Осень

Осень

Атеисты тоже верующие люди, они верят в то, что Бога нет.

Пролог

Сколько будет еще бессонных ночей?
Из постели в постель ползти до утра.
Надо дождаться хотя бы первых лучей,
И забыться на время, пока не наступит весна.

Большенство людей, особенно в юности, думают, что они одиноки. Им кажется, что их не понимают окружающие, им кажется, что друзья предают, родные не обращают на них внимание, а любимые люди не желают прислушиваться к их словам. Каждый человек несет в себе свой собственный мир, микрокосмос, который многоцветен и разнообразен. Некоторые из этих людей так и вырастают из юных бунтарей в зрелых оппозиционеров, другие, наслушавшись советов окружающих, начинают копировать поведение последних, так до конца и не признавшись себе в том, что идут по проторенной дорожке предков. Но каждый из  них всегда знает одно: есть вера.
Можно не ходить в церковь, можно быть язычником, можно даже быть атеистом, но каждый раз, включая радио, телевизор или проходя по улице мимо храма, человек понимает, что он не один. И в крайнем случае, когда у него не останется ничего, кроме тайной веры, которая всегда живет где-то глубоко внутри, он сможет, если уж и не прийти в храм, то хотя бы помолиться дома, ища утешения в словах древних рукописей, завещанных нам по наследству историей. Просто та вера, которая живет в каждом, она не совсем похожа на ту, которая звучит из уст священников и проповедников. Человек верит в факт возможности искупить грехи, в надежду, что после обращения к Богу, ему станет легче. Это и спасает большинство людей. Пришел в церковь, поставил свечу, помолился и ушел. На душе стало тепло и хорошо.
Даже язычники, обратившиеся к вере древних предков, забытой и погребенной под слоями пластов истории, точно знают, что их боги существовали. Во всяком случае, для тех миллионов населения планеты, которые строили им капища, возносили хвальбы и приносили жертвы.
А как быть тому, кто даже не уверен, есть ли тот Бог, в которого он верит? Случайно оброненное слово прохожего, часть сюжета из телепередачи, обрывок слов диктора на радио, которые  ведут речь о том, что будут молиться о здравие или просить Бога излечить того или иного человека после аварии, авиакатастрофы, бандитского разбоя. И ты, проходя мимо, мрачно думаешь о том, что никто и никогда не сделает того же для тебя, потому что никто не знает имени твоего Бога.  Да, собственно, и твоего настоящего имени никто не знает, а кто знал, так уже забыл давно или унес с собой в могилу.
А еще глубоко внутри, в чем ты никогда и никому не посмеешь признаться, оживает черная птица зависти к тем, кому есть куда идти. Их вера предполагает наличие храмов для молитв и мест поклонения Богу,  Она, эта вера, изложенная канонами и писаниями о житие святых, объединяет верующих в группы, совершающие паломничества по святым местам, где жили когда-то те самые святые, от которых мало что осталось в подвалах старинных монастырей. И эта зависть к чужой отдушине, к последнему рубежу, который каждый несет в себе, даже не подозревая об этом, заставляет показательно отказываться от молитв даже тому Богу, который есть для тебя. Ты презрительно смотришь на окружающих, стремящихся в церковь, холодно рассматриваешь кучки пожилых людей рядом с храмами, раздраженно отворачиваешься от величественных храмов на улице, сплевывая себе под ноги и бормоча ругатлеьства.
А ночью, безнадежно напившись на лавочке рядом с домом, ты прихдишь в свой устой холодный дом и произносишь вслух только дну фразу:
— Как же вам всем повезло, что у вас есть место, куда вы можете пойти и поверить в то, что ваши молитвы будут услышаны. Как же вам всем повезло, что для вас есть такое место, где вы можете оказаться слабыми, позволить себе эту слабость, показать ее и стать просто человеком, который пришел просить, но не требовать.

Часть первая

Мы ничего не получим за выслугу лет,
будем жадно хватать обрывки ушедших историй.
Я сомневался, мне дали надежду в ответ,
И небо над головой дали чужое.

Между верой в себя и самоуверенностью лежит тонкая грань доверия к самому себе.

Высокий худощавый мужчина лет сорока, в темной рубашке и черных джинсах вошел в неприметное здание на углу улицы. Его спокойные карие глаза холодно смотрели прямо перед собой. Мужчина открыл боковую дверь в коридоре рядом с входом и прошел внутрь, тихо ступая по блестящему кафелю туалета. Проходя мимо большого зеркала, на стене справа от него, он бросил мимолетный взгляд на свое отражение, провел рукой по короткому"ёжику" темно-русых волос на голове и скрылся за одной из дверей кабинок уборной. Через пару минут вслед за вошедшим человеком появился мужчина в дорогой сорочке, безупречных брюках светлого цвета, в тон рубашки и блестящих туфлях, лакированная поверхность которых отражала яркие лампы под потолком. Мужчина остановился перед зеркалом, словно любуясь своим отражением, а потом, довольно ухмыльнувшись самому себе, вошел в соседнюю кабинку уборной. Немного повозившись с ширинкой на брюках, стараясь расстегнуть ее под нависшим животом, он с удовольствием облегчился. Не потрудившись даже смыть свои испражнения, мужчина вышел из кабинки, направившись к маленьким умывальникам под зеркалом. Включив воду, он ополоснул руки, придирчиво рассматривая свою круглую, холеную физиономию в зеркале. Отражение мужчине не нравилось: лысая Глова на короткой шее, маленькие, словно заплывшие жиром глазки блеклого светлого цвета, толстые губы и оттопыренные уши. Да, а когда-то он был совсем другим. Не высокий рост, постоянные тренировки, ловкость давали ему неоспоримое преимущество перед противниками, да и волосы, густой рыжею копной падающие на плечи, придавали привлекательности в глазах женщин. Но, что поделать, если должность наместника Гильдии Наемников дает такие широкие преимущества, балуя жулудок неограниченными количествами вкусной и дорогой пищи в лучших ресторанах города. Женщины сами отошли на задний план, едва только наместник заметил за собой страсть к молодым, если не сказать маленьким, мальчикам. Деньги и власть редко обходятся традиционными развлечениями, которые можно просто купить. Такой сильнодействующий коктейль требует выплеска в кровь адреналина, с каждым разом повышая дозу, стремясь продлить удовольствие. А последние быстро приедаются, если они дозволены законом и не несут в себе опасности получить наказание.
— Любуешься? — произнес тихий низкий голос за спиной наместника. Тот дернулся, подняв расширенные от страха глаза на зеркало, в котором отражался говоривший. Позади толстого мужчины стоял худощавый человек в темных одеждах, криво улыбаясь тонкими губами. В глазах этого человека наместник не прочел ничего хорошего.
— Инок? — дрогнувшим голосом произнес наместник, не смея даже шелохнуться, чтобы закрыть кран.  —Вот уж не ожидал! — мужчина заискивающе улыбнулся собеседнику. — Как ты здесь оказался? Неужто, тоже заходишь в этот ресторан? А я и не знал!
 —Закрой кран, — спокойно произнес Инок.
 —Что? М не сразу понял смысл слов наместник.
— Я сказал, закрой кран, пока звук текущей воды не заставил тебя обделаться раньше срока.
Мужчина поспешно выключил воду, медленно оборачиваясь к Иноку.
— Я пришел кое-что выяснить у тебя, Гарпет, — задумчиво произнес Инок, глядя в глаза наместнику.   —Как так оказалось, что в последнем задании, которое ты мне дал, вместо простой работы оказались большие проблемы, назвавшие твое имя, как заказчика моей смерти?
— О чем ты, Инок? — сделал удивленный вид Гарпет. — Ты же у нас бессмертен, — попытался улыбнуться он, цитируя известную байку про неуязвимость своего лучшего работника.
— Вот именно, — коротко кивнул Инок, — а ты про это забыл? Рассказывай, Гарпет. И о моем деле, и о трех последних делах, где погибли двое наших хороших парней, которые, кстати, кажется, были твоими друзьями.
— Конечно, Инок, конечно! — часто закивал Гарпет. — они все были мне как родные, и ты мой друг тоже! — на лбу наместника появились бисеринки пота, а холеное лицо пошло красными пятнами. — Я до сих пор скорблю об их смерти, такая трагедия для всех нас…
— Оставь, Гарпет, — поморщился Инок, неуловимым движением выхватив из-за пояса тонкий нож и приставив его к горлу собеседника. — Я знаю, как ты только что скорбел обо всех своих наемниках, заодно отмечая и мою гибель. Только вот одна накладочка, я еще жив. А вот твои ребятки, которые ждали меня вместо оговоренного клиента, уже нет. И поверь, они многое мне успели рассказать. Ты не представляешь, что может творить с человеком раскаленный утюг и несколько швейных игл, если проткнуть ими нужные точки на теле.
Гарпет затрясся от страха, побледнев, как полотно. Он открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но заметив лихорадочный блеск в безумных глазах наемника, предпочел промолчать.
— Послушай, инок, — наместник облизнул губы, сглотнув пересохшим горлом слюну, — ты же не сумасшедший, чтобы про тебя не гворили, мы с тобой знаем, что ты нормальный человек…
— Уверен? — с сомнением покачал головой Инок, чуть надавив ножом на горло жертвы, от чего по коже наместника потекла тонкая струйка крови. Гарпет взвизгнул, пронзительно и громко.
— Не кричи, — спокойно сказал наемник, — криком смерть не напугаешь, — он чуть улыбнулся. — А теперь пойдем со мной.
Он подвел Гарпета к той же кабинке, из которой тот вышел.
— Заходи, — подтолкнул свободной рукой его в спину Инок. Наместник сделал шаг в сторону двери, почувствовав, как его ноги стали ватными, а движения замедлились.
— Открывай дверь и заходи, — спокойно продолжил направлять свою жертву Инок. — Не бойся, там никого нет, — он засмеялся, коротко, негромко. Гарпет протянул дрожащую руку к ручке двери, повернул ее и шагнул внутрь.
— Послушай, — предпринял очередную попытку отвлечь наемника от себя наместник, — это не я, меня заставили Власти Паутины. Я бы сам никогда не пошел на такое, ты же меня знаешь…
— Знаю, — кивнул Инок, убирая нож от горла Гарпета, — потому и уверен, что это ты сам предложил Властям свои услуги. Как у нас говорится? Мы работники сферы услуг, да? К тому же, Гарпет, мы оба с тобой достаточно прожили времени, чтобы понимать, что Гильдия — это всего лишь одна из подвластных Альянсу Паутины организаций. Думаешь, я не знаю, что половину всех заказов мы получаем через третьих лиц от самих Властей? Так что, давай, работник сферы услуг, окажи мне последнюю услугу. Полезай головой в сортир и захлебнись там, не заставляй тебя туда макать. Ты, я вижу, не привык убирать за собой, — Инок брезгливо сморщился, глянув в нужник, в котором остались следы пребывания наместника. — Неохота о тебя руки пачкать.
— Ты больной! — в ужасе оглянулся на Инока наместник. — Я туда не полезу, лучше прирежь меня, но я туда не…
Договорить Инок ему не дал. Одним движением руки он наклонил Гарпета вперед, пнув его ногой под колено. Наместник только всплеснул руками, стараясь ухватиться за что-то, его короткие пальцы соскользнули с гладкого кафеля, которым были отделаны стены кабинок, и он оказался на коленях пред наемником, который крепко держал Гарпета за воротник дорогой сорочки. Наместник попытался извернуться, ловя руками пустоту. Он набрал в грудь побольше воздуха, с шумом втянув его в легкие, намереваясь закричать, но сделать этого не успел, а лишь захлебнулся зловонной водой, потеряв на время сознание. Через несколько минут безрезультатной борьбы Гарпет обмяк, перестав сопротивляться. Наемник с отвращением вытер руки о рубашку наместника, расставил ноги пошире, встав  за спиной наместника, достал из кармана странный амулет в виде скошенного креста на толстой веревке, и сноровисто связал руки Гарпета за спиной. Инок опустил голову наместника в нужник и двумя руками с силой засунул ее как можно глубже, чтобы лицо его жертвы оказалось в его же собственных испражнениях, смешанных с водой. Гарпет задергался, приходя в сознание, но наемник навалился на его спину всем своим весом, не давая вырваться или вдохнуть воздух. Через некоторое время, когда Гарпет перестал дергаться, пытаясь освободиться, а его ноги мелко задрожали в конвульсиях, Инок отпустил его, нажав на кнопку слива воды.
— Вот так, — сказал он, удовлетворенно улыбаясь, — а я привык за собой убирать.
Он развязал руки Гарпета, забрал свой амулет, бережно надев его на шею и спрятав подрубашкой. Наемник еще раз взглянул на запястья Гарпета, с досадой отметив, что на его часах мигает тревожным красным светом кнопка экстренного вызова охраны. Такие часы, или Навигаторы, полагались каждому «работнику сферы услуг», отличаясь только ценой и некоторыми функциями, которые возрастали пропорционально цене. Навигатор наместника, замаскированный под обычные наручные часы, судя по всему, имел сенсок прикосновения, настроенный на  распознавание температуры тела хозяина. Изрядное ли волнение, которое Инок принес в последние минуты жизни Гарпета, сигнал об остановке сердца владельца ли или еще какие данные, которые стали отличаться от заложенной нормы привели к сигналу на Навигаторы личной охраны, наемник предпочел не узнавать. Главное было в том, что через несклько секунд здесь должны были оказаться несколько хорошо натренированных наемников, вооруженных не только тонким ножом, который был у Инока. Преодолевая брезгливость к личности наместника, а вовсе не к его трупу, Инок все же тщательно обыскал Гарпета.
— Ну, давай, жирная свинья, где твое оружие? — сощурился наемник, обшаривая карманы мертвеца. — Я же знаю, что ты даже гадить без  оружия не ходишь.
Он нашел маленький игломет с разрывными иглами как раз в то время, когда двери уборной распахнулись и в нее ворвались несколько охранников сразу, бросившихся проверять кабинки.
 —А вот всем сразу врываться не стоит, — тихо произнес Инок, улыбаясь, как от предвкушения подарка на именины. Его глаза горели огнем безумия. Он легко вскарабкался на спину трупа, заставив его глухо булькнуть жижей в утробе нужника. Стены кабинок не доходили до потолка  примерно на две ладони, что позволяло Иноку иметь в поле зрения весь сектор огня. Один из четверых охранников, услышав глухое бульканье внутри кабинки, где находился Инок, рванулся к ней, рывком распахивая дверь, и остолбенел на несколько мгновений. Этого хватило, чтобы наемник с иглометом выстрелил. Во лбу охранника появилось маленькое отверстие, а сам он рухнул на кафель, заливая его алой кровью из разнесенной в дребезги задней части головы. Трое оставшихся охранников бросились на помощь своему товарищу, но Инок вытащив из воды труп Гарпета, надежно укрылся за ним, предоставив его телохранителям вдоволь пострелять в своего же хозяина. Когда они поняли, что делают, было уже поздно. Инок быстро расстрелял оставшихся наемников, не особо заботясь о том, сколько разрушений он сумел принести самой уборной. На пол упало большое зеркало, в которое угодила одна изигл с разрывной начинкой, два умывальника разлетелись на осколки, когда за ними пытался укрыться один из охранников Гарпета. Его тело присоединилось к осколкам на полу несколькими секундами позже.
— Хоть что-то полезное в твоей диете было, — оттолкнув от себя обезображенныйе выстрелами, угодившими в тело, труп, сказал Инок. Он услышал, как рывком распахнулась входная дверь в уборную ресторана. Наемник быстро поднял выпавший из руки первого телохранителя пистолет, бросил разряженное оружие Гарпета в нужник и размашистыми быстрыми шагами направился прочь, держа на прицеле дверь из помещения. Он резко развернулся на каблуках, проскрежетав попавшими под подошвы кусочками сбитого со стен кафеля, вперемешку с кровью и осколками зеркала,  укрываясь за стеной рядом с дверью. На полу растекалась алыми лужицами на блестящем кафеле кровь. След частых крупных капель вел к двери из уборной. Инок сморщился, окинув взглядом разгром,  а потом осторожно выглянул за дверь. За ней никого не было, но он  знал, что это дело времени. Скоро тут будет очень много людей, с которыми наемник вовсе не хотел встречаться, вооруженный только одним пистолетом, хоть и с хорошим запасом разрывных игл.
— Ну, вот, чисто сделать работу не получилось, — сказал он сам себе, быстро удаляясь прочь, к черному входу в ресторан, откуда и появился недавно. — Гарпет, жирная скотина, ты смог нагадить даже после смерти.
Инок вышел на прохладную улицу, позади ресторана, оставив после себя четкие отпечатки кровавых следов ботинок на блестящем полу туалета.

Часть вторая

Прятаться глупо, даже если бушует гроза,
Под потоком воды пропадает звериная злоба,
Если нет своих слез, под дождем пусть мокнут глаза,
Если есть в мире счастье, то все же больше кривого.

Безумие отличается от предвидиния наличием верующих в сказанные слова.

Как теперь он мог это сказать? Как посмел бы произнести эти слова — слова признания в собственной гордыне и недоверии к самому себе? Лучше смолчать, задавить, засушить внутри себя фразы и рождаемые ими эмоции, навсегда отвернуться от своего обещания не лгать самому себе. Как теперь он мог признаться себе в том, что заблудился в своих же собственных мыслях, вплотную встал перед зеркалом, чтобы не видеть никого, кроме самого себя, в тайне надеясь, что кто-нибудь разобьет ненавистное стекло. Как мог он признать в себе жгучую зависть к тем, кто всегда мог рассчитывать на прощение и отдохновение в церквях и храмах своих богов, которые давали самое главное — надежду? Надежду на прощение, на искупление, на мимолетные минуты единства, когда человек полагается на высшую силу, приходит к ней с самим собой, а уходит с чувством покоя, обретая на краткий миг понимание, что он не один. Как иногда не хватало ему этого понимания! В часы сумрака, в долгие ночи одиночества, когда звезды мертвенным блеском сияли за стеклами окон, напоминая о прошлом, где не было раздумий и чаяний, а был лишь долг, способный заменить любые обязанности.
Теперь же, проходя мимо людей, теряясь среди них в толпе, превращаясь в одно из множества лиц безликой толпы, он мог только помнить о прошлом, оставленном позади очень давно.

Он не видел людей, собравшихся вокруг него, не видел высокого столба едкого черного дыма, поднимающегося вверх, к серым тучам, укрывшим небеса сегодня. Он не слышал далеких раскатов грома, возвещавших о приближении грозы. Он смотрел в огонь погребального костра, в котором сгорали несколько его друзей, его братьев, рожденных с ним на одном острове. Молодой мужчина в черном одеянии защитника Храма стоял перед большим погребальным костром, неотрывно глядя в пламя. Его кожу разъедал дым, а сажа и копоть осели на лице черными разводами, но он стоял, не моргая глядя на мечущиеся языки пламени, отражающиеся в его карих глазах, словно всполохи далекого пожара. Небо над головой затянули плотные свинцовые тучи, принося с собой гром и яркие молнии, лезвиями взрезающие небо. Глаза мужчины покраснели и начали слезиться от дым, но он не закрывал их, всматриваясь в едва заметные в пламени очертания тел в похоронных саванах, стиснув в кулак амулет стражника храм, похожий на скошенный крест, втайне благодаря дым за то, что он принес с собой слезы.
«Если бы вы только дождались меня, — думал он, — если бы не стали против Совета, если бы не заявили о том, что ъхотите уйти с острова… Если бы Бог слышал молитвы, если бы я успел предупредить о предательстве, если бы…»
Инок, что было сил, сдавил ненавистный амулет, словно стараясь расплющить его в руке, но добился лишь того, что острые края больно врезались в плоть, рассекая кожу до крови. Но стоявший перед костром мужчина даже не заметил этого. Он продолжал сжимать символ пренадлежности к почетному караулу до тех пор, пока кисть руки окончательно не онемела. Только тогда он заметил тонкую струйку крови, стекавшую по пальцам из ран на ладони. Инок поднял голову, вглядываясь в сумрачное небо, и закричал. Он не плакал от обиды или ненависти, он не мог плакать от потери или жажды мести, в тот день он вообще не смог бы заплакать, если бы не едкий дым погребального костра, который разъедал глаза, и они ответили слезами на немой призыв души.
Но сейчас, когда черный столб дыма постепенно рассеивался, исчезая в осенних сумерках острова, он кричал, глядя в небо, где должен был быть тот Бог, именем которого прикрывались убийцы людей. Людей, который хотели всего лишь свободы выбора. Выбора своей судьбы. Инок сорвал с шеи амулет,поднял руку вверх и закричал:
— Я не верю в Бога, который смог допустить такое!
Его слова утонули в оглушительном раскате грома, сопровождаемого яркой вспышкой огромной молнии, разрезавшей небо пополам. На лицо Инока упали первые крупные капли дождя,смывая сажу. Инок перестал кричать, доверившись порывам ветра, разметавшего столб дыма. Он смотрел на огонь, который таял под ливнем, позволяя дождю плакать за него, за человека, который не смог обронить ни слезинки в день гибели его друзей.
 
— Ты знаешь, — склонив голову набок, произнес невысокий русоволосый мужчина, сидя напротив Инока за столиком в кафе, — я тут случайно узнал о трагическом финале местного наместника, — он усмехнулся, глядя в глаза наемнику, — Ты ничего не можешь сказать мне по этому поводу?
— Зачем? — меланхолично взглянул на собеседника Инок, пожимая плечами. — Чтобы завтра же утром эти сведения облетели половину континента, а через неделю и все миры Альянса? Мне достаточно того, что Власти уже знают об этом. Зачем же еще и усугублять положение, редактор?
Человек, которого Инок назвал редактором, расплылся в чарующей улыбке, хитро поглядывая на наемника серыми глазами.
— Мне бы хотелось знать истинную причину его смерти, — сказал он. — Понимаешь, — редактор покрутил в руках высокий бокал с коктейлем, — я не верю в то, что наместник местной гильдии пошел в самый дорогой и престижный ресторан, чтобы, наевшись до отвала, пойти и утопиться в сортире.
— такова официальная версия? — удивленно приподнял одну бровь Инок, продолжая невозмутимо поедать  салат из своей тарелки. — А как же… хм… некоторые обсоятельства, сопровождающие его трагическую кончину? — мужчина наморщился, словно вспомнив те самые «трагические обстоятельства».
— Какие? — безразлично спросил редактор, сделав глоток из бокала с голубой жидкостью.
— Ты же недаром ешь свой хлеб, Брэдлин, — усмехнулся Инок, — это твоя работа знать, какие  обстоятельства и к чему они привели. — Инок доел салат, сдвинув тарелку на край стола. Рядом с посетителями тут же появилась миловидная девушка в форме официантки, обворожительно улыбнулась русоволосому мужчине, забрала пустую посуду и исчезла в зале.
— Да, брось, — глядя вслед официантке, небрежно сказал Брэдлин, — мы с тобой с одного острова.
Собеседник Инока произнес последнюю фразу на родном для обоих мужчин языке, которая означала неоспоримое родство этих людей по месту рождения, хотя они и не были связаны кровными узами. Каждый выходец с острова, на котором когда-то жили они оба, знал, что он может произнести эту фразу, рассчитывая на помощь и доверие того, к кому была обращена эта поговорка. Говоривший эту давнюю пословицу человек так же показывал тем самым, что полностью полагается на собеседника, доверяя ему не только свои мысли, но и жизнь, безоговорочно веря в честность и не подразумевая предательства.
— Это нечестно, Брэд, — Инок укоризненно взглянул на редактора. — Скажем так, — он некоторое время поиграл желваками, подбирая слова, — многоуважаемый Гарпет давно мучался непреодолимым грузом вины за последнюю операцию, в которой погибла целая группа наемников, которую сдал Властям он же.
— И потому он решил утопиться в туалете, после чего разрядил в свое тело почти целую обойму разрывных игл, — задумчиво произнес русоволосый мужчина, — действительно, какая жалость, — он скорчил печальную мину, залпом допивая коктейль. — А потом, — с воодушевлением продолжил он, — Гарпета нашел один из его охранников, в последствие покончивший с собой путем выстрела влоб.
—Там было четыре охранника, — пряча улыбку, поправил его Инок.
— Да? —   наиграно удивившись, спросил редактор. — Ах, да! Трое личных телохранителей Гарпета покончили с собой, не вынеся такой скоропостижной кончины своего нанимателя. А четвертый куда делся?
— Он в риступе злости и отчаяния разгромил туалетную комнату, наследил на полу и ушел топить горе в вине, — пожав плечами, сказал Инок. — Хороший вариант?
— Да, пожалуй, — взгляд редактора затуманился, словно он уже писал очередную сенсационную статью в свой обозреватель последних громких событий мира. — А ты случайно не в курсе, он все-таки утопил?
— Что? — не понял Инок.
— Горе, — ответил Брэдлин. — Тот, последний телохранитель, он утопил свое горе? — глаза мужчины хитро блеснули.
— Кажется, нападение было устроено безумцем, как писали газеты, — наемник лениво обвел взглядом зал в поисках официантки, намереваясь попросить счет — Не думаю, чтобы этот псих стал потом гоняться за убежавшим, то есть, ушедшим топить горе, — поправился он, — человеком. Зачем? Свое дело он сделал, а кому повезло уйти от расправы, тот пусть живет. Я почему-то думаю, — прикрыл глаза Инок, глубоко вздохнув, — что этот сумасшедший не стал бы связываться и с остальными охранниками, если бы они проявлии благоразумие и просто не полезли в драку.
— И почему же тебе это кажется, — улыбаясь очароватлеьной улыбкой, тихо произнес Брэдлин.
— ты что-то сказал? — недобро сощурился Инок.
— Нет, — тряхнул русыми волосами его собеседник, — просто мысли вслух. Не обращай внимания.
— Я надеюсь, что эти слуховые мысли так и останутся мыслями, — буркнул Инок. — Знаешь, — внезапно изменившимся тоном сказал он, — я давно хотел сказать тебе, что мне нравится твой обозреватель. С ним в сортире хорошо сидеть, — Инок улыбнулся старому знакомому, который тут же надулся от мнимой обиды. — Ладно, — наемник хлопнул по плечу редактора, встав из-за стола, — мне пора, бывай.
Он бросил на стол несколько крупных купюр в оплату за трапезу, и быстро вышел прочь, не дав собеседнику времени опомниться и остановить его с дальнейшими расспросами, почему вдруг Инок стал таким разговорчивым и зачем сказал про то, что ему нравится работа Брэдлина.
— Что-то тут не так, — провожая взглядом быстро удаляющуюся фигуру друга, сказал Брэдлин, — рассеянно перебирая оставленный банкноты. — Ты, инок, никогда не говорил, что тебе нравится хоть что-то в твоей жизни,кроме маниакальной тяги к чистоте…

Часть третья

Это не слезы, это капли дождя на стекле,
Сколько можно не спать и плевать против ветра?
Быть беглецом, бежать от стены к стене,
Раздвигая пространство метр за метром?
Среди острых осколков прошлого трудно найти будущее, не порезав пальцы.
Осень в этом году выдалась на редкость теплой и дождливой. Облака то и дело затягивали небо, проливаясь на землю мелким дождем, словно стараясь омыть грязную землю под собой. За большим окном в комнате Инока прохожие прятались под зонтами, втягивали головы в плечи, стремясь укрыться от печальных капель осеннего дождя, словно не хотели иметь ничего общего с влагой, тихо падающей вниз, на дома, головы прохожих, все еще зеленую траву, асфальт и припаркованные у обочин дорог автомобили.

Инок закончил уборку только к вечеру, когда ночные облака мягко укрыли под собой город, смазав все резкие очертания. К порядку в собственном доме Инок отнсился не то чтобы серьезно, а, скорее, фанатично. Его немногочисленные знакомые шутили на тему того, что он может вытирать пыль с плинтусов спиртовым тампоном, если у хозяина квартиры будет достаточно времени и спирта на это дело. Словно маньяк, наемник мог часами мыть, пылесосить, оттирать, подметать, стирать пыль и приводить в идеальное состояние свое жилище, в котором не терпел никакой грязи. Это правило распространялось и на людей. Стоило только гостю зайти в дом, как он тут же напарывался на суровый взгляд карих глаз, которые цепко следили за вошедшим, словно ожидая, что тот обязательно намусорит или разольет на свежую скатерть сладкий чай. К тому же,Инок просто терпеть не мог неопрятных гостей, так что приходить к нему стоило едва ли не только что из бани, или лучше было просто не появляться на глаза хозяину дома. Сам же наемник редко захаживал к кому-либо, предпочитая уединенную жизнь в своей чистенькой квартире, в которой, надо сказать, бывал довольно редко по роду своих занятий.
Сегодняшний день должен был стать особенным: сегодня Инок собирался уйти навсегда. Он несколько раз вымыл пол, заглянув во все углы, собрав тряпкой пыль на всех поверхностях, выстирал всю одежду, оставшись голым, и критически оглядел проделанную работу. Несколько особенно въевшихся пятен на кухне он так и не смог оттереть, в очередной раз помянув недобрым словом своих знакомых, сумевших посадить эти пятна и так и остаться неизвестными для хозяина квартиры. Хотя, признаться Иноку в том, что испачкал что-то в его доме, значило не просто быть немедленно выброшенным за порог, но и навсегда лишиться приглашения еще раз посетить нелюдимомго наемника, славящегося своим крутым нравом и ничуть не скрываемым безумием.
Инок выключил свет во всей квартире, оставив только маленькую лампочку над столом в кухне, за которым и устроился на стуле с высокой спинкой. Наемник поймал себя на том, что ему ужасно хочется курить, но он до блеска вымыл все пепельницы в доме, а снова пачкать что-либо ему не хотелось. Он взял в руку игломет, прихваченный у охранника Гарпета, приставил дуло к виску и, стеклянными глазами глядя в стену напротив, нажал на курок.
Щелкнул холостой выстрел. Инок даже не вздрогнул, лишь поморщился от досады, словно случайно сам разлил кофе на только что вымытый стол. Он проверил заряды, все было в порядке. Тогда он снова приставил дуло к голове, на этот раз нацелив его в лоб. Щелчок, никакого результата. Хозяин квартиры отложил оружие в сторону, доставая из ящика в стола нож с тонким лезвием, даже не удивившись неудачной попытке застрелиться. Он проверил лезвие на остроту, слегка порезав палец, потекла теплая кровь, тут же, впрочем, прекратив капать на голые ноги Инока. Он взял нож двумя руками, направив лезвие в сердце, коротко размахнулся и ударил, даже не закрывая глаз. Лезвие попало точно в амулет на шее, с металлическим скрежетом съехав в сторону.
— Твою мать! — выругался Инок, отбросив нож прочь. Его начинало охватывать безумие, глаза полыхали искрами гнева, губы поджались, превратившись в тонкую линию на лице. Наемник сжал зубы, грязно ругаясь сквозь них. Он прошелся по квартире, разбрасывая вещи, что-то ища. Он даже не заметил, какой кавардак сам же устроил в своем так тщательно оберегаемом от грязи и хлама доме.
Через час, когда последнее средство убить себя вывалилось наружу вместе с обедом и рвотными массами, Инок осел на кафельный пол ванной и заплакал, стиснув кулаки.
— Как ты не понимаешь?! — вскричал он, ударив кулаком в стену, от чего на пол осыпалась кафельная крошка, а на костяшках пальцев остались рваные ранки и порезы. — Ты думаешь, что я слабак, что я просто не умею жить?! Как ты не понимаешь, что мне это действительно нужно?!
Он вскочил, обрушивая на несчастную стену град ударов, осыпая на пол остатки кафеля, в кровь разбивая свои руки. Он бил и бил по стене до тех пор, пока холодный рассудок не заместил собой жар гнева от неудачных попыток сделать то, чего так отчаянно хотелось хозяину квартиры. Инок вышел из ванной, ступая босыми ногами по острым осколкам и кускам осыпавшейся с потолка штукатурки. Он прошел на кухню, машинально взял с полки чистую пепельницу, окинул взглядом разруху в кухне. Два стула были сломаны после того, как Инок выместил на них злость от неудачной попытки повеситься. Люстра валялась у окна, куда в безумии ее отбросил инок, желавший поскорее добраться до крюка, на котором она и висела. Прямо под тем местом, где должна была быть люстра, на полу лежал обрывок толстой бичевки, второй так и болтался на крюке. Пол был устлан пустыми банками и упаковками от различных таблеток, кое-где виднелись маленькие островки едкой кислоты, которую Инок пытался пить как раз перед тем, как его стошнило от болеутоляющих и наркотических анальгетиков.
Хозяин квартиры принес из комнаты стул с резной спинкой, поставил его в центр кухни, отыскал на полке сигареты и закурил, скурпулезно сбрасывая пепел в чистенькую пепельницу.
— Как же ты не понимаешь, — горько произнес Инок, качая головой и улыбаясь безумной улыбкой, — что я просто не понимаю, что тут делать, когда почти все уже там? Да, — продолжил он рассудительным тоном, прекратив улыбаться, — я не поверил тебе тогда, помнишь? Когда ты сказала мне, что если я убью тебя сейчас, сам я никогда не смогу умереть.
— И я была права, — раздался скрипучий голос. Инок вскинул голову, осматривая помещение. Он затушил сигарету, потому что ему показалось что из дыма напротив него сплелась фигура в мантии чародея, уставившись на него злобными глазами. Призрачная фигура была похожа на немолодую женщину, которая была высокого роста, худощава и напоминала Иноку кого-то знакомого.
— Семитра, — Инок даже не удивился, решив, что хоть таблетки и не убили его, зато подарили несколько часов прекрасных галлюцинаций, — ты сказала, что я никогда не умру.
— Я сказала, — сощурившись, грубым тоном ответил призрак, — что ты умрешь от того, во что веришь. Ты помнишь, как ты спросил меня, верю ли я в то, что меня спасет моя магия? Та самая магия, которая навлекла на меня зло, твое зло.
— Да, я отлично помню этот день, — кивнул Инок, — Ты была одним из моих первых заданий. Никто не хотел браться за твое убийство. Наемники —  люди суеверные, они стараются не связываться с магами, пусть даже их колдовство и привело к смерти многих людей. А я взялся, потому что мне было все равно. Но я ни во что не верю и не верил, потому я и не могу умереть.
— Да, что-то в этом есть, не находишь? — призрак женщины смотрел ледяным взглядом на собеседника, а на прозрачных губах его играла усмешка. — Ты ни во что не веришь, а умереть ты можешь только от того, во что веришь. Таково было мое проклятие перед смертью. Я с удовольствием наблюдала за тем, как ты, через некоторое время после моей смерти, ворвался в готовый обрушиться горящий дом, вынес оттуда ребенка. Это было так благородно  с твоей стороны, — Семитра коротко и глухо рассмеялась, запрокинув полупрозрачную голову. Потом она с ненавистью вновь взглянула на собеседника.
— Думаешь, я сделал это из благородства? — криво усмехнулся Инок. — Дура, я просто решил проверить, могу ли я покончить с собой таким образом. Я даже не знал, что там, в доме, кто-то есть. Мать ребенка плакала и благодарила меня, пока я не убрался оттуда, а мне было просто интересно, успею ли я забежать в горящий дом, вынести оттуда первое, что попадется под руку, и вернуться обратно. А если повезет, то не вернуться.
Семитра смотрела на Инока, не отводя своих призрачных глаз. Ее одежды колебались, словно от легкого ветерка, да и вся она словно дрожала пред глазами наемника.
— Я наемник, я выполнял заказ, — пожал плечами Инок. — Но теперь мне действительно надо уйти.
— Зачем? — Семитра поднялась со своего места, дрожание ее одежд усилилось, лицо стало расплыватся перед глазами Инока, но глаза все так же оставались напоенными жаждой мести и злобой. — Зачем ты хочешь уйти? Ты молод, ты можешь жить, а я не могу! Ты отнял мою жизнь, а теперь хочешь просто уйти? Думаешь там лучше? Думаешь, это даст тебе избавление? Ты дурак, наемник!
Единственная лампочка над столом мигнула, затрещала и погасла, погрузив кухню в темноту. За окнами давно уже плыла темная осенняя ночь, принесшая с собой первые заморозки и пустоту. Инок бросил взгляд за окно, на звездное небо. На него смотрели далекие холодные звезды, разбросанные по темному бархату чернильного неба.
«Ночью, особенно осенней, небо кажется таким черным, как саваны мертвых, — отрешенно подумал Инок, — наверное, поэтому у нас и было принято хоронить умерших в черном, как и охранник Храма должен был носить этот цвет, всегда готовыйк смерти, защищая святыню».
— Когда-то давно, — тихо сказал Инок, покручивая в пальцах свой амулет, — с далекого острова, который, возможно, сейчас смотрит на нас с одной из тех звезд, — он слегка кивнул сторону окна, за которым было звездное небо, — со мной ушли несколько друзей. Какое-то время мы даже были вместе, — Инок слегка улыбнулся, глаза его потеплели от воспоминаний. —Они были единственными, кто помнил мое настоящее имя, которое так правильно переводится на общий язык. Но я был слишком увлечен собой и своей обидой на тех, кто просто позволил мне выбрать выход, а не оставаться на маленьком островке среди огромного архипелага того мира. Но тогда я не хотел тепла дружбы, не хотел что-то значить для друзей, потому что я еще помнил, что такое терять их. А теперь я готов сказать им об этом.
Наемник рассеянно покручивал в пальцах скошенный крест, любуясь его острыми краями.
— Так скажи, чего ты хочешь от меня? — процедила сквозь зубы Семитра.
— Я не хотел, чтобы ты появлялась, — покачал головой Инок, — но я вижу, что ты прокляла и себя, если до сих пор таскаешься за мной,предвкушая мою смерть , — он улыбнулся. — Разве не так, Семитра? — наемник сощурился, стараясь зацепиться взглядом за дрожащие, плавающие перед глазами черты призрака. — Ты хотела отомстить мне, наказать меня за то, что я не позволил тебе самой выбрать день и час твоей смерти, прервав ее своей рукой. Но ты и сама осталась здесь, исполнять свое проклятие, связавшее нас крепче родственных уз. Ты будешь свободна только, когда я умру, но я не могу умереть, Семитра! — Инок раскинул руки и засмеялся безумным смехом. — Замкнутый круг? — отсмеявшись, спросил он, сложив руки на груди. —А знаешь, Семитра, что случилось потом? Потом одна жирная свинья отправила группу моих друзей на заведомо провальное задание, продала своих сотрудника Властям, как кусок мяса, брошенного собаке. И я опять не успел ничего сказать, меня опять волновали лишь мои старые обиды, которые я маскировал под личиной холодности и гордости — столь присущие охраннику Храма на моем острове. Если тебя это утешит, Семитра, то я так и не раскаялся в твоей смерти. Это было моей работой.
— Ты умрешь от того, во что веришь, — проскрежетал голос его собеседницы, — а ты ни во что не веришь, потому ты никогда не умрешь. Ты вечно будешь смотреть, как уходят твои друзья, как стареют вокруг люди, как умирают твои знакомые, как рассыпаются в пыль дома, и люди превращаются в прах в своих могилах. Не потому ли ты так нелюдим, наемник, что всегда это чувствовал?
— Да, — Инок вновь стал покручивать в пальцах амулет, задевая кончиками пальцев острые края, — я умру от того, во что верю, — Он печально посмотрел на предмет в руках, затем снял его с шеи, взяв в правую руку, — но в последнее время я все чаще и чаще начинаю верить вдружбу.
Инок провел вдоль вен на левой руке острым краем амулета. Из рваного пореза потекла на пол густая темная кровь.
— Будь ты проклят! — вскричала Семитра, которую словно жег изнутри огонь. Пизрак задрожал сильнее, в глазах полыхнул гнев, но ее одежда уже горела призрачным пламенем, выжигая непокорную проклятую душу бывшей чародейки. Она громко закричала, и ее крик, похожий на всеобъемлющий звук из мира мертвых, нарастал с каждой секундой.
Ослабшими пальцами правой руки Инок перехватил скользкий от его крови амулет и резко провел по второму предплечью, обнажая вены, выпуская на пол темную кровь.
«Вот, черт, — горько подумал Инок, — сколько грязи оставил после себя.

Эпилог

Тем, кто остался, мои слезы,
Я выбрал жизнь, но слишком поздно,
Нас раздавило чужое небо,
Чужое небо, мои слезы.

Чтобы научить человека чему-либо, надо позволить ему совершить ошибку.

— Не получилось? — изобразил искреннее сочувствие на лице Брэдлин,в встретив Инока у выхода из отделения интенсивной терапии. — Не надоело еще?
Наемник мрачно смотрел на друга, втянув голову в плечи, словно стараясь укрыться от мелкого дождя и от холода на улице. За те две недели, что Инок провел в клинике мягкая, теплая осень успела смениться холодным ненастьем, накрывшим город и всех его жителей. Тут и там были видны прохожие, которые сменили легкие наряды на более теплые и практичные вещи, взяли в руки зонты и натянули на головы капюшоны теплых курток. Большие грязные лужи мегаполиса отражали угрюмое небо над ними, расплескивались мутной жидкостью на ботинки пешеходов, которые шли слишком близко к проезжающим мимо автомобилям, расплескивающим эту прелесть на тротуары.
— А ты уже статью готовишь? — язвительно осведомился Инок, глядя на собеседника исподлобья. Он пошарил руками по карманам, извлек из одного из них зажигалку и тоскливо уставился на нее, словно она могла превратиться в пачку сигарет.
— Нет, — пожал плечами Брэдлин, — а что, у тебя есть материал? — иронически спросил он. — Тогда, давай, я с удовольствием опишу что-нибудь кровавое или грязное из твоей жизни.
— Квартиру мою, что ли? — хмыкнул наемник. — Ладно, пойдем, чего стоять? — сказал он, глядя как по русым волосам редактора стекают капли дождя.
— Я, вот, тебя спросить хотел, — Брэдлин поежился, втягивая голову в плечи, в теплой спортивной куртке, — зачем ты раз за разом это делаешь?
Он с размаху наступил в глубокую лужу высоким ботинком, окатив идущего рядом Инока потоком мутной воды. Тот лишь поморщился от неудовольствия, одарив друга убийственным взглядом. Брэдлин сунул руки в карманы темно-синих джинсов, то и дело перестраиваясь, обходя Инока с разных сторон, словно муха, которая вьется над вареньем, но никак не решается на него сесть.
— Потому что я все равно не могу умереть, — безразлично пожал плечами наемник. На нем была легкая куртка, насквозь уже пропитавшаяся влагой, которую принес ему в одно из посещений Бредлин, старые черные джинсы редактора и легкие осенние туфли. Брэдлин мог только гадать, как Инок сумел раздобыть их взамен тех кроссовок, что редактор принес ему вместе с курткой и джинсами.
— Не можешь? — горько спросил Брэдлин, и Инок заметил как с лица, редактора словно осколками, осыпается маска шутника и надоедливого корреспондента крупного обозревателя.
— А ты думаешь, что я от благородства полез тогда в тот горящий дом? Или чтобы у тебя очередная сенсация появилась в обозревателе? — зло спросил Инок. — Или ты считаешь, что садиться за руль пьяным и тормозить в бетонное ограждение автострады у меня получилось случайно?
Брэдлин достал из кармана куртки пачку сигарет, вытащил одну, протянул ее Иноку. Тот подозрительно посмотрел на протянутую сигарету, но все-таки взял ее и с наслаждением закурил. Бредлин достал еще одну сигарету, закурил сам, выпуская едкий дым через нос, а потом сказал:
— А ты думаешь, что быть с тобой рядом и вовремя менять линии вероятности, чтобы ты остался жив лучше, чем очередная сенсация о неудавшемся суициде наемника?
— Не знал, что ты умеешь работать с линиями вероятности, я думал только текст на клавиатуре можешь набирать, — пряча за желчным тоном свою растерянность, произнес в ответ наемник. Брэдлин только хмыкнул в ответ, выбрасывая не дотлевшую и до половины сигарету прочь.
— Моя задача быть рядом, а не копаться в вероятностях твоей смерти, на это есть другие люди, которые тоже, как и мы с тобой, ушли в странствие с далекого острова.
— То есть, ты хочешь сказать, — начиная всерьез злиться, спросил Инок, — что все мои долбанные попытки сдохнуть были испорчены тобой и кое-кем еще? Ты хочешь сказать, что я потратил столько времени и сил впустую? Что мое бессмертие было мнимым, засевшим в моей голове? Эдакое чувство непобедимости, которое я сам себе внушил?
— Ну, — улыбнулся Брэдлин, — что-то вроде. В хотите прокомментировать эту ситуацию? Что вы можете сказать нашей редакции? — редактор неуловимым жестом фокусника вытащил из внутреннего кармана толстый блокнот с приколотой к обложке ручкой, делая вид, что собирается брать интервью у Инока.
— Ты…— начиная сатанеть, просипел Инок, сжав кулаки. — Ты, мелкий, пакостный редакторишка, — наемник остановился, глядя сощуренными глазами на Брэдлина, на лице которого застыло выражение оскорбленной невинности. — Да, как ты мог? Как тебе в голову вообще такое пришло? А я еще думал, что ты сенсации ищешь на моем примере, а ты просто за мной следил, мерзкий журналюга!
— Прошу заметить, начиная пятиться, оглядываясь по сторонам, поспешно добавил Брэдлин, — что я участвовал в этом не один,  и не собираюсь отвечать за всех, кто был замешан в твоем спасении все эти годы!
На лице редактора было очень правдоподобное выражение страха. Его глаза расширились, взгляд стал бегающим из стороны в сторону, словно ища защиты у прохожих, которым не было совершенно никакого дела до сцены расправы на шумной городской улице. Брэдлин выставил вперед ручку, зажатую в кулаке, прикрываясь блокнотом, словно изображая воина с мечом и щитом. Инок изо всех сил старался не рассмеяться, горько и долго, выплескивая накопившиеся чувства.
— Я же мог умереть, — укоризненно сказал он, перестав бороться с собой и улыбнувшись.
— так на что тебе друзья? — опустив руки и пряча блокнот с ручкой во внутренний карман куртки, спросил Брэдлин, улыбаясь в ответ. — Не только же таскаться с тобой по холодным, мокрым улицам, глядя на то, какая в этом году затяжная осень?
— Сейчас ты позвонишь тому самому таинственному спасителю, и пусть он вместе со своей музыкальной группой или оравой знакомых, вместе с тобой приходят и помогают мне убрать мою квартиру, которая превратилась в помойку по вашей общей вине, — злорадно ухмыляясь, произнес наемник.
— О, только не это! — притворно взмолился редактор. — Ради всего святого, лучше по осенним улицам грязь месить, чем твое жилище убирать! — Брэдлин страдальчески поднял глазак небу. За шуточными спорами и театральными импровизациями на тему расправы друг над другом мужчины удалялись прочь, радуясь возможности просто пройтись по улицам города, укрытого осенним ненастьем и холодной тоской приближающейся зимы.

В тексте использованы слова песни «Чужое небо» группы «СмысловыеГаллюцинации»
10.10.11