Фёст первыш и пи-пи-пи

Сергей ПРОКОПЬЕВ

ФЁСТ, ПЕРВЫШ И ПИ-ПИ-ПИ
Из рассказов Людмилы Кралевец
(Из книги «Сага о цензоре»)

И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.
Ветхий завет. Книга притчей Соломоновых.
Гл. 14, ст. 13


ПРОЛОГ
Есть люди, по жизни постоянно попадающие в нестандартные ситуации, всевозможные истории, не обязательно из разряда смешных. Но эта категория людей обладает замечательным качеством относиться к происходящему с самоиронией.
Людмила Кралевец из данной породы. Омск – город маленький. Вначале я познакомился не с Людмилой, а с одной из её собак, которая жутко любила пиво, да и от вина не отказывалась. Нет, не подумайте, что мы с псом пили на брудершафт, познакомился я с четвероногим выпивохой заочно – подруга Людмилы рассказала о нём. Я даже описал страсть пса к алкоголю в одном из рассказов. И только через несколько лет жизнь столкнула с самой Людмилой. Видимся мы не чаще одного раза в год. Работает она на другом конце города. И если вдруг что-то забросит меня в те края, и есть свободное время, звоню, заскакиваю к Людмиле на работу. Она всегда в движении, всегда занята, но всё же уделяет мне с полчаса, одаривая новыми случаями из своей полной приключений жизни. Мы прощаемся, еду в «маршрутке» через весь город, а во мне продолжает звучать красивое энергичное, сочное меццо-сопрано Людмилы…
Что-то из услышанного оставило след в предыдущих книжках, а в этой я решил, не мудрствуя лукаво, дать слово Кралевец.

УЗНИК ДУРОСТИ
Квартиру свою люблю-обожаю, предложи кто: вот тебе ключи от новой, собирай монатки и дуй-переезжай! – я бы ещё подумала. Шутка ли – тридцать два года живу. И счастлива была в этих стенах, и реветь не один раз ревела. Нет, не подхватилась бы сразу собирать чемоданы.
Никто, правда, и не предлагает… Поэтому хочешь не хочешь, а ремонт приходится делать. Соседка своего мужа костерит, тот с ремонтом вечно волынку тянет! А мне и ворчать не на кого. Сыну не до ремонтов. Одна надежда: на кошелёк. Подкоплю денег – в одном углу поковыряюсь, ещё подкоплю – в другом повожусь. Неторопко на поверку выходит…
Наконец очередь дошла до туалета. Здесь на свои силы не стала рассчитывать – мастер пришёл. Поставила задачу: меняем всё к чёртовой бабушке до последнего миллиметра. Пусть хоть в одном месте квартиры, хоть на этих двух квадратных метрах сияет полный евроремонт. Сказано, заплачено, сделано. На полу плитка с восточным орнаментом, на стенах кафель тёплых тонов, никаких полок, шкафчиков и труб, выпирающих из стен и попирающих мои эстетические чувства… Интерьер навевает возвышенные мысли и творческие порывы. Хорошо, одним словом.
Приходит сестра Галка, зырк-зырк и всё испортила.
– На какой ляд поставила унитаз новой модели? – развела критику. – Твой туалет рассчитан на советские образцы, ты хочешь совместить коня и трепетную лань.
Галка любит эффектно выразиться, когда-то окончила художественную школу.
– Советский унитаз, – продолжает капать на мозги и портить именинное настроение, – компактный, он у самой стены стоял, а этот монстр посреди туалета. Сядешь, коленки в дверь упрутся. И вообще, как собираешься открывать-закрывать? Или нарастапашку будет? У Нинки Светловой бабулька из деревни приехала, умора! Дверь в туалет не закрывает – экономит электричество. Лично мне твоих киловатт не жалко. Или предлагаешь в памперсах к тебе в гости ходить?
Напылила-напылила и «пока-пока» убежала.
Оставила меня в переломанных, как сама говорит, чувствах. Резон в словах был, дверь внутрь туалета открывается. Если сестра права, значит, надо опять унитаз менять.
Гадай не гадай, только практика может отмести червь сомненья. Без всяких биологических позывов сажусь. Кстати, и на унитаз денег не пожалела, и сиденье купила самое дорогое с переливчатым, морских тонов, узором.
Села и отлегло от души. Ход у двери свободный, закрылась без проблем, коленям места хватает. Вздохнула с облегчением, и тут же пульс свинячим галопом сбился на панику. Мастер не поставил последний штрих ремонта – ручку. На дверь.
До меня с ужасом доходит: я замурована среди евроремонта. Вокруг голые, сверкающие стены. А дверь так подогнана – пальцами не зацепишь… И ни гвоздика, никакой другой хрени под рукой…
Первая мысль, что молнией пронзила голову: завтра утром у меня совещание, бросятся искать. У коллеги Виктора Парамонова, моего соседа, есть ключи. Откроет, конечно, и посмотрит в комнатах, но навряд ли догадается заглянуть в туалет… Я к тому времени без сознания буду валяться рядом с унитазом…
Случись подобное до ремонта, можно было по трубам сыграть тревогу в сторону соседей. Но я металлические сменила на пластиковые, SOS по таким не протарабанишь. Принялась собаку звать: «Цея, Цея!» Умоляю её головой толкнуть дверь. Она скулит, не понимает, что от неё хозяйка хочет…
От безысходности начинает подкатывать приступ клаустрофобии. Того и гляди сорвусь с катушек и закачу истерику с битьём головой о дверь, кулаками о стены… Начала успокаивать себя, тормозить отчаяние, твержу: главное не паниковать, в воде чаще тонут под воздействием паники. Но утопающих химия не одолевает, а дверная коробка монтажной пеной запенена, испускающей ядовитые выделения… Вентиляция с тошнотворным воздухом не справляется… Того и гляди задохнусь, сидя на унитазе…
И почему-то вспомнился неунывающий Робинзон Крузо, любимый в детстве литературный герой. Как бы он поступил на моём месте, окажись в буквальном смысле в безвыходном положении? Ещё раз оглядела туалет… И глаз зацепился за ёршик для мытья унитаза. Ручка проволочная. Разогнула и начала ковырять дверь, пытаясь поддеть её... Мастер попался настолько хороший, ни щелочки не оставил. Ни сверху, ни снизу, ни сбоку… С полчаса билась… И плакала, и ругалась непечатными словами, и умоляла дверь смилостивиться… Цея с другой стороны подвывает моим причитаниям… Вдруг проволочка проскользнула, дверь открылась…
Вылетела из заточения и, как тот алкоголик, наконец-то дорвавшийся до бутылки, водку достала, сорвала пробку, с разгона стакан налила до краёв и в себя одним махом… Для нейтрализации химии, возвращения психологического равновесия и за обретение воли…
Без закуски…
Нисколько не захмелела.
Потом вбила в дверь гвоздик и позвонила сестре.
Она разворчалась:
– Чё ты никак не угомонишься? Я сплю давно!
– Дрыхнет она! Я из-за тебя чуть в туалете вечным сном не окочурилась. Короче, можешь без памперсов в гости приходить. Дверь по коленям не бьёт.

УНЫЛЫМ УТРОМ
Началось всё как у поэтов. Небо дышало осенью, утро было туманное... Над головой висели унылые тучи, и на душе ни лучика не проскальзывало. Жизнь в последнее время шла кувырком, подбрасывая одну заморочку за другой. В таком настроении тащу себя на работу, до автобусной остановки совсем ничего остаётся, смотрю: метрах в десяти от тротуара канализационный люк, на нём сидит мужик. И пусть бы себе сидел, кабы не мальчонка, класса этак четвёртого, который тревожные круги вокруг мужика наматывает.
Я через грязь в модельных туфлях попёрлась выяснять ситуацию.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Сердце у дедушки! – мальчонка носом хлюпает.
За руку мужика хватаю. Сумасшедший пульс. Аритмия. Надо оказывать первую медицинскую помощь. Ворот рубахи расстёгиваю. Лет шестидесяти мужик, куртка, джинсы с оптовки… И сразу видно: погано ему, очень…
– Где живёте? – спрашиваю парнишечку.
– В той пятиэтажке, – ткнул пальцем за спину.
– Дуй, – командую, – за бабушкой! «Скорую» вызывайте! Бабушка есть?
– Есть!
– Дуй! – гоню. – Во весь опор дуй!
Народ на остановке за нами активно наблюдает. Никто не подходит, грязь страшенная. Одна я, полоумная, по щиколотку утопая, решилась…
«Скорая», соображаю, по этой грязище не проедет к люку. А время дорого, мужик в предынфарктном состоянии… Еле сидит. Метрах в двадцати от нашего местоположения газгольдер, надо туда этапировать больного. Ремешок своей сумки на шею забросила, мужика тоже на шею повесила. Он вроде не габаритный, но тяжёлый... Распластался на мне, и я, как санитарка с поля боя, потащила через грязь. Чуть не растянулись на пару, нога поехала, модельные туфли не для переноски больных, а он висит на мне, как куль с конечностями, никакой помощи. Еле устояла. Лежать бы нам рядышком в осенней грязи.
Кое-как дотащила до газгольдера, привалила к заборчику. У самой сердце горлом выскакивает, в глазах круги.
Смотрю, мальчишечка бежит и машет рукой:
– Бабушка сейчас придёт! Собирается…
Мальчишечка, чувствую, хороший. Страшно переживает за дедушку. Испугался, когда тому дурно сделалось. Никого из взрослых рядом…
Я сама-то трухнула, пока мальчишечка бегал, мужик начал синеть. Пытаюсь отвлечь его от потери сознания, он глаза закатывает… И тут я почувствовала запашок перегарный.
– Ах, ты такой-сякой, что пил? – наехала.
Еле живой, но не сознаётся! Отпираться начал, мямлит, дескать, ничего не употреблял.
В момент допроса мальчишечка подбегает, и мне как-то легче. Не одна рядом с умирающим.
– Он боярку, настойку пьёт! – заложил внучок дедушку. – Каждый день её покупает. Бабушка ругается: «Бидонами бы продавали! Вся квартира в бутылочках!»
Я, пытаясь отвлечь мужика от потери сознания, провожу антиалкогольную беседу «у постели больного»:
– Разве так можно над сердцем издеваться?! Себя не жалко, о внуке бы подумали! Ему ещё помогать и помогать, чтоб на ноги встал, а вы гробите здоровье!
Парнишечку приобняла за плечи. Он как воробышек прижался доверчиво ко мне. Перепугался бедняга за дедушку. Успокаиваю: сейчас «скорая» приедет, и всё будет хорошо.
– А что вам дома-то не сидится? – спрашиваю. – В такую непогоду по грязи таскаетесь…
– Так мы из больницы идём, – парнишечка докладывает.
– Господи, – говорю, – чем вы болеете?
– Да чесотка у нас!
– Чесотка, – подтвердила, приковылявшая к месту происшествия, бабушка. – Прицепилась, зараза такая…
Опа! Я, конечно, с лица сменилась, как про чесотку услышала. Не то слово. Перепугалась в смерть. В детстве было дело, начесалась. В восьмом классе, то ли в бане общественной подхватила, то ли где на тренировке… Сразу и не поняла, чешется и чешется. Мать как увидела расчёсы… Стыдоба… Мать всю жизнь чистюля. Ни крошечки чтоб, ни пылинки… Когда в последний год немощная лежала, измается вся, если вдруг сор на полу увидит… Ползком готова была убираться… Тогда с ней дурно стало: дочь первая ученица, полный дом похвальных грамот, ходит в расчёсах… Позор! Для мамы это было под стать венерической болезни… Повезла меня на другой конец города, под страшным секретом показала знакомой фельдшерице… Та выписала рецепт на вымышленное имя. Мать, как разведчица в логове врага, озираясь, оглядываясь, чтобы знакомые не увидели, не узнали о чесотке, заказывала в аптеке лекарство…
И вот я в пятьдесят почти лет, уважаемый человек, вдруг заражаюсь болезнью бомжей… Со стыда сгореть…
Ведь запросто могла нахватать паразитов чесоточных. Оказывая первую помощь, мужику ворот рубахи расстёгивала – это раз. Пульс считая, за запястье его держала – это два. Когда на себе волокла к газгольдеру по грязи, тоже за открытые участки тела бралась. Хорошо, хоть искусственное дыхание «рот в рот» не пришлось делать. И парнишечку по щеке гладила…
«Скорая» подъехала, деда погрузили, а я понеслась скачками на остановку.
– Они вроде вылечились! – бабуля мне вослед…
Надо было видеть меня, когда залетела на работу. Руки, как у хирурга перед операцией, с растопыренными пальцами подняты.
– Спирт, – кричу, – дайте! Спирт! Срочно обработайте спиртом!
У инженеров спирт всегда имеется в запасе для протирки разъёмов и других технических нужд.
Не пожалели, облили мои руки, потом я смочила салфетку, лицо шею и на десять рядов протёрла. Сумку на всякий случай тоже, по пальто прошлась, вдруг какой клещ зацепился, чтобы перепрыгнуть при удобном случае на кожу…
Вот и оказывай после этого незнакомым людям на улице первую медицинскую помощь. Хоть справки предварительно требуй из кожно-венерического диспансера.

НАДЬКИН КОЛЮСИК
Подруга у меня есть – Надька Погребняк. Женщина умная, артистичная, энергичная, в любой ситуации преподнесёт себя и подаст. Мужчины вокруг неё всю дорогу крутятся. Долгое время был у неё в постоянных любовниках Коля Шарков. «Колюсиком» звала его Надька. Колюсик в период становления личности окончил политех, по танковой бронетехнике работал в КБ, но по жизни другое призвание – аферист. «Хорошие времена попёрли как коммунистов попёрли!» – каламбурил Колюсик. И «пёрло»… Надьку в ваннах с шампанским не купал, зато как из брандспойта окатывал. Была у них забава великовозрастных влюблённых. Надька душ принимает, Колюсик вломится с бутылкой, взболтает шампанское, чтоб струёй хлестало, и ну поливать Надьку. «Люблю, – говорит, – когда кожа шампуськой ароматизирована». Гурман.
Шубы Надьке дарил, на «БМВ», «Мерседесах» катал. В принципе, человек интеллигентный. Книгочей. Коллекционировал шикарные альбомы репродукций, особенно импрессионистов любил. Язык подвешен и похохмить, и серьёзно об искусстве поговорить. Но аферист. И что-то прилично нахимичил, сел. Пять лет ему вкатили.
Четыре оттрубил, вернулся исхудавший, куда весь лоск девался? Со слабым здоровьишком. Не до обливаний шампанским. Стал ко мне и моей сестре захаживать. Не к Надьке, к нам. Не по мужицким прихотям – книжку взять, супчика поесть, сотню-другую перехватить. Нигде не работал, но как-то ухитрялся сводить концы с концами.
В тот период у меня мама болела, пошла я под вечер к ней, сын звонит:
«Мама, дядя Коля пришёл вернуть детективы».
«Пусть, – говорю, – оставит».
«Нет, он хочет тебя видеть».
Мне, конечно, совсем не до гостя незваного. Устала за день. Надеялась, Колюсик ушлёпает, пока я с мамой вожусь…
Подхожу к дому. Да чтоб тебя… Надька Колюсику дала от ворот поворот, как он с зоны откинулся: «Забудь ко мне дорогу!»
Вот, что значит, с Колюсиком общаюсь, это ведь из его лексикона «с зоны откинулся».
Надька отшила, а я не могу сказать: «Коля, не до тебя, извини, в другой раз!»
Короче, сидит он на лавочке, ждёт.
Я себя настраиваю: домой не пущу, вечер поздний, он как засядет…. На работу ему не идти. Денег начнёт клянчить. Без того тысячи полторы должен.
Посидела с ним для приличия на лавочке, потом поднимаюсь и говорю:
– Ладно, Коля, я пойду, завтра рано вставать на работу…
Думала, наладила гостя тактично.
Колюсик человек интеллигентный, да не зря – аферист.
– Покорми меня ужином, – просит.
Как откажешь человеку. Жалко ведь.
Поднимаемся на мой пятый этаж. Колюсик, как джентльмен, даму вперёд пропустил. Сам сзади шаркает. Оборачиваюсь. Бог ты мой, у джентльмена макаронная походка, от стенки к перилам и обратно штормит.
– Коля, – спрашиваю, – ты выпил? Только не ври!
– Нет, плохо себя чувствую.
Я хватаю тонометр. Ё-моё! У него давление 240 на 120. Не до ужина при таких цифрах. Может парализовать на моих глазах. Звоню другу-кардиологу, так и так, что делать?
«Срочно “скорую” вызывай!» – командует, попутно даёт рекомендации по таблеткам, пока «скорая» тащится.
И рисует картину неотложных действий: необходима безотлагательная госпитализация.
Друг не последний человек в медицине, на то время в БСМП-1 возглавлял кардиоотделение.
Усаживаю Колюсика в кресло. Он чем дальше, тем пугающе безучастней к происходящему. Ни супа уже не надо, ни книг новых…
Я начинаю панику ловить. Одна с Колюсиком осталась, сын на свидание ускакал, и хоть разорвись. Надо бежать вниз «скорую» встречать, дверь в подъезде железная, и Колюсика одного боюсь оставить.
Иду к соседу, коллеге Парамонову: «Витя, выручай. Посиди с больным».
Думаю, заодно собаку выгуляю. Та уже извелась, в туалет хочет.
«Скорая» оказалась не такой стремительной, как хотелось бы, уже собака набегалась, а врачей на колёсах нет и нет. Я мечусь, как солдат на фронте. Нервы на пределе. И «скорую» надо ждать, и за Колюсика сердце болит, как он там? Вдруг помирает? Такое зашкальное давление.
Не выдержала.
И застаю дома жуткую картину. Торшер в углу. Под ним в кресле Колюсик с признаками жизни, но совсем квёлый… Пышущий здоровьем, полный сил и энергии Парамонов ходит с книжкой в руках и развлекает художественным чтением умирающего… Фоном этому половое покрытие сочного тёмно-красного цвета. Обожаю такие тона. Однако в данной ситуации красное смотрелось зловеще… Парамонов в малиновом махровом халате, голые мускулистые ноги, ходит и читает душераздирающий детективный рассказ. В роль вошёл, про еле живого слушателя забыл и, как перед микрофоном, раскатистым баритоном чешет со всеми выражениями: «Платиновая блондинка с длинными волосами лежала на спине в луже своей крови. Сильная и безжалостная рука вонзила нож по самую рукоятку. Обмотанная жёлтой изолентой, рукоятка нелепо торчала из груди...»
– Ты в своём уме? – напустилась на Парамонова. – Нашёл чем развлечь больного! Он без того чуть дышит! Ты ему кровавые тексты. Доведёшь до инсульта. Сказки не мог почитать? Смотри, скис совсем.
– Извини, – с обидой захлопнул книгу Парамонов, – что попалось под руку, то и читаю!
Наконец приезжает «скорая». Заходят два мужика, судя по всему – оба фельдшеры.
Увидели Колюсика.
– Так он ещё живой! – констатируют с разочарованием.
– Потому вас и вызвала, – объясняю, – иначе бы вызвала машину под названием труповозка.
Они устроили консилиум: что делать?
Я в Колюсика кой-какие препараты напихала, давление сбила. Уже 180 верхнее.
«Скорая» решает: госпитализировать с таким давлением не имеет смысла.
Колюсик тем временем заладил: «Отвезите меня домой».
Мужики в позу: мы вам не такси по домам возить.
Мой друг-кардиолог звонит:
– Ну, что – жив? – спрашивает.
– Пока, – говорю, – жив, но Парамонов запугал его детективом, что будет дальше – не знаю, давление пока 180. «Скорая» не забирает.
– Что значит «не забирает»? Дай сюда их. Пусть срочно везут к нам в БСМП-1.
«Скорая» упёрлась: мы не можем в БСМП-1, сегодня БСМП-2 дежурная.
Мой друг устал со «скорой» перепираться, говорит мне:
– Высылаю свою машину. Мы теряем драгоценное время.
Голова моя, опережая события, рисует картину, где предстоит этапировать Колюсика из квартиры до машины. А кто будет этим заниматься? Может, на руках надо будет тащить беспомощное тело.
Звоню по сотовому сыну: «Скорей домой!» Сын ругается: «Мать, у тебя вечно, то понос, то недержание!»
У него свидание с девушкой, а я перебиваю всю сладкую малину. Ворчит, но возвращается.
Колюсик уже перестал домой проситься, ему плохеет на глазах, опадает в кресле сдувающимся шариком.
Я на скорочей:
– Поставьте ему что-нибудь!
Они с честными глазами:
– А у нас ничего нет!
– За каким вы тогда приехали? – кричу на них.
– Вызвали и приехали. – с обидой объяснили.
Таким, как говорится, моча в глаза, они «божья роса».
Вызываем неврологическую службу.
Эти явились быстро и сразу наехали за ложный вызов:
– В чём дело? Он ведь сидит в кресле!
– Он даже, – говорю, – лежать может!
Врач недовольно Колюсику командует:
– Больной, поднимите руку. Колюсик поднимает.
– Поднимите ногу.
Поднимает.
После этих манипуляций врач делает заключение:
– Он не парализованный. Мы его не возьмём!
Тут уже я подключаюсь со своими познаниями в области диагностики.
– Коля, – прошу, – встань и пройдись.
Колюсик делает два шага. И все видят, перед нами шторм ходячий. Колюсика забрасывает на каждом движении.
Врач без прежней амбициозности воскликнул:
– Ой-ой! А чё это с ним?
Спросили у больного здоровья. Я-то откуда знаю, «чё с ним»?
Медсестра делает кардиограмму, показывает врачу и говорит мне:
– Собирайте мужчину.
И тут возникает пикантная ситуация. Только что медицина села с диагнозом в лужу, за ней следом я сажусь…
Пикантность в том, что утром я постель не убрала с дивана в шкаф. Всего-то пледом накрыла. То есть – диван многозначительно разобран, две подушки лежат (у меня слабость спать обязательно с двумя подушками), простынь из-под пледа торчит…
Медсестра показывает врачу кардиограмму, врач хватается за голову: «Инсульт». Медсестра поворачивается ко мне:
– Собирайте мужчину.
Я в свою очередь Колюсику транслирую:
– Коля, собирайся и иди.
Медсестра делает брови домиком:
– Не поняла! Женщина, вы представляете, в каком он состоянии? Дайте ему тапочки, зубную щётку.
– Какая зубная щётка с тапочками? Он здесь не живёт!
Она с удивлением:
– А где он живёт?
Откуда я знаю? Я к нему ужинать не ходила, меня он шампанским не обливал.
– Коля, – спрашиваю, – а где ты живёшь?
У медсестры челюсть медленно отпадает.
– Вы не знаете, где он живёт? – голосом, как в трагедии Шекспира, спрашивает медсестра.
И, бросив взгляд на разложенный диван, громко хмыкает.
По её раскладу получалось: затосковавшая по мужчине баба на безрыбье подцепила первого попавшегося мужика, притащила домой, довела в постели до инсульта, а теперь, получив своё, старается спихнуть его, едва живого, в больницу…
От таких подозрений мне стало не по себе, но краснеть некогда.
– Коля, – продолжаю допытываться до истины, – где ты живёшь?
Колюсик на мои вопросы уже плохо соображает...
– Фамилию хотя бы знаете? – спрашивает медсестра.
– Мою? – я уже сама начинаю тупить.
– Больного!
У меня как сквозняком из головы выдуло. Прекрасно знала…
– Ну, женщина, вы даёте! – пригвоздила меня медсестра к позорному столбу.
И приказывает препроводить больного к машине.
К тому времени уже три «скорых» собрались у нашего подъезда: линейная «скорая», машина неврологической службы, и та, что друг мой прислал из БСМП-1.
И начинается врачебный базар. Линейная должна везти в дежурную БСМП-2, но мой друг договорился с БСМП-1. Оттуда мне позвонили: доктор такой-то ждёт в приёмном отделении. А линейная «скорая» упирается: повезём только куда положено! Не отдают машине БСМП-1. Так у нас всегда, то вообще везти не хотели, а теперь готовы разорвать больного…
– Какая вам разница? – пытаюсь достучаться до скорочей. – В БСМП-1 ему окажут качественную помощь.
Вроде как согласились сами отвезти в БСМП-1. Я захожу в подъезд. Наконец-то всё закончилось. Вдруг истошный крик за спиной:
– Нет, не повезём в БСМП-1.
– Да везите уже хоть куда-нибудь, пока живой!
Что называется, похлебал Колюсик супчика...
У него был инсульт. Инсультнуло так, что ещё бы чуток и – вари компот с блинами. Под угрозой оказался центр дыхания. Колюсику даже искусственно вентилировали лёгкие. И вестибулярный аппарат разладился. Отходя, Колюсик долго, как пьяный, перемещался в пространстве.
На следующее утро подъездные бабушки спрашивают: «Людочка, кого от тебя на трёх машинах, как генерала, увозили?» «Родственника, – говорю, – годного к нестроевой в военное время».
Хорошо хоть, никто из бабушек не присутствовал, когда я завалила экзамен у разобранной постели. Не могла назвать медикам ни адреса умирающего гостя-мужичка, ни его фамилии…

ИНОПЛАНЕТЯНЕ
Пошли с Цеей гулять. Начало декабря, вечер поздний, снегу в тот год навалило, сугробы кругом, не холодно. Во дворе бегает французский бультерьер. Цея в домашней атмосфере добрейшей души псина. На улице, в случае чего – первейшая стерва, спуску не даст.
С французским бульдогом получилось «в случай чего». Сцепились. Бультерьер переоценил личные возможности. Он-то прикинул: перед ним (лауреатом многих собачьих выставок и медалистом оных) – лёгкая добыча, на раз беспородной рвани устроит поучительную выволочку, чтобы впредь, поджав хвост, летела куда подальше, когда он выходит на улицу. Цее плевать на медальную крутость соперника… Не задумываясь бросилась на остепенённое десятками дипломов сокровище. Хозяйка бульдога, с виду интеллигентная женщина, в короткой шубке, меховом берете, оказалось стервозой похлеще Цеи. Тоже, поди, рассуждала: «Держат беспородных лохов, которых душить надо, не отходя от кассы».
Но моя смесь дворняги с забором вопреки прогнозам принялась отчаянно трепать природного бойца. Хозяйка, видя, что от чистокровного любимца летят клочья, заорала:
– Убери свою паршивую суку!
И другие маты полились в наш с Цеей огород.
Цея билась насмерть. Возникала реальная угроза нанесения серьёзного урона для драгоценного бульдога. Я кинулась в собачью кучу малу спасать беднягу. В таких ситуациях действовала по проверенной схеме: хватала Цею за задние лапы и выдёргивала из схватки.
Зима в тот год, как говорилось ранее, изобиловала снегом. Дуэль собачья в сугробе схлестнулась. Барахтаются зверюги, и поди разбери – кто из них где? Я ухватила за задние лапы не Цею, как целилась, прыгая в схватку, по ошибке бультерьера схватила и вырвала на свет… Тому, после Цеиной трёпки, всё по барабану – хозяйка или чужие спасают. Лишь бы в живых остаться. Жалобно скулит, ко мне жмётся. Цея разъярилась, ей надо кровь пустить, ощутить мясо врага на зубах. Прыгает вокруг нас и норовит цапнуть бульдога.
Его хозяйка матерится собачьей терминологией:
– Сука, – кричит, – угомони свою шваль подзаборную!
Цею оскорбляет, меня оскорбляет. А как увидела, что её многочисленно медалированый барбос скулит в моих объятиях, зашлась в истерике:
– Отдай!
Будто я собиралась присвоить трусливого придурка (после этого случая бульдог оббегал Цею за два квартала).
– Да возьмите, – говорю, – вашего труса придурочного! Даром не нужен!
Тоже в долгу не остаюсь, но в рамках нормативной лексики.
Отрываю бульдога от себя, передаю визжащей матами дамочке.
Цея в этот момент изловчилась и вцепилась зубами в ляжку. Жалко в бульдожью, а не в ногу его хозяйки.
Укушенный визжит, хозяйка орёт. Шум, гам, тарарам…
Наконец спектакль окончен, поединок завершён нашей победой, актёры разошлись.
Я подхожу к подъезду, сунула руку в карман, и стало не по себе – ключей в объёме кармана не обнаружила.
Разнимая собачью драчку, не раз наклонялась и связку выронила. В ней два ключа от квартиры – раз, от тамбурной двери – два. Магнитный от подъезда – три. Домой-то попаду, сын откроет. Но целая история собирать дубликаты. Магнитный заказывать, это полдня потерять. Ехать чёрт знает куда. Да и жить не очень уютно, зная, что от всех дверей ключи неизвестно у кого. От тамбурной однозначно замок придётся менять, сосед напротив изворчится…
Начала искать в сугробах. Поначалу сердобольные соседи, узнав, по какой причине роюсь в снегу, активно помогали. Кто-то принёс фонарик, его лучом обшарили каждый миллиметр поля собачьего сражения. Нет ничего. Снег глубокий, канули мои ключики в белую пучину… Осознав бесполезность поиска иголки в стоге сена, соседи сделали утешительный вывод: весной растает, найдёшь.
Эта призрачная надежда меня не окрылила, убитая горем, пришла к Парамонову. Узнав причину тоски-курчины, Парамонов на пару с женой принялся меня успокаивать:
– Да брось ты нервничать.
И пообещал сделать дубликаты ключей:
– Не переживай! За магнитным на машине съезжу на Жукова, от тамбурной сам сменю замок.
Я продолжаю непробиваемо сокрушаться, не могу пережить потерю.
Тогда Парамонов достаёт вернейшее лекарство – коньяк. Наливает граммов сто:
– Давай, – настоятельно рекомендует, – хряпни успокоительного! Угомонись.
Я намахнула. И вправду, отпустило. Сижу расслабленная. Чувствую, голова перестаёт охать и ахать, мысли появились. Спрашиваю у Парамонова:
– Витя, у тебя граблей в хозяйстве случайно нет?
– Случайно, – отвечает, – есть, но детские. Подойдут?
Минут пятнадцать я «грабила»… Сын в раннем детстве говорил: «Мама, дай грабли, буду грядку грабить!» Поначалу кинулась «грабить» по обычной технологии. Вожу туда-сюда по снегу. Потом рационализаторски осенило. Взяла у сына здоровенный магнит. Грабли советские, железные. Прилепила между зубьями магнит, он по форме с хороший бублик, и принялась аккуратненько ряд за рядом, ряд за рядом елозить граблями снег. Поле боя – это метров сорок квадратных. Грабли детские, и я великовозрастная тётя, не тонкой, к сожалению, комплекции, в три погибели согнувшись, методично «граблю». А что делать прикажете? Благо, время позднее, соседи дома сидят, никто не видит «полевых» работ. Костерю про себя бультерьера, его хозяйку, себя ругаю: ввязалась в эту историю. Нет бы, раньше прогулять Цею.
И вдруг клац – ключи выскакивают из снега. Как по щучьему велению выпрыгивают из сугроба, и вся связка намертво прилипает к магниту. Не надо ничего заказывать, не надо ничего менять. Победа!
Вернула Парамонову грабли.
– Ну, голова, – Витя восхитился, – допёрла до магнита!
Утром, рассвело уже, Цею вывела. Две соседки у подъезда встревожено судачат. Ко мне на полном серьёзе со странным вопросом:
– Люда, инопланетян ночью не видела?
Бабульки адекватные до последнего времени, ну, любят посплетничать, так мы, женщины, все этим недугом страдаем… Тогда как странностей умственного характера за соседками не замечала.
– Каких таких инопланетян? – внимательно заглянула в глаза старушек на предмет диагноза «шарики за ролики».
– Смотри, – хором указали на площадку, где вчера Цея метелила бультерьера.
По идеально выровненному снежному полю тянулись аккуратные параллельные полосы.
– По телевизору, – бабульки принялись с жаром трактовать свою версию загадочного явления, – показывали круги в пшеничном поле от инопланетных кораблей. А на снегу, вишь, какие следы от них…
– Даже и не знаю, что сказать! – пожала я плечами и не стала прозой «грабления» разрушать межпланетно-гуманоидную теорию.
И Пармонова попросила не разглашать тайну.

БАЛКОННЫЕ СТРАДАНИЯ
Проснулась в три часа ночи от грохота. Спать бы да спать, но вдруг ба-бах! В коттеджном посёлке запустили салют. Середина недели, а у них праздничный фейерверк на всю округу. Наплевать на остальной люд, когда душа требует неба в алмазах.
Повторяю: на часах – три, на календаре – июнь, и меня донимает период белых ночей. Каждый год в это время засыпаю с трудом и сплю чутко. Лежу, проклинаю новых русских, для которых мы лохи педальные… Можно выпить снотворного ВКПБ – смесь валерьянки, карволола, пустырника (настойка) и боярышника (настойка). Но если я выпиваю эту бурдомагу среди ночи – утром хожу чумная… Ворочалась, ворочалась. Ладно, думаю, надо это гнусное дело перекурить.
С дверями у меня вечная проблема открывания-закрывания. Всё объясняется просто – мужика в доме нет. Сын не считается. Ему это надо? Балконная дверь имеет пакостную особенность: захлопнется, не откроешь снаружи. Так и случилось в памятную со стрельбой и фейерверками ночь. Шагнула на балкон покурить, дверь клац и… привет, отсекла от кровати и остального комфорта.
Расстраиваться до белого каления не стала. По адресу новых русских попсиховала, запал сбила, поэтому напасть с дверью восприняла философски. Ну, захлопнулась и ладно. С кем не бывает впросак попадать. Продержусь до первого дворника. А там разберёмся. Не зима, в конце-то концов. Лето в разгаре.
Так-то оно так, но, следует заметить, прохладно. Я в одной ночнушке. Ни халат не накинула, ни другой одёжки. Оглядела балкон на предмет подручного материала для утепления. Как раз накануне на меня чистота напала – перемыла все окна. Тряпки, окончив уборку, перестирала, на балконе развесила. Какие больше размером, какие меньше – старый белый пододеяльник на тряпки пустила. Пощупала – сухие. Не всё плохо в этом мире. Сняла тряпьё, обмоталась, утеплилась, вторую сигарету закурила…
А потом и третью, надо как-то развлекаться…
В ожидании рассвета и какой-нибудь живой души, мимо дома проходящей, до одури дыма наглоталась. В другую ночь молодёжь под окнами до утра резвится, тут, как назло, никого. Тишина первозданная. Все уже наразвлекались до следующей ночи.
И вдруг слышу – цок-цок каблучки. Женщина вышагивает… Я от радости забыла, что наряд у меня не для слабонервных. Серость ночи, а я во всём белом маячу с балконного поднебесья.
Ору:
– Женщина!
Она в недоумении посмотрела направо, поглядела налево! Ищет, откуда раздаётся глас вопиющего.
– Наверх смотрите! Пятый этаж! – нацеливаю потенциальную спасительницу.
Она задрала голову, и потенциал упал до критической отметки – женщина обомлела от увиденного. Привидение зазывает её. А ещё ветер предутренний подул, тряпки на мне развеваются, как крылья у бестии…
Каблучки зацокали от греха подальше.
Я заторопилась остановить:
– Женщина, – говорю, – не бойтесь, я не привидение, я – человек! Помогите! Дверь балконная закрылась! А это я тряпками от холода обмоталась.
Срываю их с себя для доказательства, что я не ведьма.
И прошу набрать по домофону 36-ю квартиру.
Мой сын спал в своей комнате. Достучаться ему было бесполезно. Почему не стала барабанить, застряв на балконе. Все соседи бы проснулись, а он нет.
Слышу, набирает. А у нас наркоманы частенько балуются. Сын не подходит, хорошо Цея вошла в моё положение, залаяла, заставила подняться. Спасительница в домофон официальным тоном говорит: «Молодой человек, у вас на балконе застряла женщина». И порекомендовала: «Если что, вызывайте милицию!»
Не поверила до конца в моё человеческое происхождение.
У Димки хватило ума не бросаться сразу к телефону милицию вызывать, зашёл сначала в мою комнату.
А там ужастик: я прижалась физиономией к стеклу. Дескать, сынок, вот где твоя мама, впускай, не могу больше. Рожа получилась, как из кошмарного сна. Нос, щёки, лоб сплющенные до двухмерного пространства, глаза стеклом искажённые. И освещение под стать. Всё та же серятина пасмурной ночи, переходящей в раннее утро. Сын отпрянул от увиденного. Но кровь подсказала: это мама родная. Посмотрел, на всякий случай, на мой пустой диван и открыл дверь.
– Ты, мать, совсем больная! – заворчал. – Знаешь, который час?
– Догадываюсь, сынок! Чтоб завтра, – говорю приказным тоном, – дверь сделал.
– Курить надо бросать! – не остался в долгу.
Утром на кухне встречаемся, он с заспанной физиономией говорит:
– Мать, мне сон приснился… К чему такая галиматья? Будто ты на балконе застряла. Захожу, а из стекла на меня страшилище уставилось. Мороз по коже физиономия. Вроде как ты угадываешься, но жуть…
– Ещё бы не жуть! Спасибо, кстати, за комплимент. А ты целый год защёлку на двери не можешь отремонтировать! Так и будут кошмарики сниться. Хорошо – лето. Я ведь и зимой, бывает, выхожу покурить…
Пожалел маму, починил дверь к первому снегу…

ГРИБЫ ПОД ЛЮБИНО
Как я обожаю грузди! Особенно сухие! И в первую очередь – солёные! Достанешь их зимой, сделаешь с лучком, маслицем растительным… Но как поеду сама собирать – хоть плачь. Ничего не различаю… Вокруг меня режут, а я дура дурой… Ни бельмеса не вижу… Поэтому больше люблю на базаре «собирать»…
Подруга у меня, Наталья Артёмова, купила дом в десяти километрах от Любино. Под дачу. Хорошая деревенька. Место отличное. Леса… Не маленькие колки-рощицы, а основательные берёзовые массивы. И не истоптанные. Наш брат горожанин ещё не добрался до них. Можно сказать – глухомань.
Наталья всё лето звала к себе, в сентябре звонит решительным голосом:
– Так, всё! Хватит! Никаких отговорок! Никаких «не могу»! Твои любимые сухие грузди прут – таскать не перетаскать, приезжай, к своему юбилею насолишь.
Я всё бросила и отправилась. В первый день, как приехала, Галка красила окна, не до леса с груздями, наладила меня на третью охоту с сестрой Ленкой и мужем Генкой. Середина сентября, золотое времечко. Тепло, тихо, ни комаров, ни других кровососов. Я страх как не люблю, когда кто-то за счёт моей кровушки размножаться норовит. Берёзки стоят одна другой краше. И грибов. Ленка из машины не успела выйти, начала ножом орудовать. А у меня комплекс, ни одного груздя не вижу.
– Разуй глаза! – Генка с Ленкой носом тычут. – Ты стоишь на них!
И вправду топчусь по грибам. Но пока не раздавлю, не увижу.
Они уже раза два сбегали к машине с полными вёдрами, я чуть дно ведра прикрыла.
Ушла подальше, чтобы не позориться. В конце концов, куплю в деревне. Хоть по лесу погуляю. Первый раз за лето выбралась. Но зря мыслью о прогулке себя успокаивала – повезло. Поляну прошла, захожу в березняк и… Тут, наверное, и слепой увидел бы: сплошняком сухие грузди. Листья, куда ни глянь, характерно над землей вспучены. Хоть на колени бросайся и благодари Всевышнего за подарок. Бросилась резать. Одно ведро напластала, второе. А грибов ещё полным-полно на поляне, если и убавилось – самый чуток. Срываю с себя свитер, остаюсь, извините, в бюстгальтере, рукава завязала, ворот узлом стянула. Набила полный объём, но ещё резать и резать. Благо комаров нет. Снимаю спортивные штаны. А кого стесняться? Глушь. Гачи одну, вторую связала, наполнила следующую ёмкость дамского гардероба. Хорошо, у меня пятьдесят шестой размер, а ни какой-нибудь сорок четвёртый – если и остались грибы под деревьями, всего ничего. Но мне раздеваться дальше некуда, пусть растут. Подняла палку, приспособила тряпочные ёмкости, как на коромысло, и кричу: «Гена! Лена!» Обозначила место своего положения. В ответ раздался радостный крик, но совсем не с той стороны, откуда я ожидала.
У меня не только с поиском грибов в лесу проблема. В трёх берёзах не могу сориентироваться. Услышав ответ, решила: стою на месте, чтоб не забуриться в чащу. Кричу: «Я вас жду!» В ответ: «Иду».
С двумя вёдрами в руках, с палкой-коромыслом на плече жду. Сверху на мне белое исподнее, вполне стильное, внизу лиловое, кружавчиками отороченное. Если Ленка на меня идёт, что её стесняться, а Генке скажу: отвернись, не пялься. В багажник ссыплю из штанов и свитера и оденусь, чтобы деревенских не смущать.
И вдруг из леса выходит мужчина. В костюме, при галстуке. Не Генка. Брюки пусть не из-под утюга, но вполне, даже стрелки читаются. В руках корзинка на полведра примерно, да грибов в ней штук пять всего. Меня увидел, несказанно обрадовался:
– Здравствуйте! Здравствуйте! Как хорошо, что я на вас вышел!
А уж как я рада, не вышепчешь. Но не бросилась в кусты прятать обнажённое тело. «Отобьюсь, – думаю, – если что маньячное у лесного пришельца на уме». В голове мгновенно план созрел: коромысло можно быстро преобразовать в дубинку.
– Вы красные «Жигули» не видели? – спрашивает, поправляя галстук.
Джентльмен.
– Я, – говорю, – и зелёные не видела. Мы на «Ниве» приехали.
И кричу: «Гена! Лена! Идите сюда».
Дала понять: хоть и не совсем одета, да не одна в медвежьем углу, есть кому защитить женскую честь от притязаний.
Мужичок-лесовичок ведёт себя корректно, не пристаёт, ни на что интимное не намекает. Представился. Он с производственного объединения «Полёт», заместитель главного энергетика.
– Нам после обеда ударило в голову за грибами съездить. Ну и рванули. А я заблудился. Второй час хожу. Сотовый не берёт.
Я головой киваю ему, сама по сторонам поглядываю: где мои компаньоны? Наконец слышу, Генка зовёт, машина сигналит…
И вот без штанов и свитера, но с мужиком и с грибами выхожу к Генке с Ленкой.
– Ничего себе грибок нашла! – Ленка веселится от моего появления. – А плачешься, что мужики на тебя внимания не обращают. В глухомани на полчаса отошла, и уже голая с кавалером гуляет.
Мужик как и не слышит, замкнуло на «Жигулях»:
– Не видели красные?
С чувством юмором у него недобор просматривался.
В деревню вернулись. Ленка Наталье докладывает:
– Людка мужичка в лесу нашла, и не абы кого – начальник с «Полёта».
– Класс! – Наталья на «отлично» оценила находку. – «Полёт» ракеты с иностранными спутниками за валюту запускает, можем хороший выкуп за специалиста срубить.
– Вы не поняли, – специалист упрямо пытается достучаться до разума деревенских, – мне в Омск надо, завтра комиссию из Москвы ждём!
– Ничего, всяко-разно на ночь не поедешь, вот в сарайчике вас запрём.
Наташка – зубной врач. Всю жизнь в военной части проработала. Её не прошибёшь соплями и воплями. Она на сарай мужичку указывает, а там широченный проход, наверное, туда когда-то телегу ставили, и хорошо видно – в глубине сарая зубоврачебное кресло стоит. Откуда мужичку знать, что Галка при развале Советской армии, кое-что прихватила в личное пользование: чаны со столовой, ящики из-под снарядов и зубоврачебное кресло. «А на всякий случай», – говорила. Мужик от вида зловеще поблёскивающего никелированными частями кресла поскучнел. Подумал, наверное, для пыток аппарат используется.
Эту песню «не отпустим», я ещё раньше начала, когда из леса ехали. Как штаны и свитер натянула, осмелела, да и настроение классное – столько грибов накосила. Шучу: «Никуда мы вас не отпустим, мужики в нашей деревне в страшном дефиците».
Наталья и того круче завернула: «Выкуп будем брать!»
Он что-то бормочет. Наталья тем временем на стол во дворе наметала разносолов. И грибы, и огурцы, и мясо. Наталья любит вкусно и много поесть.
– Ешьте плотнее, – мужичку говорит, – выпивайте, ночь предстоит длинная, да и в сарае прохладно. Если только Людка составит жаркую компанию.
– Нет, – я кокетливо отказываюсь, – я холода боюсь!
Мужичок с Наташки на меня взгляд переводит, не поймёт, как реагировать? Но за стол сел. Рюмаху выпил, от второй отказался, закусывает без аппетита. И тут сын Натальи нарисовался, Ромка.
Умный парень. Политех окончил, хороший программист… Но видок. Одно время культуризмом занимался. Мышцы из футболки прут, наголо пострижен, на шее цепура золотая в палец толщиной. И лицом в папу удался. Генку будто пилой «болгаркой» из чурбака выпиливали. Тяжёлый подбородок, брови густючие. Ромка такой же… И на крутой «Ауди» ездит. Не зная, можно подумать – бандюган…
Наталья выпила, ей надо поприкалываться. К сыну:
– Слушай, Ром, тётя Люда в лесу мужчину нашла, чё с ним делать будем?
Голос у Ромки низкий. Понять не может, к чему мать клонит? На всякий случай говорит:
– Чё надо, то и сделаем.
Мужичок опять завибрировал.
– Ладно, – Наталья говорит, – вези дяденьку в Любино, а то «Полёт» пропадёт без него! Скоро электричка на Омск.
Мужичок и оживился от такого известия, и растерялся: садиться в машину или нет, ведь могут завезти неведомо куда…
Решил, чем в сарае ночь мёрзнуть, лучше сразу покончить с бренной жизнью, если судьба такая. Сел на заднее сиденье, хотя Ромка приглашал рядом с собой.
Мы за разговором не успели по сигарете выкурить, как Ромка подкатил к воротам.
– Проводил дяденьку? – Наталья спрашивает.
– Он даже спасибо не сказал! Увидел электричку и галопом в вагон.
– Какая электричка?
– На Омск, – Ромка говорит. – Ему в Омск надо.
– В Омск позже уходит, – Наталья пошла в дом за расписанием.
– Ничего себе, – вышла на крыльцо, – на ночь глядя в Называевку умотал… В Омск на двадцать минут позже электричка…
– Не захотел с Людкой ночь коротать, – сказал сочувственно Генка, – будет в Называевке до утра торчать.
Похохотали, потом Ленка говорит:
– О, дак он лукошко забыл! Во как на свой «Полёт» торопился! А корзинка-то хорошая. Я бы за такой вернулась.
– Если уж вернётся, – сказал Генка, – так за Людкой! Представляешь, в лесу такую женщину в обнажённом виде встретить. Это ведь судьба.
Но ни за лукошком, ни за мной заместитель главного энергетика не приехал. Хоть объявление подавай в газету о найденном лукошке с пятью грибами…

УРАЛЬСКИЕ САМОЦВЕТЫ
Моя тётя Валя – это песня хоть тресни. Замуж постоянно выходит. Только официально умудрилась шесть раз бракосочетаться. «Я, – заявляет, – до Ивана Грозного ещё не дотянула, тот семь раз женился». «Какие ваши годы, – успокаиваю, – всего-то шестьдесят четыре, успеете и царя Грозного перещеголять». Каждый раз как посылку ей отправлять – мозги вразнос: как вас теперь называть? Прежняя фамилия или новый вариант? Комарова или уже другая в паспорте? Тётя, само собой, с любой фамилией посылку вырвет у почты, соберёт справки из загса и вырвет. Но мне, племяннице, неудобно попусту утруждать любимую тётю. Два раза ошибалась. Тётушке с её мужепеременчивостью надо бы по-хорошему девичью фамилию оставлять во избежание путаницы. Один раз не стала менять. Отказалась от мадам Нигматулиной. «Что это буду татарскую носить, когда во мне польская княжеская кровь?» Тоже загадка природы: все мы украинцы, тётя откуда-то придумала панские корни.
И по стране помоталась. Понятно – при стольких мужьях. Отнюдь не значит – на шее у них, свесив прелестные ножки, сидела. Сама всю жизнь работала рьяно. По молодости была единственной на весь Советский Союз женщиной – начальником вытрезвителя. В городке Кусе, под Златоустом, четыре года командовала весёлым заведением. Тогда и познакомалось с полковником милиции татарином Нигматулиным.
Последние пятнадцать лет тётя Валя живёт в Снеженске. Закрытый город. Целая история в гости попасть. А и приедешь, сиди безвылазно, не получится, если взбредёт в голову, в соседний город на экскурсию смотаться.
По молодости я и сестра моя Галка с тётушкой знались постольку поскольку: открытками обменяемся по праздникам, бандерольками ко дню рождения – и всё. С возрастом проявился зов крови.
Надумала я съездить в Снеженск в гости. Как раз накануне дня рождения Галки, спрашиваю сестру:
– Что в подарок привезти?
– Чё-чё? – Галка принялась размышлять: – Ну, Урал, самоцветы… Привези камень.
Тётя Валя при встрече первым делом с вопросом:
– Что будем Гале на день рождения покупать?
– Камни, – говорю, – попросила, самоцветы.
– О, – оживилась тётя, – отличный вариант! Знаю, где разжиться – в Касли. Там полно мастеров, отличные вещи и недорого. По дворам походить и обязательно что-нибудь оригинальное найдёшь…
Через два дня поехала за «оригинальным». Касли рядом со Снеженском, но мне путь из города, как говорилось выше, по режимным соображениям заказан, тётя отправилась одна.
Мысли не было, что она так учудит. Женщина самостоятельная, умная, последние годы перед пенсией аудитором работала. И вообще… В прошлом году звонит: «Приехать не могу, осваиваю компьютер, хожу на курсы». Это на седьмом-то десятке. С отличием курсы закончила. Взяла кредит, купила компьютер, сканер, принтер. Шарится в Интернете, знакомства завела, одноклассников разыскала, с кем в институте училась, в чаты выходит. Спрашивает: «Какой у тебя электронный адрес?» А у меня и компьютера дома нет, сын забрал. «Как это без компьютера жить? Я ещё на курсы фотошопа пойду, надо семейный фотоархив перевести в электронный вид».
Но в связи с уральскими самоцветами курсы откладываются…
Кроме компьютерных увлечений, она бухгалтер в садоводческом кооперативе. Вот такая у меня тётя. Вернёмся к теме повествования. Поехала она за подарком Галке. Возвращается, я как раз перед домом гуляла. Из такси выходит... Любо-дорого на женщину посмотреть. Стильно одета… В чём попало мусорное ведро не пойдёт выносить, здесь в другой город вояж совершала... На голове соломенная шляпа с широкими полями, элегантные очки, белый брючный костюм… И огромный пакет в руке…
– Помоги, – просит и сообщает, пока тащим тяжеленный пакет – она за одну ручку – я за другую: Один камень Галке купила от тебя, один будет от меня и один тебе в подарок от меня.
– А что в пакете? – спрашиваю.
– Камни!
Открываю пакет, и сердце останавливается. Говоря про камни для сестры, я имела в виду бусы, кулоны, браслеты, серьги… Тётя прекрасно знает: Галка только на ногах украшения не носит…
В пакете (как ручки не оборвались?!) три мраморные плиты, на которых изображены каменной микро-крошкой чахлые берёзки, замученные ивы над водой, драные ели под горушкой… Что уж за Данила мастер делал? Кич жуткий…
Сами плиты солидные, вмуровать в памятник, написать фамилию и лучше не надо для кладбища.
Как, думаю, в Омск повезу? Тёте Вале не скажешь: за каким лешим надгробий набрала? Обидится насмерть. Делаю вид – всё прекрасно и замечательно.
Тётя Валя по жизни, как и я, сумасшедшая собачница. У неё восточноевропейская овчарка Грета. Штришок к её портрету. Пошли мы втроём гулять. Урал, если употребить метафору с половым уклоном, такой мужчина – ни одна тучка мимо него не пробежит зазря. Всю дорогу дождит. Тут денёк выдался на загляденье – солнце, тепло, не усидеть дома… Гуляем по лесу. Грета рядом круги навивает, вдруг вылетает, и – свят! свят! свят! – в зубах дубина. Метра два длиной, по центру зубами зажала и несётся на нас... Грета, если на плечи мне лапы положит, на голову выше. Танк с хвостом. Кричу:
– Берегись!
Само собой, не Грете, что намеревалась между мной и тёткой пролететь, а, значит, уложить нас в результате маневра на уральскую землю двумя параллельными шпалами. Снесла бы и не заметила.
Еле успели живыми отскочить.
Не в обиду тёте будет сказано: яблоко от яблони, даже если это собака, всё равно одного поля ягоды. Снеженск в сосновом лесу стоит... Курортное место… Хвойный воздух… Ночью дождик пройдёт – дышать не надышаться… Я на лоджии обосновалась спать, вытеснив оттуда Грету. И получила будильник на каждое утро. Чуть радио на кухне гимном взыграет, в лицо мне, как из доменной печи, жар… Грета встанет надо мной, пасть распахнёт, а там ведёрный объём, и дышит…
Вроде породистая, но повадки, как у шпаны... Имела непородистую слабость к лекарствам и бытовой аппаратуре. Просто наркотическая зависимость жрать телефонные аппараты и зарядные устройства… Чуть зазевался – считай убытки…
У меня в косметичке таблетки. Она подкараулила и сожрала центропил. Дорогущий... Думала, конец собаке от лошадиной дозы, а мне потом не жить по тётиному приговору. У Греты даже поноса не было. Живёхонькая, радёхонькая… Фармацевтическое воздействие таблеток на уровне мела. И от давления упаковку энапа схрумкала с аппетитом, и сидит как ни в чём ни бывало. Тут-то мне и стало ясно: почему давление сбить не могу? Лекарство – сплошной контрофакт…
Таблетки Грета испытала на себе, перешла на оптику – подкараулила мои очки. В результате я отыскала одни стёкла. Классная немецкая металлическая оправа как испарилась… Ни болтов, ни дужек, никаких следов. Ни газету почитать, ни книжку полистать. Грета сидит в уголке притихшая. Таблетки её кишечник переварил запросто, металл оказался всамделишным – расстроился пёсий желудок.
От сумасшедшей Греты всё приходилось прятать под потолок – на многочисленные тётины шкафы: зарядные устройства, телефонные аппараты, утюг… Отправились туда и жуткие подарочные картины.
Дело покрыто мраком, Грета ли приложила лапу, или само собой произошло, но одно из бессмертных произведений искусств уральских камнерезов навернулось со шкафа и разбилось вдребезги – никакому реставратору, никаким клеем не вернуть шедевр к жизни.
Я вида не показываю, ахаю вместе с тётей, оплакиваю безвозвратную потерю, рассуждаю о причинах трагического падения, но в душе радуюсь уменьшению каменной галереи сестры на одну позицию. Как бы ещё из своей экспозиции вычет сделать? Перед отъездом в Омск набралась смелости:
– Тётя Валя, – говорю, – одну картину беру – Галке в подарок от нас с тобой – а вторая тебе на память от меня. Вид с берёзкой, почти омский пейзаж, тебе, а Галке пусть с уральской елочкой.
Она слушать не хочет, твердит «мне ничего не надо», но и я камнем стою:
– Две всё одно не утащу. С моим давлением врачи тяжести переносить запрещают. Инсультнёт в дороге и привет…
Напирая на авторитет медицины, кое-как отбоярилась от подарка.
Не скажу, что сестра прыгала от радости, получив свою подарочную долю, но и не выгнала вместе с мраморной плитой.
На этом история с каменными пейзажами не завершилась. В прошлое воскресенье тётя по телефону бодрым голосом сообщает:
– Через две недели жди в гости.
Приезд тёти сродни тайфуну, торнадо и землетрясению, всё встаёт с ног на голову. За две недели надо успеть настроиться на стихийное бедствие.
Через день прихожу к сестре, та сообщает:
– Звонила тётя Валя.
Сердце моё зачастило:
– Уже едет?
– Куда ей! – сестра говорит. – Она в травматологию загремела.
Вот и получается: возьми я ту берёзку в Омск, спасла бы тётю… Зато, возможно, сама убилась…
Тётя, закончив ремонт, решила каменной картиной из серии «искусство в массы» украсить стену. А ведь это, как я уже говорила: мрамор как на памятники – пиши фамилию и годы жизни. Если и вешать, надо сквозные дырки в стене пробивать и болтами с гайками прикручивать. Тётя подошла легкомысленно, на гвоздик решила повесить. Мне потом объясняла: «Это ведь не гвоздик, а целый шуруп!» Подставила стремянку, взобралась на неё… Как подняла эту тяжесть – не знаю, но повесила… Полюбоваться не успела, шуруп и секунды не выдержал… Была бы маслом по холсту картина, а тут плита, она со свистом полетела вниз и пробила тётушкину светлую голову…
Галка докладывает:
– Тётя Валя очень бойко разговаривает после сотрясения мозга.
Сестра не спросила: насколько вглубь картина проникла в голову, но шов наложили длиной в пять сантиметров. Однако и это не все травматические итоги внедрения искусства в массы. Тётя килограммов восемьдесят пять весом. Картина снесла её вместе со стремянкой и в результате жёсткого приземления тётя сломала руку. Да не просто перелом (у тёти просто ничего не бывает) – со смещением.
С рукой врачи разобрались – заключили в гипс. Содержание раненой камнем головы лечить некому – невропатолог уволился. Тётя зачем звонила Галке? Не смогла меня по телефону отыскать, чтобы дать задание и через моих друзей-врачей курс лечения себе назначить.
Друзей я задействовала, дали подробные рекомендации… Представляю, как тётя, набравшись от меня информации, строит медперсонал. Она же из тех, кому до суда дойти раз плюнуть. Сутяжница с огромным стажем, ведь каждый развод – это судебная борьба за машины, гаражи, квартиры… Так просто ни разу не расставалась с мужьями. Отсуживая у полковника милиции Нигматулина, чью фамилию отказалась носить, квартиру, дошла до министра внутренних дел СССР Щёлокова.
Не завидую я травматологам и остальной больнице Снеженска, получившим тётю Валю с переломом и сотрясением эксцентричного головного мозга…
Надо сказать, Галка, приняв в подарок шедевр уральских мастеров, благоразумно поставила его на пол. Поднимать выше не стала. Как чувствовала. После переломного падения тёти пошла ещё дальше в технике безопасности хранения экспоната – вбила в пол гвоздь перед уникальной картиной, вдруг поедет по полу, а рядом кто-то окажется… Собьёт человека – и целых костей потом не соберёшь…


ФЁСТ, ПЕРВЫШ и ПИ-ПИ-ПИ
Моя выпендрёжная сестра Галка назвала его Фёст, в переводе с английского – Первый. Хотя был у неё не первым псом. Собачница ещё та. И сыну моему все уши прожужжала: собака – настоящий друг! Мы как раз тогда без «друзей» жили. И подсунула… Денис звал его Первыш. Я бы назвала Зараза. Сестра рванула в Москву с каким-то своим проектом. А куда девать этого Фёста-Первыша? Нам подкинула... Сын обрадовался подарку, Денису тогда было лет девять, престижно с догом-красавцем по двору прогуливаться. Дог-то ещё дожонок. И дуралей дуралеем. С неделю сын гордо погулял, повыпендривался перед друзьями и стал отлынивать…
Пришлось мне впрягаться… Мама наотрез отказалась помогать нам: «Взяли – флаг вам в руки, барабан на шею, намордник на морду! А меня увольте!»
Возвращаюсь вечером с работы. С соседкой Анной вместе поднялись на этаж. Денис дверь открыл: «О, мама!» Я не успела спросить, выгулял пса или нет, как Денис сделал маме ручкой – смотался.
Тут же появился ответ на не прозвучавший вопрос. Первыш, радуясь моему приходу, нагадил лужу на полкоридора…
Денис растеряхой растёт. Утром в школу бежать, обязательно, высунув язык, ищет по всем углам ключи от квартиры… Во избежание стрессовых ситуаций подарила ему звуковой брелок. Стоит свистнуть, крикнуть, гаркнуть в ответ от ключей пронзительное: «Пи-пи-пи!» Как позывные первого искусственного спутника Земли. Куда бы ключи не забросил, брелок резво откликнется.
Первыш приветственную лужу напустил на полкоридора, я на него: «Да что ж ты, зараза такая, подождать не мог?..»
И полетело с околоземной орбиты: «Пи-пи-пи!»
В ключах потребности не было на тот момент, лужу нужно было убирать. Схватила «лентяйку»… Первыш радостно запрыгал вокруг тряпки, и ну, хватать зубами. Думал, я весь день мечтала игры с ним играть… Путается под ногами, мешает проводить ликвидацию следов туалетной деятельности. Пришлось игруна вместе с шаловливым настроением затолкать в ванную комнату. Посиди, умерь пыл.
Он побился об дверь, поскулил и замолк. Зато я занервничала от создавшейся тишины. Тишина и Первыш – сочетание взрывоопасное… Открываю дверь ванной… Так и есть… Смачно чавкая, жрёт мыло… И такое счастье на морде… Доедает кусок…
Первыш не только зараза, он извращенец. Конченный извращенец. Хлебом не корми, мяса не давай, допусти до мыла… Сожрёт со зверским аппетитом. Жира что ли ему не хватает? Охотился за мылом со страшной силой. К сестре придёшь – руки мыть нечем. Пусто в мыльницах… Под потолком мыло держала. Нам тоже пришлось в пределах собачьей недосягаемости хранить. Денис-растопча забыл об опасности, оставил на виду. Мыло не хлеб и не мясо, реакция на него самая что ни на есть отвратная – понос и рвота… Но, надо полагать, собачий кайф Первыш ловил такой силы, что его не волновали последствия… Тем паче – не ему реакцию организма на мыло убирать… Жрал без разбора и туалетное, и хозяйственное, даже дегтярное…
Как заору на мыльного извращенца, он, сопровождаемый восторженной спутниковой мелодией «пи-пи-пи», прыгнул из ванной… И юркнул в комнату Дениса. Я снова за тряпку, наконец-то закончила убирать лужу в коридоре, «лентяйку» на место водружаю и ловлю себя на тревожной мысли: тишина…
Залетаю к сыну… Картина почти по Айвазовскому… Наш дожонок-переросток, с огромными лапами, мощной челюстью стоит над аквариумом, в котором остался единственный, чудом выживший у Дениски-ихтиолога меченосец, и осатанело дует на воду. Волны дыбятся на поверхности, меченосец с инфарктом миокарда валяется на дне, а пёс с неописуемым блаженством на морде дует в аквариум, тащится от самолично созданной штормовой погоды…
Естественно, я заорала: «Да что ж это за издевательство в конце-то концов?» Первыш от испуга взмахнул лапищами… Литровая банка с сухим кормом, что стояла тут же на полке, по крутой траектории ринулась на пол. Дафнии толстым слоем усыпали палас… А по квартире понеслось бесстрастное: «Пи-пи-пи!»…
Достаю пылесос и начинаю елозить по дафниям. Первышу моя ругань, тем более брелковые «пи-пи-пи» – по барабану, не обиделся и не испугался, стоило увидеть пылесос, устроил догонялки: принялся шланг зубами ловить…
Шланг не тряпка, зубы у Первыша волчьи, на кой лишние проблемы – изорванный шланг… Схватила пса в охапку и на кухню забросила… Посиди, стервец, охолонь, мыла там нет, аквариума тоже…
Привела палас в первозданный вид. К той поре меченосец очухался от цунами, боком, но плавает… Уже неплохо, а то не миновать Денискиных слёз… И опа-на, до меня доходит: странная тишина повисла вокруг…
Накануне из района привезли отличный презент. Хороший кусок сала. Впереди зима, в самый раз подарок. Тем более фамилия у меня Кралевец, хохлуша. То есть сало – национальный наркотик. Привезли не соленым. Не беда. Сделала поперечные надрезы, щедро пересыпала солью… Дня три по моему рецепту сало усаливается при комнатной температуре, потом в тряпицу и в холодильник…
Вбегаю на кухню… А там опять не для слабонервных сцена. Первыш слямзил из кастрюли, что стояла на разделочном столе, кусок моего наркотика, зажал его лапами и смачно облизывает… Кто-кто, а собаководы прекрасно знают значимость поваренной соли для собачьего желудка. Самое что ни на есть первейшее средство для его очистки… Если появляется необходимость вызова тошнотворности, дайте четвероногому другу соль и желаемый эффект не заставит себя долго ждать… Первыш с остервенением наяривал соль, язык так и шнырял по куску… И я мгновенно представила размер предстоящей катастрофы… И сало жалко, само собой, и выворачивать пса будет, а мне сутки тряпку не выпускать из рук… Возопила на шкодника…
И снова космический корабль с пронзительным «пи-пи-пи» оказался в зоне видимости моей квартиры, с двойной энергией послал с орбиты позывные.
Под «пи-пи-пи» зашвырнула пса в спальню. В детской побывал, в ванной и кухне отметился, одно место осталось, куда и полетел… Сила моего возмущения была такова, что под её воздействием Первыш по воздуху преодолел комнатные метры и вписался мордой в штору. Брелок ещё не успел замолчать, как снова получил ударный звуковой импульс из моего разъярённого горла… Первыш крутнулся в занавеске, запутался всем телом и, озверев от несвободы, с грохотом сорвал гардину и заметался в тюлевом облачении, сметая гардиной напольную вазу, торшер…
Мелодия «пи-пи-пи» не прекращалась всё время, пока я высвобождала Первыша из тюля. Наконец умолкла, я вышла на балкон, достала сигарету, затянулась и даю себе установку от инфаркта: «Спокойно! Спокойно!» Первыш рядом уселся, больше закрывать его негде…
Курю и вдруг замечаю, Первыш что-то жуёт и сплёвывает, жуёт и так интеллигентно сплёвывает… Присмотрелась… Да чтоб ты… Из детского ведёрка, куда я окурки всегда бросаю, и где накопилось этого добра с верхом, он достаёт по одному, табак сжирает, а фильтры выплёвывает… Глядя на это, я заорала таким ультразвуком, что не только космическое «Пи-пи-пи!» понеслось из брелка, соседи на всех пяти этажах вздрогнули… Анна выскочила, балконы у нас рядом… «Что случилась?» – спрашивает. «Накапай, – прошу, – корвалола, свой уже выхлестала до дна!» И давай рассказывать ей о только что пережитом… «Не может быть! – не верит. – Мы от силы пятнадцать минут назад с тобой по лестнице поднимались, а тут на день злоключений».
«Возьми, – говорю, – этого Первыша, узнаешь, что такое пятнадцать минут с «пи-пи-пи»-Фёстом! Соли с мылом он уже накушался, табаком закусил…»
Отказалась Анна от эксперимента…
И зря. Вскоре брелок снова запел победную орбитальную песню…