Белый автомобиль

        Возле жёлтых долговечных стен музыкальной школы, где у одного окошка маячит неясно силуэт будущего Шумана, а у другого белеют идеальные зубики рояля, стоял белый автомобиль ростом примерно с десятилетнего парнишку и с восхитительной вспышкой на заднем колесе – пятном новоприбывшего дня. Светло. Т-образный дворик застыл, обомлел, чтобы встретить ярость дневного зноя. Обезумевшая шелковица, не помнящая себя в стадии полового созревания, осыпала фиолетовыми плевками бледный капот зверька и его крышу с едва заметной шишкой, от чего машина, казалось, покрылась мелкой сыпью. Как же будет в кавычках рад её владелец, заметивший фруктовую грязь! А вот, быть может, и он, стоит тенью возле белого шарика, повернувшись к нам сутулым планшетом спины! И рядом назревает смерч, ветер смывает траву, тротуар, окурки, уличный фонарь, крышку колодца, блеск машины и уже еле заметно всасывает силуэт мужчины, которого ожидает утомительная мойка автомобиля. Зигзаг, потёк, всё рушится в углах, затягивается вовнутрь… А в правом нижнем углу краснеют буквы: Борис Зинин.
      
         Борис Зинин ещё раз глянул на пышный квадрат, висящий перед ним. Впечатляет, ничего не скажешь. Особенно имитация бури: четкие мазки, смягчённые цветовой ясностью, всеобщий поток, чувство незаконченности, вернее, лёгкой загадки, которую так радостно приняли критики, ценители искусства. Зинин улыбнулся. Он уткнулся взглядом в центр, пожалуй, в самый аккуратный фрагмент картины – беленький, изношенный автомобиль. Светлый акцент, удерживающий на себе доминанту: мягкость стёкол, аккуратно выписанные фары, размытый рефлекс шелковицы, удар белил на колесе. Ближе к нам, почти слетая с холста, – фигура мужчины, чёрное пятно наперевес белому. Поймав его, Зинин нахмурился. Кого изобразил он, налаживая хмурого гостя в момент написания картины? О ком думал? С машиной понятно и деревья живописно, размашисто свесились сверху, и даже понятен вихрь, затягивающий желтизну музыкальной школы, ветки, куски неба… Всё уместно, всё, к чему так быстро привыкает глаз обычного человека и глаз критика. Но этот человек на переднем плане, небрежная тень кобальтовой черноты не подчиняется ни одной силе картины, живёт независимо от неё, протестуя графическому настроению. Возможно, это случайная судорога руки художника во время его работы? «Пёс с ним, с этим человеком», – думает Зинин, но недоверчиво продолжает смотреть. Для него неясность своей картины, как незаконнорождённый ребёнок. В галерею проходят гости. Они обсуждают какую-то эффектную карикатуру. Шумно. Мужчина в смятении уходит.
        «Может, я самого себя нарисовал?» – размышлял Зинин, идя домой. – Ведь бывает такое. Вносишь частичку себя, даже не замечая. Хотя… какая разница?» Он натянуто улыбнулся. Картина «Белый автомобиль», последняя среди немногих его шедевров, принесла своему создателю успех: частная галерея наградила Зинина от всей души и презентовала работу на выставке в Москве. Неплохо, если учитывать пасмурный восход предыдущих картин, далёких от премий и звания «шедевры». Говоря по правде, успех «Белого автомобиля» оставался загадкой даже для самого Зинина, который заприметив как-то старенький автомобиль во дворе, перенёс его в задумку эскиза, а дальше развился сюжет: вихрь, потеря плотности, силуэт впереди…
        Он перешёл проезжую часть, полюбовался потной толпой, проскользнул в переулок. Там было прохладно, нависал грязно-серый кирпич. Дальше, в шелесте света бегало двое детей – мальчик и девочка: они боролись за рожок мороженого, который уже плавился в руках мальчика, истекал молочным слезами. Зинин издалека увидел Т-образный дворик, где в оконных ячейках пряталась его квартира. Ещё пять минут ходьбы по вымершей улице и знакомые места окружили его: дрожащий асфальт, кое-как выкрашенные лавочки, фиолетовая шелковица, машина под ней, звуки флейты из музыкальной школы. Блаженное расположение мест. Пейзаж, легко переносимый на бумагу.
       Зинин вошёл в свою квартиру, скинул жаркие туфли, выпил стакан воды. В комнатах за время его отсутствия уже скопился комок духоты, поэтому мужчина торопливо распахнул окна балкона, щурясь от солнца. Он бросил взгляд с четвёртого этажа вниз, на тучное облако шелковицы. Непривычно смотреть на неё сверху после долгого изучения своей картины, где всё, хоть и образно, но отражено на одной плоскости, параллельно зрителям.
       Звонок в дверь. «Кто посмел?» – пронеслось у Зинина, но он уже подбежал к двери и открыл её. На пороге стоял незнакомый мужчина, чем-то похожий на почтальона.
      - Чем могу помочь? – спросил безрадостно Зинин, ожидая письма.
      - Я хочу взглянуть на ваши руки, – проговорил хрипло незнакомец.
      - Простите?
      Насупленный мужчина, весь темного цвета, с впалыми глазами шагнул вперед, и хозяин квартиры попятился, прилип к стене, забыв закрыть дверь. Гость застыл, только посматривал недобро на растерянного Зинина, разоблачал зрительно. Вокруг них, будто стремительно наступила ночь.
      - Вы Борис Зинин? Художник? – задал, проверяя, вопрос тёмный мужчина.
      - Да, я. Что вы, собственно, хотите? – начал Зинин, но тут же осёкся. Его голос уменьшился, пропал.
      - Вы отдаёте отчёт в своей работе? – возмущённо продолжил мужчина. – Вы  знаете, что рисовать людей без их согласия нельзя, как и фотографировать? – Зинин удивлённо кивнул. – Тогда зачем вы нарисовали, не поставив в известность, меня?
      - Вас? – художник оценил взглядом фигуру незнакомца. – Где? Когда? Я не рисую портреты.
      - Я стою возле белого автомобиля. Разве не вы автор этой картины? Там ещё деревья по-дурацки сползают в бок.
      - Знаете, что… – начал задетый за живое Зинин, но вновь звуки улетели. Он не решался повысить тон. – Рисовал я не вас, а выдумал человека в голове. Он вообще-то спиной стоит! Там даже лица не видно!
      - В том-то и дело, – медленно, торжественно перехватил мужчина. Он вытянул указательный палец с длинным ногтём возле виска, – что лица не видно. Издевательство! Вы искривили меня, согнули, сделали кого-то старика. Думаете, приятно, когда на ваш горб смотрит любой, кому не лень?
     - И в мыслях не было. Там нарисованы не вы! – повторил Зинин.
      На мгновение они провалились в невесомость. Предметы отхлынули плавно, но незнакомец вернул им привычное расположение громким голосом:
      - Вот что… Я хочу, чтобы вы перерисовали картину! Нарисуйте меня так, чтобы выглядел я по-человечески. Как вы это сделаете – разницы нет. Вы художник и вы отвечаете за свои картины, как за физических, живых лиц. Сегодня в 5 часов выйдите во двор, я буду ждать там. У художника, если он действительно художник, глаз особый, с хорошей памятью. Сделаете набросок или зарисовку, вам виднее, и никто не останется в обиде. Не стоит навлекать беду своим талантом!
       Незнакомец причмокнул уголком рта и повернулся. «Какой он громадный, – отметил Зинин. Он умел быстро охарактеризовать любой предмет. – И спина…» Зинин всмотрелся в скалообразный силуэт гостя как раз в тот момент, когда алюминиевый свет с лестничной площадки начертил фигуру уходящего с угрожающей точностью. Пологие плечи, голова чуть прижата к груди, не интересный квадратный пиджак. Мужчина немного постоял, придавливая своим видом всё вокруг, а затем, растаял в тёплом воздухе. Зинин так и лёг костьми в узкой прихожей, облокотившись о стену. Он хотел было крикнуть безумцу вслед, разразиться, но чувствовал себя в крайней степени разбито. «Дверь надо закрыть».
      Он прошёл в мастерскую, сел. Со стен глядели пёстрые, дышащие цветами натюрморты и случайные пейзажи: жёлтая ваза, ликующе-белый череп, умерающие цветы, корявая скрипка, деревенская церквушка, присыпанная снегом. К потолку поднимались сладковатые испарения эмульсионных красок, запах старых холстов и пыльного гипса. Метались образы. В этой художественно-изобразительной тишине Зинин вдруг сжался горошиной, обхватил голову руками. «Какая чушь!» Перед ним так и застыл уверенным пятном незнакомец, его бурый тяжёлый голос. Пострадавший мужчина вдруг подскочил к окну, уставился в переплёт двора. «Может, он ещё там? Поджидает меня?» – думал он, но у дома никого не было.
        Зинин вновь сел, потом юлой промчался по комнатам. Мысли стучались в дверь, как совсем недавно стучался полоумный гость. «Кем он себя возомнил?» – кричал мужчина, копошась в своём рабочем столе. В руки ему попался давний набросок картины «Белый автомобиль»: приблизительные линии, предметы не выписаны, оказавшимся живым человек на переднем плане скудно передавал свои черты, и всё-таки композиция чем-то подкупала, закручивала взгляд своим угловым вихрем. «И он мне будет говорить, что нарисовано по-дурацки!» И вдруг глаза застыли. «Спины сходятся, – со страхом заметил Зинин и задумался. – Да, и вправду одинаковые сзади, но это не повод, чтобы предъявлять мне такого рода условия!» И вновь косился он на дверь, стучал пальцами по столу, отбивал ногой чечётку. В том мужчине было что-то атакующее.
       Нужно как-то отвлечься! Зинин спустился во двор, предварительно глянув, не стоит ли кто-либо подозрительный у подъезда, и закружил по скучным улицам. Белый автомобиль, временами появляющийся под сенью шелковицы, зловеще взирал на прохожего. «А вдруг это его автомобиль? Я ведь не знаю, чей он!» И запутанный в догадках художник отбежал, споткнулся, зашёл за угол дома. Небо вдруг потемнело для него, тополя, что когда-то так удачно легли на пресловутую картину, столпились косыми спицами, тротуар плавился, загибался. И, как назло, ни одной души, всех страшила жара! Родной скверик показался Зинину местом нехорошим, узким: везде ему мерещились пятна, похожие на потёки красок, слепили окна на солнце, шелковица норовила как-то вырасти, располнеть и запах её гнилых опавших ягод ударял в нос. «Что за день?» – и Зинин, дрожа и чертыхаясь, вернулся в квартиру.
       - Уже два часа? – вскрикнул он, когда бросил взгляд на часы в мастерской. Его подташнивало от маслянистых ароматов, от свежих древесно-угольных грифелей, от карандашной стружки, от жирного вида постели. Картины на стенах запрыгали, соседский мальчик ритмично стучал в стену футбольным мячом. «Не хочу его рисовать! Не хочу, – говорил себе бедный художник. – Если бы на картине действительно был он – другое дело. К тому же, как я заменю уже проданные картины? Никто не намерен покупать полотно дважды из-за нескольких изменённых мазков».
        Его глаза метались, лицо вспухло, пересохло во рту. Рельефная, каменная спина не давала покоя и уверенность в том, что в оригинал своей работы он поместил образ выдуманный, блекла. Зной тем временем спадал. Уже открылись окна, выпуская накопленный за день дух лени и вареной кукурузы, уже протёрли глаза ослеплённые дороги, а дома наполовину перерезала одеяльная тень. Только в пахучей квартирке художника продолжал кипеть субботний полдень.
       Зинин уже было достал краски, альбом, заточил грифеля, чтобы сдаться, переделать несчастную картину, лишь бы это чувство загнанности поскорее рассосалось внутри него. Ноги не отрывались, глаза залил вязкий клей, уцелевшие лучи солнца сдавили виски. Мужчина выпил успокоительное, растянулся на постели, рукой накрыл лицо, чтобы на минуту притупить всеобщую телесную боль. «Как же плохо! Нарисую, и пусть он лопнет от удовольствия. Я же здоровее буду!»
       Он протёр красные сонные глаза. Половина седьмого? «Как же? Заснул? Заснул и опоздал?» – завопил Зинин и, уже в зубах зажимая кисточки и пригоршнёй собрав краски и листы, ринулся по ступенькам вниз. У входа стояла пара, но мужчина не заметил их, выбежал на середину дороги, посмотрел по сторонам сквозь мутный туман. Никакого тучного господина, никакого глинисто-серого пиджака. Только парочка косо смотрит на обезумившего художника с кисточками во рту. «Ушёл, значит, не дождался!» Краски выпали из рук, рассыпались по асфальту со смешным звоном пластмассы.
 
     Через месяц Зинин впопыхах зашёл в галерею. Дни для него потеряли цвета, блеск жизни потускнел, работа застыла, идеи в испуге разбежались по углам. Картины так позабыли, как забывают через неделю приятный сон. В галереи от стен отбивался смех. Зинин заплатил за вход, прошёл вглубь разноцветных комнат. Посетители недобро улыбались, глядя на новые выставленные картины. Мужчина подошёл ближе. Со стен на него смотрел он сам – сконфуженный старик с глазами навыкате и в бескозырке, на которой читались пузатые буквы «БАрис». В нём было что-то живое, человечно-глупое, насмешливое, раздутое… Зинин побледнел, глядя на изуродованного себя. Он прочёл вывеску под одной из жутких картин: «Новая серия скандального карикатуриста В.Рига. Выставки можно посетить в Москве, Петербурге, Туле». Ничего не осталось вокруг, всё потемнело, всё, кроме не умеряющей вспышки смеха и белого автомобиля во дворе – мазка рокового прошлого.
       
02.08.11