Подруга гения

ПОДРУГА ГЕНИЯ.

Теперь Геннадий начисто вылетел у Кати из головы, она глядела и не могла наглядеться на мужа своей соседки Полины. Тот, изменившийся до неузнаваемости, превратившийся даже не в парня, а в крепкого заматеревшего мужика, был всё ещё немного чужим и незнакомым, хотя она по каждому его жесту, по звукам знакомого голоса узнавала прежнего еще не совсем забытого ею Сашуню. Он, как на картинке, сидел напротив Кати за большим праздничным столом и развлекал присутствующих бесконечными историями своей непростой жизни на самом краю земного шара. Там где «двенадцать месяцев зима, а остальное лето», где льдины наезжая друг на друга перекрывают людям дорогу на большую землю. А большие белые медведи запросто ходят к бородатым полярникам на чай, и где ей Екатерине Беляевой, конечно же, никогда не побывать. А  Сашка будто мысли её прочитал, встал и предложил тост за присутствующих в хате женщин, а значит и за неё Катю тоже. Интересно, помнит ли он тот тёплый вечер, когда на убранных пашнях начали ходить туманы, поднимаясь над заболоченными местами и низинами. Помнит ли их первый несмелый поцелуй в темноте за старым амбаром!   Эту пустяшную никчёмную ссору и её Катины слёзы, когда казалось, рухнул целый мир надежд, а счастливая Полина стояла перед алтарём рядом с ее Катиным Сашкой. Как давно, и как недавно всё это было, боже мой! А потом Саша уехал. Как шутил он сам, очень захотелось хозяев льдов за усы подёргать. Наверное, получилось, вон какой довольный да симпатичный вернулся и «длинный рубль», тот о котором по вечерам судачили старушки, обсуждая Сашкин вояж, тут совершено ни причём. Так думала Катя.
- Да что мы к мужику-то пристали, расскажи, да расскажи, - Теперь радоваться надо. Бабы помогите ж мне … на столе закуски поменять. Печь вон заново затоплять надо…
И Полина припала головой к груди мужа.
- Какая счас тебе печь? – закричала маленькая сгорбленная баба Феня на другом конце длинного крестьянского стола, - Мы сами всё нанесём, коль нужда прижмёт. Так ли, бабоньки? Только не сразу, так-то вот. Пусть Полинка наша с мужиком повстречаются, да наговорятся вволю, намилуются. Я уж в этих делах толк понимаю! Помню в тридцать четвертом мой-то в Москву подался метро ихнее строить, ударная, он говорил, стройка. Так вот я тогда тоже уж так тосковала, так убивалась,- не приведи Господь…
Но договорить бабе Фени не дали.
- Хватит мучиться-то. Что ж  поделаешь, коли так случилось – проговорил негромко приезжий, беря с широкой лавки, около печи трофейную отцовскую гармонь.
Щемящая мелодия «Тёмной ночи» всецело заволокла  пространство небольшой комнаты. Мелодия ширилась, звенела  и угасала, тут же переходя в другую, ещё более родную и знакомую. Когда, наконец,  под звуки гармони и под радостный топот ног гости галдя, вывалились в сени, и они с Полиной остались одни, Катя вплотную подошла к соседке.      
- Хочу  я попросить тебя Поля, на птицеферме вместо меня теперь?
Катя заметила, что у той дрогнули ресницы длинные и красивые
- Ладно, - сказала она, - Прям счас что ли?
- Завтра утром машина на станцию пойдёт. Ночи мне хватит собраться-то
- Ага, ладно,- произнесла Полина, направляясь к двери
- Нет, погоди, - умоляюще посмотрела Катя на подругу, - отдай мне его!
- Кого это его? – не сразу поняла Полина, - Саню что ль? Он ведь, как пёрышко- легкое , хошь через плетень перелетит, а хошь и за реку метнётся, только держи. А на кой он тебе ляд, мужик мой, сдался-то?
- В баньку бы его сводила. Баня у меня – первый сорт. Парная - во! Вентиль откроешь, и понеслась душа в рай! Поверишь, до крику которые парятся. Отдай а?   
- А куда ж ты Генку-то свово, на рыбий жир, что ли пустишь? Тоже, гляди, не последний плотник. В район вон сколь раз звали!
- Вот и дозвались…
- Ах, батюшки! – спохватилась Полина, - Чего же это мы тут, как чужие? Давайте заходите, заходите, баба Феня! – крикнула она, - Проходите не стойте, застудитесь, а то.
- Из сеней,- толкая друг друга, высыпала целая гроздь полупьяных сельчан.
- Я всё гляжу – тебе не сладко там…у них – говорила Александру краснощёкая, дородная молодуха.
- Да что об этом говорить! Вроде нормально всё было, медведь пару раз к нам в гости заглядывал.
- Да иди ты! – удивилась молодуха
- А  твой-то дома что ль? – поднял приезжий глаза на Катю.
Брови  у Кати дрогнули, она отвела взгляд, а потом деревянным голосом произнесла:
- Прислал намедни послания
- Ну и…?
- Сбились мужики в рыболовецкую артель, и на всё лето на остров. Там землянки у них вырыты, там они и ютятся до самых заморозков. Верховодит в артели ихней Иван Проценко, хохол с Полтавщины, вот у него-то мой милый жену и увёл. Медичкой она у них работает, сволочь такая, и теперь при живом муже я вдова соломенная. Так и пишет, извини, мол, и дальше всякие разные успокояшки, слова, значит, где только и набрался их, видать, у разлучницы позаимствовал, так-то вот! Не иначе бабы Фени судьбу повторяю,  у неё ведь тоже мужик в тридцать четвёртом метро строил…Да что уж теперь-то! Мой хоть сообщить догадался.
                2

Екатерина Беляева в небольшом заречном селе Кузьминки была человеком пришлым. Геннадий Беляев будущую жену привёз в родные пенаты по осени, когда в прозрачных листьях берёз запутались тонкие паутинки, и когда стояло то самое бабье лето, которого с нетерпением ждут не только бабы, но и мужики, чтобы доделать к зиме оставшиеся дела.
- Ух, ты! – ахнули бабы на ежедневном вечернем сходе у колодца.
Катерина, рослая, стройная, пышноволосая, нисколько не смущаясь под точным прицелом множества  любопытных взглядов прошла, нет проплыла по тихим Кузьминкам, одаривая всех счастьем переливчатого, радостного,  девичьего смеха. Радость без остатка наполняла всё её существо.
- Вот это фифа! – восхищённо сказал ей в след дед Прохор, когда Геннадий подвёл Катерину к резному крыльцу своего холостяцкого дома.
Было это вроде бы не очень-то и давно, осень тогда набирала силу быстро, разноцветие её пламенем полыхало в небольшой берёзовой роще у реки, за околицей села. А уже зимой, когда вдоль Кузьминок завыли сиплые студеные ветры, Геннадий с попутным грузовиком подался на станцию в поисках лучшей жизни. «Деньжат подзаработаю, поросей разведём. Фермерство ноне в большой цене, вон и телевизор об том талдычет». Так Геннадий объяснил жене свой внезапный отъезд.
Потом, в одинокие зимние вечера, Катерина много думала, вспоминая свою настоящую и прошлую жизнь. Предупреждали ее знающие люди о патологической жадности Геннадия, да всё это как-то у нее мимо ушей пролетало.
«Генка у нас за десятку Сахару перейти может, посули только»- шушукались по деревни его приятели. А друзей, скорее всего у него и не было. Не нажил!
Слышала Катерина об этом, конечно слышала.   Ну, уж очень хотелось ей вырваться, улететь, испарится из круга обыденной, повседневной жизни. Ну, что она видела-то забытый Богом и людьми завод на окраине города, где Катя выдавала инструменты работягам в промасленных робах и свою дощатую коморку.
В каморке этой скорее похожей на ящик, который кто-то неведомый может быть случайно, а может быть, шутя, поставил на торец, был маленький столик, железный шкаф с инструментами и две табуретки, краска на которых давно облупилась и лупоглазые пятна на них являли всем входящим в каморку карту загадочной и далёкой страны. Может быть, о ней и мечтала Катерина Можаева, гремя гаечными ключами и отвертками. Мечтала до тех пор пока под окнами ее владений не загудела  машина, и весёлый кудрявый парень не спрыгнул на землю с подножки грузовика.
В родном селе занимался Геннадий ремонтом сельскохозяйственного оборудования и инвентаря. С утра и до поздний ночи чинил, лудил, паял, закреплял и завинчивал. Пока не поманил его с собой старый армейский друг Искандер Шурыгин.
В памяти Катерины часто всплывал один из выходных, когда она впервые познакомилась с Сашей Давыдовым. Шли они тогда по свайным мосткам, которые тянулись через болота, хотя собственно никакого болота уже и не было. Только кое-где были лужи тёмно-коричневой стылой воды, окруженные унылой чахлой травкой. Помнится, рассказывал Александр еще тогда Кате множество самых невероятных историй о страшном прошлом этого места.  И шутил, много шутил, легко, грациозно, изящно. Вот тогда, наверное, и пробежала между молодыми людьми чуть заметная искра взаимопонимания. Встречались потом часто, то у реки в берёзовый роще, подальше от людских глаз, то за старым амбаром, в час, когда на село наплывали фиолетовые сумерки, да мало ли ещё укромных мест найдётся при желание для истинно любящих! Кати казалось, что так будет всегда, так будет бесконечно, потому, что кончится это, не может никогда! Но оказалось, что бесконечность – это не всегда прямая и у вяло текущих, размеренных линий бесконечности нет, нет, да иногда попадаются острые, кровоточащие углы боли.
И этот чёрный день пришёл. Мир опрокинулся моментально став серым, неживым, холодным. Мир замкнулся до размеров бревенчатой избы на окраине села Кузьминки. Тяжёлая ссора, как забытый сорняк выросла из ничего, из пустого места из ни кому не нужных никчёмных слов, кивков, полунамёков и полувзглядов.    Да и возможно ли что- либо утаить было в небольшом заречном селе? Недаром же написал когда-то классик  про те самые злые языки, которые «страшнее пистолета», не кузьминских ли баб и мужиков имел он в виду?   
Вот тогда и появилось в жизни Сашки Давыдова черноволосая красавица Полина с детскими смешными ямочками на пухлых щеках. Вынырнула точно рыба- сом со дна речного закрутила Сашку, заарканила, увела. Катя и очнутся, не успела, местные бабы уже на свадьбе вовсю отплясывали, да так что в старом клубе потолок едва удерживался, чтобы на пол не упасть. Только вот уехал жених, в дальние края, сразу после торжества семейного и для всех сельчан радостного
И вот теперь сидела Катя Беляева за хмельным праздничным столом, едва себя сдерживая. Хотелось ей, ой как хотелось, во двор выбежать, раскинуть руки в разные стороны, да и крикнуть во всю силу молодых лёгких на всю улицу, на всю вселенную, чтобы долетел ее крик до самой дальней точке земного шара, туда, где ходят льды и бродят белые медведи. А замерзшее солнце очень редко  отогревает своими лучами вечную мерзлоту.
«Люблю»- хотелось крикнуть Кате, но сидела она за столом, ни жива, ни мертва и лишь изредка бросала робкие  несмелые взгляды на приезжего.
- Чё грустишь, девка?- тихо подсел к Кате дед  Прохор, нежно щекоча  щёку девушки белой, окладистой бородой, - Не тоскуй, хоть это как сказать, из страдания вся мудрость выходит, это оно завсегда так быват. Я точно тебе говорю, не тоскуй девка, тоска она в мыслях свистопляс производит и звон всякий. Иной раз так зазвенит, хоть из хаты беги. Но, держатся надо, так-то вот!
                3

«Солнце сияло вовсю мочь, но было прохладно. На южных склонах холмов блестела молодая трава, а на северных плотным ковром – снег. Покой, безмолвие ни человека, ни зверя вокруг».
«Гениально» - радостно подумал Сашка, на минуту отложив в сторону вечное перо -    это и будет начало романа. Моего романа! Романа о честных и смелых людях  живущих далеко за полярным кругом. И называться он будет «Песня Севера»,- да именно так! Мир ещё узнает великого русского писателя Александра Сергеевича Давыдова, свет еще вздрогнет от таланта гения».
- Сашка на работу выходить думаешь? Сколь дён уже, как приехал, а еще не почесался ни в одном месте! Хоть бы в контору зашёл когда? – раздался за окном глухой голос бригадира тракторный бригады Петьки Клещёва
«Страд»- зло подумал Сашка,- Мелкий народ, недалёкий. Кричат, суетятся, а того не понимают глупые головы, что может быть прямо сейчас, прямо в эту минуту в простой деревенской избе рождается будущий…
- Сашка, - Опять раздался голос Петра за окном, - смотался бы в Кущено, у соседей солярки попросил бы, зашиваемся совсем, каждый человек на учёте?!
- Устал я Алексееч, с дороги еще не как не отойду, в район бы к доктору,- Когда машина-то будет?
- Ладно, - небрежно  бросил Клещёв и отошёл от окна, - Бабу Феню посылать мне что ли, или Прохора?
Сашка постоял ещё несколько томительных минут и вернулся к столу
«Солнце, как золотой айсберг среди мелких плавучих льдов»
«Нет, не идёт работа, жена тоже заела совсем, не поймешь, что и хочет. Не объясняет ведь стерва, иди, работай и шабаш. А у меня может процесс, это как его творческий, я, может вдохновение часами, сутками жду, и еще эту Музу, а ждать занятие не из приятных, это всякий знает».
Давыдов вздохнул и устало оглядел комнату.  Полупустая Сашкина комната производила впечатление, скажем так, не очень занятное.  Старый диван со сбитым в кучу постельным бельём, большой пуховой подушкой с давно несвежей наволочкой и потрепанным одеялом, из которого там и сям торчали клочья ваты. Почти всё пространство комнаты занимал старинный письменный стол весь заваленный разного рода бумажечками и бумагами, обрывки которых белыми клочьями плотно усыпали пол вокруг стола. Рядом со столом сиротливо стояли две табуретки. А напротив стола, над диваном, - гитара на широком длинном ремне, висевшая на голой стене.
«Плавучие льды дружно двигались на восток уносимые отливом. А напротив меня километрах в трёх от берега возвышался огромный голубой айсберг. Южный ветер порывом налетел на тундру. Радостно встретила его тундра, каждой своей веточкой на встречу ему растопырилась, каждая травинка сочувствующе  к нему потянулась»
- Сашка, чёрт, опять дома сидишь? Опять бандит, штаны на одном месте дырявишь?! – раздался из-за двери голос Полины,- Опять в контору не ногой. Петька-то забегал что ль?   
- Что мне твой бригадир, забегал, ни забегал? Я ГЕНИЙ!!! Вы все можете это понять, глупым своим умом! Я тебе еще раз повторяю: Я Александр Сергеевич Давыдов – ГЕНИЙ. А кем же, еще по твоему мнению я быть должен? Ведь на мне печать Господа нашего, два гениальных человека, два имени великих во мне одном слились и выхода требуют, вот я их наказ теперь и выполняю! А  ты – жена ГЕНИЯ!
- Что-то я тебя не пойму никак, - удивилась Полина, - Я, что теперь Генина жена получаюсь? Да  тебя теперь разве Геннадием кличут? А работать-то ты как, когда собираешься Геннадий?
- Гений – выше людской суеты. Ты жена моя, запомни это! Ты останешься в людской памяти, как соратница великого писателя, поэтому и должна быть терпимее, тебе же потом лучше будет.    
- Это когда это-то? Долго, что ли ждать-то еще прикажешь?
- Когда наградят меня
- Кто посулил что ль?
- Роман
- Мужик Нинкин что ль, хромой с автобазы, или еще кто? Видела я Нинку-то третьего дня в магазине, ничего она такого вроде не балакала.
- Талдычат все с утра до вечера, как заведенные: Работать, работать. Я размениваться по мелочам не намерен и ниже чем на Нобелевскую премию не согласен. Вот роман допишу, и каждый день на тебя будет золото сыпаться, как из лейки дырявой. Поняла теперь?   
- А Роман-то, какой, Нинкин что ль?
- Тьфу ты, я ж тебе об….
- Сергееч, - в окошко глядеть и Бог горазд. А дело-то люди делают. Ежели всю уборку так проведёшь, то окончательно колхоз развалишь, соседи смеяться будут. Вечер сегодня в клубе придёшь? – раздался во дворе звонкий голос Катерины Беляевой.
                4

Тоскливый девичий голос умолк всего на несколько секунд, и поднялся снова в вышину, заливая пространство клуба неизбывной болью и пронзительной мольбой о счастье 
На Муромской дорожке
Стояли три сосны
Прощался со мной милый мой
До будущей весны

Он клялся и божился
Одною….
- Хватит, девчата, тоску навивать, мы же всё-таки на вечер собрались , - громко крикнула Катя, - Вон и новый человек к нам прибыл, да не один с гитарой. Он у нас парень хоть куда, жалко только девчата не все туда соглашаются. А ну давай повеселей что-нибудь растяни, я плясать хочу! – птицей подлетела она к деду Прохору, который притулился с гармонью в самом углу комнаты.
- Эх, Москва златоглавая.
Каблучки Кати дробно застучали по дощатому полу.
Давыдов, молча, сидел на скамье, перебирая длинными пальцами струны гитары.
- А спой-ка нам что-нибудь «северное» для души, умеешь? – подсела к Сашке толстощёкая молодуха.
- Да, есть одна песня, ребята в тундре подарили. Хочешь?
Сначала робко, а затем все сильнее, весомее зазвучали струны старенькой гитары в умелых руках музыканта:
Ах, во льдах не забалуешь
В тундре жить, - не покричишь
На меня ты ветер дуешь
От тебя сбежать – шалишь

А во льдах вокруг медведи
Не порвать бы жизни нить
Мы на Севере не дети
Нам без песен не прожить

- Может, хватит душу холодом закупоривать, - опять раздался где-то рядом голос Кати, - пошли лучше ко мне, я тебе другие песни спою, от них ты быстро согреешься. И печку растоплю и перинку под тобой расправлю. Пусть они тут без нас каблуками пол дубасят. Ну, что гитару в зубы и вперёд, а то получишь у меня три года расстрела без права переписки с разлюбезной своей Полиной Владимировной. Я это быстро устроить могу.
И едва холодное солнце, уставшее за долгий день, покатилось вниз на зареченские луга и дальше на неубранные пашни. Отчетливей стали слышны в вечерней тишине торопливые шаги двух людей. Высокого рыжеволосого парня  с гитарой за спиной и такой же рослой белокурой девушки. Их размытые в тусклом электрическом свете фигуры видела баба Феня мучимая старческой бессонницей.      
В просторной Катиной по- девичьи опрятной хате вкусно пахло свежим горячем хлебом.      
- Мамка моя постаралась, - весело сообщила Беляева, вешая длиннополое пальто гостя на старый изогнутый гвоздь в сенях. К тетке в Кущено укатила, вернётся,  к утру. А мы сейчас печку затопим, теплее будет, согреемся.
Через несколько минут на столе ровно пел свою  незаметную песню  пузатый самовар, весёло колыхались  узорчатые занавески на окнах, а Катя Беляева умело подбрасывала в печь всё новую и новую пищу для огня.
- Ты вот в клубе все про север пел, а я тебе свое спеть хочу, послушай, может, поймешь что!
И оторвавшись на время от своего занятия, девушка негромко запела:
Была я баба нежная
А стала баба снежная ….
И стою, смеюсь
Зареветь боюсь
Потому что я считаю
Зареву - сейчас растаю
Стою ничьей женой
Под горкой ледяной.

Хорошая песня, жаль не я ее сочинила. Продолжить могу, если желаешь. Ну, а если понял все,  могу не продолжать. Одна я понимаешь, Сергеевич, так, сколько  дней уже «стою ничьей женой», тепла хочется простого человеческого.
Огонь старался вовсю, игриво треща и облизывая длинными языками шершавые поленья в печи. Два человека тихо лежали под теплым одеялом, нежно прижавшись, друг к другу. 
- Я любви хочу, Саша, люб-ви-ии! Знаешь сколько во мне любви и нежности не растраченной! Каждый клеточкой, каждым изгибом тела твоим наслаждалась бы, позволь только! Любви хочу! А ко мне только грязь и налипает. Я же к Генке в постель сама запрыгнула, он не тянул. Он мне тогда порядочным показался, думаю, пусть уж он, чем какой-то тракторист чумазый, - шептала Катя, уткнувшись в Сашино плечо.
-  А Геннадий-то не любит, что ль?
- Геннадий? – технарь. У него одни шестерёнки на уме, а ты песни складываешь, весёлый. Что тебе Полина твоя, вдвоем-то нам веселее будет, ты как считаешь? Переселяйся к весне в мои хоромы, место хватит. Я работать буду, а ты свои книги писать! Люби только! Много уже написал-то?
- Немного, пока на седьмой странице. Подумаю я, до весны время есть пока. Может, и перееду еще…

                5

На следующее утро Катя встала какая-то легкая, обновлённая, было у нее такое чувство, будто позади осталась черная полоса   и теперь, вот именно теперь, всё будет по-другому. Она ещё   сама  не знала, как, но чувствовала, будет. Мир изменится. И поможет ей в этом тот самый мужчина, который сейчас так сладко раскинулся на ее постели. «Интересно, что ему снится?» - почему-то подумала она, - Может опять в своих льдах пропитания себе добывает, а может с Полиной своей чернобровой милуется, видела она их летом на речке. При мысли о сопернице у Кати защемило сердце. Она и понять не могла, когда пришёл тот день,  та минута, когда этот спящий сейчас мужчина поселился в ее хрупком сердце. Любила ли Катя своего мужа? Наверное, на этот вопрос она не могла бы четко ответить и самой себе. Просто она жила с Геннадием и всё, жила долго. За это время тусклая рутина будней полностью поглотила звонкое очарование первых сказочных встреч мужчины и женщины, полностью поглотило нежное чувство любви. Так они и жили под одной крышей, не муж не жена, не родные, да  и не чужие теперь. И вот теперь, как казалось Кати Беляевой, оно возродилась с новой силой! Силой неуёмной, кипучей, шальной к человеку, который сейчас с ней рядом. Конечно, Катя не была настолько глупа, чтобы не замечать вокруг себя очевидного. Саша- муж Полины и значит ой, как недолговечно ее Катино счастья. Разобьют, растопчут, сомнут. Вырвут, как ненужный сорняк с грядки. Вон сколько окон-глаз на них уставились. Затаились в ожидании свежеиспеченных сплетен, как без них прожить Кузьминкам? Ведь было уже такое однажды, еще до отъезда Александра на север. Каждый их поцелуй, каждое их касание друг к другу бабы Полине доложили, что было и что не было приплели. Есть у них в селе в этом деле большие доки.  Обвинил ее тогда Сашка во всех смертных грехах, не разобравшись в ночь, ушёл, не оглянувшись. Не шёпот, ни слёзы её не помогли.  А потом свадьба и Полина в фате.…С того дня вроде ничего не изменилась на земле, а будто всё стало немножко другим не ярким, пустым, однообразным. Также каждое утро, на поломанный забор, расправив крылья, садился забияка петух, также мчала в хлеву старая корова, также в положенный срок, всходило и садилось солнце. На первый взгляд вроде бы всё оставалось по - прежнему, как сто, а может быть тысячу лет назад. Но Катя буквально задыхалась, всем своим существом ощущая щемящую боль одиночества. Одиночество без него! И вот он приехал!
Старинные часы, на стене смешно нацепив на основании большой стрелки круглого солнечного зайчика, показывали девять часов утра: «На работу давно пора» - вяло подумала Катерина, но почему-то продолжала сидеть на маленьком детском стульчике рядом с кроватью. «Тепло сегодня будет, вон солнышко, как разыгралось,  пусть по осени землю желанным теплом согреет. Земле  ведь ей тоже чистого добра хочется. А Сашуня пусть спит, если хочется ему, я неволить не буду. Роман пишет, тоже ведь труд, наверное, большой. Ему в этом деле помощь нужна, а от Полины дождешься ее? Только глоткой своей бабьей брать, и умеет, говорят, с малых лет такая была! А кузьминские  бабы врать не будут, не такие они». – Катя встала и крадучись вышла из комнаты.
Легко на сердце стало у Кати Беляевой.  Схлынула с души суета, вольно дышится ей речным влажным без пыли и сора воздухом. Выйдя на крыльцо, неожиданно заметила Катя, как игриво табунятся белоснежные облака, в небе принимая  порой самые причудливые формы. Легко, хорошо и…
- Кать,- грузно перегнулась через штакетник забора соседка баба Шура, - мать-то где, яиц у нее попросить хотела с десяточек, мои-то стервы совсем нестись перестали. Надысь говорила я с ней. Вот как всё получается, матери, значит нет, а ты  к чужому мужику клинья подбиваешь. Тетка Феня сказывала, у тебя ноне Сашка-то Давыдов ночевал? Увела, значит, сумела! Так-то оно, всяко в жизни бывает, но Полина теперь чо, одна куковать должна?
Катя отрешенно молчала, стоя на крыльце своей хаты.
Известие о том, что Сашка Давыдов Полине изменил, и к Катьке Геннадьевой под бочок прыгнул,  облетело окрестности Кузьминок  со скоростью урагана. Казалось, даже куры купаясь у забора в придорожной пыли, не остались в стороне от обсуждения великой кузьминской новости. Катя, идя по селу вместо привычного, навязшего в зубах, кудахтанья, казалось, повсеместно слышала теперь дразняще-куриное: кать, кать, кать.

                6

Зима в этом году выдалась ранняя. Занесло пушистым снегом село аж по самые крыши. Словно большие серые пароходы плывут добротные крестьянские избы по бесконечной снежной целине. И только печные трубы одиноко торчат из сугробов, время от времени плюясь в низкое, серое, зимнее небо долгими черными дымами.
Тепло в хате уютно. Легко игриво потрескивают березовые дрова в печке, тикают маленькие ходики в простенки между окон, лениво потягивается большой рыжий кот у порога. Тишина, покой. Просыпаться не хочется, но надо, ох, как надо! Роман застрял на десятой странице и на этом пока всё. А это ведь не просто роман в нем заключен весь смысл жизни. Смысл жизни ГЕНИАЛЬНОГО ПИСАТЕЛЯ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ДАВЫДОВА, ведь Нобелевскую премию просто так не дают. Это труд, огромный, тяжкий, изнурительный. А Катя? Поначалу всё было прекрасно. Катя, как казалось, именно тот человек, которая «коня на скаку….» и все для него, ради него. Ради его НЕПОВТОРИМОГО ТАЛАНТА. Но, увы, трудно, невозможно найти среди глупых бурёнок человека с возвышенными чувствами. Что ж поделаешь, не дано! Не могут, не желают понять, что ПИСАТЕЛЬ он и что кроме как писать не чего в этой жизни делать ни приучен. Родился и вырос только писателем и больше не кем!
Сашка резко сел на скрипучей кровати и глубоко затянулся сигаретой. Почему-то вспомнились услышанные где-то строки: «В ночную форточку окна легко летит колечко дыма, необходима тишина, мне тишина не обходима». А тут с утра до вечера шум, трескотня, соседские сплетни и обиды. На тишину и намёка нет, призрачна она очень.
- Саня, опять мечты о великом таланте покоя не дают? – раздался во дворе звонкий голос Катерины, - Вон снегу-то сколько, а лопата в сарае не знаешь что ль? В клубе, Петька говорил, доски все рассохлись, мужики пол перетягивать собрались. Сходил бы подсобил, чем диван пролеживать. Новый год скоро – праздник. Ну, чего молчишь – то, как кол осиновый проглотил? Чего на меня уставился?
У Александра сквозь звон в голове пробилось тяжкое всхлипывание, и вдруг Сашка отчетливо понял, - это плачет Катя. «Ну, и плачь, дубина неотесанная. Люблю - говорила. Пушкиным моим меня называла. О премии вместе мечтали, как в Петербург соберемся на экскурсию, по Невскому вместе пройдём? А теперь что? - с ненавистью и омерзением подумал он, - Потаскуха про Петьку тут вспоминала….. Я сейчас пойду вот и плюну тебе в морду».
Но он никуда не пошёл, не двинулся даже с места, потому, что краем сознание понимал, - Катька все-таки не виновата, это он один во всем…. Хотя почему он! Разве  не с ней Катей собирается он идти вопреки всем горестям и бедам и большим и маленьким по крутым дорогам жизни! Только вот не получается что-то не вытанцовывается никак.
И вот он пришёл Новый год, праздник пахнувший елкой, мандаринами и, конечно же, детством. Комната в клубе была не очень большая,   танцевали впритирку друг к другу, стараясь не задеть изысканными своими нарядами пышную красавицу ёлку, но это не только не мешало никому, но и ещё больше веселило всех.
- Ос-по-ди, ос-по-ди! Что это делается-то, совсем стыд потеряли. У девок-то, глянь, все коленки на выкат. Ос-по-ди! Стыд-то, какой, стыд, - тяжело вздыхали старухи на длинных лавках в самом углу комнаты.    
 Не обходилось тут без вольных шуточек танцующих с чужими жёнами по адресу не танцующих  мужей. И вот вновь разнеслись по комнате негромкие гитарные переборы. Сашка сегодня почти не пил, он был, как обычно вдохновителем общего веселья и неустанно следил, с орлиной своей зоркостью, за пустыми рюмками и тарелками сельчан. Он был сегодня тихий и трезвый. Молчаливо и ласково поглядывал на всех и в особенности на танцующую невдалеке от него Полину. Раскрасневшись от выпитого вина, она легко кружилась в танце с Искандером Шурыгиным, который неожиданно негаданно появился в заречном селе перед самым праздником.
- Поля, - наконец окликнул женщину Давыдов, - поговорим, может?
- Переговорено уже всё.
Сашка замолчал, долго, очень долго стоял, будто в столбняке уставившись в одну незаметную глазу точку на стене, и вдруг жалобно и отрывисто произнёс:
- Давай это,…. Ну будем опять?!
- Чо будем-то, вместе что ль? Не-е-е мне теперь и одной привлекательно. Я уж как- нибудь без гениальности твоей проживу. Премию Нобеля твово скоро делить будем? Ты уж подожди, пока не торопись сильно, Искандер вон, счас говорил, Генка Беляев тоже в скорости заявится должен. Кончился у них сезон-то их рыбий.  Так что ты уж, Сашенька, сам как ни то на свете живи, без меня! Или Катерина под зад коленкой дала с ускорением?
Грузовик с неистовым рычанием больше смахивающий на затяжную истерику параноика вгрызался в узенькую снежную колею проселочной дороги. Обшарпанный кузов качало, как на морской волне. В нем страдал коренастый человек небольшого роста в синей морской тельняшке. Геннадий Беляев ехал домой.
И хотя не было слышно впереди призывно звучащих победных фанфар, душа парня переполнялась  искренней радостью. В нем  все эти годы жила тихая, не очень сильная, но сосущая боль при воспоминании о родном селе. Боль эта, по прошествии энного количества лет слабела, а в последнее время давала о себе знать все реже и реже. И сейчас чем ближе приближался Беляев к родным Кузьминкам, тем больше она возобновлялась с новой силой, лишь чуть-чуть постепенно  видоизменяясь в свою противоположность. В сдержанное ликование человека, вновь  обретающего нечто утраченное, но все еще истинно дорогое.
Сколько раз, стоя на качающейся палубе рыболовного судна с тоской вспоминал он зеленые заречные луга, да золотые зерна яровой пшеницы. Даже крикливый забияка петух,  вечно клюющий все и всех подряд теперь воскресал в памяти Геннадия с заботливой нежностью и печалью.
- Стой, стой, оболтус, - неожиданно раздался рядом до боли знакомый старческий голос, и белый шарик снега лихо тукнул о деревянный борт старого грузовика.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - удивленно воскликнул Беляев , - Анна Борисовна вы- то как здесь?
- Ну, дык, как же к сестре своей Татьяне в Кущино погостить ездила.
И тяжело кряхтя, старушка примостилась в кузове грузовика.

                7

- Новостей-то много в селе?
- Да как много! Дочка моя Катерина с чужим мужиком завертелась. И смех и грех с того. Писатель у нас в селе объявился Шурка Давыдов. С Романом, мужиком Нинкиным вроде как договорились.  Тот ему премию  каку-то обещал, у друга говорил, возьму. Может,  и ты его знаешь? Имя-то у него уж  больно мудреное немецкое, наверное. Ну, вот тот, значит, и карябает, тетрадка у него толстенная. Мужики длинноволосые на ней пропечатаны  с гитарами. Сам тоже на гитаре своей бренчит, да Катерину мою привораживает. Живут вроде! Только вот говорила она, что писатель опять на Полинку поглядывает. На старую свою жену, значит, вроде, как оглобли назад поворотить задумал. Вот и разлады у дочери в семье, да и как не быть Шурка-то гвоздя не забьёт. Всю уборочную на улицу носа не казал, про север все карябал. Мужикам нашим про медведей что-то заправлял. Говорил, медведь этот, что на севере, один, шестисот кило весит. Силён, на мозги капать!
- Да, дела! – вздохнул Геннадий. 
- Ты глянь кто это на встречу-то к нам? Никак Полина или приключилось, что?
- Беда, беда, тёть Аня, дед Прохор помирать удумал, - торопливо говорила Полина, подбегая к остановившейся машине, - В погреб полез, значит, за свеклой, сколько лет уже не лазил, и что старому задумалась?
- Ну, так живой он?! – прервал женщину Беляев    
- Ну, так я и говорю, прямо с лесенки.
- Что? Говори быстрее каждая минута дорога!
- Я за доктором в район, председательский уазик опять на ремонте. А дед в погребе лежит! Без отдушины он у него, вот газ и скопился.
- Так спасать надо! Гони, Серёга, - крикнул Геннадий шофёру
Захлебываясь лаяли собаки. Напротив избы деда Прохора толкались люди, люди торчали и на высоком деревянном крыльце. Чёрные люди на белой земле, и открытая безжалостная пасть старого погреба притянувшего к себе старика Прохора.
Темная точка его скрюченного тела ели виднелась в самой глубине бездонной пропасти погреба. Жив старик или умер, никто из сельчан стоявших вокруг не сумел, наверное, ответить на этот вопрос с большей долей достоверности. И вдруг страшный собачий вой разбил, раскромсал, разломил на тысячу частей древние Кузьминки. Вой этот рос, множился, поднимался к низкому серому небу, а затем стелился по земле где-то у самых ног растревоженных бедою сельчан.
- Воды, воды сюда несите! Бабы, ну чего стоите-то? Вёдра, да тряпок чистых побольше, - кричал подбегавший  Геннадий, - Газ в погребе скопился, не продохнёшь!  Я спустится, попробую, а вы влажных тряпок побольше из изб тащите, и побыстрее. И не стойте, не стойте истуканами-то!
«Одна минута, две, пять, двенадцать. Как долго, боже мой, как долго! Будто время остановилось в пространстве, сбилось с пути и теперь дряхлым никчёмным путником блуждает в темноте бездонного погреба, со всех сторон укутанного плотной пеленой ядовитого газа». – Так думала слегка запыхавшиеся Полина,- стоя в толпе зевак, рядом со старым седым врачом из районной больницы. Она в хлопотах не видела того момента когда Геннадий обвязанный платками и косынками баб, осторожно нырнул в удушливую  ночь дедова погреба, поэтому и потеряла всякое представление о времени, но женщина эта знала одно: Влажная ткать смягчает попадание ядовитых паров в организм человека , и, значит, ничего дурного случится с Беляевым не должно…
Бездыханное тело человека, молча, положили на чей-то овчинный полушубок, заботливо расстеленный на снегу.
- Отпевать рано еще, пульс хотя и очень слабо, но прощупывается, дает о себе знать, - едва слышно произнес наклонившейся над дедом районный врач, - В дом несите его!
 Постепенно потеряв всякий интерес к происходящему, сельчане начали расходиться по избам.
Дед Прохор умирал. В окна стариковой избы большой рыжей птицей бился ранний зимний закат, оставляя на бревенчатых стенах причудливые тени обнаженных деревьев в дедовом палисаднике. В самом углу избы на длинной широкой лавке одиноко сидела Полина. Теперь она часто заходила к деду, помочь больному человеку по хозяйству или просто посидеть, посумерничать, послушать долгие рассказы бывалого человека.
- Поля, - иногда подзывал ее к себе старик, - Плясать знаю ни сил, ни желания нету, но и горевать нам счас не ко времени, - тихим голосом говорил он, - Баба ты и, значит, должна долю свою бабскую обустраивать по полной, так сказать, программе. Вона Геннашка-то Беляев, каков мужик, давно заприметил я, в твою сторону он глядит, хоть и на Катьке женат. А ты бери, хватай, не упускай возможность-то? Катерина пусть с писакой этим милуется, да и у них к разладу дело идёт. Мне вон Шурка намедни доложила, тоже вот забегала, значит.
Дед на минуту умолк, огляделся и продолжал, - Вот умру я, каждому свой срок приходит, а ты запомни слова мои: Жизнь, какая бы она не была все великое счастье. Дышите, глядите, землю топчите, да и нас ушедших, значит, иногда вспоминайте, чтобы легче вам дышалось.
Дед Прохор умер ранний весной, когда едва-едва появились на земле первые проталины, а с реки скоро подули теплые, южные ветры.

                8

Тягостное молчания с утра повисло в избе деда Прохора, хотя за небольшим поминальным столом собрались почти все жители заречного села Кузьминки.
- Прости неразумных нас, Прохор,- друг сердешный, к дохтору, надо тебе было в район, а ты? Всю-то жизнь ты артачился. Я-то ить помню! В колхоз и то…. Да, чо говорить попусту давайте лучше помянем раба божьего Прохора Павловича Донькова, - баба Феня смахнула слезу проделавшую на ее щеке длинную кривую дорожку, и вышла из-за стола.
- Сейчас картошка поспеет, а пока выпьем, что ли, за упокой души, - произнёс Сашка Давыдов, наполняя граненые стаканы горькой жидкостью из мутной поллитровки. А  не хватит так у Катерины моей еще припрятано… Хотела было трактористам отдать, чтоб дров привезли… Ничего сделают и за спасибо… Селёдочки вон берите.
Геннадий и Полина сели друг против друга. У Полины сбежал с лица румянец, глаза с вызовом блестели. Ловко нацепив на свою вилку аккуратную шляпку соленого груздя. Беляев сидел задумавшись.
- Убежим? – одними губами вдруг произнёс он, внимательно глядя на Полину, - За старый амбар…!
Скрипнули старые петли сеней, а пьяные, хриплые голоса в избе сначала тихо нерешительно, а потом всё сильнее и звонче затянули любимую песню Прохора Донькова , уже не под знакомую всем старенькую гитару Сашки Давыдова, а просто так без музыки, светло и печально, отдавая дань памяти доброй души человеку:

Под ракитою зелёной
Казак раненный лежал
Он стрелою прободённый
Крест свой медный целовал

Кровь лилась из черной раны
На истоптанный песок
А над ним кружился ворон
Чуя лакомый кусок.

Пока шли от избы, в голове у Полины всё долбило и долбило: «Вот он, вот он! Решайся! … мужик он славный. Кого еще ждать-то? Кого ждать… кого? Вот только.… Ну, да ладно спрошу при случае»,- решила для себя она.
Геннадий некоторое время помедлил, ковыряя талый снег широким носком сапога. Потом остановился, поднял тяжёлую голову, и спокойно проговорил:
- Так что, Поля, жизнь надо сначала начинать. Потому решил это тут, как снег сойдёт, новую пятистенку себе поставить.
Он говорил это, глядя Полине прямо в глаза. И она не отвернула своих, выдержала. Лишь зрачки ее чуть сузились, будто неожиданно яркое солнце направило в них свои обжигающие лучи.
- Что ж я тебе скажу, Гена, - ответила она, потому что взгляд  его требовал ответа, - Хочешь, нет ли, а с начало надо. И ты всё правильно, правильно ты. Только я вот спросить тебя хотела. Говорили бабы, будто бы в колхозе своем рыболовецком ты женой обзавелся? Ну, так и где она у тебя обретается? Где?
- Алина девушка солнечная, она мне так и говорила. Я по первости-то верил ей сильно. Я, говорит, мужикам нашим радость приношу, они от меня и уходят довольные. Здоровье поправить каждый желает. Ну, так вроде и жили. Сначала всё, как у людей было. Я на судно рыбу ловить, а Алинка медсестрой работала при конторе. И вот однажды ногу я повредил. На проволоку что ли в лесу наткнулся. Сама ведь знаешь сейчас там много всего понатыкано в лесу-то. Ну и прямым ходом к Алине своей за помощью. Захожу, а подруга с мужиком рядом, делает, как ему нравится. Стоит, ну, почти одетая в туфлях и чулках. Встала перед трюмо, уперлась руками о тумбочку. В это время я появился…. Так что, Полинка, повторяю, жизнь надо сначала начинать, а вместе оно всегда веселее.
Геннадий остановился и в упор посмотрел на свою спутницу
- Ну, что согласна я, - одними губами пролепетала женщина, - давай с тобой попробуем. У тебя с Катериной не получилось, у меня с моим писателем долбанным. Вот, значит,  вместе новую жизнь и начнём! Если, конечно,  получится.
- Должно, получится, - уверенно произнёс Геннадий, и крепко прижал женщину к себе.
 
                9

Вновь тяжелой океанской волной накрыла Катерину ОДИНОЧЕСТВО хлёсткое, безжалостное, горькое. На время, только на короткий миг, озарило неясным, тусклым лучом трепетное женское сердце НАДЕЖДА и опять пустота, запустение, глушь. Одиночество без него было тяжким. Одиночество вдвоем выдержать оказалось еще мучительнее, еще горше, страшнее, томительнее.
Катя медленно, как во сне, встала из-за стола, поправила портрет «Незнакомки» на белой стене, и опять опустилась на стул. На глаза попалась грязная, замусоленная тетрадь с загнутыми страницами. Катя глубоко вздохнула и потянула ее к себе: ЧЕРНОВИК МОЕГО РОМАНА «ПЕСНЯ СЕВЕРА». – прочитала она на обложке крупно выведенные корявые почти печатные буквы: «А песня-то недопетой так и осталось»- угрюмо подумала она, отрешенно листая старую тетрадь и пытаясь вчитываться в строчки:
«Чтобы не обходить ледяные торосы и случайно не наткнутся на белого хозяина льдов, я начал мечтать о вертолете. Но крылатая машина почему-то никак не хотела появляться на горизонте. Интересно сколько мне ждать?».
«Да, не захотел ты ждать, смылся при первой возможности. Гениальность твоя, тебе уснуть не давала»- с упрёком и горечью подумала Катя. И перед ней точно серые кадры киноленты вновь и вновь возникли картины недавнего прошлого.
- Сашка, пошел бы помог дров бабе Шуре завёз, одна живет, кто старухе еще поможет? Или опять скажешь, с Романом договорился? Я вот жду пока, а потом вот тебе Бог, а вот порог. Через неделю Серёга за запчастями в район едет! Смекаешь? Если опять с Романом Нинкиным замутишь, с себя спрашивай, больше не с кого!
Такой волнующий монолог произнёс в Катиной избе заглянувший как-то на огонёк  бригадир тракторной бригады Петька Клещёв.
…А вот уже новая картинка из прошлой жизни возникла в памяти Кати Беляевой:
- Выпьем, что ли, давайте, - слышатся ей громкий голос Александра.  Это, значит, за то выпьем, чтобы прошлое твое, Кать, проваливалось всё глубже. Как камень- булыжник в воду.
«А вот видать прошлое-то моё и не провалилось вовсе, а все при мне осталось, да еще и тяжелей стало еще тягостней»- в который уже раз подумала девушка.
- Катерина, чего это ты при солнышке  красном в пустой избе сидишь, аль  нездоровится? – раздался во дворе голос Полины, - пойдем до магазина прогуляемся, девки говорили, ткань всёлу на платья завезли. Пойдём, а?
- Ладно, сейчас оденусь только, - крикнула Катя в окно.
- А Генка все о свадьбе каждый день напоминает, - весело щебетала Полина по дороге в магазин, - Вон в город за кольцами обручальными поехал.
- Ну, а ты?
- Что я? У подруги мужа увожу, у меня вона свадьба на носу, а ты опять при своем интересе остаешься?!
 - Да, я уж привыкла, Поля, в одиночестве дни коротать, так видать, на роду у меня написано. Видела я, что Генка в твою сторону поглядывает, да думала, обойдется. Потому и на Сашку сломя голову кинулась, показалось мне, что люблю его. Но видать показалось только, а сейчас вон, девки говорили, в городе его видали в ресторане с подругой молоденькой. Видно и ей мозги пудрит о своей гениальности исключительной. А может и не любила я его никогда, просто так интереса ради словами всякими бросалась и тем себя успокаивала. Казалось мне вот ещё чуть-чуть и ухвачу я за золотое перо свою птицу счастья, и будет у меня все как у людей. Сейчас вот, вроде оно и не заметно совсем, а старею я, с одной стороны вроде и хочется, чтобы хороший человек рядом был, а с другой.… Привыкла уже к одиночеству своему, даже и не знаю, как быть теперь. Да, что, подруга, я всё о своем, да о своем? Радость у тебя большая приближается, а я тут к тебе со своими печалями бесконечными.
- А что, подруга, давай споем что ли и плевать нам с высокой колокольни на всех наших старых знакомых встречных- поперечных, - неожиданно предложила Полина.
И разлетелась во все стороны над старым заречным селом Кузьминки русская песня о нелегкой женской доле, в которой и печаль, и радость, и смех, и слёзы.