Письмо прокурору

     « Старуха я. Зовут Анна Архиповна. Это, значит, чтобы сразу познакомиться. А пишу вот про что. Василий Шукшин – это писатель такой, может, слыхали, - написал насчёт  тюремщика одного, который опосля отсидки повернул с бандитского пути на путь истинный. «Калина красная»  называется. Уж очень чувственно всё, как есть, описал,  дай Бог ему здоровья. Мы вслух читали. То ись, зять Андрей читал, а мы все слушали. И вот что я вам скажу. Хоть и талдычут они все, что Шукшин всё это сам придумал, да – врут: человек, ничего не видемши, сроду так чувственно не напишет. Да и рази можно выдумать судьбу человеческу? Значит, написал он всю, как есть,  чистую правду, а я кланяюсь вам земным поклоном: защитите невинного человека. Засудют ить его, сердешного, что он их задавил. Их и надо было в блин-лепёшку вместе с ихой «Волгой». Такого человека загубили! Это ж не просто – вылезти из болота, коли уж по горло в трясине. А он вылез, Егорка-то. А они ево… Мало их задавить, их оживить да ишшо задавить, прости Господи… Так ить всё одно засудют Петруху. Свидетелев-то вон съэсколь. Василий так и пишет: все видели. А суду чо нужно-то? Убитые есть, у бивец тоже – вот он, свидетели – что вшей на гашнике. Нешто не засудют? Вон соседу нашему Николке пятнадцать суток определили, зачем свою жену Клавку прямо на работе ремешком отходил. Выпимши был, страдалец. Так её, стерву, не то что ремешком, во што она семью превратила. А вот ей ничо, а Николка пятнадцать дней на складе уголь за так грузил… 
   Так про што это я? Да. Послала бы я письмо прямо к ихому прокурору, да где это? Деревни всё незнакомые, округ нас таких нету. Далече, видать. Пошлите им моё письмо: когда судить станут, пущай послушают меня, старую. Я век прожила, сердцем чую, де добро, а де зло. А ишшо я думаю, писатель этот, Шукшин который, не за просто так разослал свою книжку по всей Расее, а для того, штоб все совестливые люди, как я, заступились за Петруху. Сама бы поехала туда, да моченьки нету. Письмо это в ящик бросать и то правнука Гошку посылаю. сказала: ежели не бросишь, уши оторву…
  Как только в классе умолк хохот, закоренелый двоечник  Алик Хомяков пустил первую остроту:
  - Во бабся! Прячъ, Гошка, уши в сбербанке!
  Кучка ребят взялась было снова за животы. Но Алик вдруг отлетел в сторону, а на его месте оказалась Ленка. Молчальница и бука Ленка Гордова. Она протянула к Гошке  свою крупную крепкую ладонь, про которую Хом острил, что на ней можно сидеть, как на табуретке.
   - Дай сюда.
   В Гошке на миг прбудился  древний  инстинкт подчинения слабого сильному, и он отдал Ленке развёрнутый листок в неровных строчках. Пришёл он в себя, когда уже увидел, как Ленка пальцами уверенно проводит по сгибам сложенного письма.
- Ты чо?
   - А то. Сосунок ты ещё слепой против своей бабси.
   - Ты соображаешь? Всё равно ей никто ничего не ответит. Это же повесть! Художественное произведение!
 
  Ленка Гордова, не спуская глаз с Гошки, положила письмо в свою сумку.
   А через несколько дней, глупея от неожиданности и удивления, Гошка держал в деревянеющей руке официальный прокурорский бланк, вынутый из конверта со штампом вместо обратного адреса и читал сидящей напротив бабушке  Анне: «Уважаемая Анна Архиповна…» Чего-то он никак не мог достать мыслью до той глубины, где всё становится ясным, даже тогда, когда бабушка, вкладывая официальную бумагу в официальный конверт, вздохнула с облегчением:
- Помогло таки письмо. Условно… Условно – ето не тюрьма… Есть Бог на свете, Гошенька, есть.
И положила конверт за икону