По дороге из прошлого

- О, наконец-то!

Бензиново-вонючая и грязная, но зато теплая маршрутка не без удальства подкатила к остановке. Молодцеватый жизнелюб-водитель явно сопротивлялся глубокому минору обстановки. А что еще может царить на кладбище? Вполне заурядное, городское, таких по стране сотни тысяч… Мне вспомнился ряд из русскоязычного словообразования: стойбище, пастбище, лежбище, гульбище, стрельбище, ну и ... Территория, где нет абсолютно никакого будущего. Даже пары метров для тебя, учитывая, что это огромное местное наше "упокоилище", уже заполнено до отказа, до каменной стены на далеком горизонте. Здесь есть только воспоминания…

Погруженная именно в них – навещала папину могилку – я уселась к заляпанному мокрой пылью окну. Салон (громко сказано!) быстро заполнялся такими же замерзшими от печали и осени посетителями скорбного места.
И тут я увидела это лицо. Лицо живого покойника. По-другому не скажешь. Обтянутые желтоватой, высушенной кожей скулы, вогнутые виски с редким седым ежиком над ними, невидящие и бесцветные глаза… И в то же время это не старик - от лет люди не так интенсивно старятся. Что же такое с этим человеком?

Мой немой вопрос словно подслушала пожилая соседка из завсегдатаев этой грустной обители, последнего пристанища бренных земных тел.

- Да он же почти каждый день сюда ходит… По любой погоде. Вот уже года два…

И продолжила, опять угадав мой логичный вопрос:
- К жене на могилу. Придет, сядет, чекушку достанет и сидит часами… Плачет… Не работает, видать...

Я присмотрелась к «покойнику». Мамочка моя дорогая, да ведь это Жэка! Ну, конечно, не кто иной! Вернее, половина от него…

И это имя одним звучанием своим мгновенно перенесло меня назад, в  разноцветно-глупую юность, далеко-далеко прочь от конечной остановки этого набитого битком «мемориального» автобуса…

Этой дивной парой любовались все. Кто подбирает-формует такие союзы, по каким признакам-расцветкам? Обычно в ответ на эти риторические возгласы следует прямой или косвенный намек на создателя и небесные места его обитания. Но здесь, правда, руку приложила сама Ниночка – так звали нежную половину прекрасного тандема. И об этом знали не только близкие: как подстерегала она у подъезда и в коридорах вуза Жэку-баскетболиста, голливудского яркого мальчика с фиалковыми очами и метровыми плечами, как привораживала по советам матери и подруг всеми мыслимыми и немыслимыми средствами.
Уж сильно люб он ей был – Женька, Женечка, солнце красное. Да и не только ей – не было девчонки, кого оставил бы равнодушным этот детски-сияющий, как правило, безмятежный взор из-под размашистых темных бровей и русой мягкой шевелюры?

Помню-помню, я и сама грешным делом чуть не утонула в них, чуть не провалилась в бездонные параллельные миры, рождаемые жаркой девичьей фантазией при виде без малого двухметровой Жэкиной фигуры в голубом (джинсу он уважал и возил с зарубежных матчей) где-нибудь на  изломе-полусвете кишечноподобных переходов лекционного корпуса.
   
На повороте возникал - глаза еще не видели, а ноги мои уже отнимались, замирало сердце от Жэки, что скрывать. Да и он вроде бы проявлял интерес. Но понять это было мне невозможно так же, как глаза поднять. На него, истинного кумира пусть и местного масштаба… По счастью, как я теперь понимаю, что-то отвело от дальнейшего продолжения нашей с ним совместной истории. Да и известно что. Точнее, кто. Ниночка взялась за дело всерьёз – в отличие от меня, салаги-второкурсницы. А они уже на пятый переходили с Жекой. И в одной группе учились. Так что я, ограничившись парой-тройкой плаксивых стихов и двойкой по электротехнике, смирилась с неизбежным.

 Ниночка же, заневестившись, сверкала, как дорогая рождественская елочка – польской косметикой и атласными юбочками выше колен на полметра, пушистилась золотыми волосами до попки – главное достоинство, и равных им и впрямь в городе не было.
А увалень-Жэка позволял себя любить. Но иногда куражился. И со свадьбой не спешил. Дело в том, что Ниночка при всей своей привлекательности и горячей любви никак не входила в круг жэкиной семьи-клана и его знакомых. Мама – главврач, папа – партийный деятель, дядя – полковник КГБ, и так далее. А у Ниночки что и кто? Отец помер или вообще не обнаруживался, никто точно не знает, мать – уборщица-карга, редкой некрасивости женщина, брат – алкаш. Каморка в полуподвале – воплощение убожества.

Мать свою Ниночка до умопомрачения стеснялась, никому не показывала. И Жэке – вплоть до самого бракосочетания. А оно всё же состоялось! Выходила своего ненаглядного девушка, приучила-привязала к себе лаской да духами «Быть может», а ему лентяюге, и неохота было сильно сопротивляться. Ну, Нинка, так Нинка. Ничего себе вроде,  прямо картинка. Как ребята говорят…
Предки поворчали-поворчали, однако поперёк не пошли. И закатили новобрачные такую свадьбу – всем на диво! Ниночке Жэка из Югославии шляпу привёз – последний писк западной моды, туфли в бисере, себе – бирюзовый костюм… Город не город, но половина точно сбежалась поглазеть, приобщиться к чуду столь экзотической красоты. И любви…

                .............

Так же дружно добрая половина пришла и на похороны Ниночки. Тоже очень пышные Через восемь лет. Или девять? А «недобрая» (хотя почему?) судачила еще долго:

- Ведь убил он её, убил… По голове ударил… Или об косяк…

- Да нет, о батарею отопления – возражал кто-то.

- Это всё пьянка довела - подводил итог третий.

- Дак чё не гулять? Денег-то куры не клевали... Вот и догулялись! - злорадствовал четвертый.

По официальной же версии у Ниночки случился инсульт. На утро после восьмого марта. А врач в поликлинике, куда она притащилась еле живая от дикой боли в голове, отправил ее домой, посоветовав принять анальгину. Или цитрамону. Позже ее всё же положили в больницу, в отдельную палату,  по распоряжению Жэкиной матери, к ней никого не пускали. Но через три дня Ниночка тихо скончалась. Говорят, всё Женю звала шепотком в последнее своё мартовское утро. А ему не удалось вырваться…

Гроб в красивом зале с колоннами и драпировками «утопал в цветах» – так кажется, говорят в таких случаях? Кооперативная организация, где работала Ниночка, постаралась. Никакой синевы, никаких признаков страшной смерти не замечалось на миловидном, как всегда, лице молодой женщины, распущенные золотые волосы закрывали половину ее кружевного ложа, а платье своей снежной воздушностью напоминало о самых лучших моментах жизни – балете, свадьбе, белом  выпускном вальсе.
Многие плакали, сморкаясь и вопрошая кого-то невидимого «Почему?», остальные тупо двигались мимо, и не пытаясь проникнуть в эту, совсем  рядом творящую свое вечное дело Непостижимость.
 
"Как девочка лежит, фея... Детей-то не было.... Да и слава Богу, а то бы осиротели..." - шептались в толпе.

А Жэка стоял никакой. Впрочем, как всегда: он не отличался эмоциональностью. И артистичностью тоже.   
Потом я слыхала, что вскоре после смерти Ниночки роковым образом ушли и оба члена ее семьи - мать, спившаяся с горя и брат, зарезанный в ночной полубандитской разборке.
                ……………


Всё это всплыло в моей голове, уткнувшейся своей нижней частью в шерстяной шарф, пока я тряслась до центра. Жэка  затерялся в толпе пассажиров. Но когда я собралась к выходу, его согнутая фигура в нелепой кацавейке призраком возникла  рядом. Я поздоровалась. А он молча кивнул, пряча глаза и, немного запоздав, неловко подал мне руку на изгвазданных кладбищенской глиной ступеньках.  Потянуло перегаром.

Октябрьские, нет, какие-то вневременные сумерки уже тянули (всё в этом мире тянуться к чему-то должно - подумала  элегически настроенная я) свои голубоватые ладони к спешащим прохожим и к нам, отдавшим положенную дань тем, с кем разлучились навеки, оставившим - с Богом или Богу? -  холодные надгробия и эту невеселую маршрутку и торопливо разбегающимся по теплым и живым домам.

Жэка не спешил. Мялся. И я поняла, что не могу сбежать – домой, к себе, к домашним своим, к кошке Тусе, к котлетам и чаю с печеньем.

- Знаешь... Я не помню, как тебя... Вас... зовут... Давай зайдём… ну вот хоть в эту кафешку, вот тут через дорогу, студенческая еще, «Прибой» называется – просительно-собачий тон Жэки не оставлял мне выбора.


Окончание следует