О службе серьезно и с иронией

Рассказ из миниатюр, собранных автором из собственных воспоминаний.

Предисловие

Не спится и мысли текут в обратном направлении - от «сейчас» до «было». Но не до детства, а до начала Военно-морской службы.

 Неожиданно появляется желание записать этот поток мыслей, но уже в обратной последовательности - от "было" до "сейчас" ... А, чтобы не  придать мемуарность своим воспоминаниям, я  их разукрашу  иронией  и юмором.  Будут  и серьезные места...
 
 Еще следует добавить, что раньше я ничего литературного не создавал, не считая, правда, школьных сочинений, рапортов начальству, заметок в «Боевой листок» и в настенную газету. Но, вдруг, подошел возраст подведения итогов и я сел за компьютер.  Сел и стал думать: о чем написать.  Наладился  было что-нибудь вспомнить о своей многотрудной и смешной службе в Военно-Морском флоте, но, занеся указательный  палец левой руки  над буквой «я» (начало фразы «я служил…), остановился, пронзенный неожиданной мыслью: не рассказать ли о своем будущем?
 Представил себя очень пожилым человеком (дай Бог дожить) с тростью в правой руке, шляпе и в костюме-тройке, идущим по тенистой улице с мыслями о своей бурной молодости и сопутствующих шалостях. Отошел в сторону и продолжил смотреть на себя и увидел, в красках и со звуком, следующую картину:
 Он, то есть я,  пришаркивая, продолжает идти,  а ему навстречу щебечут юные создания... от пятидесяти и выше. Он смотрит на них уверенно снизу вверх, слегка задерживаясь на середине фигуры и на последней ее трети. Пытается тщетно поймать встречный заинтересованный взгляд, но не ловит.
 Идет разочарованно дальше, продолжая пускать слюну воспоминаний, доходит до нужной остановки, входит в трамвай, слегка поскрипывая суставами, и... слышит очаровательный  воркующий голос:
- ... Садитесь, дедушка.
 Он, конечно, разочарован, но садится, а я, испытав аналогичные эмоции, мгновенно мысленно останавливаю  мечты о будущем, и уверенно нажимаю на букву «я», как начало фразы:  «Я служил…», имея в виду, воспоминания  о повседневной, политической и боевой жизни в военно-морском флоте,


или


О службе серьезно и с иронией,

 где, мною, через отдельные истории, иногда приукрашенные, но, в целом, правдивые, делается попытка представить особенности военно-морской жизни службы. Серьезно, но чаще с иронией.
 Прочитав эти истории, Вы можете обнаружить случайные совпадения с  событиями, происходившими и в других подразделениях армии и флота. Поэтому прошу, не принимайте на свой счет, но, если понравится, то принимайте.
 За то, что это было там, где автор служил или жил, он ручается. Фамилии, в некоторых случаях, намеренно сокращены или придуманы другие, чтобы  ненароком кого-нибудь не  обидеть. Воинские звания полностью соответствуют  званиям героев этих историй. Должности могут быть иногда вымышленными. Образы политработников – собирательные.  Только не надо  считать их плохими. Они были заложниками обстоятельств, впрочем, как и все мы.





«Армия – школа скверная, так как война бывает не каждый день, а военные делают вид, будто их работа постоянная»

Бернард  Шоу.


 
Индивидуй или здоровый карьеризм

    Первый карьерный скачок я сделал в самом конце пятого курса, то есть, при выпуске. В те далекие времена, при переводе с четвертого на пятый курс, всем,  почти поголовно,  присваивали воинское звание «мичман». Тем, кто был не очень, в смысле дисциплины, давали главного старшину, а тем, кто был очень, - оставались рядовыми курсантами.
    Таким образом, большинство моих однокурсников стали офицерами, поднявшись всего лишь на одну ступень: от мичмана до лейтенанта. Я  перескочил сразу через две: от главного старшины, через мичмана, до лейтенанта. Но, как вы понимаете, были самые крутые карьеристы, ставшие офицерами  сразу из рядовых.
    Перед тем как получить первое офицерское звание, надо было сначала сдать госэкзамены, потом  сочинить диплом.
Экзамены, как водится, сдавались традиционным способом: билет – ответ. А с дипломом пришлось немного похимичить…   
   Задача стояла такая: очень быстро создать этот научный труд, чтобы освободить теплое весеннее время для других, более приятных дел. Ничего нового - многие до нас, творчески перерабатывали работы предыдущих выпускников. Типа, преемственность поколений.
   Так вот, выбрал я тему, нашел подходящий диплом и пошел на доклад к своему руководителю, капитану 1 ранга К…, который тут же, заметив мою Военно-морскую  хитрость, оценил ее, выразив, при этом иронию словами: - На каждый Индивидуй найдется своя Винтка, -  подкорректировал тему по форме и дал отеческое напутствие на последующую службу и, как я сейчас понимаю, на жизнь: - Сынок, если берешь быка за рога, то тащить его надо за хер.
   Вместе с этим руководящим указанием, я пошел совершенствовать гидроакустику Военно-морского флота.



Кролиководство в военно-морском флоте

    Иногда возвращаясь назад во времени и, задерживая свое внимание на некоторых событиях, вдруг,  понимаешь, что юмор и крайнее его проявление – сатира, вкраплены в саму жизнь и службу. Бывают и трагедии, круто замешанные на комедиях. А бывают все эти жанры и одновременно.
   Например. Прибыл я служить в дальний северный городок, названный в честь героя-подводника времен войны, Магомета Гаджиева. Полный знаний и сил молодой лейтенант тут же был назначен, но не на первичную должность командира гидроакустической группы подводной лодки, на которую неплохо учился целых пять лет, а - командиром взвода хозяйственной роты. Вы подумаете, что в строительный батальон? И ошибетесь. Это подразделение создавалось в те времена из остатков личного состава экипажей подводных лодок, плавающих на просторах мирового океана или отдыхающих на берегах внутренних морей Советского Союза. Офицеры поставлялись в эту роту военно-морскими училищами, выпекающими  молодых лейтенантов со скоростью большей, чем темпы строительства подводных лодок. Иначе говоря, надо было пристраивать свежих лейтенантов, чтобы им не было, сразу же, скучно служить. Так что  плановые и внезапные погрузки, разгрузки, покраски, приборки, перетаскивания и затаскивания, а, так же мероприятий под названием кого бы куда-нибудь послать, были обеспечены такими  ротами стратегических флотилий подводных лодок Военно-Морского флота СССР.
    Пролетел сентябрь, начался октябрь, который очень быстро подкатил к ноябрю. А, поскольку, Север, то и стало холодать.  Не просто холодать, а сильно морозеть: до  минус пятнадцати, со снегом и метелями.
   Было воскресенье, что-то около 14.00. Собрался я, было в городок, что бы скрасить остаток выходного рюмкой и другими возможными развлечениями: кинофильмом в доме офицеров  или  чем-нибудь еще другим, если повезет. Но не тут, то было. Прямо у выхода из казармы, где я жил, меня задержал звонок Оперативного Дежурного флотилии. Говорили же мне, что не надо без крайней необходимости поднимать трубу телефона.
- Лейтенант, - голос на том конце был строг, - Срочно в штаб с тремя матросами.
- Да, - подумал я, - Му… дуракам закон еще не написан, - и начал выполнять приказание.
 От казармы до штаба рукой подать и через несколько минут дежурный принял мой доклад:- Товарищ капитан 2 ранга лейтенант Надеждин прибыл и готов выполнить любое приказание родины. - Любое не надо, а вот такое придется, - и дежурный подозвал меня к окну, выходящему на бухту. - Видишь остров, лейтенант?- Отчетливо, - ответил я, не понимая еще, что меня может ожидать. - Так, вот, - продолжил оперативный  и, не скрывая своего раздражения и флотского сарказма, поведал мне следующую историю. 
    Перескажу ее своими словами. Еще в начале лета, один из наших политических руководителей, занимался улучшением питания подводников. И занесло его на подсобное хозяйство, а там кроме свинарника был еще и крольчатник со значительным поголовьем зверьков с диетическим мясом и ценным мехом. После просмотра диетического стада, в голову  большого политического начальника неожиданно вступила гениальная идея: отправить кроликов на необитаемый остров на вольный выпас и активное размножение. Он где-то слышал, а, может быть, и читал в бессмертном произведении Ильфа и Петрова про кроликов, про их ценность в мясном и меховом смысле и на основании этих знаний решил, что  к наступлению холодов, без естественных врагов, на подножном корме, стадо даст приплод и увеличится в несколько раз. А, тогда…И мысли его начали струиться в сторону, всеармейского почина, почетных грамот, может быть наград и, в довершение всего, перевод в вожделенный центр на очень вышестоящую должность…
   Приказ был исполнен. Все лето кролики размножались, кушали, что есть и снова размножались… В итоге быстро съели всю растительность… В это же время исторические решения очередного форума коммунистической партии заместили в голове политинициатора мысли о бедных зверьках. Его подчиненные тоже увлеклись политикой и о животных забыли. А потом наступил сентябрь - время отпусков для политических руководителей и они, понятно отъехали в южные санатории…Я с неподдельным интересом слушал речь дежурного, но еще не понимал связь между мной, островом, кроликами и отдыхающем на солнечном юге политработнике. Вопросов, однако, не задавал, помня главную заповедь для военного: «Наличие вопросов – признак недисциплинированности». Все стало своевременно ясно, когда дежурный, завершив рассказ, перевел взгляд с острова на меня и приказал: - Тебе, лейтенант, придется осуществить массовую эвакуацию грызунов. Принимай катер. Видишь, командир его, мичман Сидоров не способен это сделать, и,  оперативный, вернув взгляд в обратную сторону,  показал рукой на покачивающееся плавсредство, стоящее у пирса и на повторяющего колебания катера, Сидорова. - Есть, - ответил я и направился в сторону острова.
    Сначала пешком до причала, затем морем.  Гордость переполняла меня: за каких-то двадцать минут я вырос в должности - от командира взвода хозяйственной роты до капитана корабля, хотя и маленького. Только, как им управлять, я забыл. От морской практики в училище до описываемых событий прошло почти пять лет, да и местный морской театр, во время хозяйственных работ, я изучить не успел.  Однако матрос- моторист успокоил меня, когда я высказал некоторые свои, на этот счет сомнения. -Товарищ лейтенант! Это плевое дело, я много раз бывал там.
   До острова мы дошли без происшествий и сразу же  бросились собирать кроликов, которые, все как один окоченели, то есть погибли от холода. Такая, вот, грустная наблюдалась картина.  Я доложил обстановку в штаб и получил приказание возвращаться.
   Дело шло к вечеру - темнело уже. Отлив, который к этому времени  сделал море несколько мельче, я не заметил и, конечно же, не учел, помог мне  успешно, на виду штаба флотилии, посадить катер на камни…Операция по эвакуации животных плавно перетекла в мероприятия по съему маломерного судна с мели… В очень изящной форме я был отодран вышеупомянутым Оперативным Дежурным. И, похоже, что все свое раздражение, вызванное инициативами политического кроликовода, он вылил на меня. 
   Что касается виновников гибели кроликов, то они успешно отдохнули в бархатном сезоне на южных берегах, и с новыми силами приступили к внедрению в нашу жизнь новых политических инициатив.





Любимый размер  или  под лежачего лейтенанта…


   Я лейтенант первого года и первых трех месяцев службы, прошедший окопы хозяйственной роты, имеющий опыт в сборе кроликов и успевший посадить маломерное судно на мель, дождался из отпуска, к концу ноября, свой экипаж, где для меня был открыт дополнительный штат командира гидроакустической группы. Познакомился  с офицерами, и началась более или менее осмысленная деятельность. 
 Корабль готовился к дальнему походу.  Штатным командиром группы был старший лейтенант Эдвард С. Он и предложил  мне сделать попытку обратиться к  командиру дивизии контр-адмиралу Л.Матушкину с просьбой разрешить участвовать в автономке. Набравшись храбрости, я доложил адмиралу о своем желании,  обосновав это необходимостью сдать в море на  допуск  к самостоятельному   управлению,  что бы затем, при  первой  освободившейся  вакансии, ее получить. Комдив отнесся к моей просьбе с пониманием и дал добро. 
   Служба  приобрела дополнительный  смысл: предпоходовая  суета стала проходить  уже с моим активным участием. Надо отметить, что экипаж отнесся к молодому лейтенанту  не как к пассажиру, а как к активному его члену.  Я был допущен ко всем многогранным  нюансам офицерской жизни.  Наставником стал  Эдвард.  Он же помогал мне изучать специальность. Вообще, мы сдружились. 
 Эдвард,  по национальности был поляком.  По характеру, спокойным, рассудительным, выдержанным и деликатным человеком. Был он, в то время,  убежденным холостяком.   
   Сейчас не знаю. Однако  женщин он не чурался. Пристрастием его были особы противоположного  пола с повышенным размером того места, которое расположено между талией и ногами.  Двадцать восемь  крупных кулаков по периметру – это был его эталон. Незначительные отклонения в ту или другую сторону допускались. Слушать его образные рассказы о таких красавицах, было очень занимательно.
    Мечтали мы с ним, что по - возвращении домой, он  займет вышестоящую должность начальника радиотехнической службы  и  я, конечно,  стану  его подчиненным. Однако люди предполагают, а органы решают. В силу своего польского происхождения,  такой замечательный  офицер,  навечно был прикреплен  к  первичной должности.  У него, видите ли,  оказались какие-то родственники в стане вероятного противника…
    В начале 1973 года мы ушли в море. Длительное, в три месяца, плавание прошло незаметно. Едва хватило времени освоить специальность, основы теории и живучести корабля и его устройство. На берег я сошел допущенным к самостоятельному исполнению обязанностей командира гидроакустической группы стратегического подводного крейсера. Было чем гордиться. Правда, свободной должности еще не было.
   Над головой  уже занесен меч угрозы, попасть  служить в  экипаж   строящейся подводной  лодки. Кто был в то время на флоте,  знают, что новостройка – это путешествие по «большому  кругу»:  Учебный Центр, завод, база, поэтому карьера задерживалась на пару лет. 
    Начинаю лавировать  и маскироваться в складках местности. Командование дивизии всячески способствует этому. Вот в таком подвешенном состоянии служу на дополнительном штате акустика подводной лодки К-32, то есть выполняю отдельные поручения командования.
 Вот одно из таких. Как-то был вызван в штаб к флагманскому специалисту радиотехнической службы 31 дивизии. - Под  лежачего лейтенанта  шило  не течет, - это первое, что я услышал от него,  когда  получал указание списать пару сотен  генераторов, осциллографов  и другой  дребедени,  завалявшихся  в штабе с 1917 года.  При этом, как это делается, он  не уточнилось.  Правда, в виде пряника, при положительном результате, обещалось  пару недель отпуска.
 Взяв толстую пачку бумаг,  пошел исполнять приказание. Отметив про себя  ключевые слова «лежачий», «шило» и «отпуск»,  я стал намечать план своих дальнейших  действий.   
   В первую очередь,  выяснил, что приборов, подлежащих утилизации, в реальной жизни давно  не существует.  А, по всем  правилам,  к акту списания, вместе с перечнем неисправностей и поломок  должны быть приложены остатки техники.  Задача, уже на первом этапе казалась не разрешимой.
   Второе ключевое слово «шило», а оно оказалось главным, стало делать чудеса. Однако, этого волшебного напитка  у молодого лейтенанта,  по определению,  быть в достаточном количестве, не могло.  Заменой спирту  стал   коньяк,  являющийся также жидким  рублем: лейтенанты в те времена получали несколько зарплат инженера.
   И, вот, техническая работа по написанию акта  сделана, подлежащая списанию техника, в виде какого-то количества  шила  и коньяка, вместе с документами   были сданы в радиотехническое управление Северного  Флота. Флагманский слово сдержал, и я  две недели  отдыхал на юге и в Ленинграде, удивительной осенью.
 И из планов кадровиков послать меня на  «большой круг»  я, на этот же период,  выпал. Однако, затягивать время больше не получалось и все мои надежды остаться в дивизии таяли.   




Удивительная осень


    Из «Лежачего лейтенанта» вы узнали, что я был поощрен внеочередным отпуском, который провел на солнечном еще юге. Но, две недели позднего сентября, перешедшего в ранний октябрь, пролетели незаметно,  и я уже сижу в кресле самолета, подлетающего к Ленинграду.  Это промежуточный пункт моего путешествия, потому что впереди меня ждал рейс на Мурманск.
   В аэропорту Пулково, я вдруг понимаю, что сильно соскучился по родному городу и лететь на Север вовсе не желаю. То есть добираться туда я буду, но завтра и поездом.  Сдаю билет, получаю за это деньги и перемещаюсь в сторону Московского вокзала. Там я покупаю билет в спальный вагон (15 рублей) и оставшуюся в кармане пятерку, берегу на автобус в Североморск и «Комету» до Гаджиево.
   Поезд в Мурманск отходит завтра вечером, так что оставшиеся  сутки обещают быть интересными. Голодными и бессонными: денег-то нет. Замечательная перспектива вырисовывается у меня. Время вечернее, что-то около одиннадцати, свет только от фонарей и витрин магазинов.  И в этом освещении молодой лейтенант с пустым желудком и мыслями о собственном идиотизме.
- Ладно, - думаю сам себе, - Ничего! Погуляю, а потом перекантуюсь на лавочке в зале ожидания Балтийского вокзала. Или поеду в Петергоф: в родное училище, если успею на последнюю электричку, - ноги, в связи с этим, несут меня в ту сторону. По улице Садовой, к площади Мира, сегодня Сенной. Мимо ресторана Балтика…
- Эх, если бы у меня были деньги, хотя бы рублей пятьдесят, тогда…, - ровно в этом месте, неожиданно, вступает в голову такая мысль и одновременно с ней, нога, поддевает какой-то предмет, который, из темноты, с ускорением вылетает на освещенную витриной часть тротуара. Наклоняюсь к нему и вижу, что это бумажник. Приличный и пухлый. А в нем пачка денег. Сто девяносто восемь рублей образца 1961 года. По тем временам, две зарплаты советского инженера. И если измерить на водку… 198 на 2,87, то это больше 60-ти по ноль пять. Московской. Столько сразу не выпить. Копаюсь дальше: документов нет. Это я к тому, что в этом  случае, находку сразу бы вернул. Мысли трансформируются, теперь, в сторону приключений, раз при деньгах. Лет мне тогда было…? 1972 год…? По арифметике, в уме… Полных, двадцать четыре года. То есть, молодой и со всеми естественными желаниями. Но, время-то другое: ночных заведений еще нет. Поэтому решаю держать тоже направление: в сторону гостиницы «Советской». Кто был в Ленинграде, знают, что она рядом с вокзалом. При подходе к месту назначения, вы не поверите, встречаю землячку по Гаджиево, которой давно уже симпатизирую. Девушка, кстати, очень красивая, возвращалась домой, из гостей. Встречаемся как близкие друзья. И не можем расстаться до утра.
 Что же это было?  Судьба? Если так, то спасибо.
 Да, чуть не забыл. Деньги? Мы отнесли их в ресторан, где уже висело объявление: «Кто нашел бумажник с деньгами, просим вернуть…»





Окончательный диагноз... или симптомы знакомой болезни

Любовь  политработников, в те докапиталистические времена, к родной коммунистической партии  была похожа на манию. Но, если параноики, шизофреники и прочие инакомыслящие сидели, то есть лежали в соответствующих учреждениях, то проводники политики партии в умы политически не зрелых военнослужащих,   свершали свои надобности, на свободе.  Для нынешнего поколения (чуть было не сказал заученным в те времена штампом – « будет жить при коммунизме»), попытаюсь рассказать о бурной деятельности этой категории военных, а оно, поколение,  пусть рассудит: можно ли это отнести к нормальным проявлениям или – к отклонениям, которые сегодня лечили  бы  набором  соответствующих  лекарств, пригодных для соответствующего же диагноза  В самом начале поведаю об объемном, в половину от всего учебного времени, курсе марксистко-ленинской философии, политэкономии и такого же научного коммунизма, методично вдалбливаемого в наши головы в  военных образовательных заведениях. Самое главное в этом было наличие конспектов, то есть тетрадей, в которые убористым почерком и обязательно аккуратным, вписывались краткие содержания работ Ильича, материалов форумов партии и нетленных произведений действующих вождей. Два момента, при этом  просто убивали.  Это  частота проводимых форумов партии (два-три раза в год – пленумы и один раз в четыре года – съезды) и количество книг, написанных действующим тогда генсеком (три за три года: «Малая Земля», «Целина» и «Возрождение»). 
Высшее образование с политическим уклоном получено – это продолжение рассказа, и молодой офицер прибывает к месту службы. И, как только он появляется на корабле или в казарме, его тут же прикрепляют к какой-нибудь группе политического образования. Он опять должен писать очередные конспекты в группе марксистско-ленинской  учебы офицерского состава или учить мичманов (прапорщиков), старшин и матросов (солдат)  в группах политзанятий. Во всех случаях наличие конспектов не желательно, а обязательно. Особенно важно иметь их перед получением очередного воинского звания или перед отпуском. Понятно: нет конспекта – нет звания. Есть, конечно, но с задержкой на время переписывания работ политических вождей разных времен и,  иногда, - на время отпуска замполита. 
Каждый год, а это следующее в моем рассказе, все повторяется. Меняются, только номера пленумов и съездов. Но и это еще не все.  Политрабочие более крупного масштаба  очень любили смотры художественной самодеятельности. Я сам пережил это и замечу вам, что  этому проявлению их активности есть вполне определенное название, давно уже описанное светилами психиатрической науки. Были и другие симптомы таких болезней, наблюдаемые у замполитов всех уровней. Это социалистические соревнования, включающие в себя взятие на себя повышенных социалистических обязательств, попытка их выполнения и подведение итогов в целях выявления победителей. Немного утешало то, что, как и все в нашей стране, в те времена, делалось формально. Политработники делали вид, что верят в то, что делают, а военнослужащие – делали вид, что что-то в этом направлении делают. И было бы смешно, как наверняка сейчас  вам, но, поверьте, было достаточно грустно жить в этом театре полного абсурда. И, теперь, после  общих рассуждений послушайте несколько правдивых рассказов на эту тему.




Театр полного абсурда  или песни с плясками

    Влияние руководящей и направляющей роли родной партии на службу молодых лейтенантов продолжилось, причем без перерыва. Проводники этого влияния, называемые, в то время, в среде политически незрелых офицеров, политрабочими, мыслили крайне нетрадиционно. Например, к революционным праздникам, они имели привычку организовывать смотры художественной самодеятельности и брать повышенные социалистические обязательства. О соревнованиях расскажу позже, а об искусстве – прямо сейчас. Делалось это таким образом: желающих петь и танцевать лейтенантов, в приказном порядке, при строжайшем контроле загоняли в хоры и ансамбли.  Отсутствие музыкального слуха, а так же  болезнь  Паркинсона,  во внимание не принималось. Выбрать, правда, было можно: между песнями и плясками или проявить себя в оригинальном жанре. Так, вот, меня, уже лишенного иллюзий, но не умеющего еще показывать фокусы, определяют в сводный из лейтенантов хор, жидко разбавленный двумя женщинами и тремя матросами. Вечерами, семь раз в неделю, разучиваем, под зорким взглядом дежурного политмассовика, песни про родного «рулевого», испытывая при этом легкую тошноту. Голова от этого,  работала, только в направлении   уклонения  от этого «театра полного абсурда». И пришла мысль, как мне  тогда казалось, гениальная: сменить жанр. Я и мой сообщник, такой же лейтенант, выбирали среди номеров праздничного концерта  то, что больше всего, после пения  не умеем делать - танцы. 
 В хоре, отсутствие слаженности почти  не заметно - открывай рот как рыба и - все. Да и политические песни не отягощены наличием мелодий.  В плясках  же, очень видно отсутствие координации движений. Поэтому, переписываемся в танцы, надеясь на них показать полную к ним неспособность,  за что быть впоследствии, отчисленными из кордебалета  и обратно в вокал не  вернуться. То есть, в одном   месте будут  считать, что мы находимся в другом и, сами понимаете, наоборот.
    Приходим на репетицию, начинаем показывать полнейшую бездарность, а главный политтанцор  уверяет, что все замечательно, что у нас талант и, что через пару недель нас не стыдно будет откомандировать в  ансамбль имени Александрова.
   Пришлось обратно в хор и на концерте спеть целых две песни. Спел бы и сейчас, но слова и мелодию забыл.




Если звезды зажигаются



   Кто жил в советское  время, те знают, а кто еще молод, тем напомню о периоде всеобщих социалистических соревнований. В вооруженных силах, и, тем более на флоте, эта любимая забава  политработников имела наиболее извращенный вид. Жизнь была наполнена принятием обязательств, докладом, об их выполнении, взятием повышенных к очередному съезду родной коммунистической партии, дням рождений классиков марксизма- ленинизма и ныне здравствующих вождей. Каждый такой период был ознаменован написанием этой политерунды  в  свои тетради и журналы. В качестве примера, приведу то, что обычно брал на себя я:
- К (дате) стать специалистом очередного класса.
- Внедрить (какое-то количество) рацпредложений.
-Дополнительно законспектировать работы Ильича: «Материализм и эмпириокритицизм», «Два 
  шага вперед и шаг обратно» и т.д.
- Сделать весь личный состав подразделения классными специалистами или лучшим на подводной
  лодке.
- Выпустить много стенгазет и боевых листков.
- Добиться  звания  «Отличника боевой и политической подготовки».
- Вызывать на поединок  (соревнование)  командира боевой части (номер)…
   И всякая другая, в таком же духе, чушь. Все понимали, что это глупость, но ничего не делать, никак не могли. Представители партии на корабле, с присущей только им ханжеской идейностью и горящими от этого глазами, жестко контролировали  процесс этого социалистического чемпионата абсурда. Как говорится, есть две болезни: приятная и неприятная. Приятная – это чесотка: почесался и еще хочется. А неприятная – это геморрой: ни себе посмотреть, ни другим показать. Так, вот, соцсоревнования мы относили к неприятной болезни.
   Правда, бывали исключения. В одном из дальних походов эти соревнования приобрели совершенно другой неформальный характер. Однако  это не было заслугой нашего замполита. Политспортсмены не способны были мыслить нетрадиционно. Они все больше полагались на руководящие документы и штампы. 
   В один из дальних походов с нами старшим пошел капитан 1 ранга А.Афанасьев. С первого дня плавания, он сумел настроить людей на не равнодушное отношение к соревнованиям. Их, ни в коей мере,  нельзя было назвать социалистическими. Мы,  как одержимые включились в этот процесс.  Состязались между сменами. Выпускались  юмористические  радио - и стенгазеты.  Раз в неделю устраивались концерты и  организовывались спортивные соревнования. У многих подводников раскрылись уникальные таланты.  Некоторые замечательно пели, играли на гитаре, декламировали собственные стихи, подражали голосам животных и птиц. Больше всех нас удивил мичман-шифровальщик: он состоял в обществе фокусников.  Его манипуляции приводили всех в изумление и восторг. Сам  Афанасьев великолепно читал стихи Маяковского.  Он знал все его сочинения на память. О том, что Владимир  Владимирович  был тонким лириком,  я впервые узнал от него.  В нашей школе мы изучали только патриотические стихи поэта. Например: «Я достаю из широких штанин...»   А, разве строки:   «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают -значит - это кому-нибудь нужно? Значит - кто-то хочет, чтобы они были? Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной? И, надрываясь в метелях полуденной пыли,врывается к Богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит -чтоб обязательно была звезда! клянется -не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: "Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!" Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно? Значит - это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?! Разве они не удивительны?
  Я привел полностью это изящное стихотворение,  что бы мои воспоминания стали немного мягче… Дни складывались в недели, недели – в месяцы, так незаметно закончилась очередная боевая служба.  Зато запомнилась она на всю жизнь.







Самое величайшее в мире из искусств

 «Кино и цирк самое величайшее в мире из искусств».
(В.И. Ленин, ПСС, том: не помню).

   Про цирк у нас говорят так: кто на подводных лодках служил, тот в цирке не смеется. Слышал, правда, что в этом уверены и представители других видов и родов войск, включая стройбат.
  Но, про кино и подводные лодки надо сказать отдельно и более развернуто. В автономку, то есть, в длительное плавание, на боевую службу, нам выдавали, примерно, 20 - 30 художественных фильмов. И, чтобы получить больше, надо было использовать военно-морскую валюту - жидкий рубль. Платили по такому курсу: литр – 10 фильмов. После умножения на три, мы имели тридцать дополнительных киносеансов. Металлические коробки с надписями «Не горюй», «Осенний марафон», «Афоня» «Мимино», «Операция Ы» «Служебный роман», и «Москва слезам не верит», матросы несли на подводную лодку с большим желанием, осторожно и с улыбками. Крутили фильмы, для всего экипажа, по субботам, воскресеньям и средам. А для офицеров – ежедневно.
   Я был командиром боевой части связи и вахту не нес, а был задействован по полной программе, только, во время подвсплытия на сеанс связи и определение места. А, поскольку, в автономке мы скрывались от вероятного противника, то всплытие было только раз в сутки. В другое время, я был свободным человеком и, чтобы не задействовать матроса-киномеханика, научился самостоятельно управлять кинопроектором «Украина». Мне это было не в тягость - потому что, как и Ильич, был и сегодня остаюсь большим любителем кино.
   Часов так в 20 по московскому времени я начинал разворачивать аппаратуру... Бывало, что после просмотра первого фильма командир приказывал, к нашему удовольствию, заряжать второй…
   Ко второй половине Боевой службы мы потихоньку начинали сходить с ума. Проявлялось это в следующей форме: цитировались фразы любимых героев фильмов, а самые талантливые подводники говорили голосам знаменитых актеров. Наиболее популярными фразами были:
   Из «Мимино»:
   - Если ты мне сделаешь приятно, я тебе сделаю приятно, и тогда ты мне сделаешь ещё приятнее, а я тебе так приятно сделаю, что тебе будет очень-очень приятно.
- ….пойдём ресторан, туда-сюда потанцуем… - Я щас там так хАхАтался! - «Такую личную неприязнь я исьпитываю к потерпевшему, что кушать не могу». Старпом, чтобы выразить свое негативное отношение к подчиненному, употреблял эту: ... я к вам такую личную неприязнь я исьпитываю, что кушать не могу.» Что касается фразы «Ларису Ивановну хочу», которую говорил Кикабидзе в «Мимино», то она произносилась вслух и про себя уже после первой недели плавания. В эротических снах подводники ее бормотали постоянно, с акцентом и без акцента. Произносили эту фразу, и с другими, более желанными, именами, иногда без «хочу»", но чаще с «хочу».
   Из « Кавказской пленницы»:
   - «Вы даете не реальные планы…, шляпу сними…, олисистворяет женщину, спустившуюся с гор….».
   Из замечательной ленты «Щит и меч»:
   - «У меня генералы рыдают, как дети»,- «Господа офицеры, я не предлагаю вам сесть, чтобы вы не истолковали это, как проявление моей слабости». Кстати, любимая фраза старпома при общении с офицерами.
   Сейчас, когда я пишу эти строки, то думаю, что если бы замечательный Георгий Данелия снял «Кин-дза-дза», тогда, в семидесятые годы, то наша подводная жизнь была бы более насыщенной, а карьера многих «пацаков», то есть, подводников, была бы успешней, поскольку они бы учитывали «цветовую дифференциацию штанов» ... и знали бы, что надо вовремя прогнуться, надеть «ЦАК» и сказать «КУ» в нужной интонации. Однако я отвлекся, так как для описания последующего события годится только одно выражение...
   На флоте, старпом – это тот инструмент, который, как рашпиль, кого-то дерёт, причем, дерёт постоянно. В промежутках между этой процедурой (здесь я сомневаюсь, в каком склонении применить глагол «драть»), старпом обычно дает приказание что-то исполнить и доложить.
   Так вот, в Центральном Посту старпом ведет воспитательную работу с молодым лейтенантом. После этого (поставить глагол «драть» в нужном склонении), он приказывает лейтенанту, например, представить к утру, для проверки журнал Боевой Подготовки. Лейтенант, вместо «Есть!», изрекает голосом любимого героя: - Вы даете не реальные планы («Кавказская пленница»). Старпом сначала синеет, затем краснеет. Цвет его лица последовательно показывает все основные расцветки и полутона радуги… и, если бы это состояние выразить по-киношному, то старпом стал испытывать такую личную неприязнь к лейтенанту, что даже кушать не мог.
   Что было в последующем - представьте самостоятельно, при этом, воображение можно включить на полную катушку. Затем началась борьба за чистоту командного языка. Фразы героев кинофильмов ушли из нашего лексикона, по крайней мере, при разговоре с командованием.
   Но, в следующем походе все повторилось вновь




За настоящего коммуниста


    У нас была хорошая традиция: собираться по различным поводам в составе групп, служб, боевых частей и целым экипажем. Впрочем, собирались и просто так, без видимого повода. Эти частные застолья проходили без руководящей и направляющей роли партии. От партии эти сборы тщательно скрывали.
   На этих мероприятиях, после пятой или шестой рюмки, мой друг - начальник РТС  Валерий С. каждый раз любил произносить следующий, как он считал, грузинский тост. Приведу его по памяти, в близком к оригиналу, варианте: «Тамада дает слово другу юбиляра. Подняв рог, наполненный вином, он произносит: - Я хочу выпить за уважаемого Вахтанга и не потому, что у него замечательная семья - жена, дети, и не потому, что у него дом в Тбилиси, Батуми, Сухуми и Гаграх, и не потому, что у него Волга, а у всех его родных Жигули, нет, конечно. Я хочу выпить за Вахтанга, как за настоящего коммуниста".
    Был чей-то юбилей. За столом собрался весь офицерский состав корабля, кроме, конечно, дежурно-вахтенной службы. Было и политическое обеспечение пьянки: присутствовал замполит… Наступила пятая, успешно прошли шестая и седьмая рюмки. Я с облегчением передохнул. Налили восьмую…, и слово попросил Валера. До его первых слов, я еще надеялся, что будет сказано что-нибудь не про политику, но не тут, то было. Тостующий, трансформировав «кавказскую» здравницу под злобу дня, в заключении произнес: - Я пью за тебя уважаемый (сказано имя нашего юбиляра), как за настоящего коммуниста…
   Улыбка медленно сползла с лица командира. Одновременно сомкнул рот зам. И, постепенно, по мере убывания воинских званий, нахмурились все остальные. Глупо улыбался лишь Валерий. Эта история в прямом смысле продолжения не получила, однако, было видно, что заместитель по политической части очень обиделся за родную коммунистическую партию и стал, после этого, заметно не любить начальника РТС.




Мои университеты марксизма-ленинизма


   Я знаю большое количество русских слов. Понимаю их смысл, когда они сложены в предложения, даже в сложно подчиненные. Почти без ошибок пишу. В устной речи умею правильно поставить ударения. Знаю много иностранных слов, заимствованных в родной язык. Неплохо объясняюсь на немецком и понимаю, если не быстро говорят. Иначе говоря, я грамотный человек, причем с двумя верхними образованиями. Но еще со школы я заметил за собой одну странную особенность: когда все эти знакомые мне слова складываются в марксистско-ленинское учение, я становлюсь полным идиотом. Ничего не соображаю и не запоминаю. Могу лишь прочитать с листа, не на секунду не отрывая от него взгляда. Тогда возникает вопрос, что делать с этим недостатком, если больше половины учебного времени во всех учебных заведениях отведено партийно-политической мутотени?  Извините за сравнение.
   Ну, первый способ я уже обозначил: читать с листа старательно заранее переписанное. Тут все просто и ясно. А, если, предположим, ты являешься руководителем группы политзанятий с матросами? Что со мной случалось во время службы на подводных лодках. Тогда способ номер два: читать вслух, старательно переписанное из политического сборника «КВС» («Коммунист Вооруженных Сил»), периодически, но не на долго, поднимая глаза, как бы думая.  На семинарах, регулярно происходящих, и во время службы, и  учебы, так же читать, делая вид, что ты сам написал текст. Это следующий способ. Конспектируя первоисточники, то есть работы классиков, вроде Маркса, Энгельса, Ленина и Брежнева, рекомендуется переписывать их через три строчки, соединяя слова знаками препинаний. Скажите, что не будет смысла?  Отвечу вам, что, и подряд его почти нет.  А, если учесть, что конспект предназначен не для чтения, а для показа проверяющим политработникам, то важны здесь только его наличие и названия работ. Иногда еще дата конспектирования. Хотя я умудрялся одну тетрадь сделать переходящей из года в год. Главное тут, ее оборачивать, что бы вид был новый.
   Еще есть один способ соскользнуть с политической учебы: вовремя  вступить в университет марксизма-ленинизма. Не знаю как в других местах, но в Военно-морском флоте и, особенно в плавсоставе, ты практически самостоятельно, по понедельникам с утра приходишь в себя от бурно проведенного выходного. В экипаже тебя числят в университете, а там думают, что ты в море. Может быть, у вас возникнет вопрос, как быть с экзаменами и зачетами? Здесь все проще простого. Едешь в отпуск. Лучше в провинциальный городок. Идешь в местный комитет партии, с коробкой конфет и шампанским. И через пятнадцать минут выходишь с пропечатанной зачетной книжкой. Только здесь надо иметь в виду, что в гражданском университете не изучают военную педагогику и психологию. Но если очаровательная секретарша автоматически проставит отлично за этот предмет, то и это не беда. При возвращении в родную базу, докладываешь начальнику университета, что это ошибка, и он оставляет тебя еще на один год. И, все это время ты делаешь, что и раньше.  Весной, как-нибудь исхитрившись, сдаешь последний экзамен. Коньяк, там или корабельный спирт - все годится.  А затем…
   В торжественной обстановке, самый большой политический начальник вручает тебе диплом о высшем политическом образовании в системе партийной учебы. Все так и было со мной. И написано это для того, что бы, если у нас еще раз возникнет партия, аналогичная родной коммунистической, то учение ее, которое, конечно же, появится, надо будет осваивать ровно таким способом.



Мы рождены, чтоб сказку сделать…


   Знаю о чем рассказать, но не знаю с чего начать. А, ведь, известно, что завязка любого произведения определяет его судьбу. В том смысле: будут его читать с интересом, или, зевая отложат в сторону, или, того хуже, выкинут в мусорное ведро. Вот, например Пушкин! Любое предложение из него, хоть в начале, хоть в середине, и даже в самом конце, всегда интересно. Я иногда читаю его бессмертные произведения, а порой и смотрю, как это было в последний раз вчера, когда я получил удовольствие от мультфильма снятого по мотивам: «Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной Царевне Лебеди». Похоже, что и политработники моей родной флотилии атомных подводных лодок, что уютно расположилась между сопками Кольского залива, знали про эту замечательную сказку в стихах. Читали ее, конечно, но  между конспектированием  классиков марксизма-ленинизма, внимательным изучением материалов форумов партии, восхищением книгами здравствующих вождей и распеванием патриотических песен типа: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…».  Если бы не читали и не пели, то как бы им пришла в голову мысль поместить фрагмент этого произведения в маленьком озерце, что тихо плескалось и плещется сегодня в самом центре поселка подводников? А начальнику наших партийцев, видимо, больше всего понравились такие отрывки:
  «… Лебедь белая плывет…, 
- и:
… Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхнулося вокруг,
Расплескалось в шумном беге,
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря…»,    

 - и еще - один:

«… В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны как на подбор,
С ними дядька Черномор. …»

   и он, начальник политотдела, приказал срочно выпилить из фанеры богатырей и лебедей, раскрасить их в нужные цвета и запустить в озеро. Получилось очень красиво. Впереди, перед озером, простирающий правую руку в сторону коммунизма Ильич, в виде памятника из крашенного в бронзу  гипса, за ним в воде четыре деревянных богатыря, постепенно выходящих из воды (остальные 29 - предположительно располагались еще под водой) и тройка хаотично плавающих лебедей (вольная трактовка сказки: там была всего одна птица - Царевна Лебедь).
   Ну, «сделали сказку былью», получили сказочно-политическое удовлетворение, но, почему-то стали обижаться на  нетрезвых подводников, когда некоторые из них становились в очередь за богатырями или плавали в обнимку с лебедями.  А Ильич, возглавляющий это мероприятие, зорко всматриваясь в светлое будущее, совсем не обращал внимания на такого рода нарушения воинской дисциплины и несоблюдение правил поведения коммунистов и беспартийных  в быту.




Немного о жизни подводника


   Все 70-е годы прошлого века я провел в прочном корпусе стратегической подводной лодки. Начал службу командиром гидроакустической группы, продолжил и завершил ее командиром боевой части связи. То есть, был глазами и ушами корабля. 
Интересна служба акустика.  Все время в море проводишь наедине с морскими обитателями. Жаль, что нельзя пером передать разнообразные звуки океана.  Свист касаток и дельфинов, жалобные стоны китов, щелканье и треск ракообразных и многие другие звуки, принадлежность которых трудно определить – это лишь часть шумовой картины моря. Необычны были неопознанные излучения, называемые сегодня «квакерами».  Мне посчастливилось одному из первых зафиксировать и описать их. Тогда мы считали, что это американцы, что-то придумали, что бы обнаруживать наши подводные лодки.  Однако по современной гипотезе, «квакеры» оказались неопознанными подводными объектами. Так что вы имеете дело с человеком, осуществлявшим контакт с «другим миром». Может быть параллельным? А говорят это фантазии.
 Интересно было быть и связистом. 
   Но, удивляло то, что береговые политрабочие, готовя для нас информацию, не утруждали себя, а списывали передовицы «Правды» и в таком же виде передавали нам, практически, без сокращений. Принимали мы примерно следующее: - «…в честь семидесяти трехлетия  Генерального секретаря  Коммунистической партии  Союза Советских Социалистических Республик Леонида Ильича Брежнева  труженики завода имени двадцать второго съезда Коммунистической партии …   взяли  на себя повышенные социалистические обязательства….». При плохом прохождении радиоволн, когда читалось: - « в че..ь семи…я Ге…. Го с..ря  Ко… и …»., - но, замполит, вытаскивая из головы типовые политические фразы, выдавал практически то, что нам предавали. 
   Связист на наших подводных лодках  частично относился к службе «Люкс». К  дежурству по кораблю и вахте  он не привлекался.  Заступал  лишь  дежурным по связи флотилии с 09.00 до 09.00., а на следующий день ему было положено отдыхать. В связи с кажущейся свободой, на командира БЧ-4 навешивались дополнительные общественные обязанности. Что, вообще-то, было справедливо, хотя и не очень приятно. Штатная должность заведующего столом кают-компании и секретаря партийной организации навечно была закреплена за мной. К заведыванию столом я относился очень добросовестно.  В море офицеры с аппетитом поглощали приготовленные прототипы  кетчупа. Кстати,  во много раз приятнее нынешних  «балтиморов». Намазывали на свежий хлеб дополнительное масло.  Смаковали варенье.  И пили, приносящий непоправимую пользу, настоящий «Боржоми».
   В то время еще не научились смешивать  водопроводную воду с содой.



Сразу в три моря или грезы подводника.


   В автономном плавании подводникам приходят в голову разные мысли. Чаще всего они направлены в сторону берега. К женам и детям, любимым и родным. Причем замечено, чем дальше от родины, тем чаще они посещают головы моряков. Такая вот закономерность.
   Еще подводники сильно предрасположены к грезам на разные темы. Мечтают они об отпуске. Некоторые - о переводе на большую землю.  Почти все - о карьере. Кое-кто - о домике в деревне для осуществления сельского хозяйства. Бывают и мечты на свободные темы. Например, такие,  какие пришли в голову мне и нашему штурману.
   Дело было  во время преодоления противолодочного рубежа в районе Шпицбергена. Архипелаг - справа, Норвегия - слева, а мы - посередине. Двигаемся в сторону Северной Атлантики, чтобы в нужный момент ощерится на враждебных тогда нам американских империалистов. Всеми шестнадцатью ракетами. Баллистическими. Я несу вахту на боевом информационном посту. Сокращенно БИП. Он расположен в центральном посту. У меня третья смена. В тот день она случилась утром: с восьми утра до двенадцати. Обычно в такое время, если гидроакустический горизонт чист, то командир дремлет в своем кресле. Боцман усиленно старается не заснуть на рулях, а механик индивидуально грустит за своим пультом.
   Мои гидроакустики, получив мое же приказание в случае обнаружения цели, доложить лично мне, тихо и  по секрету,  прямо в штурманскую рубку, где я обычно, в это время,  пью кофе и разговариваю со штурманцом.  С моим другом Сашей Зверевым. Зачем же понапрасну будить командира. Пусть спокойно отдыхает.
   Так, вот, сидим мы, сосем растворимый, говорим об искусстве, о том, что театр – это другой мир и о женщинах, конечно. Где-то, после третьей кружки и четвертой женщины, из воображения, понятно, я бросаю взгляд на прокладочный стол. На нем лежит морская карта.  Замечаю на ней очертания какой-то земли, севернее нас. Всматриваюсь внимательнее  и, замечаю, что в одной точке, на мысе Серкап, что на  южной оконечности Шпицбергена, одновременно сходятся  три моря. Гренландское, Норвежское и Баренцево. Очень необычно. Тут же начинаю мечтать выйти на эту оконечность земли и пописать по очередь справа налево или, наоборот, в эти водоемы. Шура Зверев солидарен.
   Мы по очереди спускаемся вниз. В гальюн и делаем это, к нашему сожалению, только в одно море - Норвежское.



Погоня


   Продолжаем  болтать и мечтать.  Вдруг:- БИП – акустики!   По пеленгу …. Градусов шум винтов цель, турбина, предположительно цель подводная. Гром среди ясного неба!
   Три недели Боевой службы  прошли в спокойной  обстановке. Вахта, занятия, тренировки, учения, сон, просмотр кинофильмов  и социалистические соревнования. Командир открыл сразу оба глаза, с нескрываемой неприязнью посмотрел на меня.  Тут надо отметить, что контакт,  с   вражеской подводной лодкой - это срыв Боевой задачи, а за это  командиров  по головке не гладят:
- Лейтенант, опять  твои  засранцы  не могут отличить шумы подводной лодки от стада дельфинов  или  каких-нибудь других  подводных насекомых.  Ну-ка,  переведи звук в центральный. Я сам послушаю. И тут же, в Центральном Посту, ясно слышим  характерное  для американской  подводной лодки  завывание   винтов. - Боевая тревога, право на борт,  погрузиться на глубину 240 метров, дать полный ход, - командует командир. Подводная лодка послушно исполняет  маневр.  Мы начинаем отрываться,  гремя  обоими  винтами  на весь Атлантический океан.   
   С чем бы сравнить? Ну, например,  с  глухарем,  который токует на  лесной полянке, призывая  самочку. Сам ничего не слышит, а  коварный охотник тут как  тут.  Раз, и птицу на ягдташ. Понятно, что глухарь – это мы.  А охотник - американец.  Причем, вместо ружья у него высокоточные торпеды.
   Что произошло в мире, за прошедшее время  после  сеанса связи, мы не знаем. В последней  политинформации, которую «вдумчиво»  составляли  ответственные политрабочие,  мы прочитали, что Генеральный секретарь в честь своего дня рождения  получил золотую саблю,  и  что урожай зерновых в этом году собрали необычайно высокий и еще что-то  про заботу партии обо   всем  советском  народе. Но  прошли сутки, а мир так переменчив.  Вдруг предвоенное положение.  Тревожно.
   Относимся к ситуации более чем серьезно еще и потому, что лодка длиной за сто метров, предельная глубина,  что-то  около 500 метров, скорость почти  14  метров в секунду, так, что  оставшиеся до края  260 метров, при случайном дифференте на нос, можно пройти за несколько мгновений.  Надеемся на мастерство боцмана.
   Прошло время, рекомендуемое руководящими  документами.
Закончили  отрываться от супостата.
Послушали горизонт.
Чисто.
Подвсплыли.
Передали в Москву о контакте.
Погрузились.
Совершили превентивное уклонение от возможного преследования.
Опять подвсплыли на очередной сеанс связи и получили от нашего командования приказ: - Отрываться от подводной лодки  на рабочей глубине полными ходами. Не стандартное указание. Я бы не удивился, если бы приказ был такой: взлететь на рабочую высоту и  дать форсаж. Вдруг: - БИП – акустики! По пеленгу..., - снова она, родимая. Опять тревога. Рабочая глубина. Полный ход и  последующий доклад.
   Две недели подряд, один раз в сутки, американская подводная лодка выглядывала  из- за нашей кормы, показывая нам, что она еще здесь, как бы намекая, мол, давайте,  ребята, покажите, что еще умеете.  И мы показывали. Зафиксировав все наши возможности, она, американская подводная лодка, ехидно ухмыльнувшись, отвалила. 
   Это к вопросу о шумности.






Брачные игры китов


   Подводная лодка продолжает идти на глубине 260 метров малошумным ходом в девять  узлов.  Включен стабилизатор глубины и хода. У летчиков он называется автопилот. На поверхности  сильный  шторм.  Что бы удержать лодку на заданной глубине горизонтальные рули отрабатывают значительные градусы. На всплытие и погружение.

   Боцман честно таращится на приборы, стараясь не заснуть. Но сила сна, на какое-то мгновение оказывается, сильнее силы служебного долга. И  мичман роняет  голову на грудь. Но, тут же спохватывается. Смотрит  на приборы и с ужасом видит, что рули градусов на тридцать застревают  в положение на погружение.  Истерично кричит: - Заклинка   рулей  на погружение, - и  резко дергает их на себя.
   Лодку вздыбило. Вахтенный командир, а очередь  была старпома, в растерянности застывает в кресле. Механик, вместо того, что бы дать пузырь в корму,  начинает дифферентовку.  Градус на корму быстро подходит к критическому.  До конца остается, как потом посчитали, 15-20 секунд.
Из второго отсека, с необыкновенной скоростью, в центральный влетает командир.  Совершенно спокойным голосом командует:- Механик! Дать пузырь в корму! Полный назад!
   Наша лодка, выскочив, как кит в брачный период,  на поверхность, всей своей десятитысячной массой плюхается  в воду и идет обратно на заданную глубину.
   Со стороны, видимо, это было очень красиво.








Предпоходовое состояние



   Похоже,  все приключения закончились, мы гордо, подталкиваемые буксирами, вернулись домой, одновременно, развеяв  все тревожные слухи о себе. Впереди светился долгожданный отпуск, предваряемый  командировкой в какой-нибудь дом отдыха.
   Еще в море, с подачи нашего связиста, я наладился стать командиром  БЧ-4. Согласовав с командованием,  получив добро флагманского, подготовил документы и вместе с экипажем прибыл в  Зеленогорск, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье.
   Зеленогорский дом отдыха находится в живописном месте на берегу Финского залива, а рядом с ним расположены всякие профсоюзные здравницы с большим количеством женщин и танцами. Так что командировка получалась  вполне интересной. Подводники знают, что данный вид отдыха, предполагает частое употребление значительного количества напитков с последующими танцами и другими мероприятиями. Устаешь больше чем на службе.
   В этот раз к нам приезжает военврач в звании полковника и говорит:
- Ребята, я вас понимаю.  Сам таким был.  Но здоровье нужно сохранять,  а, если вам не под силу справиться с инстинктами, то я готов помочь.  Так, что, не сильно изменяя ритм отдыха, предлагаю оторваться  всего на 2-3 часа.  Дорога, плюс медицинская процедура.  И вы будете каждый день как огурцы.
   Нам стало любопытно и,  на следующий день мы поехали в Военно-медицинскую академию, что у Витебского вокзала. Процедура была весьма приятная.  Барокамера, в которой 30 минут надо под давлением дышать чистым кислородом. Помогало и,  мы пару раз дышали. Затем мы узнаем, что полковник пишет научный труд, как при помощи десяти таких процедур, подводники приводятся в предпоходовое состояние без длительного дома отдыха.  И, сразу же отправляются на очередную Боевую службу.
   Конечно же, мы тут же  саботировали научный труд и стали приводить себя в это состояние самым  естественным, как и до врача,  образом.



Послышалось

    Наша флотская служба  смахивает, порой на анекдот. Приведу доказательства.



Анекдот:

   Учительница начальных классов что-то пишет на доске. Тишина. Скрипит мел. Вдруг учительница оборачивается к классу и спрашивает: - Дети, кто сказал ... твою мать?  Ванечка?                             Учительница озадаченно: - Значит, мне послышалось.   
               


Доклад адмиралу:

 Баренцево море. Подводная лодка - в надводном положении. Лето. Полный штиль. На мостике, щурятся от ласкового солнца адмирал-командир дивизии, командир лодки, вахтенный офицер и сигнальщик. Принимая доклад из центрального поста  (связь включена на циркуляр),  из какого-то отсека слышится дополнение к докладу:   - ...твою мать!                Комдив - командиру: -Бардак на корабле!  Разобраться и  доложить, кто сказал …твою мать!                Командир - в центральный пост:  - Доложить, кто сказал ... твою мать!                Вахтенный механик по циркуляру: - Внимание в отсеках.  Доложить,  кто сказал ...твою мать, - и собирать доклады.    
Из отсеков добросовестно докладывают:               
- В первом...твою мать не говорили!                - В десятом... твою мать не говорили!                - Во втором ... твою мать не говорили!                - В девятом…твою мать не говорили!                В общем, все по порядку из всех десяти отсеков доложили:                - ...В ... отсеке... твою мать не говорили!                После этого  вахтенный механик докладывает на мостик:                - На лодке ...твою мать не говорили!                Командир - адмиралу:                - На подводной лодке... твою мать не говорили!                Так и хочется закончить историю словами:                - Значит, мне послышалось.



Профилактика или у любви длинные руки


    Кроме того, подводная служба очень разнообразна в своих неожиданных проявлениях. Докажу и это утверждение.
    Водил я дружбу со штурманом  Григорием Г.,  молодым  симпатичным,  капитаном  3 ранга. Гриша был большим  любителем  женщин, в то же время,  являясь их  любимцем. Был он еще и холостяком, поэтому связи его были вполне естественны, хотя и чрезвычайно часты. Но это дело сугубо индивидуальное и находилось вне поля зрения зорких партийно-политических глаз. 
  Вышли мы  как- то на три месяца в море, то есть на боевую службу. Где-то к середине автономного плавания, приходит персональная  радиограмма.   Информация  расшифрована и  доложена командиру. Вижу, что штурман грустен и озабочен.  Интересуюсь,  в чем дело.  В ответ мне, как другу, следующую историю.
   Незадолго до дальнего плавания  Гриша  брал от жизни, конечно же, из круга своих основных интересов,  все, что  мог.  И, вот  ему  попалась   очаровательная  женщина, на  которой он,  надолго и с удовольствием,  застрял. Затем наступила  разлука, и,  дамочка  стала утешать  свою печаль   в объятиях другого моряка. Через какое-то время  (врачи знают),  этот  военный стал по утрам очень неуютно писать.  Обеспокоенный он бросился к  лекарю, тот  в политотдел и так, по цепочке, определились все половые контакты очаровательной женщины. Не забыт был и Григорий. 
 Профилактические уколы антибиотиков догнали его в море.







Спал у стенки (продолжение про штурмана)


   Штурман,  Гриша Г., был раздолбаем, бабником-холостяком, необыкновенным  везунчиком, веселым человеком, классным специалистом  и любимцем командира. Ему прощалось даже то, за что другой офицер подводной лодки мог задержаться в звании на полгода. Когда на вопрос, почему опоздал к подъему  Военно-морского флага, он отвечал, что спал у стенки и,  переступая, задержался, его только обещали выдрать и не драли. Другого же военного за аналогичный юмор,  тут же, на месте награждали взысканием. 
   Без своего штурмана  капитан  не соглашался выходить в море, даже  с другим экипажем.  За четыре года совместной службы оба совершили девять походов. Родина должна была им около года  недогулянных отпусков. Когда же штурманец заикался по поводу отдыха, командир  ласково  обещал совместное увольнение в запас ровно на 365 дней  раньше срока.
  В перерывах между погружениями, то есть в базе, Гриша в полной мере отдавал себя порокам  по профилю своих естественных мужских наклонностей. Ему приходилось спешить, так как в море он мог уйти прямо с койки очередной любимой подруги. Женщины симпатизировали ему, отказывали ему в свидании, только  в критические дни, не числили его потенциальным мужем, никогда не обижались  за непостоянство и передавали его друг другу, как вымпел победителя  социалистического соревнования. Еще ему всегда везло.
    Поднимается он как-то раз по лестнице к очередной подруге. До двери остается три ступени и три секунды. Ключ (отношения крайне близкие) уже занесен в направлении замочной скважины, и, тут,  неожиданно, подламывается нога и, выходящий из квартиры муж (досрочно вернулся), успевает помочь ему не упасть. Рогоносец спускается вниз, а  рогодаритель, бормоча слова благодарности, лицемерно хромая, поднимается, как бы, этажом выше. 
 Удача сопровождала его и в различных  играх. 
 Как-то в отпуске мы стояли у  барабана мгновенной лотереи, по очереди  вытягивая билетики.   Вопреки нормальному закону распределения  везучести и отсутствия ее, Гриша каждый раз выигрывал, повергая распространительницу в религиозный ужас, а меня в черную зависть.
 В дальнем походе я постоянно делился с ним своей антенной, стараясь подсунуть что-нибудь похуже. На сеансе связи и определения места радиомаяки у штурмана звенели, а мои приемники простужено, вопреки всем законам распространения  радиоволн, хрипели.  В другой раз, я менял антенны, однако, картина была аналогичной. Все как в русской народной сказке «вершки и корешки».
   Сейчас Григорий Григорьевич Г. адмирал и я, надеюсь, что, прочитав эти строки, он не узнает себя, потому как фамилия, имя и отчество мною выдуманы. Остальное, чистая, правда.



В море, однако, лучше


   Подводная  лодка имеет форму сигары: утолщенная вначале, она плавно уменьшает свои размеры к корме. Заканчивается  винтами и вертикальным рулем, чтобы плыть в нужном направлении. Еще ее отличает от табачного изделия размер и рубка, находящаяся в первой трети корпуса. На рубке бывают горизонтальные рули, позволяющие удерживать заданную глубину. Некоторые подводные лодки несут в себе ракеты и все – торпеды.
  Моя родная подводная лодка, размеров в хороший многоэтажный и многоквартирный дом, вооружена шестнадцатью баллистическими ракетами с очень большой дальностью полета. В несколько тысяч километров.  И именно на таком расстоянии мы и патрулировали вдоль берегов Соединенных Штатов Америки. И, если внимательно посмотреть на карту, то можно понять, что путь наш проходил где-то по центру Атлантики, от северной Европы до Бермудского Треугольника и обратно.
   Внутри лодки служат, живут, радуются, переживают и скучают по дому подводники. Матросы, мичманы и офицеры, объединенные в боевые части, службы, группы, команды и отделения. Все несут вахту. Посменно. Четыре часа через восемь. Первая – с начала суток до четырех утра и – с двенадцати до шестнадцати. Вторая после первой и, понятно, что третья смена служит в оставшееся время.

  Я любил выходить в море. Именно там чувствуешь себя настоящим моряком, причастным к чему-то очень важному и значительному. На берегу тоже гордишься, что ты подводник, но чаще в отпуске или в компании очаровательных женщин.
  Повседневной жизнью совсем не гордишься, потому как она суетлива и бестолкова. Боевая подготовка часто заменяется на различные работы, не всегда имеющие отношение к делу. Ну, там, на уборки  территорий, на покраску всего к приезду большого начальства, на субботники по субботам и  воскресники на следующий день, на строевые занятия и на такие же смотры и на различные наряды, не связанные со службой и на какую-нибудь художественную  самодеятельность, придумываемую нашими политработниками к революционным и государственным праздникам. В общем большое и бестолковое разнообразие береговой службы. Как, например, такое:
  Однажды, меня даже направили нести патрульную службу в мурманский аэропорт, на целых десять дней. Тогда, в семидесятых годах, он располагался в местечке Килп-Ярв. На военном аэродроме. Я, молодой лейтенант, получив пистолет и шестнадцать патронов к нему и, взяв собой двух матросов, отбыл в начале сентября 1973 года в город Мурманск. В комендатуре, получив строгий инструктаж от коменданта города и бланки протоколов досмотра военнослужащих, я направился к месту своей службы. Поселили нас в каком-то бараке с неудобствами, прикрепили к летной столовой воинской части в пяти километрах от аэропорта. То есть, ходить надо было три раза в день по тридцать километров. А, поскольку машины нам не дали, то мы, сходив пару раз туда и обратно, перестали это делать. Стали питаться за свои деньги в местном буфете. Кефиром, чаем, сосисками и бутербродами. У матросов, конечно же, денег не было, поэтому почти всю свою зарплату я истратил на поддержание жизни подчиненных.
    В общем, служба пошла ровно, без видимых происшествий. Обычная служба патрульного. Контроль за отданием воинской чести, опрятной формой одежды, бравым и трезвым видом. У военных, конечно. За гражданскими пассажирами следила доблестная милиция, с которыми я располагался в одном помещении. Тогда его называли пикетом милиции. Именно с тех незапамятных времен отношение к органам правопорядка у меня в значительной степени изменилось. От сильного неуважения до стойкой неприязни. Не стесняясь моего присутствия, они обирали нетрезвых пассажиров. Изымались деньги и ценные вещи. Без протоколов и санкций. Часть денег пропивалась, остальные пересылались начальству. Пытались привлечь к этому беспределу меня и моих матросов, но мы дистанцировались от этого. Я с нетерпением ждал конца своей ссылки. Было скучно и противно. Каждый день. Кроме двух раз.
    В первом случае мне пришлось разоружать лейтенанта из местной воинской части. Во втором – во главе комендантского взвода ждать на посадочной полосе самолет, который был  захвачен террористами. С взведенным пистолетом в дрожащей руке. Но, обо всем по порядку.
   Сначала - про захват в воздухе. Как раз в те времена стали происходить случаи угона самолетов за пределы нашей необъятной родины. Поэтому пилотам провели в кабину тайную кнопку, с нажатием которой земля принимала специальный радиосигнал и готовилась к встрече в полной готовности. В данном случае в виде начальника патруля, двух матросов и человек пятнадцати солдат с автоматами. А, поскольку, «Альфу» еще не придумали, то нам было поручено разрулить ситуацию. Думаю, что при реальном захвате мы бы покрошили в клочья весь самолет с террористами и пассажирами. Хорошо, что сигнал оказался ложным. Видимо, кнопку поставили в том месте, где она легко задевалась ногой.
   Но ситуация с лейтенантом оказалась серьезнее. Здесь была неразделенная любовь. Переживая, юноша добыл пистолет и пошел вместе с ним в ресторан аэропорта заливать горе. По мере опустошения бутылки водки, его решимость застрелиться, трансформировалась в ненависть ко всем окружающим. И он стал подумывать кого-нибудь застрелить вместо себя.  Официантка, которую он держал под прицелом, была бледной как лист бумаги. В готовности оказаться без чувств. Я уже был готов стрелять на поражение. И только боязнь попасть в девушку, удерживала меня сделать это. Тогда я принял другое решение. Попытаться разоружить несчастного влюбленного. И сделал я это так.
   Ресторан находился на первом этаже, и высота окон позволяла заглянуть в зал с улицы. К одному окну лейтенант сидел спиной. И оно было приоткрыто. Я очень аккуратно влез через него в зал, потихоньку подобрался и обхватил его руками, так, чтобы он не мог размахивать пистолетом. Борьба была недолгой.  Матросы помогли мне быстро его разоружить.
  За героический наш поступок, командование воинской части, в обмен на молчание, оставшиеся два дня, выделяло машину, которая возила нас на завтрак, обед и ужин. Я только пожалел, что лейтенант так поздно решился на свой поступок, а то все десять дней питались бы мы здоровой и вкусной пищей, по летному пайку.
 Такая, вот, была служба подводника в море и на берегу. Но, в море, однако, было лучше.



Влияние чувства стыда на жизнь


    Прошел год моей героической службы на дополнительных штатах разных подводных лодок, и я начинаю чувствовать, что, все-таки, большого круга не избежать. Надежды остаться служить в полюбившейся мне 31 дивизии подводных лодок почти не осталось. Внутренне я уже готов ко всему, но, вдруг, меня  срочно прикомандировывают  к подводной лодке  К-219, которая  через несколько дней выходит в дальний поход. Мы ушли летом 1974 и вернулись ранней осенью. Из этого плавания я вынес одну историю, которую прямо сейчас и предлагаю вам прочитать.
    Необычные случаи бывают в жизни, а истории, рассказанные на Боевой службе, внутри прочного корпуса подводной лодки, относишь, как правило, к фантазиям на вольные темы, преподнесенные исключительно для юмора или для подъема морально-психологического состояния моряков. Но, передав Вам то, что произошло с моим командиром Зеленцовым Юрием Ивановичем, и им, же изложенное внимательным слушателям Центрального Поста нашей ракетной подводной лодки, думаю, сомнениям не подвергнется.
   Попробую почти дословно, от первого лица:
- После выпуска из Военно-морского училища, я молодой лейтенант был назначен на дизельную подводную лодку Северного флота. Командиром минно-торпедной группы. И было это в самом начале пятидесятых годов. В мои обязанности, помимо постоянной заботы о личном составе и ухода за торпедами, входило командование носовой швартовой группой. А вы знаете, что перед выходом в море эта группа должна была отвязывать лодку от пирса, а при возвращении корабля в базу к пирсу его же и привязывать. Если охарактеризовать эти действия одним словом, то подойдет очень морское слово: швартовка.
   Так и было в тот день. Успешно приняв концы на борт и, закрепив их, как положено, я выстроил команду на носу лодки, в ожидании приказа спуститься вниз. Стояли мы очень красиво, все как один в спасательных жилетах. Вдруг, неожиданно налетел сильный порыв ветра и, нас накрыла волна. Меня смыло за борт. Остальные моряки, как я потом узнал, чудом удержались на борту.
   Дальше я плохо помню. Понятно, что меня выловили, раз я здесь и рассказываю об этом и, доставили в береговой госпиталь…Там мое сознание включилось на какое-то мгновение и обнаружило мое тело, лежащее на столе. При этом я смутно определил, что вокруг хлопочут люди в белых халатах, преимущественно женского молодого и красивого рода. Мысль зацепилась за то, что я совершенно голый и нахожусь здесь, потому что переохлажден. А раз так, то произошло неестественное  сжатие основного мужского органа до совершенно не взрослых размеров. Мне стало очень неудобно, до чувства жгучего стыда. Ведь, в нормальной жизни все не такое.  А вы знаете, что стыд вгоняет в краску и разгоняет кровь. По всем членам. Так и вышло.
  В общем, жизнь ко мне вернулась. Вот такое бывает влияние чувства стыда на жизнь.



Две истории про Новый Год


   Мое воображение просыпается четыре раза в год: в дни весеннего и осеннего равноденствия, летнего и зимнего солнцестояния. Вы не подумайте, что в остальное время я полная бездарь, без абстрактного мышления и пространственного восприятия мира. Нет, надеюсь. Просто в указанное время мне лучше всего пишется, в смысле миниатюр, рассказов, повестей и..., впрочем, дальше я не заходил. Причем по времени эти произведения соответствуют, как правило, тем же временам года. Такая, вот, если смело назвать, литературная особенность. Сегодня как раз что-то около двадцать третьего декабря, если точнее, десятое и я стал чувствовать знакомый зуд в тех местах, которые и отвечают за литературу: в голове (там у меня  бывают мысли), в указательных пальцах обеих рук (ими я печатаю) и в пятой точке (на ней я сижу за компьютером).
   Стала, иначе говоря, вырисовываться тема и, как я сказал выше, она будет про Новый год. Жизнь питает воображение и это верно. Но у меня наоборот: воображение рисует жизнь. Как в сказках. А сказки – это исторические события, поэтому и у меня будет про прошлое, про меня или связанное со мной. Итак, начнем.


История первая.
О чувстве неприязни к конкретному человеку и к его профессии
перед Новым Годом

  Родине я служил в Военно-морском флоте, а если конкретнее, то на стратегических  подводных лодках.  Эти мощные и очень полезные для ведения холодной и, не приведи Господь, горячей войны корабли, способны держаться на плаву, погружаться на большие глубины и передвигаться там в любом направлении. Для этого они  и несли боевую службу в готовности выстрелить по врагу своим оружием. Все – торпедами, а моя - еще и баллистическими ракетами.
 Я был связистом, то есть радиоушами подводной лодки. Для расширения кругозора читателя,           уточню: был я командиром боевой части номер четыре. Вполне понятно, что в круг моих обязанностей входило принимать информацию и обеспечивать передачу донесений на берег.
   Из любой точки мирового океана, днем и ночью, в праздники и будни. 
 На Боевую службу мы выходили часто: по два, а то и три раза в год, а однажды....

    Об этом и расскажу.
Ушли мы к берегам США за несколько месяцев до Нового Года и когда, с погружением командир вскрыл пакет с Боевым распоряжением, то стало известно, что вернемся и всплывем  у родных берегов 28 декабря. Плавание прошло успешно: войны не случилось и ровно в 14.00 мы всплыли там, где было запланировано. Всплыли и тут же получили радио с плохим известием: «Из-за плохой видимости в Кольском заливе, приказываю погрузиться до 14.00 следующих суток и отрабатывать учебные задачи. Командующий флотом». А это означало, что возможной датой возвращения в базу стало 29 число. Экипаж стал испытывать легкое раздражение, выраженное полушутливыми подколкам: - Опять связисты не ту радиограмму приняли. Понял и пережил.
Наступило 29 декабря. В радиограмме изменилось число на тридцатое. Раздражение обострилось и ту же саму фразу, я стал слышать чаще. Тридцатое перетекло в тридцать первое. Весь экипаж стал глухо не любить связь, как физическое явление, связистов как людей, а меня стали, на полном серьезе - ненавидеть, считая виновником плохой погоды. Перед всплытием на сеанс тридцать первого, я услышал в свой адрес откровенные угрозы, однако командующий, «переживая за мое здоровье», разрешил нам следовать в базу. А, если серьезно, то держать нас в море стало очень опасно: морально-психологическое состояние, как там, наверху поняли, опустилось до нуля и, в связи с этим могла случиться авария, в любой момент.
 Основная часть команды стала относиться ко мне и моим подчиненным с дополнительной нежностью, кроме механиков, которым, уже в базе, пришлось охлаждать реактор, до утра первого января.



История вторая.
Правдивая история о Деде Морозе, черте, детях и влиянии алкоголя на ориентацию во времени и пространстве.


   Многим хочется поведать свои истории под названием «Как я был Дедом Морозом». Примерно за две недели до 31 декабря наблюдается всплеск числа таких рассказов, а за праздничным столом, под бокал шампанского, байки про новый год бывают особенно популярными и, иногда и интересными. Потом на одиннадцать месяцев все почти успокаивается.
   Вяло, только, говорят про 23 февраля, 8 марта, 1 мая и праздники профессий: день железнодорожника, строителя, торговли, ВДВ от 2 августа, 150-летие какого-нибудь вокзала и про празднование юбилея граненого стакана в день, например, жестянщика.
   Сегодня  за окном, да и в других местах, декабрь - как раз время и подходящий случай для начала воспоминаний  про новый 1976 год. Нет – про старый 1975, накануне 1976-го и про мое непосредственное в этом участие.  И начну я с таких слов: «Время, отсчитываемое ежедневными подъемами Военно-Морского флага, поворачиваниями,  частыми дежурствами и редкими выходными, катилось к Новому году.…  И докатилось». Как это принято во всем мире, в этот  праздник,  ко всем детям  приходит Дед Мороз, Санта-Клаус, Йоулупукки, Баббо Натале, Микулаш, Шань Дань Лаожен, Папа Ноель или Одзи-сан из Японии со Снегурочками, гномами и другими волшебными сопровождающими. Поскольку  в закрытые военно-морские городки   эти сказочные персонажи не допускаются по соображениям секретности, то они назначаются, как правило, из числа офицеров и мичманов. При этом к ним предъявляются дополнительные морально-политические требования, такие, как несклонность к употреблению алкоголя,  либо склонность к этому, но при способности пьянеть не сильно.  Я почти подходил под эти критерии, вдобавок был еще и холостяком,  в связи, с чем и стал для детей нашего экипажа подводной лодки, Дедом Морозом-76. Одновременно стали искать Снегурку.  Обычно эта роль отводилась одной из жен офицеров или мичманов.  Однако с учетом прошлогодних опытов, они, ни под каким видом, не соглашались еще раз таскать на себе сильно  никакого Деда. Но выход нашелся:  мы придумали «черта». Костюм его был прост - канадка наизнанку и маска с рогами, надетые на нашего штурмана.
   Деду  же, сделали халат из кумача, на форменную  шапку натянули красный чехол, а на лицо - нос с усами и очками, называемые в то время армянским носом. Перед походом мы провели инструктаж, на котором попросили не наливать Деду и «черту» ничего или, при невозможности сделать это – наливать, но в малых дозах и не очень крепкие напитки.  Нам хотелось сломать традицию и дойти до финала.
   31 декабря в 14 часов мы начали обход  с поздравлениями и, понятно, короткими застольями,  где  все-таки  приходилось принимать, поскольку, как вы понимаете, отказываться не было никакой возможности.  Мы стойко держались, успевая даже,  иногда,  по просьбе жителей,  заходить в чужие квартиры.  Дедов Морозов было много - некоторые бродили расстегнутые  и весьма нетрезвые. Один  из них  носился с посохом,  пытаясь кого-нибудь  им ударить,  причем, предпочтительно, патруль.  Как выяснилось позже, таковой нашелся, и  дедушка с радостью  прошелся по нему.  Волшебный посох  оказался  водопроводной трубой, обтянутой  материей.       
   Через  некоторое время  я стал замечать,  что состояние моего спутника ухудшилось, и я решаю, что он будет пропускать некоторые квартиры, особенно на верхних этажах.  Таким вот образом, мы добрались до последних домов и, около одного из них «Черт» остался сидеть на ступеньках,  а  я  поднялся на пятый этаж… 
   Когда я  спустился, то  обнаружил, что штурмана, в образе черта, нет…   Пришлось завершить  обход в одиночестве.  После праздников  выяснилось, что из другой квартиры  этого же дома вышел другой, весьма  нетрезвый,  Дед Мороз, и  мой черт  автоматически пошел за ним, причем,  как рассказывали очевидцы,  никто из  них  не  заметил  подмены. Говорят,  в истории  флотилии того времени - это был единственный Дед Мороз, который поздравил всех детей экипажа,  умудрившись  перевыполнить  план.



Новый Год под водой или шутки в Бермудском треугольнике

    Если провести чемпионат мира по необычной встрече Нового Года, то я займу и это будет наверняка, призовое место, если – не первое. На пьедестал почета вместе со мной встанут пару космонавтов и три альпиниста. Дело в том, что я профессиональный подводник, проведший три года под водой внутри прочного корпуса атомной подводной лодки. Если, конечно, считать по хоккейному времени.
   Так случилось, что все три встречи этого сказочного праздника были в самом необычном районе земного шара – в Бермудском треугольнике и на глубине более 200 метров. Два из трех Новых годов прошли как обычно: украшенная елка, лежавшая до этого момента в провизионке, замполит в виде Деда Мороза, Снегурка из числа матросов. Подарки, заранее собранные у жен подводников и радиообращения детей и благоверных, записанные перед выходом в море.
  Третий Новый Год я встретил на гидроакустической вахте и еще холостым. Поэтому, кроме  как теплых слов от командира, я ничего не ждал. Но, известно, что каждый из взрослых мужчин в душе ребенок и находится в состоянии ожидания чуда. И я его ждал и оно пришло.
  Ровно в ноль часов, по московскому времени, в наушниках раздался бой курантов и голос Генерального секретаря Брежнева, поздравившего экипаж нашей лодки с Новым Годом и пожелавшего успехов в Боевой и, особенно в политической подготовке.    Странно, но я никак не ожидал услышать такой родной голос из-под воды, поэтому не доложил в Центральный Пост. Вовремя подумал, что примут за сумасшедшего. И еще предположил, что это пошутили американские подводники по звукоподводной связи. Но до этого я их не слышал.
 Или это реализация состояния ожидания чуда в Бермудском Треугольнике? Хотите, верьте, а хотите, сомневайтесь.




Между кают-компанией и понедельником


   В самом конце рабочего дня: часов, так в десять, сидели мы в каюте нашей подводной лодки и оставалась еще надежда переночевать в домашних условиях, если, конечно, у старпома будет приличное настроение, и он разрешит сход на берег. Бывали такие случаи, называемые у нас африканскими, однако не часто. Но тогда кто-то разнес слух по кораблю, что видел на лице старпома улыбку, да не ту, с которой он вставляет очередной пистон, а другую - добрую. А эта гримаса соответствовала двум случаям: или его, как следует, выдрали за плохую организацию службы на корабле, либо он получил хорошее известие, насчет продвижения по службе. А он эту новость ждал уже целый месяц, и ровно столько же  ожидала нового командира соседняя подводная лодка.
   Мы же, привыкшие к превратностям подводной службы, не стали гадать, а просто сидели и ждали команды, которая и прозвучала по трансляции голосом дежурного по кораблю: - «Командирам боевых частей и служб прибыть в кают-компанию на доклад». Чтобы не морякам было понятно, объясню – это такое мероприятие на кораблях, где собираются вышеупомянутые офицеры и докладывают старпому о выполнении суточного плана Боевой подготовки, получают соответствующие указания на предстоящую ночь и следующий день и затем убывают для их выполнения. Некоторые, иногда большинство - в поощренном виде, то есть ненаказанными, а остальные - с очередным взысканием.
  В этот раз все было совсем по-другому.
  Исполняя команду, в сторону второго отсека, один за другим, потянулись: полутрезвый помощник со странной фамилией Колбаса, седой механик, худощавый ракетчик, веселый штурман, пузатый минер, молодой связист, химик, отрешенный от реальной жизни  и «любимец» старпома – начальник радиотехнической службы. Замполит, понятно, отсутствовал, сказав, часов так в семнадцать: - «У меня сегодня много дел, - и ушел в политотдел». Правда, его почему-то видели в поселке, прогуливающимся с семьей, именно в то время, когда он находился в политотделе.
  В кают-компании, мы по очереди, по мере вхождения в нее, столбенели.  На своем месте сидел старпом, с улыбкой на лице, по второму варианту. А на столах дружно расположились бутылки с армянским коньяком, в количестве, равном полуторному  числу приглашенных офицеров, и деликатесы: икра, семга, севрюга в томатном соусе, разогретый хлеб, шоколад и ядреный яблочный сок, от которого трезвеешь, не зависимо от выпитой дозы. Все по подводному пайку, кроме воблы и красного сухого вина.- Предварительная отвальная, - сказал старпом, - и пригласил всех к празднику. - Кстати, - добавил он, - Завтра суббота, но всем отдыхать до понедельника, если, конечно, получится, - и он многозначительно скосил глаза на коньяк.- Похоже, не получится, - синхронно подумал я и перевел взгляд со стола на, одновременного со мной холостяка и друга, штурмана.
    Его глаза уже стали транслировать мне план выходных: «Комета» в восемь утра – Мурманск – гостиница «Север» - ресторан при ней – номер и тяжелый подъем флага в понедельник. Между рестораном и понедельником предполагалось снятие накопленного сексуального напряжения.
   К старпому мы относились хорошо и, даже по-своему любили его, особенно в моменты случайного избежания наказаний. Не все одновременно, а только те, и тогда, когда неудовольствие проносилось мимо. Сегодня, например, штурман, любил, я не - очень, начальник РТС ненавидел, а завтра, наоборот, остальные испытывали эти же чувства, не считая постоянно ненавидящего ртэсовца – его не наказывали, только в отпусках.
   В этот, еще не поздний вечер, отношение к старпому было исключительно нежное: все-таки он нас покидает, плюс коньяк с закуской.  Другому экипажу повезло несколько больше, потому, как командиры редко спускаются до ежедневных разносов. Не царское, а старпомовское это дело. Хотя, у них есть свой, а какой он – нас не касается.
    У меня, молодого связиста и веселого штурманца было достаточно времени, чтобы довести себя до состояния неистребимого желания сесть на плавсредство, следующее к мужским радостям жизни. Тут, главное, не сильно увлечься и загрузить себя не настолько, сколько поместится, а на сто грамм меньше. То есть, итог застолья должен звучать так: - Выпил меньше, чем смог бы и меньше, чем хотел. Другой и обычный вариант: - Выпил больше, чем смог бы и больше, чем хотел,- мог резко помешать исполнению задуманного.
  Но, как говорят: - Боевая подготовка планируется ну, для примера возьмем метр, а выходит на сантиметр. Пьянка, же – на сантиметр, а получается на полтора-два метра, - так в реальной морской жизни и получалось. Подтверждением может служить наш случай. На автопилоте мы добрались до Мурманска, где нас успешно встретил офицерский патруль.
  Понедельник был очень тяжелым особенно, когда нас драли по очереди: старпом, командир, начальник штаба дивизии, все политработники и родная коммунистическая партия.




Две истории про нашего ракетчика


  Если еще раз вспомнить удивительных людей, которые встречались мне на служебном пути и рассказать о них, то будет не правильно, если это будет не Слава Фронкин.



1.Полноте, граф  или сезон охоты

- Полноте, граф, пустое это право, отнюдь, не стоит благодарностей. Теперь идите, Ваше сиятельство,  и не стойте передо мной, как хрен на морозе,- намекая  на незначительный рост офицера,  старпом поощрил командира ракетной боевой части очередным взысканием: в виде неполного служебного соответствия.
   А это означало, что сезон охоты на нашего ракетчика Славу Фронкина продолжался и по замыслу командования он должен был закончиться выманиванием его из чащи военной службы в пампасы гражданской жизни. Дело оставалось за малым: настрелять несколько партийных взысканий и, в завершении, добить подраненного офицера исключением из рядов родной коммунистической партии. На номерах стояли командир, старпом, замполит, механик, патроны подносил помощник командира.
   Почему же началась эта охота? Для ответа на этот вопрос надо отмотать время на несколько лет назад. Слава Фронкин прибыл на подводную лодку молодым, еще не лишенным иллюзий, лейтенантом и принял обязанности командира ракетной группы. Командной внешностью он не отличался, был  маленького роста, с отчетливо обозначенной лысиной, страдал излишней суетливостью и крайней застенчивостью. Иначе говоря, по всем  этим признакам, он хорошо подходил под козла отпущения.  Поэтому Славу драли все, кому это было положено по должности, но делали это как-то не серьезно и  в словесной форме. Таким вот образом, слегка спотыкаясь на служебной лестнице, он сделал карьеру от лейтенанта до капитан-лейтенанта и от командира группы до командира боевой части. Задержка в присвоении последнего звания составила всего один год.
   Но подошло время получать очередное звание, уже старшего офицера - капитана 3 ранга. Однако, легкое раздражение от его службы, переросло в неудовольствие. И командир лодки не стал подписывать представление. И ходить бы Славе в вечных капитанах, но неожиданно подоспел очередной отпуск. Офицеры и мичманы разъехались в теплые края. Убыл и командир. Командовать оставшимися моряками назначили, естественно, Фронкина. С печатью части и возможностью подделать несложную роспись командира. Так и вышло. Через пару дней в отделе кадров появились документы, рекомендующие присвоить этому замечательному офицеру звание капитана 3 ранга. Характеристика соответствовала Герою Советского Союза – посмертно. С датой последнего дня перед отпуском. Плюс какое-то количество жидкой валюты делопроизводителю и через пару недель пакет приняли в Столице. Спустя пару недель, Главком приказал быть Славе Фронкину старшим офицером…
   Закончился отпуск. Загорелые и вчера пьяные подводники вернулись на службу. В расположение экипажа прибыл и командир. Известно, что командование встречается командой «Смирно!». Так и было. Слава застенчиво прокричал, что положено и доложил:
- «Товарищ капитан 1 ранга! За время вашего отсутствия ничего такого плохого не произошло. Старший в экипаже капитан 3 ранга Фронкин». - Как? Почему? Когда? Кто позволил? Расстрелять! Нет, сначала повесить! - плюс другие известные выражения, прочитались в глазах командира. Вслух, лишь, было сказано: - Зам, старпом и это подобие офицера ко мне в каюту.
 Что происходило за дверью не известно. В последующий период Слава продолжал носить новые погоны. Кто же осмелится передоложить командованию о несанкционированном присвоении звания? За это можно вырасти от первого до второго ранга и, одновременно, получить «повышение» по службе: быть назначенным командиром на какой-нибудь законсервированный корабль. Такой карьеры командир не планировал. Слава все почти точно рассчитал. Не учел он только того, что командир и его заместители были прирожденными охотниками.
    Сезон охоты продолжился и, вот, уже Слава стоит перед старпомом, слушая  слова, что вы  прочитали в начале моего рассказа: - Полноте, граф, пустое это право, отнюдь, не стоит благодарностей. Теперь идите, Ваше сиятельство,  и не стойте передо мной, как хрен на морозе...


2.Круиз на экватор и обратно


    Само, собственно, падение в гражданскую жизнь началась у Славы Фронкина с необычного путешествия. Дело происходило в 1977 году, поздней осенью. Экипаж нервно готовился к очередному отпуску. 
   Часто в нашей службе случалось, что ты вместо вожделенного купе поезда или кресла самолета, вдруг оказываешься на боевом посту подводной лодки, раздвигающей своим корпусом изумрудные воды Атлантического океана. Переживали еще и потому, что как раз перед получением отпускных билетов и денег, командование корабля начинало заниматься самым банальным шантажом. Уставные требования старпома  еще можно было объяснить и понять, но когда замполит требовал предъявить к проверке свежий конспект первоисточников классиков и пленумов партии по сельскому хозяйству, стальные канаты нервов подводников рвались, как гнилые нитки. Но, вот все препятствия преодолены, и моряки начали свое движение в сторону отпуска.
   Праздник начался. Отпущен был, но на пару суток позже и капитан-лейтенант Фронкин (к нему было особенно неравнодушное отношение). Человек он был не женатый и посему в срочном порядке в аэропорт и через сутки был замечен в городе Владивосток. А там уже стоит белый пароход, следующий до экватора, а затем обратно. Заходов в капиталистические порты не предполагалось и, чтобы попасть в круиз, надо было просто купить путевку.
Что Слава и сделал заблаговременно. Впоследствии Фронкин рассказывал, что маршрут лайнера был спланирован так, что бы желающие предать родину, даже при очень хорошей физической подготовке и исключительном таланте к плаванию захлебнулись бы по дороге к вражеским берегам и были бы скушаны различными морскими хищниками. Рассказывал он также, что три недели он блаженствовал так, как никогда в жизни. Такой отдых был в то время изобретен для номенклатуры, дельцов,  их родственников, включая жен, дочерей и любовниц и других зажиточных граждан СССР (не надо напоминать, что холостой подводник относился к числу людей с повышенным благосостоянием). Сыр в масле чувствует себя замечательно. Славик же, ощущал себя там многократно приятнее.
    Но, все хорошее заканчивается. Благополучно, не спрыгнув с плавучего санатория в районе Индонезии или каких-нибудь Филиппин, Фронкин возвращается в родной экипаж. Восторг переполняет офицера (ему бы молчать) и он делится с сослуживцами. Слышит рассказ о теплых океанах и «длинное ухо» контрразведчика. В то время, для результативной работы, особому отделу явно не хватало шпионов и прочих изменников родины, поэтому Славу стали энергично подтягивать под этот статус. И, несмотря на то, что круиз был вполне легальный, капитан-лейтенант был наказан, в том числе и по партийной линии, с формулировкой «за не доклад…».   
   Движение его в гражданскую жизнь продолжалось... Через несколько лет я встретил Славу в Североморске. В глазах у него был покой. Он поведал мне, что жизнь у него вполне сложилась и, что он нашел себя на гражданке.




Водные виды спорта

 «У меня хорошая новость: - Сегодня потренируемся, а завтра капитан будет кататься на водных лыжах», - этими словами, старпом  Валентин Иванович Г-в, завершил совещание офицеров. Возможно, точно так же радовал рабов гребного судна древний его коллега, щелкая кнутом по спинам «счастливцев», когда требовалась дополнительная скорость движения галеры.
   В нашем же случае все было не так романтично. Просто, предстоял смотр корабля и казармы,  и это  означало, что схода на берег не будет, а большая приборка станет носить перманентный характер.
   Но и это еще не все, что предстояло сделать. За одну ночь необходимо было изучить наизусть  свои обязанности, заполнить документацию и привести форму в идеальный порядок. 
 Говорят, что неприятности ходят парами. И они тут как тут. Замполит, со свойственным только ему садизмом, мгновенно довесил проверку первоисточников и другой партийно-политической макулатуры. А часы  показывало 23.00  безнадежно потерянного вечера субботы.
   Сбор командиров боевых частей и служб завершился, и в нашей каюте третьего отсека собрались: минер, химик, командир третьего отсека и я, связист. Четыре стакана, банка деликатесных консервов (севрюга в томатном соусе), вода в графине, «шило» и через пять минут служба стала казаться более привлекательной.  Однако здесь нельзя было увлекаться.  Примешь чуть больше, можешь войти  в необратимое состояние полного пофигизма или беспробудного сна. А это чревато. Поскольку самоконтроль у некоторых  работал не всегда (чаще не функционировал), то для этого существовал стойкий химик.  По его команде, после третьей  дозы, мероприятие плавно свернулось.
 Уже с новыми глазами и другим настроением я стал готовить свое заведование к воскресному мероприятию. Надо сказать, что на стратегических подводных лодках, связисты выделялись в отдельную боевую часть.  Нас всего было, не считая меня, четверо. Три мичмана и один матрос.  За нашим рядовым мы смотрели как за родным дитем. Он был всегда вовремя накормлен, хорошо обучен и ухожен. Документация была в идеальном порядке. Знания на должной высоте. Подготовка поэтому,  сводилась к бесполезному  времяпрепровождению в прочном корпусе.   Для таких случаев,  в пятом отсеке  была резервная рубка связи. Мои умельцы связь с центральным  постом сделали так,  что,  находясь там, я,  как бы,  командовал из основного  командного пункта.  Иногда,  как и в этот раз,  я делал это, сидя на спине.  При этом  дремать надо было только при включенном свете. Тогда, при неожиданном вызове к командованию, вид будет не заспанный.
   К трем ночи весь экипаж двинулся в казарму для наведения  порядка.  Проверив там все что необходимо, старпом, убаюкав команду, вернул офицеров и мичманов на корабль.
    К 06.00 в его каюту гуськом потянулись командиры подразделений, что бы получить свою дозу изящных флотских выражений. Валентин Иванович умел это делать виртуозно. Например, командиру БЧ-2  капитан-лейтенанту  П. старпом рекомендовал перед увольнением в запас уйти в декретный отпуск, потому, что его беременность от него стала очень заметна. Это к тому, что «карточка взысканий и поощрений»  Славы  была заполнена наказаниями частым и убористым почерком на нескольких листах. Нашего ракетчика активно выдавливали на гражданку.  Почти так же любимому начальнику радиотехнической службы, который неосторожно сетовал на своих подчиненных,  приходилось выслушивать слова старшего помощника. Цитирую: -  Чтобы не жаловаться  на плохих детей, нужно спать со своей женой самому.  Начхим  принимал во время проверки журнала Боевой подготовки: - Дайте мне химически чистый воздух, а не сероводород, который вы густо  выделили у себя в лаборатории. Доктор получал свою порцию словами: - Болезни бывают приятными и не очень.  Чесотка – это хорошее заболевание. Почесался и еще хочется.  А у вас постоянный геморрой: самому посмотреть не выходит, так вы несете его мне.
 Мне он говорил достаточно мягко: - Связь бывает добрачная, в супружестве и внебрачная. Когда же я читаю ваши письменные извращения, то начинаю понимать, что в половом смысле еще мало подготовлен.
   В таком духе свидание со старпомом закончилось.  Мы построились на подъем Военно-Морского Флага. Продолжение обещало быть интересным.






Спектакль


  Вроде, Вильям сказал, что вся жизнь игра, а люди в ней актеры. Может быть в старой Англии – это было и так, а в крайнем Северном поселке подводников не все были лицедеями. Вот, послушайте и сами рассудите: кто здесь театральный деятель, а, кто…? Впрочем, не будем забегать вперед, а начнем сначала.
    Старые, циничные, сделавшие к сорока годам «сногсшибательную» карьеру, капитан-лейтенанты  любили семьями, по редким выходным дням, собираться у кого-нибудь на квартире. В одно из воскресений собрались и нужно уже  накрывать стол, но  пока еще нечем.  А  праздник-то запланирован.  Однако очень  им  не  нравилось  тратить свои собственные деньги  на выпить и закусить. Они, деньги копились на беззаботную, уже  приближающуюся,  гражданскую   жизнь. 
 Тогда, покрытые  сединой и, местами,  лысиной, опытные  головы этих  пожилых  негодяев,  замыслили  вот такой спектакль.  В основу сценария,  как это принято в мировой драматургии, поставлены  пороки и слабости человека. Им  ли  не знать?   
 А, если конкретно, то  повышенная тяга,  нормального лейтенанта  к  женщине, после месяца, другого, проведенного  безвылазно на службе,  была  положены  идею  этой  пьесы.



Действие первое:

   Из квартиры выходит  мужская  половина  компании. Женщины занимают позицию у раскрытого окна и начинают высматривать какую-нибудь группу  кобелирующих  молодых  офицеров. И, вот,  уже два самца проходят мимо дома.  Раздаются  женский  смех  и  слова:
- Девочки, смотрите какие красавцы, - и затем: - Мы сегодня одни, мужья срочно ушли в море, а нам  очень  скучно.  Не хотели бы вы посидеть с нами? Вот, только выпить, к сожалению, нету.
- Что, значит, не хотели  бы,  мы только что  думали об этом,  подождите,  через десять минут будем, - это мгновенная реакция лейтенантов.


Действие второе:

 В магазине. Лейтенанты покупают шампанское, коньяк и разнообразную  снедь, с учетом  воскресного дня,  вечера,  бурной ночи  и, утром освежиться.


Действие третье:

В квартире. Стол накрыт. Уже без галстука,  один из «счастливцев»,  готовит бутылку шампанского к радостному  хлопку. Звонок в дверь – это  негодяи  включаются в финал пьесы.
 Женщины, с тревогой,  сообщают  гостям о неожиданном  возвращении  мужей. Разыгрываются   гневные сцены  и скандалы. 
 Для убедительности  легкие  пощечины женам (искусство требует жертв) и, в сухом остатке за столом,  ломящимся от закуски, выпивают  счастливые и наглые  семейные пары.

ЗАНАВЕС

   К  сорока годам даже в пехоте офицеры дослуживались до майора. На атомных подводных лодках, и это парадокс, командиры групп механической боевой части гурьбой теснились под должностью командира дивизиона, но их было много, а вожделенная должность была всего одна. Поэтому фраза: «сделавшие к сорока годам сногсшибательную карьеру, капитан-лейтенанты…» - правдива и отражает реальность карьеры вышеуказанных офицеров в период семидесятых годов 20 века.



Любовь, постирушка и царевна-лягушка


   Лейтенантское, старшелейтенантское и капитан-лейтенатское время соответствующее возрасту от двадцати двух до тридцати. И это еще молодость, проходившая на подводных лодках грозного Военно-морского флота. Все естественные желания присутствуют и молодые офицеры холостые по факту и почти холостые, если в командировке, эти желания, по-возможности, реализуют. Один из видов командировки - это когда подводная лодка стоит в сухом доке и ее ремонтируют. Док находится, когда служба проходит на Северном флоте, в Полярном или в Росляково. Рабочий день заканчивается в 18.00 вместе с завершением ремонтных работ и экипаж, поужинав, начинает заниматься теми делами, которые спланировал старший помощник командира. Свободные же от внимания старпома молодые офицеры, стройными рядами двигаются в места, где возможно скопление лиц противоположного пола, страдающего от недостатка мужского общества.
   Перечень таких мест достаточно ограничен: ресторан «Урожай» - в Росте, кафе - «Окурок» (по-настоящему «Огонек») в Полярном и Дом офицеров с танцами и буфетом. Программа очень примитивна: выпить, познакомиться, потанцевать и заночевать, если, конечно, пригласят. Сегодня я задаю себе вопрос: почему – не в театр, концерт или в кино? И не могу ответить. Сейчас бы – только туда. Но так было, и я участвовал, не скрою.
   Еще один момент для справки. Когда корабль стоит в сухом ДОКе, то воды для совершения гигиенических мероприятий почти не бывает. Помыться в ДОКе было возможно, но не всех туда допускали. Поэтому еще одной задачей программы, в дополнение к основным была задача помыться и постираться. И я бы поставил это действие сразу после «пригласили».



Теперь,  первая история.


   После ресторана, я познакомился с очаровательной молодой женщиной, которая была почти холостой (муж – торговый моряк - в море), а мой товарищ – с другой, но менее привлекательной и менее молодой, но хозяйкой квартиры. После застолья и обнюхивания, мы, взяв с собой то, что нужно, пришли в гости. По завершении непродолжительного ужина, хозяйка, взяв за рукав моего товарища, удалилась к себе. Я же, извинившись, прошел в ванную комнату. Очень быстро выстирал нижнее белье и особенно носки и, развесив все на горячую батарею, решил принять ванну. Вода приятно нагрела молодое, но не очень чистое тело и оно, тело, погрузилось в продолжительный сон, который закончился одновременно с достижением температуры воды ниже температуры уюта. Часа через два… 
   Когда  вернулся в комнату, то никого уж не было. Неправильно сказал. Ее не было. И это я оценил, положительно: жена не изменила мужу, а я хорошо помылся, постирался и отдохнул.



 Другая история, не имеющая отношения к гигиене.

   Собрались мы за столом в кафе «Окурок» с составе сборного коллектива офицеров разных экипажей, которым повезло быть в ремонте.
    Веселая такая компания. Среди нас выделялась одна пара: молодой, стройный и голубоглазый лейтенант, и белокурая красавица. Ну, просто, царевна из сказки. Познакомились они недавно и полюбили друг друга, да так, что решили очень скоро пожениться.   
   Все разговоры и тосты были направлены в их сторону. Пили, желали счастья и долгой семейной жизни. Я, молодой, старший и холостой лейтенант был без дамы и, наблюдая эту картину, не забывал завидовать этому тихому счастью. Да нет, не тихому, а – пьяному. Потому что, и это меня тогда удивляло, пили они много и наравне. Я бы рядом с такой красавицей не пил бы…
   Через год военная судьба занесла меня в тот же ДОК, в то же в кафе и в компанию таких же холостяков. Были и женщины. Понятно, что не знакомые мне. Но одно лицо что-то, вдруг, напомнило. Белокурая красавица, но, только, в состоянии перехода от царевны к лягушке. Во второй половине. Одутловатое лицо, выпуклые  бесцветные глаза, говорили, что алкоголь, при частом употреблении, пагубно отражается на привлекательности, и я понял, что целовать эту переходящую из одного состояния в другое женщину, уже поздно: возврата к красавице не будет…
   Помнится, что я извинился, встал и ушел на корабль. По дороге все думал:  если бы не желание вечного праздника, то могла бы эта, одаренная природой девушка, стать хорошей женой и матерью детей того симпатичного лейтенанта…





Не посылайте на…


    Помощник командира подводной лодки капитан-лейтенант Юра К. был часто пьющим офицером. Закладывал он вечером перед сходом на берег, дома, утром после подъема флага, перед обедом, после него и вечером перед сходом на берег.  Не выпивал он во время партийных собраний, где разбирали его персональное дело, о систематическом его пьянстве и никогда не закладывал один. До собрания и после Юра делал это с удовольствием и совместно с другими членами партии, включая и секретаря партийной организации, то есть меня. И мне было очень стыдно открывать наш партийный форум, зачитывая повестку дня, одним из пунктов которой было персональное дело коммуниста К. Впрочем, стеснялись и остальные коммунисты, принимавшие накануне участие в массовой пьянке. Не стыдно было только замполиту: он пил один и, похоже, под одеялом. Был наш зам очень идейным в коммунистическом смысле этого слова. Еще он был и представителем партии на подводной лодке. Хотя, я очень сомневаюсь в этом, потому что это утверждение было его личным мнением. Но кровь мне, как парторгу он портил постоянно, заставляя меня тщательно заполнять документацию и готовить собрания. Мне же хотелось в это время выпить с Юрой К. и другими несознательными членами.
    К чему я это все? Уже забыл. Не о выпивке же я хотел рассказать? Хотя, нет, то есть да – о ней, и речь пойдет о систематическом пьянстве на отдельно взятой стратегической подводной лодке и влиянии пьянки на боевую готовность и морально-политическое состояние личного состава.
   Время, в котором все это происходило было еще не периодом массовой борьбы с этим негативным явлением. Иначе говоря, это был не 1985 год, а где-то - семидесятые годы того же века. Поэтому борьба велась вяло, не постоянно, а эпизодически.   Пользуясь такой алкогольной вольницей пили все, включая политрабочих, только последние это делали индивидуально или келейно в кругу соратников, не забывая зорко следить друг за другом. Правда, большинство пило не запойно, а по главному принципу: не правильное похмелье ведет к нему, к запою.
   Всплески пьянства происходили, как это ни странно, в дни революционных праздников, солидарности. Не умерено пили в Новый год на первое января, и в Новый год на четырнадцатое. 23 февраля пили за армию и особенно флот, 8 марта и в другие дни - за женщин и стоя, в дни рождения и именин – много. Но особенно  и, как позволяло время, принимали перед выходом на Боевую службу, после нее, если позволяли силы и в доме послепоходового отдыха. Так просто пили, но не очень часто. Может я чего забыл? Так вы допишите за меня.
 Теперь, спросите меня:  - А, причем здесь капитан-лейтенант К.? Ведь все это делали. Отвечу честно и по-партийному: - Очень не любил Юру замполит. Потому что помощник, в момент совершения замом воспитательной работы с ним, послал его на…
   Не стану говорить это слово, вы его знаете. А зам, посчитав, что в его лице послали очень родную ему партию, сильно обиделся и стал идейно мстить капитан-лейтенанту К.





Шутка должна быть доброй


   В редкие выходные дни  подводники проводят время по-разному.  Просто пить корабельный спирт не интересно и поэтому, под воздействием  выпитого, возникают разного рода розыгрыши и шутки. Про одну такую шутку я поведаю, не называя, правда, фамилий.
 Два старых капитан-лейтенанта из механиков, оставленные женами на лето холостяками собрались, у одного из них дома. Собрались и очень грустно выпивали у открытого окна. Постепенно дойдя до кондиции, они по очереди выходили в туалет для слива лишней воды. И в один из таких заходов, оставшийся у банкетного стола решил пошутить над приятелем: он спрятался в шкаф.
 Закончив свои дела и вернувшись к продолжению, второй приятель не увидел своего напарника. Поискав глазами и, не найдя его, он решил, что тот вывалился в окно. Наведя резкость в глазах, он начал всматриваться вниз. Понятно, что там никого не было. В панике он стал метаться и спрашивать у прохожих, не видели ли они разбившееся тело. Одним из проходящих был начальник политотдела флотилии, который и обратил внимание на очень не трезвого и кричащего офицера. 
 Были вызваны соответствующие службы, для препровождения его в комендатуру. Что касается шутника, то он проснулся в шкафу, когда протрезвел… Говорят, что они не разговаривали и выпивали отдельно целый месяц.



Можно, если нечего делать

   В семидесятых годах подводные лодки нашего проекта входили в триаду стратегических сил страны. Кроме них там еще были ракетные войска стратегического назначения и такая же авиация.
Понятно, что без внимания разного уровня начальников, и просто высокопоставленных интересующихся, эти силы не обходились. Особенно любопытно было посмотреть на шестнадцати ракетную подводную лодку генералам.  Чаще всего из Генерального штаба.
 Однажды, какой-то очень вежливый и очень значительный генерал,  в один из дней, в сопровождении свиты и командира появился в Центральном Посту нашей подводной лодки и стал любопытствовать обо  всех возможностях ракетного подводного крейсера.
    Командир очень четко и толково доложил, что глубина погружения четыреста метров, что плаваем мы  недалеко от Соединенных Штатов, что стреляем из-под воды и очень точно. Можем поштучно, по очереди, то есть,  но способны и залпом: шестнадцатью ракетами на такое же количество городов.
 Подавленный  нашей мощью генерал начал интересоваться и другими тактическими и техническими  данными. Про связь, в частности. Командир рассказал и про нее.  Можем, уверил он,  из любой точки мира, за время меньше одной секунды, рассказать, где мы и что делаем.
   Тогда генерал, узнав, сколько у нас отсеков, спросил, как мы общаемся. Командир и тут не сплоховал - он подвел крупного  военначальника  к устройству громкоговорящей связи, под названием «Каштан» и вежливо предложил ему попробовать самому.
 Дальше дело было так. Командир включил тумблер для связи с десятым отсеком и попросил генерала что-нибудь сказать в микрофон. Генерал: - Можно с вами поговорить? Из десятого отсека: - Можно, если не хер делать.
   Командир застыл в немом ожидании назначения на новую должность со значительным понижением.  Генерал изменился в цвете лица от оттенка розовой спелости помидора, до - полной.
 Цвет лица командира пошел в другую сторону. Порученец генерала стал нашаривать в кармане ручку для записи текста приказа о снятии. Телефон, все это время равнодушный к происходящему, вдруг отозвался нервным звонком. - Товарищ генерал-полковник, Вас просит начальник Генерального Штаба, - дежурный по кораблю, слегка бледноватый от волнения протянул трубку генералу.
    Генерал, вернув цвет лица в исходное состояние, произнес в трубку:
- Слушаю, товарищ Маршал,  - и слушал его в течение минуты. Сообщение, видимо, было приятное, потому как слова, сказанные командиру при прощании, были такие: - Что-то, командир, связь с отсеками не очень четкая. Надо улучшить.



Погружайтесь


    Как я уже говорил, наша флотилия стратегических подводных лодок не была обделена вниманием со стороны высших органов управления вооруженным силами. Ну, там, комиссиями Генерального и Главного штабов, штабом родного северного флота, а также Главной инспекцией всей армии. В те времена в эту организацию входили прославленные маршалы, которые по возрасту не могли командовать войсками и флотами.  Из этих полководцев была создана группа Главных инспекторов. Здесь нет никакой иронии. Маршал Советского Союза Москаленко  периодически заезжал к нам. Бывало, что и выходил на какой-нибудь подводной лодке в море.
  Однажды, летом, при хорошей погоде, маршал сидел на раскладном стуле, на мостике. Штиль, яркое и теплое солнце немного его сморили. Задремал он. Но надо погружаться. Командир спрашивает разрешения: - Товарищ Маршал Советского Союза, подводная лодка готова к погружению! Прошу разрешения погрузиться. Маршал, приоткрыв один глаз, сегодня не помню какой и, тихо произнес: - Погружайся, командир, - и, тот же глаз вернул в исходное положение. Хорошо ему было наверху: тепло и уютно. Командир смотрит на порученца маршала, показывая ему жестами, что надо освободить мостик. Порученец не решается беспокоить своего начальника. А лодка следует в надводном положении еще минут так двадцать. На мостике немая сцена. Наконец, маршал открыл оба глаза: - Ну, что командир, когда будем погружаться? - Так, товарищ Маршал, надо спуститься вниз…
 Маршал Советского Союза Москаленко хитро улыбнулся и сказал: - Вот, так вы и жизни боитесь доложить высокому начальству. Лишь бы не беспокоить, - и с помощью своего порученца спустился в Центральный Пост подводной лодки.
 Мудрый был старик. Большое ему уважение.




Человек за бортом

  Среди множества задач, которые отрабатываются на подводных лодках Военно-морского флота, есть одна под названием МП-5 «Человек за бортом».
   В тот день на наш ракетный крейсер должен был прибыть командир дивизии, одновременно замечательный человек и талантливый командир, Петелин Александр Александрович. Нет, не затем, чтобы принять эту задачу, а, чтобы  выйти в море.
   Подводная лодка почти пришвартована к плавучему пирсу. По левому борту ее придерживает буксир. А, что бы подняться на корпус, от пирса на борт тянется трап. Это такое сооружение весом в тонну, которое с отходом корабля под собственным весом должно сползти на причал и, лежа на нем ждать, возвращения, что бы с помощью большого количества матросов встать на свое место. То есть соединить лодку с берегом.
 Зима. На мостике в ожидании комдива нервничает старпом Сучков Сергей. На пирсе томится дежурный по дивизии Завьялов Юрий. Оба капитаны третьего ранга. Первый, чтобы скомандовать «Смирно!», при входе Петелина на борт. Второму положено по должности находиться при этом.
 Матрос из швартовой команды проинструктирован, причем неоднократно, после того, когда последняя нога командира дивизии вступит на борт подводной лодки, отвязать трап. Тогда по замыслу старпома, он, трап, конечно, соскользнет на пирс и корабль, подталкиваемый буксирами, отвалит в сторону моря. Военно-морским шиком называется.
 Все произошло так, как и было задумано. Только матрос отвязал конец несколько раньше срока. По времени, это, где-то между командой «Смирно!» и нахождением Александра Александровича на второй половине трапа, считая от пирса.
 Плечо, сила и, трап накреняется в сторону моря. Вместе с комдивом. И если бы не дежурный по дивизии Юра Завьялов, быть бы Петелину в воде полностью, а не на половину, как тогда.
 Уже в Центральном Посту командир дивизии запросил план Боевой подготовки на сутки, где значилась отработка задачи МП-5 «Человек за бортом». Немного подумав, он своей рукой записал: Задача отработана… фактически… с оценкой… Отлично.
 В великодушии и юморе Петелину Александру Александровичу было не отказать.









Ракетная стрельба


   События происходили в августе 1976 года. Я уже три месяца как командир боевой части связи подводной лодки, старший лейтенант, но в ожидании очередного и самого морского звания - капитан-лейтенант. Мой новый экипаж еще находился в отпуске и меня прикомандировали к другому.
  Надо сказать, что до этого я был чистым гидроакустиком и о связи знал, что это приемники, передатчики, антенны и между всем этим радиоволны, которые, как понимаете, распространяются или нет. Слышал я, что существует еще организация связи подводных лодок, надводных кораблей и береговых частей и, что все это очень секретно. Но когда я воочию увидел комплект документов: приказы, таблицы, расписания и блокноты, то перестал спать по ночам. Бессонница моя усилилась при известии о том, что подводная лодка через неделю выходит в море на ракетную стрельбу. Да не простую, а на приз Главнокомандующего. То есть, мне предстояло поучаствовать в этом мероприятии и организовывать прием информации от командования и передачу ее же и туда же.
 Что можно изучить за семь дней? В лучше случае семь стихотворений среднего размера и фамилии их авторов. Здесь же объем в несколько томов Большой Советской Энциклопедии и отсутствие необходимой практики. Плюс ответственность за  неприем и не передачу информации. Спасибо флагсвязисту,  Борису Ивановичу Глазунову, за то, что он подсадил на борт опытного связиста и моего хорошего товарища, Ивана Стеценко. И как показала жизнь, очень правильно сделал: связь в этом выходе работала в экстремальном режиме. Но начнем сначала.
- Отдать кормовой! - последовала команда командира, Олега Николаевича Кувалдина, который после команды старпома: - Смирно! - поднялся на борт подводной лодки. Подталкиваемые буксирами и, работая винтами и рулем, мы начали движение из родной базы Гаджиево в сторону Гренландского моря. Именно оттуда нам предстояло выстрелить четырьмя баллистическими ракетами и попасть в заданную точку на территории условного противника. Предполагалось сначала сделать залп из трех ракет, подвсплыть в перископное положение, передать радио, то есть доложить о пуске и дождаться квитанции, погрузиться на стартовую глубину и добить «противника» последней ракетой.
 Переход в точку выполнения задачи продолжался неделю. В это время я продолжал осваивать новую профессию. Оказалось не все так страшно, как я сам себе нарисовал. Принимать информацию в сеансе связи, а это примерно две десятиминутки в сутки, оказалось вполне осваиваемым делом. Третьим сеансом я командовал уже лично, а Иван, с чистой совестью давил, как положено старослужащему, подушку в каюте. Противолодочный рубеж вообще прошли без всплытий, и эти сорок восемь часов я изучал теорию. К прибытию в точку, вопросы организации и практики связи, стали мне понятны.
   Ответственный момент, от приема учебно-боевого сигнала до старта трех ракет, передачи радио об этом, приема квитанции и до погружения для новой стрельбы прошел в нормальном режиме. Оставалось еще раз выпустить ракету и получать, такой желаемый приз в виде ордена командиру и, без сомнения, замполиту, может быть, медалей нескольким офицерам, мичманам и матросам, а так же принять высшую степень поощрения связистам – ненаказание. Хотя, моряки других служб, обязательно,  скажут тоже самое и про себя.
    Стартовая глубина была достигнута, но вместо обычного доклада: в …отсеке глубина 43 метра, замечаний нет, последовало тревожное: - Аварийная тревога, в четвертом отсеке аварийный слив окислителя! Я не специалист по устройству ракеты, но все, же знаю, что для полета, у нее внутри есть бак горючего и окислителя. Два компонента один токсичнее другого.
   Случилось страшное и непоправимое: в результате того, что давление в баке окислителя не выровнялось с забортным, он подорвался. Трубопроводы для слива проходят через отсек и пары этой крайне ядовитой жидкости стали поступать в лодку.
   В четвертом отсеке на лодках нашего проекта расположены провизионка, камбуз, столовая и несколько кают для подводников. Есть, правда, продукты и в других местах, но ассортимент их крайне ограничен. Питание стало сухим и на боевых постах. Но это было не самое неприятное. Такая авария могла привести к пожару и гибели корабля. Похожие случаи бывали.
 Грамотные действия командира и ракетчиков привели к благоприятному исходу. Лодка всплыла в надводное положение, и мы сутки промывали шахту забортной водой.
  Мне же пришлось очень потрудиться: связь стала работать в экстремальном режиме. Через несколько часов к нам полетели самолеты авиации флота, и я постоянно держал с ними радиоконтакт. С берегом обмен информацией был непрерывный, а когда через двое суток к нам подошли надводные силы северного флота, то и с ними нам пришлось находиться на связи.
  Промыв шахту, мы погрузились и проложили курс домой. Где-то около пяти суток мы шли в базу, в подводном положении, по боевой тревоге, почти без сна и, питаясь исключительно сухим пайком. Нас сопровождали значительные силы, включая еще две лодки, которые отвлеклись от своей задачи. Все это время я находился в рубке связи и ускоренно, на практике осваивал свою новую профессию.
 Приз Главнокомандующего мы, понятно, не получили. Единственное поощрение на корабле было у меня: не наказали. Впрочем, как и весь экипаж.
  А если серьезно, то мы все тогда остались живы и здоровы и это самый большой подарок от Всевышнего.
   С приходом, я уверенно сдал экзамен на допуск к управлению боевой частью номер четыре и через полтора месяца ушел в дальний поход со своим родным экипажем. Самостоятельно. Потом была обыкновенная служба обыкновенного советского подводника: Боевые службы, недогуленные отпуска, ракетные и торпедные стрельбы, субботники по субботам и воскресники по воскресеньям и мечта о спокойной сухопутной жизни. В моем случае,  эта мечта материализовалась в Военно-Морской академии и в Главном штабе ВМФ….







Расставание… Расстояние…



  Еще до поступления в академию, находясь в отпуске, мне посчастливилось познакомиться  с  очаровательной девушкой. Это случилось 1 декабря 1979 года.
   В начале января я  вернулся на службу и там, неожиданно для себя,  понял, что  сильно  без нее тоскую.  До следующей нашей встречи оставалось четыре бесконечных месяца, три из них,  должны были быть заполнены буднями последней боевой службы.
 В море я усиленно готовился к вступительным экзаменам. Сдать их успешно,  в новой для себя ситуации, я был просто обязан. Тогда я еще не знал, что ее чувства ко мне также очень сильны. Только после того, когда я прочитал стихотворение, написанное во время моего плавания и, посвященное мне, понял, что вместе мы будем  до конца дней.  Только любящая женщина может послать из сердца такие строки:



Расставания…,  Расстояния,
Как вы, право, назойливы рифмы.
Это просто мое состояние,
Вы ж сравнимы с подводными рифами.

Ты уехал с частицей души,
И она кровоточит до встречи.
«Слышь,  тоска, ты меня не души!
Ведь от этого будет не легче».

У тебя тяжелейший долг,
Я готова тебе молиться.
Сколько ты под водой прошел.
С чем еще это может сравниться.

И каждый раз,  закрывая глаза,
Я вижу море и волны без края,
А из глаз моих рвется слеза,
Сердце жмет, по тебе замирая.

Расстояния…,  Расставания…
Как вы, право, назойливы рифмы.
Это все, нам дано в осознание,
Только годы слагаются в цифры.

  В начале мая начался короткий отпуск. Десять дней мы с Надюшей позволили себе отдохнуть на море. Возвратившись в Ленинград, мне пришлось с головой окунуться в учебники. На подготовку к приемным испытаниям отводился всего один месяц.  Надо было, поднять пять предметов. Если математика  и специальность  были освоены в автономках,  то  боевые средства флота,   военно-морскую  географию и общевоинские уставы следовало изучить за этот короткий срок.  Многое приходилось учить  на память.  Тактико-технические характеристики  сил нашего флота и вероятного  противника, способы их боевого применения,  перемешивались в голове с течениями мирового океана, глубинами и прозрачностью его вод и словами Гимна Советского Союза.  А еще физическая подготовка  и безупречное состояние здоровья. Неумные, слабые и больные офицеры  годились только для службы на подводных лодках  и надводных кораблях.
з   В нашу группу набирали двадцать связистов, поступать приехало двадцать пять,  одна с четвертью  человека на одно место. После экзаменов эта  четверть отсеялась и, оставшиеся гордо стали носить звание слушатель  Военно-Морской академии.

 Незаметно подошла  первая практика.  Она была разбита на две равные части. Первая проходила на узлах связи  Северного флота,  вторая - в Москве.  За один месяц я успел сравнить два климата. Суровый  московский и  мягкий  мурманский.   Сравнение оказалось не  в  пользу  Заполярья.   К концу  путешествия  стал  отчетливо  понимать, что служить севернее столицы  я  вовсе  не  желаю. В течение последнего второго курса я готовил себя к  Москве.

  Ближе к выпуску определилась вакансия в Центр дальней оперативной связи (ЦУДОС),  кроме меня, вслух,  желания  попасть туда никто не высказывал. Это место я считал по праву своим.  Святая наивность.  По списку, передо мной на мандатную комиссию,  вошел сокурсник и, ему отдали это место.  Дружба  дружбой, а … .

 До последнего дня, мое распределение имело четкое направление к  69-му  градусу. Я почти смирился, но практически,  в последний момент получил предписание  на должность старшего офицера Управления связи ВМФ. Я,  капитан 3 ранга,  имел возможность за каких-нибудь шесть лет  стать капитаном 1 ранга.  Товарищ, который из-под носа  у меня, вытащил  возможное мое предыдущее назначение, как было заметно по нему, по ночам покусывал свои локти.  ЦУДОС был всего лишь частью, подчиненной Управлению связи.
  В первое время, а это продолжалось два года, я мало что понимал.  Мой  кругозор, в понимании связи, был ограничен  прочным  корпусом, а тут отдел оперативного планирования связи всего Военно-морского флота. Расстояние в целую пропасть. 

 В круг  моих обязанностей входило курирование службы связи Черноморского флота, Каспийской флотилии, оперативной эскадры в Средиземном море, некоторых  узлов связи за рубежом, а  так же Объединенных  военно-морских  сил нашего юга. Должен был я уметь планировать связь в операциях ВМФ, флотов, готовить начальнику управления различные документы, задавать технические условия для новейших автоматизированных систем управления, развивать космическую связь, взаимодействовать, по кругу ведения, с другими видами вооруженных сил и родами войск и, наконец, поддерживать боевую и мобилизационную готовность наших систем и частей. 

 Все это я стал делать достаточно хорошо и,  поэтому в 1988 я стал сорокалетним капитаном 1 ранга…

    Сегодня мне уже больше, чем сорок и я уже в отставке. И, знаете, я стал понимать, почему так хочется рассказать о своей молодости. Поэтому и родились эти воспоминания под названием «О службе серьезно и с иронией».