Забытый великий еврейский писатель

Забытый великий еврейский писатель


Александр Рифеев  (глава из книги «Злой властелин»)
В советской истории есть одна очень интересная и очень умная личность. Герой многочисленных анекдотов «про Василия Иваныча, Анку и Петьку». Это Фурманов. Заметили, в глупые и невероятные происшествия, в отличие от легендарной троицы он почти не попадает. Вот, к примеру, уже совсем забытый анекдот. Василий Иванович вызывает к себе Петьку и с очень озабоченным видом: «Вот что Петька, у нас в дивизии контра завелась, в туалете пальцем запятые ставит, не иначе как шифр, срочно разузнать и к вечеру доложить!» Петька уже вечером: «Вычислил контру, Василий Иванович!» Василий Иванович: «Кто?» Петька: «Фурманов!» Пораженный до глубины своей души Василий Иванович: «Не может быть, Петька!» Петька: «Еще как может, Василий Иванович! Он единственный из всей дивизии после туалета руки моет!»
 Конечно, это только один пример злобно-ироничной по отношению к герою Гражданской войны и ко всем нам, славянам, российской еврейской антисоветской пропаганды. А теперь более серьезно. Дмитрий Андреевич Фурманов как человек прожил не очень длинную жизнь, он родился в 1891-ом и умер в 1926 году, тридцати пяти лет от роду. Его жизнь писателя была и того короче, с 1921-го по 1925-й. Крупные произведения Фурманова: повесть «Красный десант», романы «Чапаев» и «Мятеж». Его романы, посвященные описанию событий Гражданской войны 1918-1922 гг., очень интересны тем, что фактически они являются документальными произведениями, написанные очень живым художественным языком. Что и не удивительно, Фурманов с 1912-го учился на юридическом факультете Московского университета, в 1915 году окончил его на историко-филологическом факультете.
 По моему скромному мнению, творчество Д.А.Фурманова обязательно и очень подробно нужно изучать в школьном курсе советской литературы.  Каким образом, ведь современная школьная программа по литературе и так перегружена, словно московский трамвай после 16 часов дня? А выкинуть из программы всех еврейских умников, вроде Б.Пастернака, А.Солженицына или О.Мандельштама, тогда освободится около двух третей времени преподавания советской и современной российской литературы, и ее можно заполнить уже действительно ценными литературными произведениями. В первую очередь - романы «Чапаев» и «Мятеж». Особенно интересен роман «Мятеж».
       Представляю, у российских еврейских либерал-демократов сейчас истерика: «эта недобитая коммунистическая ….., как он посмел лапать своими грязными руками святую русскую и советскую литературу!». Святая то она, конечно, святая … Вот только давно уже замечено, всех великих классиков великой русской литературы и  великих классиков советской литературы, они очень здорово приспособили к делу идеологического оболванивания и психологического манипулирования сознанием подрастающего молодого поколения российских граждан. Вся беда великих русских классиков в том, что кормились они главным образом от своих литературных трудов и свои сюжеты им часто приходилось выдумывать на потребу дня, то есть на ублажение вкусов российской интеллигентной публики, поэтому с реальной жизнью эти сюжеты совпадали плохо. Классики из литературного «второго эшелона», при жизни менее известные и не имевшие чести попасть в школьные программы, были людьми, для которых литература не являлась единственным источником средств к существованию. Они часто были специалистами в какой либо профессии, и свои сюжеты черпали из практических знаний реальной, а не выдуманной жизни. К примеру: К.М.Станюкович («Морские рассказы»), В.М.Гаршин («Из воспоминаний рядового Иванова», «Четыре дня» и т.д.), М.Глинка («Горизонт чист», «Начкон» и т.д.), В.В.Конецкий («За Доброй Надеждой», «Соленый лед», «Среди мифов и рифов», «Вчерашние заботы» и т.д.).  Вот их сюжеты шельмовать уже довольно сложно, так как они однозначны, и только однозначно их можно понимать. К ним относится и ныне совершенно забытый великий революционный писатель Д.А.Фурманов. Он писал откровенно, четко и ясно, без иносказаний. Вот поэтому этого писателя и надо очень внимательно изучать и  читать, что мы и сделаем с его почти неизвестным для нашей широкой публики романом «Мятеж». 
          Роман «Мятеж» посвящен сейчас уже совсем забытому эпизоду Гражданской войны – восстанию частей 3-й Туркестанской стрелковой дивизии имевшему место  11 по 19 июня 1920 года в городе Верном (Алма-Ата). Краткая предыстория данного исторического факта. После вхождения в 1860-1870-х годах в состав Российской империи государств Средней Азии там было создано Семиреченское казачье войско. Во время проведения переселенческой политики председателя Совета Министров Российской империи П.А.Столыпина в Семиречье появились и многочисленные деревни переселенцев из России и Украины.  После революции и в Гражданскую войну крестьянское население Семиречья поддержало новую власть - большевиков. Находясь полностью в отрыве от центральной России, они стойко сражались с Семиреченским казачьим войском и посланными против них войсками Сибирской армии адмирала Колчака. Их даже называли Семиреченской Красной Армией. К 1920-му Сибирская, Оренбургская и Уральская армии адмирала Колчака были уже разбиты, а Семиреченское казачье войско прекратило борьбу с советской властью. Уцелевшие части белых войск отступили из Семиречья на территорию Китая. В Семиречье наступило относительное затишье. В марте 1920-го Д.Фурманов с группой работников был направлен Реввоенсоветом Туркестанского фронта в Верный (Алма-Ата), административный центр Семиречья, для партийной работы. Семиреченские красноармейцы уже были сведены в 3-ю Туркестанскую стрелковую дивизию РККА. В мае 1920 г. был получен приказ: перебросить дивизию в Фергану. Сразу стало ясно, что части дивизии с приказом не согласны и добром в Фергану не пойдут, тем более, что, опасаясь выступлений, их в Фергану посылали без оружия, оставив в среднем на стрелковый батальон не более ста винтовок. Далее цитаты из романа «Мятеж» Д.Фурманова, из-во «Правда», М 1980 г.         
«Пока что – отправить следует два полка кавалерийских и два стрелковых. Отправлять решили побатальонно, чтобы лицом к лицу не столкнуться с целыми полками. Панфилычу на этом самом совещании (оно было всего за два дня до восстания) поручили даже выработать общий план обороны Верного. …
 Да не понадобился он. Оборонятся ведь тоже надо силой и силой надежной, а мы ею-то как раз и не располагали вовсе. Слишком неравные были силы у нас и против нас. Пулями тут ничего не поделать. А ведь оружие выбирать всегда надо по противнику. Оружие всегда надо брать по силе противника и по живой обстановке, в которой развертывается борьба». («Мятеж», стр. 157.)
«Нам теперь в Верном, перед грозой, оружие открытой борьбы – как будто тоже применять не стоит. А впрочем: партшкола, коммунисты, военные и гражданские, рота интернационалистов, силы особого отдела и трибунала … - гадали мы на кофейной гуще, веря и не веря своим итоговым цифрам, не зная, на кого можно и на кого нельзя положится в критический момент.
Тревога – тревога – тревога …   Ох, какая близкая, жуткая, ощутимая тревога … Она накапливалась, пучилась, сгущалась с каждым днем, часом, минутой, мы ею дышали, мы в ней задыхались, словно куда-то все глубже-глубже входили мы в зловонный черный, глухой тоннель, где спирает дыхание, мутит мысли и душит сердце, где без пути и наощупь в зловещей мгле так трудно идти, вот-вот грохнет по гулкой пустоте последняя катастрофа …»   («Мятеж», стр. 158.)   
          Комментарий автора. А отчего такое черное отчаянье? А Дмитрий Фурманов человек очень умный, по своему служебному и этническому положению очень и очень информированный, он прекрасно знает о истинном отношении русских к евреям-большевикам, тем более в Семиречье, где русское население еще не было морально сломлено еврейским революционным террором. Вот почему и такие мрачные мысли. Знает кошка …
          «Дивизия была в движении. Первым в Верный пришел из Джаркента батальон 27-го полка. Из стрелковых полков к переброске предназначались 25-й и 26-й, из кавалерийских – 1-й и 2-й. Джаркентский батальон вливался в 26-й полк, которому так же была задача идти на Верный. 26-й, по нашим расчетам, должен был к Верному подойти числа 18 июня, когда Джаркентский батальон уже будет далеко в пути на Ташкент. Но 26-й развил такую быстроту, что 11-го был всего в 75 верстах от Верного, в выселке Илийском, - следовательно, к нам мог пожаловать 12-13-го. Он торопился сверх меры. Зачем? Откуда такое рвение? Мы дали приказ: остановиться в Илийском – и ни шагу дальше, впредь до особого распоряжения! А тем временем по этому же пути издалека подводили 4-й кавполк – «на всякий случай». (Он потом подавит восстание.  Прим.автора) Джаркентский батальон был настроен из ряда вон скандально: не исполнял никаких распоряжений, не признавал никакого начальства, то и дело митинговал, держался вызывающе …»  (стр. 158.)
          «Казалось бы, самое для нас простое и подходящее, обезоружить скандалистов, вызвать и выловить зачинщиков, махровых хулиганов, а остальных выпихнуть быстро на Ташкент, согласно приказу. Чего тут церемониться с этакой братвой? И пошла и пошла бы кутерьма: не распутаешь. Зачем – что значит отнять девяносто две винтовки? Они же все равно, эти девяносто две, не решают никакого события. Не в них главная угроза.
           А ведь здесь, в Верном, часть 25-го полка, тоже настроенного буйно, здесь караульный батальон, вполне с джанкентцами солидарный … Нет, нет, не стоит гусей дразнить. Посоветовались мы на ходу и решили пока что батальон не трогать. Это было 11 июня, часов в пять вечера».  («Мятеж», стр. 162.)
           Комментарий автора. Далее в романе ночью с 11-го на 12-е июня непокорный батальон неожиданно организованно выступил, захватил крепость и вооружился со складов. Против командования, парторганов и советской власти пока не выступал.
        «Мы знаем, что в крепости более тысячи штыков, знаем, туда красноармейцы непрестанно перебегают изо всех наших команд, что бежит туда население из соседних станиц, - оно мгновенно узнало обо всем, а может и раньше знало.
         Там, в крепости, уже давно разбиты склады, и из складов этих делят оружие приходящим. Там три орудия – у нас ни одного, там  до десяти пулеметов – у нас три.
         Вся область сочувственно откликнется мятежникам, она только и ждет, как бы прогнать этих сборщиков продразверстки. Крестьянское Семиречье будет все на стороне мятежников. Не вступится за нас город, не вступится и станица. Ташкент – шестьсот верст за горами, и все шестьсот – без железной дороги. Если бы подмогу оттуда – долго ждать. Блажевич из Сибири – когда-то подойдет. (В это самое время - дивизия из Сибири, направляемая на Туркестанский фронт. Прим.автора) Скорой помощи нет ниоткуда. Свои силы … да что ж это за силы!» («Мятеж», стр. 170-171.)
          Комментарий автора. Вполне понятное отчаянье захватчика, насильника и оккупанта у которого под ногами заполыхала земля. Но заметили, насколько у него  реалистичное и четкое мышление? И панике да иллюзиям тоже не поддается.
        «Быстро скакали мысли; один другому мы сообщили свои летучие планы. Договорились на одном, на общем:
         1.     Не нападать, а обороняться и принять удар только как неизбежность.
         2.     Помнить, что первый выстрел – это сигнал к национальной резне, он  развяжет руки, - провокация доделает свое.
         3.     Попытаться завязать переговоры.
         4.     Идти на максимальные уступки, помня, что они – временные.
         5.     Запросить тем временем Ташкент о помощи.
         6.    Подтянуть ближе к Верному более или менее надежный 4-й кавполк, стоящий почти за двести верст, но раньше времени без нужды в дело его не вводить.
         7.      Связаться немедленно со всеми частями и оповестить их вразумительно, без паники, спокойно, о некоторой части случившегося, не обо всем.
         8.      Выпустить листовку.
         9.      Локализовать мятеж на месте, удержать его в пределах только Верного, не дать переброситься на периферию.
         10.    Никому и ни в какой форме не давать чувствовать до последнего момента, что перевес сил не на нашей стороне, иначе ободренное население ускорит и увеличит помощь восставшим.
         11.    Держаться все нам вместе, сообща обдумывать свои действия.
         Так сообразили и так второпях набросали мы план своих действий.
         Надо было применить политику лавирования, надо было до последней степени напрячься силами, изощриться, испытать себя во всех ролях: и парламентером,  и дипломатом, оратором, командиром, рядовым бойцом».  («Мятеж», стр. 171.)
         «И есть другой выход: не выпускать вожжей, как бы не мчались бешено кони, верить до последнего дыхания, что утомят, собьют их кочки и рытвины, что по пути,  если вдобавок, ты еще и сколько-нибудь умело станешь дергать вожжами, в нужную минуту рвать им, коням, пенные, мыльные губы, сбивая на дорогу, которая нужна тебе, - о, поверь, и бешенные кони утомятся, останешься жив, с честью спасешь коней и себя!  («Мятеж», стр. 172.)
         Комментарий автора.  Теперь понятно, почему в России уже почти век правят одни лишь евреи? А они просто не боятся русских коней вскачь по кочкам гнать!
         Далее Д.Фурманов превосходно описывает ромашковую наивность восставших.   
        «Ночью у казарм, когда только выступали, раскололись мнения: одни говорили, что надо тотчас идти на штаб дивизии, захватить его и арестовать или тут же прикончить все начальство.
        Другие урезонивали и до подхода 26-го полка не решались на этот шаг, зато крепость захватить считали весьма полезным:
         во-первых – прибрать в ней к рукам оружие;
         во-вторых – укрепиться, приготовиться к встрече;
         в-третьих – подогреть на выступления остальные части;
         наконец – разбудить деревню, привлечь и вовлечь в дело массу крестьянства.
         Со своей точки, правы были, конечно, первые. В интересах восставших надо было действовать решительно, уже с первого момента. Что-нибудь одно: или у штадива есть силы – и тогда от сил этих не укроешься в крепости, ожидая 26-й полк, или у штадива нет достаточных сил – и тогда зачем ждать подхода новых сил, когда управишься легко и теми, что есть налицо? Правы были первые: быстрым ударом надо было грохнуть на штадив, нас всех арестовать, а может быть, и расстрелять. Власть захватить немедля и полностью, произвести массовые аресты, заявить о единой собственной власти, - словом, всем и во всем показать, что за тобой победа!
         А мятежники – так они сделали? Ничего подобного: они только наполовину заявили о своей победе, а дальше – открыли с нами целую серию переговоров и совещаний, как в тину, затянули себя в споры и обсуждения, в этой тине сами и увязли. Мы их в эту тину усиленно тащили, ибо при данных обстоятельствах только здесь было наше спасение, спасение нашего дела. Мятежники выступили с грозными словами, но грозных дел совершить не сумели. Их сбивало с толку предположение, что в особом, у нас и в трибунале – много сил: недаром после того как вооружились они награбленным из транспорта оружием и готовы были идти из казарм в крепость, выслали сначала сильные дозоры к особому и трибуналу – ждать оттуда удара.
         Но удара не было. Тихо, без криков, без песен походных, чуть позванивая оружием - проходили они в густом мраке ночи, рота за ротой, в крепость. Там разбили склады, растащили из них оружие. Стража крепостная и не подумала сопротивляться – посторонилась, дала дорогу, а потом и сама присоединилась в восставшим».   («Мятеж», стр. 184-185.)
        Комментарий автора.  Исходя из цитируемого текста можно понять, окажись на месте восставших Д.А.Фурманов, то ситуация развивалась бы совсем по другому … Впрочем, она и развивалась в соответствии с дельными замечаниями Фурманова, но только развивалась в целом по России, когда мятеж против народов страны подняла российская еврейская диаспора, как в 1917 и в 1991 гг. 
        Но и как же обойтись при всем при этом без родименькой …
        «В инженерную часть дивизии везли из Талгара четыре бочки спирту. Крепостники это добро перехватили и угнали подводы за собой, а там, в крепости, на манер вольницы запорожской окружили виночерпиев и требовали по чарке «зелена вина», приспособив на роль этой чарки … грязную консервную банку.  И часть уже успела недурно налакаться.
         Но тут вмещались вожаки и остановили пьянство: опасаясь, что наши «10 пулеметов и 800 штыков» их, перепившихся, положат на месте. Понапугали толпу, пригрозили опасностями – переломили охоту: страх смерти был выше жажды полакать из консервной банки». («Мятеж», стр. 183.)
         Комментарий автора.  Между прочим, подобное мнение о русских продолжает сохраняться в среде современной российской еврейской диаспоры. Неплохо бы его нам поменять, как думаете?
         Далее восставшие начали увязать в тине переговоров с «еврокоммисарами».
         «Совещание … открылось ровно в четыре часа. Обе стороны пришли вовремя – дорога была каждая минута. … Мы набились в комнату все разом, и разом стало там душно и тесно. … Исподлобья оглядываем друг друга, хотим проникнуть взором туда в мысли, в сердце, узнать: с чем кто пришел?
         Будут слова, будут обещания, а вот на самом-то деле – чего они ждут от этого совещанья? И кто у них главный? Может, вот этот же самый Печонкин? Или этот, как его – вон, что вертится и вьется ужимками, какое у него, однако, нехорошее лицо: подобострастно-рабское, корыстное, жестокое.  Это кто? Вилецкий. Он шумит больше всех. Видно из вожаков.
         А вот – этот, небольшого роста, с застенчивым лицом – этот как будто другого склада … У него и манеры такие непосредственные и в словах ни вызывающего нахальства, ни заносчивой самоуверенности. Это Фоменко.
         А тот, что сидит на окне со скрещенными руками, оглядывает бесстрастно всех немигающим, спокойным взором? И руки так у него положены крепко одна на другую, словно и не думает он их вовсе разнимать. По лицу – безмятежно пассивен. Опасность не здесь. Это Проценко.
         Тот, что рядом стоит у окна и пристально нас рассматривает, - серьезен, уверен в себе, неглуп: он что-то заговорил, как вошел сюда, и речь была простая, верно построенная, свидетельствующая о том, что знает человек, что ему надо делать. Такой может быть и опасен. Даже – куда опаснее гаденького Вилецкого. Это Невротов. За ним надо приглядывать и слова его взвешивать прочнее.
          А другие? В общем, право, похожи друг на друга. («Мятеж», стр. 193-194.)
          Комментарий автора.  Холодный волевой и изощренный еврейский разум в действии. Самый яркий пример так называемого «управляемого кризиса». Все и вся под неусыпным моральным и интеллектуальным еврейским контролем.
          «Открывая заседание, пришлось агитнуть в том смысле, что: … интересы и цели у нас, собравшихся, само собой разумеется, одни и те же. Надо только кой о чем договориться в мелочах … Мы же борцы … революционеры … Мало ли какие могут быть и у нас разногласия в своей среде. Но мы всегда договоримся, так как лозунг у нас общий: «вся власть трудящимся» и т.д. и т.д.
          В этом роде была построена короткая речь. Цель у нее единственная: ослабить их подозрительность; наиболее слабых – психологически, хоть в малой доле, привлечь на свою сторону; заявить сразу и определенно, что не смотрим на них, как на врагов, и пытаемся договориться …»   («Мятеж», стр. 194-195.)
         Комментарий автора. Это типичная еврейская традиция: думай одно, говори – совсем другое, а поступай только по-своему. Далее - бодяга евродемократии. 
         «Пункты огласили. Голоснули: все были согласны обсуждать. Мы своего ничего не предлагали, не все ли равно: под этими вопросами провести можно все что угодно.
         Открылось заседание, пошла галиматья: с едкими вопросами, взгоряченными протестами, злобными выкриками, угрозами, дрожащим негодованием, с буйным громом по столу кулачищами …
          Буря длилась четыре часа. Мы старались утихомирить страсти, сгладить колючие углы вопросов: в такой обстановке заострять их было совсем не выгодно. И шли на уступки, то и дело шли на уступки, когда увидишь, что на рожон переть все равно нельзя. Но многое взяли с бою. Собственно говоря, ни одно постановление не было вынесено в том виде, как предлагали его мятежники, - все постановления перекроены под нашим напором. Лишь только предлагалась какая-нибудь сногсшибательная формулировка, как мы в свою очередь, один за другим, брали ее под перекрестный огонь, безвыходно прижимали крепостников к стенке и как-нибудь так повертывали дело, что им приходилось отвечать на вопрос:
          - Революционеры вы или нет?
          - Конечно, да.
          - За власть вы трудовую или нет?
          - О, конечно, да …
          - Ну, так значит …
          И мы опутывали вопрос тонкой сетью своих доводов. Из этой сети мятежникам трудно было выбраться, и волей-неволей они соглашались предложение свое изменить в духе наших требований, так как они же … «революционеры … борются за право народа … за трудовую власть … за власть Совецкую…» («Мятеж», стр. 196.)      
          Комментарий автора.  Фурманов откровенно издевается над людьми, так и не понявшими разницу между «проблемой выбора» и «проблемой выбора решения», а так же не желающими признаться себе, что любой договор с евреями – это сделка с дьяволом, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
          «Им надо было нас давным-давно посадить в тюрьму, - это было бы, с их точки зрения, - дело. А тут завязали переговоры-разговоры. Да еще на «легальной», советской платформе. Это была наполовину их гибель, ибо удержаться тут в равновесии было никак невозможно: или – или.  Или ты признаешь Советскую власть – и тогда сажай ее защитников, расстреливай, свергай; или, раз признал ее, хоть и на словах, - никак не отвертишься от убийственной логики, которую нам в нашем положении «советчиков» так просто развивать». («Мятеж», стр. 196-197.)         
         Комментарий автора.  Манипуляция сознанием, что тут комментировать. Далее по тексту романа следует перечень рассматриваемых вопросов, резолюций, руководящих распоряжений,  переговоры штаба дивизии и боесовета восставших с командованием Туркестанского фронта. Эти переговоры командованием фронта с восставшими велись с целью максимально поддержать у восставших иллюзию, что все случившееся в Верном командование фронта рассматривает как досадное и случайное недоразумение. В шифротелеграммах фронта к штабу дивизии и обратно, все очень откровенно, там все называется своими именами. 
         Далее у Фурманова и евротоварищей  серьезнейшее испытание – выступление в крепости, где любое неосторожно слово могло оказаться для них роковым.  Это одно из самых интереснейших мест в романе, здесь весь смысл, сердце спрута, и ответ на вопрос: как евреи смогли завоевали всю Россию и как у них хватило смелости и ума.
         «Вот она, многотысячная вооруженная толпа, - сбилась, гудит, ремя-ревет, словно стадо голодных зверей. Тут «недовольных»  .. сто процентов! У каждого свой зуб против Советской власти: кто за то, что от дома против воли на фронт отлучают, кто за разверстку, кто отомстить трибуналу охотится или особому, кого не обули вовремя, кому помешали хапнуть, кому сам строй не люб новый, - словом всяк сверлит свое.   Ну-ка, сунься в этакое пекло!
          Собрались вожаки, обступили телегу. Влез Бухин, зычно объявил: «Собрание открывается. Сегодня здесь будем обсуждать вопросы, про которые говорил Ташкент … командующий там и члены ревсовета …Слово даем председателю военного совета дивизии …
          Он назвал мою фамилию. Поднялся я, встал в рост, окинул взором взволнованную рябь голов, проскочил по ближним лицам, - чужие они, злые, зловещие …
          Как ее взять в руки, мятежную толпу? Как из этого официального доклада построить агитационную речь, которая нам сослужила бы службу?
          Прежде всего  - перед лицом мятежного собрания надо выйти, как сильному: и думать, мол, не думайте, что к вам сюда пришли несчастные и одинокие, покинутые, кругом побитые, беспомощные представители жалкого военсовета, - пришли с повинной головой, оробевшие … Может быть, и не прочь они толкнуться к вам за милостью, за прощением? О нет. К вам пришли делегаты от высшей власти областной, от военсовета, у которого за спиной – сила, который вовсе не дрогнул и пришел сюда к вам не как слуга или проситель, а как учитель, как власть имеющий. Он вам открыто заявит свою волю, непоколебимую волю военсовета.
          Словом - выступать надо твердо, уверенно, как сильному, и без малейших уступок, колебаний. Это первое: твердо и не сдаваясь в основном. 
          А второе – не выпускать ни на одно мгновение из-под пытливого взора всю толпу, разом ее наблюдая со всех сторон и во всех проявлениях: говорить – говори, но и слушай чутко разные выкрики, возгласы, одобрения или недовольства, моментально учти отражают ли они мнение большинства или только беспомощные  попытки одиночек. Если большинства  - туго натягивай вожжи, если одиночки – парализуй их вначале, спрысни ядовитой желчью, выклюй им глаза, вырви язык, обезвредь, ослепи, обезглавь, разберись в этот миг и, поняв новое состояние толпы, живо равняйся по этому состоянию – то ли грозовеющему, то ли опавшему, смягченному, теряющему – чем дальше, тем больше – первоначальную свою остроту. А как только учтешь, поймешь – будь в действии гибок, как пантера, чуток как мышь.
        Если нарастает, вот она, близится гроза, чуешь ее ты жаркое близкое дыхание, - зажми крепко сердце, жаром мысли прокладывай путь – не по широкой дороге битвы, а окольными чуть приметными тропками мелких схваток, ловких поворотов, неожиданных скачков, глубоких, острых повреждений, иди – как над ревущими волнами ходят по зыбкому, дрожащему мостику, остерегайся, озирайся,  стремись видеть враз кругом: пусть видит голова, пусть видит сердце, весь организм пусть видит и понимает, потому что кратки эти переходные мгновения и в краткости  - смертельно опасны. Кто их не понимает, кто в них не владыка – тот гибнет неизбежно. Когда же минуешь страшную полосу, когда чуть задумаются бешенные волны нарастающего гнева толпы, задумаются, приостановятся и глухо гудящей, тяжкой зыбью попятятся назад, - смело уходи с потаенных защитных троп, выходи на широкую, на большую дорогу. Но – ни гу-гу. Чтоб никто не приметил, - ни в голосе твоем, ни в слове, ни по лицу твоему взволнованному, - как по тайным тропкам минуту назад скрывался ты от грозно ревевшей, близкой катастрофы. Кроме тебя одного, этого никто не должен видеть и знать. Разомкнулись тучи, миновала черная беда, нет больше опасности мгновенного взрыва, толпа постепенно остывает, нехотя и медленно отступает сама под напором твоих убеждающих, крепнущих слов. Не прозевай этого кризисного, чуткого момента, не упусти. Все туже, все туже навинчивай на крепкую ладонь эту тонкую невидимку-узду, на которую взял уверенно обезволенную, намагниченную толпу. Возьми ее, плененную тобой, возьми и веди, куда надо. Веди и будь лицом к толпе, и смотри, смотри по-прежнему пристально и неотрывно ей прямо в мутные глаза. Ни на миг не отрывайся от охмелелых, свинцовых глаз толпы, что там уже совершилось, ушло невозвратно, что теперь совершается в глубине и что совершиться должно  через минуты. Просмотришь – будет беда. Твой верный твердый шаг должен командой отдаваться в сердце намагниченной толпы, твое нужное острое слово должно просверлить толстую кору мозгов  и сделать там свою работу. Так надо разом: будь в этих грозных испытаниях и непоколебимо крепок, подобно граниту, и гибок, и мягок, и тих, как котенок.   Это запомни – во-вторых.
       В-третьих, вот что: знай, чем живет толпа, самые насущные знай у ней интересы. И о них говори. Всегда надо понимать того, с кем имеешь дело. И горе тебе будет, если, - выйдя перед лицом мятежной, в страстях взволнованной толпы, ты на пламенные протесты станешь говорить о чужом, для них не нужном, не о главном, не о том, что взволновало. Говори о чем хочешь, обо всем, что считаешь важным, но так построй свои мысли, чтобы связаны были они с интересам и толпы, чтобы внедрялись они в то насущное, чем клокочет она, чем бушует. Ты не на празднике, ты на поле брани, - и будь, как воин, вооружен до зубов. Знай хорошо противника. Знай у толпы не одни застарелые нужды, -нет, узнай и то, чем жила она, толпа, за минуты до страстного взрыва, и пойми ее неумолчный рокот, вылови четкие коренные звуки, в них вслушайся, вдумайся, на них сосредоточься. Мало того, чтобы зорким взором смотреть толпе в хмельные глаза и видеть, как играют они, отражают в игре своей внутреннюю бурю. Надо еще понимать, отчего разыгралась она, какие силы вызвали ее на волю, какие силы заставят утихнуть. И какой бы ты ни был мастер – никогда не возьмешь на узду толпу чужими ей делами, интересами, нуждами. Можно взять и чужими, но докажи ей сначала, убеди, что не чужие это, а собственные интересы. Тогда поймет.
         Потом в-четвертых. Глянь на лица, всем в глаза, улови нужные слова, учуй по движениям, пойми непременно и то, как передать, как сказать этой толпе слова свои  и мысли, - чтобы дошли они к ней, проникли в сердцевину, как в мозг кинжал.
         Если в тон не попал – пропало дело: слова в пространство умчаться, как птицы. В каждую толпу только те вонзай слова, которые она ждет, которые поймет, которые единственны, незаменимы. Других не надо. Другие – для другого времени и места, для другой толпы.
         А вот тебе пятый совет, вовсе неожиданный: польсти, здесь это надо!
         Не забывай того, что волнуется перед тобой не рабочая масса, которой можно и надо прямо в глаза сказать серьезную, суровую правду, - там ее поймут. И пусть будет сто крат от того тяжелей, но им враз нельзя не сказать эту горькую правду. Крепостная толпа - не такая. Эту сразу правдой суровой не возьмешь.
         Ты скажешь эту правду, скажешь всю, но не сразу – потом. Скажешь тогда, когда их мысли и сердца будут обмаслены медом лести, когда гладко может войти к ним правда – жесткая, сухая, колючая. Они ее смогут принять только незаметно для себя, как больной – лекарство в пилюле. Для такого конца, для своей цели – примени и это средство: нужную долю лести. И оно пойдет на пользу, искупится, окупится. Само по себе ни одно средство ни хорошо, ни плохо, оно оценивается только по достигнутым результатам. Не слюнявь, иди к цели. Ты скажи мятежникам такое, что они любят слушать, от чего тают их сердца, от чего опадает их гнев, расползается-ширится доверчивость, пропадает подозрительность, настороженность, недоверие к тебе и к твоему делу.  А тогда - бери голыми руками. Знаешь - как следователь: он сначала вопросами пятого порядка отвлечет и усыпит твою бдительность и недоверчивость, а потом, когда распояшешься и обмякнешь, - сам скажешь начистоту, если сам ты не кремневый. А какая же толпа – кремневая? Буйство – это не сила, буйство только разгул страстей.  Вот тебе все советы.
         В последних, так сказать, на разлуку только два слова: когда не помогают никакие меры и средства, все испытано, все отведано и все – безуспешно, - сойди с трибуны, с бочки, с ящика, все равно с чего, сойди также смело, как взошел сюда. Если быть концу – значит, надо его взять таким, как лучше нельзя. Погибая под кулаками и прикладами, помирай агитационно!  Так умри, чтобы и от смерти твоей была польза.   Умереть по-собачьи, с визгом, трепетом и мольбами - вредно.
        Умирай хорошо. Наберись сил, все выверни из нутра своего, все мобилизуй у себя – и в мозгах и в сердце, не жалей, что много растратишь энергии, - это твоя последняя мобилизация!  Умри хорошо …  Больше нечего сказать. Все».  («Мятеж» стр. 229-233.)  Комментарий автора.  Ну, так как, имел ли шансы русский народ в борьбе с такими вот убежденными, жесткими, умными и волевыми еврейскими революционерами в годы Гражданской войны? Никаких шансов и никогда! А ведь это только заря существования НЛП (нейролингвистического программирования). Тогда еврейский пропагандист-агитатор мог рассчитывать только на силу оратора и  свой интеллект. Теперь к его услугам тысячи и тысячи специалистов-психологов,  электронные СМИ и безграничный, неисчерпаемый ресурс человеческой глупости.
         Далее Фурманов до конца тянул волынку «революционной демократии», когда же оставаться в Верном стало опасно – выехал в 4-й кавполк. Кавалерийский полк состоял в подавляющем числе из интернационалистов и был верен командованию и власти. Полк срочно выдвинулся в город и к 10 часам вечера 19 июня 1920 года восстание в  Верном было подавлено без единого выстрела и жертв. Руководителям восстания для спасения собственных жизней это обстоятельство нисколько не помогло. Российские евреи-революционеры на такую дешевку из «общечеловеческих ценностей» не покупались ни тогда, ни сейчас. Скажете, времена и люди тогда были совсем другие? Тогда  откройте интересную книгу: А.Бушков «Хроника Мутного Времени». Прил. № 3. «РR-компания Мавроди» стр.424-502.  Александр Рифеев