Соломон

Так уж повелось: всё, что было когда-то, нам кажется более разумным, привлекательным. То ли это тоска по молодости, то ли действительно было так.

– Старики говорят, что раньше, – произнёс Соломон Петрович, обращаясь к огромному рыжему коту по кличке Оська, – за пять копеек можно было пообедать! Да, да! А ты как думал? И чарку за пятак нальют, не то что сейчас… А как строили? На века! И люди были здоровее и чище!

«Мяу!» – ответил Оська и стал тереться о ногу хозяина.

А Соломон Петрович продолжал:

– Да что старики?! Всё изменилось! А какие люди были, не то что нынешнее племя! Какая чистота во дворах, порядок на улицах! И машин меньше, воздух чище. А сейчас – едут себе по тротуарам, как по дорогам! Нечем дышать!
«Мяу!» – поддакнул Оська, словно упрекая его за лишнюю болтливость.

– Таков закон жизни: прошлое, как правило, вспоминается нам прекрасным, потому что свойство нашей памяти – вспоминать только хорошее! Да и годы были не те! Так, видимо, устроен мир…

Соломон Петрович, благодарный Оське за понимание, погладил его, опуская ноги с кровати, стараясь в темноте нащупать шлёпанцы.

Слышно было, как его жена возилась с завтраком.

– Соломон! Подъём! Труба зовёт, – раздался из кухни её голос, и Соломон Петрович наконец, отбросив Оську, встал с постели и направился в ванную.


Соломон Петрович Сокол, шестидесятилетний мужчина с пышной седеющей шевелюрой и аккуратными усиками, много лет работал часовщиком и ювелиром. Его мастерская находилась напротив главного входа в городскую больницу на проспекте Кировском, и до неё было не менее получаса хода. Соломон Петрович не пользовался городским транспортом и шёл на работу пешком. Это, как он утверждал, ему заменяло утреннюю гимнастику. Да и куда торопиться? Он был индивидуальным предпринимателем, подчинённых у него не было, а первый посетитель откроет дверь его ларька не раньше десяти! К этому времени он успеет дойти.

Жизненная история Соломона Петровича была невесёлой. Родился он вскоре после войны в семье врача.

Отец его прошёл войну, служил в полевом подвижном госпитале, был награждён орденами и медалями. Вернувшись в Ростов, узнал, что его родителей расстреляли в Змиёвской балке, а дом, в котором они жили, полностью разрушен. Бывшему фронтовику дали комнату в коммунальной квартире. Вскоре он женился и у молодых родился сын. Пётр Григорьевич в Бога не верил, но, поддерживая традицию своего народа, на восьмой день после рождения сделал малышу в синагоге обрезание. А в пятьдесят втором его арестовали. Не прошло и полугода, как им сообщили, что врач, прошедший войну, внезапно умер от острой сердечной недостаточности. Так Соломон остался без отца.

Впрочем, ничего этого он не помнил да и помнить не мог – был слишком мал. Мама работала медсестрой и, как могла, воспитывала своего мальчика. Но непосредственно перед окончанием школы заболела и вскоре умерла. И остался Соломон один. На носу были выпускные экзамены и поступление в институт.

Из Одессы, взяв отпуск за свой счёт, приехала сестра отца Фрида Григорьевна, проработавшая на одесской станции скорой медицинской помощи всю жизнь. Она ухаживала за племянником, варила, стирала и… уговаривала переехать к ней в Одессу.

– Одесса, это, чтоб ты таки знал, не твой задрипанный Ростов! И, кроме того, там у тебя есть мы! А здесь кто у тебя есть? Ты же – один, и каждый-всякий тебя может обидеть! – говорила тётя Фрида, накладывая в его тарелку жареную картошку, основное блюдо того времени.

– Да ладно тебе! Никуда я из Ростова не уеду! Это  мой родной город.

– Ты, конечно, красивый на лицо, – продолжала тётушка, – но посмотри на себя в зеркало! Нет, ты таки посмотри на себя в зеркало! И что ты там увидишь, я тебя спрашиваю? Молчишь?! Ты увидишь жидовскую морду! И куда ты с такой мордой собираешься поступать?

– В медицинский… Ты же врач! Папа мой был врачом. Нужно поддерживать традицию!

Фрида Григорьевна всплеснула руками!

– В медицинский! Как вам это нравится?! Я ему говорю… – аргументы у неё исчерпались. – Ладно! Не поступишь, поедем в Одессу. В армию тебя не возьмут, слава Богу, ты, на минуточку, хромой! А в Одессе мы тебя женим… Не пропадёшь!

И так продолжалось всё время, пока Соломон готовился к вступительным экзаменам.

В институт, как и предсказывала тётушка, Соломон благополучно не поступил. Завалил первый же экзамен.

– Выше нос! – утешала тётушка Фрида. – Подумаешь! Ты не станешь врачом! Если хочешь знать, быть врачом ничего таки в этом хорошего нет. В Одессе мы тебе найдём достойное занятие! Они ещё пожалеют, что не приняли тебя в институт!

– Ни в какую Одессу я не поеду. Здесь найду чем заняться. Я Ростов люблю! – сопротивлялся Соломон. Ему уже надоело столь упорное стремление тётушки перетащить его в Одессу, хотелось самостоятельности.

– Ах, я щас умру от избытка чувств! Я тебя умоляю, он «любит Ростов!».

Но однажды, когда она засобиралась домой, вдруг сообщила, что договорилась с соседом и тот согласен взять Соломона в ученики. Правда, платить много не может, но ремеслу научит да и за парнишкой присмотрит.

Сосед тот, Ашот Хачатурович Манукян, жил в небольшом домике в глубине их двора. Домик был не то саманный, не то глинонабивной. Покосившиеся стены, маленькие окошки, крыша, покрытая толем. Жил он с женой. Единственный сын погиб в последние дни войны. С тех пор в их доме не слышно было смеха.

По специальности Ашот Хачатурович был часовщиком, имел свой ларёк по ремонту часов, разрешение на который получил, как инвалид войны. Стоял этот ларёк прямо напротив городской больницы на Кировском.

Так с осени 1968 года Соломон и стал ходить со старым часовщиком на работу. Он был спокойным парнем, уважительно относился к Ашоту Хачатуровичу, называл его не иначе как дядя Ашот. Через некоторое время он уже мог разобрать и собрать часы, заменить детали. Кроме этого дядя Ашот был неплохим ювелиром, мог растянуть тесное колечко, сделать перстень или кулон. Работы с золотом властями не поощрялись, поэтому делал он их дома.

А скоро Соломон мог уже подменять хозяина.

За многие годы старый часовщик так привык к Соломону, что часто, отвечая на вопрос, кто этот парень, отвечал:

– Племянник! Не видишь, что ли, а?! На жену похож!

Соломон не возражал. И действительно, за эти годы он привык к дяде Ашоту и тёте Ануш, считал их родственниками и как мог помогал старикам.

Однажды, дело было летом в 1975 году, на стройке у знакомого прораба купил шифер и покрыл крышу домишки дяди Ашота. Нужно ли говорить, как был растроган старый часовщик!

После того как был забит последний гвоздь и Соломон слез с крыши, Ашот Хачатурович вытащил из сарая давно не используемый мангал и сказал:

– Сегодня шашлык жарить будем! Давно не делал… повода не было. Спасибо тебе, сынок!

– Были бы деньги, можно было бы укрепить фундамент…

– Да какой здесь фундамент?!

– И стены кирпичом обложить! Окна новые поставить!

В этот момент и произнёс Ашот Хачатурович ту фразу, которая во многом изменила жизнь Соломона:

– А ты переезжай к нам! Всё равно целыми днями здесь пропадаешь. Занимай две крайние комнаты, и будем жить вместе! Детей у нас нет, некому оставлять добро, которое нажил. Да и какое это добро?! Рухлядь. А я тебя пропишу… так что не волнуйся. Свою комнату разменяешь на какую-нибудь развалюху и получишь доплату. На эти деньги можно будет и домик наш отремонтировать.

Так Соломон и стал жить у Ашота Хачатуровича.

Всё сделали, как и предлагал старый часовщик: отремонтировали дом, обложили его кирпичом, вставили новые оконные рамы, привели в порядок двор. А вскоре Соломон привёл на смотрины Беллу. Она была на пять лет младше Соломона, училась на бухгалтерских курсах и уже работала в бухгалтерии строительного треста.

И дядя Ашот, и тётушка Ануш одобрили выбор Соломона.

Белла приехала в Ростов из Донецка, где проживали её родители. Хотела поступить в институт народного хозяйства, но не прошла по конкурсу и, чтобы не возвращаться в Донецк, поступила на двухгодичные бухгалтерские курсы. Через год устроилась бухгалтером в строительный трест. Бухгалтерия здесь была большой, и было у кого учиться. Девушкой она была неизбалованной, уважительной, и очень скоро все жильцы этого дома стали жить одной семьёй. А через год Белла забеременела и все с нетерпеньем ожидали рождения малыша… Но случился выкидыш. После этого Белла не могла забеременеть.

Шли годы. Соломон освоил все премудрости ремесла Ашота Хачатуровича, и всё было бы хорошо, но в 1985 году внезапно умерла тётушка Ануш.

Нужно ли говорить, как переживал старый часовщик. После смерти жены резко похудел, осунулся.

Как-то за ужином он, в который уже раз, завёл разговор, что чувствует себя одиноким и не ожидал, что у него будет такая старость.

Соломон старался во всём угождать старику, но тот продолжал просить взять из детского дома ребёнка.

– Если так случилось, – говорил он, – что Бог не дал мне радости увидеть внука, возьмите ребёнка, лучше девочку. На работу мне ходить уже трудно, а за малышкой я бы вполне мог присмотреть…

Белла слушала дядюшку Ашота, низко склонив голову. Она считала себя виноватой, что тогда не смогла сохранить беременность.

И вот однажды Соломон на руках принёс трёхлетнюю девочку. Сколько было радости, сколько шума в том небольшом домике в Нахичевани.

Девочку звали Катей. Светленькая, с большими грустными глазками, она никак не могла привыкнуть, что это её новая семья. Но первым, к кому она протянула свои ручки, был Ашот Хачатурович. Старый часовщик расплакался от нахлынувших на него чувств.

– Деда! – сказала девочка и схватила его за большой мясистый нос.

Ашот Хачатурович был счастлив. Целыми днями возился с девочкой. Правда, и Белла в связи с тем, что стала неожиданно матерью, теперь редко задерживалась на работе.

– Увольняйся! Дяде Ашоту нелегко, а Кате мама нужна, – говорил жене Соломон. – Что толку, что ты считаешь чужие деньги? Я обеспечу вас, а ты у нас единственная женщина: и сварить, и постирать, и убрать нужно…

– Теперь не единственная! Ты о Катюше забыл! – отшучивалась Белла.

Уйти с работы она не решилась, но стала водить дочь в детский садик.

К этому времени Ашот Хачатурович стал часто болеть. Доктора нашли у него множество болезней. Инвалид войны имел право раз в год бесплатно ездить в санаторий, но никогда этим правом не пользовался. Работал. Без работы не представлял себе жизни. И вдруг однажды утром не смог встать. Парализовало левую половину тела…

Соломон вызвал скорую помощь, и больного положили в госпиталь инвалидов войны. Там диагностировали инсульт.

Сознание старика было ясным.

Пролежал в госпитале Ашот Хачатурович почти три месяца, и его выписали для амбулаторного лечения.

Белла уволилась с работы, и теперь к её домашним заботам прибавилась ещё одна: она ухаживала за стариком.

Однажды Ашот Хачатурович позвал к себе Соломона и попросил вызвать нотариуса. Через день пришёл полный мужчина в кожанке и норковой шапке. Он поговорил с Ашотом Хачатуровичем и оформил дарственную его имущества на Соломона.

– Вы давно стали моей семьёй. Если бы не вы, не знаю, что бы со мною было…

– Не стоит об этом… – уходил от таких разговоров Соломон.

– Нет, ты послушай… Я чувствую, мне недолго осталось коптить небо… Да я и не боюсь смерти. Настаёт время, когда человек уже не боится смерти…

– Не торопитесь!

– Я и не тороплюсь. Но вот что хочу тебе сказать. У меня есть небольшие сбережения… Нет-нет, я не граф Монте-Кристо и сбережения мои очень скромные, но достаточные, чтобы вы смогли меня достойно похоронить возле моей Ануш. Думаю, что-то останется и Катюше. Рад, что дожил до внучки… Я так мечтал об этом…

Он сказал Соломону, где находится его сберегательная книжка.

Поздней осенью 1990 года, когда низкие ноябрьские облака, гонимые холодным ветром, неслись куда-то на восток, а с неба срывались крупные капли дождя, у себя в постели тихо умер прекрасный мастер своего дела и замечательный человек Ашот Хачатурович Манукян.

Маленькую Катю увели к соседям, а ветерана войны, совершенно неожиданно для Соломона, пришло проводить в последний путь очень много людей. Вот так: жил человек тихо, незаметно, а людей на его похороны пришло много. Заслужил!

Похоронили его, как и завещал Ашот Хачатурович, рядом с женой. Через год рухнул Советский Союз, а с ним обесценились и сбережения ветерана, но как только наступила весна и земля подсохла от снега, Соломон поставил гранитный памятник на могилу своих вторых родителей.

С тех пор прошло много лет, но ничего не изменилось в жизни Соломона. Правда, когда Катя вышла замуж и уехала с мужем-военным в Приволжский округ, в доме стало совсем тихо…


Завтракали Соломон и Белла, как правило, всегда в одно и то же время. Потом он надевал плащ, брал зонт, старенький саквояж и шёл на работу. В последнее время его больная нога всё чаще давала о себе знать, и он брал в дорогу палку, к которой привык, как к непременному атрибуту своей экипировки.

Тот осенний день не предвещал ничего плохого. Соломон, не торопясь, шёл по улице, разглядывая изменения, произошедшие в последнее время. Новые дома тянулись к небу, шуршали шинами иностранные машины, люди торопились по своим делам.

Подходя к своему ларьку, подумал, что нужно бы обновить надпись, а то уж очень поблёкла краска на вывеске.

Открыл замок, привычно снял плащ, поставил в холодильник свёрток с обедом, который ему приготовила жена, надел рабочий халат, фартук и сел к верстаку. Нужно было поставить пружину в большие напольные часы. Знакомый хирург этой больницы, анекдотист и алкаш, большой любитель таких часов, был его постоянным клиентом. Обещал сегодня зайти.

Через несколько минут в ларёк зашёл рубщик мяса из соседнего магазина.

– Петрович! Мне нужно сменить батарейку, – сказал он. – Остановились не вовремя. Привык им доверять, смотрю: половина седьмого. Иду не торопясь. Пришёл, а на меня хозяйка набросилась. Я ей часы показываю, а она пальцем у виска крутит. Гляжу, а они и вправду снова показывают половину седьмого! Села батарейка, будь она неладна!

Соломон взял часы, открыл крышку, сменил батарейку.

– Скоро им кранты. Контакты нужно менять. Держи. Готово. Походят ещё.

– Спасибо, Петрович. А я тебе килограмм мяса принёс. Знаю, что ты свинину не ешь, вот говядину и принёс…

– Спасибо…

– Эта говядина настоящая…

– Что значит, «настоящая»? У вас бывает и не настоящая?

– Ты меня не понял! Бывает, привозят из холодильника, а это какой-то чудак свою тёлку забил. Ветеринар проверил и разрешил принять.

– На рынке он бы больше получил, – сказал Соломон, пряча мясо в холодильник.

– Больше, – кивнул мясник, – только, видать, времени у него нет… Ну, спасибо тебе, Петрович, ещё раз. Я пошёл, а то моя отпустила на десять минут. Стерва, я тебе скажу, каких свет не видел. Но баба красивая. Только на меня и не смотрит. Есть у неё другой пахарь… Ну, пойду… Будь!

Дверь ларька закрылась, и Соломон, наконец, мог заняться часами доктора. Обычно он приходил к обеду и сидел здесь долго, обсуждал с ним мировые проблемы, рассказывал о том, что происходит в больнице. Соломон удивлялся: что это за работа, когда он мог часами здесь сидеть? Или ему нечего делать? А говорит складно… И то не так, и это, а сам не знает, куда себя деть!

Впрочем, он не был против. С хирургом у них были приятельские отношения.

Дверь ларька звякнула колокольчиком, и вошли сразу двое: парень в чёрных очках и девушка.

– Вы не могли бы растянуть? – спросила девушка, протягивая мастеру небольшое золотое колечко.

Соломон покрутил колечко в руках, прикидывая, сможет ли выполнить заказ, потом посмотрел на пальцы девушки и произнёс:

– Оставляйте…

– Мне нужно к субботе… В воскресенье у меня свадьба…

– Свадьба? Ну, что ж, я вас поздравляю… Приходите в пятницу.

Соломон положил колечко на стол и взглянул на парня, но девушка не уходила.

– Простите, но сколько это будет стоить? – спросила она, стесняясь, что ей приходится считать каждую копейку.

Соломон взглянул на девушку, и лицо его расплылось в улыбке:

– Ничего не будет стоить! Это будет моим подарком! Приходите в пятницу, – повторил он.

Девушка засмущалась, тихо произнесла:

– Спасибо…

Верстак мастера отделяло от посетителей стекло. Как только девушка вышла из ларька, к окошку подошёл парень и протянул часы.

Соломон взглянул на него и узнал в нём постоянного клиента. Он уже не раз приносил ему на ремонт часы. Понимая, что они  краденые, Соломон хотел было отказаться, но парень настаивал, показал паспорт, утверждая, что он работает менеджером в часовом магазине и к ним приходит иногда брак…

Соломон, конечно, не поверил. Часы были старые, служившие уже не один год. Связываться с местным жульём у него желания не было. Он не скупал краденое, а лишь ремонтировал его. И всё равно на душе было неспокойно.

Соломон молча взял часы, посмотрел, открыл крышку. Потом то же самое проделал со вторыми часами.

Парень молча ждал решения мастера.

– Да! И ремешки новые… фильдеперсовые… – добавил парень.

Соломон кивнул.

– Сколько? – коротко спросил тот.

– На вкус и цвет фломастеры разные... – буркнул Соломон, о чём-то думая. – Полторы за всё… Здесь предстоит много возни…

Парень молча положил полторы тысячи на столик, бросив:

– Завтра во второй половине зайду…

И, не прощаясь, вышел.

Соломон не любил таких посетителей, но часто повторял: «среди волков жить – по-волчьи выть!».

Он сел к верстаку и стал возиться с часами, а в голове крутились одни и те же мысли, которые в последнее время не давали ему покоя. Работы становилось всё меньше и меньше. Соломон понимал, что его ремесло чахнет и постепенно умирает. То же самое происходит с ремеслом сапожника, портного. Кто теперь шьёт себе костюм? Все покупают готовые в магазинах. Изменилась жизнь. Теперь всё к твоим услугам! Туфли? Пожалуйста! Чёрный низ и белый верх? Пожалуйста! Белый низ и чёрный верх? Будьте любезны!

Ремесленничество умирает… А ведь владеть ремеслом всегда, во все времена, было почётно.

Размышления Соломона прервал колокольчик на дверях.

– Привет, братуха!

– Здравствуй, Гвоздь, здравствуй!

Пришёл бандит, который в далёкие девяностые «крышевал» ларёк Соломона. Но времена изменились. И в том необходимость исчезла, но Гвоздь изредка навещал старого часовщика. Говорил он на своём языке, и понять его было непросто, но Соломон привык.

– Никак не допру, Петрович, когда ты дрыхнешь? Хрен тебя знает! Когда не прохожу – ты всегда в своей будке колдуешь.

– Говори, чего пришёл, а то у меня много дел, – прервал его Соломон.

– Ты напрасно так! И я мог стать мэном, на зоне общеобразовалку закончил и ксиву получил! Но время берёт своё, стал барахлить движок.

– Вот и говори дело…

Соломон спокойно общался с этим Гвоздём. Он был у городских бандитов «в авторитете».

– Вот рыжьё… – Гвоздь достал из кармана два перстня. – Хочу один полновесный. И чтоб череп на нём, а глаза красные… Сделай, не обижу!

Соломон взял золото, прикинул, какого размера нужно будет делать перстень, и кивнул.

– Приходи на следующей неделе в среду…

Гвоздь удивился, что Соломон сегодня уж очень неразговорчив, но ничего не сказал, кивнул:

– Будь!

И вышел, а Соломон снова принялся за часы, принесённые тем парнем.

В два часа дня он обычно запирал ларёк на обед. В это время посетителей не принимал. Вывешивал табличку: «Обеденный перерыв». Исключение составлял Михаил Стрельцов, хирург из больницы. Именно он и постучал в дверь. Его стук мастер знал и открыл дверь.

– Вовремя! Садись, обедать будем, – сказал Соломон, прекрасно зная, что Михаил обычно ел только своё. Приносил бутылку водки и закусывал чем придётся. Это был его обед.

– Аппетита нет. Но обедать же нужно! – сказал Михаил, вешая куртку на вешалку. Потом открыл бутылку налил полстакана водки.

– Тебе не предлагаю. Знаю, что не пьёшь. Будь здоров! Эх, жизнь моя – жестянка...

Михаил выпил и неспешно стал разворачивать свёрток с пирожками.

– Ты чего сегодня как не в своей тарелке? Что случилось? Опять с Верочкой поссорился? – поинтересовался Соломон.

– У нас холодная война уже месяц. Разве это дело, что баба в сексе любит больше всего шопинг?! Впрочем, чего это я тебе говорю? Ты, видно, давно забыл, как это делается!

Михаил снова плеснул водку в стакан и выпил.

– С чего ты взял? – удивился Соломон.

– Знаю. В молодости желания есть, а возможности нет, а в старости возможности есть, а желания нет.

– Да что случилось? Или запросила слишком много?

– Да нет… У баб аппетиты растут не по дням, а по часам. А Верка, она просто шлюха! Ты же часовой мастер. Не можешь сделать так, чтобы её аппетиты остановились, как эти мои часы?

– Не понял. А ты разве этого не знал?

– Просто обидно до соплей…

– Миша, сколько тебе? По-моему, не так давно отмечали пятидесятилетие. Не мальчик давно. Только пессимисты говорят о своих женщинах, что они шлюхи!

– А оптимисты?

– Они на это надеются!

– Да пошёл ты, Соломон, знаешь куда?

– Не могу… У меня рабочий день до шести. Ты же, Мишенька, запомни: человек, порочащий других, порочен сам!

– Знаю… и не отрицаю. Порочен… Но я привык к ней.

– Так что случилось-то?

– Увлеклась другим. Говорит, более перспективен. Вдовец. Может и в жёны взять…

Соломон закончил обедать и налил себе из термоса чай.

– Что ж, причина вполне уважительная. Ты сам понимать должен. Баба замуж хочет. Ты же на ней жениться не можешь. У нас ещё многожёнство не разрешено…

– Я – раб своей семьи. Какое многожёнство?!

– Выдавливай из себя раба! Нечего тебе грешить и каяться. В конце концов ты же жену не обижаешь…

– При чём здесь жена? Это моя личная жизнь! К тому же, если выдавливать из себя раба по капле в день, век свободы не видать!.. – Михаил допил водку и отставил бутылку в сторону. – Спрячь подальше, а то – настроение такое, что могу прикончить, а мне ещё двух больных перевязать.

Соломон взял бутылку и поставил её в холодильник.

– Были же времена! – продолжал Михаил, доставая из кармана сигареты.

Обычно Соломон никому курить здесь не разрешал. Исключение делал для Михаила. Когда-то тот спас ему жизнь, удалил жёлчный пузырь. С тех пор Соломон разрешал ему многое, чего не разрешал никому.

– У твоего царственного предка, – продолжал Михаил, – сколько жён было? А ещё ведь и наложницы!

– Так то ж были его жёны! Тогда иудеям разрешалось многожёнство. Зачем ему нужны были чужие бабы?

– Брось пудрить мне мозги! Я Библию читал! А твой царь Давид не соблазнил Вирсавию, жену своего полководца?

– Что было, то было, – вынужден был признать Соломон. – Кстати, в тысяча девятьсот девяносто девятом  году у иудеев истёк срок запрета на многожёнство.

– Как так? Что за запрет?

– Точно не знаю, но слышал, что такой запрет был дан на тысячу лет и в тысяча девятьсот девяносто девятом  году срок этот истёк!

– Так чего же ты ждёшь? Женись на молодухе! Слабо?!

– Да нет… – смутился Соломон. – Мне моей Беллы хватает…

– Не пойму я тебя, Соломон! Вроде бы мудрый ты мужик, а, прости меня, дурак!

Соломон не обиделся. Он привык к таким выражениям хирурга, особенно после того, как тот выпьет водки. Сказал задумчиво:

– Счастье не в том, чтобы захапать себе ещё кусок, ещё одну бабу, вторую машину, дворец в Лондоне, яхту с вертолётом на борту… Счастье не тогда, когда отнимаешь, а тогда, когда отдаёшь!

– Понятно, – сказал Михаил и встал. – Исусик! Так что с моими часами? – Он посмотрел на вскрытый лаком корпус напольных часов, на лежащие в стороне отполированные маятник и гири. – Скоро будут готовы?

– Постараюсь сегодня сделать…

– Дел много?

– Да нет… Какие дела? Так… Хиреет ремесленничество. Кому мы нужны?

– Это ты брось! Недавно слышал притчу про царя, который сватался к красавице, но та сказала, что «царь – не профессия!» и пока он не овладеет каким-нибудь ремеслом, замуж за него не выйдет. Дурой была баба, но царь пошёл учиться и научился ткать ковры. Уж очень ему её хотелось. Преподнёс ей собственноручно сотканный ковёр. Потом и свадьба была, и стала та баба царицей. Но так случилось, что царя захватили в плен на войне, которую он вёл с соседями. Там он соткал коврик, на котором написал на своём языке, где находится, и предложил пленившим его людям, чтобы они продали этот коврик царице, утверждая, что она обязательно купит его и даст хорошую цену. Царица купила, прочла мужнюю записку и направила войска туда, где томился в неволе царь. Освободила его… Вот, значит, пригодилось его ремесло! А ты говоришь, ремесленничество умирает. Оно бессмертно!

Рассказав притчу, Михаил надел куртку и вышел.

Скоро закончился перерыв и Соломон открыл дверь своего ларька.

Посетителей не было, и он взялся за напольные часы: прикрепил маятник, привесил гири, установил точное время, и… в ларьке раздался звон.

«Всё готово, – подумал Соломон. – Пусть забирает… Правда, будет их мне не хватать. Привык...».

За час до конца рабочего дня пришёл чиновник районной администрации. Постоял, не решаясь начать разговор. В последнее время в городе усилилась борьба с взятками, но столько лет он собирал дань, что так просто отказаться от этого не мог. Ждал, чтобы разговор начал мастер, но тот упорно молчал.

– Грязно у вас здесь вокруг ларька, – начал чиновник, невысокий полный мужчина в модной синей куртке. – Нужно будет написать акт, чтобы вас вызвали на районную административную комиссию. Что за свинюшник вы здесь развели?

Соломон понимал, что толстяку нужно было хоть к чему-нибудь придраться. За полчаса до этого он подмёл территорию вокруг ларька, и грязно быть не могло.

А чиновник продолжал:

– Знаете будку сапожника, что стоит за углом? Принято решение её снести. Вы этого хотите?

Соломон достал из ящика стола конверт, давно приготовленный для чиновника, и молча положил его на верстак.

Чиновник так же молча взял конверт и спрятал в карман куртки.

– Ладно… Я, пожалуй, пойду. А вы всё-таки приберитесь, приберитесь! Завтра объезд района. Нужны вам неприятности?

Чиновник вышел, не попрощавшись, так и не услышав ни единого слова от мастера.

Соломон проводил его грустным взглядом, вздохнул, снял халат, фартук, надел плащ и, закрыв ларёк, медленно направился в сторону дома. Ещё один день прошёл…

Он шёл и думал о чем-то своём. Мрачное настроение в последнее время – не редкость. Вдруг стал накрапывать дождик, и Соломон открыл зонт, который осенью всегда носил с собой. Ему хотелось поскорее очутиться в тёплом доме, закутаться в мягкий плед. И чтобы Белла налила ему горячего чаю с лимоном. Он обожал пить чай с лимоном, когда за окном дождь.