Плавающий якорь

Сергей ПРОКОПЬЕВ
ПЛАВАЮЩИЙ ЯКОРЬ
Из рассказов маримана
(из книги «Сага о цензоре»)

ПРОЛОГ
Судьба не раз сводила с людьми, обладающими обострённым инстинктом к жизни. Какое бы дело ни начинали, обязательно надо выйти на профессиональный уровень. Иначе неинтересно. И без таких людей неинтересно. Они заражают азартом, созидательной энергией.
Такие люди есть среди моих героев. Это фронтовик Петро Рыбась, инженер, предприниматель Володя Чуднов… Алексей Константинов, о котором речь ниже, из того же племени. Призвали во морфлот. За три года дослужился до старшины первой статьи. Демобилизовался, поступил в университет, но жизнь заставила вернуться на флот, стал командиром, пусть небольшого бронекатера, но тоже боевая единица. Отслужив несколько лет, вернулся на гражданку…
Константинов ругается: мы живём в век дилетантов. Вроде солидная фирма, он заказал застеклить лоджию. Пришли специалисты. Кончилось тем, что стеклил вместе с ними и учил их работать. Менял межкомнатные двери в квартире. Пришли такие спецы, что просто-напросто выгнал их, поставил двери сам. «И не запойные, – рассказывал, – не какие-то колдыри, но руки как из задницы растут».
«Хочешь, сделать хорошо – делай сам!» – его девиз.
Трудно представить, что ремонт может доставлять радость. Недавно встретились: «Знаешь, два года назад делал ремонт в спальне, что-то не нравиться, переделаю». В отпуске засучил рукава. Зарабатывает очень даже прилично, без какого-то финансового напряжения мог бы нанять ремонтников. Но «сам»…
«Алексей, – спрашиваю, – зачем на это тратить отпуск?» – «Да ты знаешь, какой это отдых!» Я-то знаю. А у него душа поёт, когда берёт в руки шпатель, кисть… Лет пять назад звонит: «Слушай, у меня затык с компьютером, полчаса бьюсь, не поможешь?» «Я, – говорю, – небольшой специалист, даже не знаю». – «Не могу с английского шрифта на русский перейти, что-то нажал и сижу бараном». На это у меня ума хватило. А сейчас Алексей ушёл от меня в компьютерах далеко-далеко, и не представляет жизнь без него. Поучился на одних курсах, других, вечно покупает какие-то программы. Перелопатил, перевёл в цифру весь семейный фотоархив. С огромным удовольствием реставрирует фотографии… И не только свои… Недавно купил дорогущий компьютер. Один корпус стоит, как половина моего ноутбука. «Зачем, – спрашиваю, – такие деньги вбухивать?» – «Для меня это, как для автолюбителя машина. Чтобы и мощь, и эстетика, и комфорт…»
Служба во флоте в его биографии статья особая. С удовольствием вспоминает те годы. Я послушал, послушал и решил: почему бы не сделать несколько рассказов.

ДИЗЕНТЕРИЯ
Есть порядок на флоте: если на корабле ставится диагноз инфекционного заболевания, корабль выгоняют на рейд с жёлтым флагом. Карантин. Посторонним подниматься на борт запрещено...
При подлёте к Хабаровску Амур – это вода-вода, берегов не видно, протоки, протоки и масса разнокалиберных островов… На одном из них стоял домик нашей бригады. Художники любят рисовать на пленере, почему бы военным не поработать на природе. Летом комбриг собирал на острове оперативные совещания. В неформальной обстановке обсуждались служебные проблемы, кроме этого командный состав отдыхал вдали от посторонних глаз в окружении воды, неба, вкусного воздуха…
На этом укромном острове случилась однажды во время учебных стрельб забавная история. При выходе бригады на стрельбы штабные работники, согласно имеющемуся штатному расписанию, распределялись по боевым кораблям. Заместитель командира бригады по политической части капитан второго ранга товарищ Бритвин тоже при выходе на учения поднимался на один из кораблей, дабы собственным примером держать в нужном тонусе боевой дух личного состава. Само собой, Бритвин был приписан не на какой-то катер, на большой корабль.
Те стрельбы, надо понимать, запомнились Бритвину на всю жизнь. Суток не провёл в каюте, как открылась жесточайшая диарея – неудержимый понос. «Дизентерия», – осмотрев больного, поставил диагноз док. «Может, элементарное расстройство?» – просительно промямлил Бритвин. Доку наплевать на идеологический авторитет замполита, подрываемый таким заболеванием, – не отменил приговор. Лучше перестраховаться, чем иметь целый корабль дристунов. Эпидемия ведь может и весь флот поразить…
После такого диагноза надо на корабле вывешивать карантинный жёлтый флаг.
Комбриг изругался нехорошими словами, как узнал про дизентерию у своего заместителя. Комбригу нож под сердце вывести из стрельб большой корабль. Вызвал к себе главного медика бригады, посовещался и принял соломоново решение: так как заболевание носит единичный характер – изолировать Бритвина от личного состава, перевести с корабля на необитаемый, но с домиком бригады, остров.
Бритвину сказал по телефону (не стал вызывать к себе): «Александр Иванович, поживёшь на острове, оклемаешься. Едой, медицинским осмотром, даже кино обеспечим».
Два раза в день моряки на шлюпке доставляли замполиту еду, каждое утро док делал обследование инфекционного больного. Кобриг выполнил обещание: распорядился оснастить больного кинопередвижкой. Тем более замполит в этой технике разбирался, любил козырнуть, что после школы год работал в сельском клубе киномехаником.
Я тогда служил срочную и находился во время стрельб на соседнем от замполита острове на корпосту – корректирующем посту.
Всё это зона Сарапульского полигона. На одних островах ставились щиты – береговые мишени, на соседних располагались корректировщики стрельб. У нас бинокли, визир – дальномерное визирное устройство, наподобие перископа подводной лодки, поднимается, опускается для лучшего обзора. В рубке катера стоит такая штука.
В визир остров замполита был как на ладони. Страдал Бритвин страшно. Жёлтый (даже в бинокль было видно), измождённый. Диарея последней стадии. Какая там форма одежды с кителем и погонами. Ходил в длинной (типа женской ночнушки) рубахе до колен. Без штанов, без трусов. И когда открывался очередной приступ, пулей нёсся за домик, задирая на ходу подол… Туалет аккуратненькой будочкой стоял поодаль, метрах в ста, замполит почти сразу отказался от этой стометровки, даже короткая дистанция была не под силу.
Мы, конечно, ухахатывались… Смотришь в визир, тихо, спокойно, домик ладненький, как с картинки, ветерок в кустарниках шебаршит… Идиллия, пастораль… Того и гляди гномики появятся… И вдруг в сказочную гармонию врывается капитан второго ранга. Демоном выскакивает из домика, задирая подол…
Тем временем корабли снялись и ушли на стрельбы.
В корпостах морячки сами себе хозяева, никаких офицеров. По боевому расписанию у нас с собой автоматы, рация, два моряка охранения с полным боекомплетом: мало ли кто на корпост может напасть… На островах с зимы оставались зайцы и козы. Почему-то до ледохода не успевали уйти на материк. Мы сгоняли их в ухвостье острова и стреляли на еду. Рыбалка, само собой. Питались свежайшим мясом, рыбой… Прекрасно время проводили… И проворонили первый выстрел…
Стреляли болванками. У нас говорилось в случае ухода болванки мимо цели: «Сапоги ушли в молоко». Стоимость выстрела равнялась стоимости женских сапог.
Наш корпост располагался так, что рядом было два острова, на одном замполит с поносом, на другом – мишень. Один из кораблей выстрелил «сапогом в молоко». Да не в белый свет – болванка жахнула в остров с замполитом. А мы не можем понять, что это капитан второго ранга мечется, аж рубаха винтом заворачивается? Только когда вторая болванка шлёпнулась рядом с домиком, поняли причину смертельной паники...
Стрелял по замполиту малый артиллеристский корабль. Он оснащался турбореактивной установкой 140-миллиметрового калибра для поражения живой силы противника и наземных целей, двумя орудиями, на носу и корме, 100-го калибра. Болванки у таких снарядов весом до полцентнера. Если бы такая угодила в домик с замполитом… Одна со свистом в землю вошла, другая… А нас, дураков, смех разобрал, вместо срочного доклада по рации о точности выстрелов по дизентерийному замполиту.
Наконец откорректировали стрельбу…
Самое интересное, после стрельбы «сапогами» по острову с домиком, диарею у замполита как рукой сняло. На другой день его привезли на корабль здорового как огурчик...

ПЛАВАЮЩИЙ ЯКОРЬ
Перед призывом на службу окончил я школу ДОСААФ как комендор малокалиберной зенитной артиллерии, калибра 12,7 миллиметров и 30 миллиметров. Когда призвали в морфлот, первые месяцы после учебки служил трюмным машинистом, потом мотористом, потом командиром отделения трюмных машинистов и был комсоргом. Закончил срочную службу, поступил в институт, но жизнь заставила перевестись на заочное отделение, и тогда вернулся во флот контрактником. И стал командиром артиллерийского катера.
Такие морские университеты.
Я больше года командовал артиллерийским бронекатером АК-156, когда дублёром командира ко мне на катер прислали Диму Сливкова. Он только-только окончил Ленинградское высшее военно-морское училище. Человек пять их пришло в нашу Краснознамённую Амурскую флотилию проходить дальнейшую службу.
Команда АК-156 по боевому расписанию семнадцать человек вместе с коком. Носовое орудие – 76-миллиметровая пушка. На корме турбореактивная установка БМ-1417 140-миллиметрового калибра, семнадцать стволов. Как жахнет! На корме стояла 30-миллиметровая спаренная зенитная установка. Четыре гранатомета 30-миллиметровых. В сумме мощное вооружение. Плюс иногда катер оснащался комплексом «Стрела-2С» с самонаводящимися головами для поражение воздушных целей.
Броня в районе топливных баков до сорока миллиметров, лобовая до восьмидесяти, башенная до ста доходила. Капитанская рубка тоже бронированная.
Отличная по тем временам машина.
Сливков парень негромкий, не задирал нос, дескать, я мареман с высшим образованием, из столичной мореходки, которая берёт начало от преобразований Петра Первого. Прошу сей факт не забывать. Не заносился, но дистанцию держат. Я предложил ему за знакомство бутылочку раскатать. От водки отказался, вина чуток пригубил. Односложно в телеграфном стиле о себе доложил. Я не стал в душу лезть: не хочешь рассказывать – твоё дело. Моя задача обучить тебя, а потом как знаешь...
Дело было летом, в июле, мы как раз закончили ремонт двигателей. После чего положены ходовые испытания на мерной миле. Я позвонил в штаб, запросил у дежурного добро на выход катера на ходовые испытания. Полигон мерная миля – это участок реки длиной 1872 метра и чуток сантиметров, отмеченный знаками. На ней проверяются навигационные и магнитные приборы.
Комбриг дал добро Сливкову на мерную милю сходить. Пусть молодой офицер набирается опыта судовождения. Заодно экипажу была поставлена задача: отработать постановку катера на якорь.
Я передаю Сливкову командование катером, сам отправляюсь на берег в штаб.
Сливков успешно отработал на мерной миле и перешёл к постановке катера на якорь...
По теории якорь-цепь должна быть закреплёна на жвакогалсе – этакое стопорное устройство, крепящее конец якорной цепи к корпусу судна в якорном ящике. На практике боцман должен был проверить закреплена якорная цепь или нет, а Сливков проконтролировать. Сам-то я, честно говоря, не проверял, меня это не волновало. Глубина Амура максимум метров двенадцать-тринадцать, наша якорь-цепь длиной семьдесят пять метров, я интуитивно знал, сколько отдать. Стравишь метров двадцать, скомандуешь матросу застопорить и дело с концом.
Не имея навыков, Сливков травит якорь-цепь и травит…
Как ставить катер на якорь? Разворачиваешь корабль по течению носом, бросаешь якорь, и течение помогает заякориться. Сливков скомандовал отдать якорь, метров двадцать якорь-цепи стравил, посмотрел: вроде катер тянет течением. Командует ещё дать цепь… И не подумал, что нет в Амуре Марианской впадины на всю длину цепи. Всякий раз, добавляя в Амур якорной цепи, ему казалось: катер продолжает двигаться… И вытравил все семьдесят пять метров вместе с якорем… Незакреплённый конец ухнул в воду, тем самым покончил с сомнениями дублёра об аномальных глубинах под днищем…
Но о потере не посчитал нужным сразу мне доложить. Случилось ЧП в пятницу. Наступает суббота, я по-прежнему ни сном ни духом о прискорбном факте: мой бронекатер, который неоднократно получал поощрения от командования за отличные показатели в боевой и политической подготовке, находится в неполноценном состоянии – не готов к несению службы. Если завтра в поход, то позор на всю мою командирскую голову… По заведённому негласному порядку в выходные дублёры оставались на кораблях изучать матчасть, заниматься с личным составом, поэтому я с чистой совестью отбыл на берег… Та суббота отличалась одной особенностью: она была последней в июле, а значит, на следующий день праздник – День Военно-морского флота. Моряки – украшение любого города, Хабаровск не исключение. Боевые корабли нашей дивизии – большие и малые – выстраиваются в парадный строй напротив центрального пляжа. Флаги, флажки, духовой оркестр выдувает медь... Командующий дивизией, контр-адмирал командует парадом… Гражданское население устраивает народное гулянье… Второго такого праздника нет в году…
А наш катер без якоря. Сливков надеялся на следующий поворот праздничных мероприятий. Напротив пляжа на форватере устанавливалось несколько бочек на якорях. К бочке швартуются корабль, к его корме швартуется следующий и так далее – образуется парадная цепочка. Поэтому, посчитал, нам якорь может и не понадобиться по прямому назначению...
Сливков – отдаю должное находчивости – командует (пока я на берегу) сделать якорь из дерева. Был в экипаже умелец – трюмный машинист Юра Семенюк, хохол из Чернигова. Знал две фразы: «есть товарищ командир» и «всё хорошо». Другого многословия от него не слышали. Всё Юрино красноречие в руки ушло. Золотые и по железу, и по дереву. Сливков его напряг, Юра за полночи сделал фальш-якорь. На некоторых больших речных судах на борта устанавливают привальник, дабы при швартовке к пирсу не голым бортом биться о стенку. Привальник – это просмолённый брус. На берегу без труда можно было найти использованный привальник. Юра взял его за исходный материал и сделал деревянный якорь, кузбасслаком покрыл. Правдоподобно получилось. Чин по чину торчит якорь из клюза. Издалека не заметишь подмены здравого смысла.
Почему Сливков сразу не доложил? Наверное, побоялся, что дойдёт до комбрига. Решил отложить на потом: праздник закончится, глядишь, и рассосётся инцидент, удастся избежать головомойки... К тому же ему морячки мои подсказали, а вдруг на судоремонтном заводе какой-нибудь якорь старый найдётся…
На беду Сливкова, и на мою тоже, авансцену парада – центральную часть пляжа – отдали строю из больших кораблей, самой представительной части флотилии. А уже за ними ниже по течению отвели место артиллерийским катерам, где бочек для швартовки не предусматривалось. Пришли туда, я командую: отдать якорь… Само собой, не бегу смотреть, как он уходит в воду… Но резануло по уху – не слышно привычного грохота якорной цепи… Глянул… Мать честная, глаза бы не смотрели: якорь плывёт вниз по течению Амура. «Хорошо хоть, не вверх…» – смеялся потом мой друг, Валера Ставинский, командир такого же бронекатера… К бравенько плывущему якорю привязан тросик, а дальше – верёвка.
На ту военно-морскую пору у меня в хабаровском активе имелось две девушки. Обеих пригласил на праздник, снабдил биноклями, обе знали номер моего боевого корабля. Я, конечно, был отглажен, отутюжен, пуговицы горели. Самый главный праздник военного моряка в году. И вдруг у командира боевого катера бред на бельевой верёвке – не тонущий якорь.
Стреляться от вида плывущего якоря не стал. Докладываю комбригу: «Не могу встать на якорь, он плавает». «Ты у меня сам утонешь! – обложил матом комбриг. – Пошёл вон из строя!» Далеко послал. Я быстренько: «Есть, товарищ комбриг!»
Другой катер моё место занял, а я смотался подальше…
После праздника досталось и мне от комбрига, и Сливкову… Но комбриг всё же надеялся сделать из Сливкова капитана.
Каждый из нас сталкивался по жизни с людьми такой закваски, , например, как ни старается человек, а не дано машину водить. Муж двоюродной сестры купил «Жигули», купил права. Попросил знакомого поучить вождению. Выехали в чисто поле. И начался цирк на колёсах… Ладно, путает педаль тормоза с педалью газа – тут нужен навык. Он по прямой не может ровно ехать. Дорога, как стол, держи руль и только… Вцепится в баранку, как утопающий за соломинку, машину из стороны в сторону бросает. В глазах ужас, будто в обрыв летит… Умный человек, отличный столяр, но так и не освоил вождение.
Сливков не мог подружиться с катером. Упомянутый выше Валера Ставинский швартовал свой бронекатер так, что это выходило всегда на грани фола. Кобриг и ругался, и восхищался… Когда Валера летел к пирсу, казалось – не избежать аварии: разнесёт всё к едрене фене… И катер всмятку, и причальная стенка выйдет из строя… На такой скорости… Но этот миллиметровщик всегда тютелька в тютельку вставал…
Сливков не из-за лихости залетел. На бронекатерах стояла кнопочная система управления главными двигателями, называлась она с привлечением астрономии – «Орион». Но работала с земными хитростями. Кнопки такие, что надо знать и чувствовать, сколько какую нажимать для соответствующей реакции… Я Сливкову растолковал особенности системы управления. Он при мне всё правильно делал, и казалось – понял и научился…
Стояли мы в затоне, на противоположном берегу был заправочный пирс. Я попросил Сливкова сходить на заправку. А мне нужно было зачем-то в город. Возвращаюсь в затон и – как с тем якорем-поплавком – не верю глазам своим: мой катер, мой АК-156 выбросился на берег. Будто ему стало тесно в затоне, решил расширить акваторию за счёт прибрежных угодий…
Сливкову всего-то надо было затон пересечь, сбросить ход у пирса, сдать назад и пришвартоваться. Сливков дал по газам на полный ход. Захотел с ветерком промчаться. Но приходит пора сбрасывать скорость, а система управления не реагирует… Жмёт дублёр на кнопки, но двигатель не слушается – катер продолжает полёт с ветерком… Сливков парень умный, сообразил: врезавшись в заправочный пирс, такое можно натворить! Направил катер на берег. На полном ходу махина выскочила из водной стихии на гальку…
Моряки, что находились на пирсе, рассказывали: даже сазаны выпрыгивали из воды, как летучие рыбы. Сазаны в затоне – это свиньи с плавниками, до тридцати килограммов вырастают на отходах с камбузов. Круглые, как поросята. Но и мазута в воде хватало. Поэтому нам строго-настрого наказывали: сазанов затонских не употреблять – мало ли какая зараза! Морячкам закон не писан, ловили, обеззараживали и ели.
Сливков броском на сушу устроил переполох в сазаньем стаде... Слава Богу, хоть экипаж, мои морячки, ушибами отделались от прыжка бронекатера на берег.
Ух, матерился комбриг…
Стаскивать катер с мели нельзя, можно днище повредить. Вызвали плавкран…
Дублёра перевели в штаб… Комбриг решил больше не испытывать свою судьбу и судьбу Сливкова… «Хватает придурков в штабе, одним больше не повредит, а на корабле может такое натворить!» – поделился комбриг в приватной беседе.
Но ошибся. Сливков стал лучшим офицером штаба дивизии, а затем лучшим флагманским специалистом. Его забрали в штаб флота. Исключительный получился стратег и теоретик. Светлая голова была у Димы. Но не на командирском мостике...
ДЕД МОРОЗ
Когда до моего дембеля оставалось всего ничего – три месяца, я начал сдавать экзамены в вуз… У нас был чудик в бригаде – Петька Носов. Пришёл он на флот после отсрочки, лет в двадцать. Здоровый детина. Никаких годков, старослужащих, не признавал. Жил сам по себе. Служил в БЧ-1 сигнальщиком. И чудил. Однажды так выступил, что в дисбат загремел. Был страшно неравнодушен к алкоголю, однажды, додумался спирт из гирокомпаса выпить. Так захотелось расслабиться… Вместо спирта налил в навигационный прибор забортной воды. И это перед выходом корабля, нашего МАКа на боевую службу на границу… Помощник командира утром командует: «Приготовить корабль к бою и походу! Выходим на охрану государственной границы». Глянул в гирокомпас, а там дафнии плавают. Петьку в дисбат. Год там пробыл, вернулся дослуживать. И очень захотел дембель приблизить. В августе заставил карасей – молодых морячков – развешивать на мачте жёлтые листья. Всю ночь караси вырезали из цветной бумаги осенние листья – берёзовые, кленовые, дубовые – и разукрашивали мачту корабля. Командир утром приходит, а на его корабле золотая осень – на мачте, леерах, везде, где только можно, висят жёлтые, красные листья… Вот-вот листопад закружит… Что за цирк? А это Петька Носов дембельскую осень приближает…
Мне ерундой заниматься было некогда, за три года я дослужился до высшего звания на срочной, стал старшиной первой статьи. Агитировали на сверхсрочную, но я решил строить жизнь на гражданке – учиться в институте. Командир пошёл навстречу, дал «добро» сдавать вступительные экзамены до дембеля. Абитура – салажня послешкольная – вокруг меня тусуется, а я в форме, бравый морской волк. Преподаватели относились с уважением. Собственно, в поблажках не нуждался, подготовился хорошо и поступил на исторический факультет.
Год проучился, и закрутилась любовь с преподавательницей. Вероника Павловна была всего на год старше меня. Отлично окончила наш институт, её оставили на кафедре иностранных языков. Преподавала у нас немецкий и смущала меня своими недоступными прелестями. Высокая, гордая женщина, всегда серьёзная, со студентами строгая, без заигрываний.
Всё началось с зачёта, который я завалил. Пришёл пересдавать и опять не удосужился посидеть, поучить. Она зачётку без зачёта подаёт молча, а на лице выражение: идите отсюда побыстрее, чтоб глаза мои на вас не смотрели. А меня вместо печали веселье взяло, возьми и брякни: «А пойдёмте лучше в ресторан! У меня сегодня день рождения». Терять мне нечего, не со школьной скамьи. «Мы всё пройдём, но флот не опозорим, мы всё пропьём, но флот не посрамим». Из себя парень представительный. Что уж тут скромничать, отбоя от девушек не было. Она с гонором: «А вашей стипендии меня в ресторан сводить?» Сугубо на вы. Я и выдал: «Мы всё пройдём…» Она: «Вы что на флоте служили?» А потом: «Сдайте сначала хорошо зачёт, тогда посмотрим…»
Всё бросаю, три дня сижу с учебниками и сдаю на «отлично». Дождался в коридоре, когда она всех студентов отпустит, и опять: «Теперь-то разрешите вас пригласить в ресторан. Не думайте, деньги у меня есть, я ведь кроме стипендии подрабатываю…» Короче, на ресторан не согласилась, а на кино снизошла. В фойе стоим, чувствую напряжена. Понял: опасается, вдруг кто увидит – преподаватель со студентом. Я парень дерзкий: «Вы не волнуйтесь, Вероника Павловна, если что – я жениться могу». – «А что, если что?» – «Ну, разговоры всякие… На чужой роток не накинешь платок».
Женщиной была сдержанной. До какого-то момента. Потом – ураган.
Через полгода летом мы поженились. Поначалу всё было нормально. Если бы не мать её. Начала диктовать, как мне жить, лезла планировать наше будущее. Сама зампредседателя горисполкома. Женщина умная, но с геном командования в крови, всё должно совершаться по её указке. Я не захотел маршировать под тёщину дудку. Сначала ушли на квартиру. А потом – семью кормить надо – перехожу на заочное и возвращаюсь на флот командиром артиллерийского катера. И попросил комбрига дать добро перевестись служить в Дальнереченск. Подальше от тёщи. У жены после нашей свадьбы возникли проблемы в институте. Профессура жила по понятиям: у преподавателя со студентом не может быть никаких личных отношений, это порочная связь. Коллектив на кафедре подобрался сугубо женский, начались интриги, нашёптывания. Не могли коллеги примириться – Вероника со мной любовь завела. Ей надоела эта возня – ушла из института.
Между Хабаровском и Владивостоком на Уссури, в Дальнереченске, стоял отдельный дивизион артиллерийских катеров, он приравнивался к бригаде. Два звена, в каждом по три артиллерийских бронекатера. Экипажи, обслуживающий персонал. В общей сложности человек триста. Я – командир катера и секретарь комитета комсомола. Дали квартиру. Вероника приехала. Но в Дальнереченске наша семейная жизнь пошла под откос. Вроде и тёщи нет, жить бы да радоваться, но Вероника затосковала, Дальнереченск – дыра в сравнении с Хабаровском, а Вероника отравлена городской жизнью. Пожила-пожила и уехала к матери. И тёща моя настояла на разводе. Она из тех женщин, хотя сама того не осознаёт: какого зятя не дай – всё равно будет плох. Вшито в неё зятененавистническое. Вероника через пять лет снова замуж вышла, и опять тёща влезла в её семейную жизнь...
Я поначалу страшно переживал разрыв, любил Веронику, потом служба затянула с головой. Зимой катера в затоне во льду законсервированы, офицеры занимаются с личным составом учёбой, матчасть штудируют. У меня кроме этого комсомольских дел по горло. Новый год подходит. Командир дивизиона вызывает накануне праздника.
– Я, – говорит, – здесь много лет, и ещё не было Деда Мороза, который бы раздал нашим детишкам хотя бы половину подарков. Кого ни назначь, напиваются в стельку уже на первой половине маршрута.
Задача перед Дедом Морозом, который объезжает семьи работников дивизиона и поздравляет детей с праздником, стояла не просто боевая, а героическая. Обойти с мешком подарков больше семидесяти квартир…
– И замополит, – сокрушается командир, – быстро ломается, и комсорг в прошлом году обрыгал весь костюм, упал в сугроб… Слабаки. Я сам, было дело, однажды ездил Дедом Морозом и ничего, всех поздравил… Но как-то мне несолидно этим заниматься, берись!
Командир не богатырь, но настоящий моряк. Как в том анекдоте: «Ну, что ты за офицер?! Ну, выпил одну бутылку, ну две, ну три, наконец, но зачем же в драбадан напиваться?»
– Ты молодой, организм крепкий… Снегурочкой даю тебе Таню Голубеву.
Таня Голубева начальник финчасти, остроглазая брюнетка. Мимо такой спокойно не пройдёшь. Сбитая, походка как на пружинах. Кандидатура Снегурочки окончательно вдохновила на роль Деда Мороза. Я уже холостой, семейная жизнь закончилась. Вообразил вкусную картину. Поздравим детишек, а потом закрутим под ёлочкой праздник на двоих.
Сложность задания заключалась в том, что объезжали вечером перед самым Новым годом. Не накануне, а именно 31-го декабря, когда все на подъёме, весёлые, душа нараспашку.
Командир дивизиона дал машину. К нему первому приехали. Гости уже сидели. Отработали мы, командир слабенького вина налил. Я почему-то рассчитывал: коньячком по нам пройдётся. Хотел взбодриться именно коньячком. Ладно, думаю, фиг с тобой.
Снегурочка досталась просто клад. Я как-то терялся с совсем маленькими детьми, она как из профессиональных воспитателей, на руки схватит, песенку для самых маленьких споёт. И покукарекает, и коровкой помычит.
В машине едем, я знаки внимания настойчивые проявляю, она довольная хихикает, чувствую, получится у нас новогодняя ночь на двоих, после того, как подарки развезём.
Настроение отличное. Конечно, в каждом доме приходится выдерживать натиск. Поздравим детишек, нас за стол. Начнёшь отбрыкиваться, наезжают: «Моряк да не пьёт – не поверим! Давай хоть вот столечко». Где-то самогонки «столечко», где-то коньяк, где-то водка или вино. И нельзя совсем отказаться – обидятся. А я комсорг, авторитет надо держать.
Первым споили нашего водителя. Он в квартиры не заходил. Женщинам жалко морячка, из своей сердобольности выносят ему на подносике, пока мы с детишками играем. Как же – семейный праздник, новогодняя ночь, а он вдали от дома, от родителей… И выпить дадут и в карманы толкают. Когда мы его везли, я тогда ещё соображал, у него из карманов сыпались конфеты, торчала палка колбасы, сзади за поясом бутылка водки. Видимо, таким образом прятал от меня. По детскому принципу: если сам не видишь, значит, укрыто намертво.
Командир дивизиона потом рассказывал, вышел на балкон покурить – мы с поздравлениями как раз по соседнему дому ходили – и опупел. С третьего этажа смотрит, а наш водитель шарится у кормы УАЗика. Пытается «ручным стартёром» – железякой-заводилкой – запустить двигатель. Старательно тычет загогулиной в корму в поисках отверстия, и не может понять: куда дырка подевалась? Час назад была на месте, и вдруг чертовщина какая-то. Командир видит: один член экипажа Деда Мороза готов до остекленения, раз корму автомобиля с носом не различает. Вызвал другого моряка-водителя. И приказал: машину не покидать, по квартирам за Дедом Морозом не таскаться.
Первый водитель безропотно согласился пустить за руль сменщика, но заводилку не отдал, так и ехал, сжимая в руках. Приказ командира по сопровождению Деда Мороза и Снегурочки решил выполнить до последнего патрона.
Смех смехом, я не намного лучше оказался предыдущих Дедов Морозов, сознание отключилось где-то на пятидесятой квартире. До этого держался. Поначалу, как наливали, отворачивался от детей. Потом разошёлся: опрокидывал рюмки, не таясь, поднимал бороду и вливал… Племянник дивизионного механика, заглянув на кухню, запищал: «Как это Дед Мороз водку пьёт, он ведь из сказки!»
К тому времени точно уже был в сказочном состоянии…
Хотя на ногах держался… Вовсю, говорят, пел с детьми, хороводы водил, в прятки играл… У замполита тоже, рассказывали, вёл себя весело, но уже совсем на автопилоте. Зарулил в ванную. Зачем туда понесло? Пока Снегурочка занималась с детьми, я туда. И сел на край ванны, а в ней детские пелёнки замочены. «Ты же моряк, потянуло к воде», – смеялся на второй день замполит. Я лёг в ванну, открыл кран, мало воды показалось. Всё на автомате. Пришёл в себя – борода мокрая, халат мокрый, валенки сырые. И зуб на зуб не попадает. Воду почему-то холодную открыл. Наверное, надумал взбодриться перед следующей квартирой. То есть, хоть и водка в мозгах, но задачу поздравления детишек помнил. Замполит говорит: «Пошли, отведу домой». А я рвусь поздравлять командира дивизиона, твержу: «Мы ведь не были у него». Хотя с командира начинался ёлочный обход.
Замполит довёл меня до моей квартиры, но мешок с подарками я сам тащил, как водитель не отдавал ручку-заводилку, так я вцепился в мешок. Проснулся – мешок под боком. И с ужасом обнаружил: половина подарков не розданы. Нашарил в кармане брюк список детей, с которым ездили по квартирам, но согласно помятой бумажке все подарки до последнего розданы, все фамилии вычеркнуты.
Что удивительно – никто за подарками не пришёл. До сих пор не знаю, как это получилось? То ли экономил и делил подарки пополам (они были в бумажных пакетах), то ли ещё что… Новогодняя загадка да и только… Часть конфет валялась на дне мешка… Прикинул и не стал никого опрашивать, начнут подшучивать…
«Слабаки вы, молодёжь, – смеялся потом командир дивизиона. – Такую Снегурочку дал! А ты надрался!»
Что тут скажешь, не вышла у Деда Мороза новогодняя ночь на двоих со Снегурочкой, получилась – на пару с мешком.

ЧЖУРЧЖЭНИ И ДАНТИСТ С ПЛОСКОГУБЦАМИ
В институте после второго курса ездил в археологическую экспедицию. Руководство факультета не очень приветствовало археологическое рвение студентов-историков. Больше поощрялась педпрактика в пионерлагерях, а не работа по профильной дисциплине. В экспедицию всегда едешь с занозой в голове: одну проблему в скором будущем ты себе обеспечил. На тех, кто избегал «контактов с детскими оздоровительными учреждениями», преподаватели любили отоспаться на зачёте по педагогике. Но эти мелочи сторицей окупались работой «в поле». Долго можно рассказывать, но сейчас об одном речь. В тот год делали раскопки захоронений амурских чжурчжэней, предков многих тунгусоязычных народностей Дальнего Востока. Селения чжурчжэней стояли по берегам Амура, на островах и в Приморье. Народ был ещё тот, умел, если что, постоять за себя, даже монголо-татарской агрессии зубы обламывали, долго хвалёные орды не могли подмять под себя воинственных чжурчжэней.
Наша экспедиция производила раскопки грунтовых и курганных могильников, захоронений десятого-одиннадцатого веков нашей эры. Старшекурсники поведали такую историю: в одной из предыдущих экспедиций был найден череп. Внешне обычный, ничего особенного, пока к зубам не пригляделись. В один вкручен шуруп или саморез из электрума, самородного золота, представляющего из себя твёрдый сплав золота с серебром. Головка у него квадратная, как у кованых гвоздей. Аккуратный такой шурупик. Непонятно одно: с какой целью ввернули, и кто эту операцию провёл? Если в борьбе с кариесом в дупло в качестве пломбы? Но разве шуруп закроет герметично кариес?
Руководил в то время деятельностью Амуро-Уссурийского отряда Института истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР замечательный академик, основатель археологии в Советском Союзе Алексей Павлович Окладников. Приезжал он и в нашу экспедицию. Для студентов-историков – живая легенда. Мы по его учебникам учились, его книги читали. А легенда – несмотря на регалии, звания, должности и награды – вечером сидит вместе с нами у костра, в накомарнике, семейных чёрных сатиновых трусах, на ногах сапоги резиновые. Трусы хоть и длинные, колени всё одно не закрывают. Комарья видимо-невидимо, Окладникову хоть бы хны… Часами мог рассказывать о жизни в этих краях десятки веков назад… О своих экспедициях… Чего только не было… Однажды зашли в Китай, пересеки государственную границу и не заметили…
Спрашивали мы Окладникова о саморезе в зубе ископаемого чжурчжэня, но он никак не прокомментировал находку, только плечами пожал, то ли не желая авторитетным мнением рассеивать туман археологической романтики у «будущих изыскателей исторической правды», то ли ещё почему. Я потом интересовался у дантистов… Сказали: если ввернуть железяку, даже золотую, в здоровый зуб или в дупло, боль будет нестерпимой… В раскрытую полость начнёт попадать влага, остатки пищи... Ремонтировать зуб таким образом, вроде как не отремонтируешь, если в наказание вкрутили – пытка изощрённая. От неё одно спасение – в петлю… Зверское издевательство...
Про чжурчжэней – лирическое вступление-отступление, дальше случай из личной практики. Произошёл он в Дальнереченске в самом конце февраля, уже весна солнышком бередила душу, и вдруг боль в зубе. Он и раньше, случалось, давал о себе знать. С правой стороны предпоследний. Поноет-поноет и перестанет. К врачу сходить всё откладывал. Вдруг рассосётся, надеялся. В тот день я был дежурным по части, зуб с утра заныл. Днём ещё было терпимо, вечером стало невмоготу – край да и только… Десна распухла – флюс… Физиономию перекосило, лучше в зеркало не смотреться… Сменить меня должен был помощник дежурного по части в двенадцать ночи, но к одиннадцати терпелка моя лопнула, хватаю телефон, вызываю сменщика: «Заступай! Не могу больше!»
По уставу: уходишь с дежурства – сдай пистолет в оружейную. Какой там устав с адской болью в голове. Скачками понёсся в больницу. Дальнереченск городок маленький, тысяч шестьдесят жителей. Один кинотеатр, один ресторан, одна городская больница. Располагалась она вблизи нашей части. Туда за спасением понёсся. Прибегаю. Двенадцатый час. Дёргаю двери, закрыто. Тарабаню. Почти все окна в больнице тёмные. В одном на первом этаже на мой стук появилась какая-то тётя Маша-санитарка, не вполне трезвая, машет рукой: проваливай. И пальцем у виска крутит. Дескать, ты что, дурак, людям покоя не даёшь. И скрылась. Ну, борзота! Ногами как начал пинать двери! Гляжу, мужик замаячил в том же окне. Бородатый, в белом халате. Наверно, думаю, дежурный врач. Он посмотрел на меня, и тоже рукой махнул: проваливай! И скрылся в глубинах больницы. Я хватаю какой-то ящик, встаю на него и начинаю колотить по раме окна, из которого санитарка и доктор меня домой спроваживали. Бью с такой силой, окно вот-вот вдребезги разлетится. Мне всё равно. Боль жуткая. Ещё бы немного промедлили с открыванием, начал бы крушить больницу.
Наконец дверь распахивается, бородатый выходит на крыльцо, мужик из себя крепкий.
– Что за хулиганство?! – перегородил вход. – Идите домой!
Настроен дерзко. По запаху чувствую: спиртяшки дармового хватанул. Градусы смелости придают.
Прошу его:
– Сделай что-нибудь. Видишь, щеку разбарабанило – флюс! На стенку от боли лезу! Поставь обезболивающий укол, до утра дотерпеть.
Он с вызовом:
– Не могу ничем помочь, я вам не зубной врач! Тут нужен узкий специалист! А я – терапевт… Завтра приходите в поликлинику…
То есть, подыхай, как знаешь, и не мешай спиртягу принимать. Можно сказать, послал морского офицера куда подальше. Я тоже беру повышенный тон:
– Мне по фигу, зубной ты док или нет! Делай что-нибудь, пока я совсем не разозлился!
А он не въезжает, с кем имеет дело, наплевать ему на мою форму, продолжает своё:
– Приходите утром! И не надо меня стращать, глаза выпучивать, я уже столько раз пуганый! Понял, товарищ адмирал?
Ах ты, клизма в халате, ах ты, утка из-под кровати! Я пистолет выхватываю, и дулом ему в грудь:
– Ты, чудо медицинское, ставь быстро укол! Не то уложу на месте!
Пистолет умерил борзость дока.
– Ладно, проходи, – разрешил. – Только убери, убери эту игрушку!
Кричит тёте Маше:
– Тащи шприцы.
Всадил в десну укол. Полегчало. Пошёл домой, но на полпути зуб заныл, а потом по новой боль вернулась. Я понял: возвращаться к бородатому бесполезно, никто мне, кроме себя родимого, не поможет.
Пришёл к себе, скинул шинель. Достал металлическую тарелку, глубокая из нержавейки была в хозяйстве холостяцком. Щедро налил в неё стакан спирта. Достал пачку безопасных лезвий. Три штуки распечатал и бросил в тарелку, туда же в спирт погрузил новые, ещё в масле, плоскогубцы. Масло предварительно полотенцем протёр и в спирт. Грудь, плечи обложил ватой. Как жабо получилось. Зеркало поставил перед собой…
Раскрыл на максимальную ширину рот, и начал полосовать десну половинкой бритвочки. Раскурочил… Кровища хлещет. Мне наплевать. Настроен, как хирург перед операцией: резать так резать. Потом захватил зуб плоскогубцами, вперёд назад расшатываю. Причём, новой боли нет, от зуба всё перекрывает. Как говорится, хуже некуда. Зуб не поддаётся, ну тогда я собрался с силами, думаю, обломаю, так обломаю, дёрнул… И вырвал. Здоровенный, корни с мешками гноя на конце. И так хорошо стало, такое счастье, боль, что столько часов изматывала, мигом улетучилась, отпустила. Я на спинку дивана откинулся и уснул.
Утром звонок, я к двери, там соседка, жена замполита. А я как был в этой окровавленной вате, так и выскочил на звонок… Подбородок, щёки, нос в крови… Вата окровавленными клоками на груди.
Она в крик:
– Что с тобой?
– Варенье, – вру, – ел…
Так что не завидую тому представителю чжурчжэней, которому вкрутили в зуб шуруп, пусть даже из драгоценного электрума. Тогда безопасных бритвочек не было и спирта с плоскогубцами, чтобы своими руками избавить себя от невыносимой боли…