Таксистка

Давайте знакомиться. Я Маргарита Львовна Халина, тридцати лет, не замужем, хотя не дева уже давно. Был у меня и такой опыт, который особого счастья не принёс. По происхождению – еврейка, по мироощущению – космополитка. Слава Богу, в этом сейчас можно открыто признаться. Я интернационалистка и убеждена, что хорошие люди и сволочи есть в любом народе. Впрочем, с этим многие соглашаются, но своих негодяев защищают: всё-таки своя вонючка не так воняет! Люблю ли я место, где живу? Конечно же, люблю! Здесь мои родители, родственники, друзья и недруги… Помните, как у Симонова: он бы с собой на тот свет взял и друзей, чтобы там с ними пировать, и врагов, чтобы враждовать! Я люблю город, в котором выросла, ходила в школу, консерваторию… Но думаю, если бы родилась в Париже или в Нью-Йорке, я бы так же относилась и к этим городам. Люблю ли я Родину? Странный вопрос. Это моя родина! Помните, как у моей тезки Маргариты Алигер?

Родину себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
Родину на свете получают,
Непреложно, как отца и мать!

Разве пацан, имеющий мать-алкоголичку, не любит её? Он и любит, и жалеет, и старается помочь, и мечтает, чтобы она стала другой, и готов глотку перегрызть тому, кто её обидит. Так и я. Родина у меня – Россия. С её бескрайными просторами, с множеством народов, здесь живущих. Со своей кровавой историей. С дерьмовыми правителями сегодня, с отсутствием всяческих свобод, уродливой политической системой, преступностью, коррупцией, алкоголизмом… Но это моя Родина, и я здесь живу!

Впрочем, довольно политических отступлений. Вы меня простите, это у меня пунктик: как только начинаю разглагольствовать, всегда скатываюсь на политику или на религию.

Итак, я несколько лет назад окончила консерваторию по классу скрипки и начала работать в музыкальной школе. Каторжная, скажу я вам, работа! Когда музыку любят родители, а не дети, мальчишка хочет на улице футбол погонять, а его заставляют пиликать по нескольку часов на скрипочке… Не понимают, что во всём нужна мера, что трудно переоценить значение той радости, которую испытывают мальчишки и девчонки от этих, казалось бы, бесполезных забав. Пройдут годы, и они уже не смогут ощутить её. Всё у них будет: дворцы, машины, деньги, – а ощущения того, увы, больше не будет никогда… Как говорится: мы часто со смехом прощаемся с прошлым, чтобы со слезами вспоминать о нём в будущем.

Потом у меня был неудачный опыт замужества и я оказалась в симфоническом оркестре филармонии… О, это было время надежд и ожиданий! Но надежды остались несбывшимися, и я теперь уже ни от кого ничего не жду. Помните, как говорили наши родители: «Нечего ждать милости от природы!..». Вот я и не жду.

В оркестре всё было тоскливо и неинтересно. Постоянные разговоры: кто с кем, где достать, кому отдаться, как заработать… Когда же у нас вдруг сменилось начальство, и вовсе стало плохо. А началось всё с того, что наши аксакалы решили съесть главного дирижёра. Опыт у них был. Уже проделывали такое не один раз. И добились своего! Съели с потрохами! Мне всё это было неинтересным, но, привыкшая к тому, что лучше не будет, предупреждала: «Доиграетесь! Пришлют нам какого-нибудь монстра!..». И ведь дождались: прислали нового директора филармонии, мымру, которая ведёт себя, как слон в посудной лавке.

Как-то пришла я к родителям, рассказала, что творится у нас в конюшнях.

Отец мой… О, я забыла, что не познакомила вас со своими родителями!

Лев Маркович Халин, мой отец, – старый школьный учитель. Интеллигент, педант, преданный своей ботанике и моей маме. Никогда не слышала, чтобы они ссорились или даже говорили на повышенных тонах.

Его не смущает, что он в одном костюме ходит уже много лет, что мама ему штопает носки! Ну, скажите вы мне, кто сейчас штопает носки?! А может, они просто скряги? Так ведь нет! Добрейшие люди, готовые поделиться с другом последней рубахой. Правда, зарплата у него была ещё скромнее, чем у нас, музыкантов. Папа от этого страдал, брал дополнительную нагрузку, вёл кружок натуралистов, возился с начинающими гениями – и вечерами с воодушевлением рассказывал о какой-то девочке, собравшей потрясающий гербарий.

Мама, Диана Моисеевна, окончила медицинское училище и работала медсестрой в поликлинике.

Как нашли они друг друга, ума не приложу. Против всех правил природы, по которым одинаковые заряды должны отталкиваться друг от друга, они притянулись, и притянулись намертво! У них были общие интересы, общие взгляды, одинаковые убеждения… и вообще они были даже чем-то похожи друг на друга! Вот и меня они хотели воспитать такой же, но я воспротивилась, и… И ничего!

Так вот, однажды я пришла к родителям, и рассказала о том, что творится в нашей богадельне.

Папа посмотрел так, что мне захотелось плакать. Но разве я виновата, что судьба меня обделила счастьем? Живу в однокомнатной квартире одна, пиликаю на скрипочке, и… никаких перспектив! Всё время убеждаю себя, что мужчин нужно принимать такими, какие они есть, во всех их проявлениях. Но… не получилось. И вот теперь одна сплю в обнимку с подушкой и дома стараюсь даже не вытаскивать скрипку. Звукоизоляция у нас такая, что стоит мне сыграть несколько нот, как тут же раздаётся стук в стену. И в самом деле, люди хотят отдохнуть или посмотреть любимый сериал, а я здесь со своей скрипочкой! Жизнь, конечно, не удалась, а в остальном всё нормально.

– А кто тебя там держит? – спросил он. – Иди в музыкальную школу!

– Ну, уж нет! Лучше на панель!

– Рита! Не говори так. У мамы высокое давление!

– Пусть не нервничает! Она только и говорит о том, что я одна! Вот и хочу на улицу. На природе у мужчин все инстинкты оживляются!

– Ты так говоришь, будто меня и в комнате нет, – сказала мама. – И что я такого нехорошего желаю своей единственной дочери? Я тебе желаю счастья…

– Счастье мы понимаем по-разному, – пыталась возразить я, зная, что напрасно расстроила родителей. – У меня своё еврейское счастье!

– При чём здесь еврейское счастье, – пришёл на помощь маме отец. – Еврей такой же, как и всякий другой, только в большей степени. Он должен быть лучшим, потому что не имеет права быть таким, как все. Равным другим он не выживет!

У папы была целая теория, как должен вести себя еврей, живя в России. И вообще он считал, что все люди в той или иной мере евреи!

– Но я не могу быть лучше других! У нас есть по-настоящему выдающиеся музыканты!

– Пессимизм – это роскошь, которую ты не можешь себе позволить!

А мама добавила:

– Помнишь, что я говорила тебе, когда ты училась? Нужно знать на шесть, чтобы получить пять!

– Мне это не дано… да и не хочу! В больших масштабах я теряюсь, – слабо сопротивлялась я.

– Труднее всего тебе даётся то, что даётся не тебе, – сказал папа, отпивая свой уже остывший чай. – Понедельник – такой тяжёлый день! Ты не могла прийти вчера?

– Ты забыл, где я работаю. А в понедельник у меня выходной…

– Девочка может сюда приходить в любой день, – заступилась за меня мама.

– И что? Ты продолжаешь искать правду? – продолжал папа. – Забыла, что у каждого она своя!

– Нужна мне их правда! И свою давно не ищу. Хочу уйти из филармонии, чтобы подальше быть от этого бардака!

В комнате на какое-то время возникла тишина. Мама отставила свой чай в сторону и посмотрела на меня, не понимая, о чём я говорю.

– Ты хочешь уйти из филармонии?! – переспросил отец. – Не помнишь, что нам стоило, чтобы ты получила там работу?!

– Лёва! Успокойся. Девочка пришла с нами посоветоваться.

– Как вы не понимаете, – продолжала я настаивать. – Я больше не хочу и не могу быть в том аду! Раздрай, склоки, сплетни, безбожники какие-то!

– В аду нет безбожников, – поправил меня папа. – Чего же ты хочешь?

– Свободы хочу! Счастья хочу! Материального благополучия! Чтобы я вам могла помогать, а то вы мне всё время подкидываете, а мне вам и принести нечего! Хочу быть богатой, чёрт возьми!

– Что ты, Риточка, – воскликнула мама. – Богатство, это так опасно! Нужно думать о конкурентах, охране. Это постоянный риск…

Мама шутила, но я привыкла к её шуточкам.

– Зато бедность это масса свободного времени, – ответила я вполне серьёзно. – Любовь, дружба, лёгкое перемещение в пространстве… А мне наплевать на омаров и лангустов!

И пропела:

Люблю я макароны,
Любовью к ним пылаю неземною.
Люблю я макароны –
И что хотите делайте со мною!..
Родители поняли, что мои намерения серьёзны, и спросили:

– Что ты нам голову морочишь? Ты уже давно всё решила и тянешь кота за хвост. Но ты должна ценить то, что имеешь! А имеешь ты хорошую специальность, интеллигентную, достойную…

– А за что кота тянуть? – парировала я. – Не за усы же. – А ценить жизнь мою можно только тогда, когда она мне будет по карману! За что её ценить?

– И что ты решила? – продолжал папа. – Я так понимаю, что ты пришла к нам не посоветоваться, а поставить в известность.

– А что вы можете мне предложить? Мне надоело считать копейки, играть одно и то же, подчиняться психологам, решившим, что они хорошо разбираются в музыке…

– Психологам? – не поняла мама. – Каким психологам?

– Директором филармонии назначили психолога с заочным образованием. Первым делом она ввела в штат себе дюжину заместителей и драконовские порядки. Какое там творчество?! Разогнала прекрасных музыкантов… Многие увольняются. Чем и куда они ей не угодили?! Ать-два, кру-гом, шагом марш! Вот и всё её понимание… Не хо-чу! Ей умственный труд вреден, а физический противопоказан! С меня довольно!

– Ладно, ладно… Успокойся! – сказал папа. – Так что же ты решила?

– Пока не решила… Думаю…

– А что ты умеешь? – спросила мама, глядя на меня так, словно я попала в беду.

– Не знаю… Читать умею, писать умею… Считаю плохо… О, вожу машину хорошо, и делаю это с удовольствием! Может, мне в таксисты податься?

Эта идея возникла совершенно случайно, но она мне сразу понравилась. А что? Вполне достойная работа. Я всегда любила водить машину. И машина есть. Правда, «семёрка», но зато в прекрасном состоянии. Это муженёк, так поспешно сбежавший от меня, разбрызгивая благородство и слюни, оставил однокомнатную квартиру и машину, чтобы я не претендовала на остальные его богатства. Я бы и так ни на что не претендовала, но подношение приняла. Не лишнее.

– Где ты видела, чтобы еврейская девушка работала водителем на такси? – спросила мама. – Это так неестественно и небезопасно…

– Во-первых, я уже давно не девушка, – ответила я. Эта идея всё больше и больше мне нравилась. – А во-вторых, что во мне еврейского, кроме счастья? Сейчас всё перемешалось. Русские свадьбы справляют под марш еврея Мендельсона. Девятого мая звучит песня еврея Давида Тухманова. А «Тёмную ночь» разве первым не спел еврей Марк Бернес и знаменитую «Катюшу» не написал жид Матвей Блантер? При чём здесь еврейская девушка?

– Ты не горячись. Во-первых, ты называла всё же музыкантов, певцов, композиторов, но ни одного таксиста среди них нет! – Папа как всегда был рассудителен и сдержан. – Во-вторых, как ты себе это представляешь? Станешь индивидуальным предпринимателем или пойдёшь в фирму. Так там у них свои машины. И наконец, мама говорила, что работать таксистом, особенно по ночам, небезопасно. Ты изучила этот вопрос? Как ты это себе представляешь?

На все вопросы родителей тогда я не могла ответить, потому что ляпнула о такси и не думала, что моя судьба действительно изменится так круто.

Я несколько дней размышляла на эту тему, разговаривала со знакомыми. Мнения разделились. Кто-то меня отговаривал, мол, куда мне?! А если колесо пробьёт или ещё что-нибудь случится на дороге. Смогу ли я исправить поломку? Я говорила, что сейчас полно автомастерских, да и нормальных людей достаточно. Помогут, если что. К тому же и я всегда справлялась с такими проблемами, как, например, поменять колесо или продуть карбюратор. На предостережение  знакомой, что женщине-таксисту опасно возить пассажиров, особенно ночью, я ответила, что меня никто не заставляет работать по ночам. К тому же мне терять нечего, давно не девочка!

Когда я, наконец, приняла решение и подала заявление старой алкашке – начальнице отдела кадров филармонии, та с удивлением взглянула на меня и спросила, куда я собираюсь идти работать.

– Ещё не решила, – ответила я, – может, дома посижу. Муж будет содержать…

– Насколько мне известно, у тебя мужа нет…

– Муж дело наживное! – беспечно ответила я. Мне почему-то стало весело. –  Раньше не было, теперь есть… А может, пойду работать на такси. Помните: «Отчего люди не летают, как птицы?». Вот и я буду летать!

И вдруг запела:

– А мне летать…
А мне летать…
А мне летать охота!
– Что ты как девочка?! Под дурочку косишь?

– Это у меня хорошо получается.

Старуха улыбнулась, демонстрируя свою вставную челюсть.

– Это что-то новенькое! Ты будешь первой еврейкой-таксистом!

– Любить водку, халяву, революции и быть дурой – этого ещё не достаточно, чтобы называться русской. Я, может, русская больше, чем те, кто с таким высокомерием говорит о других народах.

– Ладно, ладно, – испугалась старуха. – Знала, что у нас город автомобильных маньяков, но чтобы скрипачки становились таксистками, это что-то новенькое! Я подготовлю приказ, получишь расчёт, и ветер тебе в паруса. Но тебе ещё нужно отработать две недели!

И я подумала, что напрасно так резко говорила с этой в принципе безобидной старухой.

Ночью спала плохо. В голову лезли всякие мысли. То я проваливалась в липкое забытьё, то мне мерещилась всякая всячина. Новый главный дирижёр хмурил брови и предупреждал, что в мою машину никогда не сядет. То Лена Ведерникова, сидевшая за соседним пультом, предупреждала: если кто и станет ко мне приставать, чтобы я не сопротивлялась:

– Расслабься и получай удовольствие! Веди себя доступно!

– Да кто на меня будет смотреть?! Вид у меня «на море и обратно», как любит говорить моя мама, – вяло возражала я, в душе думая, что я ещё ничего себе и этим соплячкам могу фору дать в искусстве флиртовать.

– На море и обратно? Что это значит?

– Не знаю. В смысле вид у меня уже не комильфо. Не аппетитный, и нет того голодного волка, который хотел бы съесть Красную шапочку. Знает, что это – Мухомор!

Потом я говорила с Петром Петровичем, который жил в нашем доме и работал на такси.

Он так выразительно посмотрел на меня. Только что не покрутил у виска пальцем.

– Ты в своём уме? – удивился он и даже оторвался от своего дела. – Нет, и вправду говорят, что мы живём в стране дураков.

– Может быть, только нигде не растут деревья с денежками вместо листьев. И при чём здесь страна?

– Как это «при чём», если музыканты с консерваторским образованием идут в таксистки! Вот тебе и утечка мозгов. Совсем не обязательно, чтобы мозги утекали куда-то за рубеж. Разве это дело, что у нас в фирме таксуют человек двадцать с высшим образованием. Педагоги, инженеры, юристы, врачи… Разве нормально, когда у нас деньги хранятся в бронированных сейфах, а «ядерная кнопка» – в пластмассовом чемоданчике? Это значит, что у нас что-то не так…

– И всё-таки… расскажите, – просила я, и Пётр Петрович поведал мне много интересного. Из его рассказа я поняла, что работать таксистом значительно интереснее, чем пиликать на скрипочке одно и то же, получая копейки и выслушивая крики дирижёра. Говорит о культуре, а на музыкантов орёт, ругается чуть ли ни матом… Если бы наши слушатели увидели его в этот момент.

А может, эта эмоциональность присуща всем творческим людям? Может, в том и преимущество работы в консерватории, что там работа творческая, а у таксистки – скучная и однообразная?!

Над этими вопросами я серьёзно задумалась. В самом деле, я ведь без творчества не смогу. Привыкла.

На следующий день встала с твёрдым намерением осуществить эту идею. Позавтракала и стала собираться, как обычно, к десяти в филармонию на репетицию.

Выйдя, наконец, на улицу, первым делом взглянула вверх. Ни единого облачка! Голубое небо и жёлтый шар солнца над головой. Подумала: уже с утра жарко, а что будет потом?!

Машины шуршали шинами. Редкие прохожие совершенно не обращали внимания на меня. Они не знали, что я решила круто изменить свою судьбу.

Когда вошла в зал, многие уже сидели за пультами, побросав вещи в зале.

Концертмейстер строго взглянул на меня.

– Рита, ты снова проспала? Партию не забыла?

– Не забыла…

Села и стала настраивать скрипку. Потом попробовала повторить сложный пассаж. Всё нормально. И чего он ко мне пристаёт? Неужели я – крайняя? Сам пропускает репетиции… Посмотрел бы сначала на себя.

Соломин на трубе громко ругался: до-ре-ми-до-ре-до!

Сидящая рядом Вера Новикова, альтистка, отложила свой инструмент в сторону и сказала соседке, продолжающей разыгрываться:

– Чтобы туда попасть, большие бабки нужны…

– Какие бабки? Откуда они у меня?! Ты только представь: полтора часа на работу, столько же с работы. А жить когда?! Мне обещал приятель помочь. В любом случае буду получать больше, чем здесь.

– Не хлебом единым… Такое дело стоить будет немерено. Ты бы не ерепенилась. Мужикам нужно поддакивать.

– Я всегда мужикам поддакиваю, только всё – мимо…

– Знаешь, как говорится: хочешь получать удовольствие от секса? Требуй деньги!

– Иди ты…

Эта Новикова была серой мышкой в оркестре. Невыразительная, несколько вульгарная, она готова была переспать с любым. Я никогда не понимала, что её связывало с альтистом Гавриловым?! К нему Новикова присматривалась давно. Он ей нравился: атлетически сложенный, русоволосый, с серыми глазами, он был неотразим. И играл как бог! Таких в оркестре было – по пальцам посчитать. И что особенно манило к нему Верку, это то, что он щедрый. Таких она обожала.

Не имея особых принципов, она как-то забеременела, но сама не могла понять, от кого и кому предъявлять претензии. Не смущаясь, говорила об этом, оправдываясь, что не может перед мужчинами устоять и сдаётся сразу же без предварительных условий! Сделала аборт, о чём, по её словам, не жалеет. Дура! Если бы я забеременела, ни за что на свете этого бы не сделала. Может быть, именно поэтому и сбежал мой Шурик!

На репетиции каденцию играл наш концертмейстер. Педант и нарцисс, он мастер. Конечно, раньше играл лучше. Тогда в его игре чувствовалась экспрессия, а сейчас какая-то усталость… Но кого время красит?!

После репетиции мы с Машей Сергеевой зашли в кафешку выпить кофе и съесть пирожное. Обеды себе в последнее время я не варю. Лень, да и фигуру нужно сохранять, а то в последнее время располнела как корова.

Я рассказала ей, что ухожу из филармонии. Маша чуть не подавилась.

– Ты что?! На кого ты нас оставляешь? В последнее время из оркестра ушло столько, что скоро будут приглашать студентов.

– И что? Придут новые мальчики. Может, найдёшь среди них достойного…

– О чём ты говоришь, подруга?! Где ты видела сегодня нормальных? Да и молоды они для меня. К тому же сплошные наркоманы и алкоголики! – воскликнула Маша.

– Ты права, сегодня рост наркомании беспокоит даже алкоголиков…

Потом Маша пошла по своим делам, а я вышла на Пушкинскую и медленно побрела по тенистой аллее, продолжая размышлять о своей идее.

Деревья шелестели листьями. Когда-то после концертов у филармонии меня встречал муж и мы с ним здесь гуляли. В чёрном звёздном небе плыла луна, расплескав холодный свет, освещая верхушки деревьев и рисуя длинные чёрные тени. Это был наш праздник, и я хотела, чтобы все об этом знали!

А когда небо становилось серым и в кроне деревьев просыпались птицы, мы шли домой…

– Я тебя люблю! – говорил мне Шурик…

– Говори ещё… Мне хочется это слышать снова и снова!

– Я люблю тебя! И всегда буду любить… Мы с тобой не будем расставаться!

Мы стояли в тени дерева и не хотели идти домой! Словно в первый раз, он брал меня за плечи, поворачивал к себе и целовал. А у меня от его поцелуев кружилась голова…

Когда это было?! Мне казалось, что в другой жизни.


Через неделю я пришла в фирму с задорным названием «Эх, прокачу!». Само название было несколько легкомысленным, и я полагала, что у руководителей фирмы хорошо развито чувство юмора.

– Вам к кому? – спросил мужчина, чем-то напоминающий Козлевича.

– Это фирма «Эх, прокачу!»?

– Она самая, и даже хуже… – ответил он, глядя на меня масляными глазами. – А скажите мне, барышня, как родная, что вас привело сюда в такую рань? До обеда начальство редко осчастливливает нас своим посещением, так что если вы к начальству, так его-таки нету совсем. Но, может быть, я смогу вам помочь?

– Если вы не начальство, то вряд ли, – сказала я и хотела уже выйти, когда этот «Козлевич» вдруг проговорил:

– Вы ещё не знаете Вайсмана! Вайсман всё умеет, всё может. Как говорил уважаемый Паниковский, он вас всех продаст и купит. И снова продаст, но уже дороже! Ша, вы можете мне ничего не говорить! Вам нужен Вовочка Сёмушкин. Так его уже нет! Он на линии…

Мне стало весело, и я уже иначе взглянула на этого Вайсмана. Неужели до сих пор где-то живут герои бессмертных романов Ильфа и Петрова?!

– Я хотела бы здесь работать, – сказала и увидела, как сначала физиономия этого чудака скривилась, как от кислого лимона, потом мохнатые брови его поползли на лоб, а глаза стали маленькими пуговками.

– Я позволю себе таки вас спросить, кем вы хотели бы работать и где прочитали, что нам требуются барышни вашего размера? У нас здесь мужской коллектив. Даже бухгалтер и уборщик мужчины. И кроме того, в «Эх, прокачу!» умеют не только катать, но и детей делать… Работать у нас – высокая честь для любого жителя этого города!

Он взглянул на меня и словно поперхнулся.

– Вы пижон, Вайсман! Да, да! Вы пижон, и я совсем не хочу вас обидеть. Просто хочу указать вам ваше место под солнцем.

Вайсман расплылся в улыбке. Во мне он увидел человека, который тоже любит и знает нетленные творения классиков.

– Наш человек! Это я сразу увидел. Заседание продолжается, господа присяжные заседатели! Так всё-таки, что вам от меня нужно?

– Мне нужен директор фирмы…

– Он перед вами, чтоб я так жил!

– Ну и… – я едва сдержалась, чтобы не выругаться.

– Не суетитесь под клиентом! Командовать парадом буду я! Итак, с чем вы к нам пожаловали и что вам нужно от бедного еврея из Одессы?

– Я хотела бы здесь поработать…

– Что б вы таки знали, вы первая женщина, которая хочет у нас работать! Разве, я вас спрашиваю, это не удивительно?! И в какчестве кого бы вы хотели здесь тратить свои молодые годы? – продолжал кривляться Вайсман. Видно было, что выйти из образа ему было нелегко.

– Водителем…

– Водителем?! – воскликнул он и вскочил со стула.

Это был маленький круглый человек лет шестидесяти с измятым лицом и тремя волосками на голове. Он всё время платком вытирал лысину и тяжело вздыхал.

– Обратитесь во всемирную лигу сексуальных реформ. Может, там помогут. Вы знаете, кто у нас работает? Народ голодный, горячий, темпераментный! А вы, конечно, красивая на лицо… Дети, конечно, цветы жизни, но, во-первых, им нужны горшки, которых у нас нет, а во-вторых, декретных мы не платим… – Он встретился со мной взглядом и, словно споткнулся, прервал свою тираду и спросил: – Вы кто?

– Маргарита Львовна Халина.

Он внимательно посмотрел на меня, потом вернулся к своему стулу, сел и спросил:

– Вы уверены, что не Лев Маргаритович? – Потом ещё раз взглянул на меня и вдруг расплылся в улыбке. – Видимо, мне давно нужно переквалифицироваться в управдомы! Чтобы я в вас не узнал первую скрипку, которая сидит на третьем пульте нашего симфонического оркестра, это значит, мне уже пора на покой! И что же такое произошло, что вы оставили блистательную карьеру музыканта Академического симфонического оркестра и собираетесь переквалифицироваться в управдомы… простите, в водители?! Мы, конечно, фирма хорошая, но должен признать, что у нас нет ни Давида Ойстраха, ни Владимира Спивакова… И хоть вы и видите перед собой старого осла, похожего на электрический самовар, но говорю я вам совершенно искренне.

– Ничто так не способствует утечке мозгов, как их промывание, – только и успела вставить я.

– Сумасшедший дом, поверьте старому Вайсману, настоящий сумасшедший дом, чтоб я так жил! Чтобы музыканты с консерваторским образованием катали по ямам Ростова пассажиров! Это что-нибудь особенного!

Потом он внимательно рассмотрел мои документы, водительское удостоверение, трудовую книжку, вызвал механика и коротко приказал:

– Коля, прошу нервных покинуть мой кабинет! Мы берём эту дамочку водителем в наш парк! Дашь ей «Шкоду» Михайлова. А шо такое?! Скажи ему, что у меня уже от его штучек беременна голова! И голый вассер со мной спорить! Так и скажи! Нет, ты так и скажи! Пусть знает, а то, как вам это нравится, он меня, на минуточку, взялся учить жизни! И предупреди, чтобы в первый же день не вздумал портить дамочке причёску. Так и до аварии недалеко! Пусть пару дней поездит.

Потом, почему-то с жалостью, взглянул на меня.

– Вы, шеф, не волнуйтесь, – успокоила я его. – Я пришла сюда работать, а не прохлаждаться. Не собираюсь никого соблазнять, ни вашего Игоря, ни пассажиров! А всем давать – поломается кровать!

– Ну, что вы, что вы! Вы совсем не об том даже подумали. Я понимаю, что вы не с ними, но вы и не против. Только я совсем о другом! Игорь, чтоб я так жил, очень даже достойный человек, кандидат, философ. Может так закрутить вам вашу головку, что и аварию можно сделать. А так он обходительный и ничего лишнего себе не позволит. – Потом, взглянув на механика и потирая почему-то руки, произнёс: – Посмотрим, так ли она хороша, как мне кажется.

Так я и стала таксовать.


Игорь Михайлов оказался высоким вихрастым мужчиной моего возраста. Он был трезв, и я без макияжа. Выслушав приказ шефа поездить со мною пару дней, взглянул на меня и молча пересел в кресло пассажира.

– Рита, – представилась я.

– Игорь, – равнодушно произнёс он.

– Так поедем, что ли?

– Командуйте…

Я взглянула на механика. Тот кивнул, и я села за руль, вставила ключ в замок зажигания…

Мы неспешно ездили по городу. Игорь молчал, безразлично рассматривая город.

– И чего ты молчишь? – спросила я. – Расскажи что-нибудь. Ты же у меня инструктор. Вот и инструктируй!

– Да вот всё думаю. Как-то обучал я одну мамзель вождению. Права она купила, а ездить не умела. Подъехала к перекрёстку. Красный горит, а она, не снижая скорости, продолжает жать на газ. «Ты что? – кричу. – Жми на тормоз! Чуть не поцеловались с автобусом». А мамзель оправдывается: «Вот мужчина! Не мог женщину пропустить!». С тех пор избегаю обучать женщин вождению.

– Меня обучать не нужно. Сама кого хочешь научу! Просто не  молчи как рыба! Говори что-нибудь. Расскажи о вашей «Эх, прокачу!».

Игорь взглянул на меня, вздохнул и грустно произнёс:

– Чего рассказывать? В жизни часто всё не так, как на самом деле. Вот ты села на «Шкоду» и сразу завелась. А когда я её ставил на учёт, получил номера, оформил документы, выхожу к машине, а там крутится мужик. Говорит: «Собираюсь такую себе купить. Дай прокатиться. Как она на ходу?». Я дал ему ключи, сел на место пассажира: «Попробуй!»

Он сел за руль, вставил ключи в замок зажигания, а завести машину не может! Мужик поднял капот, ходит вокруг, снова пробует завести, а она не заводится.

Смотрит на меня, будто я в чём-то виноват.

Я сел, завёл сполоборота.

Не знал тот мужик, что здесь, если включены габариты или открыт капот, машина не заводится… А ты – молоток! Завелась с первого раза. Честно признаюсь, я незаметно включил габариты, думал, потанцуешь для меня… Нет, ты молоток! Вот я и говорю: чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам…

– Хохмач-самоучка, – сказала я, но не обиделась. Что с него взять? Мужчина!

На Красноармейской подобрали парочку. Поехали на вокзал. Невольно подслушала разговор. Они обсуждали последние события, которые произошли в их институте.

– Прокурорская проверка установила нецелевое расходование бюджетных средств, хищение, поборы, злоупотребление властью, – сказал мужчина, радостно потирая руки.

– Всё, полинял наш Соркин, – согласилась женщина.

– Вряд ли… Выкрутится. Он скользкий, опытный, да и денег у него куры не клюют. Откупится.

Женщина откинулась на спинку сиденья, проговорила с явным удовольствием:

– Многие ему желали бы, чтобы он сел за свои художества, но я тебя прошу: не влезай! Мало ли?! А вдруг и сейчас, как это было уже много раз, он отделается лёгким испугом?! С него взяли подписку о невыезде, и теперь он ходит к следователю, как на работу…

– А вспомни, как он пришёл… – сказал мужчина. – С первых же дней стал ремонтировать и перестраивать свой кабинет. Пристроил комнату отдыха. Главного бухгалтера сменил. Прежняя его не устраивала.

– А зачем ему старуха? Да и свой человек на такой должности нужен!

– Вот и допрыгались…

Высадила пассажиров и взглянула на Игоря. Он сидел и безразлично смотрел на пьяного, направляющегося в нашу сторону. Я открыла окошко. Было жарко.

Алкаш бесцеремонно открыл дверцу и сел на заднее сидение, что-то бормоча.

– Вам куда? – спросила я.

– А тебе какое дело?! – удивился алкаш. – И где твои подушки безопасности?

– Так на заднем сиденье! Вон лежат!

Алкаш улыбнулся, бормоча:

– Это хорошо, командир…ша! Это хорошо!

Мы с ним всё же договорились, и я повезла его на Северный.

Несколько часов промчались как мгновение!

Пока ездила с инструктором, узнала очень много: ежедневно нужно в парк сдавать определённую сумму. Всё, что смогу заработать сверх этого, – моё! Бензин и мелкий ремонт тоже за мой счёт, поэтому, чтобы что-то оставалось, нужно крутиться. Но даже при этом зарабатывать я буду раза в три-четыре больше, чем в филармонии.

На второй день поняла, что плохо знаю город, в котором прожила всю жизнь. Достала подробную карту Ростова и стала её изучать.

Какими разными бывают пассажиры! Сколько интересного можно узнать, если только прислушиваться к их разговорам! Были такие, которые хотели на меня произвести впечатление, распускали хвост как павлины, шуршали зеленью. Впрочем, я не возражала. Я перешла на эту работу не только для того, чтобы работать, но и зарабатывать!

Когда каталась с Игорем, узнала, что он кандидат наук, философ. Мне стало как-то не по себе. Но к чести его – он вёл себя скромно и не хвастал регалиями.

– К сожалению, у нас сегодня так, – сказал он. – Так что, увидишь дворника, поинтересуйся, какой он окончил институт!

Через неделю я вполне освоилась и выходила на смену спокойно. Вскоре знакомые менты мне улыбались и отдавали честь, дамочки боялись садиться в мою «антилопу», а наши водилы наперебой предлагали помощь.

А родители мои волновались:

– Похудела, кожа и кости! – причитала мама. – Знаешь ли, что у водителей профессиональное заболевание – язва желудка!

– Я здорова!

– Здорова! – воскликнула мама. – Ты же всё время жалуешься: то у тебя голова разрывается, то руки ломит, то нервы шалят…

– Это хорошо, когда шалят только нервы!

Маму переспорить было трудно.

– Ешь всухомятку, без горячего… – продолжала она. – Ты всё куда-то торопишься, бежишь… Как будто нельзя остановиться, поесть, и беги себе дальше?!

Мама вышла на кухню и принесла большой китайский термос.

– Будешь заваривать себе кофе. Возьми. Пусть он у тебя будет, как запасное колесо…

– Возьми, если мама просит, – кивнул папа.

– Хорошо, – согласилась я, чтобы не огорчать родителей.

– Ты лучше расскажи, что в твоей филармонии делается?

– Слава Богу, уже не в моей. Что творится? Подробностей не знаю, но слышала, что директриса-психолог ввела в штат ещё несколько заместителей.

– Они размножаются простым делением, как амёбы?

– Не знаю. Может, как амёбы. Только жалко мне филармонию. Эти заместители поставят её на колени…

– Никто её не поставит на колени, потому что она давно уже лежит!

Папа понимал ситуацию хорошо и мог прогнозировать события, опираясь на свой опыт.