Майор и Вечность

Максим отложил ручку, шумно выдохнул и откинулся на спинку кожаного кресла. Закрыл глаза, покрасневшие от долгой напряжённой работы с бумагами, и подушечками пальцев стал медленно массировать веки. За окном начальничьего кабинета, в котором он один временно ютился, был глубокий летний вечер. Из-за приоткрытой оконной створки вместе со звуками улицы то и дело залетал теплый ветерок и, не спеша, как разминающийся пианист, перебирал полосы вертикальных жалюзи. С очередным дуновением прилетел запах молодой уличной зелени. Потянув носом, Максим зажмурился и благостно улыбнулся.
Из коридора донеслись гулкие звуки множества шагов, а спустя некоторое время резкий неприязненный голос приказал кому-то остановиться, повернуться направо и стать смирно. Максим открыл дверь и просунул в коридор голову.
Высокий молодой человек в военной форме с лейтенантскими погонами прохаживался вдоль строя, состоящего из пяти молодых солдат. Их понурые лица выражали либо отчаяние, либо суровую замкнутость. На поясе лейтенанта болталась кобура с пистолетом. Ближе к выходу на лестницу стояли ещё двое солдат с автоматами, по-видимому, – конвой.
Дверь одного из кабинетов открылась, и в коридор, потирая руки и что-то на ходу дожёвывая, вышел высокий полноватый майор. Слишком свободная «развалочка» и застывшая злая ухмылка выдавали нахождение его «под порядочным хмельком». Лейтенант подтянулся.
– Товарищ майор…– начал он, но майор вялым жестом руки остановил его.
– Спасибо, лейтенант, – очень вежливо сказал он. – Я понял. Все здесь?
– Так точно. Все.
Майор обвёл потупившихся солдат стеклянными глазами. Холёный его подбородок выписывал круги, приводя в движение полоску плотно сжатых губ и светло-русую «щёточку» усов. Ноздри его при этом с шумом гоняли воздух.
– Что, упырята, весёлой жизни захотелось?! – хриплый голос майора, несмотря на выпитое, рокотал устрашающе. – Вы что, клоуны, меня не знаете ещё?! – Майор тяжёлой своей ладонью больно ударил по лицу крайнего солдата. Тот покачнулся, а вся левая сторона его лица густо покраснела. – Смотри на меня!
Солдат не в силах был поднять глаза на этого «монстра», и майор снова, ещё сильнее, ударил его по тому же месту. Солдат, скривившись от боли и страха перед вновь занесенной рукой, немного отклонился и медленно поднял глаза.
– Стой ровно, обезьяна!! – заорал ему в лицо майор и ударил под дых. – Вы, гниды, я так понял, неплохо развлеклись! – Майор пошёл вдоль строя, меряя каждого из пятёрки уничтожающим взглядом. – И что-то вам, сволочам, никто не подсказал, что сегодня дежурит майор Лукьяненко! – Выкрикнув последние слова, майор отвесил тяжеленную оплеуху сержанту, стоящему в центре.
Тот поспешил схватиться за отшибленное место, на что последовала череда ударов и крик майора: «Убери руки!»
– Молитесь, гадёныши, чтобы тот парень оклемался в госпитале. Да чтобы идиотом не остался по вашей вине. А то, что вина тут будет ваша – это вы к бабке не ходите. Я, как помощник прокурора, выхлопочу вам для начала по два года дисциплинарного батальона. – Говоря это, майор продолжал перемещаться вдоль строя и раздавать тумаки вконец поникшим солдатам.
Максим подозвал одного из солдат-водителей прокуратуры, наблюдавших за этой сценой со стороны. На вопросы Максима о происходящем тот вкратце поведал, что привезли бойцов из «знаменитого» 286-го «мотокопытного». Взяли за «неуставные» и доведение до самоубийства.
Максим слушал и рассматривал привезённых солдат уже пристрастно. Взгляд задержался на крайнем, принявшем на себя первые взрывы гнева майора Лукьяненко. Широкое скуластое и обветренное лицо; щелки глубоко посаженых глаз, смотрящих как из амбразур; голова, почти без шеи сидящая на массивных для его роста плечах. Длинные руки заканчивались увесистыми фиолетовыми кулаками.
Закончив, водитель поинтересовался, почему Максим не едет спать – времени двенадцатый час.
– Дядя Слава не отпускал. – Максим с сожалением поймал на себе беглый взгляд майора. – А теперь-то и подавно…
В прошлом неоднократно контуженный советский штурмовик афганских высот и кишлаков, а ныне служитель российской военной юстиции, Лукьяненко Святослав Владимирович – его прямой начальник и командир.
Тем временем майор исчерпал запас назиданий для негодяев и уже негромко разговаривал о чём-то с маленьким сухощавым старлеем Бушуевым. Однако не преминул поймать очередной раз взгляд Максима и поманить его рукой. Подойдя ближе к говорившим и опершись о стену, Максим слышал слова Бушуева:
– …Он у меня сейчас в магазин побежит. Возьми своих.
– Дима. – Майор, казалось, готов был погладить коллегу по голове. – Димочка! Пускай твой боец мне пивка ещё прихватит. Пару «Балтики» – «тройки». А потом подключается. У меня максимум двое. А с этими жлобами я париться до утра не собираюсь. Максим! – Максим выпрямился. – Пойди пока в кабинет, сейчас я тебе архаровца дам. Отберешь объяснения.
С выражением досады на лице Максим вернулся в кабинет. Уличные сумерки сгустились сильнее, и воздух из окна пахнул уже как-то по иному.
Максим налёг на широкий подоконник и плотнее вжался виском в стекло. Это дало ему возможность дальше заглянуть за выступ стены здания прокуратуры. Туда, где ещё грохотали по путям последние трамваи, где над утопающими в зелени аллеями парка вознеслась в небо грацией ажурных стальных конструкций городская телебашня. Сейчас, в упавшем сумраке, методично развешанные на ней красные фонари парили над городом как символ могущества и свидетельство отрешённости от суеты… Морщинки на лице Максима постепенно разглаживались, пока оно не приняло безмятежный вид.

…Красный огонёк стремительно приближался, превращаясь сначала в продолговатое красное пятно, а затем – в огромный алый цилиндр, ливший на несущую его мачту приглушённые бордовые отсветы. Беззвучно пронеслись и огни, и висящие в ночном небе на невообразимой высоте металлические снасти телебашни. Город, плывший далеко внизу, тоже набирал скорость. Быстро придвигались окраины, где по широкому шоссе навстречу холмам, тускло освещенным светом луны и звёзд, летел тёмно-синий спортивный автомобиль. Разноцветные огоньки приборной панели бросали блики на лицо и руки сидящего за рулём, а их плоские изогнутые отражения в стёклах дверей летели параллельно автомобилю в ночной степи. Словно соревнуясь, озорно выпрыгивали столбики индикаторной панели эквалайзера; в салоне негромко звучала «The sun and the rainfall» Depeche mode.
Дорога по длинной дуге обогнула подножие исполинского холма, а затем, по абсолютной прямой устремилась за горизонт, где в темно-фиолетовом небе кружились далёкие планеты, купаясь в разноцветных потоках релятивистских частиц. Ощущение пространства захватывало, и руль уже был не нужен…

– …призвался из Златоуста. – Нудные интонации и специфический выговор живописали коматозное водочно-ацетоновое детство «боевика». Максим краем глаза наблюдал, как заскорузлые пальцы его теребили брючный шов на колене… Это был тот, крайний в строю.
– …да не-е, нормальные отношения со всеми, обычные…– взгляд рядового рассеянно гулял в районе плинтуса.
– …он многим не нравился. Ну, как… Сам по себе какой-то. Из увольнения приходил – тихарился. Что принесёт – не делится. Командирам грубил, товарищам тоже грубил…
– …они ещё днём на спортивной площадке ругались…
– …около двенадцати сержант Батятин поднял его и приказал идти мыть толчки…
– …в расположении никто не спал. Все подтвердят, что он первый начал…
– …нет, я потом подошёл. Я наоборот говорил, чтоб заканчивали, разнимать пытался…
– …а лейтенант Сомов показал на нас пятерых… Ну, как – на меня с Батятиным и на тех троих…
Выбирая из корявых формулировок лишь сухие факты, Максим торопился. Его тяготило общество этого человечка, теребящего то одежду, то обивку стула; постоянно зачем-то трущего рукавом под совершенно сухим носом и подошвами сапог оставляющего на светлом линолеуме чёрные полосы. Тот же к концу описания своих подвигов практически совершенно раскрепостился и поглядывал исподлобья почти нагло.
«С моих слов записано верно. Мной прочитано…» – Максим уже заканчивал, когда дверь в кабинет отворилась, и вошёл майор Лукьяненко. Солдат побледнел и сжался. Не удостоив его взглядом, майор встал между ним и столом, за которым сидел Максим, и взял два исписанных листа.
Полминуты он, шевеля усами, с нескрываемым отвращением изучал текст, а затем рассмеялся зло и страшно.
– Встань, клоун! – от резкого вскрика Максим вздрогнул. Солдат, щуря глаза, медленно, как-то боком поднялся. – Ты меня вот так надрать хочешь?! – Нервно жуя побелевшими губами, Лукьяненко комкал листы. – Это, – он ткнул объяснения в нос солдату, – ты расскажешь камерной параше!!
Майор со всей силы швырнул комок в лицо солдату и тут же так сильно ударил его по лицу открытой ладонью, что тот, отлетев, громко стукнулся головой о дверь шкафа для одежды. Максим вскочил на ноги.
– Я знаю вас – землячки со Златоуста! Запрессовали духа, что тот в петлю полез, и хотите героями на дембель!! – Череда ударов в солнечное сплетение и по лицу окончательно перевели скулящего «боевика» «в партер».
Через пару минут Лукьяненко, склонившись над тихо плачущим арестантом и потирая отбитую ладонь, вкрадчиво говорил: «Расскажешь, гандурас, куда, чем и сколько раз ты его бил. Не вспомнишь до гауптвахты, там тебе, малой, – конец! – Майор выпрямился, в красных его глазах опять промелькнул смешок. – Садись, Максим. Пиши, как было! Если что – я у Бушуева.»

…Ощущение пространства захватывало… Тускло светилось мутно-серое низкое небо. Ещё ниже и быстро, как дым из трубы, летели белёсые клочковатые облака. Чёрные силуэты многоэтажек спальных районов в этом пейзаже только дополняли его схожесть со скалистым ландшафтом какой-нибудь далёкой планеты. Там и тут загадочными призраками громоздились бесформенные кроны деревьев. Картинка подпрыгивала и металась в заоваленном оконце фургона. На неровностях и поворотах сильно мотало, и Максим с трудом удерживался на неширокой скамье, прикреплённой к борту. Но вот, узнав окрестности своего района, он, в совершенной темноте спотыкаясь о тюки с каким-то армейским тряпьём, полез к передней стене фургона.
– Ну, давай! – Спрыгнув с подножки, Максим протянул солдату-водителю руку. – Спасибо, что подбросил. Сегодня что-то засиделись. Ну что, до завтра!
– Уже – до сегодня… – Водитель, покрутив запястьем, направил свет придорожного фонаря на циферблат своих часов. – Третий час…
Максим вдохнул теплый ночной воздух. Они и машина стояли в свете фонарей на эстакаде, прокинутой над одной из городских дорог на высоте метров шести. С востока, из долины, откуда тянулось широкое шоссе с разделительной полосой, и откуда они приехали, пахнуло свежестью. Максим посмотрел туда. Далёкие огни каких-то сооружений колебались и покачивались в ночной серой дымке. Проезжих машин не было с обеих сторон. «Все спят…» – подумал Максим и хмыкнул. Водитель, облокотившись о подножку фургона, молча курил. На его камуфляже, сапогах, а также, на ближнем асфальте и придорожной полыни вспыхивали и гасли оранжевые блики аварийно-световой сигнализации армейского «Урала». Метрах в пятистах низко и мерно гудело какое-то промышленное предприятие. Теперь, в отсутствии множества дневных звуков, это гудение воспринималось, как естественный природный фон, нерукотворная музыка основ мироздания.
– Стоим тут, как… на краю Вселенной. – Запрокинув голову, Максим смотрел на расплывшееся круглое пятно желтоватого света на облачном покрове.
– А? – не понял водитель.
– Да, я так… Жарко завтра будет.
– Угу…– водитель, придерживая «афганку» за козырёк, тоже поднял голову.
Через пару минут они окончательно попрощаются до утра. Максим зашагает по отводной дороге к ярким огням автостоянки и к темным кварталам уснувших домов, а парень-водитель сядет в машину и поедет дальше, в сторону леса и своей части…
Но это – через пару минут. А пока они ещё стояли молча и смотрели, как далеко-далеко, за корпусами предприятия и, кажется, за городом, где уже заканчивались облака, в ночном небе кружила свои потоки протоматерии настоящая Бесконечность.