Валечка

На днях столкнулась у метро c Валечкой. Она раньше у нас работала. Давно не встречала ее, года три. Узнала еще издали, рассмотреть успела всё: и тяжелую походку, и подавшиеся вперед плечи. Стариться начала. Все мы старимся незаметно. Когда вокруг одни и те же лица, кажется, что время бежит, а мы все те же. Только случайная  встреча и  невольный взаимный осмотр напоминают,  что годы свое делают.

«Привет», - я преградила Валечке дорогу. Да, шубка та же, уже потерлась, овал лица поплыл, яркая помада предательски заползла в морщинки вокруг губ. Валечка косметики никогда не жалела. Но сейчас краска смотрелась нелепо. И Валечка была уже не та.
Она подняла голову, узнала: «Привет», - немного с вызовом, а в лице, как всегда при наших встречах,  натянутость и холод. Что ж, поделом мне.

Когда-то наш институт был большой, известный. Перенаселенный как Ноев ковчег. «Каждой твари по паре». Гении у нас были, чудики были, интриганы, правдолюбы. Для того, кто корпел в таком рабочем улье, окружение знакомое.

В первых рядах шла «научная гвардия». Серьезные ученые, начальники, специалисты. В «научную гвардию» выбивались годам к сорока. Её уважали, боялись, расположения искали, по возможности стремились примкнуть.   

За гвардией  тянулись середняки.  Почти весь институт был из таких рабочих лошадок. По возрасту,  возможностям и амбициям очень пестрая армия. Самые способные вливались со временем в «научную гвардию». Те, кто был поленивее, талантами победнее, так и оставались мотаться посередке.

Позади тащились молодые новобранцы, которых пока не подпускали к настоящему делу. В них еще бродил  дух студенческой вольницы. Дисциплина и контроль на  проходной вызывали у них страдания. Укрощались они тяжело. Всей душой молодые  жаждали свободы,  общества друг друга и  веселья.

В те годы в институте каждую осень молодых прибавлялось. Я была молодой. Мы изнывали от безделья и искали занятий. Слонялись по коридорам, просиживали на подоконниках, курили на лестницах, таскались друг к другу в гости на чай, тайком вязали свитера, дремали после обеда, опустив голову на  сложенные на столе руки. Менялись книгами, украдкой читали их,  подсунув под толстый научный  отчет.

Не знаю, как «научная гвардия» терпела всё это? Наверное, ждали, пока молодые перебесятся и возьмутся за ум. Кто «созреет», поступит в аспирантуру, возьмется за настоящее дело. Кто махнет на карьеру рукой, будет тянуть необременительную лямку,  работать на подхвате, довольствоваться редкой прибавкой в десять рублей к окладу и  вязать тихонечко свитера  в ожидании  пенсии.

Связав пару свитеров, я поняла, что так жить дальше  не хочу, и начала готовиться к экзаменам в аспирантуру. Другие молодые либо уволились, либо, смирившись со скромной участью, принялись разлиновывать таблички, и считать коэффициенты корреляции.

Тогда у нас и  появилась Валечка. Образование у нее было техникумовское, нам совсем неподходящее. Ну, тогда на должность техника всех брали. Жила Валечка через дорогу от института. Для нее это обстоятельство было решающим. Кататься через весь город за восемьдесят рублей  Валечка не стала бы. У  нее были маленькая дочь и муж. Валечка сразу попала в бесперспективные середняки.

Оглядевшись, она поняла, что рабочих подвигов от нее не ждут, и начала осваиваться на другом поле. Институт был местом, которое можно было отлично приспособить под свои нужды. Во-первых, Валечка была настоящей женщиной,  и, во-вторых, тоже. Она выбросила флаг «на работу, как на праздник», и зажила бурной общественной жизнью.

Валечка была не красавица, но яркая, мимо не пройдешь. Она наводила свекольный румянец, чернила брови, черным же карандашом густо обводила глаза,  губы подводила жирной помадой, красной или ярко-розовой. Наряжалась как на танцы, рюмочную талию перетягивала широкими лакированными поясами, носила туфли на высоченных каблуках и невероятные юбки, широкие, в складках, из блестящей тафты или узкие, обтягивающие бедра и округлый зад.

Было у нее особенное выражение лица,  безмятежное и чуть торжественное, как у женщины, которая ждет признания. Слегка приподнятые брови, полуулыбка.  Когда она цокала по коридору, взгляд скользил по полу на два шага вперед. Осанка у нее была королевская, походка летящая (занималась гимнастикой когда-то).

На месте она не сидела. С самого утра, подведя губы и  бросив оценивающий взгляд в зеркало, она вылетала из комнаты. За день она успевала навестить всех своих приятельниц, заглянуть в приемную, в  профком, в библиотеку, посидеть в  кафе.

К себе в комнату  она вбегала для того, чтобы поправить  прическу.  Она яростно начесывала опавшие от беготни пряди вокруг круглой головки, вздыбливала хвостиком расчески волосы, долго любовалась наведенной красотой, то, подходя к самому зеркалу, то, делая два шага назад. Закончив этот танец, усаживалась за стол, и доставала косметику. Придирчиво оглядывала в зеркальце лицо, как-то по-особенному,  по-рыбьи выпячивая губы, потом складывала все обратно и выбегала из комнаты. В лаборатории Валечке прощали ее отсутствие. Не выговаривали, не ставили на место, ни-ни, наоборот, называли «хороший человечек» и выписывали исправно премию наравне с другими.

Работала она на подхвате, да и то нечасто и не особенно усердно.  Но и за это никто ее не винил. Обстановка у нас была теплично-оранжерейная. Работа как-то делалась сама собой. Неспешные беседы и  пересказы историй тянулись  целыми днями. Иногда принимались читать заученное: "Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна. Чистейшей прелести чистейший образец", - начальница любила Пушкина. Черные Валечкины глаза  заплывали нежной мечтательностью. «А у  Натальи Николаевны были любовники?». Стихи будоражили Валечку, но  небогатое воображение не подбрасывало ей уместных реплик. Ей все прощалось. «Не всем умными быть, зато она – сама доброта».

Институт наш был, в основном, мужской, значит, уровень общения предполагался высоким. Известно, что женщины без мужчин глупеют, а мужчины без женщин грубеют. У нас поддерживался идеальный баланс. Валечка,  хотя и была простовата, но ухом чутким улавливала тон институтского трёпа и  пыталась интересничать, говорила манерно, отрывисто, заканчивала фразу  небольшим смешком, как бы давая понять – возражения не принимаются. Она гордилась, что работает в окружении  интеллигенции. А в самой-самой глубине души она и себя к интеллигенции причисляла.

Молодых и старых сотрудников у нас было поровну.  Старые возле молодых приободрялись. Молодым было интересно со старыми. Мы были друзьями и почти семьей. Чужими мы друг другу не были, это точно.  Часто тянуло повеселиться. Собирались то на квартирах, то на дачах. В праздники, в дни рождения и просто так, без повода. Шутили остро, перебрасывались словами бойко, хохотали до боли в животе. Включали музыку: «Забьемся в танце!» - и тряслись самозабвенно. 

В застольях Валечка была незаменимой. Быстро строчила она список, кому чего купить-принести. Сама готовила искусно, по-особенному. Для пельменей необычный фарш смешивала,  для пирогов капусту в молоке тушила, толкла грецкие орехи для салатов. Когда ее нахваливали, отмахивалась смущенно: «Все это так просто, я привыкла и не замечаю».
Она  действительно была добрая, характером легкая и отходчивая. Дружила с половиной института,  знала все новости, сплетни и слухи, болела за всех, особенно за чужие романы. 
Ей пересказывали   семейные дрязги,  бытовые неурядицы. Жаловались на отношения с сотрудниками, на притеснения начальства. Ей поверяли сердечные тайны. Валечка слушала участливо, болела искренне.  Глаза Валечкины широко раскрывались, лицо вытягивалось от переживания услышанного, она ахала, поддакивала, советовала: «Да ты что?», «Конечно, только так…», «Выжди, он сам позвонит!». Сердце успокаивалось,  на душе становилось легче. Валечку любили.

Наряды были ее страстью. Недели не проходило без покупки. Развернув в своей комнате сверток, она долго рассматривала и примеряла очередную яркую вещицу, вертелась у зеркала, требовала одобрений. Потом, наморщив лобик, раздумывала вслух: «Сколько мужу сказать?». Все покупалось из хозяйственных денег, вопрос был важный. Раздумья заканчивались решительным: «Назову половину». Валечка улыбалась, довольная своей женской хитростью.
Валечка была кокетлива. Кокетничала без искусства, наивно и открыто. «Кокетка от старых штанов», - незлобно поддразнивали  мы ее. «Вы с меня смеетесь», - отвечала она на южный манер, и не обижалась. Похоже, ей не нужны были ни громкие романы, ни тихие интрижки. Она  кокетничала, следуя природе своей, включала горловые низкие нотки и сияние в глазах при появлении любого мужчины. Они считали ее очаровательной, но падать к ногам не торопились.
 
Так мы и жили. Валечка - на полную катушку, а я делала карьеру. Диссертацию защитила легко, в срок. Начала писать статьи. Дали мне маленькую группу. Словом, выбилась в «научную гвардию». Дальше всё пошло еще лучше. Менялось время, и всё менялось. В конце восьмидесятых страну «открыли». Раньше за границу на конференцию только через райком партии попадали. Теперь посылай доклад, и если его включили в программу, оформляй командировку. Своим английским я всегда гордилась. Стала я первой в институте «научной туристкой».

Выходило, что и я, и Валечка  по-своему приспособили институт для себя. Она – для жизни, я -   для карьеры. Мы обе были довольны своими успехами. Разница была в том, что уйди я, институт и люди забыли бы обо мне быстро. В ней, Валечке,  институт вообще не нуждался. А людям она нужна была.

А в начале девяностых понеслось-поехало….. Милые для слуха «индексы роста производительности труда» уже не звучали. Поползли чужие слова: «фьючерсы», «трансферт», «эмиссия».

Надо было   разбираться в  новой экономике,  копировать иностранные журналы, делать переводы. Из министерства звонили: «У нас очередь выстроилась на лицензии. Нужна методика платежей». Приходилось брать работу домой на выходные.  Кто-то из старых сотрудников старался не потеряться в новой жизни. Разбирались они со всеми вместе в  журнальных статьях, обучались новым словам. Другие с грустью прислушивались к новым разговорам и считали месяцы до пенсии.

Компьютеры нам поставили. Одни сразу лихо застучали по клавишам, другие посматривали на компьютеры  с недоверием и опаской: «Говорят, облучение от них идет, глаза портятся». Начальница наша с гордостью непонятной заявляла: «Я даже не знаю, как этот компьютер включается. И рада, что он мне никогда не потребуется». Вскоре она ушла на пенсию, затаив обиду на рыночную экономику, в которой уже не силилась что-то понять. Лаборатория досталась мне без борьбы, по праву наследства, вместе с Валечкой, конечно.

Времени на веселье не оставалось. Мы больше не собирались вместе. Сонное течение жизни ушло. Бывало, кто-то вспоминал: «А помнишь, я юбку раскраивала, а тут начальник отделения входит. Я его спрашиваю, - проконсультировать вас по  кройке и шитью? А он растерянно так, - нет, я в этом совсем ничего не смыслю. Ха-ха-ха». И Пушкина уже никто не цитировал.

Валечке и раньше редко перепадала работа. Сейчас ей совсем нечем было заняться. Она продолжала заполнять табель, выдавать нам зарплату, получала на складе авторучки и скрепки. Но было понятно, что все это можно переделать за день.  Валечка превращалась в балласт, поедающий наши деньги. И без премий её не так то просто было оставить.  Порядок требовал объяснять начальству письменно, по какой причине ты лишаешь работника материального вознаграждения. В общем, себе дороже выходило.  А потом в институте начались сокращения.

«Для тебя совсем работы нет. Получается, что я  обделяю деньгами тех, кто дело делает», - выложила я напрямик Валечке, когда мы остались в комнате  одни. «Что ж, тогда сокращай меня», - она с вызовом дернула подбородком. Обе мы сильно нервничали. Но я написала докладную. А что было делать?

Была бы Валечка не так простодушна, давно бы почувствовала, что пора спускать флаг «каждый день как на праздник». Могла бы подготовить себе запасной аэродром, как делали другие. Вовремя пошептались с кем надо и перебрались  в другие отделы под крыло новых покровителей подальше от бессердечной  начальницы.
Но Валечку все слишком хорошо  знали.  Никто не захотел взять ее к себе. Ни в библиотеку, ни в архив, куда я ходила просить за нее.  «Что нам с ней делать? Гвоздем юбку к стулу приколотить? Она же ни минуты не посидит. Куда ни заглянешь,  везде ваша Валечка. Как дня то ей хватает?». Известно, худая слава впереди бежит. Валечку сократили.

По заведенному порядку зарегистрировалась она в службе занятости,  окончила компьютерные курсы (туда всех посылали). Но не стала искать новой работы. Муж ее занимал хорошую должность в строительном управлении и вклада  в семейный бюджет от жены не требовал. Требовал он свежих супов и  гарниров, жаркого со сковороды. Валечка стала домохозяйкой.

Изредка я  встречала Валечку. Она возвращалась домой с покупками, спешила кормить мужа. При встрече она не отводила взгляд. Мы здоровались. Каждый раз лицо ее сохраняло какое-то время холодную натянутость, но слово за слово она втягивалась в разговор, и делилась своими новостями. Она всегда была отходчива. Все ее  новости были теперь о дочери. Дочь выросла красавицей и разбивала сердца с завидной для матери силой. «Со всеми сквозь зубы, только с одним мурлычет, уж я по тону знаю, что это он звонит среди ночи, бизнесмен из Америки, летом возил ее в Италию», - Валечка многозначительно поднимала брови. Я сочувственно кивала: «Да, были цветочки, теперь - ягодки». И мы расходились.

О Валечке я тогда не задумывалась. Сотрудники в нашей лаборатории менялись. Не она первая, не она последняя. Уходили на пенсию одни, увольнялись другие, приходили третьи.
А сейчас, после той встречи у метро, не идет у меня из головы Валечка. Как она изменилась! Жизнь ее прошла. А каково же ей было тогда,  в сорок пять, баба ягодка опять,  перестать наряжаться по-особенному и менять туфли на высоченных каблуках? Перестать  переживать каждый день как праздник?

Наверно она продолжала перезваниваться и встречаться с приятельницами. Институт-то был вот он, через дорогу. Каждый день она  видела его из окон,  каждый день мимо проходила. Что она чувствовала,  зная, что там и без нее жизнь продолжается, страсти кипят?
Думаю сейчас: не слишком ли я жестоко поступила? Наверно, тогда  все так и говорили, прищурив взгляд, понизив голос: «Как паровоз по ней проехалась». Ведь можно было все как-то устроить. Только как? Но уже поздно об этом. Выходит, это я отрезала Валечку от жизни.
В следующий раз при встрече надо будет улыбнуться  ей приветливей, и сказать, что она все такая же красавица.