Фуфайка

  Может я уже говорил вам, о своём деде, если и повторюсь, думаю, что ничего страшного - он этого стоит. Умный был дед - обстоятельный, за что все его звали уважительно, Осип Федотыч. Бывало, придет к нам, а жил он совсем рядом, через дорогу:
  - А ну - ка Таня( это его дочь), покажи, как вы приготовились к зиме?
  Зайдёт в кладовку и давай всё просматривать и прикидывать. Если всё нормально - будет только покрякивать, опираясь на свою неразлучную палочку. Но если что не так, то держись... Нет - нет, кричать и ругаться он не будет. Боже упаси... Но обязательно скажет:
  - Тань, посмотри, у тебя их пятеро (их- это нас детей), утром проснутся, первым делом к столу, а не за тряпкой! Чай, забыла 21 и 33 год... Да откуда тебе знать о 21 годе, тебя - же с Ванькой ещё не было. Так вот, в первую очередь умирали родители. А почему?... - и сам отвечал на свой же вопрос:
  - А потому, что всё приходилось в первую очередь отдавать детям. А у тебя ещё Иван, ты же знаешь, что он всего этого не касается. К тому же свекровь со свёкром в годах, надо позаботиться... Ведь хватили горюшка в своей Сибири сполна!
  - Вот и выходит, что вас девять ртов...
  - Нет, Таня, муки мне кажется не хватит, пусть лучше пропадёт, но чтобы ещё раз голод пережить  не дай Бог! Помнишь, из-за куска хлеба, дом под железной крышей бросили. Так что докупи несколько мешков. Шут с ними с деньгами, Иван больше пропивает.
  Сколько себя помню, дед никогда не ругался, я имею ввиду матом. Уж когда его совсем выведут из себя, он в сердцах говорил:
  - Ах негодники!... Ах, окаянная душа!
  Негодники это мы - внуки, иногда любили подразнить его, чтобы он сказал своё "окаянная душа". Уж очень здорово получалось. Мы, конечно пытались копировать, но у нас только и получалось "акаяная дуса".
  Порой, когда теряли бдительность, то получали по голой заднице жидкой хворостиной. Но тут и жаловаться нечего – поделом.
  Любили, когда дед заходил по вечерам, особенно поздней осенью и чтобы непогода. На улице дождь с ветром так и хлещет. Хороший хозяин, собаку на улицу не выгонит.
  Или зимой, когда за замёрзшим окном вьюга в бессильной злобе, что не может достать попрятавшихся по домам людей, завывает на все лады. Ох, как любили эти вечера...
  Лампу керосиновую мама притушит, чтобы горела еле - еле. Всё - же экономия, да полумрак совсем не мешает слушать, даже наоборот. Мы, все пятеро, а иногда, если их родители отпустят, то и наши друзья - обычно Волынкины и Колька Музалевский. Вольготно разляжемся на тёплой русской печи. А если совсем жарко - невтерпёж, то вповалку на полу, положим головы друг на друга - слушаем.
  Взрослые - же, кто на лавках, кто на табуретке рассядутся кружком вокруг стола, а кому места не хватит, по углам поближе к жарко гудящей печке или возле вешалки. Там можно откинуться на едко пахнущие бараниной полушубки. И у каждого в руках неизменные семечки. Все взоры жадно слушающих устремлены к столу, с еле коптящей лампой.
  А рассказчик, как вы уже поняли - мой дед. В своей любимой тёмно - синей сатиновой косоворотке с пояском, в любимой позе. Натруженные пальцы рук сцеплены, лежат на столе, в нужное время они изредка вздрагивают. Но порой, когда повествование достигало своей кульминации, они нервно расцеплялись или судорожно сжимались.
  Скажу сразу, рассказчиком он был превосходным!...
  Голос, то набирал силу раскатисто громыхая, то переходил на жаркий шёпот, едва слышно вибрируя, замирал вовсе. В комнате повисало томительное ожидание.
  А дед, делая вид, что не видит нетерпеливо - восторженных взглядов, казалось совсем забывал о нашем присутствии. Наслаждаясь томительным ожиданием слушателей.
  Замечу, что сказок, случаев всевозможных и разных притч, он знал уйму. И, что интересно, никогда я не слышал от него анекдотов, да и слушать он их страсть, как не любил.
  Не знаю, эту историю он, может, где - то читал. Не ведаю... Думаю, что большого греха не будет, если я поделюсь ею с вами.
  ... В свои пятьдесят с хвостиком - сколько в хвостике, так и осталось тайной, Евсей слыл умным и оборотистым хозяином.
  Булочная давала хороший и стабильный доход и снискала добрую славу во всей округе. За пышной, хорошо державшей форму, сколько не дави и, типун на язык, хоть садись на неё, хоть бы хны, за булкой приходили из соседних районов. А хрустящая, подрумяненная корочка с холодным молоком, ещё лучше обмакнутую в миску с густой сметаной или свежими, только из под сепаратора сливок, вызывала неудержимый аппетит. Что не говори, добрый хлеб.
  Ну а когда подходила Красная Пасха, от заказов на праздничные куличи не было отбоя. Приходилось работать денно и нощно. Иногда Евсей, по крайней мере, года три назад, засучивал рукава и помогал пекарям.
  - Потерпите - потерпите братцы! День год кормит! Потерпите! Не обижу...
  И правда не обижал. Поэтому за него и держались работники, хотя и бывали случаи, когда пытались сманить мастеров, ведь хороший мастер - на вес золота. Но Бог миловал. От добра добра не ищут.
  Уважали Евсея и в округе.
  У него, даже в соседней церквушке было, если так можно сказать, своё место. И выбрано оно было столь удачно, что при причастии и других таинствах, или просто в конце службы, он оказывался одним из первых, имея при этом твёрдое убеждение: будучи первым, получишь большую благодать!
  Не так давно одна прихожанка, уже ветхая старушка, имела неосторожность сказать Евсею, что при чтении Святого Евангелия, она преклоняет голову под святую книгу, после этого, головную боль, снимает как рукой.
  С той поры, под Евангелием почти всегда стоял Евсей. Он гораздо моложе, а значит, оборотестей и шустрей. И лишь изредка давал возможность "полечить" голову своей советчице, игнорируя полные ненависти её пылкие взгляды.
  Вот и сейчас - он захлопнул Святое Писание. Не читалось... Широко зевнул, при этом лениво перекрестил щербатый рот, и неспешно положил книгу под образа.
  - Значит, чтобы спастись, надо творить милостыню, интересно-о-о - рассуждал про себя он, наливая крутого, пахучего чая. Отрезав приличный кусмач хлеба, обильно сдобрил его земляничным вареньем. Оно, под стать хлебу, было пахучим и остро напоминало, недавно ушедшее лето. Так ел он не всегда, лишь когда никого не было дома. А с мальчишеской привычкой так не хотелось расставаться. Прищурившись, очередной раз чвыркнув чаю, Евсей снова ударился в размышления:
  - Да разберись тут сразу, где по - настоящему нищий, а кто проходимец?... Попробуй, угадай?! Не будешь же каждому отваливать по целковому... Да и развелось их, эх-ма-а-а-а... Что далеко ходить - рассуждал Евсей, - Давеча Кузминична говорила, что подруга её, доподлинно знает одну такую нищенку. Так вот, она чаи гоняет из серебряной посуды и чистого фарфора - Вот те крест!...
  Евсей лениво скосил глаза на свою посуду: - Не серебро и не фарфор, но тоже пойдёт... - он удовлетворённо хмыкнул. Смахнув со лба обильно выступивший пот, подтянув повыше, ближе к груди поясок, он налил третью пиалу ядрёного чая.
  Во входную дверь постучали. Он вздрогнул, чуть не расплескав чай...
  Постучали снова, так - же робко. Недовольно крякнув, Евсей, всё - же радушным голосом крикнул:
  - Заходи, добрый человек!... Что там скребешься?! Заходи-и-и, побыстрей! На улице чай не лето...
  Оно и правда, на улице стояла довольно поздняя осень, с утра зарядившим мелким дождём. Временами, с понурого неба срывался снег.
  В приоткрывшуюся дверь, шустро юркнул, совсем уж плюгавенького вида мужичок - пожалуй его лет. Небольшого росточка - сгорбленный, что ещё более умаляло его габариты.
  Одет он совсем убого. Длинная, видавшая виды, мокрая рубаха, подпоясанная верёвочкой и неопределённого вида обувка, но такая - же худая, что и рубаха.
  Было видно, что он здорово замёрз: острые лопатки под мокрой рубахой так и ходили ходуном. По скудным, мокрым волосам, трясущейся голове и куцей бородёнке ручьями стекала холодная вода. Мужичок не мог вымолвить окоченевшими губами ни слова.
  - Б...б..бар-и-ин! П-п-прости-и-и, Х-Христа р-ради! - только и разобрал Евсей.
  - Да-а-а бра-а-тец, ну и угораздило тебя... - сказал он, оценивающе оглядывая нищего.    
  - Что - ж ты так вырядился, в этакую погоду?!...
  А мужичок несвязанно бормотал, что замёрз и давным - давно не ел.
  Задумчиво потеребив бороду, Евсей вначале хотел, как всегда, отделаться куском хлеба, но тут его взгляд упал на почти новую фуфайку, весящую на вешалке у двери. Одевал её всего пару раз, но потом она стала совсем мала.
  - А что, может и правда милостыней спасётся человек?... Да и не спроста наверно это... - подумал воодушевлённо он. - Ведь я, только что читал соответствующую главу в Святом Евангелии, и тут нищий, да и такой - уж убогий...
  - Может и правда, Господь испытывает меня?!...
  Его словно прорвало... Он вдруг засуетился, начал снимать фуфайку, а она за что - то зацепившись, никак не хотела покидать своего законного места. Эта заминка ещё сильнее убедила Евсея в правоте своего решения.
  - Видишь, как бес мешает сделать доброе дело!... - решительно думал он.
  Чуть не порвав петельку, наконец снял одежду. Силком заставил облачиться ничего не понимающего мужичка. Скорым шагом подскочил к столу и..., уже более спокойно завернул добрых пол - каравая в холщовую тряпицу. И так - же силком засунул его в совсем уж тощий мешок. Совсем растрогавшись, пошарив в кармане, шивьётовых брюк, достал новый пятак. Повертев перед носом совсем ошалевшего от свалившегося богатства, сунул его в судорожно сжатые кулачки нищего.
  Тот, не мог говорить, лишь часто - часто кивал головой, а по щекам непрерывным потоком лились слёзы. Вдруг он рухнул на пол, на колени несвязанно бормоча слова благодарности.
  - Ну ладно - ладно, будя... - сказал Евсей, сам незаметно смахивая набежавшую слезу.
  - Будя - будя... - он поднял рыдающего мужичка.
  - Ну иди с Богом, а то тут и я с тобой разрыдаюсь, да смотри-и, деньги - то не пропей!...
  - Что вы барин, что вы, благодетель наш!... - продолжал лепетать нищий, выходя в новой фуфайке, с громадным куском хлеба и целым состоянием в кармане за дверь.
  Постояв некоторое время возле двери, чрезвычайно довольный собой, Евсей подошёл к столу
  - Нет, добро делать всё же приятно... - думал удовлетворённо он.
  Аппетита не было...
  Взяв снова Библию, почитал, машинально перелистывая страницы, но в голове было другое. Восторженное чувство не проходило.
  Помыкавшись по дому добрый час, Евсей решил прогуляться - освежиться и привести свои чувства в порядок. Стрельнув в окно, заметил, что дождя не было, зато валил плотный заряд снега.
  - Нет, меня этим не остановишь!...
  Идя по улице, он с удовольствием подставлял лицо под падающий снег, как когда - то в далёком детстве. Снег приятно щекотал. Улыбнувшись, он хотел перейти на другую сторону дороги - уж очень не любил ходить возле трактира, где всегда полно пьяных попрошаек.
  - Но что это такое?!...
  Недоуменно поморгав глазами, Евсей узнал свою фуфайку, вернее что от неё осталось.
  Мужичок, вдрызг пьяный, скукожившись, лежал уткнувшись лицом в грязь.
  В грязи была и ЕГО фуфайка!... Из рваного мешка был виден ЕГО хлеб, весь перекрошенный и так - же обильно перемазанный грязью.
  Волна негодования, поднявшаяся изнутри, захлестнула напрочь, лишив дара речи.
  Постояв добрую минуту, Евсей смачно выругался:
  - Да-а-а-а!... Вот и делай доброе дело!... С вами попадёшь в рай!...
  Неприязненно глянув на пьяного горемыку, круто, на пятках, развернулся и пошёл прочь.
  Шёл зло. Пряча лицо от снега в полушубок.
  По пути зашёл в булочную, обругав недоуменных пекарей, и, напоследок хлопнув дверью, пошёл домой. В дом он входил почти спокойный. Деловито скинул с ног калоши, примостил на крючке шапку, начал стягивать с крутого живота полушубок.   Скользнув взглядом по вешалке, он заметил свою фуфайку. Она висела на своём месте и совершенно чистая!
  - Да что за напасть сегодня?!... - Евсей очередной раз поперхнулся.
  Не веря своим глазам, он потрогал её руками. Совершенно чистая, сухая, почти новая фуфайка висела на своём законном месте.
  - Нет - нет, не может этого быть! - всё ещё не верил своим глазам.
  - Я же видел, сам видел!... - он дёрнул фуфайку. Из кармана, которой звонко дзинькнув, сверкнув жёлтой молнией, выпала новая монета.
  Это был его пятак!...
  С усиливающиеся тревогой, боязливо - медленно переводя взгляд на стол, он увидел холщовую тряпицу, из которой выглядывал совершенно целый и чистый хлеб...
  Долго, очень долго стоял в растерянности и задумчивости Евсей.
  Затем заметил Святое Евангелие - на радостях забыл положить на своё место. Открыта оно было на той - же главе - о добре и милостыне...
  Евсей нерешительно, как нашкодивший юнец, поднял глаза. На него, с иконы укоризненно смотрел Христос.
  - Господи!... Господи прости, прости меня грешного!...
  Он вдруг явственно и совершенно отчётливо понял, что вся прожитая жизнь - это сплошной фарс и лицемерие. Не нужная суета.
  - Господи-и-и!... Умоляю!... Прости-и-и!
  Бился, стеная в рыданиях и молениях Евсей.
  ...Дед замолк. Тихо. Только едва слышно, как неугомонный огонь, бьётся и мечется в жаркой печи, тщетно ища выхода.
  Наверно, что - то подобное творилось в душе у Евсея, стоящего под образами.
  И уже не он - мы, явственно ощущали всю тщетность наших потуг - скрыть свою суетную, лицемерную жизнь. И от кого?!...
  Образ раскаивающегося Евсея ещё долго преследовал меня. Со временем он стал, как - бы стушевываться в памяти. И жизнь вновь покатила по накатанной колее...

           22. 08. 2011 г
           с. Чапаево