Хургада, май

«Я Бог, Бог отца твоего; не бойся идти в Египет…
Я пойду с тобою в Египет, Я и выведу тебя обратно»
(Быт. 46, 3–4).



Жизнь прекрасна! (Сон или несон?)


Ну вот, я как-то незаметно для себя оказалась в Хургаде.
Сижу в лоджии второго этажа с нетбуком, пишу заметку в блог, потому что интернет прямо в номере. Под балконом — фантастически красивое бирюзовое море, пляж с золотым песком, удобными лежаками — совсем пустой... комп стоит на круглом столике со столешницей из какого-то зеленого камня, похожего на малахит, а сижу я в винтажном мягчайшем креслице типа ампир.

Пахнет изумительно — все цветет, уйма зелени. На балкон свешивается ветка акации со здоровенными коричневыми стручками. Если повернуть голову чуть вправо, видно бассейн. Народа совсем нет, только бармен в бассейне скучает, ожидая, когда Подосинкина опять соизволит искупаться и попить, не вылезая из аквамариновой воды, капуччино с вкусными свежайшими пироженками или просто холодной колы с ромом. Я уже немножко обгорела, накупалась и в море, и в бассейне.

Сижу, смотрю вдаль... недалеко у причала белоснежная красавица яхта, рядом, тоже беленький, катер. Такое впечатление, что попала в декорации фильма из жизни миллионеров, и сейчас в нашу уютненькую бухточку выплывет прямо из-за этой яхты бригантина под алыми парусами, а за штурвалом — самизнаетекто...

Оба-на! Выплыла лодка под парусом... красивая... Как безлюдно, совсем нет народу — за мной, что ли?

Ну, это уже перебор — пора просыпаться.

— Татьяна-а! Я проснулся, принеси мне молоко из холодильника.

Сунула нос в ноутбук, в браузере: Египет, Хургада, температура воздуха +32 градуса,  12.05.2011, 18.30 по местному времени.

Да, действительно, вокруг меня  — Египет, рядом со мной — известный московский священник отец Олег Стеняев. Я помогаю ему писать книги. Вернее, так:  он пишет,  я редактирую. Это он  — за свой счет — вывез меня в Египет, чтобы поработать как следует, в полную творческую силу, чтобы не отвлекали домашние заботы: уборка, готовка, чтобы природа радовала глаз, а свежий морской бриз вентилировал замученные московским смогом легкие. Такая у него научная организация труда. Честно вам скажу — эффект от такой организации огромный.



Жизнь прекрасна по-прежнему…


13.05 — ничего не помню, кашляем, акклиматизируемся…

14.05 — ничего не помню; кашель утихает, появился насморк…

15.05. Завтра еду в Луксор. Наш друг Abdalh Calh, или проще — Абдулла, говорит — там больше 40 градусов, но не уточняет, каких: имени Цельсия или имени кого еще там… Его сестра связала мне симпатичную пестренькую шапочку — такую же, как у Абдуллы, и отцу связала. Ему очень идет.

Отец Олег нервничает оттого, что я еду в Луксор, говорит: ну что там смотреть — кошек разбитых?!..

Море волшебное, какое море, о-ооо... Красное море — как будто из лоскутков: светло-голубые перемежаются с синими, бирюзовыми, зелеными. В нем множество течений, вода то прохладная, то теплая. Плавать в нем — наслаждение. Но боюсь заплывать за буйки, буйков боюсь — они похожи на черепушки. Подозреваю, что, собственно, это и есть черепа тех, кто заплывал за буйки. Спасатели поставили, наверно... в назидание.

А насморк не проходит...

16.05. В Луксор не поехала — напала паника, как отец без меня? Кто ему молока купит, на завтрак разбудит? Да и как я там буду с больными коленками по 47-градусной кельвиновской жаре? Жаль, 90 долларов пропали, но зато стало спокойнее на душе.

Никак не адаптируемся, ползаем, как две большие зимние мухи, — от ресторана к пляжу. Не могу настроиться на работу — все время отвлекаюсь, хожу в магазинчик напротив за молоком и соком, отец Олег пьет молоко в неимоверных количествах и спит, пьет и спит — как младенец. У него диабет, ему надо много пить.

17.05. Проспали на завтрак. Напротив — Макдональдс, ели там. Ведем себя безобразно, нарушаем режим: отец Олег не ходит на обед, я опаздываю на завтраки.

Меня заели москиты. Отца не трогают — благоговеют. Мы оба кашляем и чихаем, но все равно лезем в море и бассейн. Море, конечно, нереально красивое и приятное. Нереальность еще в том, что вокруг — преимущественно русская речь. Я, честное слово, чувствую себя в декорациях зарубежного фильма, который снимают на родном Мосфильме.

Если, войдя в море, закрыть глаза, то вообще не знаешь, что думать — вокруг стоны, охи, всхлипы и восклицания: «О-о, вот это да!..»; «Ох, как же хорошо, как славно… воот, наконец-то…»; «Ух ты, ух! Счастье-тот какое!»; «Beautiful! Unreal!»; «Господи, я год об этом мечтала, наконец-то, о-оооо…»; «Неземное блаженство, ммм... вот оно — счастье»; «Ja, Ja! Das ist fantastisch!» — хотя и народу-то вокруг всего три человека кроме меня.

Завтра пойду делать общий лечебный массаж тела.



Про массаж


Массаж, дорогие мои, это прежде всего общение. Невербальное такое общение. Тактильное.
Для идеального контакта хорошо, когда массажируемый и массажист обходятся совсем без слов, оперируя жестами, мимикой, в крайнем случае — междометиями. Примерно так было и у меня. Уж не знаю, за какие его грехи, но меня отдали такому маленькому и худенькому массажистику, что, как только я его увидела, мне сразу захотелось погладить его по голове и подарить чупа-чупс.

Бедный ребенок опасливо осматривал на меня своими большими египетскими глазами и молчал. Одно время я было подумала, что парень, правильно оценив мои габариты и свои возможности, либо откажется вовсе, либо накинет цену, но он молчал и лишь смотрел на меня загадочным взглядом сфинкса. Позже выяснилось, что он практически не говорит по-русски.

А меня обуял интерес: как же он со мной справится? И я подумала — ну-ну, посмотрим. Малыш вздохнул, взял меня за руку и повел на второй этаж оздоровительного салона.
Дальше, как я уже сказала, мы общались жестами и междометиями, и первый сеанс прошел отлично — парень четко знал свое дело, сразу указал мне на проблемные места, замечательно разогрел и протянул все мышцы. До сих пор не понимаю — как только ему это удалось?

Когда я слезала с массажного стола, блаженно улыбаясь, он все так же загадочно и опасливо смотрел на меня, отойдя на всякий случай в угол. Я не удержалась и участливо спросила по-русски:

— Ну что, умаялся, сынок?

Парень вдруг широко улыбнулся и ответил на чисто русском языке:

— Да, мэм.

И тут я все поняла — массаж не только разрушает солевые отложения и целлюлит, он разрушает и языковые барьеры.

Дальше было еще лучше — для меня, конечно, и для взаимопонимания. Саид не сдавался и не халтурил, отработал пять сеансов на совесть.

Не знаю, как он чувствует себя после такой работы, а вот я теперь не чувствую болей в спине.

Море по-прежнему манит…



Про дружбу


Завела я себе на Шератон-роуд — улица, на которой стоит наш отель, дружка, зовут Закхаром — и тоже очень худенький, большеглазый. Видно кисмет у меня такой — мучить худеньких египетских мальчуганов. Закхар — так получилось — помогает мне делать покупки в магазинах и доносит их до отеля (дальше его не пускают). Поскольку отец Олег потребляет неимоверное количество влаги, а я — неимоверное количество фруктов, в олл инклюзив наши потребности не укладываются, приходится добирать в местных магазинчиках.
Хотя расстояния и небольшие, таскать все это тяжело, к тому же спина, даже подкачанная массажем, срывается и дает о себе знать.

И вот только я собралась взбунтоваться, как появился Закхар. Уж и не помню, как мы разговорились — в Хургаде это происходит быстро и естественно, — но теперь Закхар появляется в поле зрения всякий раз, как только я выхожу из отеля, подбегает, заботливо берет под руку и переводит через Шератон — к супермаркетам. Потом водит меня в магазинчики к своим знакомым, договаривается о приемлемых ценах — в общем, он сильно облегчает мою жизнь.

Закхар — мусульманин, родом из Луксора. В семье 7 человек: пятеро детей (4 брата и сестра) плюс больные папа с мамой. У папы астма, мама не может двигаться с отеком ног. Старшие мальчики (Закхар в том числе) стараются найти работу где только можно, чтобы хватало денег прокормить семью и на лечение родителей.

Но вот что интересно — деньги мне удалось ему всучить только в первый раз, а потом он категорически отказывался их брать. Я каждый раз проявляю в этом вопросе настойчивость, но Закхар делает совсем уж большие глаза и говорит: деньги — это не главное в жизни. Ему важно, что отец Олег и я считаем его своим другом, и вот так и носится он то со мной, то с отцом и приговаривает: аль хамдулЛях, хамдулЛях… — слава Богу за всё, слава Богу за всё…

А сегодня даже ездил с нами в киниссу — коптскую церковь.



Ниточка


У меня в голове по-прежнему насморк.

В море — нашествие медуз. Откуда взялись — непонятно.

Слегка заболел отец Олег, капризничал и хотел кефира. Ну нет у них кефира в отеле, что делать… Иду к Закхару — так и так, пошли искать кисломолочное. Искали долго, но нашли только йогурт. В очередном круге по супермаркетам нас с дружком Закхаром поймал на улице его знакомый и велел немедленно идти в его магазин, что под скромной вывеской «Эй, чувак!». Я решила, что минут пятнадцать у меня есть, можно зайти отдохнуть и заодно присмотреть что-нибудь из платьицев девчонкам в подарок.

Я таки что-то там присмотрела, поторговалась, попросила завернуть… И тут на меня было совершено нападение!

Владелец магазинчика, Саид, друг Закхара, такой же молодой человек, вдруг сказал:

— Мадам, вы похожи на верблюда!

Я удивилась такой проницательности, всплакнула и принялась было рассказывать о своей нелегкой вьючной доле русской женщины, но шустрый Саид крикнул:

— Сейчас я вам сделаю бесплатный подарок всего за пять долларов, — пихнул меня на диванчик, достал из кармана катушку грязноватых белых ниток, растянул примерно на полметра, взял один конец в рот и стал водить этой натянутой нитью прямо по моей многострадальной морде.

Нитка вырывала на лице все эти мельчайшие пушистые волоски, которые делают кожу девушки похожей на персик, а кожу пожилой женщины — на бывший некогда для нас экзотическим плод киви.

Слезы лились из глаз… Я вспоминала одинокого болящего отца Олега, тоскующего без кефира, и плакать хотелось еще больше.

Но вот Саид спрятал катушку в карман, достал оттуда же какую-то банку и стал намазывать ее содержимое на пострадавшее лицо. Лицо сопротивлялось, но все равно было измазано с ног до головы. Неугомонный Саид сказал, что это маска, надо ждать 15 минут, пока подействует, и стал накручивать на моей голове тюрбан из моего сиреневого палантина.
Потом я посмотрела в зеркало. Из зеркала на меня печально смотрел голубоглазый верблюд в серьгах и сиреневом тюрбане. Я сказала, что хочу домой.

Все наперебой стали меня уговаривать подождать, пока подействует маска, обещая, что я помолодею лет на пятьдесят. Но, возбужденная ликом верблюда в тюрбане, я нервничала и кричала: хочу домой, пустите меня к больному отцу Олегу…

В конце концов меня умыли и отправили в отель. Рыдая, я добежала до номера, вошла и только попыталась что-то объяснить, как отец Олег сказал:

— Что это с тобой? Помолодела лет на двадцать. Ниточку, что ли, в салоне делала?

Завтра пойду куплю у Саида эту банку с маской.



Коптская кинисса


Море по-прежнему манит…

Слава Богу, насморк прошел, но теперь у меня в голове какое-то нашествие медуз, их удалось разогнать только парой чашек чудесного турецкаго кофе и ромовым коктейлем «Пина колада».

Суббота.

Отец Олег с упорством ищет по всей Хургаде какой-то особенный тафсир Корана — он серьезно изучает ислам, чтобы правильно и успешно вести диалоги с мусульманами. Поскольку отельный кальянщик Абдулла сегодня занят на работе, сопровождать нас в поисках будет Закхар. После завтрака мы втроем погрузились в такси и около трех часов мотались по жаркой пыльной Хургаде от магазина к магазину в поисках этого тафсира.

Машинки такси у них махонькие, а водители любят сидеть откинувшись, и я совсем озверела, просидев скрюченной за спиной у водителя 3 часа, кашляя от пыли, замотанная в хиджаб — по настоянию отца Олега. Хиджаб мне сделал Абдулла все из того же сиреневого палантина. Сам отец надел светло-серую галабею — это такая египетская одежда, которая очень похожа на подрясник.

Книги он так и не купил, но зато удостоверился в существовании именно такого издания тафсира и, быв в хорошем расположении духа, велел везти нас в киниссу. Так называется церковь коптских христиан.

Копты — египетские православные христиане, одна из древнейших ветвей христианства. Коптская Церковь была основана апостолом Марком. Наряду с Эфиопской, Сирийской, Индийской Малабарской и Армянской Церквами, копты признают только три первых Вселенских Собора, до Халкидонского, на котором уточнялся христологический вопрос — о правильном изложении образа соединения во Христе двух природ и осуждались ереси несторианства: что Христос был Человеком, в Котором жил Бог, то есть умалялась Его Божественная природа, и монофизитства: что во Христе только одна природа, Божественная, что человеческая Его природа была поглощена Божеством.

Эти Церкви так и называются — дохалкидонскими. Правда, сейчас они признают, что расхождения во взглядах были только текстологические, а сущностных разногласий нет.

Коптские христиане, наверно, самые притесняемые во всем мире, в Египте им вовсе не легко, Церковь существует только на пожертвования прихожан, тогда как мусульманские учреждения финансируются правительством, но, тем не менее, число храмов и христианских учебных заведений увеличивается, в храмах полно молодежи, много воскресных школ, с прихожанами проводят беседы.

Копты, когда крестят деток, делают им наколку на тыльной стороне запястья — небольшой крестик, они вот таким образом носят знак креста. А еще они отличаются от всего египетского населения тем, что кожа у них значительно светлее и красивый разрез глаз — это потому, что они избегают смешанных браков и не вступают в брак с арабами.

Мы приехали в киниссу перед началом вечернего богослужения. В храме было мало народа. Отец Олег сказал: у них тут мощи древних христианских мучеников, надо поклониться, только надо соблюдать традиции, в общем, делай, как я, — и пошел к царским вратам.

Я робко смотрела, как он снял туфли, подошел к катапетасме (занавес такой на царских вратах, у нас он изнутри висит), помолился, воздев руки, потом поцеловал катапетасму и пошел налево к ракам (ящичкам таким) с мощами.

Шлепанцы-то я сняла, конечно, но вот молиться с воздетыми руками и прикладываться к катапетасме как-то постеснялась и потому сразу повернула налево к мощам, приложилась. Отец Олег потом сказал, что я правильно сделала, что не стала подходить к катапетасме.
То ли я соскучилась по храму, то ли еще что, но мне очень хорошо плакалось в коптском храме у мощей. Мы не знали, чьи это мощи, просто молились древним мученикам за Христа, а я вспоминала отца Даниила. Его иконочку я брала с собой, она у нас в отеле на стене висела.

А на груди у меня всегда ладанка, в которой кровь батюшки Даниила, закатанная в воск.

Потом нам сказали, что это мощи — священномученика Игнатия Богоносца, которого очень любил и часто цитировал отец Даниил, вот его самая любимая цитата: «Умоляю вас: не оказывайте мне неблаговременной любви. Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым… О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтобы они с жадностию бросились на меня. Я заманю их, чтоб они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули. Если же добровольно не захотят, — я их принужу… Моя любовь распялась, и нет во мне огня, любящего вещество, но вода живая (т.е. Дух Святой, возбуждающий и укрепляющий человека к мученической смерти), говорящая во мне, взывает мне извнутри: “иди к Отцу”».

Потом нас принял брат Исаак, который занимается иностранными туристами, поговорили, он много интересного рассказал нам, и мы ему тоже. Обменялись адресами.
 
У них знают про отца Даниила, оказывается. Отец Олег все ждал священника, но тот запаздывал, и свое пожертвование отец положил просто в церковную кружку.

А Закхар все время был рядом с нами и смотрел, и слушал, и глаза у него были почти как блюдца, особенно когда брат Исаак поцеловал отцу Олегу руку…

В отель вернулись, когда уже стало темнеть.



Воскресная проповедь


Поскольку самый выдающийся дар у отца Олега — это дар слова, проповеди, а возможностей проявить свой дар у него сейчас немного, то мастерство он оттачивает на мне. И закатил таки получасовую воскресную проповедь на балконе для одной-единственной прихожанки.

Проповедь плавно вытекла из утренних молитв. Передать ее содержание своими словами я не смогу, а вот, если Бог даст, в следующий раз буду умнее и возьму с собой диктофон. Помню только, что речь в ней шла о недопустимости христианина быть привязанным к мирским удовольствиям, о презрении наслаждений, об аскезе (это чтобы я не вожделела по чумовым тамошним десертам, которые он, конечно же, запретил мне брать).


Ясное дело, я поняла всю глубину своего падения и попросилась на исповедь, в чем мне не отказали.

В киниссу мы проспали, на завтрак тоже. Я рвалась в морские дали, отец больше тяготел к подушкам в кальянной — там всегда народ, и можно проповедовать. Мне велено было плавать в морских далях полтора часа, а потом с ноутбуком идти в пустующий тенистый открытый ресторан рядом с кальянами доканчивать Галатов, которые оказались Ефесянами. Потому что вместо расшифрованной беседы отца Олега на Послание апостола Павла  Галатам нам ошибочно выслали беседу на Послание Ефесянам.

…Наконец-то я нашла в себе силы покинуть теплые, нежные, шелковистые объятия Красного моря, сполоснулась под душем и побрела к кальянам. Там было оживленно. Так называемая зона кальянов располагается под навесом рядом с бассейном. Она представляет собой что-то вроде бедуинского шатра без стен с одним задником, сбоку находится пустующий ресторан, в котором так удобно работается.

Отец Олег вальяжно полулежал на подушках в окружении возлежащих же и восседающих гламурных молодых людей и их подружек, и плавно жестикулировал рукой в такт рассказу. Молодежь не сводила с него глаз и слушала не отрываясь, позабыв про свои кальяны. Он был похож на большую кошку, а молодые люди — на котят, старающихся поближе притиснуться к мамкиному брюху. Отец Олег рассказывал про истинность и богодухновенность Библии, о всех сбывшихся в ней пророчествах, о том, что если уж верить написанному слову, так только написанному в Библии. Перед ним стояла чашка с анисовым чаем. Кальянщик Абдулла ревниво посматривал в его сторону, потому что отец Олег явно узурпировал его лидерство в привлечении внимания.

Я стояла и смотрела на это чудо и никак не могла понять: что же заставляет этих милых, но, как мне казалось, пустых, недалеких и интересующихся только карьерой и дискотеками ребят с таким вниманием и жаждой слушать православного священника… и на ум не приходило ничего, кроме: дар Духа Святаго.

Впрочем, отец Олег особо не афишировал, что он в сане.
Но проповедовал везде, где только появлялась возможность, и делал это как-то плавно и ненавязчиво, постепенно вовлекая людей в беседу.

Первыми в наших поездках были наши отельные гиды. Нынешний — Махмуд эль Вакия, очень обаятельный молодой человек, родом из Александрии, историк по образованию и пламенный патриот Египта. Страстно влюблен в свою страну и может подробно и интересно рассказать о ней практически все.

Отец Олег спрашивает его: вы мусульманин? Махмуд отвечает: да.

Отец Олег спрашивает: читаете ли Коран. Махмуд утвердительно кивает. Тогда отец Олег спрашивает: почему, вы, мусульмане, не знаете своих пророков?

Махмуд чуть не падает с кресла и с обидой говорит: как не знаем?! Знаем! — и начинает перечислять исламских пророков…

Отец Олег прерывает его: не только по именам надо знать, в кого веришь, но надо знать и жизнь их, и о чем они пророчествовали, иначе — какая же это вера, и бесы всех по именам знают.

Махмуд, слегка покраснев, кивает: да, конечно, подробно об этом мало кто знает.

А отец Олег продолжает: вот видите! А знали бы — так и не сожгли бы православные храмы в Каире. Ведь ваши пророки говорили, что нельзя причинять вред христианам, что Инжиль (Евангелие) — священная мудрая и полезная Книга…

Махмуд виновато соглашается, оправдываясь тем, что египтяне очень уж «быстрый» народ — слишком вспыльчивый… а раньше всегда мусульмане и христиане Египта жили рука об руку и все было прекрасно. Просто сейчас кому-то нужно спровоцировать религиозный конфликт. Это все политика, политика…

Потом они долго разговаривают о политике, о прошлом правительстве, о нынешнем…

А я, грешная раба Божия Татиана, мечтаю о Райском острове с белым песком и бирюзовом море и о Луксоре, который так вдохновлял Агату Кристи и о котором так интересно рассказывал Махмуд.



Молитвенное правило


С отцом Олегом жизнь всегда интересная, особенно религиозная жизнь. Молитвенное правило у нас всегда разное и необычное: в прошлой поездке, например, мы молились простым Серафимовым правилом — но на латыни. Отец читал «Pater noster», а я — «Ave, Maria», Символ веры читали вместе.

Утреннее правило мы читаем каждый самостоятельно — потому что не совпадаем по времени: или я встаю раньше, или отец Олег.

Вечернее — это вместе, и никогда не угадаешь, как будем молиться.

На этот раз, в самый первый день, отец говорит: молиться будем, слушая «Исповедь» Блаженного Августина, может, Бог даст, и нас, бесчувственных, прошибет.

И он ставит аудиозапись с «Исповедью». Мы слушаем… а потом у меня из сердца незаметно начинает течь молитва, особенная, без слов, такая… благодарно-покаянная. А потом приходят слезы, за ними — сон и последние осознанные слова: «Отче Августине, моли Бога, чтобы и мне дал так же любить Его, как ты любил».

В другой раз отец Олег читает молитвы вечерни и полунощницы.

В третий — тропари благодарственного молебна…

Но всегда после долго молится своими словами, жалобно, как ребенок, выпрашивая у Бога, чтобы дал ему работать хотя бы пять часов в день, чтобы закончить беседы на Матфея, привести в порядок беседы на Апокалипсис… Потом долго благодарит Господа, и мне очень приятно, когда в перечне благодеяний я слышу благодарение и за меня: «Благодарю Тебя, Господи, что дал мне в помощь Татьяну, сестру…»

Я тоже в это время прошу Господа о своем, мысленно, и благодарю Его за всё.



Ночное приключение


Похоже, мечта отца заполучить редкий тафсир Корана близка к осуществлению. Он уговорил Абдуллу договориться с хозяином книжного магазина, чтобы тот заказал этот замечательный тафсир на русском языке в Каире. Издание крупного формата и аж в шести томах! Стоит какие-то бешеные деньги. Абдулла все устроил, дал задаток, тафсир сегодня привезут, и надо ехать его выкупать.

В одиночку отец Олег не поедет, естественно, а Абдулла с 14 до 22 работает в отеле кальянщиком, и поехать с ним сможет только в 23 часа. Ближе к вечеру у отца разыгралась паранойя, он начинает подозревать, что его хотят похитить и убить, и он решает, что нам лучше ехать вместе — ибо двух толстых прикончить труднее, чем одного. Мне что — я только рада, в любом случае я в выигрыше: если у отца Олега не паранойя, а прозорливость, то вместе с ним пострадаю, ура! А если не прозорливость, то посмотрю на ночной город, надоело уже в отеле.

Ближе к вечеру одеваемся: я надеваю шелковую тунику, она длинная, руки почти закрыты, а палантин-тюрбан-хиджаб просто кладу в сумку. Выходим из отеля, идем к Макдоналдсу, встречаемся с Абдуллой. Такси. Я вздыхаю и скрючиваюсь. Едем.

Хургада ночью очень интересная. Похожа на такой злачный портовый городок, на улицах оживленно… но не на всех. Магазин, в который мы приехали, стоит как бы особняком, только напротив еще один магазин с потрясающими женскими нарядами для мусульманских женщин в витрине.

Отец Олег с Абдуллой идут в книжный магазин, меня отпустили к шмоткам. Магазин пуст, но ярко освещен, дверь открыта. Наряды изумительно красивы, ткани натуральные, все размеры есть… у меня разбежались глаза. Появляется здоровенный мужик в феске ваххабитской наружности с двумя детьми: девочкой и мальчиком, говорит: знакомься — мои дети. Я делаю детям «козу», глажу по головам, умиляюсь. Мальчик — помладше, пугается «козы» и убегает, девочка смеется.

Я говорю: какие красивые платья. Мужик дает мне что-то: померяй — и двигает меня в закуток, там за дверью большое зеркало. А сам девочке шепчет, девочка уходит, закрывает снаружи стеклянную дверь и остается за дверями — типа сторожит… Я было напряглась, но подумала: да кому я сдалась — и пошла в спокойно в закуток. Напяливаю на себя это «что-то» в закутке, а мужик в это время… ребята, он ко мне РЕАЛЬНО пристает! И трогает за выступающие на организме места! Меня этот неадекватный поступок так потряс, что я пихнула мужика что есть силы, а сила, видно, поднакопилась за десять дней отдыха, — короче, мужик даже вознегодовал.

Из закутка я рванула как спринтер, мужик — за мной… Вылетаю в зал — ну елки-палки, аль-хамдулЛях, — в двери входит дико нервный Абдулла. Я аж прослезилась. А мужик злобно смотрел то на меня, то на Абдуллу.

Абдулла был дико нервный потому, что у хозяина книжного магазина с отцом в это время никак не складывался бизнес, назревал крупный международный конфликт, и он почему-то решил, что я могу повлиять на отца и погасить конфликт.

— Таня, пойди скажи ему, что так нельзя! — у Абдуллы тряслись руки, вся его веселость и беззаботность исчезли без следа, он был очень раздражен.

Озабоченный мужик в феске мигом въехал в тему и тоже стал проявлять раздражительность. Вдвоем они выглядели очень опасными. Где-то на краю сознания мелькнула мысль: а ведь отец был отчасти прав… Я бросила шмотки на стол и побежала в магазин с книгами.

Отец Олег спокойно сидел на ступеньках магазина и безмятежно улыбался.

— Что у нас не так? — спрашиваю.

— Да есть у меня уже этот тафсир, в Германии он был издан, и в нем пять томов, а не шесть. Если бы Абдулла не перепутал количество томов, я бы догадался, что такой у меня уже есть.

Я села с ним рядом. Ночь, безлюдная улица. На улице только два освещенных здания — книжный магазин и тот, где женская одежда. Над нами стоят три раздраженных араба и ругаются по-своему, сверкая глазами, зубами, а может, и оружием. Мне было страшно.

Отец Олег вздохнул, встал, достал из кармана кучку денег (он для покупки поменял доллары на фунты) и хорошо поставленным голосом произнес речь:

— Господа, я несу ответственность за слова. Вы видите, что я действительно собирался покупать книги, обменял деньги. Но рассудите сами — зачем мне второй экземпляр? Дома в Москве у меня на полке стоят эти книги, их тоже пять томов, а не шесть, как вы меня убеждали. Сказали бы, что томов пять, и не было бы недоразумения (он сделал паузу)… А расходы я готов возместить.

На этом месте напряжение ослабло, отец Олег воспользовался моментом и перевел стрелки:

— Татьян, ну ты присмотрела себе что-нибудь?

Я, заикаясь, хватая воздух пересохшим ртом, выдохнула:

— Д-да…

— Ну, так пойдем, посмотрим.

Что делать? Обличить принародно приставателя и вызвать новую волну конфликта? Или промолчать? Победила трусость, замаскировавшаяся под мудрость…

Еле переступая ватными ногами, я побрела в логово маньяка, увешанное красивыми приманками, а в голове тем временем прокручивались всякие неожиданные варианты дальнейших событий.

Но, слава Богу, когда я начала мерить всяческие наряды, мужчины успокоились, стали давать советы, а маньяк-хозяин залез на стремянку и откуда-то с высоты выудил мне строгую черную абею из тяжелого, дорогого материала. Абея — такая верхняя одежда, очень широкая. Они бывают разных цветов, с украшениями… а мне захотелось простую черную. К ней дали изумительной красоты черный хиджаб, я закуталась и стала похожа на матерую шахидку. Отец Олег спросил цену. Маньячный хозяин потыкал в калькулятор и показал какое-то нереально маленькое число. Отец стал доставать доллары, но мужик гордо сказал: нет, это в фунтах. Тут мы все сильно удивились, и маньяк от своей щедрости, по-моему, тоже. Я покраснела даже внутри и, стыдливо закрыв хиджабом нижнюю часть лица, уставила глаза в пол.

Мужчины стали теперь смотреть на меня с уважением и опаской и в такси посадили на переднее сиденье. До отеля ехала с комфортом.

У Макдоналдса, что напротив отеля, мы под кока-колу обсудили вопрос о затраченных Абдуллой средствах, Абдулла выкатил приличный счет, отец Олег стал было препираться, а я, вспомнив магазинного маньяка, недавний агрессивный настрой наших арабских друзей и пережитое нервное напряжение, вздрогнула и достала свой кошелек. Все стали счастливы, и мы с отцом пошли в отель.

Было уже около двух часов ночи.

Первым в двери отеля вошел отец, а из-за его широкой спины выплыла я в экзотическом наряде. Оба секьюрити, мирно дремавшие в ожидании запоздавших туристов, немедленно вскочили с кресел и стали хвататься за кобуры и рации.

Я испугалась, что арестуют и начнут обыскивать — ведь им только повод дай, — рванула с головы хиджаб, замахала руками и закричала: не бойтесь! мы свои! это я!
Секьюрити облегченно сказали: уфф… — и опустили руки, а мы с отцом Олегом весело поскакали в свой номер.

В номере я стала носиться со своей абеей, не зная, как с ней расстаться, куда ее приткнуть и уже чуть ли не собралась ложиться в ней. Всё радостно приговаривала: я буду всегда в ней ходить, здесь, и дома, и улечу отсюда в ней…

Отец Олег сказал: ну нет! если ты ее наденешь, нас в аэропорту часа три шмонать будут, ты там всех перепугаешь, одумайся, Подосинкина! ты надевай ее только в храм, зря не трепи…

Я одумалась и повесила абею на вешалку в шкаф.

Спали в эту ночь без задних ног.

Кстати, имейте в виду — в таких абеях египетским женщинам вовсе не жарко, даже наоборот, они очень прохладные.



О работе


Работа моя заключалась в том, что я должна была редактировать расшифрованные с аудиозаписи беседы на Послание к Галатам апостола Павла, которые отец Олег проводил в нашем храме. Он стал преемником своего убитого друга, нашего настоятеля, священника Даниила Сысоева. Батюшка Даниил вел библейские беседы каждый четверг в течение пятнадцати лет вплоть до того момента, когда пущенная прямо в горло убийцей пуля оборвала его проповедь, и он умолк, захлебываясь кровью. Это произошло в четверг 19 ноября 2009 года, после того, как народ разошелся по домам, прослушав очередную его беседу.

И вот отец Олег решил, что проповедь отца Даниила не должна прекращаться, и стал читать беседы в храме по четвергам, начиная с того места, на котором умолк отец Даниил.
Поскольку отец Олег читает свои беседы почти всегда экспромтом, для книжного издания они требуют доработки, и он их в некотором смысле дописывает. Кроме этого он еще много чего пишет, вторую часть бесед на Евангелие от Матфея, например, а я вот — редактирую…

Первым за работу обычно принимается он, я подхожу позже, мы садимся вместе — он за своим ноутбуком, я за своим, — и начинается работа… Только не вполне подходит это слово, не к месту оно тут. Правильнее сказать: начинается творчество, сотворчество, приносящее настоящую радость, ни с чем не сравнимое интеллектуальное удовольствие от найденной в совместном поиске удачной формулировки, от изящно изложенной мысли, от рождения новых идей… а еще — удовлетворение от исполненного долга.

Отец Олег разрешает мне делать с его текстами всё, что мне покажется нужным. Я знаю, как мне повезло: о работе с такими авторами редакторы могут только мечтать.

У меня — полный карт-бланш. И ежедневное благословение:

— Делай всё, что хочешь, меняй текст так, как сочтешь нужным. Выбрасывай ненужное, добавляй свое. Помни — мы соавторы.

Ну, какой я соавтор, это отец Олег здорово преувеличивает — наверное, чтобы стимулировать меня. Но мне так нравится быть его помощницей, занимать свое место в этой «работе» — когда мужчина делает основное: раскапывает груду шлака нашей обыкновенной, ничем особо не примечательной жизни, добывая из пустой на первый взгляд породы немыслимой красоты драгоценные камни Божьего присутствия, которое он умеет находить во всем. А я делаю свое — смахиваю грязь с этой красоты, чтобы ярче сверкала. И большое наслаждение и покой от того, что все на своих местах — он делает свое мужское дело, спасает мир, а я ему помогаю, шлифую детали, обустраиваю быт. Может быть, именно так и задумал Бог женщину?..

Работать такую «работу» — это как пить вкусную воду из чистого ручья в жаркий день. Голова становится ясной, мысль быстрой и четкой. Даже щеки начинают гореть и глаза — сверкать. Радость бурлит в тебе… Как здорово, Господи, как здорово! Слава Тебе, давшему нам такую радость от творческого труда!

И дай мне, Боже, сделать свое дело хорошо, дай не схалтурить.

Бывает, что я злюсь на отца, когда он мешает мне работать. Вечерами я одна стараюсь посидеть за компьютером, чтобы почистить материал. И тут начинается…

— Татьяна, тебе надо поработать. Садись и работай.

— Хорошо, да я уже работаю. — Это мы с радостью! Одной работать мне тоже нравится.
Прочитала текст. Стараюсь вникнуть в смысл, найти, как ярче оттенить мысль. Тут нужно умственное напряжение, собираю мозг в кучку, думаю, думаю, мысленно переставляю слова, чтобы каждое нашло свое точное место. Еще чуть-чуть — и паззл сложится…

— А дай мне молока, я молока хочу.

— У нас нет молока, остался сок, будешь? — Всё, кучка развалилась. Мысли разлетелись, как вспугнутые воробьи, досадно.

— Давай сок, только на ночь мне все равно нужно молоко.

— Ладно, я схожу, только страницу докончу.

— Докончи, — милостиво разрешает отец Олег.

Я пыхчу, пытаюсь вновь оседлать вдохновение, но, чувствую, оно уже далеко ушло. Кое-как заканчиваю страницу, беру свою замечательную брезентовую сумку цвета хаки, которая везде меня сопровождает, и иду в темный, теплый душистый вечер.

Эх… какие запахи здесь! Вот эти акации, усыпанные красными красивыми цветами, это они так благоухают!!! Луна — как золотое блюдо… воздух свежий ласкает. Счастье-то какое, Господи!

Вышла в город. Город бурлит, очень оживленное движение. Очень много людей на Шератон-роуд. С большинством здороваюсь за руку, с некоторыми даже целуюсь, я здесь уже своя, здесь меня тоже зовут «мама». На эти теплые встречи уходит довольно-таки много времени. Но вот добралась и до супермаркета. В этом супермаркете хозяин — красивый молодой парень, христианин. Жалуется, что бизнес не идет. На коленях у него тоже очень красивая девочка-крохотулечка лет двух — двух с половиной, очень красивая, — племянница. На ее крохотной ручке выколот крестик, беру малышку за ручку и целую этот крестик, а она робко трогает меня за палец. Помоги им Бог. Такой крест уже с шеи не снимешь…

 Покупаю молоко, воду. Закхар уехал в Луксор к больной маме, но не оставил меня сиротой — поручил присматривать за мной своему брату Джамалю. Джамаль берет сумку, переводит меня через забитый машинами Шератон, целует руку и исчезает, отказавшись от денег…

Мне не хочется идти в номер — вечер такой чудесный. Прохожу мимо входа в корпус и направляюсь к морю. У моря — ни души. Сижу на мягком лежачке, слушаю, дышу, смотрю, наслаждаюсь… пока не подходит секьюрити.

— Мадам одна?

— Одна-одна, мой спутник в номере, номер 2217, ждет меня с молоком, молоко он любит по ночам пить, — открываю сумку, демонстрируя пакеты с молоком. — Да я ухожу уже, не беспокойтесь.

— Нет, нет, не смею мешать вашему отдыху… — а сам что-то говорит в рацию.

Вчера я их напрягла, заявившись ночью в отель, радикально закутанная в хиджаб, а накануне еще расспрашивала, закрывается ли отель на ночь. Наверное, взяли на заметку.

Поднимаюсь в номер. Отец Олег:

— Ты все время куда-то уходишь, никогда тебя нет, а мне нужно общение, а то я в депрессию впаду! Неужели так трудно побыть со мной полтора часа, чтобы вместе посмотреть кино!

Ну что с ним будешь делать! Смеюсь и наливаю ему молока, разбавив водой. Отец Олег очень много пьет, у него диабет в серьезной форме. Слава Богу — пока без уколов, но все время таблетки: утром, вечером, на ночь…

 Он — огромный двухметровый ребенок, клубок противоречий… Но — настоящий мужчина, с типичным абстрактным мужским складом ума. Умеет видеть в хаосе проблем и нерешенных вопросов основное. А в этом основном — выделить главное, духовную сторону.

Целибатный священник, то есть давший обет безбрачия, целомудренный, чистый, великодушный. Он проявляет такие душевные качества и такую высоту духа, что когда я вижу это, иногда краснею за себя. Вообще с ним я часто краснею — на его фоне мне четко видна моя сущность: и мое высокомерие, и осуждение, и нетерпение, и неспособность заставить себя отказаться от чего-то приятного, и жадность, и малодушие...

Отец Олег всегда неожиданный. Бывает робкий, испуганный, как потерявшийся в магазине ребенок, а бывает отважный, как пять Кавказских диких дивизий. Капризный, легко впадающий в депрессию, полный комплексов… но когда надо — этот человек уподобляется летящему лому, которому ничто не может помешать. Он способен перевернуть мир, увлечь за собой тысячи людей, сделать революцию… да все, что угодно! Он может сделать очень много, и он делает. И очень боится, что не сегодня-завтра уйдет и чего-то не успеет…

А мне бы только дал Господь побольше ему помочь.



Фиш хаус


На сегодня у нас запланирован ресторан, а на завтрак мы опять проспали. Отец Олег сказал: а давай устроим завтрак из морепродуктов. Я сказала: еще бы! И мы пошли в ресторан «Фиш хаус», который тоже напротив отеля. У них тут все, что вам нужно, — напротив отеля, а все, что необходимо, — на той же стороне, что и отель, только надо сделать три шага… или два.

Рыбный ресторан открывается в 11 часов, а было только 10.30, и мы зашли в соседнюю кофейню, где выпили потрясающий турецкий кофе и по большущему стакану фреша: я клубничный, отец — гуаву, и все это за смешные деньги.

Потом поднимаемся в ресторан. В ресторане, кроме персонала, — ни души. Официант в шляпе, как у Челентано, спросил, чего желаем.

Мы пожелали супу, кальмары гриль и креветки гриль с чесночным соусом и жареным хлебом. Потом я подумала и отменила суп — во мне жил еще вкус клубничного фреша. Отец Олег тоже слегка поколебался, но все-таки в отношении супа остался тверд — и правильно сделал, суп был потрясающий (это я потом отхлебнула у него): с какими-то ракушечками… даже и не понятно, что там было.

Креветки и кальмары сильно запаздывали. Уже я давно пережила вкус клубничного фреша, дважды сходила помыть руки, поговорила по скайпу с Женей Крыловым, который находился на работе в предобеденном состоянии и тоскливо радовался за меня… а наших морских гадов все не приносили… Я стала грызть жареный хлеб и сильно увлеклась. На хруст прибежал «Челентано» и, почему-то глядя на меня, хотя суп ел отец, спросил:

— Вкусный суп?

Отец Олег сосредоточенно сопел в тарелку с супом, он был глух и нем и в ответ только громыхнул ракушками, а я мрачно сказала:

— Вкусный хлеб.

«Челентано» засмеялся и убежал и почти сразу же вернулся с огромным овальным блюдом — таким огромным, что оно еле влезло на стол. И такое в этом блюде было! Ого-го! В окружении каких-то немыслимых овощей в центре блюда возвышалась джомолунгма из жареных кальмаров, обсыпанных чем-то аппетитным, а по бокам в несколько рядов — здоровенные креветки.

Я сразу же съела полную тарелку кальмаров, а джомолунгма не уменьшилась. Потом принялась за креветки… уж мы их ели-ели, ели-ели… ну, в общем, пришлось нам попросить «Челентано», чтобы упаковал всю эту гаргантюазность нам с собой — и пакет получился очень увесистый.

Кое-как мы встали со стульев и, пошатываясь, как волк со свадьбы из мультика «Жил-был пёс», побрели домой. Отец Олег — правда, голосом умирающего — даже смог дать указания официанту в челентановой шляпе, чтобы к вечеру нам приготовили устриц на льду с белым вином и лимонным соком — именно так, как ему подавали в Париже и никак иначе. Официант обещал исполнить его волю, хотя это блюдо в карте не значилось.

В этот день я не ходила на обед и ужин, отец тоже не ходил, так что устрицы наверно, замерзли от нашего невнимания. Поздно вечером  отец с Абдуллой уселись возле бассейна доедать оставшиеся от завтрака кальмары и креветки, а про устрицы никто даже не вспоминал — план по морепродуктам был перевыполнен.

Меня же интересовал только апельсиновый сок.

Отец Олег катехизировал Абдуллу. Абдулла препирался и спорил. Но с отцом спорить трудно.

— Скажи, — спрашивает отец Олег, — что ты делаешь, если совершишь большой грех?

— Молюсь Аллаху, режу барана, даю милостыню…

— И ты становишься чистым? Это избавляет тебя от греха?

— Нет.

— А что ты можешь сделать, чтобы избавиться от греха?

— Только умереть. За грех полагается смерть.

Абдулла  замечательный человек. Искренний и честный. Хорошо образован, почти свободно говорит по-русски, очень общительный, приветливый и дружелюбный. У него легкий характер: не умеет злиться и обижаться, хорошее чувство юмора. Радостный, солнечный человек, похож на Боба Марли и его песни.

У Абдуллы есть маленький сынишка — «моя карманная обезьянка»,  он показывал нам фотографию:  чудесный малыш, и как две капли похож на своего отца. Мама его умерла при родах — «убежала на небо», как говорит Абдулла. Хотя сына трудно воспитывать без матери, Абдулла больше не будет жениться, он хочет, чтобы этот брак остался единственным на века. Сына помогает воспитывать сестра Абдуллы, та самая, которая связала нам с отцом красивые шапочки.

Абдулла умеет зажечь любую аудиторию, с любым человеком может найти общий язык — такой он коммуникабельный и веселый. Но иногда, я видела, у него бывают очень грустные глаза — усталые и печальные. Такие глаза у него были, когда он показывал нам фото своей жены, которое всегда носит с собой. 



Первая исповедь,
или как отец Олег победил Боба Марли


Сегодня чудесно работалось — как в старые добрые времена, с большим подъемом. Сделали много, не хотелось отрываться от работы, но надо все-таки поесть. Отец Олег опять не идет обедать, иду одна. Ничего, потом воссоединимся. Место встречи изменить нельзя: у Абдуллы в кальянной — там тусуется молодежь и дают горячий каркаде, анисовый чай и турецкий кофе.

После обеда я расслабилась, думаю, пойду попрошусь в море, ну какая сейчас работа — очень жарко. Территория отеля достаточно большая, от главного корпуса, где ресепшн, ресторан и лобби-бар, довольно приличное расстояние до нашего номера и, соответственно, до пляжа, бассейна и кальянной.

Жарко и безлюдно, на территории только садовники — их здесь несметное количество, потому и территория — лучшая в Хургаде: много зелени, цветов, некоторые деревья и кусты причудливо выстрижены. Хорошо здесь. Иду медленно-медленно, поглаживая рукой подстриженные кусты.

Вот и бассейн — какой чудесный цвет у воды. За бассейном видно море, оно точно такого же цвета. Три ступеньки вверх, направо — и кальянная. Абдулла приветливо машет и ставит музыку — Боба Марли. Я люблю Боба Марли, а Абдулла — его фанат. Поэтому Боб Марли в этой зоне не умолкает. Оно и понятно: регги, ска — это здесь  в самый раз.

Как-то я имела неосторожность в шутку сказать ему, что Боба Марли знает каждый русский, что он вообще — русский народный певец, и с тех пор Абдулла расспрашивает о нем каждого русского, а потом гневно докладывает мне, что никто из русских  не знает этого великого музыканта. Тогда я неубедительно парирую, что, наверно, это были не русские, а украинцы или казахи…

А Боб Марли поет, солнце жарит, пальмы колышутся от  бриза, блики на воде слепят глаза. Нельзя не окунуться. Невозможно.

И, пританцовывая под ритм регги, я иду на пляж. Здесь Боба Марли уже не слышно, зато слышен Гэри Мур, его неумирающий «медляк» «По-прежнему тоскую по тебе». Тут музыкой заправляет пляжная команда, а они — фанаты Гэри Мура. Заплыть подальше, чтобы не слышать рвущее сердце: «So long, it was so long ago. But I've still got the blues for you…» Такой удар по эмоциям. Нет, только Боб Марли!

Поплавала — и снова в зону слышимости Боба. Там — картина маслом, как говаривал незабвенный начальник Одесского УгРо Давид Маркович Гоцман в исполнении Машкова: отец Олег в светлой галабее возлежит на подушках и ведет неспешную беседу. У него пока всего четыре слушателя, так как время для кальяна раннее: две супружеские пары — молодые и постарше. Те, которые постарше, делают вид, что им не особо интересно, что говорит отец, но видно, что они притворяются, а сами боятся пропустить хоть слово. Молодые, не скрывая своего интереса, смотрят отцу Олегу прямо в рот и стараются придвинуться поближе.

Я устраиваюсь рядом с девушкой и прислушиваюсь к беседе.

— …Да, наша Церковь — это Церковь грешников, но она же — Церковь спасающихся. Иисус пришел не судить нас, а спасать. И тут, как ни крути, без Церкви не обойтись…

Девушка — ее зовут Лена — перебивает:

— Вы все правильно говорите, но как быть, если придешь свечку поставить, а бабка у подсвечника смотрит на тебя, как через прицел, и шагу ступить не дает, все одергивает… А ведь я верю в Бога!

Не выдерживаю и начинаю давать советы:

— Вы в другой раз так ей и скажите — что пришли к Богу, а не к ней, и не обращайте особо внимание…

Отец Олег реабилитирует бабку:

— Такое недоверие к молодежи у нее от тех времен, когда комсомольцы ходили по храмам и хулиганили: могли иконы попортить, подсвечники опрокинуть… Эти бабульки собой святыни прикрывали, не давали глумиться.

Снова вступаю я:

— Вы молодец, что ходите в храм свечки ставить, только для верующего это мало, нужно еще очищать себя в Таинстве Исповеди. Верующий не просто дожжен верить, что Бог есть, но исполнять всё, что Он велит… — и в один голос с отцом:
 
— А воля Божья — освящение ваше, потому что Господь сказал: будьте святы, ибо Я свят…

 — А как это — исповедоваться? — спрашивает Лена. — Я ни разу не исповедовалась.

— Сейчас я вам расскажу! — я уже собралась оседлать катехизаторского конька, но покосилась на отца Олега и решила, что лучше мне помолчать.

— Это будет примерно так… — начал отец Олег.

— Эй, кто-нибудь там, сделайте потише! Не слышно за вашей музыкой, что человек говорит… — это выкрикнул муж Елены.

Шокированный Абдулла идет посмотреть, кто посмел уничижить его кумира Марли, ревниво-угрюмо смотрит на отца Олега, но делает все-таки музыку потише.

— …И вы отвечаете на его вопросы: грешна, отче. Вопросы такие будут: грешна ли несоблюдением обетов Святого Крещения... грешны?

— Грешна, отче.

— Непочитанием праздников Божиих, нарушением постов, непочитанием родителей, неверием, суеверием, отчаянием, унынием, божбой, курением, гаданием, сплетнями, осуждением… грешны?

— Грешна, отче.

— Не делала ли абортов, не изменяла ли мужу, не крала ли…

Я с замиранием сердца слежу за девушкой, которая даже не знает, что сейчас совершается Таинство Исповеди, но на лице ее явно видно сокрушение и, похоже, она переживает покаяние. Мужчина постарше, недавно наслаждающийся солнечным голосом Боба Марли, сейчас жадно вслушивается в слова исповеди и орет Абдулле:

— Да выключи ты совсем свою шарманку, не слышно же ничего!

Абдулла бледнеет, но выключает проигрыватель. Боб Марли умолкает, и звучат слова разрешительной молитвы:

— …А потом он скажет: Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит ти, чадо Елена, и аз, недостойный протоиерей Его, властию, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Отец Олег великолепен — рыжая борода сияет на солнце, глаза сверкают, как Красное море, они и цвета такого же, разные: один зеленый, другой голубой… Девушка Лена счастливо улыбается, ее муж тоже. И мы все вместе идем купаться.  Абдулла угрюмо смотрит нам вслед. Я оборачиваюсь, показываю ему язык и кричу: включай уже!

В море Лена не давала мне уплыть за буйки, ей нужно было рассказать, какой необыкновенный человек этот Олег, о, просто волшебник, и как ей в этот день с утра было плохо и тяжко на душе, и как ей сейчас стало хорошо и легко. Я многозначительно улыбалась и таинственно молчала. Если отец Олег не сказал, то и я не стала ей говорить, что  у нее была настоящая Исповедь. Потом я ей подарила свое Евангелие, оставила телефон и е-мейл, а отец Олег сказал:

— Поздравляю вас с первой исповедью.

Но счастливая Лена, кажется, так ничего и не поняла.



Русгада


Отдых наш подходит к концу, и я откомандирована за покупкой подарков. Магазинчик присмотрен давно — он находится не на главной улице, а стоит вдали от шума городского, параллельно улице Шератон и перпендикулярно улице Шерри, очень чистенький и имеет шикарную светящуюся вывеску, на которой написано с ошибкой «чего-то там Gallary». Хозяин расположил меня тем, что не заламывал цену, но особенно — тем, что сильно похож на предводителя Рижских миссионеров Колю Захарова, только темнокожий. А еще сказал: зови меня Игорь, настоящее имя все равно не выговоришь. Очень обаятельный молодой человек.

Пришла я к нему за покупками, он усадил меня на единственный стул в магазине, включил вентилятор и предложил чаю.

У некоторых моих знакомых крупные формы, и одежда нужна была немаленьких размеров, но таких размеров мало, дефицит. Игорь почти в течение часа бегал куда-то и возвращался обратно в магазин, выполняя мои заказы, принося нужные размеры и расцветки. Парень чуть ли не с ног валился, но достал все, что мне было нужно. Сумма приличная. Боюсь, не хватит денег. Но торговаться  даже не думаю. Грех было бы — после такого обслуживания.

Выкапываю из кошелька всё, не хватает пяти фунтов. Вспомнила, что есть мелочь в кармашке сумки — на чай. Достаю, считаю: ровно пять фунтов.

— Ура, — говорю, — хватило!

Игорь возмущенно машет руками:

— Даже не думай, не возьму, оставь себе, пусть будет скидка.

— Какая скидка! Бери, говорю, немедленно!

— Нет! Нет! Нет!

— А ну бери!
 
— Ни за что! И еще я хочу сделать мадам подарок: выбери любой из этих шарфов, любой цвет, какой нравится, — это будет мой подарок.

Мы еще какое-то время так «торгуемся», но на этот раз всегда такие уступчивые египтяне непреклонны, победил Игорь. На его свежей отглаженной рубашке проступили пятна от пота — так он, бедный, бегал…

Я спрашиваю:

— Почему все-таки мало шьют на больших?

— Египтяне мелкие…

— А русские — крупные. Тут же русские в основном. Не веришь — выйди на улицу, почитай вывески.

— Ага, Русгада! — смеется он.

Мы обнимаемся и прощаемся.

О русских в Хургаде хочется спеть отдельную песню. Этот город, можно сказать со всей определенностью, русский. Практически все вывески — на русском языке: «Ресторан Москва», Ресторан «У Людмилы», «Фабрика Хлопушка», «Салон Грация», «Магазин Голубой Нил» (для геев, наверно), «Спа 1001 ночь» и т.п. Остальные немногие — на английском, французском,  итальянском. Русская речь — везде. Сейчас особенно, потому что иностранные туристы боятся ездить в объятый революционным ажиотажем Египет, а русским — пофиг. Российские туристы просто пригрозили подавить волнения в стране, если им будут мешать отдыхать.
Минобороны Египта всерьез подумывает о переходе на сторону туристов. Шутка.

Ну, все же знают — русские любят экстремальный туризм. Да если экстрима мало, мы еще приложим усилия в этом направлении — иначе отдых будет не отдых, не по полной программе. Так что порой бывает стыдно за соотечественников. В газетах рассказывают, что наотрез отказавшиеся покидать революционный Египет русские туристы брали приступом горящий Каирский музей, крича при этом, цитирую: «Пшлинах все отсюда, у нас экскурсия, деньги плочены!»…

Местные жители в Хургаде  хорошо говорят по-русски, тем более что часть их — и есть самые настоящие русские. Многие приобретают здесь жилплощадь: квартиры или студии, у многих здесь бизнес. Есть русские, которые сдают свои московские квартиры и живут здесь на эти деньги очень неплохо, так как здесь жизнь дешевая.

И вот при таком обилии русских, которые по большей части православные, здесь совсем нет православных священников. Ни одного. Храма, конечно, тоже нет. Так что русские ходят в коптские храмы. Продвинутые ездят в Каир и Александрию — там православные храмы есть.
Некатехизированные русские, плохо понимая различие между коптами-монофизитами и православными, принимают Таинства в Коптской православной церкви: венчаются, крестятся, причащаются. А ведь между нашими Церквами нет евхаристического общения, и это считается грехом…

Господи, помоги, хургадинским русским — пошли им священника православного. Хоть одного.



Прощание с морем


Последний день нашего отдыха. Мне невыносимо жаль расставаться с морем. Ну, кому было бы не жаль — даже отец, не особо фанатеющий по морским купаниям, и тот сказал:

— Разбуди меня пораньше, хочу напоследок искупаться с утра.

Утро. Последний раз смотрю с балкона на эту невозможную красоту. Прощай, море. Может, Бог даст, увижу тебя еще раз, море. Люблю тебя, и знаю, что ты меня тоже любишь. Еще давным-давно у нас с тобой был заключен мирный союз и пакт о ненападении. Кажется, это было на Черном море, ну, да ведь это неважно — какое ты, море, лишь бы ты просто было. Да, это было на Черном море. Было много медуз, все боялись плавать, а я уже тогда очень любила тебя, и не хотела я тебя бояться.

Помнишь, я тогда зашла в воду и сказала: тебя создал Бог, и меня создал Бог, мы оба — творение Божье, что нам делить, давай не будем делать друг другу зла? Ты тогда улыбнулось и засверкало и стало обнимать меня теплыми волнами, нежно шепча в ухо: да, да, зачем нам ссориться, нам так хорошо вместе. И я плавала часами, и меня не трогала никакая медуза — ну, так, разве ласково и игриво щекотнет, а я ее в ответ шутливо шлепну по заднице.

Здесь я тоже много плавала. Собственно, не плавала — зачем плавать? Не понимаю людей, которые в море плавают. Плавать нужно в бассейне, в озере, в речке. А в море зачем? В море нужно плавно передвигаться, валяться, наслаждаясь лаской шелковых волн, обниматься с ними, можно покувыркаться, если хочется, поиграть в утонутие…

В Черном море, если надену резиновые тапки, я просто хожу, немного помогая себе руками. Могу уйти так далеко-далеко. Если не остановить, то в Турцию могу уйти.

В Красном море я больше люблю передвигаться, оседлав течение. Здесь тапки не нужны, вода держит так, что паришь, как в невесомости, а течения передвигаться помогают. Их очень много — разных течений: есть холодненькие, быстрые, ленивые теплые, даже очень холодные встречаются. Такое оно, Красное море, — и на вид лоскутное, и на ощупь.

Так вот, я захожу подальше, сажусь, как на стул, следя за тем, чтобы озорное море не вытолкнуло мои ноги вверх и не опрокинуло меня на спину (хотя иногда я не против), и, медленно перебирая плавниками-руками, «еду» вдаль. Тут же обязательно найдется какое-то течение, которое услужливо подхватит и понесет, но не все течения идут в нужную мне сторону. Когда я вижу, что оно меня уносит не туда, я пересаживаюсь на другое. Так и путешествую. Вот уже позади страшные, похожие на человеческие черепа буйки, а я «еду» вдаль — там Синай виден, хочу на Синай. За буйками море пахнет арбузом. Я с ума сойду от тебя, море! Как ты пахнешь! У берега — водорослями и рыбами, йодом, а вдали — арбузом…

На носу у меня солнечные очки. Надо немножко отдохнуть, пусть поработает течение. Запрокидываю голову, только надо так запрокинуть, чтобы было видно не одно небо, но и кусочек Синая, — о-ооо, — как все поехало, поплыло, меня несет быстро-быстро, вот уже сейчас прибьет к белым яхтам. Нет, зачем  нам яхты и дайвинг-клуб, мы сами себе яхты…

Я заплыла очень далеко, но наклоняю голову,  даже не опуская в море лицо, и вижу песчаное дно, стадо рыбок. А над головой — чайки.

Море — это драгоценный подарок  Творца усталому, измученному человечеству. В море я могу свести вместе лопатки, прогнуть спину, высоко поднять ноги. Благодарю Тебя, Господи, что я могу почувствовать себя полноценным человеком хотя бы здесь, в море.

Волны довольно большие, но надо поймать ритм, тогда будешь весело качаться и не захлебнешься. Если захочется на берег, только повернись к ним задом — и они тебя ласково и нежно будут толкать до самого берега. Но не забываем и про течения, течения везде, они и к берегу вывезут.

Конечно, я с морем и обнимаюсь, и целуюсь, и разговариваю. Но я не буду про это писать, это наше с ним личное.

И еще: почему, не знаю, но меня очень сильно притягивает ночное море — что-то  в нем таинственно-волнующее, особенно прекрасное. Я бы хотела заплыть в ночное море, далеко заплыть, слиться с ним теснее и остаться. Сделать так: выложить из горящих свечей дорожку к самым волнам, взять бутылку красного вина с земляничным вкусом, пусть будет пластиковая бутылка, так удобнее. Пройти по дорожке, освещаемой свечами, войти в море и плыть долго-долго, иногда останавливаясь, чтобы попить вина… Вообще-то, идиотская и безумная фантазия.

Есть такой фильм Люка Бессона — «Голубая бездна» — о дайвере, опускающемся на большие глубины без снаряжения. И он никак не может остановиться, ему хочется каждый раз погрузиться глубже. Фильм заканчивается тем, что однажды герой уходит в ночное море навсегда, зная, что никогда больше не вернется. И его невеста отпускает его, тоже зная об этом, но понимая, что его страсть  к морю сильнее любви к ней, и она никогда не сможет соперничать с морем. Даже передать не могу, насколько мне близок этот герой, почему — не знаю, но кажется, я его полностью понимаю.

В последний день, день отбытия, номер положено освобождать в полдень, но у нас автобус в аэропорт только в пять, поэтому я сходила  на ресепшн и доплатила за номер, и у нас с морем было вдоволь времени, чтобы нашептаться друг с другом.

Купальное платьице, конечно, не успело высохнуть. И сейчас я этому рада. Прошла неделя, как мы прилетели, но я его не спешу стирать — оно еще пахнет морем.

«So long, it was so long ago. But I've still got the blues for you…»



Изгнанные из рая


У тебя впереди еще десять дней отдыха, ты беспечно сидишь в мягком плетеном креслице на террасе главного корпуса и пьешь восхитительный эспрессо после легкого, вкусного завтрака. Жизнь, кажется, полностью покорилась тебе, ты только срываешь плоды, снимаешь сливки — короче, наслаждаешься ею, а мимо тебя в это время везут, слегка сутулясь, свои чемоданчики те, у кого отпуск уже закончился.

Как они жалки, как понуры их лица и завистливы взоры. Им больше не принадлежат эти прекрасные цветущие деревья, этот бар прямо у кромки моря, где так здорово, наплававшись, сидеть под навесом, попивая горячий кофе с молоком и мягкой кокосовой булочкой или холодное пиво — под остренькие сосиски в тесте, и глядя, как морские волны подбираются чуть ли не к  твоим ногам…

Им больше не скажут в ресторане: хау ар ю? Их теперь вообще в ресторан не пустят. Несчастные, несчастные, лишенные прав отъезжающие! Что они чувствуют? Бесправные —  никто из персонала не улыбнется им, как будто они преступники… Изгои.

 Так мы фантазировали в первые дни нашего «отдыха-работы». Когда мы видели кого-то из отъезжающих, мы представляли их изгнанными из рая.  Отдыхающие смотрят на них  свысока. Отъезжающим стыдно. Они сожалеют об утраченном блаженстве. Они хотели бы вернуть его, задержаться, остаться еще хоть чуть-чуть, но у них нет средств… Какая трагедия, чувствуете?

И вот настал день, когда и мы в их положении, нам надо уезжать. Но, удивительно, мы ничего похожего не испытываем. Быстро собрались, я заказала в номер носильщика, по дороге заглянули к Абдулле. Он состроил обиженное лицо — типа обижается, что уезжаем.

Приходим в холл, я сдаю на ресепшн ключи от номера и карточки для полотенец. Говорю:

— Счастливо оставаться! Не скучайте без нас и не шалите. Мы скоро приедем — когда будете избирать нового президента. Вот он, — киваю на отца Олега, — главный кандидат. Ждите.
 
Прощаемся, обнимаемся, целуемся… Девушка из бара, похожая на узбечку, которая подавала нам вкусный кофе и коктейли, упала ко мне на грудь и шепнула:

— I will miss you. I love you.

Я даже растерялась и покраснела, но сказала:

— I love you too. — И поскольку хотелось ее как-то утешить, поднатужилась и вспомнила: — I’ll be back…

Тут в холл заходит с улицы странный молодой человек с мечтательным взглядом и бейджиком «гид», подходит ко мне и почему-то сразу говорит: у тебя добрая душа. Я немножко озадачена. Он спрашивает: как тебя зовут? Я называюсь и в свою очередь спрашиваю: а тебя? Теперь почему-то озадачился он и умолк, растерянно хлопая мечтательными глазами. Я говорю: забыл? Он встрепенулся: вспомнил — Ахмед! — и засмеялся. Очень славный и странный. Будет сопровождать нас в аэропорт.

Как все стремительно… Сразу же подъезжает автобус, садимся и едем. Заезжаем еще в два отеля, потом в магазин, где можно купить подарки. Но мы с отцом Олегом не выходим. Подарки у нас уже есть. Теперь нам грустно.

Аэропорт через семь минут. Проходим паспортный и таможенный контроль, выходим в стерильную зону. Отец Олег сажает меня в кресло, велит никуда не уходить и ни с кем не разговаривать, особенно с русскими. И уходит. Ко мне подходит знакомая девушка из соседнего отеля, мы познакомились в каком-то магазине. Болтаем с ней. Приходит отец Олег и начинает меня ругать:

— Не слушаешься меня, я же сказал — не разговаривать с незнакомыми русскими. Ты только посмотри, какие у нее татуировки, на арабском, шахидка, наверно.

А я говорю:

— Это же Гуля, из «Белла висты», а татушки эти на пляже делают, они смываются…
Но отец строг, молчалив и задумчив; перед полетом он читает Псалтирь, молится.

Очень-очень скоро приходит автолайн и везет нас к самолету, последний раз вдыхаю воздух Египта — и мы  поднимаемся на борт «боинга».

Конец.



Про то, как мы выглядели со стороны (фантазийное)


Есть у нас такая игра — представлять, как мы выглядим со стороны, то есть в глазах окружающих. Что они думают о нас, кто мы такие в их представлении. Это началось еще с Шарм эль Шейха, когда нам дали номер с одной кроватью кингсайз. Тогда мы попросили на ресепшн, чтобы в номер поставили вторую кровать, — и удивлению персонала не было предела. Все смотрели на нас круглыми глазами и восхищенно цокали языками. А мы удивлялись их удивлению и не могли понять, в чем дело, пока не пришли вечером в номер и не обнаружили вторую кровать, но придвинутую к основной… Не буду описывать, как мы ржали, мы даже уронили эту кровать, когда передвигали, и у нее отломались задние ноги.
До сих пор разбирает смех, когда представишь, что они о нас думали! Помню, отец Олег тогда подначивал:

— А слабо пойти попросить третью кровать? Вот интересно, что они тогда подумают…

В этот раз у нас быль очень большой номер на троих, так что в кроватях недостатка не было. Но мы все равно устроили шоу со стульями в душевой кабинке. Сейчас расскажу.

Ванная комната в номере просторная, красивая, с огромным зеркалом, имеется удобная душевая кабина — не большая, но и не маленькая, в самый раз.

Прихожу после массажа, расслабленная и зевающая, отец Олег говорит: у меня ноги плохо себя чувствуют, их надо обработать. Это значит — надо натереть жестким скрабом, помассировать, помыть, высушить и втереть крем. Диабетикам надо особенно беречь ноги, а уж священникам — тем более.

— Как я буду тебе их обрабатывать, где? — я злюсь на него, что не стал ходить на массаж. Вот там ему прекрасно обработали бы все ноги.

— В душе. Я буду стоять сначала на одной ноге, а потом — на другой.

— Да устанешь на одной стоять, так не пойдет. — Что же придумать? Тазика нет. Заставить отца стоять на одной ноге? Сама замучаюсь стоять нагнувшись, после массажа я ложку в руках удержать не в состоянии… — Придумала!

Я запихиваю отца Олега в душевую кабинку и иду на балкон — там у нас два пластиковых белых кресла для любования морским видом, — беру одно, несу в кабинку, выдергиваю из нее отца, ставлю кресло, на него усаживаю отца. Он покорно и печально переносит все эти манипуляции, как большой мудрый слон, управляемый погонщиком.

Ну вот вроде всё — а чего-то не хватает… Так: кресло в кабинке, отец Олег в кресле. А! Кран и душевой шланг — за спинкой кресла, причем доступ к ним плотно перекрыт этой спинкой. Кое-как выдергиваю душ, открываю воду, окатив и отца и себя. Стою, поливаю отцовские ноги… Но вода-то льется не в кабинку, а на пол ванной комнаты.

Опять что-то не так. Отец Олег молчит, с трудом сдерживает смех и с интересом смотрит, что же я буду делать дальше. Я спохватываюсь и бегу на балкон за вторым креслом — для себя.

Отец Олег говорит из ванной комнаты:

— Представь себе, что в номере установлены камеры наблюдения. В ванной их нет, но звукозаписывающее устройство стоит. Что могут думать о том, что мы делаем в ванной, те, кто за нами следит?

Я захожусь от смеха, но стул этот все-таки втискиваю, только вот сесть на него невозможно, места не хватает… И как все-таки ноги мыть, если они не в кабинке?

Хохоча до икоты, я выношу обратно на балкон кресло, потом сгоняю отца с другого, выношу и его, отца загоняю в угол кабинки и, икая, говорю:

— Подними ногу как можно выше и упрись ею в стену.

Отец послушно выполняет команду, хотя ему трудно, потому что он хохочет и нога соскальзывает с кафельной стены. Но мы не сдаемся…

Так, по очереди, мы вымыли многострадальные ножки скрабом. Дальше дело пошло лучше — я командую:

— Ложись на кровать, но так, чтобы ноги свисали, — и отец все делает как положено, а я втираю в ноги крем.

Ножки обработаны, но мы продолжаем развивать тему. Отец Олег говорит: нас точно принимают за шпионов. Посмеялись… но ведь и верно, есть основания — уж очень странные поступки у этой парочки, да и сами они очень странные. Этот большой с рыжей бородой всех расспрашивает о положении в стране, о настроениях среди населения. Хорошо говорит по-арабски, но скрывает это. Коран он уж точно знает лучше египтян, даже суру аль-Фатиха наизусть читает. Но при этом проповедует христианство. Ездит по всей Хургаде на такси, проезжая по нескольку раз одни и те же места. Всем говорит, что ищет тафсир, но так и не купил его.

И спутница его — очень странная тетка. Оплатила экскурсию в Луксор и не поехала. Каждый вечер по нескольку раз бегает из отеля в магазины, сумки ей носят разные молодые люди… По ночам бегает к морю, сидит там одна, как будто ждет кого. Питание у них — по схеме «олл инклюзив», а они почти не ходят в отельный ресторан: то в Макдоналдсе завтракают, то вообще без еды сидят. Спиртное не пьют, не курят, перед едой молятся — но на сектантов не похожи. Про то, что они делают ночные вылазки в город, переодевшись в национальную одежду, — вообще отдельная песня…

Очень загадочные — особенно этот, с бородой. Багаж у него — рюкзачок да сумка с компьютером. А рюкзачок на три четверти заполнен толстенными книгами. Вот скажите, вы бы стали на курорт в Египет везти семь толстенных томов? То-то! Неслучайно их рейс из Москвы в Хургаду был задержан аж на 14 часов!

Кто такие? Явно не муж и жена, а она ему все время руку целует. Да если бы только она. В киниссе ему староста руку поцеловал!

И всё ходят с ноутбуками и в разных местах отеля с ними сидят. Каждый день сидят со своими ноутбуками, не скрываясь, возможно, передают секретную информацию об отеле. Говорят, он книгу пишет, а она редактирует. О религии, говорят, книга. Но что смешного, скажите, в религии? А они все время смеются. Подозрительно.

Так примерно, — фантазировали мы с отцом Олегом, —  могли думать о нас окружающие, глядя на наше неадекватное поведение. Да простят они нам все сомнения, посеянные в их душах. Да простит нас милосердный Господь.

И вы простите нас, братья и сестры, если кого чем искусили. Не судите строго. Мы только начинаем становиться учениками Христа. И в этом смысле мы, и вправду, бываем неадекватные.

Возможно, это оттого, что слишком усердно стараемся исполнять апостольскую  заповедь: всегда радуйтесь.



Египет, Хургада — Россия, Москва.
Май 2011 года.


Рецензии