упал, поскольку Вы его отпустили.
— Так же и мы. Если б нас не держала твердая рука Всевышнего, то мы бы упали прямо в грязь лицом. Никто бы не выстоял. Если бы нас оставила благодать Божия, то все бы мы пали. Никто пусть не гордится своей мудростью, своей бдительностью. Сии на колесницах и сии на конях, мы же во имя Господа нашего призовем и спасемся. Не хотящий и спешащий спасается, но по благоволению и милосердием Божиим. Без Бога мы ничего не можем сделать. Всуе строить, всуе стеречь, если Господь Бог наш не созиждет и не сохранит. С Богом и невозможное возможно. Да, если мы отпускаем платок, он падает. И если сладчайшая благодать Спасителя нашего оставит нас, то мы погибнем, никто не спасется. Всегда будем стремиться к нашему Отцу Небесному! Всегда будем держаться за крепкую руку Христову, и Он нас поддержит.
Однажды я приехал в Грецию и остановился в одном доме в центре Афин на несколько дней. Хозяева дома были очень гостеприимные люди и всегда принимали к себе клириков и монахов со всей Греции. За неделю до моего приезда у них останавливался один афонский духовник. Хозяйка дома сказала мне:
— Что и говорить. Как велика духовная любовь! Ее не сравнить ни с чем. Ни дети, ни родные по крови не имеют такой любви, как духовные люди. На прошлой неделе был у нас такой-то старец с Афона и за несколько дней перед отъездом он получил письмо от своего послушника, который писал ему, что с того времени, как старец уехал, все помрачилось в келье, как при солнечном затмении все стало темным и мрачным. Послушник писал, что для него старец является духовным кислородом, без которого он и вздохнуть не может, и многое другое. Я была поражена силе любви, какую имеют духовные люди. Мы, живя в миру, и у детей своих не видим такой любви. Старец, как только получил письмо, прочитал его нам в назидание и, поскольку оно нам понравилось, то он оставил нам его на память. Я принесу его тебе прочесть.
Женщина принесла мне письмо. Я прочел его: похвалы мне показались немного преувеличенными, но я сказал себе, что верно я не настолько духовен, и поэтому письмо не произвело на меня должного впечатления. Видно вырос я за границей и не чувствую силы греческих выражений. Но я ничего не сказал хозяйке, чтобы не расстраивать ее.
Через несколько дней я, как жаждущий олень, поскакал на Эгину к старцу. Поклонившись мощам св. Нектария, я отправился в скит, чтобы провести со старцем несколько часов и вернуться в Афины. Как только я подошел ко старцу под благословение, он сказал мне:
— Однажды, когда я жил еще в Малой Азии, то поехал в Константинополь. Я был тогда дьяконом Василием. Я сходил в патриархию, поклонился мощам св. Евфимии и св. Соломонии, сходил к Живоносному Источнику и прошел по церквям. Внутренний голос говорил мне, что здесь в столице я найду опытных духовников, ведь если у нас в Каппадокии, без отеческих книг и церковного образования, есть некоторый духовный опыт, то каков он должен быть здесь, в столице, где святых отцов читают в подлиннике. Я ходил туда и сюда, искал, стучал, увы!, не было никого, кто бы хоть отчасти походил на наших подвижников. Многие даже смотрели на меня с подозрением, как на прельщенного, когда я спрашивал их о сердечной молитве. Я был очень разочарован, и душа моя болела. Я сел и в слезах написал письмо моему старцу Мисаилу в Гельвери, описывая ему все, что видел в Константинополе: литургии, где сослужило несколько епископов, с изумительным пением, источники, церкви, святыни... Я написал ему, что возжаждал. Как псаломский олень, найти человека, с которым бы мог поговорить на духовные темы, и не нашел. Так, где я  ожидал увидеть особо духовных людей, я не нашел никого. Я написал: “Такого человека, как ты, я не нашел”. Немного спустя я получил ответ. Он писал по-турецки: “Возлюбленное мое чадо, дьякон Василий, сердечно приветствую тебя. Я получил твое письмо. Ты, чадо, вздумал ввергнуть меня на дно адово, но я представил пред собой все грехи мои и не поколебался. Если ты еще раз напишешь мне, что не нашел другого такого человека, как я, то я больше не буду тебе писать и не стану молиться о тебе, и память о тебе изглажу из сердца и ума моего”. Такие люди были раньше. До того они были бдительны. Ради сохранения себя от гордости они прибегали к суровости и строгости. Теперь же духовники радуются похвалам, гордятся ими, забывая о том, что “хвалящий монаха, предает его сатане”. Я лишь одно искренне свое чувство описал моему старцу, чтобы выразить ему свое разочарование, а от тотчас, во избежание гордости, вспомнил все свои грехи. Своим ответом он научил меня избегать душевредной гордости и хвастовства. И как забыть таких наставников!
Говоря это, старец плакал, вспоминая своего блаженного духовника и наставника Мисаила. Я же был совершенно ошеломлен, ведь я ни слова не сказал ему о письме, прочитанном мною в Афинах. Но и не нужно было что-либо говорить, поскольку он сам все знал. Он ждал меня, чтобы рассказать мне этот случай из его жизни и таким образом сохранить и меня от опасности похвал и гордости. И как, скажу я в свою очередь, забыть такого отца и наставника!
Однажды, когда я был у старца, к нему пришел юноша со своей молодой женой. Из беседы я понял, что он знал старца и раньше и теперь, женившись, привел свою супругу в первый раз к старцу за благословением. Стояло лето и было очень жарко. Супруги были в одежде с коротким рукавом, хотя в остальном выглядели очень благопристойно. Когда они подошли под благословение, старец сказал молодому человеку:
— Видно жена тебя очень любит.
— Откуда это видно? — спросил юноша.
— Вижу короткие рукава у тебя и у жены твоей. Из большой любви она сделала то же, что и ты.
Они оба покраснели, и юноша сказал:
— Но ведь сейчас лето, старче. Очень жарко.
— Но и для меня лето, но я не снимаю своей одежды, не ношу коротких рукавов. Ты глава и учитель в своей семье. Если ты будешь скромен, то и она. Ты правишь, что захочешь, то и будет.
Таков был старец. Он не оставлял ничего незамеченным, но всегда с любовью делал свои замечания, находчиво и с юмором.
Затем он сказал молодым:
— Я не хочу вас расстраивать. Не хочу, чтобы вы уходили печальными, но как духовник я должен говорить вам то, что послужит ко спасению ваших душ.
Затем он дал им множество замечательных наставлений. Старица принесла им угощение, и затем они ушли. Во все время их пребывания старец не просил меня выйти во двор или пройтись до церквушки, видно, он удержал меня рядом, чтобы и я послушал его наставления. Думаю, что юноша и его супруга никогда не забудут его слова.

Старец считал священство большим достоинством и тяжелой ответственностью, поэтому он редко убеждал юношей принять священство. Сам старец после того, как стал священником, служил очень недолго (по мнению некоторых всего сорок дней). Он видел что-то во время службы, испугался и перестал служить. Но он исповедовал. Через несколько лет ему ампутировали руку, так что, если б он и захотел, то не смог бы служить. Однажды он сказал мне:
— Когда меня рукоположили во священники, я одел огненную ленту себе на шею. Приходят люди исповедоваться, и все, что они говорят мне днем, по вечерам бесы рисуют в моем воображении. Увы, тяжела епитрахиль.
В другой раз он сказал мне:
— Мир горит! И за границей и здесь разгорелся большой пожар. Весь мир, вся поднебесная превратилась в печь горящую. Блажен ты и те, кто с тобой. Как три отрока в пещи огненной, так и настоящие монахи и христиане в современном мире. Только соблюдайте хорошо правила монашеской жизни. И как три отрока сохранились без вреда, так и вы сохранитесь благодатью Христа Бога нашего.
Старец очень любил монашество, и часто со слезами побуждал многих мужчин и женщин принять постриг.
Часто он говорил посетителю:
— Ты хороший человек. Хотел бы я знать тебя раньше, тогда бы я сделал тебя монахом. Теперь ты женат, так что монахом не станешь. Но все же не оставляй молитвы. Бог всех любит. Заботься о своем спасении. Лень — ужасная вещь.

В последние годы жизни старца в церковной печати появлялось много сведений об архиереях и клириках. Одних возводили, других низводили. И никогда старец не говорил об этом, как будто он жил на другой планете. Только духовные слова можно было услышать из его уст. Если же кто-то дерзал заговорить о мирских новостях, старец притворялся, что не понимает, о чем речь, и он тотчас переводил разговор на самоосуждение и контроль над собой. Так что посетитель понимал свою ошибку. Только однажды старец прекратил молчание и высказал свое мнение о происходящих событиях. Это было, когда патриарх Афикагор молился вместе с папой в Иерусалиме и через год после этого снял анафему 1054 года. Тогда старец сказал:
— Много зла изойдет из этой главы, много бед для Церкви.
Многие люди, знавшие старца, замечали, что он не любил говорить на церковные темы, исполняя наставление св. Исаака Сирина, что подтверждает следующий случай.
Однажды одна госпожа, которая прежде отмечала праздники по двум стилям, решила наконец праздновать только по старому, о чем и сказала старцу.
Он спросил ее:
— Разве я когда-либо говорил тебе о новом и старом стиле?
— Нет, старче.
— Разве не сама ты решила это?
— Да, я сама.
— Ну, тогда будь внимательна, поскольку не человеку, но Богу ты дала обещание. Никогда больше не празднуй по новому календарю. Никто тебя не принуждал, ты сама поняла и решила. Завтра, если сын свой скажет: “Мамуля, сегодня Рождество или именины по новому стилю, что ты ответишь? Конечно ты скажешь, нет, сынок, еще не наступило Рождество. Церковь еще не празднует. Один календарь был издревле, без поправок и добавлений.
Старец понимал, что не будет пользы от богословских споров и прений, и подвизался в посте и молитве. Иначе это и другим не принесло бы пользы и самого его лишало тишины. Но иногда, когда он чувствовал, что беседа может пойти на пользу слушающем, то говорил человеку и об этих церковных вопросах. Во всех же остальных случаях, он только хотел возбудить в своем собеседнике любовь ко Христу, имея которую, каждый мог уже сам разрешить для себя все церковные вопросы. Но сама его молчаливая твердость в вопросах веры является для нас самой яркой проповедью. И хотя, есть люди, пытающиеся убедить нас, что старец Иероним был вне церкви, поскольку не состоял в общении с новостильниками, но мы ответим: “если Сладчайший наш Иисус сопричтет нас грешных с такими отцами, как старец Иероним, то этого нам и достаточно”.
Старец говорил:
— Тот день, в который ты не обрел в сердце твоем Христа посредством молитвы, считай погубленным. Он больше не вернется. Каждый день старайся обрести пречистые ноги Иисусовы, удержать их и умыть слезами. Если день прошел, а Христа ты не встретил, то погубил ты время, нанес себе ущерб и остался голодным.
Часто он повторял:
— Не забери меня, Христос мой, Сладчайший Иисус, прежде, чем я весь не стану твоим.
Также он говорил:
— Когда ты хочешь вырыть колодец, то не оставляешь места, лишь раз копнув лопатой, но трудишься изо дня в день до тех пор, пока не найдешь воду. Так и с молитвой. Каждый день надо трудиться, копать: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя; Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя. Этим копанием твой ум будет стучать в сердце, пока не обретет источник — воду животную, вводящую в жизнь вечную.
 В 1966 году, когда я узнал, что близка кончина старца, то посещал его много раз летом один и с другими. Однажды он спросил меня:
— У тебя есть посох?
— Да, старче, у меня есть одна святогорская палка, которую сделал мне один монах — зилот, но я не ношу ее, поскольку еще молод. Но когда я приезжаю на Афон и мне приходится много ходить, то я пользуюсь ею.
В действительности мне нужна была трость, поскольку у меня были сильные боли, но в 1966 году я еще не знал об опасности, поскольку не ходил к врачам. Позже я убедился, что у меня было воспаление костного мозга в левом боку. Но я был молод и стеснялся ходить с тростью, боясь, что люди будут думать, что я из гордости ее ношу. Старец сказал мне:
— Возьми мою. Я ее тебе даю.
Я засмущался и сказал:
— Спасибо старче, но не надо мне ее уступать.
— Мне она не нужна больше, — ответил он, — а к тому же, у меня есть и другая. Тебе пригодится.

Старец часто говорил своим посетителям следующие святоотеческие слова: “Нет ничего страшнее, чем изменчивость людей.” И тотчас обрисовывал всю неустойчивость нашей природы:
— Я встаю утром, все сияет: солнце светит снаружи и внутри, сердце мирно, всех и все я люблю. Славлю Бога за все. Подходит полдень и начинает хмуриться. Меня раздражает то, меня раздражает этот. Наступает вечер, и все темно.
Все меня раздражает. Приходит ночь и меня охватывает отчаяние: никого и ничто я не люблю, ничто меня не радует. В душе смятение. И все это за один день! Да, очень изменчив человек. И не за день только, но и за час может произойти такое изменение. За минуту может измениться человек.
Когда же старец видел, что посетитель расстраивался от таких слов, осознавая свое непостоянство, то говорил:
— Не хочу, чтобы ты уходил расстроенным. Крепись. Только ангелы не падают и не изменяются на худшее и только демоны не могут покаяться, но мы, люди, и падаем и встаем, грешим и каемся. Авва Исаак говорил, что в этом непостоянном мире нет совершенства: все изменчиво. Но дерзай! Ведь если человек может измениться к худшему, значит, может измениться и к лучшему, может образумиться, покаяться, смириться. Если изменение бывает на худшее, то бывает и на лучшее. Случается то, что мы хотим, все в наших руках. Молись за того, кто изменился на худшее. У нас, христиан, есть Любящий Бог Помощник, ангелы, Пресвятая Богородица, все святые нам в помощь. Никто пусть не отчаивается. Никто да не теряет надежды. Все мы, если будем уповать на Бога, то спасемся.

Однажды старец сказал мне: “Я хожу в город покупать рыбу или по делу и затем возвращаюсь в свою келью. По пути у меня появляются помыслы, порой и скверные, поскольку “от юности моея мнози борют мя страсти”. Тогда я говорю символ веры и тотчас все помыслы исчезают. Делай и ты также.”
 Когда я услышал эти слова от старца, то хорошо их запомнил. Прежде я всегда при появлении помыслов говорил усиленно Иисусову молитву или “Да воскреснет Бог,” как научили меня старцы со Святой Горы, и получал от этого помощь в брани. Но после слов старца “делай и ты также,” я по послушанию стал произносить символ веры и хотя уже прошло много лет, каждый раз, когда я произношу “Верую” со вниманием во время мысленной брани, тотчас помыслы отрезает как ножом. Видно, что символ веры очень сильная молитва, а не простое изложение того, во что мы веруем, и потому она сильно пугает бесов, являясь исповеданием Православной веры.
Однажды было несколько человек у старца, и он сказал нам:
— Время от времени ко мне приходит одна благочестивая христианка, чтобы послушать слово Божие. Обычно она не говорит, но лишь слушает и уходит. Она идет к себе домой, чтобы постараться исполнить услышанное. Через год она пришла и сказала мне:
— Старче, я болею.
— Скажи, что у тебя болит и мы найдем лекарство, — сказал я.
— Нет, старче, ты не понял, не тело у меня болит. Не знаю, как и объяснить это. Что-то изменилось во мне. Прежде, когда я смотрела на мужа и на ребенка, то умилялась и плакала от радости. Что-то трепетало во мне, я с радостью готовила, шила им одежду, заботилась о них. Теперь все изменилось. Я гляжу на мужа, на сына и не умиляюсь, не трепещу. Я не перестала заботиться о них и свои обязанности я продолжаю исполнять. Я их люблю, но не трепещу, когда думаю о них или гляжу на них. И я больше хотела бы побыть одна.
— Когда ты одна, то где находишься умом? О чем думаешь?
— Я нахожусь на Голгофе. При снятии со креста и плачу вместе с Богородицей и мироносицами.
— Послушай, сестра моя, у тебя хороший недуг. Тот, кто имеет сердечную боль о Христе Иисусе, тот, кто жаждет Бога, унаследует жизнь вечную. Смерть не пожрет его. Ты уже в раю находишься.
Слушая это, я осудил свою худость и прослезился, ублажая ту женщину, которая в простоте своей говорила, что заболела. Я вспомнил одного старца на Святой Горе, который часто повторял: “Я болею, я страдаю!”, и когда спрашивали, что вызывает его боль, он отвечал “Бог.” Воистину хороша и спасительна эта боль в человеке. Дай Бог всем нам иметь такую болезнь.
Опять я вспомнил о своей “хачжи-яя”, бабушке в Америке. Сколько раз, когда она сидела на своем диване, можно было услышать ее причитания: “ах, Иисусе, Господи! Увы, увы, Пресвятая  Госпожа Богородица” — и тогда как из двух источников, из ее глаз начинали течь слезы. И тот, кто не знал о ее внутреннем делании, мог бы подумать: “Что случилось с этой старушкой? Может кто-нибудь ударил ее, раз она так неутешно плачет?” Блаженны плачущие ныне, ибо они утешатся. Блаженны сеющие слезами, ибо они пожнут радостию в День он.

Однажды приехал старец в Афины, что было крайне редким событием. В то же время и я оказался в Греции. Я остановился в доме у монаха Ксенофонта (в миру Панагоса Патераса) и сидел в подвале, где находилась келья их блаженной дочери монахини Ирины Миртидиотиссы. Вдруг мне объявляют, что старец Иероним находится наверху в приемной. Это мне показалось невероятным. Я поспешил подняться и что же я вижу: старец и старица Евпраксия сидят в приемной. Какая радость, какое благословение! Пришла и хозяйка дома, госпожа Катинго(теперь монахиня Мария Миртидиотисса).
Старец сказал нам:
— Я приехал в Афины и мы решили навестить вас.
После обычного угощения мы проводили старца из трапезной через приемную по центральной лестнице на второй этаж, где была домовая церковь Благовещения. В каждом помещении были иконы: в трапезной гостеприимство Авраама, в приемной — огромная икона Богородицы Владимирской с лампадами. Перед каждой иконой старец крестился и одобрительно смотрел, хотя ко всему остальному показывал явное нерасположение:
— Не одобряю, не одобряю. Слишком роскошно! Грех. Какая польза во всем этом,— говорил он.
— Верно, старче,— отвечала хозяйка дома,— но когда мы строили его, то не знали об этом. Если бы мы строили его сегодня, то все выглядело бы по другому.
Наконец мы поднялись на второй этаж, в церковь. Как только мы вошли внутрь, его лицо засияло. Глаза стали радостными, как у ребенка. Церковь, хотя и была маленькой, но выглядела очень благолепно. Она была расписана Фотием Контоглу. Тотчас старец сказал:
Одобряю, одобряю, очень одобряю!
Я открыл царские врата, там была фреска причащения Апостолов. Госпожа Катинго предложила ему зайти в алтарь. По какой-то причине старец не хотел входить. Она стала упрашивать его, и даже заталкивать в алтарь. Тогда старец сказал ей:
— Ты хочешь, чтобы я вошел и благословил его. Но что может быть больше, чем то благословение, какое сам Христос, Великий Архиерей, Приносящий и Приносимый ради нашего спасения на каждой литургии дает?
Наконец, он вошел в алтарь, приложился к Святому Евангелию, ко кресту и престолу. Он, улыбаясь, сказал:
— А! Потому Катина хотела, чтобы я зашел в Алтарь, поскольку там лежит золотое Евангелие и золотой крест!
— О, нет, старче, это мне и в голову не пришло,— ответила госпожа Катинго.
— Хорошо, хорошо,— повторял старец,— одобряю, одобряю!
Теперь даже очень одобряю. Дом не одобряю, в нем много гордости, много ненужных расходов. Но церковь очень даже одобряю.
Отдавать Христу лучшее. Самое дорогое и ценное должен человек посвящать Богу. В церковь все должно сверкать и светиться. Наши византийские предки имели большую любовь к Богу, поэтому и построили столько церквей и монастырей, и украсили их мозаиками.
Затем он повернулся к старице Евпраксии и сказал:
— Монахиня, давай споем “Достойно есть” Богородице.
Он начал петь умиленным вторым гласом “Достойно есть”, а старица держала исон. Какое это было пение! Сколько умиления! Каждое слово он произносил отчетливо, прилагая к тексту песнопения свои неизглаголанные сердечные воздыхания. Он стоял рядом с иконой Богородицы в иконостасе, и, пока он пел, из его глаз потекли слезы. Все мы присутствовавшие тоже плакали, и было такое ощущение, что старец стоит и поет не перед иконой Богородицы, но перед самой Царицей Небесной.
Когда старец закончил, мы спустились в подвальный этаж, где был скит блаженной матери Ирины Миртидиотиссы. Старец опять очень обрадовался. Все было красиво и аккуратно. Две-три кельи, маленькая трапезная, кухня, библиотека со множеством духовных книг, икон, святыни.
Немного передохнув, мы вдвоем со старцем пошли к старцем пошли к старшей дочери семьи Патерас. Каллиопии. Пока мы шли, я хотел задать старцу один личный вопрос, но постеснялся это сделать и лишь произнес его в уме. Каково же было мое удивление, когда в ту же секунду старец дал мне на него ответ!
Пока мы сидели у Каллиопии за кофе, старец рассказал, как спросили однажды у верблюда, почему у него такая кривая спина, и верблюд ответил: “Почему вы смотрите лишь на спину. И шея моя кривая, и ноги, и нос и вся морда. Все у меня кривое! И есть ли у меня что-нибудь ровное и красивое? А вы только смотрите на мой горб”.
И спросил старец:
— А у нас есть что-нибудь прямое?
Разумеющий да разумеет.

В один из визитов старца посетил парализованный человек Василакис Лепурас в сопровождении помогавшего ему юноши. Как рад был старец их приезду, только, что не хлопал в ладоши как ребенок.
Он сказал Василакису:
— Я завидую тебе! Если бы было возможно, то я отдал бы тебе мое тело и забрал бы твое. Какой венец готовит тебе Христос! Только терпи как Иов и за все благодари Сладчайшего нашего Иисуса.
Затем он обернулся к другим посетителям и сказал:
— Кто помогает ему и поддерживает, того поддержат ангелы в День судный.
Когда старец преставился, мы в Америке стали служить панихиды и ежедневно поминали его на литургиях и молились о нем по четкам. Когда наступил сороковой день, мы после литургии стали петь поминальные песнопения. Когда мы дошли до “Благословен еси Господи”, стали сами собой раскачиваться лампады перед иконами, подобно тому, как мы раскачиваем их во время полиелея. Все присутствовавшие видели это. У нас было такое чувство, что старец был с нами и хотел отблагодарить нас за молитвы и оповестить, что его душа обрела нескончаемую радость.

Пока старец был жив, каждый раз, когда я посещал его, то не мог удержаться от слез, все время нося с собой платок и вытирал им глаза. Я часто говорил себе, что в этот раз не стану плакать, сдержу себя, ведь со мной иногда приезжали и другие посетители, и что они могли бы подумать, видя плачущего монаха. Но, сколько я не старался, ни разу не мог сдержать слез: лишь только увижу умилительное лицо старца, сразу начинаю плакать безутешно. Поэтому я все время тер свои глаза или же закрывал их руками. Однажды старец спросил старицу Евпраксию:
— Что это он все время трет свои глаза?
— У него болят глаза, старче, и поэтому он их трет,— ответила она.
Тогда он обратился ко мне и сказал по простоте своей:
— Я знаю хорошего окулиста в Афинах, сходил к нему. Ты еще молод и тебе нужно зрение. Я уже стар, не вижу, не слышу хорошо, но мне уже и не надо. Достаточно и того, что я вижу и слышу. Иногда, слушая, что мне говорят люди, я ублажаю слепых и глухих, которые не слышат и не видят дела мира сего.
Старец преставился. Я приехал в Грецию и вместе со старицей Марией Миртидиотиссой отправился на Эгину, чтобы посетить его могилу и увидеть опять его келью. Я говорил себе — на этот раз, поскольку я не увижу лицо старца, то не заплачу. Но как я ошибся.
Как только мы приехали к скиту старца и постучались, нам открыла старица. Увидев нас, она заплакала и сказала:
— Где теперь наш старец, так вас любивший? Ушел, и я осталась одна, чтобы зажигать лампаду на его могилке.
Услышав это, старица Мария заплакала, но я сдержал себя. Мы пошли на могилу. Как только я увидел крест и мраморную плиту, то не выдержал и заревел безутешно. Я плакал так сильно, как моя бабушка хатжи-яя Макрина, когда я был еще маленьким. Тогда я так живо ощутил присутствие старца, как никогда прежде при его жизни. Я прислонился к мраморной плите, как к груди старца и плакал навзрыд, так, что обе монахини забыли о своем плаче и стали укорять меня, говоря, что нельзя так плакать. Они тянули меня в келью к старцу. Наконец мы вошли во внутренний двор, неутомимая старица Евпраксия принесла угощение, и монахини начала вспоминать о старце. Я, как в первый раз, когда увидел старца, не мог ничего в рот взять, в горле стоял комок, и лишь сидел я, слушая как бы издалека беседу монахинь, и время от времени утирал глаза. Так ни разу не смог я посетить старца, чтобы не расплакаться.
Пока еще жив был старец, я часто говорил себе, что следует спросить его о том и о сем. Но, приезжая к нему, все мои мысли разбегались и я не мог вспомнить то, о чем хотел спросить. Так и в первое время после его кончины, я часто укорял себя, что не спросил его о том и о другом. Но теперь во мне воцарилась радость и умиротворенность в осознании того, что все, слышанное мной от старца, было сказано по его выбору, по внушению свыше, без моей воли. Я лишь слушал, как Моисей и израильский народ на горе Синайской. Но все то, что он сказал мне, осталось незабвенным в уме и сердце, так что его наставления я и доныне использую во многих жизненных ситуациях. Его слова были подобны доброму семени, которое приносит множество плодов тем, кто примет его в свое сердце.
Время от времени я ощущаю живое присутствие старца, конечно без видений и образов, которое утешает и укрепляет меня. Сладчайший наш Иисус обещал не оставить нас сиротами и в великий день Пятидесятницы ниспослал Святого Духа и с тех пор Он, Христос и Спаситель мира всегда ощутимо с нами в святой евхаристии и других церковных таинствах, в молитве, в святых иконах и во множестве других способов и средств. В ночь, когда Господь был предан в руки беззаконников ради нашего спасения, Он молил Своего Отца Небесного, чтобы все верующие в Него соединились с Ним. И Его молитва была исполнена. Потому так и ощутимо присутствие святых в жизни Церкви, ведь в Богочеловеке Иисусе, Который Вездесущ, и они становятся близкими каждому из нас, незримо присутствуют рядом с нами. Потому так ощутимо и присутствие старца Иеронима для тех, кто знал его или призывает его.
Да дарует нам наш Сладчайший Иисус молитвами преподобного старца Иеронима всегда ощущать это присутствие и соединит нас верой с Собой и друг с другом.
Аминь.
Архимандрит Пантелеимон
старец Преображенского монастыря в Бостоне.