Молодя

Скрипнул деревянный пол.
Молодя заметил скользнувшую тень краем глаза. Кто-то вошел в дом.
Или ему это показалось?
Чуть повернув голову, он прислушался к тонкому свисту ветра, плывущего по полу. Сквозняк донес до уха Молоди шаги, которые замерли где-то в глубине коридора, словно, кто-то вошел и затаился.
«Прислушивается, гад!» - пронеслось в голове у него.
Молодя приподнял голову и открыл рот, чтобы глотнуть воздуха, но только ощутил как запершило в горле от сладковатого запаха пыли и мелкого ворса ковра. От напряжения затылок покрылся мелкими бусинками пота, которые скатывались вниз, попадая в уши, глаза, рот. Он напряг плечи и ягодицы, изогнулся в пояснице, продвинулся еще на пару сантиметров.
Из проема упала тень и остановилась, - высокая, твердая, тощая и в то же время мелко колеблющаяся. С каждым новым шагом тень укорачивалась и сжималась по контуру.
«Стой!» – хотелось выкрикнуть, но вместо слов только выдох с шипением вырвался из его груди.
Тень скользнула вперед.
Молодя попытался вытянуть руку, чтобы помочь продвинуться дальше, но руки остались безвольно лежать вдоль тела.
«Только не сейчас! Пройди мимо, забудь сюда дорогу, Бога ради!»
И в тот же момент в комнату вошел молодой человек. Он был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей и небольшим брюшком. Молодой человек остановился и что-то крикнул в коридор.
Они безмолвно возникли над ним. Их было двое… нет, трое... Очень похожие друг на друга. Они явно только что зашли со двора, Молодя даже услышал запах весенней прохлады, которую они принесли с улицы. Он не видел выражение их лиц, но ощущал их справа, слева, вокруг себя.
«Наблюдатели!» - пробормотала мысль в голове Молоди.
Вошедшие разом шагнули к нему, словно получив какой-то сигнал. Молодя обреченно закрыл глаза. Голоса и смех, для Молоди колючие как лед, раздались где-то над ним.
- Бать, как ты это делаешь, а?
- Даже дети так часто не падают с кровати!
- Пап, ты чё-то сказать хочешь?
Молодя обвел сыновей глазами. Дернул головой. Цыкнул.
«Да пошли вы… дураки», - и закрыл глаза.
***
Вообще-то его зовут Владимир. Среди своих он Вовка или Вован. Для учеников и подопечных Владимир Владимировч, а сам он свое имя произносит – Молодя, потому что язык у Молоди не слушается после инсульта. Язык вертится, как ватный тампон во рту, перекатывается и ничего внятного выдать не может. Только мычание и мяуканье получается.
«Не, погоди. Что это - Молодя, потому что не может выговорить свое имя? Чушь. У меня какая национальность? Я – кореец. В нашем языке нет буквы «В» и-и-и «Ф». Моя мама звала меня Молодя. Я по-русски лучше говорю, чем по-корейски, но акцент с возрастом все равно проявляется. Гены это, а не инсульт!»
Лежал Молодя гипсовым манекеном уже пол года. Лежал, смотрел на трещину в потолке, тихо ждал смерти, разговаривая и споря про себя, сам с собой. Вот бежит человек по жизни галопом, торопится, не успевая замечать мгновения, спрятанные в секундах, а когда тело ломается, только и остается, что вспоминать то, чего не вернуть, что не успел, и что сделал бы по-другому.
«Сейчас мыслю я все больше про себя. В мозгу после инсульта не так, как видится снаружи. Например, понимаю я все хорошо, а как дело до слов доходит - сразу Молодя…
Жизнь паралитика, я вам скажу – не ёси . Люди сначала жалеют, а потом как будто раздражаются и начинают плохо к тебе относиться. Они этого не показывают, ясное дело, но со временем учишься читать по непроизвольным жестам, поджатым губам и другим знакам тела. Это не потому, что они плохие. Думаю, не многие сами это осознают. По-моему, все могут попасть в неприятную историю, но сострадание, терпение и понимание – все это поверхностные мысли, когда дело касается практики. Говорят, к увечным и старикам нужно по-доброму, так я скажу вам честно - если ты стар, то не обязательно мудр, если ты родитель, то не обязательно терпелив, если ты оказался рядом с инвалидом, да еще и старым – сложно чувствовать правильно! Но я вообще-то не жалуюсь. Меня подмывают, подносят горшки и кормят с ложечки – разве не об этом все мечтают, а? Черный юмор. Думаю, это изобретение запертых в себе людей».
После смерти родителей, Молодя с женой переехали в дальнюю спальню. Она была большая и уютная. А через большое окно были видны ровные грядки и фруктовые деревья, в узорчатой тени которых было приятно лежать в жару. А немного правее, если чуть отодвинуть край занавески, можно было увидеть неровные стены старой баньки. Ее построил еще отец Молоди, и, казалось даже, если долго смотреть, можно разглядеть все многолетние слои известки. Проходили года, менялась власть и название страны, но он всегда спал там, в комнате с окнами, выходящими на огород и баньку.
«Сколько раз жена мне говорила, что починить бы ее надо, до ума довести, а я все на потом откладывал. А теперь, вот, лежу в зале на старом продавленном диване, и все время во снах эту дурацкую баню вижу.
Папа меня часто гонял, чтобы я работал во дворе. А я все убегал и под этим самым диваном прятался с книгой и фонариком. Потом мои пацаны точь-в-точь от меня улепетывали. Говорю же – гены не шутка. Помню, поймал я как-то среднего своего – Славку и строго так спросил, мол, чего он все норовит отлынуть. А он возьми и брякни:
- Не могу я работать!
- Почему? - спросил я.
- Потому что я, когда работаю, потею!
Смех и только…»
Комната, в которой теперь лежал Молодя, выглядела так, будто в нее только что въехали; в ней до сих пор пахло больничной хлоркой и автоклавом. Мебель по большей части заменяли табуреты, которые служили столами. На них высокой стопкой высились нераскрытые упаковки с ампулами, ватой, шприцами и какими-то склянками с мутной жидкостью. На комоде, в узком простенке между окнами стоял горшок без цветка, чашка с холодным чаем и столовой ложкой внутри. Напротив входа стояли полки, занимавшие почти всю стену с десятками книг на них. Комната имела несколько бивачный вид, но Молоде это не мешало, судя по всему, как и другим.
«Который сейчас час, а? Думаю, двенадцать уже. Время обеда. Что у нас в меню не знаешь? Не говори – дай сам скажу – суп-пюре. Ням-ням. Я ж говорю – рай, не жизнь. Даже питаюсь, как Английская Королева. Чтоб ей пусто было со всеми протертыми овощами.
Мама готовила очень вкусно. У нее был самый вкусный тчяй  на весь Казахстан и даже Узбекистан… Мой младший братишка привез невесту из Ташкента, так ее отец заработал себе неприятности расхвалив тчяй садуйи , да еще в присутствии своей жены. Аха-ха! Ну, что правда, то правда.
Растертая морковка отличный обед, но кукси – все ж лучше. Вот что ни говори, но корейцы по части покушать самые первые гурманы. Вот, давай возьмем лапшу. У всех народов она есть, так? У итальянцев спагетти – лапша модернизированная в силу местных продуктов. А завез-то ее кто? Вот. Марко Поло. Откуда? Второй раз вот - из Китая. А они, кто знает, вдруг все же у корейских соседей научились. Кто еще? Ну, помоги мне! Дунганская шо-банжем, уйгурский лагман – все разновидности одного и того же. А японский рамен? Но если сравнить с кукси – у нас и лапша тоньше, а значит работа кропотливей, а значит - вот. Она ж тоненькая, как паутинка и тает на языке. А заправлять нужно пятью салатами, не меньше!»
Молодя моргнул. Из уголка глаза, оставляя плоский след, скатилась слезинка. Начиная с неясного эха, клубясь и набирая силу в комнате стали проявляться звуки стучащего ножа о деревянную доску, шипение масла и всплески воды. Молодя моргнул снова. И вот он услышал запахи кухни: чеснок, кориандр, свежая кинза, кунжут защекотали ноздри. Молодя любил смотреть за тем, как мама колдовала над родниковой водой, делая кукси мури . Она плавно водила в чаше деревянной ложкой, добавляя ингредиенты так быстро, что казалось она танцует: вот она развела сою, движение кистью руки и водяная воронка поглотила россыпь соли и сахара, капля уксуса, поднесла ложку к губам и по плечам прошла рябь, словно вкус вызвал тонкий серебряный звоночек в ямочке под ухом; последний штрих - тонко нашинкованные помидоры. Перед тем, как приступать, Молодя некоторое время любовался сочными красками зеленых огурчиков, желтой соломкой яичных блинов, красной редиски, рыжей капусты и сочного мяса. Для Молоди еда была не ритуалом, не обычным процессом насыщения, ему еда приносила наслаждение.
«Да, корейцы знают толк в еде лучше других. Без обид, соседи. Лора, да где ж тебя носит!»
В следующее мгновение, ровно в полдень, дверь в комнату открылась и вошла довольно высокая, если бы не сутулость, женщина. Фигура ее сохранила стройность и с возрастом не расплылась, но стоило только поднять глаза, становилось понятно, что женское лицо не любит тоскливых мыслей и затаенных переживаний. Жена Молоди Лора выглядела как изнуренная и громоздкая елка. Он наблюдал, как она тихо придвинула табурет, аккуратно подняла чашку с чаем, поставила ее на импровизированный столик, села на край дивана. В вытянутой руке она держала глубокую пиалу с бурой кашицей. Ложка тонко звякнула, задев край пиалы.
Во дворе залаяла собака.
Молодя закрутил глазами: «гости!». Недавно приезжал братишка с Питера. До него гостили сестры. Конечно, заходили соседи, друзья, ученики. И все до одного не позаботились стереть с лица тень намерения – все спешили попрощаться. На всякий случай. Кроме друга детства – Маки. Конечно, звали его Илья Васильевич, но среди посвященных был он просто Маки.
Когда-то они вместе бегали на речку, вместе поступили в секцию бокса, вместе впервые попробовали портвейн, короче, сколько себя Молодя помнил, рядом всегда был Маки. Скорость и проворство, с которой Маки уворачивался от ударов противника на ринге напоминали подвижную ловкость макаки. Со временем прозвище трансформировалось в простое «Маки», которое, подобно удобной туфле прочно село на ногу и так прошагало до седых висков. Маки жил на другой стороне улицы. Три раза в неделю он заходил к Молоде, чтобы часами говорить с ним обо всем, что приходило в голову. Со временем Маки стал приходить со стопкой пожелтевших от времени газет. Газета не столичная, местная, но тем-то и интересная. На ее страницах мелькали известные лица, знакомые названия улиц и центров, ее героями были жители городка, в том числе и кое-какие достижения Маки и Молоди. Маки переворачивал страницы, зачитывая вслух заметки, и они вместе вспоминали: Молодя тихо, про себя, а Маки, как обычно, словно млея от звука собственного голоса.
Лора через плечо кивнула Маки. Тот сел удобно в ногах, разложив перед собой газету, терпеливо ожидая окончания кормления.
После удара Молодя стал похож на младенца преклонного возраста. Лицо округлилось, чуть запав внутрь, словно под давлением, черты лица стали мельче, губы изогнулись в капризную линию - сейчас вот-вот захнычет, и весь стал каким-то бескостным. Но это внешне, внутренне, в своих мыслях, он все также ходил по дворам, вдыхая водяную пыль, которая медленно оседала после дождя; мягко ступал по раскисшим листьям и петлял под луной, возвращаясь в места, где вырос, женился, работал и неожиданно так превратился в сухое растение.
В своих мыслях он все время оказывался у речки, что текла недалеко от дома. Есть там место, у разросшейся ивы, где ветер когда-то опрокинул дерево в одно ненастное утро. Среди местных легенд, была одна: будто бы случилось это еще при Брежневе, молодой тополь повздорил с ветром за любовь ивы. Было, конечно за что драться, ведь меланхоличная ива, особенно на рассвете выглядела акварельной. Когда прилетал полевой ветер, ее листочки шелестели, переливаясь красками, и весь ее облик дышал смутными надеждами и неосознанными желаниями. Она, скорей для развлечения, играла роль слабой, хрупкой аморфной барышни, но видимая кротость не мешала проявлять силу и гибкие ветви играючи выдерживали качели, которые подвешивали каждое лето дети. Они нажимали коричневыми пятками на толстую палку у основания веревки, чуть пружиня, раскачивались так высоко, что коленями задевали небо, и потом, с разлета, ныряли в прохладную воду. Ветер в той стычке победил: свалил тополь, вырвав с корнем, и перевалил через реку. А потом прилетел к иве, раздувал колоколом густые косы, ласкаясь щеночком. Да только ива его отхлестала и прогнала прочь. С тех пор, в том месте ветер ходит ниже травы и даже поздней осенью, между берегом реки и сухим тополем всегда тихо. Когда-то, в солнечные дни, Молодя по долгу сидел здесь с друзьями, не прячась, курил и распевал хриплым, ломким голосом модные песни под гитару. Сюда он приводил девушку с мальчишечьей стрижкой, и, как фокусник, вытащив чуть помятый букет, дарил возлюбленной. В первый их вечер на ней было легкое желтое платье, черные сандалии и пластмассовые бусы. При всей ее не очень модной в деревне худобе от нее веяло здоровьем и мыльной свежестью, а на щеках созвездием кружили веснушки. У нее было простое, лаконичное, идеальное имя – Ира. Через несколько недель после первого свидания он попросит отца собрать сватов в ее дом. Отец вернется тогда смущенным и хмурым. Но Молоде сообщил без ужимок, что получили они категоричный ответ. Любимая девушка собиралась в Москву и планов о замужестве пока с матерью не обсуждала. В ту же ночь он выманил ее из дома и, таща за руку, как бычка, привел на «их» место, чтобы просидеть в темноте, не находя слов. Потом он обнял свою Иру, прижал со всей силы к груди, а она уткнулась влажными губами ему в щеку. Молодя в тот момент слышал только набат собственного сердца. Рядом замерзла речка; неподвижной дымкой застыли ночные разговоры сычей; остановились на пол пути облака. Луна тогда выменяла дежурство, но Молодя легко рисовал в воображении то, что нащупывал руками.
«Лора до сих пор считает, что я на ней женился от отчаяния. Да что уж, я тоже так считал. Лора хорошая. Это каждый вам скажет. Мать ее, садуйя своего, то есть моего отца уважала чуть ли не больше родного мужа. Так что нашей свадьбе была очень рада. Мы с Лорой часто ругались тогда, она даже уходила, но теща моя возвращала дочку и всегда была на моей стороне, даже если я был откровенно не прав. Может и зря она тогда за меня согласилась пойти. Может, зря теща ее вернула… Может, с кем другим и счастливей бы была. Но я тогда был красив и популярен, как кинозвезда. Кудрявый чуб, высокий рост, косая сажень в плечах… Шучу. Очень мне Рыбников нравился, хороший артист, вот я ему и подражал. И очень успешно…»
Позже Молодя несколько раз ездил в Москву. И в каждый новый раз тянуло его к тем местам, где он в предыдущие приезды встречался с любимой Ирой. Он обходил знакомые места и только потом оказывался около большого темного дома на одной из московских улиц. В нем она снимала комнату, заставленную всякой рухлядью: диваном, креслом с расшатанным подлокотником и старой напольной лампой с красным торшером. Стены были выкрашены в синий цвет, который еле проступал сквозь полотно развешанные фотокарточки актеров. Единственное окно выходило во двор, в котором, казалось, в любое время дня, неизменно прыгали в классики девочки перед лавкой с тремя старушками в одинаковых ситцевых халатах. Словом, комната той, кто мечтает идти по  жизни в лаковых лодочках, качая гипюровыми оборками. В его памяти осталось много дней, проведенных с Ирой; время от времени они были только вдвоем, если это не был вторник, день ее подготовительных курсов при университете, и если она не собиралась на поэтическое чтение в «Библио-глобусе», обычно Ира едва успевала проснуться к его приходу. Молодя тем не менее продолжал заходить к ней и планировать вслух их общие планы. Она глотала модный черный кофе, хоть и не любила его, затягивалась сигаретой, проглатывая последнюю затяжку, и одевалась к очередной важной встрече. В целом эти воспоминания сейчас уже выглядят обманчивыми. Конечно, Молодя заметил на сколько московский ритм преобразил ее привычки и распорядок дня. Но упорно убеждал себя, что все изменится, стоит ему только переехать в Москву.
«Я был уверен, что вся жизнь зависит от волевого решения. Но прав был отец – решимости маловато будет, если Бог с тобой не за одно».
Взбрело ему в голову в один ясный солнечный день увидеть ее. Сказано – сделано. В Союзе все маршруты вели в Москву, а цены на билеты не кусались. Кто ж знал, что такая ясная идея планирует столько событий. Не успел он выйти из вокзала, пошел дождь. Молодя пошевелил пальцами в новых «штиблетах», но уже через минуту побежал к станции метро, защищая голову от проливного дождя чемоданом. В вагоне модная нейлоновая рубашка неприятно прилипла к спине. Рядом стоял высокий, большеголовый мужчина с маленькими, слегка выпученными глазками и остро торчащими ушами, что делало его похожим на филина. Молодя темечком чувствовал, как его анатомируют взглядом, проводя аккуратные надрезы. Через несколько станций мужчина наклонился к нему и прошептал предложение, от которого Молодя просто не мог отказаться.
«Ай, у него был югославский костюм цвета сливочного мороженого и, ё-мое, моего размера! Я как представил отутюженные лацканы с аккуратными стежками и безукоризненными брюками... И белый, ёлы палы, как парное молоко».
Молодя шел за добрым незнакомцем почти вслепую, а тот, чуть отставая, словно случайно, легонько подталкивал плечом. Мужчина спросил имя Молоди, тот назвал и с удивлением обнаружил, что встретил тезку. Вовчик, так его называли кореша, охотно рассказывал о себе и своих знакомствах. Чем дальше они заходили, тем детальней были истории и мрачнее сюжет. Вовчик подробно рассказал, как попал впервые в колонию, как отметил совершеннолетие и снова отправился во вторую ходку. А потом наклонился до уровней глаз Молоди и велел снять штаны, играя бликами на толстом лезвии складного ножа. Впечатление от услышанных страстей подавили в Молоде все рефлексы спортсмена. Он с четырнадцати лет занимался боксом, но в тот момент не смог себя заставить отказать тезке…
Молодя скосил глаза к окну. Была зима. Снег за окном шел во всю. Молоде казалось, что мир спрятался за непроницаемой белой завесой, и жизнь теперь двигалась совершенно бесшумно. И в этом убаюкивающем падающем безмолвии, до сознания Молоди дошли слова Маки. Те самые слова, которые словно ветром взметнули негодование и ярость, впервые расшевелив покрытое изморозью тело. Эмоции обрели форму мысли немого крика:
«Не смей, бля, Мака, не ври!».
А что сказал Мака? Высказал свою теорию того, что именно «сломало» мастера спорта по боксу, неоднократного чемпиона республиканского масштаба, заслуженного учителя физкультуры, достойного тренера по боксу и настольному теннису ни одного поколения мальчишек их городка, весельчака, балагура, брата, мужа, отца трех сыновей и лучшего преферансиста области.
Приказ от 12 августа 2000 года о назначении *** Владимира Владимировича на должность  директора школы №23. Он, мол, никогда не работал на руководящей должности. Учился и вырос в Советском Союзе, о кресле знал только то, что заметил вскользь в кабинете отца. Но чтобы хорошо жить, ничего не замечая, продолжал глаголить Мака, надо волю иметь и характер.
Молодя прекрасно знал в чем причина, да сказать трудно.
«Я много о чем сожалею. Будь возможность, многое бы изменил. Сделал бы по-другому, умнее. Хотя, если уж честно, ай да изменил ли? Все, что происходило, происходило в силу знаний и опыта, который я и приобретал благодаря участию в тех самых историях. Да если б не Вовчик, разве я смог бы самостоятельно заметить, что Ирка меня разлюбила?»
Дверь ему в тот вечер открыл странный тип. Пахло от него сигаретами и горьковатым одеколоном, в то время как от самого Молоди стыдом и поражением. В необъятных штанах, позаимствованных в отделении милиции, поддерживаемых куском бечевки, да еще на фоне этого ладно скроенного смуглолицего матадора, он ощущал себя лысым карликом с торчащими пучками из носа и ушей.
- Вам кого? - спросил смуглый тип, ткнув сигаретой в сторону Молоди.
- Я к Ире…
« Сейчас-то легко говорить, что,  мол, думал, что любил, но не распознал... Но что врать-то.
Я ее любил.
Вот я лежу сейчас бревном здесь, мне пятьдесят четыре будет, я раздолбанный инвалид, а чем дальше, тем лучше все вспоминается. Когда она вышла, его рука тут же прилипла к ее локтю. Вроде ничего неприличного… но сразу видно - любовь. Я ее тогда спросил зачем-то, ну, за что она его любит. Конечно, он умный, красивый, сильный, талантливый…мда.
Ни хрена я тогда не понял.
Но я вот что скажу, любишь-то не за что-то, а просто так. Любовь настоящая - это когда человек вроде посторонний, но друг. Как моя Лора…
Только понял это…ну, в свое время.
Вот о чем по-настоящему сожалею, так за то, что не сказал о своем открытии Лоре. А ее со временем уже стало раздражать все больше моих привычек. И говорила она со мной не ожидая ответа, как другие обычно говорят с кошкой или собакой, но мне, честно, это нравилось. Я к этому привык, и от звука ее голоса становилось всегда спокойно и славно. Мы родили троих сыновей. Как в сказке, да? Но Лору уже не переубедить было, что живем мы счастливо. Да я и не старался. Проще было делать вид, что все нормально. А сейчас как сказать?»
Молодя собрал все свои силы и плюнул. Не попал. Но главное доступно показал Маке, что не согласен.
«Пришла тогда первая осень моего директорства. Школу надо было отапливать. Ну, привезли по распределению уголь. И не мало – аж 200 тонн! И как справлялся прошлый директор? В школьную углярку размером три на два все это уж точно не влезет. Пришлось отгружать дома. Мака тогда все вертелся под ногами с дурацкими предложениями продать уголь. Какая, мол, разница, говорил он, все равно их захолустье проверяют мало и редко. А так можно машины купить и дом поставить, и младших сыновей обучить не в конно-балетном, тьфу, в селькохозяйственном институте, а в модном экономическом...»
Но Молодя не умел, побаивался, да и не хотел в первый год совершать нечто непривычное для  него - «предпринимательское». Советский режим пал, страна стала суверенной, но идеология братства и равенства подтолкнула Молодю на решение раздать уголь нуждающимся в отопительный сезон. И так увлекся он раздачей, что так и забыл проверить мысль, мелькнувшую мимолетом, почему прислали так много на такую маленькую школу.
- А не поторопился бы, - снова напомнил Мака, - пришел бы к начальнику РайОНО Хайбакову Л.О. И узнал, что 70 % там заложены на «частные» нужды. А еще прошел бы посвящение в жизнь и деятельность сельских властеимущих.
На следующий год привезли 20 тонн, так как, несмотря на расхожее мнение о резиновой бюрократии, в столичной канцелярии письма от сельских директоров читают, и ошибки тут же исправляют. Хайбаков Л.О. мог простить наивность, но глупость, хоть сделано все было по протоколу, простить никак не мог. Начались изнуряющие проверки школы, и так далее, так далее, так далее.
Давно, в 1967 году приехал Молодя на республиканское соревнование, где на ринге устал так сильно, что несколько секунд стоял с противником обнявшись. Трибуна тогда раскрутилась вокруг них воронкой, эхом выделяя лишь их собственное дыхание; рев толпы смешался со смехом зрителей, судей, тренеров, чужих, своих; надо было собраться, но как... В теории все очень просто: слова материальны, вселенная справедлива, важно верить в себя и соблюдать верность мечте, а на практике в итоге разрешается все по плану «Б». Потому что план «А» обычно опирается на идеологию, в которой главный герой всегда побеждает. Остается только определить – кто герой именно этой истории. Кому предстоит что-то понять, получить бесценный опыт, а кому взять свой выигрыш. Молодя собрал тогда всю волю и остатки сил в кулак, замахнулся, и не успел – зато получил свой первый нокаут. Но несправедливость обвинений и последующая череда неудач ударила по Молоде все-таки в двадцать раз сильней. И теперь он плюет в своего друга, потому что во рту язык бесполезно мечется, а защитить себя нет сил.
- А ты чё плюешься? – хмыкнул Мака. – Ладно роль играть, все мы немного лицедеи по жизни, но ты ж сам поверил в свою фантазию о благодетеле. Что? До сих пор считаешь, что Бог вознаграждает по душевным заслугам? Все мнил из себя спасителя человечества. Все долдонил о чести и благородстве. Интеллигента из себя строил. А все эти добрые люди на тебя же доносы и писали… Ладно, ладно. Не злись. А я пойду. И не волнуйся, я не обижаюсь. Правда на стороне того, кто любой ее вариант высказать первый сможет, а если не можешь - то молчи навсегда. Мне вот моя версия нравится больше. Потому что она логичная. Ну, давай, давай, увидимся.
Вот когда Молодя стал тренироваться. 
«Когда ко мне приходили ребята в секцию и впервые встречались в спарринге, кто-то обязательно проигрывал. Кто-то давал течь – а как же, не без этого. Утешая, я повторял вот такую штуку: люди как одуванчики – в полдень одинаково желтые, и седеют тоже одинаково. Вот только кто-то под руку корейцу попадется или итальянцу, если заграницей пришлось вырасти, и в салат. А кого-то корова какая затопчет, а кто посильней, упорней и удачливей, так свой клан расселит, а есть такие, что асфальт вот такой слой так подопрут плечом, что тот трещину дает, вот кого все будут уважительно обходить стороной, а некоторые еще и кланяться. Кто-то, конечно, рождается с талантом, такому многое легко, даром будто бы достается. Но все равно, всем на каждом этапе жизни придется не раз побывать на ринге и держать бой. В спорте вам не как в кино: где в тяжелый момент для победы главное вовремя чаепитие дома вспомнить, даму на поляне, или еще какую живопись. В спорте, как и в жизни все решает рефлекс тела. А тело – идеальный инструмент, который реагирует на сигнал мозга. А без тренировки даже самого талантливого и везучего однажды достанет если не хук справа, так удар слева, и если не научишь тело двигаться вслепую - грамотный апперкот, как пить дать, уложит тебя на лопатки. Мое тело сломалось, потому что мозг дал течь. А кто-нибудь утешил? Что ж, пришло время самому сделать то, что повторял из года в год своим ученикам. Пришло время учиться у себя же». 
Молодя начал с пальца на левой руке. В итоге эксперимент оказался успешным. Отчасти потому, что в первые дни повторял одно и то же движение по восемнадцать часов в сутки. Случались и неудачи – пару раз Молодя мог пролежать без какого-либо сигнала от тела хоть весь день и тогда он плакал и так горько, что на стоны сбегалась вся семья. Но через несколько месяцев он научился переворачиваться, кувыркаться и ползать, как червяк, но уже что-то. Сколько раз он сползал на пол и столько же раз терпел, пока сыновья возвращали его на диван, подкладывали под край матраца подушки, да еще, и стульями подпирали, чтобы снова не упал.
В своих снах он с головой погружался в знакомые воды зеленого полумрака, скользя мимо запертых дверей, через щели которых просачивались молочные лучи. Каждый день он наяву переживал приключение, уже сотни раз пережитое в воображении, каждый день он дергал руку, в ожидании однажды поднять ладонь над своим лицом и перекатить между пальцами пойманный солнечный блик.   
Однажды на пол пути к пыльному ковру (пацаны о пылесосе вспоминали крайне редко, а у Лоры были дела поважней ежедневной уборки), когда Молодя уже свесил голову с дивана, вошел Сашка – младший сын. Когда он сидел за столом, то выглядел по-настоящему большим. Но стоило подняться в рост, так сразу становилось ясно, где национальность поставила подножку. Торс, руки, массивная шея были как у тяжелоатлета, а ступни были размером с шарик для гольфа. Такие ножки принято обувать в атласные балетки, а им приходилось поддерживать непропорциональное плотное кряжистое тело. Думая о чем-то своем, он привычно поднял отца и стал разворачивать головой к подушке, мыслями Сашка был так далеко, что до его сознания не сразу достучались первые слова Молоди.
«Сказать свое имя правильно – беда, попросить горшок или задернуть занавеску – невероятность. Зато маты льются как по маслу».
Вот он – гудок прогресса. Наконец-то.
Научившись поднимать руку и садиться, Молодя столкнулся с препятствием иного плана. Теперь паралич требовал от Молоди научиться писать и считать заново. Лора принесла ему школьные прописи, а сыновья вытащили из гаража старую дедовскую печатную машинку. Из зала с тех пор доносилась неоднородный стук клавиш вперемежку с гладкой чередой матерных слов. Если раньше мысли Молоди составляли жалобы и недовольство на свою прошлую, настоящую и вообще неудавшуюся жизнь, то теперь Молодя занимал себя цифрами из таблицы умножения. Как-то на глаза ему попалась маленькая брошюра со схемами партий быстрых шахмат. Теперь для Молоди суть жизни была схожа с шахматами. Он ясно видел, что предпринимая какой-то шаг на жизненном пути или делая очередной ход в партии, Молодя словно делал выбор, который привел его к тому или иному продолжению. Вот когда мысль с примитивной прямой свернула на двухрядный серпантин. Воспоминания Молоди запетляли среди склонов памяти, стремительно чередуя подъемы и спуски; в какие-то минуты сердце Молоди ухало вниз, а когда закладывало уши от восторга вновь явившегося воспоминания. Но чаще всего  Молодя буксовал у разыгранной партии с Хайбаковым Л.О.- сокращенно им единолично было принято решение называть его ЛОХ.
«Вот приду к нему однажды и окликну по его прозвищу, а потом посмотрю, будет смеяться или обидится»
Молодя на столько втянулся в шахматный мир, что даже во сне мысленно анализировал ситуацию с Хайбаковым в виде игры, увы, им проигранной. Было время, когда он мог теснить по всем направлениям своего противника, но пока тот не атаковал на ферзевом фланге. А Молоде не хватало все времени. Вот и пропустил инициативу в разгар цейтнота. Другой бы, имея интуицию и неординарные способности принимать быстрые решения, смог бы сыграть и при минимальном времени.
«А все это добро есть у каждого? Вот только честно. Мы думаем о себе всегда как о трансмутантах каких-нибудь. Все можем, все сможем, легко. Человек-то совсем не великан, всего лишь человек»
Каждый старается изо всех сил  ради победы, успеха, славы, ради самого себя. Но не каждому посчастливится переиграть мастера или эксперта. С каждым ходом или шагом Молодя теперь ясно видел развилки. По жизни он играл как можно проще, без риска, без «того самого» азарта. Но он и не ставил цели громить противников. Иногда, конечно, понимал, что выбранный вариант не был так хорош, как казалось, а победа в игре таилась в правильном выборе, который заключен в правильном желании, а оно исполнялось только когда его по всем правилам сформулируешь.
«А иначе сдача партии».
Пришел момент, когда Молодя смог подняться на ноги. Он мысленно в это время просчитывал вариант, где мог бы пожертвовать конем. В шахматах жертва – это когда игрок сознательно отдает фигуру, получая взамен позиционное преимущество. Но что готов был отдать Молодя? На что готов был выменять коня? Стоило ли это того?
Сколько раз он воображал, как встретит джинна и тот предложит три заветных желания. Джинн будет добрым и предупредит, что не надо торопиться можно распределить желания на всю жизнь... В детстве он сразу бы заказал бездонную коробку конфет, да чтобы все там было: шоколадки, батончики, карамельки, печенье с повидлом и миллионом других вкусностей.
«Думаете глупо? А что бы вы, умники, заказали?»
А в юности обязательно пожелал бы что-нибудь еще глупей.
Денег? Славы? Кеды?   
А что если бы он пошел ферзем, размышлял он, учась самостоятельно надевать кроссовки. Написал бы жалобу. Рассказал бы телевидению о всех махинациях ЛОХ-а. Добился бы справедливого народного суда? Левая рука Молоди зависла в воздухе, пальцы заметно задрожали над доской. Сомнение – прямой путь к проигрышу. Но будет ли мат в случае этого хода?
- Бать, давай я сам, а.
Молодя поджал губы в раздражении, и сделал вид, что не слышит. Но сын настаивать стал, норовя забрать из руки Молоди кроссовок и надеть «быстро». Молодя хотел крикнуть: «уйди, я сам»; наяву вышло только карканье. Тогда он размахнулся и кинул обувкой в сторону сына. Не попал.
«Они не понимают, если все время мне помогать будут, я сам поверю, что не могу. А если их не окажется рядом? Что мне делать-то? Назад на диван? Фиг вам! Не дождетесь! Я вам не инвалид! Я еще во ВТЭК пойду, заставлю их мне разрешение на работу дать. Запомните! Хоть я уже балериной не стану, но думать как калека не стану никогда! Нечего меня жалостью своей жалить! Подай сюда башмак, дурак! Быстро!»
Молодя долго выкрикивал эвфемизмы, указывая пальцем в угол, кривя губу, корча рожи. Сын, лишь бы успокоился, всучил ему кроссовок и, мигая выставленными вперед ладонями, пятясь, исчез.
Молодя стал выходить к каналу, как только наступил май. Сражаясь с течением, проходя по пояс в реке, он послушной рукой зачерпывал волну, поливая высохшую товарку. Вездесущие мальчишки звонкими голосами разнесли весть о новой привычке Молоди по всему району. Многие специально выходили со двора, чтобы поприветствовать возвратившегося с того света соседа.
«Нет, все равно пошел бы именно так, не иначе. - Размышлял Молодя, подтягивая ногу в шаге. - У всех есть своя модель поведения. Привычки. Вот запри любого из нас в ящике Пандоры, где увидишь воочию все свои тайны и пороки, злобу, нетерпимость, жалость, пренебрежение к людям. Все, что тебя провоцирует, все что заставляет лезть в склоку – все несчастия человеческие. Так куда деться в этой тьме кромешной? Встать ближе к знакомой беде. Потому что знакомая боль привычная, ее легче перенести. А поступить по-новому – значит оказаться от всего усвоенного по жизни».   
Этой осенью Молодя впервые вышел за пределы своей улицы. Он нес на спине свой старый рюкзак, с которым объехал всю республику и даже часть СССР. В нем он таскал «апорты» своей тогда еще невесте Лоре, и прятал букеты из полевых цветов, так как немного стеснялся, что Мака засмеет; в него он упаковывал метрики своих подопечных, когда вез на очередные соревнования; в нем сегодня нес пол кирпича, который подобрал у баньки за домом. Там таких много лежит, потому что сыновья начали строительство. Он им схему начертил. Они следовать ей, наверное, не очень хотят, но Молодя следит внимательно, чтобы потом когда-нибудь им жалеть не пришлось и снова переделывать. Дорога его была долгой. У него под ногами была земля, начиненная семенами историй. В этой земле туго сплелись вчерашний день - нагруженный, почему-то тяжелый, и завтрашний день – неизвестный, но всегда светлый, и сегодняшний – очень важный для Молоди.
 Наконец он пришел к своей цели. Медленно, матерясь на непослушные пальцы, и путаясь в завязках, он вытащил кирпич. Замахнулся и бросил в окно дома. Не попал. Зато доступно показал Хайбакову Л.О., все свое отношение на его дурацкий капитализм и предпринимательство.
Так продолжалось в течение месяца.
Больше Молодя ни разу не задумывался о тупиковой партии. Но с присущим терпением ходил к дому начальника РайОНО Хайбакову Л.О. и кидал в его двор кирпичи от старой баньки. Хайбаков хранил молчание и наблюдал за Молодей каждое утро, приходившего к его дому. Весь городок уже шептался о странной привычке бывшего директора школы, а посвященные рассказывали детали случившегося недопонимания между ними. Однажды ворота распахнулись. К Молоде подошел невысокий мужчина с седыми пушистыми усами. Его голова напоминала крупную грушу, нос явно говорил о характере, но подбородок все-таки выдавал слабину. В уголках глаз пролегли лучики морщинок, которые ученые или просто в народе называют гусиными лапками. Весь его вид создавали впечатление добродушного, улыбчивого бюргера. Отнюдь не злодея и интригана. Господину Хайбакову пришлось расстегнуть пальто и присесть на придорожный бордюр рядом с застывшим над своим рюкзаком Молодей. Он обратил внимание на левую ногу Молоди, которая торчала, как специально поджидая прохожего, чтобы подставить подножку. Молодя перехватил молчаливый взгляд, но никто не решился нарушить тишину окружающего пейзажа. Молодя почувствовал себя таким легким, что побоялся, как бы ветер не сдул его отсюда. Хотя тогда бы он поднялся над частоколом телеграфных столбов, выше гирлянд проводов, унизанных птицами, убегающим вдаль деревьям и, себе на радость, скинул бы кирпич на лысую башку товарищу начальнику.    
- …ведь верно…последние теплые денечки, э? – услышал Молодя вдруг и не сразу понял, кто это говорит, но потом растеряно моргнув, понял, что этот робкий, молодой голос для такого дородного мужчины принадлежал его Л.О.Х.-у.
Молодя встал. Теперь он точно знал, что этому смущенному номенклатурному работнику не удастся ему больше навредить. Молодя встал, чтобы запальный шнур, так долго тянувшийся за ним на протяжении этих полутора лет, догорел и ничего не оставил.   
- Все х-о-о-а-тттят ха-ра-шо жить. Да? Но надо ино-кта дас-той-на. Понял? Вот! По пон-н-нятям жить н-н-а-до, - выпрямился и добавил, - сука!
Облако, закрывающее солнце, будто бы побледнело, слившись с небом и светом. Подул ветерок и распушил усы началика РайОНО. Молодя развернулся удачно легко, словно от дуновения ветра и побрел назад. В этой временной кривой он стал королем. Сейчас бы он сказал джинну свое третье желание:
«Я бы ему сказал, что хочу наслаждаться каждым мгновением оставшейся жизни, вместо того, чтобы беспокоиться о желаниях других. Сидеть с Макой на берегу речки пока тот решает интересный вариант новой игры, наблюдать за вращением мира. Приятно вдруг стать мудрецом».