Освобождение

То, что сфера охраны и наблюдения – его предназначение, не сомневался никто. Михалыч так подходил к своей должности, что, кажется, прямо с пеленок двинулся строевым шагом аккурат на проходную. Русский богатырь, под шлемом повитый, с конца копья вскормленный, возвышался воинственной и без преувеличения несокрушимой фигурой среди руин хозяйственного двора нашей компании. И непрерывно бдел. Летом и зимой, днем и ночью, в жару и холод. Все в одном настроении, состоянии и одеянии. Отдыхал ли он когда-то, уходил ли домой, и был ли у него этот самый дом?
Мы являлись на работу - он уже стоял, неподвижен, как сфинкс, охраняющий сон фараонов, убегали прочь - он еще торчал у шлагбаума, живота не жалея. И не было ему износу и порчи, а на складе, который находился тут же рядом с офисом, не произошло ни одного хищения.
Михалыч оказался находкой для безалаберных хозяев компании, ведущих свой бизнес небрежно и по настроению. Вместо того чтобы арендовать небольшой склад, они зачем-то выкупили обширную территорию полуразрушенного завода, предполагая открыть на его месте гипермаркет, но планы пустили по ветру, а территория так и осталась в беспорядке. Заваленная хламом, оставшимся от прошлых владельцев, она представляла собой хаотичные нагромождения каких-то железобетонных конструкций, строительного мусора, станков, железяк, деревяшек. Все это уродливыми пирамидами возвышалось в разных углах двора, затрудняя передвижение и не способствуя превращению свалки в долину фараонов.
Единственным элементом упорядоченности в этом кромешном бедламе явился Михалыч. Для него поставили будку и установили шлагбаум, хотя и без этих атрибутов он олицетворял неприступную твердыню. Хозяева компании, конечно, дорожили столь редкостным сотрудником, рвение его всячески поощряли. И даже порой выпроваживали отдохнуть. Только вот Михалыч отдыхать не любил. Наоборот, оставался сверхурочно, прибавок к жалованию не требовал и прослыл маниакально исполнительным дятлом, готовым работать круглые сутки практически за спасибо. Получив от руководства задачу, привести в порядок двор, ночами, при свете фонарей он аккуратно перестраивал пирамидки: в одну - складывал доски, в другую - железки, в мешки - строительный мусор.
Будучи покладистым и катастрофически неприхотливым, он портил нам все показатели. Его ставили в пример бездельникам, по нему выравнивали нормы лояльности к компании. Большинство сотрудников испытывало к охраннику вполне понятную неприязнь. Многие старались очернить его и выставить перед работодателями в неприглядном свете.
А тот и в ус не дул. Бдел качественно. Все перемещения продукции происходили только официально, по звонку шефа, с бумагой подписанной лично рукой директора. Комар носу не подточит.
- Тебе что, медом тут намазано? – спрашивал охранника старший логист, в надежде отыскать на него какой-нибудь компромат.
- Кх-кх-кх…, - не умея вразумительно сформулировать ответ, покашливал Михалыч.
- Ты смотри мне, может, ты пока никого нет, свою левую лавочку открыл?
По обыкновению, тот осуждающе качал головой в ответ и, в свою очередь, осторожно спрашивал:
- А что за сверток вы положили в свою машину? – голос его тяжелел. - Откройте, пожалуйста, багажник.
Деликатно, но настойчиво он проверял на выходе сумки с кейсами, не потянул ли кто хозяйское добро. Но на кой ляд офисным крысам единичные метизы и втулки, которые никуда не приспособишь. Другое дело воровать ящиками и вагонами. Тут можно и сбыт наладить. И навар снять. Именно ради него и напрягались наши ушлые логисты, кладовщики и прочий менеджерский состав, тонко уловившие бестолковый стиль руководства компанией.
Алчные несуны обступали Михалыча с флангов, вели пристрельные бои и старательно нащупывали тылы, чтобы найти слабый кирпич в основании неприступной цитадели. Но оказалось, что с тылами у Михалыча глухо. Хотя дом все-таки был. И порой он отправлялся туда поспать и восстановить силы. Но жил совсем один. Ни жены, ни детей, ни родичей, которыми его можно было шантажировать. Близких друзей тоже не наблюдалось. Михалыч, не отличался разговорчивостью. Если с ним кто-то беседовал, отвечал односложно, а порой и вовсе молчал, уходя в себя.
Если бы какой-нибудь чудак взялся изучить причины такого поведения, то раскопал бы невеселую семейную историю, в которой у Паши (Павла Михайловича) была тихая несчастная мать и буйно пьющий отчим, не раз в подпитии ломавший парня через колено. Жестокие наказания пасынка стали для этого дикого существа средством привычного расслабления. Но оказали пагубное влияние на ребенка. Сделав его замкнутым и осторожным. Он не играл в футбол с мальчишками, не влюблялся в девочек, не воспитывал щенка. Не умел радоваться чему-то в полную силу. Все последующие годы Павел посвятил избеганию наказаний, старался прилежно учиться и хорошо себя вести, однако страх унижения въелся в него, как запах помойки в робу ассенизатора. И вывести его можно было только путем самосожжения. Что Михалыч, собственно, и делал у нас на глазах, самоотверженно сгорая у шлагбаума на проходной.
Отчим давно отошел в мир иной, мать постарела, жила в деревне. Но на всем белом свете так и не нашлось ни одного чудака, который задался бы целью изучать биографию Михалыча или хотя бы просто проявил к нему интерес.
Наверное, охранник к этому привык, и не напрягался. Мы никогда не видели его грустным, задумчивым или раздраженным. Всегда ровный. В одинаковом прикиде сторожа, которого интересует только одно – охрана чужого добра и порядок во вверенном ему периметре.
Чем он жил, что волновало его, заставляло печалиться и радоваться? Никто не знал этого, потому что шлепал мимо, как проходят мимо столбов и заборов. Михалыча считали человеком ограниченным и скучным. И только морщились недовольно, когда он слишком долго возился с досмотром личных вещей, привычно раскрывали сумки и портфели, понимая, что он все равно не отстанет, пока не проверит. И даже учредители, ради которых он так старался, смотрели куда-то сквозь него и шли дальше по своим делам, тут же выбросив его из головы вместе с идиотской педантичностью и преданностью.
Так уж повелось у людей, что они глядят друг на друга через призму значимости и в соответствии с заслугами и успехами. В этом плане Михалыч, кажется, не представлял никакого интереса. К нему привыкли, как к росшему во дворе абрикосовому дереву, которое иногда по весне радовало глаз розовым лепестковым нарядом, а к лету сыпало под ноги мелкие кислые плоды. От Михалыча, правда, ни цвета, ни плодов, но польза, несомненно, была.
Изменилось бы что-то в размеренном течении нашей офисной жизни, если бы не стояла у ворот его одиозная массивная фигура? Кто знает? Нам некогда было об этом думать. Под завязку озабоченные пустопорожним трепом, возней вокруг должностей и назначений, текучкой неотложных дел; утопая в бумажном и товаро-денежном водовороте, мы не то что Михалыча, мы по-настоящему и света белого не видели.
Но пропади он куда-нибудь, все, наверняка бы обеспокоились. Начали оглядываться. Вопросы задавать. А видели его на посту, и как-то увереннее себя чувствовали в нестабильной беспорядочности будней.
Однажды на прилегающих к проходной путях загорелся трамвай. Огонь заблокировал выход, обезумевшие от страха пассажиры  метались в вагоне, быстро заполнявшемся дымом. Михалыч стоял совсем рядом, ему стоило сделать несколько шагов, чтоб помочь людям. Но он не мог покинуть  пост. Мучительная борьба с самим собой обозначилась на покрасневшем лице. Он заметался вдоль желтой контрольной линии, несколько раз порывался сорваться с места, но замирал, останавливался, затем схватил какую-то железку и протянул стоявшему за его спиной менеджеру.
- Надо разбить стекло. Быстро! – и с силой толкнул его к горящему трамваю.
Мы никак не могли понять, что в тот момент удержало его самого, когда нужно было бросаться на помощь людям, не думая ни о чем. После этого случая вполне положительный Михалыч стал для нас нравственным уродом, не способным на  нормальные человеческие поступки. Так он напрочь лишился нашего участия.
Подсознательно ощущая этот пробел, охранник компенсировал одиночество насильственным привлечением внимания к своей персоне, которое как бы кто ни хотел, а все-таки вынужден был обращать в его сторону. Быть может, ему нужен был какой-то толчок, освободивший бы его от непрерывного бдения, мешавшего жить нормальной жизнью.
А она шла своим чередом. Утекала в трубу, захватывая щепки случайных впечатлений, ошибок, заблуждений. Неслась куда-то в одном ей ведомом направлении и русле полосатая река времен и сезонов. И все вокруг незаметно менялось, подчиняясь общему движению. А Михалыч, кажется, замер в одном и том же состоянии, которое не сдвигалось ни на йоту.
Как-то раз к учредителям компании приехали из Японии партнеры, которые привезли с собой образцы новой для нас продукции, тщательно упакованной в большие картонные ящики.
Михалыч радушно, как только возможно, приветствовал гостей, попутно наблюдая за тем, какие у них карманы и дипломаты. К счастью, гости благополучно миновали сектор контроля и досмотра. Проследовали в зал для конференций и надолго засели с учредителями за длинный переговорный стол. Условия сотрудничества все никак не прорисовывались в решающих деталях, и собрание затянулось. Желудки давно мечтали об обещанном фуршете, а главный японец не мог сложить цены. Коверкая слова, он пытался впарить нашим свое видение вопроса. Но те увиливали от настойчивого прессинга и посмеивались в душе над закордонным воротилой, надеявшимся взять лохов голыми руками.
И вдруг где-то за окнами послышался равномерный звук перестрелки. Хлопки раздавались примерно с одинаковыми промежутками, будто во дворе кого-то методично убивали. Иностранные гости напряглись. Осторожно поглядывая в сторону окна, главный японец вдруг стремительно поменял тактику и поспешил подвести итоги, согласившись с большинством требований русских товарищей.
Но выстрелы  на улице не прекращалась. И все, в том числе и наши толстомясые, не выдержали и, сорвавшись с места, бросились посмотреть. Хозяйственный двор был пуст. Ни террористов, ни ментов, ни конкурирующих организаций. И вообще никакого дополнительного движения. Все без изменений. Любопытство вышло из берегов. Полным составом дружественный переговорный корпус двинулся к проходной.
Михалыч стоял у развороченной картонной коробки, с пузырчатой пластиковой прослойкой внутри. Мозаика наполненных воздухом кружочков размером с теннисный мяч лежала у Михалыча под ногами. Лопать пузырьки руками было неудобно. Поэтому он, устремив взгляд куда-то за пределы осязаемого пространства, неистово глушил шарики подошвами своих тяжелых берцев. Взрываясь, они издавали оглушительный звук, на секунду повисающий в воздухе и меняющий его заряд. Выражение лица Михалыча казалось настолько одухотворенным, что никто не решался нарушить таинство и с удовольствием наблюдал за игрой эмоций на когда-то однотонном полотне его физиономии. Вся жизнь, скудная на радости и дружеское участие, кажется, сосредоточилась сейчас перед его взором. Его счастливая улыбка обозначала благодать и покой. Впервые за много лет он поймал удовольствие, которое не позволял себе, запуганный отчимом. Оно вошло в жизнь незаметно, ненавязчиво, без борьбы. И вдруг открыло другие области существования. Он сумел отвлечься от непрерывной борьбы со своими страхами и отдаться тому, что приносило счастье.
Так охранник от Бога пошел вразнос. С тех пор как у него обнаружилась слабость, наладить левый движняк со склада не составляло никакого труда. Теперь мздой и беспроигрышным вариантом получения квоты на незапланированный вывоз товара стал кусок пластиковой упаковки. Чем больше размер, тем больше времени для самодеятельности, ведь процесс лопанья пузырьков настолько захватывал Михалыча, что он забывал обо всем и не прекращал перестрелки, пока не уничтожал последнего врага. Характерный звук, знаменующий маленькую победу над упакованным в пластик воздушным шариком, приносил чудаку ни с чем не сравнимое удовольствие и расслабление.
Внешне все выглядело по-прежнему. Но лишь возникала у сторожа свободная минутка, он уединялся в будке и самозабвенно лопал пузыри. В это время за его спиной могло происходить все, что угодно.
Безвредная реализация деструктивных импульсов, поставила крест на его карьере.
Случилось это, когда охмуревший до предела логист купил целый рулон пузырчатой упаковки и торжественно передал его Михалычу на хранение. Глаза охранника благодарно загорелись. И тут же потухли, потому что он вспомнил о своих обязанностях. Как кот вокруг сметаны, кругами ходил он вокруг рулона, старательно от него отворачивался, мысленно бил себя по рукам. Но, когда наступил вечер, сорвался.
И всю ночь с упоением лопал пузыри, не замечая времени, не реагируя на звуки и тени, скользящие за его спиной. Утром склад оказался пуст, а улыбающийся и совершенно счастливый охранник, которого еле нашли в ворохе блестящего полиэтилена, был немедленно заключен под стражу.
Но для него это была победа. Победа над самим собой и своим страхом быть наказанным. Пришло, наконец, то самое освобождение, которого так жаждала его душа... Что оно принесет ему? Новое разочарование? Новую боль и страх. Это было уже не так важно, потому что он вместе с милиционерами шагнул за желтую линию своего контрольно-пропускного пункта и отправился туда, где живут все нормальные люди.