Пятый рассказ

Снова работа. Сижу, разговариваю с желтым мячиком, размышляю о снеге в Аргентине. Ночью спал не очень, что дал о себе знать Сон. Забежал почтальон и письмо от Вячеслава Сергеевича Сона кинул в мой почтовый налобный ящик. Чем больше я читал эти записки, тем ниже опускались мои веки.
- Вы работаете? – голос  раздался в пальцах и мигно перебежал по плечу и руке в ухо.
- А, да.
Передо мной стоял очередной старый дяденька в умном пальто и с потертым лицом.
- На спектакль? – зубы с языком уже не спрашивали меня. Сами работать научились.
- Скорее всего, - у дяденьки были борода и очки. И то и то – седое. А голова лысая-лысая. От нее отражалась лампа. – Что у вас идет?
- Ой, я вот тут дремлю. На стенде почитайте.
Дяденька прошаркал до стенда с названиями спектаклей. Начал читать вслух.
- Утесов, Есенин, Вертинский. О! «Победа над солнцем»! Играл там раньше.
Так-так. Что-то интересное. Не припомню, чтоб в нашей халупе ставили оперу Крученыха.
- Вы – актер?
- Да. Олег Солнцев, - дяденька улыбнулся. Хвастун.
Очередной псих. Нет такого спектакля.
- А кого играли? – тут мало с кем удается поговорить, пусть хоть с «актером».
- Солнце и играл. Свергли меня.
В глаза ударило что-то горячее. По лицу забегали капли. Я открыл глаза.
- Вставай!
Передо мной стоял пацан лет 25-64-х. Бритое лицо, широкие брови, мальчишеская улыбка. В руках был полупустой стакан с чаем. Часть чая же расположилась на моих волосах, лице и рубашке. Пара капель, лежащие на полу, разревелись и просились залезть хотя бы на мои штаны.
- Вы охренели чаем брызгаться?
- Нечо на работе спать. Давай сюда куртку мою.
Я опешил. Ну,  как опешил? Коня не было. Просто так со стула встал.
- Э, - все, что мои связки додумались сказать по этому поводу.
- Алексей Елесеевич, хватит нашего гардеробщика ругать, - голос администраторши донесся из зала.
Открыл глаза. Тишина уснула на полу. Никого (кроме нее). Я сухой. Что было? Где все? Куда делись пятна чая? Кто такой Солнцев? Неужто, я видел Крученыха? Почему бровь чешется? Сколько будет 348 умножить на 854?
Огляделся. Курток нет. Я все так же на стуле, голова на «прилавке». Хотя вот  тела я не чувствовал. Серьезно! Одна башка осталась! А бровь-то, гадина, чешется.
Открываю глаза. Голова болит. Передо мной мужик с кривым носом, волосы в хвост собраны, глаза пьяные-пьяные. Две стопки. Мы вышли покурить. Говорит, поэт. Картавым и пьяным языком прочел стихи.
- Стихи, они как дети.
- Я тоже пишу.
- Прочтешь?
- Не запоминаю их.
- Плохо детей не знать своих.
Я в туалете. Меня трясет. Хочу курить. Моргнул. Я в парке ем чизбургер. Моргнул. Я на канале Грибоедова нашел пустой кошелек. Моргнул. Снег. Раз. Скамейка. Раз. Телефонный разговор.
А что если? Я – писатель. У нее болит нога. Сфотографируйте нас? Я укололся. Желтый мячик. тихи тиху тихо. Зачем? Собака из плюша. Томик Довлатова. Зубы покрыты копотью. Я падаю. Снег. Холод. Лицо в снежинках-колючках. Костян, дреды, волосы, Ксюша, Маша, Довлатов, Хармс, Мариенгоф. Стихи и проза.
- Я решил уволиться.
- А что такое?
- Конец сессии. Экзамены, все дела. Домой, тем более, на каникулы свалю.
Я открыл глаза. Смотрю в потолок. Он близко, даже рукой потрогал. Так. Я в новой комнате. Точно. 1326. Лежу на втором ярусе. В одежде.
Не думал, что мне нравится моя первая работа. Первая проба пера жизни. Год прошел. За окном дождь. Я закрываю глаза.
Открываю. Я у входа в «Бродячую собаку». Закуриваю. Сыпет снег. Романтика, да и только. Пушкин все также смотрит в вечность на своем пьедестале. Я пошел в метро. Размышлял. У меня были первые интересные стихи и рассказы. Были планы стучаться в издательства. Были желания и цели. Тогда я еще и не знал, что следующие пол года пройдут для меня в алкогольном болоте, гашишевом дыму. Не знал, что залезу в большие долги из-за своей неуклюжести и наивности. Не знал, что буду питаться хуже зеков, горевать, что нет чая, буду стрелять деньги на беломор. Не знал, что два раза влюблюсь, но все чувства разобьются о стены внезапной шизофрении моих объектов обожания. И я даже не подозревал, что будут проблемы с учебой, друзьями, здоровьем. Меня ждет курьерская работа и автомойка. Будут полгода невообразимого ада, одиночества, облеванных лестниц к счастью, свистящих клубов, больной печени, черной депрессии, которые родят мне новый виток моего творчества. Я узнаю неудачи, буду общаться с алкашами и бомжами, спать на скамейках, буду тонуть в буквах и словах, летящих со всех сторон книг, фраз, криков. Пересмотрю взгляды на все. Мою романтическую прозу и футуристические стихи так и не напечатают. О тепле буду вспоминать только в душных клубах, с какой-нить пьяной девицей.
Я ничего этого не знал. Больше скажу, даже и не подозревал, что со мной все это может произойти. У меня все только начиналось. Я был свободен и открыт для всего нового. Повторюсь, были цели. И это было прекрасно! В кармане лежало 2 тысячи, а я чувствовал себя настоящим богачом, обмозговывая какие новогодние подарки я на них куплю. Я начал любить жизнь.
Сейчас, вспоминая все это, я понимаю, что я счастлив. Сейчас, а не только тогда. Как бы это и не отдавало убогим пафосом и наивными сочинениями по ЕГЭ. Я вберу в себя все, что смогу. Я создам себя. Сейчас я тоже ничего не знаю, что меня ждет.
Заканчивая эти строки, хочу сказать, что по лицу моему ползает улыбка. За окном я вижу не соседний дом, а свет. Свет будущего, в котором я все также буду много смеяться.
ВСЕ.