История одной любви

      Мы сидели с ней друг против друга за обеденным столом. Посреди стола стояли ополовиненный графинчик  коньяка и плоская тарелочка с кружочками лимона. После вечерней прогулки по берегу озера в час заката, копченой на костре курицы и искусно нашинкованному ее умелыми ручками салату  из свежих овощей и всяческой зелени приятная усталость растекалась теплыми волнами по расслабленному телу.


Теплый июльский вечер через распахнутую настежь дверь стрекотом сверчков и запахом полевых ромашек заполнял  старенькую остекленную веранду, отстроенную более полувека назад.


В мягком, приглушенном свете электрической лампочки, пробивающемся сквозь вылинявший оранжевый абажур, ее зеленовато-оливковые глаза казались почти угольно-черными.  Глаза, обращенные на меня, горели лукавыми огоньками, и я, глядя в них, силился определить, является ли этот блеск лишь игрой света, или же у него иная природа происхождения.

Она сладко потянулась, запрокинув голову, кокетливо облизала губы и, словно подражая дикой зверушке, вышедшей из логова в поисках добычи, комично повела носом по воздуху. Потом, будто учуяв запах жертвы, замерла, быстро пробежав глазами по сторонам, снова сфокусировала взгляд на мне и резко, как бы неожиданно, будто в прыжке, подалась над столом в мою сторону.
 
 Потом коротко рассмеялась и так же неожиданно выдала:

– Расскажи мне про свой первый сексуальный опыт.

  Ее всегда интересовал этот мой первый опыт. Она хотела знать обо мне все, и того, что я шесть лет прожил с гражданской женой, с который мы нажили на четвертом году совместной жизни ребенка, того, как и из-за чего мы расстались, ей было мало.

  Что же касается меня, то про ее прежнюю жизнь мне хотелось знать как можно меньше. Конечно, имея связь с женщиной, невозможно ничего не узнать из ее прошлой жизни. Я знал про бывшего мужа, с которым она прожила пятнадцать лет и от которого родила сына. Знал про мужчину больного алкоголизмом, с которым у нее была продолжительная связь после развода. Знал и про того, который был незадолго до меня. И относился к ее бывшим вполне спокойно, предпочитая не вникать в детали  ее отношений с теми, что были до меня.


 Но вот ее как раз интересовали именно детали. Детали из моей прошлой жизни, которые излагать ей я был не намерен.

– Я уже не помню как это было.

 Солгал я.

– Врешь!

– Может, коньячку?

Попытался я уйти от темы.

– Сначала про опыт, потом коньячку.

Я демонстративно убрал графинчик в буфет.
 
После минутной заминки она наигранно вздохнула, ее личико преобразилось в лисью мордочку. Хитрый, с деланной обидой взгляд пробежал по стеклам буфета.
 
– Я что, сама должна ухаживать за собой?

Выдержав паузу, я вынул из буфета графинчик и протянул руку, чтобы налить ей коньяк, но она поспешно закрыла рюмку тыльной стороной ладони.

– Рассказывай давай…

Не прикладывая усилий повторно наполнить ее рюмку, я наполнил до краев свою и выпил за ее здоровье.

Тогда она немешкая самостоятельно наполнила свою рюмку,  не  оставив мне возможности на этот раз за собой поухаживать.

– Не любишь ты меня…

Констатировала она, в очередной раз состроив ложной обиды гримасу.

Мне доставляло истинное наслаждение наблюдать, как она изящно подносит содержимое рюмки ко рту,  как, смакуя, посасывает дольку лимона, облизывает губки, в то время как  на щечках ее проступает легкий румянец.

Каждый ее взгляд, жест, каждый шаг, любое действие были исполнены женственности и сексуальности.
 
Я помню, как мы в конце рабочего дня проходили с ней под руку мимо охраны. Помню, какими восторженными глазами провожали ее молодые ребята,  пришедшие недавно со службы и годящиеся ей в сыновья, какие голодные взгляды бросали на нее офицеры, прапорщики в отставке предпенсионного возраста. На себе я ощущал взгляды  зависти со стороны мужчин, и, признаюсь,  это льстило моему мужскому самолюбию.

Наполнив на этот раз обе рюмки и, не желая услышать снова уже заданный вопрос, я перешел в контрнаступление.

– Скажи, за годы совместной жизни с мужем ты изменяла ему когда-нибудь?

 Она изменилась в лице. Нет, не растерялась, не смутилась ничуть. Только в ее глазах на миг вспыхнул иной огонек, искра воспоминаний о прежней жизни, боли и, может быть, тоски. С ее лица сошло привычное кокетство. Лицо стало серьезным, но оно оставалось по-прежнему прекрасно.

 – Да. Изменяла. И не один раз.

Простота ее ответа смутила меня своей неожиданностью.  Мне захотелось курить, и я  встал в дверном проеме веранды так, чтобы табачный дым тянуло на улицу, но при этом  мог бы видеть ее лицо.

Мне не просто хотелось уйти от темы моего первого сексуального опыта, мне хотелось понять природу женщины. Узнать, чем руководствуются жены, решившиеся на супружескую измену. Ведь годом раньше я и сам пережил предательство близкого человека,  вследствие которого отношения уже не удалось сохранить.

– На каком году совместной жизни это произошло у тебя в  первый раз?

– На седьмом году совместной жизни с мужем. Сыну было четыре года. Я не работала тогда. Занималась ребенком, домом, готовила и убирала за всеми, а муж упрекал в том, что содержит меня, что я ему слишком дорого обхожусь. Когда я заговорила о том, что начну работать, он ответил, что не позволит мне этого сделать, что я обязана сидеть дома.

Она, замолчав на какое-то время, принялась  изучать мыски своих туфель. Я же мусолил в руках измятую пачку сигарет. Подняв на меня глаза, она, откинувшись на спинку дивана, продолжила.

 - Как-то раз у меня вытащили в автобусе кошелек. Я была подавлена. Мне не было жалко денег, меня уничтожал сам факт того, что меня обокрали. Я пришла домой и, чуть не плача от обиды, рассказала обо всем мужу в надежде, что он меня поймет, утешит. А он наорал на меня, говорил, что я не имею права позволять вытаскивать кому-либо кошелек с его деньгами.

 Она грустно улыбнулась,  бросила взгляд на стол, потом на меня, и я разлил остатки коньяка по рюмкам. Мы молча чокнулись, выпили, и она продолжила.

– Я была тогда слишком молода, не умела постоять за себя.

Сказав это, она улыбнулась  своей прежней улыбкой, исполненной лисьего лукавства. Она и в самом деле была очень похожа на лису.

– В постели не получала удовлетворения,  потому что с первого года супружеской жизни стеснялась говорить о своих желаниях. А после, когда осмелилась говорить с мужем на эту тему, наталкивалась на непонимание. Он искренне удивлялся, мол, чего мне еще надо. Говорил: «Раньше же все тебя устраивало».

Скушав дольку лимона, она облизала пальчики. Когда она говорила, голос ее был спокоен. Я же слушал ее, затаив дыхание, опасаясь прервать неосторожным звуком или жестом  поток ее откровений.

– На самом деле, с момента первого года совместной жизни с мужем вплоть до первой измены, как и после нее, ничего в наших отношениях не менялось. Просто на седьмом году жизни переполнилась чаша моего терпения. У меня началась тяжелая депрессия. Я не видела будущего, не знала, как жить дальше. Я решила покончить с собой. Все продумала. Решила подгадать момент, когда ребенок будет у свекрови, а муж на работе. Буду дома одна, встану на табуретку, просуну голову в петлю. Муж придет с работы, а меня уже не будет в живых.

Она снова замолчала. Я замер в нерешительности. Мне захотелось ее обнять, крепко прижать к себе, но я не тронулся с места. Она, словно угадав мои мысли, сделала упреждающий жест рукой, продолжила.

– И вот тогда, когда я все для себя решила, я повстречала его.

– Как вы познакомились?

– Совершенно случайно. На автобусной остановке возле моего дома. Я не строила никаких планов, не искала отношений на стороне. Все произошло само собой.

– Прям в первый же день?

– Ну, нет конечно.  После первой встречи мы снова увиделись. Тоже случайно. Он жил по-соседству с нами. Потом он назначил мне свидание.

 Она попросила, чтобы я сварил ей кофе. Специально для нее я держал в заначке   дорогой французский кофе и горький элитный шоколад. Она любила изысканные напитки и десерты. Была  избирательна в выборе еды и педантично относилась к процессу приготовления пищи. Даже для приготовления курицы на костре из глубины дамской сумочки извлекла специально припасенный пакет с приправами, демонстративно проигнорировав многочисленные баночки с пряностями, хранившиеся в дачном буфете.

– Скажи, что ты испытывала перед первой близостью с другим мужчиной? О чем думала в момент, когда решилась на измену?

Она обеими руками обхватила чашку с кофе,  как будто у нее замерзли пальцы, хотя было тепло. Задумчиво разглядывала пенку, затем сделала небольшой глоток. Отставив чашку в сторону, снова подняла на меня глаза.

– Было очень сложно решиться на этот шаг. Невыносимо мучительно. Трудно. Словно переступаешь за грань привычного, пусть и наскучившего тебе мира. Мира, наполненного знакомыми, пусть и опостылевшими тебе вещами. И не знаешь, что там за этой гранью ждет тебя. И возможным ли будет оттуда возврат, к привычным тебе вещам.  А вдруг там, за этой гранью, ничего нет?

Я снова закурил, наблюдая, как в безветрие медленно и лениво уплывают с освещенного крыльца в поздний сумрак клубы табачного дыма.

– И, что же там оказалось, за этой гранью?

– Радость и облегчение.

Ее лицо осветилось улыбкой. Я же почему-то смутился.

Она по-прежнему сидела на диване. Я встал напротив нее, опершись спиной на буфет. Разглядывал ее прическу, пробор на голове. Пряди ее чуть жестковатых на ощупь вьющихся пепельно-русых волос отливали проблесками золота и антрацита. За время нашего знакомства она ни разу не посещала парикмахера. Не пыталась что-либо изменить в своей внешности. Ну, конечно, она умела одеваться  со вкусом, и, как подобает, к каждому случаю выбирала соответствующий наряд. Но прическа, макияж, парфюм всегда оставались неизменными.

– Ты испытывала, ну, после того что случилось вину, муки совести?

Она рассмеялась  так, что я невольно вздрогнул.  Ее смех стал исчерпывающим ответом на мой вопрос.

– И долго продолжалась у тебя связь с тем мужчиной?

– О нет. Близость у нас была всего раза три.

На этот раз я усмехнулся.

– А чего так мало? Почему перестали встречаться?

Она отломала кусочек шоколадной плитки и отправила себе в рот.

– А больше и не надо было.

Я вопросительно посмотрел на нее.
 
– Мне не нужен был тот мужчина.

– А какой же мужчина тебе был нужен?

Задумавшись на долю секунды, словно подбирая нужные слова, она ответила.

– У меня была мечта. С юности. Со старших классов. Выйти замуж и родить ребенка, растить его. Ничего другого мне не было нужно. Не  было нужно  ни до замужества, ни на первом году семейной жизни. Не  было нужно и после встречи с тем мужчиной.

– И ты вернулась в семью?

Она усмехнулась.

– А я из семьи никуда не уходила.

– А муж? Он о чем-либо догадывался?

– О нет. Он настолько был занят собой, что ничего не замечал вокруг. Мое положение в доме ничуть не изменилось. Я продолжала мыть, стирать, готовить. Изменилось мое отношение к жизни. Я захотела жить, дышать полной грудью, петь.

Она  широко улыбнулась, обнажив верхний ряд красивых, правильной формы зубов.

– Я мыла полы и пела. Пела в голос. А муж ворчал и крутил пальцем у виска. Он ничего не понимал.

Я улыбнулся в ответ.

– А тот мужчина? Я так понимаю, это твоя была инициатива для прекращения связи между вами?

– А тот мужчина хотел продолжения отношений, стоял передо мной на коленях, умолял, говорил что любит.

– Любил?

Съерничал я.

Она усмехнулась.

– Да какое это имеет значение.

– Получается, ты его использовала?

– При знакомстве не я его добивалась, он меня добивался.

– Ну, он тебе хотя бы нравился? Почему именно с ним, а не с кем-то другим?

Она внимательно посмотрела на меня.

– А ты меня за кого принимаешь? Естественно, он мне нравился. Был умен, красив, привлекателен. С ним было интересно поговорить.

– И что же? Ни разу не жалела, что порвала отношения? Все-таки, умен, красив, привлекателен?

Немного поморщившись, она небрежно смахнула крошки шоколада со скатерти стола.

– Фи, да на самом деле ничего особенного.
 

     Едва перевалило за полночь. Кофе был давно выпит. Шоколад съеден. Время отходить ко сну. Пока она смывала косметику, я шел принимать  душ.

Я зажигал ночник и ложился в постель первым, ждал с нетерпением, когда она вернется из душа. Если ночи были холодными, а в комнате  прохладно и сыро, я ложился на ее половину кровати, чтобы согреть для нее место.

Ожидания ее прихода мне казались вечностью. И вот, наконец, дверные петли легонько пропели, скрипнула половица, и я увидел в распахнутых полах махрового халата крепкие, загорелые бедра. Мне всегда хотелось смотреть, как она раздевается, но она почему-то смущалась, не позволяла мне любоваться собой. И каждый раз повторялось одно и то же.

– Не смотри.

– Почему?

– Не смотри на меня, пожалуйста.

– Ты очень красивая.

Каждый раз, вздыхая, говорил я и отворачивался к стенке, не в силах возражать ей.

 Раздевшись, она голая залезла ко мне под одеяло. Я повернулся к ней. Мы лежали, едва касаясь друг друга телами. Я не торопился. Впереди у нас была целая ночь.
 
Она лежала на спине, склонив голову на бок на противоположную от меня сторону и прикрыв веки. Я медленно, словно украдкой, едва касаясь кончиками пальцев,  дотронулся до ее плеча, предплечья, запястья. Я гладил ее красивые руки. Мои пальцы ласкали ее нежную кожу, подобно легкому морскому бризу, едва волнующему поверхность  водной глади. Я слышал ее участившееся дыханье. Она, словно во сне, склонила голову ко мне, и я поцеловал ее приспущенные веки, коснулся губами шеи, поцеловал ее сладкие, податливые губки. Дюйм за дюймом я стаскивал с ее тела одеяло.


 За окном пели птицы. Бледно-серый сумрак рассвета заполнял комнату. Мои руки нежно обнимали ее голову. Я почувствовал, как по тыльной стороне  моего запястья скатилась  слезинка. Я поцеловал ее в губы.

– Тебе хорошо сейчас?

Спросил я.

– И хорошо, и грустно.

– Почему?

– Ты же знаешь, все это когда-нибудь закончится.

– Не думай об этом.

Сказал я, и наши губы слились в поцелуе.

Нам оставалось на сон около получаса. На дачу мы приезжали в будние дни после работы и, соответственно, перед работой, потому как в шумные, суетливые выходные на дачу регулярно приезжала многочисленная родня, которая  не понимала наших отношений и, ни разу не увидев мою возлюбленную,  успела ее возненавидеть. А возможности для встреч где-либо еще у нас попросту не было.
 
Утром мы не выспавшиеся, сонные, но счастливые возвращались в переполненной душной электричке на работу в Москву.

Сгорел в огне страсти июль, пролетел август, обильным  урожаем яблок простучал по крыше нашего единственного убежища сентябрь. Ночи стали короче, холоднее. Октябрьское бабье лето, исполненное нежности и грусти, дарило на прощанье последние ночи блаженства, радости и счастья. Мы старались не думать о том, что со дня на день начнутся заморозки и дачный летний домик перестанет быть уютным убежищем. Перекроют летний водопровод. Суровый холод ворвется в наше любовное гнездышко сквозь хлипкие оконные рамы, дощатые стены и полы. Могильный холод и сырость бесцеремонно овладеют нашим счастливым ложем. И не спасут нас уже от жестокого холода ни мощный электрообогреватель, ни коньяк, ни жаркие объятья.

 Дачный сезон окончился. Впереди нас ждала зима. Нам оставались свидания  на Воробьевых горах. Объятья и поцелуи на набережной, без права близости.
 
 Стоя на холодном ветру у Москвы-реки, мы согревали друг другу замерзшие пальцы горячим дыханьем. Пили коньяк, или сидели в кафе, отогреваясь горячим кофе  или глинтвейном.

 В силу определенных обстоятельств я не мог привести ее к себе домой. У нее тоже не было возможности пригласить меня к себе. А денег на гостиницу у нас не было.

Дачный сезон окончился. Но мы еще не знали, что это будет последний дачный сезон в истории нашего романа.

Она была старше меня на пятнадцать лет. Когда мы познакомились,  мне было двадцать девять лет. Ей сорок четыре. Это была шикарная женщина. Те из моих друзей, знакомых, подруг, кто ее видел, не давали ей больше тридцати пяти.

Она любила подтрунивать надо мной, провоцировать меня на проявление эмоций. Временами пыталась пробудить во мне ревность, но я знал, что у меня нет оснований для этого чувства. Ее пусть и беззлобные, но ироничные выпады в мой адрес  иногда действительно заводили меня, и я начинал раздражаться.

Она объясняла свое поведение тем, что отношения нужно постоянно поддерживать в тонусе. Что спокойное, размеренное и прямолинейное течение событий есть угасание, смерть. Словно прямая линия   кардиограммы на мониторе. Жизнь же, напротив, кривая, скачущая то вверх, то вниз. Я понимал и принимал ее взгляд на жизнь, но спокойный, стабильный характер отношений наиболее соответствовал моему менталитету. Что впрочем, не мешало мне, а вернее нам, совершать отдельные сумасбродства. Но в моем случае это было скорее исключением из правил.

 Я также понимал, что ее эксцентричность не только обусловлена темпераментом. Как у каждого без исключения человека, у нее были свои страхи, своя фобия.
 
 Я знал, помнил ее рассказ о прежней жизни, что была незадолго до нашего знакомства, о том, что было слишком все хорошо. Очень долго было слишком все хорошо. О том что она, словно ласточка, парила в небе, поднимаясь все выше и выше. Не подозревая, каким болезненным и страшным окажется падение вниз.

Больше прямолинейной стабильности, схожей по ее словам, с прямой на мониторе кардиограммы, ее пугала длинная диагональ, устремившаяся с геометрической прогрессией вверх. Пугала панически. И она сознательно своими выпадами в мой адрес не позволяла кривой наших взаимоотношений подниматься выше определенного уровня, тем самым провоцируя меня на выяснение отношений, но, ни разу не позволяла себе повысить голос, скатиться до оскорблений. А если я в чем-либо перед ней был не прав, изводила меня своим молчанием.

 Помню, как-то раз, я совершил перед нею проступок. Мы молча умылись, сели завтракать. Она не сказала ни слова. Я не выдержал и попросил ее: «Ну, хоть покричи на меня». Она тихо ответила: «Не буду». Я чувствовал себя полным идиотом.

 С окончанием дачного сезона и, как следствие, продолжительным отсутствием близости ее выпады в мой адрес усилились. В очередной раз, когда ей удалось меня раздразнить, я пошел на принцип. Сказал, что принял окончательное решение, что мы расстаемся. Она ответила, что если я действительно все окончательно для себя решил, она не станет меня переубеждать и вообще беспокоить. Я мог бы остановиться, сделать шаг назад, выдать все за глупую, неудачную шутку, но упрямство, гордыня сделали свое дело.

Душой я не желал расставания с ней, но циничный разум тотчас же отыскал тысячу и один довод в пользу разрыва отношений.

 Недели две после того как я заявил о разрыве, я чувствовал себя вольготно, упивался собственным одиночеством и, якобы, обретенной свободой. На третьей неделе затосковал. Втайне надеялся, что она мне позвонит. Проклятая гордость не позволяла самому набрать ее номер. Через месяц я все-таки набрал его. Она сбросила звонок, но прислала смс-сообщение, что, мол, не знает, готова ли со мной разговаривать. Поздравила с прошедшим днем рождения.

 С тех пор я писал и звонил ей раза три-четыре за полтора года с того времени, как мы расстались. В какой-то момент я мог бы ее вернуть. Но конфликт ума и сердца не позволил выстроить необходимую последовательность действий с моей стороны. И теперь я точно знаю, что потерял ее окончательно. Навсегда. С ней было непросто, но она была шикарная женщина. Настоящая женщина.

Однажды я задал ей вопрос, почему она выбрала меня. Чем я ее привлекаю. Что ей во мне нравится. Она ответила, что я очень заботливый. Что я способен совершать безумные, интригующие поступки, и что ей это нравится. А еще сказала, что я талантлив.

Но каждый раз, когда я вспоминаю ее, я вижу террасу, клеенчатую скатерть стола и крошки шоколада, которые она небрежным движением руки смахивает на пол. И слышу ее равнодушный голос.

– Фи, да на самом деле ничего особенного.