Флобер. Глава 67

                Глава LXVII




                1878, 1879


      
   Что касается службы – нет, дорогой друг, никогда! Я уже отказался от одного места, предложенного мне моим другом Барду, министром просвещения. Так же как и от офицерского креста Почётного легиона, которым он вознамерился меня одарить. При самом скверном стечении обстоятельств поселюсь где-нибудь в деревенской гостинице и буду жить на полторы тысячи франков в год. Но не возьму ни сантима из государственной казны.
   Мы живём в такое время, когда  почести обесчещивают, высокие звания унижают, должности оглупляют. И потом, подумай сам, ну разве я способен состоять хоть на какой-нибудь службе?! Да меня назавтра выгонят за дерзость и неподчинение! Бедность не заставила меня умерить  гордость – напротив, я скорее подохну от голода и злости, чем пойду на какие-то уступки.

                ***

   Вас удивляет моё молчание? Увы, для него были веские причины. Все мои надежды вернуть состояние окончательно потеряны. О том, как сложится моя судьба, я буду знать лишь после продажи очередного предприятия моего родственника, терпящего снова и снова коммерческие неудачи. Другим никому ни слова об этом не говорите. Подробности расскажу вам, когда мы вдвоём снова сядем у камелька. Никогда ещё у меня не было такой потребности в ком-либо, как теперь в вас. Общество моего дорогого Тургенева благотворно подействует на мои нервы, ум и сердце. Жду вас в начале января. Почему не раньше? Во-первых, Новый год уже скоро, во-вторых, вам было бы неуютно здесь в эту скверную погоду, в-третьих, сейчас племянница с мужем готовятся к переезду в Париж. Наконец, все эти пилюли, что мне преподнесены судьбой (последней стало предпочтение, сделанное издателем Шарпантье «Юлиану» в пользу описания воздушных приключений Сары Бернар), вызвали у меня разлитие желчи. Однако, следуя примеру мольеровского Диафуаруса, я «закалил себя против трудностей» и продолжаю марать бумагу, делая вид, что это очень важно.
         
                ***

  Когда я приступал к «Бувару и Пекюше», моей тайной целью было заставить ошеломлённого читателя свихнуться, когда он доберётся до конца. Увы, теперь я вижу ясно, что до конца читатель не доберётся: он уснёт от скуки на первых же страницах. 

                ***
   «Когда же вновь засияет солнце?» - пишешь ты, милая племянница. Но засияет ли оно вновь? Впрочем, ты права: пора бы уже твоему старику взыграть духом. Вероятно, его «мрачности» способствуют занятия метафизикой, в которую он сейчас погружён. Право, до чего же плачевное зрелище – вся эта череда глупостей под видом нарочитой учёности. Добрейший Пуше прислал мне новую работу о Беркли. Читаю её вперемежку с книгой Канта и ещё с кратким очерком материалистической философии Лефевра, каковой всячески поносит этих бедных стариков. Уверяю тебя, котик, что нужно обладать крепкой и вместительной головой, чтобы переварить всё это и сделать занимательным для читателя. А ведь вслед за философией меня ждёт ещё богословие. Поневоле впадёшь в мрачность. Чтобы немного рассеяться, читаю «Новый учебник физического, гимнастического и нравственного воспитания» Амороса. Только и всего!

                ***

  Не могу выразить, до чего я растроган вашими добрыми намерениями! Особенно прельщает меня казённая квартира в Париже. И всё же место смотрителя библиотеки Мазарини мне не подходит, и вот почему.
  С тремя тысячами в Париже я окажусь беднее, чем теперь, потому что в Париже жизнь дорога. Я просто сдох бы там с голоду или сбежал бы обратно в деревню. Уж лучше я буду появляться в Париже наездами из моей деревенской хижины. И потом, признаюсь вам честно, я питаю глубокое, непреодолимое отвращение ко всякой службе, в чём бы она ни состояла. Меня тяготит даже мой орден Почётного легиона. Я извиняю себя тем, что вот уже двенадцать лет как его не ношу. Таков уж ваш друг, который становится философом и точно станет им со временем.

                ***

  Итоги голосования в понедельник и отставка президента Мак-Магона порадовали меня. Наконец-то «партия порядка» получила по шапке. Боюсь только, как бы пришедшая ей на смену партия свободы не оказалась партией Глупости. Вокруг всё так пошло и лицемерно, что уже не резкость, а простая откровенность звучит диссонансом.

 
                ***
   
  Нет, дорогой старик, не приезжайте. Мне слишком тягостно будет видеть, как вы уезжаете обратно; и, откровенно говоря, не стоит вам беспокоить себя ради двухчасового визита. А принять вас как следует я не могу: встать и ходить я смогу только месяца через полтора. Поскольку «Фигаро» имела глупость сообщить о досадном падении в саду, приковавшем меня к постели, все мои друзья всполошились: вчера я получил пятнадцать писем, а сегодня - ещё одиннадцать.  Вот они, плоды свободы слова! По какому праву моя нога становится собственностью издателя? И заметьте – он ведь, бедняга, воображает, будто заметкой своей оказывает мне честь и делает приятное.
  Смена кабинета неожиданно обернулась ко мне неприятной стороной: Барду уходит в отставку. Пребывая в тягостной неизвестности относительно исхода своих денежных дел и не желая подохнуть с голоду (так как считаю подобную смерть самой глупой из всех возможных), я обдумываю его настойчивое предложение использовать последний шанс занять должность в библиотеке Мазарини.

                ***

  Мне бы хотелось, дорогой друг, чтобы вы уже вернулись из России. Ваше посещение было для меня большой радостью. К тому же своим здравым решением принять предложение Барду я обязан вашим ласковым уговорам. Посмотрим, что теперь из этого выйдет. Уже явились и другие соискатели этой синекуры.