Ампутация души

Мне всегда говорили, что я какая-то не такая, не похожая на других. С детской наивностью верила, что это комплимент, и люди выражают так свою симпатию. Но когда при подобных высказываниях видела слёзы у других,  кровавые укусы от моих зубов и глубокие царапины от острых ногтей, понимала, что общество меня ненавидит. И с каждым днём я всё больше стала бояться саму себя.
 
С младенчества я не знала меры ни в чём. Помню мамину налитую молоком грудь, от которой не могла оторваться, жадными губами втягивая до последней капли, а потом от переизбытка чувств начинала кусать её. Меня периодически били, но каждый раз всё заканчивалось одним и тем же. Да, я знала, что так делают многие младенцы, но и, взрослея, я никак не могла избавиться от страшной детской привычки.
 
В детском саду выбирала себе в подружки самых красивых девочек, с васильковыми глазами и белокурыми вьющимися волосами. От них всегда вкусно пахло молоком и ванильными булочками. Сначала я им тоже нравилась – такая скромная, тихая, улыбчивая. Я им щедро отдавала свои любимые игрушки, они радовались, я обнимала их и с какой-то увлечённостью кусала до крови. Как всегда, девочки плакали, называли меня кусакой и больше никогда не хотели со мной дружить.

Родители давно прозвали меня «волчонком», злым, жестоким, бездушным. В отличие от других детей, я не любила улыбаться, садиться на колени ко взрослым, давать им себя обнимать и целовать, потому что всегда, когда ко мне приближались другие люди, я чувствовала жар где-то в груди, животе, коленках, пятках. Моё детское сердечко бешено колотилось, щёки заливала краска и я убегала. Сначала многие знакомые моих родителей удивлялись, а потом привыкли и сами старались избегать любого общения со мной. Так я и росла в обществе затёртого до дыр плюшевого медведя и резиновой обглоданной мною куклы.
 
Странное отношение у меня было к искусству. Когда я смотрела какой-нибудь фильм о животных или слушала красивую печальную музыку, по щекам бежали огромные слёзы, я пряталась где-нибудь в уголке, еле сдерживая рыдания, радуясь, что никто этого не видел. Однажды поняла, что очень хочу рисовать, неважно, что или кого, главное рисовать. Окружающие брезгливо смотрели и говорили, что у крыс не бывает крыльев, а с неба падает белый снег, а никак не красный, что ребёнок не может быть больше взрослых. И я бросила рисование. А потом у меня возникло желание писать стихи. Я просыпалась среди ночи и писала о том, что никогда не оставлю любимого пьяницу, что пойду на войну, взяв свой детский рюкзак и ручку с блокнотом. Окружающие  советовали писать мне о цветочках и ягодках. И я перестала сочинять стихи. Очень хотелось научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Меня сводил с ума пронзительный голос скрипки и протяжный – флейты. Но когда я брала их в руки, не различала полутона и тональности – они для меня всегда плакали. И я могла услышать только это. Взрослые сказали, что мне на ухо наступил медведь и запретили учиться музыке.

Мои родители уже отчаялись, что я хоть чему-то смогу научиться в жизни, готовы были записать в школу для умственно отсталых. Но врачи и  психологи называли меня вполне здоровым ребёнком, с неплохой памятью, умением анализировать, любознательностью и чрезмерной чувствительностью. Какой-то старый бородатый дяденька, психолог с огромным стажем, заявил моим родителям, что в маленьком теле живёт большая душа, но в силу ряда причин не может себя реализовать. Но ему уже мало кто верил, и даже я сама.

В школе я училась неплохо, иногда меня хвалили учителя, но вот со сверстниками всё было сложнее. Они всегда говорили про какой-то тихий  омут во мне и чертей, и хотели проверить, на что я способна. В компаниях наравне со всеми я пила вино, портвейн, водку, все ждали, когда же я начну танцевать стриптиз, вешаться парням на шею или валяться под столом. Но я смеялась, танцевала, болтала и неожиданно для самой себя и других становилась душой практически любой компании.

Но с мужчинами я никогда не умела общаться. Когда они начинали со мной разговаривать, я замолкала, зачем-то теребила платье и заламывала руки, а потом уходила, не попрощавшись. Одни называли меня дикой, другие – фригидной, третьи - неадекватной. Но было страшно оттого, что симпатичные мне мужчины не только вызывали жар в груди, но и какое-то необъяснимое чувство голода. Однажды я решила наконец-то проверить, на что способна в постели. Мой любовник просто опешил, слыша звериное рычание, ощущая на спине царапины, видя, как под ним извивается моё тело в каких-то нечеловеческих конвульсиях. И я снова, как детстве, захотела попробовать его на вкус. Укусила от души, он закричал, назвал меня изголодавшейся психопаткой и ушёл. И другие мужчины в моей жизни поступали точно так же.

Это большая неуёмная душа была моим наказанием. Когда я приходила работать в какую-нибудь фирму, всегда начинала бороться с неуставным рабством и дедовщиной, защищала самых слабых, отстаивая их интересы перед начальством. Я моментально вылетала с работы, а те слабые и беззащитные продолжали строить карьеру и прятаться за чужими спинами. А на моём лбу ярко высвечивалась надпись: «Скандалистка».
 
Не знаю, почему у меня всегда вызывали жалость бездомные животные, я их кормила, разговаривала с ними, молчала - и они тянулись ко мне как родному существу. Эту любовь я помню с детства, когда меня не кусали собаки, даже бойцовских пород, обычно опуская уши, виляя хвостом и улыбаясь по-своему. Кошки бесцеремонно садились ко мне на колени, позволяя себя гладить. Белки и птицы в лесу внимательно следили за мной и не боялись.

Вы спросите, какая у меня была мечта в жизни? Простая для многих и несбыточная для меня – стать такой, как большинство. Однажды я услышала по телевизору, что врачи делают новую операцию по удалению души. Даже появилась профессия – душевный хирург. Нет, это никак не связано с психиатрией. Здоровый человек, но с чрезмерно чувствительной большой душой, безболезненно становится равнодушным и счастливым. Он забывает свои тяжёлые воспоминания, не чувствует страданий и душевных мук. Те, кому ампутировали душу, улыбались с экрана, хвалились тем, что жизнь их наладилась. Они счастливы в браке, успешны в карьере, удачливы по жизни. Но об обратной стороне медали не говорили, и мне этой информации было вполне достаточно, что решиться на операцию.

Врачебный совет, посмотрев мои анализы, всю меня изучив под разными новейшими аппаратами, взяв мою расписку, разрешил мне пойти на столь серьёзный шаг. Но сразу предупредили, что обратной дороги нет, и душа моя никогда не вырастет заново…

Всё прошло удачно. Я жива, здорова и невредима. Говорили, что со мной изрядно помучились, выковыривая душу, которая сопротивлялась и всё время норовила спрятаться в тайники тела. Я стала легче дышать, не чувствуя жар и тяжесть в груди, на моём лице появилась беззаботная улыбка, которую оценили окружающие.
Мои родители сказали, что я наконец-то превратилась в нежную и добрую кошечку.
Начальству приятна моя покорность и исполнительность, а слабых я больше не защищаю, боясь за собственную карьеру.
Мои поклонники и ухажёры от меня в восторге: дарят украшения, посвящают стихи и песни, водят по дорогим ресторанам. И в постели говорят о моей эмоциональности и чувственности. А я уже ничего не чувствую. И теперь не они от меня уходят, а я от них.
Не могу после операции общаться с творческими людьми. Поэты, музыканты, художники мне кажутся сборищем неудачников, ненужных обществу.
И всё бы ничего, но в моей квартире вянут все растения, как бы хорошо я за ними ни ухаживала. Когда пытаюсь погладить кошку, она встаёт дыбом и кусает, а собаки рычат и убегают.
 
Но взамен души я получила способность видеть людей насквозь. Сначала это чертовски меня забавляло и развлекало. Я шла в толпе, глядя на спины людей, и знала, что у одного человека душа крохотная, несмотря на огромное  тело, у другого – стандартная, вполне приемлемая для общества, у третьего – на грани воспаления, после чего грозит операция. Иногда я встречала прохожих с такой же ампутированной душой, как у меня. И с необъяснимым страхом бежала от них прочь. А со временем устала оттого, что вижу больше других и не хочу ни с кем проводить время.

Но однажды судьба свела меня с довольно странным человеком, который самостоятельно пытался вырезать душу. Это мужчина средних лет, с растерянным взглядом, с кучей порезов и шрамов на теле. Я с  первых дней почувствовала, как мне приятно быть с ним рядом, слушать его увлекательные рассказы о бесчисленных увлечениях:  когда-то он сочинял песни, играл на гитаре и выступал на бардовских концертах, занимался плаванием и боксом; несколько раз прыгал с парашютом и обожал мчаться за рулем на бешеной скорости. Но с детства его тяготила собственная душа, так остро всё чувствовавшая и болезненно переживавшая как горе, так и счастье. А после войны, потери в автокатострофе жены и ребёнка душа не переставала ныть ежечасно, ежеминутно, как ни старался он заглушить свою боль в делах, новых встречах, женщинах и водке. Тогда он начал просто резать себя, пытаясь освободить душу, чувствуя, как становится легче и беззаботнее на какое-то время. А потом она снова вырастала и продолжала болеть пуще прежнего. Он уже решился пойти на операцию, но случайно встретил меня. Видя каждый день мою застывшую улыбку и отрешённый взгляд, слыша мои трогательные рассказы о когда-то жившей во мне душе, он грустно смотрел на меня и утешал.

Иногда мне кажется, внутри меня горит вырезанная душа, особенно когда я долго и молча разглядываю шрамы моего друга. Он шутит: «А вдруг они никакие не врачи, а обыкновенные шарлатаны!» или «А вдруг твоя душа скрылась от всех, чтобы однажды её увидели и полюбили!» Не знаю, может, он и прав. Да, я хочу, чтобы моя душа снова вернулась ко мне или взяла и выросла. И очень-очень этого боюсь.

Сентябрь, 2011 года