Чтобы всем тепло...

   Душные туманы стыли над городом, редкими тяжелыми каплями летели вниз, и далеко внизу, невидимые, расплющивались о темный асфальт.
   Анне казалось, что и она сейчас точно так же гулкой серой каплей полетит вниз к страшной земле и...
   Будь проклято земное притяжение! Оно не дает лететь, парить, чувствовать настоящую свободу, забыв о темной грязи, названной землею. Забыть ради синего алмазного неба...
   Она все не решалась. Узкий проем старого московского переулка необъяснимо манил, словно бездна. Было холодно и зябко.
   Каждый раз, когда внутри звучало: "Вот теперь!" - сердце громко стучало протестуя, и какая-то сила одергивала ее назад, внутри становилось пусто, будто нет уже внутри души, и хотелось почему-то закутаться во что-нибудь теплое.
   Она закрывала глаза и крепко прижимала к груди маленький дамский зонтик. Уходя из дома, чтобы никогда не вернуться, она прихватила с собой зонт. Женская логика! Посмотрела в окно на тяжелый туман, окутавший город, и в каком-то полусонном забытьи решила, что надо предостеречься от дождя.
   Этот зонт подарил Он. А когда Он исчез, зонт словно ожил. Она разговаривала с ним как с живым существом, а в каждодневных вечерних прогулках, когда она могла, наконец, побыть самой собой наедине с темнотою, зонт был ее вечным спутником.
   Капли, играющие на нем в дождь россыпью бриллиантов, казались живыми слезами.

- Мама, - спросил ее однажды Антон, - а почему солнце?
И ничего больше не добавил, выжидательно глядя на нее. Анна тогда растерянно посмотрела на сына и честно ответила, что не знает.
   Тогда трехлетний мальчик как-то не по-детски вздохнул и сказал:
- Мама! Солнце - потому что так нужно. Чтобы всем тепло.

   Как же все просто! Тепло. Но солнце не может дать то тепло, которое нужно ей. Солнце не может согреть душу.
   А как обидно! Как до боли жаль себя, одинокую брошенную с маленьким сыном, рано состарившейся мамой...
   Но вот она уже забыла обо всех - все улетело туда вниз серой тенью водяного тумана.
   Оборвать! Мигом - ррраз! - со всей силы - оттолкнуться и лететь - один миг, а потом...
Она посмотрела вперед. Серый туман превращался внизу в черную пропасть. Казалось, она стоит на обрыве бездонного каньона и уже не видно ни дна, ни соседнего обрыва, ничего.
   И вдруг оттуда, из глубины черной пропасти среди шума нарастающего дождя она услышала шепот... Его шепот. Он звал ее страстно, как бывало канувшими в небытие искристыми ночами, наполненными любовью:
- Аня... Анечка... Аня, - этот неясный звук терялся в дождевых шумах, дождь ревниво заглушал его.
- Я иду... Сейчас... Иду... - казалось, она умирает. Мир покачнулся и поплыл в сторону, слился в неясную сплошную серую слизь, сердце стучало уже где-то в висках, мозг поддавался дикому головокружению, - иду...
   Назад уже нельзя. Сзади - та же пропасть, тот же бездонный каньон. Она на острие скалы, среди тьмы, среди небытия. Она зажмурилась.

   Вдруг стало трудно дышать. Что-то твердое сдавило ей шею, и мелькнула мысль, что ее уже нет. Что-то ледяное и страшное тянуло ее назад и не пускало. Ей показалось, голова отрывается от тела. Поддавшись напору, она стала пятиться назад. Только что решившаяся на последний шаг, она ухватилась за горло, пытаясь освободиться и спастись. Пытаясь разжать смертельную хватку и выжить... Но ее не пускали. Ледяное кольцо вокруг шеи продолжало сжиматься, она даже не могла понять, что это такое. Горло, помимо воли, испускало протяжные хрипы, ноги налились свинцом и уже не держали. Животный ужас сковал сердце. Ужас перед смертью.
   Но неожиданно хватка ослабла. Не выдержав напряжения, Анна рухнула на металлический покров крыши, где несколько секунд назад застало ее приближение смерти.
- Боже! - прохрипела она, кашляя и постепенно приходя в себя.
   Серое марево неохотно возвращало очертания окружающих предметов. Сквозь растрепавшиеся волосы она увидела рядом какую-то фигуру. Скользящий солнечный луч, прорезав тучи, принес с собой блеклый сноп вечного света, и Анна увидела в этом луче высокого седовласого старика. Он стоял, окутанный серым светом как плащом, и ей показалось, его грозные глаза, пронизывающие ее насквозь, мерцают как звезды.
   Страх вернулся. Она смотрела на него и не могла произнести ни слова. Слова исчезли, забылись, были только глаза и страх.
- Малодушная. - Четко произнес старик. Влажный ветер подхватил его удивительно белые волосы, и они, словно флаги, забились на ветру.
- Уйдите! Уйдите, прошу вас! - прошипела она, - Боже! Кто вы? Что вам нужно? Боже!
- Малодушная, - громко повторил старик, и ей показалось, что это слово, отразившись от тысяч московских крыш, взлетело к небу, породив там, далеко, какой-то неясный громовой рокот.
- Боже! - она закрыла лицо руками и зарыдала. Все тело била какая-то дикая дрожь. Жизнь - пульсирующая и счастливая торжествовала победу над смертью. Она даже не заметила, что осталась одна.
   Старик уходил. Ветер трепал серое рубище, служившее ему одеждой. Ковыляя, он шел к чердачной мансарде, через которую попала на крышу и сама Анна.
   Остановившись около полурастворенной двери, ведущей на чердак, старик обернулся и махнул ничего не видящей Анне какой-то короткой палкой, зажатой в его руке. Словно на прощание. И исчез за дверью.

   Прошло часа два. Или больше. Или меньше.
Ночь медленно окутывала крыши. Анна сидела, прислонившись к какому-то выступу, словно в оцепенении следила за зажигающимися золотыми огоньками в соседних домах. Они все множились в приближавшейся тьме, и она недоумевала, как это раньше она не обращала внимание на такое красивое зрелище.

   "Никто не хочет жить во тьме. Когда исчезает солнце, все пытаются заменить его. ПОТОМУ ЧТО ТАК НУЖНО. ЧТОБЫ ВСЕМ ТЕПЛО."

   Все ее существо превратилось в тихое наблюдение за таким обычным и таким таинственным приближением ночи.
   И тут она услышала колокола. В невидимой отсюда, но удивительно близкой церкви звонили, и ветер разносил чудесный звон на много километров крыш. Прозрачный осенний воздух словно передавал эти звуковые волны, рассыпаясь множеством серебряных колокольчиков.
   Анна поднялась. Пора! Пора туда, в далекий и теплый мир, где хулиганит Антошка, где ее милая мама - единственный человек на свете, который понимает ее, и где ее встретит радостным лаем Бимка - верный пес, которого Анна подобрала на улице прошлой зимой.
- Не вышло, - тихо, с облегчением вздохнула Анна. И тут же к ней вернулась надежда на Его возвращение.

   Спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой крыше, она поплелась к чердачной мансарде. Скорее домой! Там, наверно, все уже волнуются.
   Низкий потолок чердака заставил ее пригнуться. Торопясь, она натыкалась в темноте на какие-то банки, проволоку, хлам, выступы, в нос забивалась вековая пыль, вытесняя дыхание.
   Достигнув двери, ведущей на лестницу, растрепанная, она выбежала из смрадного застоявшегося воздуха, и все еще гонимая непонятным страхом, оказалась на улице.

   Только около своего дома она вдруг заметила, что где-то потеряла зонт. Но вдруг это показалось ей сущим пустяком в сравнении с тем, что сейчас она поцелует маму, погладит виляющего хвостом Бимку, подхватит на руки маленького Антошку.
   Она вызвала лифт, и красный огонек вызова вдруг расплылся во вновь набежавших слезах. Господи, если бы они знали, ОТКУДА ей удалось сегодня вернуться! Двери лифта закрылись, и она исчезла в крутящемся водовороте жизни.


   На чердаке одного из старинных московских домов - из тех, где водятся призраки и где в скрипящих половицах и трещинах в толстых стенах не вымытые и не убранные никем гнездятся частицы уже отжившего, - на груде старого тряпья лежал никому не известный старик.
   Его высокий морщинистый лоб обрамляли удивительно белые волосы. Глаза были закрыты, борода прядями спускалась на грудь, лицо, на котором жизнь прописала свои тяжелые уроки, было спокойным и безмятежным... А узловатые пальцы, изъеденные какой-то болезнью, крепко сжимали изящный дамский зонтик, совершенно сухой, почти новый и наверняка недоумевающий, зачем его оставили пропадать в этой ужасной мертвой руке.