А это - мой Пушкин! Гл. 46. Женись. На ком?

Он стоял около зеркала и разглядывал свое увядшее лицо: истощенное, резкое,  с морщинами. «Да-а-а... Я далеко уже не юноша… Это, наверное, дают знать о себе бурные годы первой молодости и - тяжкие болезни…"

 «Ужель мне точно тридцать лет?» - все чаще  ловил он себя на том, что серьезно задумывается о женитьбе.

Его метания вылились в шуточное стихотворение:

– «Женись!» – На ком?  –  «На Вере Чацкой!» –  Стара.
–  «На Родиной». –  Проста.
– «На Хальской». – Смех у ней дурацкой.
– «На Шиповой». – Бедна, толста.
– «На Минской». – Слишком томно дышет.
– «На Турбиной». – Романсы пишет.
– «На Маше Липской». – Что за тон!
Гримас, ужимок миллион.
– «На Лидиной». – Что за семейство!
Шалунья* - мать, отец - дурак.
– «Ну, так на Ленской».
–  Как не так!
Приму в родство себе лакейство:
У них орехи подают,
Они в театре пиво пьют…

И  дальнейшая его жизнь превращается в неизменные поиски той, которая  станет ему  достойной  спутницей. Но все же он не хочет писать в Москву ни  Ушаковой Катерине,ни Урусовой Софье,ни Римской-Корсаковой Александре… Он живет здесь и сейчас…

Именно грусть и меланхолия, охватившая  по приезде в Петербург, привели его в дом Елизаветы Михайловны Хитрово, любимой дочери фельдмаршала Кутузова.

 Елизавета Михайловна с дочерьми только что вернулась в Петербург из почти десятилетнего пребывания в Италии и ее салон стал одним из самых модных в Петербурге. Он видел, что здесь политическая, литературная и общественная жизнь имели отголоски всей животрепещущей европейской и русской жизни...

Елизавете Михайловне шел пятый десяток лет. Похожая лицом и сложением на  своего отца-фельдмаршала, была толстой и некрасивой. Но была так наивна, так  глубоко уверена в неотразимости своих плеч и спины, что она обнажала плечи до последних пределов приличия... В результате,  получила от Саши прозвище - "Лиза голенькая".

Такую эпиграмму он втихомолку сочинил  и пустил в общество, высмеивая эту привычку стареющей женщины:

Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой.
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой,

  Елизавета Михайловна воспылала к нему  возвышенной любовью и начала преследовать  его своей нежностью. Он с нею сблизился, но однажды, не выдержав такого напора от влюбленной женщины, преподнес ей свою философию отношения к женщине: «Боже мой, сударыня, бросая слова на ветер, я был далек от мысли вкладывать в них какие-нибудь неподобающие намеки. Но все вы таковы, и вот почему больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо удобнее. Я не прихожу к вам, потому что  занят, могу выходить из дому только вечером, и мне надо повидать тысячу людей, которых я все же не вижу. Хотите, я буду совершенно откровенен. Может быть, я и изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое самое обычное и наклонности отменно мещанские. Вы не будете на меня сердиться за откровенность? Не правда ли? Простите же мне мои слова, лишенные смысла, а главное — не имеющие к вам никакого отношения…"

В другом резком письме к ней он откровенно написал о Закревской: «Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное - для моего темперамента».

 Все это было потом. А сейчас, именно у неё, у Елизаветы Михайловны в доме,  Саша познакомился с Александрой  Россет - фрейлиной императрицы Александры Федоровны, жены Николая I...

У барышни невысокого роста с красивой внешностью были строгие правильные черты смугло-румяного лица. Очень образованная и умная, с острым язычком, она никому не давала пощады. Унаследовав от французского отца живость и восприимчивость ко всему, да веселое остроумие, а от матери  Н.И. Лорер – полунемки, полугрузинки -   изящность, любовь к порядку и музыке, а также  лень, пламенное воображение, глубокое религиозное чувство, Сашенька  блистала восточной красотой и непринужденностью в обращении.

Саша сразу же обратил на неё внимание. Но при первом знакомстве это она сама сделала первый шаг. Увидев его, уходящего, Александра сказала:
- Пойдемте со мной танцевать, но, так как я не особенно люблю танцы, то в промежутках мы поболтаем.

 Саша с любопытством обежал взглядом её всю. И то, что увидел, пришлось ему по душе. Еще понравилась тем, что среди высшего круга тезка хорошо и выразительно говорила по-русски и они всласть поболтали... С этого дня и началось их сближение.

Потом он узнал: поклонников у неё - несметное количество. И среди них - его же   друзья:  Жуковский и князь  Вяземский,  Туманский и  Хомяков,  и даже Соболевский!  И главное - все  её воспевают... 

До него дошли  слухи, что ею еще увлекаются  и великий князь Михаил Павлович и сам император Николай I, известный своим пристрастием к молоденьким фрейлинам своей супруги.
 
Но... Живость в общении между ними ни к чему не привела. Поняв, что здесь он не добьется успеха, Саша мирно отошел в сторону: пусть её воспевает князь Вяземский…

 Однажды на балу у графини Хитрово он увидел барышню, которая  оказывает ему внимание, стараясь делать это незаметно. Удивился и решил выяснить, кто такая. Оказалось Анна  Оленина, дочь Президента Академии Художеств и директора императорской Публичной библиотеки, знатного вельможи да большого знатока и любителя русской старины и античности, Алексея Николаевича Оленина.

 Быстро вспомнил, что  уже был вхож в его дом еще до своей ссылки, где часто встречался с  Крыловым, Жуковским,  Гнедичем,  Карамзиным, Батюшковым - хорошая компания тогда собиралась!

Но маленькую девочку в его семье так и не припомнил. Тогда он плясал в другом танце -  Оленин был женат на  Полторацкой, родной тетке Анны Керн.

И вот теперь Аннет Оленина, веселая, пылкая, своенравная двадцатилетняя барышня, сама отличила  и выбрала его в одном из танцев!
 
 Саша небрежно спросил:
- А где ваше место?

 Та насупилась и сама решительно начала пробираться к своему месту и уже весь вечер больше не пыталась его выбирать. Только тогда он понял, в чем дело, и, в свою очередь, подошел и пригласил ее на фигуру.

 Она подала ему руку и, чуть отвернувшись, улыбнулась: ведь такой чести все другие женщины весь вечер добивались!А он её выбрал сам!

 Он начал болтать и веселиться вовсю, признаваясь, что питает страсть к маленьким ножкам:
-Я  в одной из своих поэм признавался, что предпочитаю их даже красоте, – лукаво улыбнулся, сияя прекрасными глазами - уже приметил крохотные ножки.

 Она рассмеялась,обнажив ровные беленькие зубки:
- А я соединяю в своей внешности две вещи:  у меня  глаза бывают  порой  хороши, порой глупы, -  она незаметно глянула вниз и продолжила, -  но моя нога очень мала. Почти  никто из моих  подруг не может надеть  моих туфель!

- Ну все, теперь мои глаза не оторвутся от  того, как ваши маленькие ножки будут скользить по паркету, – расхохотался  и он игриво.

 Хоть Аннет Оленина в этот вечер и торжествовала  над всеми женщинами, которые  пытались наперебой оказать ему внимание потому, что она их всех победила, в тиши ночи, поразмыслив, решила, что  одни делали это, следуя моде; другие -  чтобы получить от него красивые стихи и этим поднять свою репутацию; а третьи - из подлинного уважения к гению. Но большинство из них - только потому, что поэт пользовался милостивым расположением императора: говорят, что он сам вызвался быть его цензором...

Хорошо, что эти её мысли Саша никогда не услышал! Он теперь с радостью посещал Оленинский дом, а в особенности - дачу Елизаветы Марковны, матери Аннет.

Вяземский, друг, который всегда в курсе всех дел Саши, сообщил княгине Вере - жене: «Ездил с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню Приютино, верст за семнадцать... Там нашли мы и Пушкина со своими любовными гримасами». - Князь всегда издевался над влюбчивостью друга, хотя сам не отставал от него, несмотря на многочисленных своих детей.

Дача Олениных - в Приютине, около Петербурга, за Охтой. Сюда всех манили великолепные живописные места: дача отличалась прекрасным местоположением. Барский дом стоял над самой рекой и прудом, окаймленным дремучими лесами…

Постепенно  Саша  стал серьезно думать о женитьбе на Олениной. И в ответ на хвалебную оду Вяземского по поводу прекрасных глаз Александры Россет, он, смеясь, прочитал стихи, посвященные Аннет, предварив вступление строчками в адрес своего недавнего увлечения - Россет :

Она мила, скажу меж нами,
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза...
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!

У  Аннет не только красивые глаза, она хорошо образованна, музыкальна, обладает игривостью, и особенно – любовью ко всему изящному. Ее балуют все, ею восхищаются - все, ей поклоняются - все… Аннет  - фрейлина  императриц Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны. И при дворе она считается одной из выдающихся красавиц, выделяясь, кроме того, блестящим острым умом... Все это льстило его самолюбию немало и теперь они встречались постоянно – то на балах, то у неё дома или на даче, то  в Летнем саду, куда они ходили гулять с Вяземским и Плетневым.
 
"Девица Оленина, - писал в это время князь Вяземский жене, - довольно бойкая штучка… - День кончил я у наших Мещерских.  Вечер очень удался, и плясали мы до утра, так что ни одной свечи не было.  С девицей Олениной танцевал я и хвалил ее кокетство: она просила меня написать ей что-нибудь на опахале; у вас в Пензе еще не знают этого рода альбомов. И вот что я написал:
 
Любви я рад  всегда кокетство предпочесть:
Любовь — обязанность и  может надоесть;
Любовь как раз старье: она  всегда новинка.
Кокетство — чувства блеск и опыт  поединка,
Где вызов — нежный  взор, оружие — слова,
Где сердце — секундант, а в деле голова.

Знаешь,Пушкин называет ее "драгунчиком" и за этим "драгунчиком" ухаживает».

На самом деле, чрезвычайно подвижная, бойкая, светская, с поразительно миниатюрными ножками и прелестными глазами, Анна Оленина теперь казалась Саше  той самой, которая могла бы составить "счастье его жизни", стать ему верной подругой, женой.

И «заветный вензель «О» у него стал встречаться  кругом: в его  рукописях, на полях страниц книг, на окне…   Фамилию « Оленина» он полюбил писать по всякому поводу и без повода:  то - так, то - этак. Даже один раз он непроизвольно вывел: Annette Pouchkine.

Но:
Каков я ране был, таков и ныне я;
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности, без тайного волненья.
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой.
А не исправленный стократною обидой
Я новым идолам несу свои мольбы…

Не мог сам себе не признаться - все эти "идолы", все эти невесты, которых  он  намечал себе, относятся к одному и тому же типу молоденьких барышень из хорошего московского или петербургского общества... И они - только для женитьбы.
 
Он знал, что сексуального влечения к барышне, вызывающей нежные чувства, не может быть. Оно должно возникнуть лишь в браке: «Только брак, как законом освященное действо, может разрушить  эту раздвоенность  моей интимной жизни… - размышлял Саша. – Свое сексуальное влечение, требующее все новых и новых объектов, я должен направить в одно русло, соединить чувствительную и чувственную  любовь, что обычно и происходит у нормальных людей…»

Но - это у обычных людей. А у него ведь все по-другому! Возвышенная  любовь к  Аннет Олениной почему-то не мешала  ему проводить время со свободными и доступными женщинами… Он метался между Малинниками – имением  Осиповых от первого брака Прасковьи Александровны, и  петербургскими дешевыми девками, с трудом потом вписываясь в изысканное петербургское общество.
 
В Малинниках он  расточал комплименты соседке по Михайловскому - Зизи, дочери  Прасковьи Александровны - подросла и расцвела, и не прочь иметь с ним связь. О таких вещах ему не надо прямо говорить -  сам все видит... Эту связь он  делил, по старой памяти, иногда с Анной Керн, которую  теперь видел так часто, что иногда  чувствовал - грубость ему заменяет былую нежность. Что ж, она сама  дает ему  право на это своим поведением - кокетничает со всеми отчаянно.

 Этими «невинными шалостями», как  сам считал, Саша глубоко ранил сердце Анны Вульф, которую от него не отвращали ни бессердечие к ней, ни эти загулы без разбора. Она его любит... Мало того, он еще заигрывает с Нетти, которая зачастила в Малинники - не из-за него ли? Ещё он положил глаз и на скромницу Катю Вельяшеву…

Анна  Вульф  глотает слезы и молчит. Молчит, скрывая, по привычке, свои муки от других… Она знает, что  уезжая из Тригорского последний раз, он дал понять  матери, что та  навсегда останется его другом, но интимные отношения с нею кончились… Даже об этой связи, к несчастью, она знает... Она представляет, как, вернувшись в Петербург, он будет продолжать  расточать комплименты Аннет Олениной. Или другой... Какая разница - кому!..

 И, на самом деле, очень скоро до неё доходят все те прекрасные стихи,которые он посвящает Олениной. Их передают из уст в уста: «Ты и вы», «Не пой, красавица, при мне"...

 Да, теперь  его музой стала эта барышня. Он  вдохновлен и  его перо неустанно выдает: «Вы избалованы природой...», «Увы, язык любви болтливый»...

Говорят, что он вписал в альбом любимой Аннет еще: «Приметы» («Я ехал к вам: живые сны...»), «В альбом» («Что в имени тебе моем?») и «Я вас любил: любовь еще, быть может...». - Вписал в альбом стихи, даже  не посвященные ей! Однако же, она не  препятствует?! У неё гордости нет - лишь бы их писали...

И о себе он не забыл: «Волненьем жизни утомленный...», «Предчувствие» («Снова тучи надо мною...»), «Город пышный, город бедный...»

Анна  гневно поджала губы: «Конечно же, Аннет льстит признание первого поэта, но все же она, избалованная всеобщим вниманием родных и гостей, не сможет никогда достойно оценить проявленную к ней любовь! Я бы оценила..."

Но... Все с Олениной  разрушила  случайность. Однажды Саша в каком-то салоне не сдержался и произнес: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам». Варвара Дмитриевна Полторацкая, тетушка Аннет Олениной, услышала её в передаче своего брата, Николая Дмитриевича Киселева, который тоже претендовал на руку Аннет. И закрутилось!

Неприязнь   тетушки  к Саше была так остра, что она, через своего мужа, Алексея Марковича Полторацкого, распустила сплетню. Теперь Саша с насмешкой писал Вяземскому: «Алексей Маркович сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодились, благодаря крепсу (крупный проигрыш в карты) и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими…» - Горечь его не знала границ… А самое страшное, что Варвара Полторацкая  преподнесла его последние речи так, что сама Аннет поддалась на провокацию.

 Все эти новости Анне Вульф принесла Анна Керн, которая с удовольствием теперь точила зубы в сплетнях о своем знаменитом любовнике.
 
Когда Саша все-таки решился и сделал предложение Аннет, то  получил отказ и был страшно уязвлен. Подозревал, что здесь  была не одна причина."Самую главную роль сыграла, конечно, моя  политическая неблагонадежность - ведь идет следствие о "Гавриилиаде", а Алексей Николаевич  -  в числе разбирающих это дело... Еще, что имеет немаловажное значение - я беден. Но хуже всего то, что они считают, что я веду разгульный образ жизни. Но... И с этим тоже я не могу не согласиться..."
 
Он не знал, что Аннет не настолько любила его, чтобы идти наперекор семье. «Он вертопрах, не имеет никакого положения в обществе, и, наконец, не богат.- Так писала она в своем дневнике: - Бог, даровав ему гений дивный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевают  тот ум, который виден в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный из поколения матери, не украшает лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличает своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие — вот все достоинства… Говорят еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно все знать; что он распутный человек… но, впрочем, вся молодежь почти такова!..»

 После отказа Саша  резко порвал с домом Олениных, и, как всегда, когда его болезненное самолюбие было ущемлено, выплеснул обиду в резких стихотворных строчках.

В черновых набросках к восьмой главе "Евгения Онегина" он  изобразил семью Олениных:

Тут... дочь его была
Уж так жеманна, так мала,
Так неопрятна, так писклива,
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость.


Тут был отец ее пролаз,
Нулек на ножках.

 В таких случаях он не останавливался перед любым оскорблением, особенно в отношении отказавшей ему женщины. Поэтическое "мщение" немного успокоило.

Но в то же время мнение о  развратном поведении, о "буйной, неудержимой его натуре» ведь было ж правдой! И сам знал об этом – в период сватовства к Олениной у  него были две постоянные любовные связи: с Анной Керн и  Аграфеной Федоровной Закревской - красивой, блестящей, эксцентричной женщиной, презирающей все условности света.

Эта высокая, смуглая красавица имела неисчислимое количество любовников. Обычно она жила  в Финляндии, в Гельсингфорсе, но иногда приезжала в Петербург.

 Увидев её первый раз летом двадцать восьмого года, Саша написал  ее "Портрет":

С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой.
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленных светил.

 Он знал, что и Евгения Баратынского Авдотья вдохновила на создание поэмы «Бал», в которой он  вывел её под именем княгини Нины, представив ее дерзко презирающей мнение света, сверхсексуальной  и даже порочной, внушающей  страх заразительной силой сатанинской страстности. Но поэма Саше безумно понравилась .
 
В своей незаконченной повести "Гости съезжались на дачу..."   Саша   описал собственные  чувства, бросившие его в объятия Закревской. Он писал: "Она ему нравилась за то, что осмеливалась явно презирать ненавистные ему светские приличия. Он подстрекал ее ободрением и советами, сделался ее наперсником и вскоре стал ей необходим..."

О цинизме Закревской ему рассказывали чудеса, говоря, что благонравные и моральные люди смотрят на нее с ужасом и отвращением. И он уже знал, что связи для Закревской являются каким-то маниакальным способом удовлетворения своей необыкновенно пылкой души. Весь нравственный облик ее, такой страстный и порывистый, необычайно нравился ему.

 Но признаться, их любовь мучительна. Он влюблен в неё без памяти.
 «Еще недавно в гостях у Соловых, ревнуя ее за то, что она занимается с кем-то больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей в руку свои длинные ногти так глубоко, что показалась кровь», - рассказывала кому-то племянница Закревской, с которой Аграфена поделилась.

В стихотворении "Наперсник" он отразил свои мучительные чувства:

Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Так упоителен язык!
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты!

 В этом стихотворении не получилось  выплеснуть до конца своего состояния и написал еще одно, отражающее  страстные и нервные отношения с Аграфеной:

…Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову, ревниво
Признанья слушает твои.

Вскоре Закревская уехала обратно в Финляндию. К счастью или к несчастью?

За всеми  этими страстями мимо него прошла и смерть няни, которая  умерла  в конце июля двадцать восьмого года.  Теперь жалел: не вмешался в ход событий в январе двадцать восьмого года, когда сестра Оля вступила в брак с Николаем Ивановичем Павлищевым и ей, как молодой хозяйке, родители выделили несколько дворовых, но она решила взять к себе няню Арину. Старушка, вынужденная оторваться от привычной жизни в деревне и отправиться в Петербург, занемогла. Голубушка - только четыре месяца прожила она в доме Павлищевых, и умерла. А было ей всего около семидесяти  лет.

 Повесил голову: последний раз няню он видел еще в деревне в сентября двадцать седьмого года.  На её похороны  так и не поехал, на её смерть не удосужился написать ничего... И стихи «На смерть няни» написал не он, а Николай Языков, который переживал потому, что её похоронили безымянной, как крепостную:

               Я отыщу тот крест смиренный,
               Под коим, меж чужих гробов,
               Твой прах улегся, изнуренный
               Трудом и бременем годов.
               Пред ним печальной головою
               Склонюся; много вспомню я -
               И умиленною мечтою
               Душа разнежится моя!

шалунья* - женщина, не соблюдающая верность мужу