Кукла

Свобода

Я сутра всем на даче обещал уху. Ходил в защитном рыбацком костюме с донкой наперевес и поглядывал на залив, на котором отражалось розовое светило, степенно выползающее из-за горизонта. Но потом я уснул под яблоней и меня через два часа разбудили дети, которые все утро на дороге играли в вышибалу.
— Дядя Слава, — голосили они, — «когда мы пойдем на рыбалку?». А больше всех теребил приятель Саша Поспелов:
— Мы хотим ухи.
Я вздохнул, и все на машинах поехали на Волгу, потому что не смогли накачать лодку. Вот на залив и не пошли, а на Волге можно с берега удить.
При первом же забросе я попал в камыш и оборвал поводок. Пока я привязывал запасной все ходили и требовали ухи.
При втором забросе перепуталась леска, и я двадцать минут ее распутывал. Дети залезли в воду. В этом месте оказалась глубина пятнадцать сантиметров. Дети уговаривали снасть заносить босиком.
При поклевке советы давали все, и я не успевал подсекать. Когда я тянул, то цеплялась вонючая тина, и приходилось ее по полчаса снимать с лески.
А потом все заметили, что вода зеленая, как купорос и закричали:
— Надо уезжать, а то потравимся. И мы уехали без единой рыбины.
Весь вечер надо мной издевались, а Поспелов съездил на скутере в деревенский гастроном и купил четыре банки горбуши, из которой его жена Надюша сварила рыбный суп. Все наелись и стали говорить, что уха хороша.
Тогда я встал во весь рост и сказал, что надо оставшимся червям дать свободу. И выпустил червей в компостную яму. А Поспелов меня снимал на фотоаппарат.


Откуда ты здесь

Мы служили на острове. Один квадратный километр. Радиолокационная станция. Еда привозная, вода привозная. Вместо бани душ – один раз в неделю. Намылишь себя и стучишь в железную стенку, а в ответ дежурный открывает трубу и сверху потоком льется вода. Открывает всего один раз. Смылось – хорошо, а нет, так ходи в мыльной пене. 
На остров ссылали самых безнадежных солдат. От глаз высокого начальства. Чтобы какой-нибудь генерал на земле не встретил мазурика расхристанного и не влепил выговор начальнику части.
Поэтому на острове все ходили в рванине: лежалые, подранные гимнастерки, пилотки без звезд, желтые и выжженные солнцем, обрезанные кирзачи, замусоленные штаны, которые стирались странным способом: привязывались к тросу и забрасывались в море.
Однажды ночью я стоял на посту, вдруг из темноты пыхтение, сопение, топот и кашель Я очень сильно испугался, потому что на острове никого не могло быть из посторонних, а все наши  спали в казарме.
Поднял винтовку: «Стой, кто идет». Выстрелил в воздух, присел, и даже поправил воротничок (хотя его и не было у меня), но сопение продолжалось. Тогда я в нарушение устава закурил и хотел снова выстрелить, но под фонарь вылез ежик.
«Господи, откуда ты здесь», — подумал я и окинул взором остров: галька, песок, скорпионы, казарма и радиолокационная станция.

Космос

В 1988 году мы с другом сидели на Воробьевых горах у здания МГУ, у главного входа, на парапете смотровой площадки и пили пиво. Нет, мы, кажется, тогда еще ничего не пили. Просто сидели и смотрели в звездное небо. Я тыкал пальцами в звезды, а он их называл, потому что учился на астрономическом отделении.
И вот когда я говорил, что «наши космические корабли бороздят просторы океанов», Антон сказал:
— Космос человечеству не нужен. Зачем мы в космосе. Мы там пылинки. Чужие.
Я вознегодовал и пошел домой. И лег спать. И очень обиделся. И больше с ним не виделся.
А потом прошло двадцать лет. Бураны сгнили, Шатлы на приколе, ракеты со спутниками не могут взлететь и падают на землю. Десять неудачных стартов подряд.
А недавно шел мимо политехнического и увидел афишу лекции: «Зачем человечеству космос?». Лектор Антон.


За границей

Первый раз был за границей. Вернулся, зашел в ЖЖ, забежал в Вконтакт, облазил весь Facebooke. Ничего не изменилось!

Свекровь

Сначала я решила, что свекровь меня ненавидит. Точнее это была не свекровь, а мама Андрея. Я просто сразу начала называть ее свекровью. Она посмотрела на мои косички, на тоненькие ручки и ножки, на жакет приталенный, на росточек 164, всплеснула руками и воскликнула:
— Ты бы Андрей подождал, когда ей будет 16.
— Да ей 25 лет, она старше меня на год, — покраснел Андрей.
И вот начала она ходить и ворчать на меня: 
— Зачем куришь, почему не работаешь, что за платье?
А я запиралась по вечерам дома и ревела. Возьму занавеску в руки, скручу туго и сама реву. Мама заходит, спрашивает:
— Чего ревешь?
А я молчу и зубами стучу.
Тогда мы стали разучивать с Андреем вальс в танцклубе на Семеновской. Свекровь Бернеса включила на Новый год, а Андрей станцевал с ней вальс, как папа покойничек, подполковник.
Свекровь звонит ко мне (первый раз!), глаза на мокром месте и благодарит:
— Спасибо тебе Алена, что научила сына вальсу.
Зажили мы с ней душа в душу, но тут Андрей сказал, что я подавляю его мужской характер. Мы и расстались навсегда, только со свекровью, Анной Ивановной перезваниваемся. Лет шесть не перезванивались, а тут она:
— Нет ли у тебя, Алена, места в институте, хоть вахтером, хоть техничкой?
В институте ничего не было, но я предложила няней к свой девочке.
Приду я бывало поздно с работы, муж на диване, а Анна Ивановна Свету на коленях держит, гладит рукой по голове:
— Эх, Андрюша, как ты был не прав. Тридцать пять лет, ни кола ни двора.

Кукла

Свиридова принесла метровую китайскую куклу-мальчика в розовой пижаме и голубыми европейскими глазками. Поставила на стол и говорит:
— Пьет.
— Кто, — отвечаю, — пьет? Колька твой?
— Сидор пьет, — и наманикюренной ручкой на куклу показывает, — на спор налью ему стакан пива, уйдем, вернемся, а там – вода.
— Свиридова, ты своими сериалами совсем с ума выжила (она сценарист на телевидении). Он же кукла, как он станет пить?
— А вот увидишь.
Налили мы Сидору стакан пива, пошли в гостиную, стоим КВН смотрим, не подглядываем. Через десять минут вернулись. Я стакан с пивом – хряп, а там вода.
Села на табуретку, офигиваю, открыла коньяк армянский и выпила грамм двести, потом зашторила кухню, закурила, ничего не понимаю, а Свиридова торжествующе ржет:
— Это еще что. У него член пластмассовый в натуральную величину. Я с Сидором заместо Кольки сплю.
— Вот только показывать этого не надо, — наливаю себе еще коньяка грамм двести и иду звонить маме.