Иосиф

Первый день зимы 1953 года был холодным и пасмурным. Ветер подметал улицы от недавно выпавшего снега, гнал на восток тёмные тучи. Мороз рисовал на окнах замысловатые узоры. Люди куда-то спешили, стараясь поскорее оказаться в укрытии. А в шестиместной палате хирургического отделения Центральной городской больницы было тепло и весело. В воскресенье тётя Даша-санитарка целый день нарезала длинные газетные полоски, смазывала их клейстером, сделанным из муки, и заклеивала все щели двух огромных оконных рам. Теперь не дуло и можно было не кутаться в старые байковые больничные халаты.

Михаил, мускулистый парень с изуродованным ожогами лицом, лежал на кровати в ожидании укола. Он с 1943 года участвовал в Отечественной войне, дважды был ранен, горел в танке, награждён орденами Славы, Красной Звезды и Отечественной войны, многими медалями. Сейчас лечился от обострения остеомиелита левой голени и готовился к выписке. Черноволосый, с большим орлиным носом и карими глазами, он был всем доволен: и тем, что остался жив в этой страшной войне, что молод и у него всё впереди, что скоро выписывается.

В палату, неся лоток со шприцами, вошла Верочка и, направляясь к Михаилу, сказала:

– Давыдов! Пенициллин!

Михаил послушно лёг на кровать и опустил пижамные штаны. Он привык. Вот уже десять дней днём и ночью через каждые три часа ему вводили пенициллин, давали пить белый стрептоцид, регулярно делали перевязки.

– Готов!

По выражению его лица трудно было разобрать, как он реагирует на укол – всю левую щёку уродовал большой рубец после ожога и создавалось впечатление, что он всегда улыбается.

– Через час придёшь на перевязку, – сказала Верочка и подошла к другому больному. – Новиков, на позицию!

Всё было как всегда. Только по непонятным законам природы именно сегодня Михаил взглянул на Верочку другими глазами. Она была его ровесницей, спокойной, доброжелательной, внимательной. Но он вдруг почувствовал, что девушка относится к нему не так, как к другим, и это было очень приятным открытием.

Когда он шёл в перевязочную, сердце стучало по-особому, отбивая ритм Егерского марша.

В перевязочной была только Вера. Она стояла у столика и даже не посмотрела на вошедшего Михаила.

– Садись… Как нога? – произнесла она, продолжая что-то готовить к перевязке.

– Всё нормально. Температура уже три дня нормальная… И отделяемого нет.

– Значит, скоро выпишут, – почему-то грустно сказала Вера.

– Выпишут, – эхом произнёс Михаил. – И я к тебе приду, и мы вместе пойдём куда-нибудь… Хотя бы в кино.

– Все вы так говорите.

Вера повернулась к нему и стала снимать повязку.

– Не знаю, как все, а у меня самые серьёзные намерения! Тем более что недавно я получил однокомнатную квартиру в новом пятиэтажном доме. Тебе и на работу недалеко будет ходить!

Вера с удивлением взглянула на Михаила и рассмеялась.

– Это же тебе квартиру дали! При чём здесь я?

– Так мы же вместе будем жить, – серьёзно произнёс Михаил. – Ты же будешь моей женой!

Вера продолжала улыбаться, но её вдруг захлестнула нежность. Как же это здорово, когда исполняются твои самые тайные мечты!

Она давно приметила Михаила, но сдерживала себя. Обратила внимание, что к нему никто не приходит, и это натолкнуло её на мысль, что он может быть не женат. Хотя: двадцать восемь лет, и до сих пор не женат при таком дефиците мужчин! Вера не могла себе этого представить.

– Все вы так говорите, – произнесла она, продолжая перевязку.

Выделений из раны не было. Положила стрептоцидовую мазь на салфетку и перевязала голень.

– А я ведь серьёзно, – тихо сказал Михаил. – Завтра меня выписывают, а послезавтра, как раз будет воскресенье, вечером зайду за тобой и мы пойдём… в кино.

– Ладно, Миша… Пойдём с тобой в кино, – почему-то грустно сказала Верочка, опуская руки. – А теперь пригласи ко мне Петровского.

Михаил хотел было прикоснуться к девушке, но понял, что сейчас делать этого не нужно, вышел из перевязочной и направился в палату. Нога уже не болела, и он лишь слегка прихрамывал.


Откуда Михаил узнал адрес Веры, непонятно, может, проследил за ней, когда она возвращалась с работы, но в воскресенье в шесть вечера он позвонил в её дверь.

– Миша? – удивилась девушка, пропуская его в дом. Вера жила с отцом в небольшом покосившимся от времени флигеле.

– Мы же договорились, – сказал Михаил. – Я уже и билеты в кино взял.

– И напрасно. Не могу я сегодня. Папаня заболел. Давай лучше дома посидим. Я тебя чаем напою. У меня и варенье вишнёвое есть! Летом сварила.

Разговор происходил в прихожей. Михаил снял пальто и шапку, остановился в нерешительности, снимать ли сапоги, но Вера сказала:

– Сапоги снимать не нужно. Отряхни от снега и проходи. Я тебя с папаней познакомлю.

Михаил открыл дверь и оказался в большой комнате. Яркая лампа под зелёным абажуром разливала мягкий свет. За небольшим круглым столом в центре комнаты сидел рослый седой мужчина в толстом свитере с перевязанным шарфом горлом. Лицо его было обветрено и испещрено морщинами.

– Чего стоишь, служивый? – спросил он. – Проходи, присаживайся… Вижу, и тебе досталось?

– Досталось немного…

– Как звать-то тебя?

– Михаил. Михаил Борисович Давыдов, старший сержант, служил в танковых войсках.

– Рад знакомству. Григорий Матвеевич Волгин. Капитан. Пехота. Где воевал?

– Воронежский фронт, Тринадцатая армия генерала Пухова.

– Так мы с тобой, браток, где-то рядом были. Я в матушке пехоте, в Семидесятой армии. Ты с какого года на войне? Уж слишком молод…

– С сорок третьего. После учебки водителем в танке так и прополз до Потсдама. А в июле, значит, мы под Курском с вами были рядом.

Глаза у Григория Матвеевича потеплели, и, откашлявшись, он сказал дочери:

– Чего стоишь? Накрывай на стол. Ставь чайник. Будем чай пить. – Потом, вглядываясь в Михаила, спросил: – Ты чей будешь? Родители где работают?

Михаил склонил голову, тихо произнёс:

– Нет у меня никого. Всех, сволочи, убили… здесь, недалеко, в Змиёвской балке.

Григорий Матвеевич замолчал, внимательно вглядываясь в Михаила.

– Ты – еврей, что ли? Вроде не похож.

Михаил ощетинился.

– Зато все евреи на меня похожи. Быть больше евреем, чем я, нельзя. Я больше еврей, чем те, кто соблюдают все обряды… Не подхожу?

Он готов был встать и уйти, но его осадил голос Григория Матвеевича.

– Дурак ты, парень, вот что я тебе скажу. Недаром говорят, что евреи – инвалиды пятой графы! Чего ершишься? Если хочешь знать, моя мать, которая жила в станице на Кубани, всю войну, рискуя жизнью, прятала еврейскую семью…

В комнату Вера внесла электрический самовар, стала расставлять чашки. На центр стола поставила баночку вишнёвого варенья.

– Хватит вам о своих подвигах говорить. Давайте лучше чай пить. Правда, к чаю ничего испечь не успела… – Потом, наливая чай отцу, добавила: – Тебе горячее больше пить нужно. Ещё зима не началась, а ты уже раскашлялся.

Григорий Матвеевич кивнул.

– Смотри, какое дело. Всю войну на пузе прополз, летом и зимой, в дождь и холод в окопах, в землянках… И никакая зараза меня не брала. А здесь, чуть подуло, и кашляю, как иерихонская труба! А тебе скажу так: какая разница, какая у тебя национальность? У всякого народа есть хорошие и плохие люди. Со мной служил старший лейтенант Биренбойм Яков Абрамович. Вот, я тебе скажу, был человек. Человечище! При форсировании Днепра героя получил. А ты где потом воевал?

– Под Белгородом наш танк подбили. Горел. Наши выручили. Валялся в госпиталях. Потом получил назначение на Центральный фронт. А в Германии второй раз горел. Но мы успели вылезти. Фрицы из автоматов нас обстреляли. Там меня в ногу и ранило. Снова валялся в госпиталях… Ничего особенного. Слава Богу, жив остался. А сколько народу погибло! Друга своего потерял. На руках у меня умер. Я стараюсь не вспоминать, а то даже неловко как-то: они в земле лежат, а я вот чаи распиваю…

– Ну, ты это брось! Воевали-то мы, чтобы жить! Чтобы жизнь продолжалась! Вот ты сейчас упомянул Бога. Это хорошо! У наших народов один Бог.

– Один, один… Вы пейте чай,  – прервала отца Вера. – А может, принести что-нибудь покрепче?

– Нет, я не буду, – откликнулся Михаил. – Дал зарок, если останусь живой, после войны ни капли спиртного пить не буду. Там я уже свою порцию выпил…

– А я, пожалуй, выпью… – Григорий Матвеевич достал из буфета бутылку и налил себе. Поднял гранёный стакан, наполовину наполненный водкой, посмотрел на дочь, потом на Михаила и, откашлявшись, произнёс: – За вас, ребята! Будьте счастливы…

Потом пили чай, хрустели сухариками, нахваливали мастерство Веры, её варенье.

После чая, когда Вера убрала со стола, Григорий Матвеевич вдруг спросил:

– Михаил, а просвети ты меня, тёмного человека. Чего это евреи по субботам ничего делать не имеют права? Даже ездить на трамвае, на подводе. Я уже не говорю о том, что нельзя есть свинину. Говорят, даже свет включать нельзя. Что, так и сидят в темноте? Мать рассказывала, что, когда прятала ту семью, дед в субботу ничего не делал, только молился. Голодуха, а он соблюдал свои законы. Маманя говорила, что работящим был тот дед, много помог ей по хозяйству, а в субботу ни-ни… Что за правила такие, и зачем они? Изменилось время, война идёт, а он свои законы дурацкие соблюдает…

– Ну, зачем же так: «дурацкие»!? Религиозные законы. Я в Бога не верю, но уважаю людей, которые верят и не боятся в этом признаться. А мало ли дурацкого в вашей религии?

– Да я не силён в религии. Мне как-то безразлично, есть Бог или его нет. Он мне мало помогал. Недавно похоронил жену. Молодая ещё была. Ей бы жить и жить, а она ушла от нас. Разве это справедливо?

– Но миллионы людей верят в Бога и соблюдают заповеди всякие, которые современному человеку могут казаться глупыми. Не стоит их осуждать…

– Согласен… Ты прав. Но вы, братцы, меня простите. Устал я что-то. Пошли бы вы, что ли, погуляли. Хоть на дворе и не очень уютно, но в ваши годы погода меня не останавливала.

Михаил был благодарен Григорию Матвеевичу. Ему давно хотелось прекратить этот затянувшийся разговор. Он вопросительно взглянул на Веру. Та кивнула, и они оделись и вышли на улицу.

Белый снег скрипел под ногами. Ветер стих, и в окнах домов горели огни. Улица была безлюдной, и только по дороге изредка осторожно, крадучись, проезжали машины.

Михаил положил на плечи Веры руки, повернул её к себе и нежно поцеловал. Девушка ответила на поцелуй. Тогда Михаил прижал её к себе и стал страстно целовать, бормоча какие-то слова.

– Я так ждал этого… в отделении, мечтал…

– И я тебя сразу заприметила… Ты мне сразу показался…

Потом они пошли в сторону центра и говорили, говорили, и всё было им интересно, радовало и волновало.

– Ты одна у Григория Матвеевича? – спросил Михаил.

– Нет, что ты?! Старший брат с семьёй живёт на Сельмаше. И сестра. Работает проводницей в поезде. Сейчас в поездке.

– Как же вы там размещаетесь?

– Размещаемся. У папани небольшая комнатушка. А мы с сестрой в комнате, где чай пили. Я часто дежурю, она по нескольку дней дома не бывает. В тесноте, да не в обиде!

– Вот переедешь ко мне, им свободнее будет, – сказал Михаил и снова поцеловал девушку.

– Какой ты быстрый!

– А чего тянуть? Или ты сомневаешься во мне? И так сколько времени потеряли. Мне уже двадцать восемь.

– И мне двадцать пять…

– Вот я и говорю: пора торопиться!..


Через неделю, зарегистрировавшись в районном загсе, молодые уже жили в однокомнатной квартире Михаила на пятом этаже пятиэтажного дома. Все удобства. Газовая плита. Вера была счастлива. К тому же дом стоял у самой больницы, и Вера выходила на работу за пятнадцать минут до начала смены.

Михаил работал водителем в Ростовском порту, ездил на тяжёлой машине, перевозившей контейнеры. Водителей не хватало, и иногда приходилось работать сверхурочно, за что он получал прибавку к заработной плате.

Жили трудно, но дружно. Часто навещали Григория Матвеевича, изредка ходили в кино. А в морозном феврале 1955 года у них родился мальчик, которого в честь погибшего на войне друга Михаила назвали Осей.

Мальчик рос послушным, хорошо учился, увлекался шахматами. В девятом классе у него была несчастная любовь: Наташа, которую он полюбил всей душой, предпочла ему его товарища. Это было для него сильнейшей психологической травмой. С тех пор Ося избегал девушек, стал учиться хуже. После школы пробовал поступить в строительный институт, но не прошёл по конкурсу, и его забрали в армию.

Служил Иосиф в строительном батальоне. По какой причине его направили не в строевую часть, а в стройбат, понять было трудно. Может быть, потому, что он не был комсомольцем. Начальник второго отдела в военкомате, взяв его карточку, удивился.

– Ты не комсомолец?

– Нет…

– Странно, – сказал он. – В школе чем увлекался?

– Шахматами…

– Шахматами это хорошо. А на уроках труда что вы делали?

– Всё делали. Я табуретку смастерил. Пятёрку за неё получил.

– Это другое дело. Ну, что ж, будешь плотником! – сказал он и отложил карточку в сторону.

В их батальоне служили разные ребята, всё больше те, кто имел какие-то строительные специальности. Здесь не было никакой шагистики, никакой муштры. Их батальон располагался под Новочеркасском в Казачьих лагерях. Отсюда они строем шли на объекты, которые возводили на полигоне, здесь проводили свободное время.

Однажды в казарме перед отбоем спросил его сосед по койке, маленький парень, чем-то напоминающий Иосифу серую мышку.

– Слушай, Иосиф, а почему это ты записан евреем? Мать-то у тебя русская. Ты же мог выбрать себе её национальность. Меньше бы было у тебя проблем.

– Я всегда на стороне слабых и угнетённых. Выбери я национальность матери, я бы обидел отца.

– Так я слышал, что у евреев национальность определяют по матери…

– А у русских – по отцу.

– И кто же тебя угнетает? – не отставал сосед.

– И чего ты пристал? Вспомни дело врачей? Это тебе что? Или ещё нужны доказательства. Мой отец войну прошёл, дважды горел в танке, награждён многими орденами и медалями, а здесь ему говорят: знаем мы вас. Вы в Ташкенте отсиживались, когда другие на фронтах кровь проливали…

– Чего ты завёлся? Я просто так спросил, – парень уже был не рад, что спросил.

– А ты не спрашивай того, чего не следует, – громко сказал Николай Воронов, и дал щелчок любопытному соседу.

С Николаем Иосиф дружил. Они призывались из одного военкомата и часто выручали друг друга.

Их батальон выполнял множество работ, никакого отношения не имеющих к службе в армии. Лучших мастеров отправляли строить генеральский дом на берегу Дона. Попасть туда хотел бы каждый: работа была несложной, начальство далеко, и кормили хорошо. Каждое утро туда машиной доставляли солдат. Лейтенант давал задание и уходил загорать. В два часа привозили обед в термосах. А после работы лейтенант позволял окунуться в реке. Вечером их привозили в часть к ужину.

Хуже, когда он попадал в группу, состоящую из двух-трёх человек, которую направляли  ремонтировать квартиры высокого начальства. Здесь уже командовал кто-то из своих. На обед выдавали сухой паёк, и только вечером приезжал офицер и смотрел, что и как сделано. Офицеры эти жили в кирпичных пятиэтажках на окраине Новочеркасска, в Хотунке. В квартирах были люди, и это осложняло ремонтные работы. Все понимали, что начальство использовало их как дармовую рабочую силу, потому и требований к качеству работ не выдвигало. Были и такие, которые пытались задобрить мастеров и вечером приносили бутылку водки и какую-то закуску. Ребята были довольны, только после этого работали не лучше. Наоборот, тянули как могли, в надежде дольше получать подношения.

В 1977 году Иосиф демобилизовался и пришёл в отчий дом. Спал в крохотной кухоньке, куда ставили раскладушку. Пошёл работать плотником в стройтрест и был вполне доволен жизнью. Всё, что ему было нужно, это хорошая книга, шахматы и мягкая подушка. На вопрос отца, собирается ли он продолжать образование, твёрдо ответил:

– Нет! Я получаю удовольствие от того, что делаю, и мне достаточно. А инженером и получать буду меньше. К тому же не люблю командовать!

– Но ты никуда не ходишь, ни с кем не дружишь. Это ненормально. У тебя есть девушка? – вступила мать.

– Нет у меня девушки. Да и куда я её приведу? На кухню? Не бери в голову! Всё нормально. А друзья у меня есть.

– Кто?

– Я как-то знакомил вас. Николай Воронов. Мы с ним вместе служили. Он сейчас живёт на Втором посёлке Орджоникидзе, работает электриком на заводе «Электроаппарат».

– Сынок, неужели тебе не хочется погулять с девушкой? – снова запричитала Вера Григорьевна. – Пойдите в кино, на пляж, в парк, наконец…

– Мамочка! От таких прогулок иногда дети рождаются, – сказал Иосиф и сам удивился. Раньше он не позволял себе так разговаривать с родителями. Потом подумал: пусть они знают, что он уже взрослый. – Я договорился в воскресенье с Николаем пойти…

– Николай, Николай… И вообще он мне не нравится. Диссидент какой-то. Всё ему плохо. И то не так, и это не так… Антисоветчик! С ним и в историю можно попасть! Неужели ты не понимаешь, что если что случится, я этого не перенесу!

Вера Григорьевна разволновалась настолько, что Михаил Борисович вынужден был встать и накапать ей корвалола.

– Выпей! Всё он понимает. Не нужно ему всё время капать. Не маленький…

Потом зашёл разговор о делах на работе.

– Работа как работа. В последнее время объёмы падают. Раньше мы и многоэтажные дома строили, и промышленные объекты. Теперь организовали новый отдел, который выполняет ремонтные работы. Недавно закончили капитальный ремонт на Суворова. Вижу, как люди живут…

– Как живут? – спросил отец.

– Плохо… бедно…

– А как к тебе относятся на работе?

– Нормально. Бригадир недавно мне говорит: ты, говорит, Иосиф, не как все евреи. Ты – хороший еврей! Хотел я ему врезать или ответить, а потом подумал: стоит ли связываться?!

– Не связывайся, – с тревогой сказала Вера Григорьевна. – Мало ли придурков на свете?! Он, может, и не понимает, что говорит глупость.

– Ладно… Пошли спать. Мы с мамой стали копить на кооперативную квартиру. Мама вот уже год работает на полторы ставки. И я стараюсь как могу. И твою зарплату почти всю кладу на книжку. Глядишь, и соберём… Понимаем, что несладко тебе на раскладушке…

– Добро. Иногда мне предлагают халтуру, но я раньше отказывался. Крышу сделать в доме, полы перестелить, паркет… Короче, и я теперь от таких работ отказываться не буду…

– Ты молодой. Тебе и погулять нужно, – начала было Вера Григорьевна, но Михаил Борисович дал понять, чтобы она не продолжала.

– Пошли спать! Завтра рабочий день, – повторил отец, вставая.


Но шли годы, и мало что изменилось в жизни Давыдовых. Мать извелась от переживаний и потеряла надежду женить сына. Отец последнее время часто болел. Давали знать о себе старые раны. Врачи говорили, что хроническая инфекция повлияла на почки. Михаил Борисович несколько раз лежал в больнице, сильно сдал, и как только ему исполнилось шестьдесят лет, ушёл на пенсию.

Вера Григорьевна ещё некоторое время работала из последних сил. Она уже не брала ночные дежурства. Заведующий отделением перевёл опытную медсестру в перевязочную. Но и она по настоянию мужа вскоре ушла на пенсию.

Летом родители жили на даче, которую когда-то получила Вера Григорьевна. В маленьком домике была небольшая комнатка, веранда и кухонька. В свободное время они возились на земле: сажали овощи, ухаживали за фруктовыми деревьями. Дача была хорошим подспорьем. Здесь Вера Григорьевна делала все заготовки на зиму: солила огурцы и помидоры, варила компоты и варенье… После ухода не пенсию они там проводили целые дни, в надежде что Иосиф, наконец, сможет привести девушку. В планах Михаила Борисовича было обложить деревянный домик кирпичом, провести газ и жить здесь с апреля до ноября.


В августе 1991 года Иосифа пригласил знакомый сантехник «на халтуру». Нужно было отремонтировать оконные рамы и исправить сантехнику.  На третьем этаже в однокомнатной квартире проживала молодая черноволосая женщина с огромными угольными глазами и бархатным голосом. Когда Иосиф её увидел, он даже испугался и прислонился к косяку двери. Она чем-то ему напомнила мать. Такая же тихая, аккуратная, только глаза были грустными.

– Меня зовут Иосиф, – представился он. – Я буду у вас ремонтировать окна. – Он посмотрел на пол, и тихо добавил: – По-хорошему здесь всё нужно менять…

– Меня зовут Мария… Делайте что можете. К сожалению, у меня нет денег, чтобы сделать всё что нужно. А из окон сильно дует. Я уже в щели и вату пихала, заклеивала, но ничего не помогает. А у меня сынишке пять лет…

– А муж-то где?

– Нет у меня мужа и не было никогда…

Иосиф не стал уточнять. Приятель поменял бачок в туалете, краны в ванной, получил деньги и ушёл, а Иосиф долго возился с рамой, потом вдруг отошёл от окна, сказав, что завтра после работы, часов в пять, приедет.

– Здесь ремонтировать нечего. Привезу новую раму, и поменяем всё окно.

– Но у меня нет денег… На ремонт едва собрала, – сказала хозяйка.

– Ладно… Разберёмся.

В комнату вошла соседка. Она привела из садика мальчика лет пяти, что-то сказала и ушла.

– Что нужно сказать, сынок? – спросила Мария.

– Здравствуйте, дядя, – громко произнёс мальчик, оглядывая комнату.

– Здравствуй, парень! Меня зовут дядя Ося, а тебя?

– Я – Илюша Вассерман, – громко сказал мальчик и улыбнулся. Ему было приятно, что его назвали парнем, а не малышом.

– Вот мы и познакомились. Я завтра приду и поменяю вам окно… и ещё что-нибудь сделаю… Ты будешь мне помогать?

– Буду. У меня даже молоток есть.

Он побежал в свой уголок и принёс игрушечный деревянный молоточек.

– Ну, тогда всё у нас получится, раз у тебя есть такой молоток.

Иосиф тщательно замерил размеры оконной рамы и записал их на листке бумаги. Мария пыталась сказать, что, к сожалению, у неё нет денег, чтобы купить новое окно, но Иосиф уже её не слушал. Он направился к двери, говоря:

– Сумку с инструментом я оставляю. Зачем же её таскать туда-сюда?

На следующий день Иосиф приехал на грузовой машине, привёз новую оконную раму, стёкла и рулон линолеума. Мария молча смотрела и думала, что бы можно было продать, чтобы расплатиться с мастером. От её тётушки осталась швейная машинка, которую уже давно у неё просила продать соседка. Мария решила, что, в крайнем случае, продаст её.

Иосиф до позднего вечера возился с окном. Выставил старую раму и сам вынес её во двор. Вставил новую, закрепил, застеклил, тщательно затолкал в щели паклю, замазал цементным раствором.

– Теперь дуть не будет!

– Спасибо, – тихо проговорила Мария. – Сколько я вам должна?

– А вы меня чаем напоите, и мы будем в расчёте.

– У меня есть и покрепче чая, – встрепенулась хозяйка, но Иосиф сказал:

– Нет-нет. Только чаю… Пить хочется.

Мария засуетилась, поставила чайник на газовую плиту, выставила на стол печенье, масло, булочки. Всё что было.

Они сидели в кухне и пили чай. Сынишку мать уложила спать.

Иосиф расспрашивал Марию, откуда она и где её родители. Оказалось, что она приехала к тётушке в Ростов из Тирасполя. Хотела поступить в медицинский институт, но не прошла по конкурсу и пошла в училище. Теперь работает в детской больнице. Тётушка умерла три года назад, успев оформить квартиру на неё. Квартира кооперативная, так что больших проблем не было.

Иосиф пил чай, слушал Марию и думал, что наконец-то он нашёл ту, о которой мечтал. Понимал, что на десять лет старше, но надеялся, что сможет завоевать её сердце.

Он рассказал и о себе.

Когда Мария узнала, что Иосиф до сих пор живёт с родителями, очень удивилась:

– Вы не были женаты?

– Так получилось… Знаешь, как у Симонова:

…Искал хотя б прохожую,
Далекую, неверную,
Хоть на тебя похожую...
Такой и нет, наверно…
Мария опустила голову и молчала. Она понимала, что Иосиф так объясняется ей в любви. Подумала, что его совсем не знает!

А Иосиф продолжал:

– И знаешь… я – человек простой. Не умею красиво говорить… Давай не будем выкать. На «ты» мне как-то легче общаться…

Мария тепло посмотрела на него. Он тоже ей нравился. Крепкий, мастеровой, добрый и с Илюшей нашёл общий язык.

– Я взял отгул и хочу завтра настелить линолеум. Ты можешь быть завтра дома? – спросил он, вставая.

– Позвоню подруге. Думаю, смогу… Только…

– Вот и хорошо, – прервал её Иосиф, поблагодарил за чай и собрался уходить.

Мария встала, чтобы его проводить. В это время он чуть наклонился и поцеловал её.

– Завтра буду к восьми. Нужно всё из комнаты вынести, подготовить пол. Я принесу специальную мастику, клей… Спокойной ночи…

Когда за Иосифом закрылась дверь, Мария ещё долго стояла, не понимая, что он за человек. Здоровый, добрый, поцеловал, и… ушёл! Не мужик он, что ли?!

В эту ночь она почти не спала. Ей всё время вспоминался Иосиф, его орлиный нос, карие глаза, сильные руки. Неужели всё это не сон?

А Иосиф шёл по ночному городу и радовался, что спала жара, на чёрном небе мерцают звёзды и большая круглая луна помогла ему найти её! Вот уж родители обрадуются! Разве это не счастье?!

На следующий день в восемь он был уже у Марии. Целый день возился с полом. Зашпаклевал все щели, положил линолеум. Приготовил плинтусы.

– Нужно, чтобы улежался, – сказал он, моя руки. – Завтра прибью плинтусы и пол будет готов.

По радио сообщили, что Горбачёв заболел и власть перешла к вице-президенту.

Мария была сильно напугана. Она не знала, что и делать. Вечером привела сынишку из садика и они сели в кухоньке пить чай.

– Ты целый день ничего не ел. Я специально борщ варила, а ты от обеда отказался, – сказала Мария. – Может, съешь моего борща?

– Спасибо. Не откажусь.

Иосиф ел борщ, а Мария смотрела на него и радовалась.

Вдруг, совершенно без связи с тем, о чём только что говорили, Мария отрешённо произнесла:

– Это переворот. Теперь всё может произойти.

– Это ты о чём? – не понял Иосиф. Он думал совершенно о другом.

– Как о чём? Горбачёва сняли… власть захватили… В Москве ужас что делается!

– Успокойся! Какая нам разница, кто там наверху за власть дерётся?

– Что ты говоришь? Нам только гражданской войны не хватает!

– Я думаю, что до этого не дойдёт. Ты завтра когда вернёшься с работы?

– Как обычно, в пять. За Илюшей, и домой.

– К пяти и я освобожусь. Хочу вас с моими познакомить.

Мария посмотрела на Иосифа и опустила голову.

– Я боюсь…

– Дядя Ося, – вдруг спросил Илюша, – ты теперь будешь с нами жить?

– А ты не против? – спросил Иосиф и серьёзно взглянул на мальчика.

– Я не против, – сказал он серьёзно.


В этот вечер Иосиф домой не ушёл.

Иосиф волновался больше, чем Мария. Он впервые остался наедине с любимой женщиной.

Когда Илюша уже крепко спал в своей кроватке, Иосиф, наконец, выплеснул всю свою неистраченную страсть на Марию. И она, истосковавшаяся по мужчине, целовала его, прижималась, ласкала…

– Я люблю тебя, – шептал Иосиф. – Ты у меня первая и, надеюсь, последняя женщина! Хочу, чтобы мы всегда были вместе. Постараюсь стать хорошим отцом Илюше…

Снова и снова он брал её, и они были счастливы.

Под утро вдруг Мария тихо сказала:

– Не хочу от тебя ничего скрывать. Шесть лет назад я через парк возвращалась домой поздно вечером с работы. Меня встретил парень, с которым я училась в медучилище. Он внезапно напал на меня, накинул на голову платок, повалил и стал душить, потом изнасиловал и убежал. Я долго лежала растерзанная и не помню, как добралась домой. Мерзавец был большим и очень сильным. Потом слышала, что он уехал на  Сахалин. Я никому не рассказала о происшедшем. Боялась насмешек. А потом родился Илюша, которого я очень люблю… Потому в метрической у Илюши там, где нужно записать имя отца, стоит прочерк.

– Забудь об этом. Я усыновлю Илюшу, и у него будет отчество – Иосифович! А что, вполне красиво звучит: Илья Иосифович!

Часы пробили шесть утра.

– Как ты сегодня работать будешь? Ведь не отдохнул совсем.

– А ты?

– Я привычная ночами не спать… Сейчас встану, приму душ. Выпьем кофе…


На следующий день после работы они пошли к родителям Иосифа.

Нужно ли говорить, как обрадовался Михаил Борисович и Вера Григорьевна?!

Они не знали, куда их посадить, чем угостить. Узнав, что и Мария – медицинская сестра, Вера Григорьевна расплылась в улыбке.

Потом накрыли праздничный стол, ели всякие вкусности. Михаил Борисович показал Илюше свои награды, подарил пилотку со звёздочкой…

А вечером Иосиф ушёл с Марией и Илюшей.


На следующий день они подали заявление в загс. Через месяц их расписали. Ещё через некоторое время Иосиф оформил усыновление Илюши, и теперь он стал Давыдовым Ильёй Иосифовичем…

Одно огорчало Иосифа. Мальчик упорно называл его дядей Осей.


Прошло несколько месяцев. Как-то в воскресенье Иосиф с Марией и Ильёй пришли проведать родителей. Мария была на  пятом месяце беременности.

На дворе стояла тёплая осень, и мальчику разрешили поиграть во дворе, пока взрослые пили чай. Когда же настало время прощаться, все вышли во двор, посмотрели вокруг, но Ильи не увидели.

– Илюша! – позвал Иосиф.

В ответ где-то с дерева раздалось:

– Папа! Я залез на дерево, а слезть не могу.

Иосиф подбежал и подхватил малыша на руки. Он был счастлив. Илюша признал его отцом.