Баллада о газете

Эдуард Бернгард
БАЛЛАДА О ГАЗЕТЕ

„В Бангладеше появились ужасно опасные насекомые или не совсем насекомые, похожие одновременно на пауков, жуков и отчасти на ос. От их укуса человек погибает через минуту. Сыворотку пока не удаётся разработать, несмотря на все старания бангладешских и международных учёных-медиков. Собственно, получись у них эта спасительная сыворотка, какой был бы в ней прок, если поражённый сей смертоносной тварью бангладешец через минуту падает как подкошенный без всяких признаков жизни, или, если он лежал, допустим, в постели, то остаётся лежать уж насовсем, без малейшего шанса когда-нибудь встать! Не могут же, согласитесь, бегать бангладешские здравоохранители за каждым бангладешцем с сывороткой и ждать, пока его укусит эта мерзейшая гадина! Задача тем более сложная, что население Бангладеша составляет двести миллионов бангладешцев, и попробуй тут усеки! К тому же эти гнусные полунасекомые кусают бангладешцев где попало – не только, понимаешь, в лесах там или парках, но и в квартирах, и в общественном транспорте (сея жуткую панику!), и в учреждениях, и на предприятиях… в общем, эти подлые и ужасные на вид отпрыски взбесившейся фауны учиняют над бангладешцами форменный террор, причём совершенно кошмарный! Тысячи бангладешцев уж пали в неравном бою с этими отвратительными, беспардонными, но едва заметными монстрами…
Учёные ломают головы, как, откуда и почему могли возникнуть среди добропорядочных бангладешцев такие в высшей степени неблагородные создания… Недавно, надо заметить, родилась демографическая версия данного явления. В этой версии всего два слова: перенаселённость страны. Но неприятнее всего то, что коварные кусачие чудовища вряд ли отличают бангладешцев от иностранных туристов или работающих там по контракту специалистов... А посему следует немедля чем-нибудь опрыскать республику Бангладеш с целью извести вконец обнаглевших бангладешских насекомых!“

Рудик внимательно перечитал свой очерк и кивнул.
- Должны взять, - сказал он самому себе. - Уж это они напечатают!
Рудика давно уже „не печатали“. Любезные его сердцу темы притеснялись, сдавливались, сокращались, вытеснялись и наконец пали под тотальным натиском Моники Левински с её пухлыми губками, обволакивающими президентский фаллос, визгливой писклявой Вероны Фельдбуш с её истеричными публичными эскападами, пикантными историями покойной леди Дайаны… Пали темы Рудика ещё и под мощным напором сенсаций, диеты, происшествий, косметики, рецептов, причёсок, раздутых силиконом сисек и прочим увлекательным материалом, не оставляющим эмигрантско-советского читателя равнодушным, вернее, не оставляющим ему шансов на равнодушие.

Рудик приехал из Зернограда, в коем насчитывалось четверть миллиона жителей, одним из которых прежде был Рудик. Вглядываясь в атлас великого Советского Союза, тогда ещё зерноградец Рудик дивился не столько множеству населённых пунктов необъятного Союза, сколько параллельности одновременного существования или одновременности параллельного сосуществования советских людей в разных населённых пунктах. Это не укладывалось в его голове. Это завораживало и удивляло. Это вообще достойно, между прочим, хорошенькой диссертации…

Очутившись в родной Германии… в почти родной Германии, Рудик догадался, что обладает некоторыми литературными, понимаешь, способностями, вследствие чего оказался в редакции одной такой очень замечательной русскоязычной газеты. Газета называлась „Тик-так“, глубокомысленно символизируя своим названием утекающее от переселенцев время, отпущенное на изучение немецкого языка, вместо изучения которого переселенцы предавались чтению русскоязычной газеты „Тик-так“, намекающей своим названием на неумолимый ход столь легкомысленно растрачиваемого безвозвратного времени…
Главой – анатомически, правда, маленькой – газеты „Тик-так“ был Кайн Юлий Чиверуг, неизлечимый маньяк с милой манией величия (не то чтобы хотим его задеть). Чиверуг был очень-очень умён. Так он сам считал. Вообще-то умён он не то чтобы был, то бишь не то чтобы очень. Но был убеждён, что умён. В редкие минуты тяги на откровенность он раскрывал ближайшим соратникам свой взгляд на бытие: „Конечно, они сброд и дерьмо! – гиперболически (полагая, что саркастически) вещал он. – Конечно, нам не нужны их сопли, конечно, нам нужно делать вид, что они нам нужны, и они нужны нам! То есть они-то сами нам не нужны, но нам нужны подписчики и читатели, вот пусть они нас и почитывают, а мы будем пописывать, дабы они подписывались! А-ха-ха-ха!!!“
Изрекнув сие, Чиверуг, крайне довольный тонкой иронией, каковую он усматривал в своих эпатажных пассажах, удалялся в широкий свой кабинет, именуемый им аппартамент. И там он додумывал то, что не раскрывал даже ближайшим соратникам: „Конечно, они сброд и дерьмо, эти мои соратники, эти писаки! Конечно, никто и в грош не ставит их писания! Я меньше всего! Но пусть пописывают! Газета – тлен, она попадёт в мусор, ей даже не станут подтирать говенную задницу, учитывая налаженную индустрию быта в этой фе-эрь-ге! Они думают, что их публикации кому-то нужны! А-ха-ха! А вот никому они не нужны! Ничего от их статеек не останется, они развеются по ветру, а вот миллионы в твёрдой валюте – эти да! Эти останутся! У меня! А-ха-ха! Подумать только – сотня балбесов что-то пописывает, полагая, что что-то собой представляет, а-ха-ха, а сорок тысяч ещё больших болванов всё это почитывает, но самое уморительное – подписывается! А-ха-ха-ха!!!“

Солидной соратницей Чиверуга являлась Тая Генико, опытная репа–тёрка… э-э... репор–тётка. Она строчила рэпатажи как из автомата: „... надцатого… бря  в …нском заальбау-халле состоялась тёплая встреча переселенцев. Присутствовали бургомистр и уполномоченные по переселенцам с речами. Они выразили переселенцам тёплые пожелания. Выступил хорово-песенный коллектив „Колхозные зорьки“ с тёплыми номерами песенного жанра. Припев подхватил весь зал. Тёплая атмосфера проникла и в душу бургомистра с его уполномоченными по переселенцам. Переселенцы оставили в их душах тёплые воспоминания. Они тепло аплодировали переселенцам, лучась сердечными улыбками от всего сердца, соприкоснувшись с творчеством пелесеренцев (опечатка в газете). Затем последовала танцевальная программа, где танцорши задорно исполнили плясовые номера. Зал тепло рукоплескал.
В заключение встречи выступил известный деятель переселенцев Хуго-Якоб Эксфишер с тёплыми пожеланиями“.
Чиверуг ценил Таю больше других именно за её набитую руку. Она была профессиональная набитая рэпатёрка. Сама Тая следила, чтобы в „Тик-Таке“ не появлялось сомнительных опусов, содержащих чуждый для газетошуршащей на досуге публики элемент - мысль. Больше всего она не терпела странного юмора и странной философии, с гневом отметая подобные сочинения как негодные. Они были неправильные, потому что она их не понимала. И была права – для „Тик-Така“ они вовсе не годились.
Поэтому Рудик и решил завязать со странным юмором, со странной философией и с неправильными опусами, недоступными для Таи Генико и газеточитающей массы, и взялся за Монику Левински и Верону Фельдбуш, за сенсации и рецепты, за косметику и силиконовые сиськи, за тёплые встречи земляков, на которых так тепло и сердечно выступают бургомистры, уполномоченные по переселенцам и известные своей теплотой и деятельностью деятели переселенческого землячества, и где в сердечной тёплой атмосфере так лихо вытанцовывают прыгучие переселенческие танцорши, так гарно спевают голосистые земляческие хоры, так славно улыбаются бургомистры и уполномоченные...

2002 г.