В Гранаде всё спокойно. Глава Третья

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Предыдущая глава здесь (http://proza.ru/2011/09/26/17)   
   
    14.
    Морайме хотелось провалиться сквозь землю. Но сделанного не воротишь, слова были произнесены, что поставило ее перед ужасным выбором: рассказать всю правду и натолкнуться на стену непонимания со стороны собственного мужа, или валять дурака, делая вид, что она ничего особенного не сказала. Самое страшное, что на принятие решения у нее было несколько мгновений, ведь замешательство и попытки уйти от ответа – это тоже ответ, причем самый худший. Она отлично знала, что Боабдил был не дурак, управлять Гранадским эмиратом в годы, когда он со всех сторон был окружен врагами – было задачей невыносимо тяжелой. И Боабдил с ней справлялся довольно пристойно. Бедственное положение дел в эмирате не было его прямой виной, ведь он уже унаследовал эмират в состоянии войны и многочисленными внутрисемейными распрями.
   
    Ведь не даром же говорил один мудрец, что будь у андалузских халифов только по одному сыну в семье, правили бы они до сих пор всем Пиренейским полуостровом. Но это было не так. В любом случае, выполнять ту работу, которую взял на себя Боабдил, мало кто бы мог с большей эффективностью и самоотдачей, и Морайма это отлично знала. И не секунды не сомневалась в интеллектуальных способностях своего мужа.
   
    Все эти мысли вихрем пронеслись у нее в голове, в те самые доли секунды, которые ей были отведены для принятия решения. Именно поэтому она решила рискнуть и быть с ним откровенной.
   
    – Здесь, похоже, только что был инквизитор, которому удалось сбежать..., – сказала Морайма, потупив глаза...
   
    – Похоже?! Так было он здесь, или нет? Что ты такое говоришь, дорогая, как он мог сюда попасть, ведь все подходы к твоим покоям тщательно охранялись?!
   
    – Не все...
   
    – Все! Каждая дверь, каждый коридор! У него не было ни единого шанса сюда проникнуть!!!
   
    – Он вошел через окно...
   
    – Но как? Ведь оно было закрыто?! И сейчас закрыто!
   
    – Я его впустила...
   
    – ЧТО?! НО ЗАЧЕМ?!
   
    – Сама не знаю. – Честно сказала Морайма -- Он сказал, что у него есть для меня ценная информация.
   
    – Но ведь никогда еще, ни один мужчина, не проникал внутрь помещений гарема, кроме эмира и евнухов, ведь за это из покон века положена смертная казнь... Но оставим пока это... Где он?
   
    – Он ушел в направлении Альпухар.
   
    – Но каким образом?! Ведь замок охраняется. Любой вход и выход!!!
   
    – Он ушел потайным ходом.
   
    – ПОТАЙНЫМ ХОДОМ?! О котором не знает охрана, не знаю я, но знаешь ты?!
   
    – Да. Знание об этом ходе тайно передавалось из поколения в поколение по женской линии. Мне рассказала о нем вторая жена твоего отца, та самая, чьим детям твой отец завещал свой престол, не захвати ты его силой. Этот ход ведет из гарема в горы.
   
    – НО ПОЧЕМУ?! Почему ты о нем мне не сказала?! Ведь через него мог пробраться неприятель?! Морама!!! Ты ли это?! Я думал, что я тебя знаю. А ты, оказывается, скрываешь от меня важнейшую информацию, которая могла бы стать жизненно важной для охраны крепости. Не важно. Оставим пока это. Я должен организовать поимку преступника. Мы вернемся к этому разговору чуть позже. Показывай, где вход в потайной туннель!
   
    Последнюю фразу Боабдил уже не сказал, а рявкнул. Он покинул покои Мораймы, оставив ее в состоянии, близком к ступору. Всего несколько часов понадобились чужеземцу, чтобы разрушить до основания всю ее жизнь. Как она могла повестись на хитрую уловку ночного пришельца?! Почему она дала себя провести?! То обстоятельство, что чужестранец уже три раза провел Боабдила ее не смущало. Она себя всегда считала очень проницательной.
   
    Конечно же она заметила растерянный и недоверчивый взгляд Боабдила. Она отчетливо понимала, что между ними никогда больше не будет той душевной близости, которой она так гордилась. И все из-за чего? Из-за какого-то чужеземца, которого она узнала пару часов назад.
   
    15.
    И на Морайму накатилась волна ненависти к Колумбу. Зачем он притащился к ней? Зачем он влез в ее душу? Как этот христианин мог так быстро проникнуть к ней в доверие! «Ведь он такой же, как и остальные христиане, как можно было найти в нем нечто особенное!» -- думалось Морайме.
   
    Христиане. Она их ненавидела всей душой. Грубые неотесанные варвары. Они отняли у нее все: мужа, достаток, покой. Она искренне не понимала, почему они не могут жить в мире и согласии с другими народами, другими религиями. Крестовые походы. Инквизиция. Реконкиста, наконец. Они не успокоятся, пока не захватят весь мир. На завоеванных территориях они сразу же превращали мечети в свои храмы, разрушали все, что могли, обращали всех в свою веру, а кто сопротивлялся жестоко убивали. Почему они не могут учиться терпимости у мусульман? Ведь установил же султан Мухаммед аль-Гани в своем дворце в дворике со львами статуи двенадцати львов, символизирующих двенадцать колен израилевых, которые поддерживали трон царя Соломона... Да и сам визирь, ибн-Нагрелла по совету которого установили статуи, был еврей по происхождению, но это не мешало ему занимать столь ответственны пост в государстве.
   
    И у христиан бы мусульмане с удовольствием переняли что-то, если бы было что перенимать, кроме пьянства. А христиане, из всего того, что современная Морайме мусульманская цивилизация могла предложить, интересовались лишь достижениями в военном искусстве. Ни музыка, ни поэзия, ни математика, ни медицина, ни алхимия, ни даже астрология, которыми славился Аль-Андалус, не вызывали ни малейшего их интереса. Самые светлые умы мира, самые способные ученые почитали за честь посетить просвещенные дворы Гранадского Эмирата и Кордовского Халифата. Но христиан это не вдохновляло. Их интересовало только полное изгнание мусульман с полуострова.
   
    В этот момент Морайма совершенно не думала о том, что пять минут назад она обрекла Колумба на верную смерть. Она слишком была поглощена ее собственным горем, а всегда, когда это с ней происходило все люди отходили для нее на второй план. Скажи ей кто-нибудь в этот момент, что она обрекла человека на верную гибель, она бы искренне не поняла, что от нее хотят... Собравшись с мыслями, она бы закричала:
   
    – Ведь он инквизитор! Ведь он шпион и мошенник! Ведь он мне испортил жизнь!!! Вам всем наплевать на меня!! И тебе, и Комиксе и прочим поганым политикам!!! Вам бы любой ценой достичь своих проклятых целей, а что потом будет со мной -- вам всё равно!! – вопила в сердцах Морайма, ни на секунду не задумываясь о том, что ее могут услышать...
   
   
    Она во мгновение ока забыла все хорошее, что она думала о Колумбе. Она его больше не любила. Он для нее был злым мерзским врагом, да к тому же христианином, да к тому же инквизитором, которые, как оказалось, за ней охотились. Она уже не думала о том, как всего пять минут назад он, рискуя жизнью, принес ей бесценную, для ее дальнейшего выживания, информацию. Его манера речи, его улыбка, его глаза, – все вызывало в ней оторопь и омерзение.
   
    16.
    Между тем, Боабдил, отдав все необходимые поручения для поимки особо опасного преступника, который еще мог находиться в замке, решил незамедлительно вернуться в помещение, где он расстался со своей женой, чтобы прояснить все темные моменты и расставить точки над „i“.
   
    Морайму он застал все еще в смятении. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, но потом Морайма не выдержала и первой отвела взгляд.
   
    Боабдил нарушил молчание:
   
    – Морайма. Я думаю, нам надо поговорить...
   
    – Да, дорогой?
   
    Боабдил оставил без внимания слово «дорогой», хотя у него все сжалось внутри, когда он его услышал. Несмотря на все его благородство, на все его «поколения царственных предков», мысль о том, что в спальне Мораймы всего несколько минут назад находился посторонний мужчина, к тому же иноверец, к тому же враг, не давала ему покоя ни на секунду. Он чувствовал, как удушливая волна ревности накатила на него.
   
    Но ему удалось сохранить внутреннее равновесие. Ни один мускул не дрогнул на его лице. «Десятки поколений благородных царственных предков» отражались в его поведении, в каждом его жесте, в каждой его мысли... Стараясь приедать своему тону равнодушие и безучастность он промолвил, взвешивая каждое свое слово:
   
    – Расскажи мне пожалуйста все, что произошло в твоей спальне, с того момента, как ты увидела этого негодяя.
   
    Повинуясь, Морайма начала пространный рассказ о событиях, которые читатели уже знают. Не будем еще раз их упоминать. Скажем лишь, что Морайма, рассказывая, не вдавалась в подробности своих душевных переживаний, а ограничивалась лишь фактами, которые минимально ее компрометировали, хотя, учитывая то обстоятельство, что в её палатах в гареме побывал мужчина, таких фактов быть не могло.
   
   
    17.
    Боабдил ее не слушал. Он, почему-то задумался об Абенсеррахах. О том самом семействе, которое истребил его отец. Это всегда было болезненной темой для Боабдила. С одной стороны, он, как и многие, осуждал беспрецедентную жестокость отца. Более того, те из Абенсеррахов, кому удалось спастись, в тот роковой, для них день, поклялись отомстить своему обидчику. И они это сделали, ведь именно благодаря активному участию Абенсерахов был возведен на престол сам Боабдил и был свергнут его отец. Боабдил всегда привык считать их друзьями.
   
    Но теперь он смотрел на эту историю совсем другими глазами, теперь он сам был в шкуре отца... Но отцу было намного легче. Ведь Абенсеррахи были всегда под рукой, их дворец располагался прямо в Альгамбре, ведь они входили в узкий круг приближенных к эмиру. Иметь их под контролем было несложно.
   
    Но его случай был совсем другим. Его честь поругал какой-то иностранец, к тому же христианин. Неизвестно, была ли у него вообще семья в этих краях, было неизвестно где он сам, откуда он. Впервые, несмотря на свой опыт, Бобдил не знал, как ему поступить. Он не мог наказать жену. Хотя он и предполагал измену, он ее продолжал безумно любить. Если он ее казнит, то он накажет только себя, ведь он не представлял жизни без нее. Но и поруганая честь не давала ему покоя.
   
    В отличие от отца, который был любителем женского пола, он, Боабдил, никогда и думать не хотел о какой-либо другой женщине, кроме Мораймы. Взяв её пятнадцатилетнюю в жены он всю свою жизнь пытался окружить ее лаской, заботами, теплом. Да, он не мог ей много дать, не мог окружить ее всей той роскошью, которой, как ему казалось, она была достойна, роскошью которой окружали его предки своих жен. Но ведь он никогда не делил свое сердце между ней и кем-то еще. Даже в эту роковую ночь он первым делом подумал о ней, забыв на некоторое время обо всех заботах, связанных с защитой замка. И всё для чего? Чтобы она его предала столь подлым образом в момент, когда он меньше всего этого ожидал...
   
    – ... И тогда он надел мое крестьянское платье и сбежал через потайной ход.
   
    – О, Аллах, ты ему еще и помогла бежать..
   
    – Но ведь он нам хотел помочь...
   
    – ИНКВИЗИТОР?! Нам помочь? Чем?!
   
    – Информацией.
   
    – Какой? Все, что я хотел знать, мне рассказали пленные, которые завтра умрут... Впрочем нет, пусть дождутся своего соучастника. Мне интересно устроить им очную ставку. А потом... Потом я буду его лично истезать... Я сделаю с его телом то же, что он сделал с моей душой. Этот поганый христианский пёс, для которого даже заповеди его собственного Бога не указ!
   
    В этот момент за дверьми спальни опять послышались крики.
   
    – Эмир, мы поймали преступника!! Он почти убежал, но дозор на дальних подступах к замку его схватил! Что прикажете с ним делать?
   
    – Ведите его к остальным. Нет, подождите, когда будете его вводить в камеру, я хочу видеть, как его встречают его товарищи. Идемте вместе.
   
   
    18.
    Когда они удалились, Морайма непроизвольно потянулась к лютне..
   
    Как это часто бывало в минуты глубокого горя (а в её жизни этих минут было не занимать), она не знала, что играет, пальцы сами бегали по ладам.
    Ей вспомнился цыганский табор, в котором она так часто бывала в детстве, веселые цыгане, сидящие вокруг костра и неторопливо потягивающие малагу, сладкое крепленое андалузское вино. Вспомнились истории, которые так любят рассказывать цыгане по вечерам у костра.
   
    Одна история ей запомнилась особенно хорошо. Настолько хорошо, будто она видела все своими глазами. Видела, как один из цыган берет в руки гитару и начинает наигрывать мелодию. Через какое-то время другой ему вторит аккордами. Заслышав нежные звуки гитар, молоденькая цыганочка поднимается и начинает автоматически двигаться в ритм. Точнее она даже не приподнимается. Ее как бы выталкивает какая-то невидимая сила в центр цыганского круга и управляет ее руками и ногами, а она даже не отдает себе отчета в том, что она делает... Ее движения настолько грациозны, отточены и изящны, а жесты настолько выразительны, что кажется, что она танцует, не касаясь земли.
   
    И взгрустнулось цыгану, который первым взял в руки гитару.... Он давно любит эту девушку. Наслаждаясь танцем кареглазой красавицы, ему подумалось о том, что никогда она не обратит на него внимания... С ее-то красотой, чистым открытым взглядом, и тонким проницательным умом, ее с радостью, возьмет в жены любой парень из табора, а уж табор-то большой, там можно сыскать парня на любой вкус. И рослого и стройного и сильного, чего душа только не попросит... Под окнами ее шатра и так все время дежурили по 3-4 парня, которые по ошибке принимали ее рассеянную улыбку, к ним обращенную, за многообещающий взгляд; ей даже иногда приходилось плотно задергивать занавески шатра, что бы от них отдохнуть. Хоть чуть-чуть.
   
    А сам-то цыган хорошо знал, что он этим красавцам не ровня. Девушку всегда интересовали только красивые, высокие, сильные парни. Такие, которые могли вытворять разные фокусы на коне, могли из седла, с коня, мчащегося галопом, метнуть нож прямо в яблоко.
   
    А он что? Только-то и умеет, что играть на гитаре, да язык, говорят, за правильное место недурно подвешен. Эка невидаль! В цыганском таборе каждый второй умеет играть на гитаре. Многие получше него... А пустым трепом девушек не впечатлишь, они умные, им дела нужны.
   
    Зато у второго цыгана, который подхватил мелодию, на душе в это время пели соловьи. Он был как раз таким вот ловким искусным красавцем. Он не умел связать двух слов, но ему и не надо было. Он девушкам и таким нравился. Он-то и был как раз из тех, кто дежурил у шатра юной феи. Вот и сейчас, когда цыганка завершала очередное вращение, ему показалось, что ее взгляд остановился, на мгновение, именно на нем...
   
    Но вдруг, откуда ни возьмись, грянул гром. Не по-андалузски крупные капли дождя с неистовой силой били по крышам повозок. Все цыгане врассыпную бросились к своим шатрам.
   
    Но, погруженная в свое самое любимое занятие, танцовщица, казалось, грозы даже и не замечала. Она ощущала только звуки гитар, ощущала их всем телом. Хоть капли и били по ее длинным, чёрным, как смоль, волосам, делая их еще более красивыми, она продолжала танцевать.
   
    Она танцевала всегда. Она отвечала танцем, и на радости жизни, и на превратности судьбы. Стоило ей заслышать мелодию, и ноги сами начинали проделывать, с детства, знакомые движения.
   
    Как же Морайме в этот момент хотелось стать этой беззаботной цыганкой, позабыть все бесконечные хлопоты эмирата, выкинуть из головы все проблемы. Чтобы думать только о танце, только о музыке. Она бы все мире отдала, чтобы не быть больше султаншей...
   
    Но вот цыган, который первым взял в руки гитару, давно влюбленный в девушку, ухватил, лежавший неподалеку, лоскут плотной ткани и бросился к танцующей девушке, что бы накрыть ее от дождя. Набрасывая на неё импровизированный плащ, он увидел, что пестрое цыганское платье девушки вымокло до нитки и плотно прилегало к телу, старательно обводя каждую деталь ее идеальной фигуры. Он даже и представить себе не мог, насколько стройна и изящна была девушка его грез. Она всегда носила длинные платья, полностью покрывающие ее тело, разнообразные, укрывающие шею платки, словно стеснялась своего тела, так что можно было только оценить красоту ее лица, тело всегда было спрятано. Злые языки (в основном, правда тех, кому девушка уже пару раз успела отказать) поговаривали, что она таким образом скрывает изъяны фигуры. Теперь, когда она стояла перед ним, словно нагая, парень мог вочию убедиться, что все это лишь гнусная клевета.
   
    И как никогда возлюбил цыган девушку. Как никогда проникся он к ней жгучей цыганской страстью. Но вместе с тем его охватила леденящая душу грусть и щемящая сердце тоска, когда его разум ему услужливо напомнил, что не для него расцвела эта роза...
   
    Цыган уже не замечал ни дождя, ни девушки, ни земли под ногами. В забытьи он брел к своему коню. Ласково погладив своего единственного друга, он, уже даже вставил ногу в стремя, чтобы умчаться в степь, чтобы развеять тоску, чтобы выплеснуть грусть, пуская коня галопом по лесным просекам и полям, когда ощутил, как сзади на его плечо легла чья-то рука. Он вздрогнул от неожиданности.
   
    Он обернулся.
   
    Перед ним стояла та самая цыганочка, для которой он играл на гитаре, девушка его мечты. Бормоча сквозь зубы что-то нечленораздельное, девушка обняла цыгана и, так и не дав ему, ни опомниться от удивления, ни вытащить ногу из стремени, страстно поцеловала в губы. Несколько раз. Цыган, все еще вображая, что он сошел с ума, или ему это все снится, думал, что счастье разорвет его изнутри в клочья. В голове у него звенело, как будто его огрели оглоблей от повозки. Слова девушки о том, что он мужчина всей ее жизни, что он создан специально для нее, что он ее принц на белом коне, доносились до него, как слабое эхо водопада, как через пелену тумана.
   
    Но насладиться своим счастьем цыган так и не успел. Второй цыган, обманувшийся в своих ожиданиях, подкрался со спины и вонзил, со всей злостью и ненавистью, огромный охотничий нож первому цыгану прямо в сердце, так, что кончик ножа вышел насквозь и даже чуть-чуть оцарапал девушку.
   
    Смертельно раненого хватило только на последний предсмертный крик... До агонии дело не дошло. Цыган медленно осел в руках любимой и замертво свалился под собственого коня.
   
    Подкравшийся сзади убийца хорошо знал, что никого рядом нету, в темноте, поглощенная собственным горем, девушка его ни за что не узнает, а девушка погрустит немножко да и начнет искать следующего мужчину всей своей жизни...
   
    А вдруг в этот раз это будет он?
   
    19.
    Вдруг Морайма разрыдалась. С ней произошла настоящая истерика, которым, как она думала, она была совершенно не подвержена. Она только что потеряла мужа, потеряла чужестранца, а вскоре, возможно, также потеряет жизнь. Но ее почему-то стала волновать судьба чужестранца.
   
    До нее дошло, что она его отправила на верную смерть, она представлялась себе тем самым цыганом-убийцей, который так подло и не по-цыгански всадил нож в спину товарища.
   
    -- Но он же ИНКВИЗИТОР! Он же ВРАГ! – Продолжала она сама себя убеждать.
   
    И чем больше убеждала себя, тем меньше сама себе верила. Она проклинала судьбу, что они встретились с ним именно так, а не как-нибудь иначе. Ведь могли же встретиться при дворе, нак какой-нибудь официальной церемонии, на переговорах с Испанскими Королями, наконец. До хотя бы просто во время её вылазок в Гранаду.
   
    Ей казалось, что чужестранец мог поведать о многом. Она слышала несколько раз, как при дворе эмира упоминали его имя. Он казался одним из просвященных людей испанского королевства. Она рисовала себе картины, как она бы его водила по Альгамбре, показывая свои самые любимые места. Показала бы ему раскошные сады Генералифе, цветущие там розы в человеческий рост, живую изгородь, сделанную как стены дома.
   
    А чужестранец бы поведал ей о дальних странах, о своей родине, о других обычаях. Ведь за всю свою жизнь Морайма не видела ничего, кроме Гранады и Альгамбры. В вечно воюющем эмирате было не до ознакомительных поездок. Где было взять денег на поездку, если даже свадебное платье у нее было с чужого плеча, взятое в долг. Если все украшения брали в долг у ростовщика. Неужели для нее в этой жизни не было уготовано ни крупицы счастья? Её самыми светлыми воспоминаниями в жизни были те минуты, что она проводила в цыганском таборе, наслаждаясь жизнью и бытом цыган...
   
    Или может быть было бы лучше, если бы он ей не встретиться вовсе? Чтобы она никогда его не знала, не думала о его открытом честном взгляде, не думала теперь о его глазах, не представляла себе его улыбку. Ведь он в любом случае шёл на верную смерть. А она здесь вовсе не виновата. Ведь она в это время и правда могла спать? А значит через считанные минуты его бы схватила охрана и он бы все равно оказался там, где он оказался, а именно в застенках у палача.
   
    Морайма поняла, что не может больше оставаться в комнате. В любом случае она должна была узнать хоть что-нибудь о дальнейшей судьбе чужеземца. А вдруг опять схватили не его, а вдруг он всё-таки успел уйти? Теперь бы Морайма уже не стала бы так опрометчиво поступать, она бы нашла в себе силы не выдать Колумба. Может, они правда поймали другого беглого инквизитора?
   
   
    20.
    Стараясь оставаться незамеченной, она вышла из своей палаты.Охрану еще ни о чём не предупредили, она ей радостно отсалютовала и освободила проход. Никем не остановленная, Морайма попала в подвал, где была тюрьма и камера пыток.
   
    Медленно двигающаяся процессия, ведущая пленника как раз достигла подземелья. Охрана, во главе с палачом, уже ожидала вновь прибывших. Измученные пленные, которым успели сообщить, что их последний товарищ скоро к ним присоединится, понуро его ожидали.
   
    Достигнув подземелья, Колумба, – а это и правда был он, – передали в руки палача. Последний, с ликующим видом ввел пленника в тюрьму и громогласно заявил:
   
    – Ей, мерзавцы христианские? Думали и правда вашему дружку удастся избежать возмездия Аллаха?! Вы жестоко просчитались. Так приветствуйте же вашего подельника Альфонсо Торреса!
   
    – Это не он, – все, как один ответили пленники. Мы этого не знаем.
   
    – Хватит придуриваться, хоть перед смертью не врите, – палач ликовал, хотя и не мог понять, как после его пыток они еще вообще могли врать...
   
 Продолжение здесь (http://proza.ru/2011/10/24/1)