От Кушки до Берлина

Евгения Якута

ОТ КУШКИ ДО БЕРЛИНА

Рассказ-воспоминание

Уже давно нет в живых моего отца, участника Великой Отечественной войны. Да и я, рожденная в год Великой Победы, скорее грустно с ярмарки плетусь, нежели с радостью лечу навстречу своему очередному дню рождения.
Но каждый раз накануне Дня Победы я снова и снова как будто превращаюсь в маленькую девочку и слышу до боли знакомые слова:
- Я от Кушки до Берлина пешком прошел, на собственном пузе войну испытал, а он что видел?
Так всегда говорил подвыпивший отец, когда в День Победы у нас в доме собиралась гулянка и начинались воспоминания о военных годах. Конец этой фразы мог быть другим, но начало - всегда одно и то же: "Я от Кушки до Берлина пешком прошел".
С самого раннего детства я привыкла к этим словам и не обращала на них никакого внимания. Порой же они меня даже злили.
"Ну, воевал ты, - мысленно "тыкала" я ему, хотя мы, дети, всегда родителей называли только на "вы". - Ну, дошел до Берлина. Так ведь многие воевали и до Берлина дошли. Нечего этим все время бахвалиться".
И никогда не пыталась я узнать, где находится эта самая Кушка, равно как никогда не прислушивалась, что конкретно рассказывал отец о войне своим товарищам.

Но как-то на уроке географии наша учительница, рассказывая о бескрайних просторах нашей Родины, сказала, что самой южной точкой Советского Союза является Кушка. В тот момент мое внимание не заострилось на этой информации. Но когда отец в очередной раз в грудь себя кулаком стукнул и выкрикнул свою коронную хвастливую фразу, у меня вдруг ноги приросли к земле. Я замерла на месте и словно окаменела. До меня вдруг дошло, что отец до Берлина шел не от какого-то городка в Белоруссии, где-то рядом с нашим местечком, а из далекой-предалекой Средней Азии.
"Как это может быть? - задергалось мое сердчишко. - А как же я!? Как я в таком случае могла на свет появиться?"
Мне было в ту пору больше десяти лет, и я уже давно знала, что детей не аисты приносят и не в капусте их находят. А раз так, то не могла я в сорок пятом родиться, если отец мой  в сорок четвертом где-то воевал.
А может, и не воевал отец вовсе? Только хвастается, а сам всю войну дома просидел. Ведь слышала же я краешком уха однажды, как мама с отцом о жизни под немцами говорили... Нет, такого тоже не может быть. Я собственными глазами видела в шкатулке медаль "За отвагу". И медаль "За взятие Берлина" тоже там лежит.
"Если отец действительно воевал, то не он - мой родной отец, а кто-то другой", - решила я.
Я вышла из хаты, побежала в хлев, забралась на сено и горько заплакала. Перед моими глазами стали мелькать, как в кино, давно забытые, казалось, сцены. Вот отец лупит меня ремнем... Вот ставит в угол, увидев тройку в дневнике... Вот отмахивается от меня, как от назойливой мухи, когда я прошу его объяснить мне какое-то правило...
Зато каким  ласковым и внимательным всегда был он с моей младшей сестрой. Когда мы были еще совсем маленькими, Люда всегда отца до калитки на работу провожала. Они шли держась за ручки, за калиткой он поднимал ее высоко вверх, она весело смеялась. А вечером, когда он шел с работы, Люда даже за калитку выбегала, чтобы отца встретить и попасть на его руки.
А меня отец словно и не замечал совсем, хотя я частенько рядом стояла. Правда, если бы отец попробовал взять меня на руки, я бы вырвалась и убежала. Я не любила все эти телячьи нежности. Я вообще очень строптивой и непокорной росла. Не то, что Люда. Та всегда ласковой, послушной была. И мама нахвалиться ею не могла.
- Ласковое дитятко двух мамок сосет, - гладя Люду по голове, произносила мама нежным голосом и тут же сердито бурчала, поворачиваясь ко мне: - А ты только огрызаешься всегда. Злишься и красными пятнами покрываешься, когда что-то делается не по тебе.
"Наверно, и мама мне не родная!" - вдруг осенило меня.
Конечно, так оно и есть. У мамы не могло быть другого мужа до того, как она вышла замуж за отца. Кто-нибудь в школе обязательно бы это знал и мне сказал. И "нагулять" меня мама не могла. В местечке все хорошо знали друг друга, и меня обязательно обзывали бы "байстрючкой". Значит, я сирота. Сейчас много сирот по дорогам ходит. И я, может, ходила. А меня взяли из жалости...
Хотя... если бы меня просто удочерили, то об этом бы тоже все в местечке знали. И какой-нибудь "добрый" человек обязательно шепнул бы мне об этом. Значит, остается одно. Наши войска наступали в нашем районе, отец был совсем рядом с местечком и забежал на пару часиков домой.
Так не по-детски трезво рассудила я и сразу успокоилась.
И долго еще, наверно, оставалась бы я со своим заблуждением, если бы однажды не читала вслух стихотворение про тяготы немецкой оккупации, а отец в это время был рядом, в комнате.
- Хорошо написано, правдиво, - сказал отец, дослушав стих до конца. - У нас тоже немцы всю молодежь в Германию угоняли. Нас с мамой спасло то, что мы были женаты. А женатых и замужних фашисты не забирали.
Я застыла с открытым ртом.
- Так вы во время войны здесь были? - произнесла я после ошеломленной паузы. - Разве вы в то время не воевали? Разве не служили вы перед самой войной в Кушке и оттуда ехали на фронт? Разве не воевали вы под Москвой, а потом дошли до Берлина?
Теперь была очередь отца удивляться.
- Откуда ты это все знаешь? Я, вроде, тебе никогда о войне не рассказывал.
- Из ваших разговоров с мужиками за столом узнала.
- А-а-а, так ты нас подслушивала? – прижмурился отец.
Я уже, было, открыла рот, чтобы по привычке огрызнуться на несправедливое обвинение, как отец с веселой улыбкой остановил меня:
– Ладно, ладно! Не надо оправдываться. Я рад, что ты правильно  все поняла и запомнила. И в Кушке я служил, и под Москвой воевал, и Берлин брал. Только одного ты, похоже, не знаешь. В начале сорок второго года, как раз недалеко от Москвы, я попал в плен. А когда нас, пленных красноармейцев, везли в Германию, я сбежал из эшелона.
- Ой, интересно как! - с восторгом воскликнула я. - А как вам удалось бежать?
- Тебе действительно это интересно?
- Интересно! Еще как интересно! – по-детски радостно замахала я кулачками. – Я люблю читать про героические истории во время войны. Почти все книги про партизан из школьной библиотеки прочитала. Правда, мне не все книги выдают. Библиотекарша дает мне только те книги, в которых рассказывается о пионерах-подпольщиках. Она говорит, я еще маленькая для взрослых книг о войне. Какая я маленькая! Я все понимаю про войну. Знаю, что такое немецкий плен и как тяжело было убежать из плена.
- Ну, хорошо. Тогда расскажу по порядку. Везли нас по нашей железной дороге. Ты же знаешь, что она от Москвы через нашу станцию на Брест и Варшаву и далее - на Берлин идет. Когда я понял, что нас везут именно по этой железной дороге, то стал готовиться к побегу. «В родных местах уж как-то удастся от немцев спрятаться», - решил я. Подговорил товарища, и мы с ним отодрали несколько досок с пола вагона. Доски, конечно, не сняли, а оставили, чтобы дыру немцы не заметили. Когда эшелон остановился на нашей станции, мы сняли доски, я спустился вниз и лег между рельсами. Товарищ мой в последнюю секунду испугался и остался в вагоне. А я дождался, когда часовой отошел подальше, отполз в откос, а оттуда - в лес. Ночью домой, в деревню, пришел. Туда, где живут твои бабушка с дедушкой.
- И немцы вас не арестовали? - с подозрением посмотрела я на отца. - Вы же в Красной Армии служили. Все ж в деревне об этом знали.
- Мы всем сказали, что я давно сбежал из Красной Армии и не воевал. А все это время, вроде, прятался у родственников. Поставили мы с дедом твоим пару бутылок полицаям и получили нужные для меня документы. Так и выжил я под немцами. Партизанам помогал. Маму твою полюбил, и мы с ней повенчались. А когда Советская Армия освободила наши места, я снова стал солдатом и снова пошел воевать. И дошел до Берлина. Вот так-то, дочка, -  положил отец свою ласковую, теплую руку мне на голову.
И впервые в  жизни я не отдернула своей головы от руки отца, а почему-то прошептала:
- Спасибо.
- За что?
Я сама не знала, почему вырвалось это "спасибо", и произнесла первое, что пришло в голову:
- За рассказ. И за Кушку с Берлином тоже.