Дорога домой

      «Дорога. Долгая дорога. Чего только не вспомнишь и о чем только не подумаешь во время долгой дороги. Ты – стекло – проплывающий пейзаж. Ты смотришь то на пейзаж, то на свое отражение в стекле и ведешь с собой диалог. В дороге есть два глобальных настроения, и они полностью зависят от того, куда ты едешь. Домой или из дома. Еще очень важно, насколько ты уезжаешь и кто тебя ждет. От этого зависит уровень волнения, когда ты все ближе и ближе подъезжаешь к местам, до боли знакомым сердцу. Даже если тебя уже никто не ждет и ты отсутствовал дома 20 с лишним лет, все равно знакомый ландшафт сжимает грустью сердце.
     Дом. А где же мой дом? За свою сорокапятилетнюю тяжелую жизнь я пытался разобраться, где же это место для меня, для Петра Зюгбанова.
      Там ли, в небольшом немецком городке на границе с Польшей, где я родился и прожил 15 лет? 15 лет самого спокойного этапа в моей жизни. Или та церквушка, в которой я проводил много времени с отцом Карлом в беседах о Боге, о добродетели, об испытаниях, которые лежат у меня на пути. Я тогда даже не придавал этому слову значения. ИСПЫТАНИЯ. Я ничего не знал о них в своей сытой жизни. Отец у меня был из русских купцов, работал на царскую разведку. С такой профессией мы всегда были под ударом. Но ему всегда везло, и его деятельность никак не влияла на нашу жизнь.
       Отца я видел только по вечерам, и он всегда был молчалив и угрюм, о его мнениях и решениях я узнавал только от мамы. Зато мама у меня была веселая, жизнерадостная и очень красивая. С ней было интересно. Она была образованна. Она многому меня научила. Я любил читать, у нас было очень много книг. Благодаря матери я знал три языка: немецкий, французский и английский. И хотя мы жили в Германии, дома мы всегда говорили на русском. Мама очень трепетно относилась к традициям, истории, литературе России. «Россия – великая страна, в ней живут великие люди», - говорила она.  И мне всегда было интересно побывать в России.
      Как же я любил маму. Она дарила мне всё: радость, веселье, интерес, заботу, защиту, всю себя. Настоящая мать. Может понятие ДОМ это не географическое место, а люди, которые любят тебя? Об этом маленьком городке у меня не осталось ярких воспоминаний, а воспоминания о матери всегда грели мне душу. В трудные минуты своей жизни я возвращался на диван в нашей гостиной под мамино крыло, и звук ее голоса дарил мне покой.
       Отец Карл тоже оставил след в моей памяти. Преданный своему делу священнослужитель. Казалось, все в нем светилось добротой, мудростью и участием. Жители городка очень любили его и его проповеди. Я часто убегал из дома с разрешения матери и проводил с ним много времени. Он рассказывал мне про Иисуса, про его жизнь и чудеса, которые он творил. И про его жертву, которую он принес людям. Меня всегда удивляли рассказы о его казни, а точнее люди, которые хотели его казнить. Откуда у них было столько ненависти к нему? Я не встречал в своей жизни ненависти, поэтому мне сложно было это понять. Еще мне нравились рассказы о Рае и Аде. Мне в том момент казалось, что я точно попаду в Рай. Я был абсолютно безгрешен.
    Правду говорят, что жизнь идет полосами, только у меня они какие-то неравномерные. 18 лет Рая, 27 лет полнейшего Ада.
    Однажды отец пришел с работы угрюмее, чем обычно. Он произнес одно лишь слово - «Война». Германия начала войну. Кто-то кого-то убил, и это стало причиной войны. Мама мне сказала, что папа не хочет воевать, и что мы собираемся бежать от войны.
    Тогда я впервые отправился в дорогу, долгую дорогу. Наш путь лежал через всю Россию в Иркутск. И мне предстояла возможность посмотреть на Великую Россию, Родину Пушкина, Лермонтова, Достоевского и многих других великих людей. Меня поразили только масштабы страны и красота природы. В людях же я никакого величия не видел.
     Мы поселились на берегу Байкала в поселке Листвянка. Отец был родом из этих мест, и его всегда тянуло назад. Он надеялся спрятаться от войны и от своей работы здесь, у своего брата, крупного помещика. Его расчеты сбылись, в стране творился такой хаос, царская разведка думала о том, чтобы самой выжить. Про своих агентов они забыли.


     В стране менялась власть, перелом в жизни страны принес перелом и в мою жизнь. Этот день мне очень часто снится. Нарождающаяся власть под Красным флагом решила, что в 18 лет мне надо взрослеть.
     Мы с родителями возвращались из леса. Картина, которую я увидел, была первой впечатляющей из моей взрослой жизни. Поместье дяди горело, перед домом лежали трупы всех моих родных. Нас окружили четверо красногвардейцев. Самый большой из них повалил отца на землю и начал доносить ему идеалы октябрьской революции ударами приклада по голове. Отец их идеалов не разделял и после четвертого удара навсегда от них отказался. Двое других занимались моей матерью. Они сорвали с нее одежду и повалили на землю, один держал ее руки, а второй забрался на нее. Идеалы революции они хотели все вместе заложить ей внутрь. Она была умной женщиной, и их идеология ей тоже не подходила. Она уловила момент, вцепилась зубами красногвардейцу в нос и откусила почти половину. В безумстве он бросил ее на землю, штык пробил ей горло, потом грудь. Я не знаю, что тогда произошло со мной. Откуда у меня в руках взялся топор, как я вырвался из рук красногвардейца, как всех четверых положил на землю. Помню только рубил, рубил, рубил. Их вряд ли опознали товарищи, но, наверное, скажут, что они погибли за дело революции.
    Вытащил меня оттуда старик Яков. Он помогал дяде заниматься охотой. Он знал об охоте все. Один из тех людей в моей жизни, который мог носить звание «Человек». Он так и не смог меня заставить бросить тело матери.
    Могилу я вырыл практически руками. Трудно было поверить, что ее уже нет. Она была рядом со мной, но ее уже не было. Ее радости, веселья, заботы, красоты, ее голоса, который приносил мне покой. Слезы катились и катились по моим щекам. Я проклинал надвигающуюся на Россию Красную, как кровь, социалистическую революцию.
    Старик Яков увел меня в горы, подальше от людей. У него там была хижина. Я провел с ним 2 года. Последние замечательные годы в моей жизни. Мы сблизились с Яковом. Он научил меня всему, что знал: охоте, рыбалке, как узнавать и использовать растения. А замечательная природа Байкала дарила ощущение присутствия на окраинах Рая. Мне нравилось там. Горы дарили мне еще большее спокойствие, чем церковь отца Карла.
    Только мне очень не хватало матери, ее игр, ее книг. Наша жизнь с Яковом вертелась только вокруг добывания пищи. Эта жизнь была с одной стороны увлекательна, а с другой немного скучна. Мне не хватало общества. А Яков мог очень легко обходиться без людей. Единственное, что нам понадобилось от них за два года – это патроны для охоты.
    Нам предстояло идти к людям. Я очень волновался. Что же произошло в стране за эти два года? Во время обмена нашу добычу на патроны, мы узнали последние новости в стране. В Иркутске был убит какой-то Колчак, предводитель Белой армии. Ненавистная мне Красная Армия подавляла Белую. В стране в скором времени будет установлена советская власть. Эта новость опечалила меня, и мне захотелось вернуться в лес.
    В тот день Советская власть не захотела, чтобы я вернулся в лес. На выходе из поселка нас остановили 4 бойца ВЧК. Самые ужасные люди в то время. Еще страшнее отрядов народной милиции. Но в тот момент меня занимал не страх, а удивление. Один из бойцов был как две капли воды похож на меня. Были только некоторые незначительные различия. От удивления я не слышал разговора, и только выстрел привел меня в себя. Яков лежал на земле с простреленной головой. Как и в случае с убийством матери, я не помнил, как я разделался с ними. Опять вокруг меня было кровавое месиво.  Лишь только  парень, который был похож на меня, остался чистым. Штык от винтовки пробил ему голову, пройдя через правый глаз. Мне тогда хотелось жить, но не хотелось возвращаться в лес одному. Поэтому я забрал его жизнь. Документы в нагрудном кармане сказали, что его зовут Егор Зеленцов. Год, месяц и день рождения были такими же, как у меня. Я в это не мог поверить. Невероятное совпадение.
    В тот день я забрал себе чужое имя и чужую жизнь. С того момента я стал ударным бойцом ВЧК. Советская власть забрала у меня всех кого я любил, и подарила мне жизнь своего бойца. Она у всех все забирала. Землю и скот у крестьян, жизнь у тех, кто был за белых. И все это ради какого-то светлого будущего. И все руками бойцов ВЧК, ангелов смерти. С того момента дорога в Рай мне была закрыта, даже знакомство с отцом Карлом мне вряд ли помогло.
    Если в задачи регулярной армии и народной милиции входила борьба с контрреволюцией и обычными рядовыми белыми, то нашей задачей было разбираться с их лучшими людьми – офицерами, лидерами партий и другими достойными людьми.
    Я никак не мог привыкнуть к своей новой жизни. Для того, чтобы не выделяться из массы и не вызывать на себя подозрения, мне приходилось участвовать в убийствах. Причем не просто участвовать, а делать это, скрывая нежелание и отвращение, делать это как все – с удовольствием. По ночам после заданий меня била лихорадка. Сколько раз я засовывал наган себе в рот и хотел нажать на курок. Но не мог, мне было страшно. Простреливать чужую голову мне было проще, чем свою. Лица тех людей стояли перед глазами, их обреченные лица и глаза. ВРАГИ НАРОДА, как называла их советская власть. Какие они враги и какого народа? Врагами были мы. Мы убивали людей, единственное преступление которых заключалось в том, что они не разделяли взглядов нашей власти и верили в другое будущее, может не такое светлое, как наше.
     Самым сильным испытанием для меня был расстрел священнослужителей. Я еле держался на ногах от напряжения. В каждом лице мне виделся отец Карл. С большим усилием я нажимал на курок. Но они умирали со смирением, они не боялись смерти. И никто не кричал проклятий в наш адрес. Мне это напомнило казнь Иисуса. Мои сослуживцы делали это с такой ненавистью к священникам. Они сбрасывали колокола, жгли иконы. Как будто в них копилась всю жизнь злоба к церкви, и они терпели. Их насильно загоняли в церкви, заставляли креститься, ставить свечки и говорить «аминь». А теперь им разрешили быть самими собой. И вот они вели со священниками немой диалог: «Где же ваш Бог? Нет Бога. Почему он вас не спасает? Нет Ада и Рая! Есть только светлое будущее коммунизма и великий вождь народов Ленин! В наших руках сила!»
    В тот день я нашел себе занятие, которое принесло мне удовольствие. Я тайком убил одного из бойцов нашего отряда. Самого активного убийцу священников. Благодаря ему у меня не было в тот день лихорадки и спал я спокойно.
     Вскоре кончилась гражданская война, и власти поменяли название нашей службы. Вместо ВЧК стали называться ГПУ НКВД. А потом ОГПУ НКВД. Как будто со сменой названия что-то поменялось. Единственное, что поменялось это то, что всех белых мы перебили и теперь взялись за красных. Крестьянам раздали землю, как обещали, но сделали ее государственной и повесили им на шею продналог. Бедняги.  Для них мало, что изменилось со сменой царского режима. Стало только хуже, потому что барин за провинность мог высечь, но он не приходил ночью к ним, чтобы вывезти в лес и пустить пулю в затылок за неправильное настроение или слово. Или за горстку зерна. Если бы они видели, чем питается партийная верхушка, они бы подняли еще одну революцию.
    Хотя были те, которые видели. Они потом приходили ко мне ночью, когда меня била лихорадка и пополняли список моих грехов.
     После крестьян начали чистить наши ряды. Советская власть была не только безумна, но еще и одержима паранойей. Но эта работа мне была по нраву. В тот момент я ощущал себя орудием возмездия, и по ночам мне спалось спокойно.
    А потом опять были крестьяне. Власть решила их земли сделать коллективной собственностью. Опять они попадали под раздачу: кто был убит, кто отправился в лагеря. Жуткое было время. Какое тут светлое будущее коммунизма. Дотянуть бы до завтрашнего дня. Чтобы ночью в дверь не постучались люди в кожаных куртках. Да и нам-то в кожаных куртках было несладко. Ситуация была похожа на присутствие в закрытой комнате с металлическими стенами, где один раз в день открывается дверь и выстреливает ружье. Пуля рикошетит по комнате, и никто не знает в кого она попадет. Вождю везде мерещились враги. И это всех заставляло ходить на цыпочках.
    Так время шло до моего 34-го дня рождения. В Германии к власти пришел Гитлер. У нас формировалась группа агентов, которым необходимо было внедриться к немцам. Подбирались кандидаты, я попал в группу благодаря моему  не столько отличному немецкому, но и еще из-за другого удивительного факта. Как и в случае с Егором Зеленцовым, оберштурмфюрер подразделения  Ваффен-СС Оскар Дирлевангер был очень похож на меня и по дате рождения все сходилось.
    Удача и на этот раз была на моей стороне. Через два месяца меня звали Оскар. Я снова забрал чужое имя и чужую жизнь.
    У меня таилась надежда, что я наконец убежал из коммунистического ада и что теперь будет полегче. Но, к моему сожалению, лучше она не стала. Власть в Германии была еще более безумна и еще более одержима паранойей. Везде были глаза и уши. Людей проверяли до пятого колена. И попал я в отряд, похожий на наш НКВДшный. Все остальные агенты группы провалились. Я лично участвовал в казни многих из них. А людей здесь убивали еще с большим удовольствием.
    Все началось с точностью да наоборот, как в НКВД. Я убивал сначала мало и среди своих, потом все больше и больше. Только там счет для меня был на сотни, а здесь на тысячи. Там делили на красных и белых, а здесь на нации. Но суть была одна. Им как будто в детстве все запрещали, а сейчас разрешили все, власть попала им в руки.
    Как они ненавидели евреев. Ходил миф о том, что это все из-за того, что у Гитлера в армии капрал был еврей и что он издевался над ним. Но Гитлер здесь был совсем ни при чем. Я видел удовольствие в глазах этих ублюдков. И их не лихорадило ночью после задания, и они не вставляли пистолет себе в рот.
    Так же как и с чекистами, мне нравилось убивать тайком эсесовцев. А еще я мечтал изрубить на куски Сталина и Гитлера.
    Огромное впечатление на меня произвели концлагеря. Тысячи ни в чем не повинных людей были взаперти. Над ними издевались, морили голодом, проводили опыты нового оружия, новых ядов. До сих пор в памяти котлованы, полные до краев трупами людей. А эсесовцы стоят среди них смеются, фотографируются. Меня тошнило от этих забав. Хотелось закричать во все горло: «Люди проснитесь! Что с вами стало? Посмотрите вокруг! Что вы творите?!»
    А однажды я был откомандирован на задание, которое мне чуть все шары в голове не перемешало. Немецкое правительство запустило программу по экономии бюджетных средств. Втайне от общественности начали избавляться от своих же инвалидов и безнадежно больных, а также от детей- калек. Я так мечтал посмотреть на людей, кто все это выдумывал. Душевнобольные как минимум. Я не удивился бы, если б увидел у них рога, копыта и хвост.
    А потом стало еще хуже. Немцы начали войну. И уже счет пошел не на тысячи, а на десятки тысяч. Мы сжигали целые деревни. Деревню за деревней. Женщин, детей, стариков. Мне казалось, что судный день наступил. Я теперь вообще не мог спать. Тысячи лиц перед глазами, в ушах их крики ужаса. Вонь человеческого мяса. А отряд был доволен. Они даже на пожарах играли на губной гармошке и пели песни.
    Мне теперь, чтобы успокаиваться нужно было больше жертв среди немцев. Пару раз мне удавалось ночью жечь избы с немцами. Счет шел на десятки. Но я все равно не успевал за безумствами отрядов СС.
    В этом хаосе проходила война. Я давно потерял связь с русскими. Да и она мне уже была неинтересна. После того, как я узнал, что отряды НКВД при защите Сталинграда отстреливали своих солдат, тех, кто поворачивал назад, я понял, что у них ничего не поменялось. А значит, быть там или здесь, мне было уже все равно.

    И вот наконец-то война подошла к концу. Названа официальная дата победы. Неужели, все закончилось? Все это безумие. Неужели, теперь в мире будет МИР? Я уже и не помнил, что это такое. Для многих война закончилась. Но, помня о НКВД, я знал, что для многих она еще будет продолжаться. 25 безумных лет для меня длилась война. И неизвестно, сколько еще людей мне нужно отправить на тот свет, чтобы закончить свою войну и вернуться домой.
    В Германии началась послевоенная чистка, искали эсесовцев, чтобы предать их суду. Вряд ли у меня спросили бы, по своей воле я стал оберштурмфюрером или не по своей. На мне была кровь тысяч людей.
    И вот я волею судьбы в дороге. Смотрю в стекло на проплывающий пейзаж. Машина, на которой я еду, везет в Москву раритетные немецкие книги из Берлинской библиотеки. В колоне еще 4 машины. В нагрудном кармане у меня документы старшего лейтенанта Андрея Максимова, с такой же датой рождения, как у меня и с такой же внешностью. Опять судьба подбросила мне сюрприз. Подарила мне чужое имя и чужую жизнь.
    Что это был за человек, я не знаю. И меня мучила совесть. Ведь впервые в жизни я  убил человека ради спасения своей жизни, хотя мог этого не делать. Может, он был хорошим человеком, ведь убийцу не отправили бы сопровождать книги. Погубив столько людей, я все-таки оправдывал себя. Те 8 первых я убил из-за матери и Якова. Все остальные не мои. Это убийства Егора Зеленцова и Оскара Дирлевангера. Мои только те, кого я убивал для успокоения. Но они заслуживали этого. Они были ублюдками. Убив их, я, может, спас сотни других. Но с другой стороны убив Егора и Оскара, я просто забрал их жизни, а людей убитых мной я не спас.
    А за Андрея Максимова мне нестерпимо больно. Я забрал его жизнь, а, может быть, она кому-то была нужна. Мне она нужна была всего лишь на время. Чтобы попытаться найти свою жизнь, жизнь Петра Зюгбанова, ведь для чего-то мне судьба подбрасывала всех этих людей, похожих на меня…»


     На полу у потомственной колдуньи Ольги корчился в судорогах мужчина лет 50-60. Во время сеанса что-то пошло не так. Мужчина пришел к ней и попросил устроить ему встречу с духом Сталина. Ольга много повидала  на своем рабочем веку сдвинутых людей, но дух Сталина у нее ни разу не заказывали. Она долго пыталась выйти на дух Сталина, и вот уже когда проход открылся, сигнал заглушил какой-то мощный энергетический поток. На связь с мужчиной вышел кто-то другой, некий Петр. Ольга потеряла сознание.
    Когда Ольга пришла в себя, она увидела мужчину на полу, корчащегося в судорогах. Потом он стих. «Не хватало, чтобы он умер тут»,- подумала Ольга. В этот момент мужчина встал и зло кинул ей: «Что ты надела, ты меня не со Сталином соединила, а с убийцей каким-то! Не отработала свой гонорар!» и вышел из комнаты. Ольга была слишком опустошена, чтобы что-то говорить. Она очень удивилась, когда узнала, что ее обморок длился два дня. А мужчина показался ей очень знакомым. Где-то она его видела…
    Через два дня Ольга смотрела вечерние новости. В стране гремела предвыборная гонка. Шел второй этап выборов. Ко всеобщему удивлению на первом этапе равное количество голосов набрали всеми любимая «Единая Россия» и коммунистическая партия. Многих аналитиков это очень удивляло. Давно PR отдел «Единой России» не позволял себе таких промахов. И многие даже пророчили победу коммунистическому блоку во главе с Виталием Зюгбановым.
    Но главной новостью вечера было исчезновение Виталия Зюгбанова. Прямо во время второго этапа выборов. Общественность была в шоке. В народе начались волнения. Все обвиняли «Единую Россию». Намекали на убийство. Это был огромный политический скандал.
    И тут диктор сообщил, что прессе была передана кассета с обращением Виталия Зюгбанова. Пошла запись. На записи явно обколотый наркотиками Зюгбанов нес какую-то ерунду о том, что он устал жить не своей жизнью, устал от политики и что он осознал ошибки истории и не хочет их повторять. И что он хочет вернуться домой. Ольга отвлеклась от дел по кухне и посмотрела на экран. С экрана на нее смотрел ее клиент, вызывавший дух Сталина.


    На Байкале заканчивалась осень, и наконец-то пошел первый снег. Такой нежно белый и девственный. Он постепенно покрывал все вокруг. Он укрывал собой всю грязь и серость этого мира, делая его нежным и пушистым. По льду шли, оставляя следы на снегу, Петр, и Виталий Зюгбанов. Они шли по миру, в котором не было ни нацизма, ни коммунизма, ни чужой навязанной воли, был только белый снег и бескрайний Байкал.
    Они оживленно вели беседу. Петр рассказывал Виталию о своих испытаниях и о своей боли, которая мучила его так много лет. А Виталий говорил ему, что все было не зря. Все его испытания, чужие жизни. Все были для благой цели. Лишив жизни тысячи людей Петр, может быть, спас миллионы, еще одной войны человечество не выдержало бы. Ведь если бы Виталий вышел на разговор со Сталиным, неизвестно чем бы все закончилось. Он рассказывал ему о своих наполеоновских планах, и о своей одержимости властью.
    Они удалялись все дальше и дальше, что-то оживленно рассказывая друг другу, а снег продолжал идти, заметая их следы. И уже не было в этом мире ни Петра, ни Виталия. Был только белый снег, бескрайняя заснеженная пустыня и бесконечная зима.