Мемуары Командуемого пункта - 4

                КАЗУСЫ

В чайной стоял гвалт. Несколько офицеров, сгрудившись возле холодильника, насмешливо рассматривали разложенные на столах и на полу вытащенные из него продукты и растерянного рассерженного подполковника Иванова, который гневно  озирался вокруг себя и ругался почем зря.
- Безобразие, - возмущался он, - это не моя курица. Моя была крупная, больше полутора килограммов, а это какой-то дохленький цыплок, которого заморили голодом. – Он растеряно держал в руках посиневший куриный трупик. – Это не курица, это Освенцим какой-то, - потрясал он цыпленком. – Ну, разве здесь будет полтора килограмма, самое большее около кило, и то с большим прикидом. Не поверите, я вчера в буфете такую курицу купил, во! – Он широко растопырил свои руки. – Лошадь, а не курица. А это?... – Он взял цыплака за тоненькую фиолетовую шейку. – Это же просто удавленник какой-то… - Послышался гогот. – Ничего смешного, - Иванов покраснел от возмущения. – Утащили хорошую, а мне подсунули вот это! – Он опять потряс куренком. – Хорошее, значит, себе, а мне вот это!.. Я и жене уже позвонил, сказал, что слона везу. А теперь что – убиенный комар, задушенный костлявой рукой голода. Что тут есть? Это же ощипанный воробей, где вы такого видели?
Мужики дружно заржали. Обе смены, заступившая и сменившаяся, недоуменно переглядывались друг с другом и смущенно пожимали плечами. Помочь Иванову никто не мог. Больше кур не было и нужно было довольствоваться этим доходягой.
- Нет, ну, надо же, - продолжал возмущаться Иванов, - я вчера положил его сюда, в морозилку, а сегодня там пусто. А этот бедняга валяется на первой полке, как труп в морге, который никто не хочет хоронить… Нет, я этого так не оставлю, просто безобразие! И самое  интересное,  кого ни спрошу,  никто не брал…
Возмущенные крики Иванова заинтересовали проходившего мимо начальника аналитического отдела полковника Новосельцева Николая Михайловича. Он был человек веселый, находчивый и смешливый, что совершенно не мешало ему быть, когда нужно, серьезным и требовательным, а для некоторых и суровым. Работать с ним было легко  и приятно, но самое главное, его не просто уважали, а и любили, что не так часто случается с начальниками.
- Что за шум? – Всунул он в приоткрытую дверь свое улыбающееся лицо. – Что это вы все здесь сгрудились, это что – ярмарка здесь что ли? – Он показал рукой на разложенные продукты. – А ты, Иванов, что кричишь, боишься курицу твою отберут? – Он ткнул пальцем в куренка, которого мертвой хваткой держал за горло Иванов и засмеялся. – Почем задушенных брал?
- Это не мое, - Иванов с презрением отшвырнул куренка от себя, - мою украли. Моя, Николай Михайлович, во была, - он растопырил свои руки, - слон, а не курица. А это… Моя в морозилке лежала и исчезла, а этот, - он брезгливо скривил рот, - доходяга на первой полке валялся. Так вот, мою забрали, а этого мне взамен оставили…
- Да кто же это мог? – Николай Михайлович лихо вздернул засунутую под мышку папку с документами и опять улыбнулся. – Вы же люди-то здесь все свои…
- Свои… - машинально повторил Иванов. – А курицу украли. Просто безобразие и хамство, Николай Михайлович!
Новосельцев осторожно поднял куренка двумя пальцами и внимательно посмотрел на него. Мужики притихли и застыли в ожидании. Николай Михайлович понюхал его, еще раз повертел перед носом и, наконец, пророчески произнес:
- А когда ты его покупал?
- Да вчера, в буфете. Очередь такую отстоял, жене позвонил, что курицу здоровую купил, а теперь что я ей привезу? Вот, в морозилку положил, а этот тут, - он ткнул пальцем на полку.
- Так это было вчера? – Протянул Новосельцев. -  Ну, чего же ты теперь шумишь? Так она у тебя усохла за ночь со вчерашнего дня. Бери, Иванов, твоя курица! А жене так и скажешь, усохла, мол. Сам же знаешь: усушка да утруска, вот и получается…
Дружный гогот потряс стены чайной. Иванова стали хлопать по плечу и уверять в полной объективности заключения Николая Михайловича.
- Бери, Иванов, неси домой, пока совсем не усохла, - ржали они. – Да впредь в оба гляди, чтобы больше не усыхала.
Иванов с досадой махнул рукой и стал запихивать куренка в свою сумку. Как он оправдывался перед женой, осталось тайной. Но усохшую курицу вспоминали еще долго, хотя так и не нашли виновника ее усыхания.
Николай Михайлович, ловко разруливший щекотливую ситуацию, еще долго смеялся вместе со всеми, вспоминая этот случай, пока не произошел следующий, который случился со мной и Тимофеевичем.
Как-то раз нам в презент подарили пачку чая, импортного, «оттуда». Чай назывался «Танзания», был упакован в яркую оранжевую коробочку, на которой красовались пальмы и раскаленное желтое солнце на фоне песчаных дюн. Повертев коробочку со всех сторон, мы так и не сумели прочитать и понять ни одного слова, и с благодарностью распечатали ее. Чай дыхнул на нас приятные ароматом, и мы уже предвкушали наслаждение, которое получим от этого экзотического подарка.
Надо сказать, что чаевники мы были жуткие, просто чайные алкоголики. Дать «чайковского» у нас считалось хорошим тоном, а потому пили его все от души. Причем второй залив заварки считался дурновкусием и в нашем круге не уважался. Мы пили только первую и только горячую. Пачка эта привлекла нас и своим видом и своим запахом, и мы немедленно приступили к дегустации.
Чай оказался и впрямь необыкновенный. Он был густого красно-кирпичного цвета и весьма терпкого крепкого вкуса. Наш знаменитый «со слоном» против него казался пойлом, и мы, причмокивая от удовольствия, смаковали на зависть приходящим. На жалобные просьбы: «Дайте попробовать», Тимофеевич отвечал свое обычное: «Ладно, ладно, иди отсюда!». А я только разводила руками: «Я здесь не хозяйка».
Спустя некоторое время, как мы выпили наш знаменитый «пузанок» на 800 граммов, с нами начали происходить «чудеса». Взбодренные и раскрасневшиеся, мы пребывали в прекрасном настроении, улыбались и вообще чувствовали всеобщую приподнятость. Заглянувший к нам начальник подозрительно посмотрел на нас и покачал головой. Мы мило улыбнулись ему в ответ и переглянулись. Затем зашел заместитель и тоже, покружившись возле нас, молчаливо ушел прочь.
В голове у меня наблюдалось легкое головокружение и блаженство, размягчавшее и расслаблявшее до невероятности, так, что все казалось прекрасным и радостным. Тимофеевич тоже рдел и цвел, как огонек. Вероятно, на наших физиономиях было нечто такое, что настораживало начальство и приводило в немой восторг всех окружающих. Первым забеспокоился Тимофеевич.
- Знаешь, Надюха, - осторожно начал он, - я сижу, как будто стакан водки  выпил. Так в голове что-то…
- Это погода, - предположила я, - давление падает. У меня тоже что-то такое, - я покрутила возле виска пальцем. – Погода… Давайте-ка еще чайку выпьем.
Мы уговорили еще один «пузанок», и к вечеру «погода» разыгралась не на шутку. Короче, по уходе домой мы, видимо, имели такой видок, что офицеры падали со смеху. А на наше «Что-то сегодня погода совсем странная», прыскали за нашими спинами, едва сдерживая гомерический хохот.
Если бы мы знали, что о нас подумали! И начальник, и заместитель забили тревогу, думая, что мы по-тихому бухаем вдвоем, и дали команду проследить, что и как. А мы, между тем, пребывая в полном неведении, продолжали попивать презентованный чаёк и пребывать в эйфории, ссылаясь на проклятую погоду и наш суровый российский  резко-континентальный климат.
Так продолжалось дня три. Наблюдатели разводили руками, ничего противозаконного они не заметили, пьянок с закусками не было, а мы по-прежнему были «тепленькие». Наконец, у адмирала лопнуло терпение, и он пошел напролом.
- Что это вы какие-то не такие, - сурово глядя на Тимофеевича и меня, спросил он в лоб. – Вы, случайно, тут… - он щёлкнул себя по горлу. – И у Нади глазки подозрительно блестят…
- Что вы, Вадим Афанасьевич, - испугался Тимофеевич, - как можно?.. Я ей дам, если что… Нет, мы чайком балуемся только, хотите? – Тимофеевич гордо потряс пачкой. - Презент.
Адмирал покрутил пачку, но так и не смог ничего прочитать: арабской бязи он не знал. Затем положил ее на поднос, где она лежала и сурово и назидательно произнес:
- Смотрите у меня!..
Мы с Тимофеевичем притихли. Наше блаженное состояние продолжалось уже три дня, и Тимофеевич теперь, после визита начальника, забеспокоился.
- А знаешь, Надя, - сказал он, - это от чая. Погода тут не причем. Давай завтра сделаем перерыв и посмотрим. И нужно кого-нибудь найти, чтобы спросить, что там написано, - он ткнул в пачку.
На следующий день мы были, как огурчики, и окончательно поняли, в чем причина. Изловили мы и знатока арабского языка, который и перевел нам, что и как. Мы благоразумно умолчали о том, что с нами происходило после того, как мы выпивали по стаканчику-другому этого чайку, а он, прочитав надпись, лукаво улыбнулся.
- Чаёк с сюрпризиком, - насмешливо сказал он, - вы как тут после него?
- А что? – Тимофеевич предательски захихикал.
- Вы с ним осторожнее, - предупредил он, - здесь травки наркотические намешаны. Вы еще здесь не летаете?
Мы прыснули со смеху. Парень лукаво улыбнулся. Тимофеевич тут же спрятал заветную пачку в сейф и приказал на все вопросы отвечать, что уже выпили, и больше нет. Слух разнесся моментально, и к нам началось паломничество.
На все попытки вымогательства или обмена мы стойко отвечали, что выпили все до последней чаинки и ничем помочь не можем. На вопрос, кто же мог нам презентовать такой подарочек, мы отмалчивались и только многозначительно хихикали. А сами еще долго потихоньку баловались этим подарком, стараясь не попадаться начальству на глаза.
Вообще жили мы весело. Чего стоит только одна «клюковка» по рецепту незабвенной Анны Матвеевны Буняк, которой мы баловались по праздникам! Как говаривал наш грозный адмирал Владимир Иванович: «Голова свежая, а ноги не слушаются!». Делалась она так:  300 г клюквы и 1  чайный стакан песка давились вместе в эмалированной посуде, затем добавлялась бутылка водки, и все ставилось на три дня в темное место. После первых трех дней нужно было  все процедить и заново поставить в темное место на три дня. Затем снова процедить и употреблять по назначению. Продукт натуральный, экологически чистый и в умеренных дозах весьма полезный.  Пьется легко и с удовольствием, а вставать тяжело и небезопасно.
После этого, конечно, следует буйный аппетит и безудержное веселье, выражающееся в песнопениях и танцах до упада. Наш Командуемый пункт  был вообще очень музыкальным: пели и напевали многие, а некоторые наши начальники даже были знакомы с «самими»:  с н.а.СССР Б.Руденко, Львом Лещенко, В.Винокуром и даже с «самим» Ю.Н.Григоровичем.
Артистический вирус проникал повсюду и заражал буквально всех. Мы мурлыкали себе под нос, а иногда и очень громко, оживленно обсуждали все новости искусства и литературы и вообще жили на пике. Грешила этим и я. Честно говоря, грешу и по сей день, что, наверное, не очень нравится моим соседям. Но что поделать, искусство требует жертв… А тогда…
Вадим Афанасьевич, наш начальник, был человек педантичный, но выдержанный и деликатный. В тот день он ворвался к нам чрезвычайно суровый и, я даже бы сказала, злой, что случалось с ним не часто. Прямо с порога он выстрелил в нас глазами и прикрикнул:
- Уверните ваш приемник, работать мешает! Что так громко включаете, люди жалуются. Устроили здесь себе… Вице-адмирал рядом по соседству, а у них приемник орет!..
С нами и впрямь через стенку сидел довольно большой начальник, с которым мы при встрече любезно здоровались и к порученцу которого Тимофеевич не раз заглядывал в гости.
Я быстро подсуетилась, и приемник был тут же приглушен.
- Ты смотри, Надя, - внушал мне Тимофеевич, - отберут к чертовой матери и останемся без всего. Не злоупотребляй, лучше потише.
Я согласно кивнула. А через пару дней к нам прибежали наши чертежницы, сидевшие по другую сторону кабинета этого начальника и, перебивая друг друга, смеясь и недоумевая, начали рассказывать, как наш Вадим Афанасьевич обрушил на них гнев праведный, обвинив их в том, что они часто и громко распевают всякие песенки и арии, чем несказанно мешают  соседнему адмиралу сосредоточиться над важными делами.
- Вы что, очумели? – Гремел он. – Мне адмирал жалуется, говорит, твои тут как запоют, у меня ручка из рук выпадает. Вы что тут… окна закрывайте, чтоб вас не слышали.
- Мы ему говорим, - продолжали они,- мы не поем, мы работаем. А он нам: «А кто же, я что ли пою? С другой стороны Москальков сидит, он петь не может. Вы давайте прекращайте ваши концерты, а то плохо будет!».
Чертежницы растерянно и смущенно улыбались, а Тимофеевич отечески ворчал:
- Ладно, ладно… Вы там поосторожнее у меня, распустились…
На меня никто не думал. Непререкаемый авторитет Николая Тимофеевича был непробиваемой стеной. Я быстро притихла, правда, ненадолго. Как известно, горбатого могила правит. И хотя не этому, зато другому начальнику повозиться со мной пришлось. Впрочем, толку от этого было мало, как его не трясло.
 По утрам, с молчаливого согласия смен, я драла глотку на всю катушку. Впрочем, если кто не верит, может спросить. Начальник на своем месте и  с лихвой может подтвердить мои слова… Только что с того толку?..