Давид

Высокий, атлетически сложённый Давид был весёлым компанейским парнем. Его огромная фигура, большие руки и толстые пальцы не позволяли предположить в нём удивительно чувственного скрипача. Такому скорее было заниматься тяжёлой атлетикой или борьбой, но не на скрипочке пиликать. Тем не менее, Давид оканчивал музыкальное училище, и педагог уверял, что мальчик талантлив и его ожидает блистательное будущее.

Легко шагая по жизни, он жил весело, и его не интересовали ни проблемы в мире, ни пустые полки магазинов. Что может быть лучше молодости?!

Окончив училище, по рекомендации своего преподавателя поехал в Москву, где, к удивлению многих, легко поступил в консерваторию имени П. И. Чайковского в класс Дмитрия Шебалина.

В родном городе у него остались родители: отец, Яков Михайлович Силин, школьный учитель литературы, и мама, Мария Иосифовна, преподаватель музыкальной школы. А ещё у него была старшая сестра Аня. Рано выйдя замуж, она очень скоро развелась и теперь воспитывала сынишку одна. Жила недалеко от родителей.

Приехав зимой к родителям, Давид узнал, что у девушки, с которой он хороводил в училище, родилась от него дочурка, которую она назвала Евгенией.

Давид видел, как нелегко приходится сестре одной воспитывать сына, и решил оформить свои отношения с девушкой, которую, как оказалось, плохо знал и не очень любил. Но за те две недели каникул он успел привыкнуть к ребёнку и, уезжая в Москву, твёрдо обещал ей жениться.

– Додик… Я от тебя ничего не требую… – говорила Ирина, видя некоторое замешательство Давида. – Ты так огорчён…

– Не огорчён, а приятно удивлён. Почему ты мне ничего не сказала о беременности?

Давид посмотрел на Ирину с укором. Он, действительно, был ошарашен новостью и пребывал в некоторой растерянности. Всё это никак не вписывалось в его планы.

– Не хотела тебя расстраивать, – сказала Ирина. – Ты ехал поступать… Да и зачем? Повторяю: я к тебе никаких претензий не имею. Это я мечтала о ребёнке!

– Но Женя – моя дочка! Летом приеду и мы распишемся. Я постараюсь быть хорошим отцом! – сказал Давид, ещё не представляя, что его ждёт. Ни специальности, ни работы у него не было. Как он сможет содержать семью?!

Приехав на летние каникулы, Давид выполнил обещание, познакомил Ирину с родителями, потом они подали заявление в загс и расписались.

Первую брачную ночь провели у Ирины. Однокомнатная квартира ей досталась от бабушки. А ещё через несколько дней Давиду нужно было возвращаться в Москву.

Родители Давида обещали во всём помогать невестке.

– Ты не волнуйся, – сказал Яков Михайлович, – всё будет хорошо. Мы давно мечтали о внучке.

Когда же Давид окончил учёбу и вернулся в родной город, его дочери шёл уже пятый годик.

Ирина утром водила дочку в садик и шла на работу в симфонический оркестр. Работа была престижной, но малооплачиваемой, поэтому она стала преподавать ещё и в музыкальной школе.

Давид сразу же подал документы на конкурс в филармонический симфонический оркестр. На одно место претендовали три скрипача. Было предложено сыграть что-либо по своему усмотрению. Давид выбрал пьесу Паганини из знаменитых «Двадцати четырёх капризов». Он исполнял это произведение выдающегося скрипача во время учёбы и на конкурсе превзошёл самого себя!

После того как все участники выступили, председатель сказал, глядя на концертмейстера первых скрипок:

– Из всех претендентов, считаю, несомненно, – Силин! Сразу чувствуется московская школа. И техника хорошая. Посадим его на второй пульт, рядом с вами.

Он снова взглянул на концертмейстера, пожилого человека с пышной седой шевелюрой. Тому ничего не оставалось, как кивнуть:

– Совершенно с вами согласен. Нужно готовить смену…

Так Давид в двухтысячном году стал играть в симфоническом оркестре.


Однажды на репетиции Давид вдруг увидел свою Вирсавию!

Вера сидела в оркестре прямо напротив него, но или свет упал на неё с другого угла, или виолончель вдруг запела иначе, но вдруг что-то защемило в его сердце, но он тут же отогнал шальные мысли. «Жена друга неприкасаема», – вспомнил он присказку, которую слышал в общежитии, когда учился в консерватории.

– Неприкасаема, – повторил Давид и в перерыве подошёл к Вере.

– Привет!

– Привет!

– Ты сегодня неотразима…

– Спасибо…

– Пойдём в буфет. Успеем выпить кофе. Кстати, почему Коли сегодня нет?

– Сына в лагерь провожает… Ладно, пошли…

С Добрыниными Силины дружили семьями, ходили друг к другу в гости, обсуждали события, происходящие в оркестре.

Давид потерял покой. Всё в ней приводило его в восторг. Давид стал её тенью, в мыслях называя её не иначе как «моя Вирсавия»!

У них было много общего: любовь к музыке, к поэзии.

Вера писала стихи. Однажды, когда Силины были у них в гостях, Давид уговорил их ему показать. Вера взглянула на мужа, тот кивнул:

– Покажи. Не знаю, как кому, а мне они нравятся.

– Ты только не будь очень строг, – сказала Вера, протягивая Давиду старую тетрадку.

Ты – грядущего счастья исток,
Ты – поэзия пушкинских строк,
Ты – где солнце, листва и цветы.
Целый мир для меня – это ты!
Давид понимал, что эти строки адресованы Николаю.

– Вот это любовь! – воскликнул он, удивляясь неприятному чувству ревности, вдруг вспыхнувшему в нём.

– Первая и последняя, – улыбнулась Вера.

Давид подумал, что у него никогда такого не было. Его единственной любовью всегда была музыка. А вот теперь есть Вирсавия!

Он продолжал читать:

Зари золотая полоска
Горит, отражаясь в пруду.
Стоит над водою берёзка  –
Я к ней на свиданье иду.

Руками я ствол обнимаю,
И нет мне берёзки родней!
Любви я своей не скрываю,
И ты не ревнуй меня к ней!

– Мне нравится… Видно, ты Колю сильно любишь, – грустно произнёс Давид.

– Сильно… – Вера прижалась к Николаю. – Первое чувство…

Давид страдал. Понимал, что Вера – жена друга и у него нет никаких перспектив.

Идя в филармонию, Давид радовался, что сейчас увидит Веру.

Дома во сне часто обрушивал на неё неистовую страсть. Он любил каждую чёрточку её лица, в мечтах она целовала его тысячи раз, в самозабвенных приступах нежности звал её в свои сны, мечтал унёсти в страну счастья, где живут музыка и поэзия, где любовь и согласие. «Неужели это и есть любовь?!» – думал он.

Иногда ему казалось, что он стучится в закрытую дверь. Будучи женатым человеком, чувствовал своё одиночество, думал, что не выдержит, не сможет жить без неё.

И Вера чувствовала, что нравится Давиду. Но любила Николая и делала всё, чтобы не дать повода ему её ревновать.

Давид не позволял себе ничего лишнего.

Николай играл на кларнете, пришёл в оркестр после армии. Высокий, жилистый, он был хозяйственным и бережливым, многое умел делать сам: постоянно ремонтировал квартиру, из полированных обрезков древесно-стружечной плиты смастерил шкаф, секретер для сына, полки для книг. А мечтал заработать на машину и купить садовый участок с небольшим домиком…

– Понимаешь, я вырос на земле… – говорил он Давиду. – Люблю это дело. В музыканты пошёл случайно. Умел играть на кларнете. Взяли в армию. Попал в музвзвод. Потом консерваторию окончил, но меня всегда тянуло к земле…

– К сожалению, я ничего не умею делать, кроме как играть на скрипке, – сказал Давид.

Засиделись в тот вечер допоздна, а когда уходили с Ириной домой, на улице было уже темно. Ирина молчала. Видимо, женское её сердце чувствовало, что Давид влюблён в Веру, но ничего ему не говорила. Да и что она могла сказать? Сердцу не прикажешь! Только мысли об этом причиняли ей нестерпимую боль, и она молча шла рядом, понимая, что помочь ему не может. Справиться с этим должен только он сам. А Давид вдруг остановился, поднял голову вверх и поискал глазами звезду, которая так и не смогла его обогреть – такой недосягаемой она была. Но небо было затянуто облаками, и он ничего не смог увидеть.


Годы пролетели незаметно. Общительный и доброжелательный, Давид пользовался авторитетом у оркестрантов, старался ни во что не вмешиваться, не входить ни в какие группировки, которые то и дело возникали. Творческие коллективы всегда сотрясают конфликты. Давид сторонился их. Участвовал в ансамбле скрипачей, много выступал. Но денег постоянно не хватало, и он стал преподавать в консерватории. Теперь его жизнь, как он говорил, была «в клеточку». В записной книжке отмечал, когда нужно идти на репетицию в филармонию, когда у него занятия в консерватории, а когда выступление. Прежде чем принять приглашение или согласовать какое-то мероприятие, он доставал записную книжку и смотрел, не назначено ли что на это время?

Дочка незаметно выросла, и к описываемым событиям ей уже исполнилось пятнадцать лет! Большая красивая девочка, она хорошо училась в школе, неплохо играла на пианино, но больше всего любила сочинять. Могла часами сидеть за инструментом, наигрывая и тихо подпевая себе новые мелодии. Будущее её было предопределено. Она мечтала стать композитором.

Казалось бы, у Давида жизнь сложилась. Любимая работа, семья, прекрасная дочь, постаревшие, но здоровые родители – чего ещё желать?!  Но была у него страсть, которую он старался прятать от всех.


Неожиданно ушёл из жизни главный дирижёр оркестра, выдающийся музыкант и бесконфликтный человек, и на его место взяли приехавшего из другого города молодого энергичного дирижёра, неплохого организатора и достаточно честолюбивого. Но что за артист, который не лелеет честолюбивых планов?! Приобрели новые инструменты, стали ездить на гастроли, приглашать выдающихся музыкантов, в оркестр приняли талантливую молодёжь. И всем был этот дирижёр люб, кроме старых мастеров, привыкших к вольнице. Из-за частого отсутствия прежнего дирижёра концертмейстер брал дирижёрскую палочку и получал от этого несказанное удовольствие. Новый же дирижёр лишил его этого удовольствия. Он требовал дисциплины, что не могло нравиться привыкшим к вольнице мэтрам.

Короче говоря, возник конфликт, сначала скрытый, а потом и открытый. В оркестре появились две группировки: одни – за молодого инициативного дирижёра, другие – за стариков. Давид ни в какие группировки не входил, отшучивался, говорил, что его мало интересует, кто там машет палочкой.

Так случилось, что контракт с молодым дирижёром заканчивался и он надеялся его продлить. Но перед Новым годом вдруг сняли с работы директора филармонии. Это было тем более неожиданным, что совсем недавно его награждали грамотами, хвалили, присваивали высокие звания… По-видимому, новому министерскому начальству он чем-то был неугоден. А может, просто потребовалось место директора какому-то высокому чиновнику. Так или иначе, но его уволили и не дали попрощаться с коллективом. Проработавшего много лет руководителя даже не поблагодарили за многолетнюю службу.

Давид воспринял это как оскорбление, нанесённое ему лично. Ярые недруги молодого дирижёра были воодушевлены, надеясь повлиять на новое руководство и уговорить его не продлевать контракт. Они написали письмо в высокие инстанции. Одним из важных аргументов был факт, что дирижёр не имеет образования симфониста.

– Дирижёр дирижёру рознь, – говорил концертмейстер.

– А как же вы, не имея вообще дирижёрского образования, становились махать палочкой? – тихо спросил Давид.

– Ты ничего не понимаешь, поэтому лучше не вмешивайся, – советовал ему тот.

И Давид молчал.

Через некоторое время на место отправленного на пенсию директора и художественного руководителя филармонии назначили… родственницу высокого чиновника, психолога из детского садика!

После этого Давид уже совсем перестал что-либо понимать. Но, продолжая придерживаться своего правила ни во что не вмешиваться, он только у друзей позволял себе высказываться по поводу того, что творится у них в коллективе.

После репетиции Силины и Добрынины зашли в кафе выпить по чашечке кофе. Женщинам взяли к кофе пирожные, а мужчинам – по сто граммов коньяка.

– Я такого и представить не мог, – сказал Давид. – Психолог детского садика – художественный руководитель филармонии!

– Чему ты удивляешься? – улыбнулся Николай. – Министерство обороны возглавляет мебельщик, медицину – экономист, сельское хозяйство  – медик!

– Но ведь беда, коль сапоги начнут тачать пирожники! – заметила Ирина.

– Беда, – кивнула Вера. – И Пушкин по этому поводу писал:

Картину раз высматривал сапожник
И в обуви ошибку указал;
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочась, сапожник продолжал:
«Мне кажется, лицо немного криво...
А эта грудь не слишком ли нага?»...
Тут Апеллес прервал нетерпеливо:
«Суди, дружок, не свыше сапога!»…
– Так-то это так, – произнёс Давид. – Мне родители рассказывали, что был в Черновицкой области сразу после войны такой случай: там медициной области командовала… медсестра. Она во время войны украла у погибшего врача диплом, ухитрилась внести туда свою фамилию и много лет успешно управляла целой отраслью области. И медицина там была на уровне! Даже школой передового опыта, кажется, была объявлена.

– Наверно, та медсестра была человеком волевым, – заметил Николай, – неглупым и помощников себе подбирала таких, на чьё мнение могла спокойно опираться. Природа требует обновления. Ничто не вечно под луной, таков закон. И как примирить желание стабильности и обновления?

– Что мы можем сказать о нашей директрисе? Может, и она не посредственность. Но компетентность её сомнительна, и села она не в своё кресло. Это не уверенность в себе, а не что иное, как самоуверенность. Мне кажется, такое недопустимо, когда речь идёт о руководстве творческими коллективами.

– Ладно, – сказал Николай. – Давай выпьем за то, чтобы у нас всё было хорошо.

Давид и Николай подняли бокалы и выпили.

– Я бы тоже за это выпила красного вина, – сказала Вера.

– Какие проблемы? Заказать? – спросил Николай и посмотрел на Ирину.

– Я – пас. Дома дел невпроворот. Выпью – ничего делать не смогу.

– Ладно. Тогда и я не буду, – легко согласилась Вера.

– Руководитель такого ранга, – продолжал Давид, – должен уметь принимать самостоятельные решения. Но для этого нужно нестандартно мыслить.

Всегда, когда они собирались вместе, у них возникал интересный разговор. И Силины, и Добрынины жили небогато, но они редко говорили о материальном. Интересовались высоким искусством, обсуждали новые произведения в литературе и музыке, театральные постановки. Гораздо реже обсуждали политические события в мире или какие-нибудь происшествия на работе.

– Деловые качества оцениваются, конечно, прежде всего по профессионализму, – продолжал Давид. Он никак не мог успокоиться. – Важны принципиальность, объективность. К сожалению, эти качества встречаются редко.

– У многих добравшихся до власти возникает зуд что-то изменить, улучшить, – согласился Николай. – Махом перескочив через иерархические ступеньки, прыжком обретя благосостояние и власть, войдя в элиту, они начинают вершить судьбы, не имея представления о людях, жизнь которых губят… Что ни говори – соблазн большой чувствовать, что ты – царица в своём, пусть маленьком, царстве.

– Ну да, – кивнул Давид, беря свою чашку кофе. – И случилось то, что случилось. Ведь, как говорится, Солнце не знает, кому оно светит, и дождь не знает, куда упадёт. Падает на того, кто не спрятался.

– Именно так, – сказала Ирина. – Первым делом она увеличила число своих заместителей. А они такие же «профессионалы», как и она. Для них существует одна ценность – власть! Они дышат и упиваются ею.

На какое-то время разговор угас. Друзья молча пили кофе и думали о том, что же происходит в филармонии.

– Слабые у нас люди, – задумчиво произнёс Николай, – и вызывают жалость, но иногда они способны на подлость и тогда вызывают злость.

– Слабых и безответных любят, – заметила Вера. – Волк любит зайца, щука любит плотву. Или волк все-таки любит зайчатину? Ничем не соблазнить того, кто за власть над людьми продал душу. Нет души – нет желаний. Предложи такому взамен все сокровища мира, он посмеётся над тобой. Потому что нет для него иной радости, кроме как манипулировать людьми, ощущать себя выше их. – Она допила кофе, отставила чашку и встала: – Пойдём, что ли?

– А я думаю, – сказала Ирина, вставая, – такая долго в том кресле не усидит.

– Правильно, – сказал Давид. – Я тоже так думаю.

– Нет, как вам это нравится? – вдруг вспомнив, произнесла Ирина с улыбкой. – Она спрашивает нового главного: «А зачем в симфоническом оркестре столько концертмейстеров? Разве недостаточно одного?!».

– Откуда ты знаешь?

– Екатерина Павловна, секретарша, рассказывала. Разговор был громкий, и она слышала…

– И такой специалист считает себя способным руководить творческими коллективами! – воскликнул Давид.

– Ладно, – произнёс Николай. – Разбежались. Через неделю концерт. Посмотрим, что собой представляет наш новый дирижёр.

На улице шёл мелкий осенний дождик, и Ирина раскрыла зонтик, который всегда носила с собой.

Дома Давид переоделся, развалился в кресле и прикрыл глаза. Последние события в филармонии не выходили из головы. Когда-то он с радостью ходил на работу. Ему всё нравилось, и играть было – одно удовольствие. А теперь… Приходил потому, что не приходить нельзя. Работа, будь она неладна! Что это? Творческий тупик? Нужно найти выход из этого паскудного состояния.

Он снова и снова прокручивал в памяти последние события.

«Так не должно быть! Какое может быть при этом творчество? А быть лабухом я не хочу и не буду!».

Эти ощущения вызывали у него протест. Вместо творческого подъёма, восторга от соприкосновения с настоящим искусством – интриги и омерзительное чувство, что он связан с чем-то отвратительным.

То, что происходило сейчас в филармонии, вызывало у него ужас, словно он столкнулся с дикой действительностью сюрреализма, которая неминуемо его погубит как творческую личность. В голове вдруг возникла мелодия Интернационала:

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем,
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем – тот станет всем…
Давид подошёл к окну. Небеса плакали мелким дождём, опавшие листья намокли и прилипли к асфальту. Ветер раскачивал верхушки деревьев. Серая, унылая картина за окном соответствовала его настроению.


Репетиция ещё не началась, и музыканты настраивали инструменты, проигрывали сложные фрагменты партий. Было уже десять, а дирижёра всё не было, и многие просто беседовали о своих делах, о детях.

– Ты слышала, что сказала наша львица?

– Нет, а что?

– Она увидела сложенные пульты и говорит: «Зачем так много этого металлолома»?

– Ты уже не знаешь, как её посильнее укусить. Девка как девка. Модная, смазливая… Или завидуешь?

– Буду я ей завидовать! Скорее, не завидую: несладко ей будет в этом кресле. Наши мэтры ей скучать не дадут.

– Она не скучать сюда пришла, а стричь купоны. Для неё это не филармония, а прачечная! Всё будет стирать.

– Не понимаю…

– Ну и дура ты, Ниночка! Для того и поставили такую, чтобы была управляемая и без гонора…

– Ладно, проехали… Кажется, идёт…

Дирижёр вошёл в зал, быстрой походкой прошёл к пульту, разложил ноты, кивнул мэтрам, сказав:

– Вторая симфония Малера… – Посмотрел на ударника и взмахнул палочкой.

Репетиция проходила трудно. Музыканты плохо выучили партии, несвоевременно вступали… Обстановка накалялась…

Вдруг дирижёр опустил палочку, воскликнув:

– А почему нет второй валторны? – Он посмотрел на концертмейстера. Тот только пожал плечами, мол, я-то здесь при чём? – Разболтались, – продолжал дирижёр. – Не оркестр, а похоронная команда!

В этот момент вошёл опоздавший из-за автомобильных пробок валторнист. Дирижёр холодно взглянул на него и язвительно произнёс:

– Подождём, когда они изволят сесть. Будьте так любезны, откройте вторую симфонию Малера… – Потом, резко изменив тон, произнёс: – После репетиции подойдите ко мне! – И обращаясь к оркестру: – Продолжаем. Десятая цифра. Валторны! Начали…

Всё проходило как всегда. Но вдруг, когда первые скрипки тихо вели свою мелодию, а альты вторили им громким пиццикато, раздался телефонный звонок.

Дирижёр прервал репетицию, нервно застучав палочкой по пульту и выругавшись матом.

Музыканты привыкли ко многому, но чтобы дирижёр, как извозчик, ругался матом?! Это было нечто новенькое.

– Я же предупреждал! – истерично закричал дирижёр. – Почему не отключили телефон, – набросился он на виолончелистку, испуганно вставшую со своего места, как нашкодившая школьница перед учителем. – Что вы за бестолочь! Неужели трудно понять…

– Я не бестолочь, – подняла глаза на дирижёра испуганная женщина. Худенькая, в коричневом платье, она и вправду была похожа на ученицу. – Я не могу выключить телефон. У меня муж – инвалид первой группы. С ним в любое время может случиться несчастье…

– Тогда вам нельзя играть в нашем оркестре… – Дирижёр уже не слушал объяснений. – А сейчас, – продолжал он, – избавьте нас от своего присутствия.

Бедная женщина с удивлением взглянула на дирижёра. В глазах её были слёзы.

– И быстрее, – торопил её дирижёр. – Вы нам мешаете!

Виолончелистка проработала в оркестре более двадцати лет. Пришла сюда сразу после консерватории. Когда-то и она была молодой и цветущей, ходила на репетиции, как на праздник. Появлялась в нежно-голубом платье с выбитым рисунком и еле заметными блестящими шёлковыми полосками, и все мужчины оркестра обращали на неё внимание. А влюбилась в инженера, познакомившись с ним в автобусе. Парень был интересным собеседником и хорошим другом, и вскоре они подали заявления в загс. В один прекрасный солнечный день их расписали и они стали мужем и женой. А когда возвращались домой, попали в аварию. В результате у него перелом позвоночника и полный паралич нижней половины тела и ног. Муж был прикован к постели. Она за ним ухаживала, как за маленьким ребёнком… И так уже более двадцати лет!

Ей советовали развестись, передать его в дом инвалидов… но она тихо несла свой крест. Кто-то считал её сумасшедшей, кто-то – героиней.

И вот теперь её, как школьницу, выгоняют из репетиции.

На следующий день, до начала репетиции, став к пульту, дирижёр по-хозяйски оглядел оркестр и, увидев несчастную виолончелистку, громко произнёс:

– Зачем вы пришли? Я же сказал, чтобы вы больше сюда не приходили. Вы уволены!

В оркестре возник недовольный гул. Инквизитор молча стоял, ожидая, что виолончелистка уйдёт, но та сидела, низко склонив голову.

Женщина плакала.

Дирижёр резко повернулся, спрыгнул со сцены, говоря:

– Тогда уйду я…

Он сделал несколько шагов в сторону двери. Тогда несчастная женщина резко встала, торопливо уложила виолончель в кофр, взяла её и, ни на кого не глядя, вышла из зала.

Гул нарастал.

Дирижёр вернулся к пюпитру, постучал палочкой, требуя тишины, произнёс:

– Вторая симфония Малера… Первая цифра.

И оркестр начал репетицию.

В перерыве несколько человек, в том числе и Давид, подошли к дирижёру, чтобы попросить за виолончелистку. Но на все аргументы инквизитор отвечал:

– Моё решение окончательное. Нужно избавляться от балласта. На гастроли она ездить не сможет, играет слабо. На её место я возьму молодого талантливого музыканта, так что не уговаривайте меня!

– Но вы не имеете права так поступать! – воскликнул Давид. – Она же не сможет нигде найти работу!

Дирижёр холодно взглянул на него и, словно вспомнив давно тревожившую мысль, строго произнёс:

– Имею право! Я – художественный руководитель и главный дирижёр симфонического оркестра! А вы, Силин, пересядьте на пятый пульт. Я вами тоже недоволен.

Давид не дослушал. Спрятал скрипку в кофр и спрыгнул со сцены.

– Силин, вы куда? – крикнул дирижёр. – Репетиция не окончена! На пятый пульт!

Но Давид даже не оглянулся, вышел из зала, написал заявление об увольнении по собственному желанию, поднялся на второй этаж и вошёл в кабинет начальника отдела кадров.

– Вам что, Давид Яковлевич? – спросила женщина, ведающая кадрами. Одетая, как кинозвезда, она старалась подражать во всём новому руководству, не забывая при встрече с директрисой петь ей дифирамбы, а потом за спиной шептаться, что провинциалку не скоро сделать примой и никакие наряды не добавят ей счастья, когда любовь приносится в жертву материальным благам. На что намекала кадровичка, никто не понимал, но, зная о её связи с компетентными органами, привыкли ей верить и кивали.

– У вас же сейчас репетиция…

– У меня нет репетиции, Валентина Васильевна. – Он протянул листок со своим заявлением.

Кадровичка взяла листок, прочитала его, потом взглянула на Давида с интересом.

– И вы, Брут?! – воскликнула она, демонстрируя свою начитанность.

– А что, были и другие?

Кадровичка взяла со стола несколько листков и молча потрясла ими перед Давидом.

– При прежнем дирижёре я не знала, как спрятаться от соискателей, а теперь словно отлив в океане…

– Всё меняется, – философски заметил Давид. – К тому же что вспоминать ушедших?

– Странно… Мне казалось, это понятно. Человек ушёл, но его вспоминают. Это значит, что дух его здесь! Он с нами!

Все знали, что Валентина Васильевна и прежний дирижёр были большими друзьями. Правда, она старалась об этом сейчас не вспоминать. Но перед уходящим из филармонии Силиным сочла возможным не скрывать своих мыслей.

– Может, передумаете?

– Нет, – твёрдо сказал Давид и вышел из кабинета.