Мемуары Командуемого пункта - 3

                МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

Тимофеевич прожил большую интересную жизнь, в которой было множество различных приключений и забавных случаев, о которых он под настроение любил рассказать. Это было тем интереснее, что все это не было выдумкой, а случилось в реальной жизни с людьми, которые работали у нас или по соседству, и рассказы эти звучали из уст самого участника данных событий.
Тимофеевич за свою службу побывал в разных переплетах, и рассказы его приобретали порой настоящий комический характер, свойственный выдумкам и комедиям. И, тем не менее, все это было правдой, хотя иногда казалось вовсе неправдоподобным. Был он уже давно в отставке и браво называл себя и себе подобных «старьем» и любил, как он выражался, «травить».
Словечко это присуще морякам, с которыми его связывали долгие годы службы на Дальнем Востоке и в Главном штабе ВМФ. Хотя он никогда не заканчивал морского училища и имел звание «полковник», он всегда подчеркивал свою к ним  принадлежность и стойко выносил подначку всех водоплавающих, которые громогласно звали его «черный полковник». Моряки уважали его и любили беззлобно «подтравить», как принято на флоте, чем Тимофеевич несказанно гордился и шутливо ворчал. Особенно он гордился, когда его звали в свою компанию или в баню, где его талант рассказчика расцветал буйным цветом. Пропустив малость для разбега, Тимофеевич начинал «травить». Кое-что перепало и мне, хотя для моих ушей в те годы многие темы были просто запрещены.
- Ты давай повнимательнее, - учил он меня, - не растопыривайся. А то знаешь, как бывает… Вот у меня была Катька Беликова. Я ее прямо, знаешь, матом иногда, а ей хоть бы что, как с гуся вода. «Сойдет, Николай Тимофеевич!». И все тебе! Наляпает, натрет, наврет – и все «сойдет, Николай Тимофеевич!». Я ей: «Я тебе дам сойдет!». А ей хоть бы хны, такая баба! Я когда пришел,  здесь такой бардак был, жуть! Катька  была, вроде как начальница. Ну, и всем трепалась, что, мол, Москалеву тут делать, я ему, мол, все наладила здесь, а он на все готовое пришел. А тут… - Тимофеевич мотал головой. – Страх один! Открываю я сейф, а там Катькины рваные чулки лежат. Я ее спрашиваю: «Это что такое?». А она мне: «Ничего, Николай Тимофеевич, это мои чулки, а что они вам мешают?». – Тимофеевич плюнул. – Ну, Катька баба была!.. Квартиру ведь себе здесь получила. У нас офицеры годами стоят, получить не могут, а Катька сразу получила. Подъехала, сволочь, к Мамсурову, как Мерчуткина: «Я женщина слабая, беззащитная…у меня муж на фронте погиб…». И все в таком духе. Она ныть была, знаешь, слезу пустит… Ну, а он герой, кавказец, ему неудобно.  Вызвал кого надо, мол, помочь нужно этой симпатичной женщине. Тут Катька и совсем загордилась. Я ее и спрашиваю: «Как же ты, Катька, черт тебя дери, у Мамсурова квартиру выпросила?».  А она мне: «С моей фигурой, Николай Тимофеевич, еще и не то можно…». Я ее после этих слов прямо матом: «Пошла ты к чертовой матери со своей фигурой! Ну и дальше еще…». Ведь ляпнет где-нибудь еще такое, а она все свое, как с гуся вода.
- А что, она действительно красивая была и с фигурой? – Заинтересованно спрашиваю я. - Неспроста же она так говорила.
- Кой черт красивая, - возмущается Тимофеевич, - ноги кривые, волосатые. Сухая вся и с усами. Как она к Мамсурову-то прорвалась, как ее пропустили, понять не могу. Вот ведь сволочь какая… А потом, как квартиру получила, ушла сразу, и все только везде трещала, как она мне тут все  сделала. А я после нее разгрести здесь не мог, все плевался…
- Интересно было бы посмотреть на такую легендарную личность, - говорю я, давясь от смеха.
- Еще увидишь, как-нибудь, - обнадеживает Тимофеевич, - только там смотреть не на что…
Я действительно увидела ее как-то раз, когда мы ездили на экскурсию. По такому случаю нас отпустили с работы пораньше, и все мы собрались в автобусе. Вот тогда и показали мне легендарную Беликову. Это была сухонькая, юркая, как мышь, женщина, темноволосая, с усиками над верхней губой, остроносенькая и очень вертлявая. Особенно меня поразила ее шапка на голове, больше похожая на ямщицкий кушак. Казалось, Катька была везде. Повсюду слышался ее голос, как будто она знала всех и была всем лучшим другом. Как только автобус отъехал немножко подальше от работы, Катька внезапно попросила остановиться и ловко спрыгнула с подножки, прощально помахав нам рукой. Экскурсия для нее была лишь добрым предлогом, чтобы пораньше смыться с работы и пойти по своим делам. Возмущенная женская публика кудахтала громко и долго, на все лады перемывая Катькины кости. Но это ей, пожалуй, было не в первой, а потому и безразлично.
На следующий день я делилась своими впечатлениями от увиденного и не преминула рассказать о встрече с Катькой.
- Ну, как, видала? – Поинтересовался Тимофеевич. -   И как она тебе, понравилась? – Я пожала плечами, Беликова была не в моем вкусе. – Вот, Катька, баба… - многозначительно произнес Тимофеевич, - и здесь сжульничала, «с моей фигурой, Николай Тимофеевич…» - и он добавил обычное соленое словцо.
Тимофеевич не выносил опозданий, вранья и небрежности в работе. Это выводило его из себя, как красная тряпка быка. Он приходил на работу раньше всех и сразу с утра делал свой обход, как доктор обходит своих больных. Был он начальником строгим, заботливым и вездесущим. Провести  на мякине этого старого воробья было невозможно. Женщины – народ лукавый, но, казалось, он знает о нас буквально все. Он иногда ворчал, даже вредничал, но все-таки любил нас и защищал, как бойцовый петух. Плохо приходилось тому «умнику», кто пытался обидеть или унизить нас. Тимофеевич тут же брал его «на карандаш» и произносил свою коронную фразу: «Раздолбаю на партсобрании!». Этого, как правило, хватало для того, чтобы «умник» с позором ретировался, шаркая во все стороны ножкой.
- А вот у нас еще случай был, - войдя в раж, загорелся Тимофеевич. – Был у нас такой капитан 1 ранга Удалов, «травить» любил. Чуть зазеваешься – пропал, враз подловит. И был у нас один подполковник Пентюхин, бестолковый, трус страшный. Чуть что – к начальнику бежит. Вот Удалов и решил его купить. Были они в разных сменах, сменяли друг друга. Приходит один раз Пентюхин на смену, а Удалов, зараза, ему и говорит: «Что же это ты, Пентюхин, вчера в лоскуты напился, стоял на балконе и качался? Я пришел на доклад к генералу, а он стоит возле окна, смотрит на твой дом и говорит мне: «Смотри, Удалов, вон Пентюхин стоит на балконе, за поручни держится, лыка не вяжет, а глаза у него мутные-мутные, и качается.  Нажрался, как свинья, вот я ему завтра задам!».   
Дом Пентюхина как раз напротив нашего здания, окнами смотрит на фасад. Ну, Удалов, конечно, травит, смотрит, как Пентюхин отреагирует, смеется открыто. А тот дурачок притих, покрутился возле и куда-то пропал. Немного погодя раздается в смене звонок, и генерал чуть не матом: «Заберите от меня этого дурака! Что он тут несет ахинею какую-то?! И Удалова мне пришлите!». Никто понять не может, в чем дело. Оказывается, Пентюхин после Удалова побежал к генералу, вытянулся у него во фронт и ляпнул:
- Товарищ генерал, разрешите доложить, я вчера не пил. Только полстаканчика шампанского, потом вышел на балконе постоял, но шататься не мог, и глаза у меня были не мутные. А Удалов вам все наврал.
Генерал, конечно, ничего не понял, а тот, знай, свое талдычит: «Я вчера не пил, наказывать меня нельзя, это все Удалов».
Ну, Удалову, конечно, влетело из-за этого дурачка. Только он подначивать не перестал.
 Был у нас один полковник по фамилии Книга. Отпрыск одного известного подпольщика, который еще с Лениным работал. Важный такой, прямо пузырь надутый. Спесивый. А Удалов же  - зараза. Он и решил его проучить, малость спесь с него сбить. Поручили этому Книге стенд рабочий сделать. Ну, а он решил его домой отнести или еще куда, не помню уже. А нужно пропуск вещевой, так не вынесешь. А Удалов, как назло, в это время был административным дежурным. Вот он к нему и обратился. Нужно мне, мол, стенд вынести. Удальцов, конечно, пожалуйста, пожалуйста, и выписал ему. Пошел Книга на выход, а часовой раз его – и тормозит, не пропускает: «У вас пропуск неверный!». Тот сразу на дыбы, кто ты такой, да я тебя… А часовой раз – и конвой вызвал, молодец парень оказался. И звонят нам сюда. Так, мол, и так, ваш полковник здесь дебоширит, а пропуск у него , и пропустить мы его не можем.
- Как же так? – Недоумеваю я.
- А вот так, - говорит Тимофеевич и смеется. – Удалов, зараза, написал ему в пропуске не «полковник Книга с доской», а «полковник Доска с книгой», вот его и тормознули. А он сдуру не разобрался и давай там орать. Ну, Удалов, конечно, не признался, что он нарочно. Сказал, что случайно перепутал. Книга с ним потом долго не разговаривал, обиделся. А Удалову что – не будет пыжиться и только!
Или вот еще Ласточкин у нас был. Тот вообще с ума сошел – в общественном чайнике сардельки варил. Он у нас документы возил. Сядет. В форму оденется, папаху напялит и сидит ждет. Тут все бегают, как резаные, а ему хоть бы что. Ни за что не поможет: «У меня, - говорит, - своя работа, а у вас – своя!». Так вот, пока другие бегают, он побреется, в порядок себя приведет и сардельки сварит. А вода из-под них жирная-жирная. Ребята потом придут, хвать – а чай пить нельзя, вода воняет и жир. Кто, что? – Никто не признается, а Ласточкина нет. Он приедет – и молчок!  Они к нему. А он им: «Откуда я знаю, меня не было». И все!
- Так его и не поймали? – Интересуюсь я.
- Поймали потом. Дали по мозгам! Нахал такой! Только с Ласточкина тоже, как с гуся…
- Ну и ну! - Говорю я. – Были люди в ваше время…не соскучишься…
- Да-а-а, - протяжно отвечает Тимофеевич. – Да вон хоть Вера Михайловна, наша чертежница…Другая уже, другая, та машинистка была, - предупреждает он мой вопрос. – Эта с генералом однополчанка была, служили вместе, эта к нам из Дальней Авиации пришла… Придет в кабинет к нему, на стол сядет и сидит, курит, ля-ля… Офицерам на доклад надо, а они попасть не могут – занято. И час сидит, и два… Генералу выгнать неудобно, а она там ножка на ножку и пыхтит. Уж я ее гонял! Замуж за него собралась, когда он овдовел. Мы тут за голову схватились – ну, думаем, будет нам здесь веселая жизнь! Однако что-то не сошлось, видать, промахнулась где-то… - и Тимофеевич ехидно засмеялся.
Эту Веру Михайловну я знала уже лично и про ранее изложенное знала только со слов Тимофеевича и других более старших ее сослуживцев. Была она женщина бойкая, игривая и ловкая. Любила хорошую компанию и с удовольствием могла ее поддержать, умела веселиться, знала толк в напитках и любила мужчин, которые, справедливости ради, отвечали ей взаимностью. Словом, жила она полнокровно и азартно, так что, вероятно, вспомнить было что. А ее крылатая фраза: «Я в ваши годы пила стаканами», - до сих пор вызывает у меня смех и желание пошкодничать.
  Как работник она была тоже «люкс» класса, и работала быстро и блистательно. Потом уже, когда она и ее напарница покинули наши стены, уйдя на пенсию, другие чертежницы, пришедшие им на смену, были на несколько порядков хуже и уже никогда не смогли подняться до их высочайшего профессионального уровня. Оставалось только сожалеть, что равноценной замены так и не нашлось… Видимо, слишком уж глубоко проникло в нашу жизнь кредо Катьки Беликовой «сойдет, Николай Тимофеевич…»