Такая трудная жизнь...

Надя вышла из лифта на последнем девятом этаже, подошла к двери своей квартиры и, вставив ключ в замок, с трудом открыла её. Войдя в прихожую своей однокомнатной квартиры и закрыв за собой дверь, она не глядя нажала на переключатель, включив свет, набрала код охранной сигнализации и отключила её. Проходя на кухню, Надя машинально взглянула в зеркало, висевшее в прихожей, и ужаснулась. Её обычно худое, узкое, иконописное лицо было круглым и одутловатым, отчего небольшие синие глаза на нём казались ещё меньше. Она никогда не была красавицей, но сейчас на неё просто страшно было смотреть. На мгновение её охватила паника: «Всё – это конец!»,- сердце учащённо забилось, отдышка, которая мучила её последнее время, стала ещё сильнее, она вся сжалась от жуткого страха. Чтобы подавить охвативший её ужас, Надя начала быстро читать про себя «Отче наш». Последнее время, казалось бы, затасканные слова этой расхожей молитвы неожиданно открыли для неё свой первозданный смысл и действовали как магическое заклинание. Мобилизовав всю свою волю, и с помощью «Отче наш», взяв себя в руки, она подавила приступ панического страха, и заговорила, обращаясь сама к себе: «В чём дело? Почему паника? Что? Ты увидела это только сегодня? Диагноз известен уже больше двух месяцев. Сама виновата, что из-за твоей нерешительности время для операции упущено. Вообще уже давно всё ясно, мучаться осталось ещё какие-то две-три недели. И всё.» Она села за столик в своей крохотной уютной кухоньке и медленными глубокими вдохами попыталась хоть немного побороть отдышку. Чуть-чуть отдышавшись, она огляделась, чтобы взглядом зацепится за что-нибудь такое, что отвлекло бы её от страшных мыслей. Ну вот, хотя бы, эта её кухонька. Всё в ней было подобрано и обставлено с такой тщательностью и любовью, что даже в этой трагически безысходной ситуации радовало её. С этой кухонькой, с этой квартирой было связано столько радостей, надежд и разочарований. Она положила голову на стол, обхватила её руками и начала погружаться в забытьё, так легче дышалось, наверное, мозг пытался хоть на мгновение создать какое-то подобие облегчения её измождённому болезнью телу.
 
...Кто-то звонит в дверь, надо открыть. Папка? Папка! Папка!!! Наконец-то,ты! Пришёл! Как я ждала тебя, почти всю жизнь, как мне не хватало тебя! Наконец-то! Как ты меня нашёл? Да, не о том, это не важно! Важно, что ты пришёл! Папка! Смотри, смотри! Это моя квартира! Смотри какая уютная прихожая! Комната 20 квадратов, светлая сухая; кухня маленькая, но такая удобная; ванная комната, туалет! И всё это своё, отдельное, собственное! Рай, настоящий рай! Не надо занимать очередь, чтобы умыться или искупаться в ванной; нет страха, что на кухне в кострюлю с супом на плите кинут дохлую мышь и сосед будет в голос напевать блатняки; в дверь туалета не постучат с криком: «Ну, долго ты ещё там! Что обосралась что-ли?!» Под такой аккомпанимент мои запоры вообще не пробивались. Эта огромная коммуналка на Метростроевской. Практически, всю свою жизнь прожила там в комнатушке в 10 квадратов. А теперь однокомнатная квартира в новенькой девятиэтажке в спальном районе Москвы. Понимаешь? Моё первое отдельное, своё собственное жильё! Помнишь, ты сажал меня к себе на колени и рассказывал мне, своей маленькой Надюхе, своей любимице, как познакомился с мамкой в Москве? Как приехал из деревени из под Пскова, как переночевал на вокзале, а с утра подался на Биржу труда. Занял очередь за девчонкой, разговорился с ней, оказалась тоже деревенская, из-под Рязани. Сразу приглянулись друг другу и договорились держаться вместе. Голодные,ободранные, жадные до жизни, как любили друг друга, как тяжело работали на стройках в Москве. Рассказывал всё мне маленькой, как знал, что времени у тебя мало. А я всё запомнила! Всё! О том, как мамка родила меня, сидела дома, в общежитии, отгороженная занавеской от соседней семьи, вскармливала свою Надежду. Помнишь, как ты говорил про 31 год, когда через комсомол попал на строительство Метрополитена на Русаковской? Помнишь: «Метрострой – это моя судьба, Надюха!». Помнишь, ты рассказывал, как ты радовался, когда нам дали эту комнатушку в коммуналке от Метростроя, ту самую 10-метровку на старинной Остоженке?! Мне то уже было, наверное, больше года, а мамка пошла в ясли нянечкой со своей Надеждой. Я всё запомнила. А я потом считай всю жизнь прожила в этой комнатушке, в этой огромной коммуналке. А теперь, смотри, это моя собственная отдельная квартира!

А помнишь? Скоро мой день рождения, мне будет пять лет. Помнишь: «Ну, Надюха, у тебя юбелей на носу! Получишь царский подарок!». И потом в конце дня в наш детский садик приходит женщина с твоей работы, отзывает мамку в сторону и что-то ей говорит. А мамка вдруг как закричит, стоит и воет, кричит, бьётся, а потом падает на пол, как скошенная. Детсадовские нянечки и воспитательницы сбежались, её под руки, подняли, положили на топчан. Страшно! Я хочу броситься к мамке, а меня подхватывает на руки воспитательница и уносит в спальню. Я вырываюсь, бью её кулачками, хочу к мамке, а она держит меня крепко и говорит: «Твой отец погиб!» «Как так?» «Нет его, и не будет больше никогда!» «А как же  теперь мой царский подарок?» Нет,этого ты уже не можешь помнить,как накануне пуска первой очереди метро, которого ты так ждал, произошёл несчастный случай и  тебя не стало, ни в твоём Метрострое, ни в нашей жизни, вообще, нигде. В комнате тихо, мамка в чёрном, зеркало на стене завешано чёрной материей, траур.

Похороны. На улице жара. Мамка так кричит, что мороз пробирает по коже, а я вся съёжилась и не могу даже заплакать от страха. Мамка так кричит, что на небе должны услышать мамкин крик и пожалеть её. Говорят же, что Иисус воскрес. А почему же мой любимый папка не может воскреснуть? Может потому,что сегодня не воскресенье? Может он на Пасху воскреснет? Но ты и в воскресенье не воскрес. Я почти год ждала Пасху, никому ничего не говорила, ждала. Но, ты и на Пасху не воскрес. Как нам без тебя плохо, как плохо! 

А вот это ты должен помнить! Как раз накануне этого несчастного случая, Первомай, демонстрация, колонна Метростроя в первой шеренге от трибун Мавзолея, на трибуне вожди. Я сижу у тебя на «закорках», высоко, дух захватывает! Я знаю, ты сильный, соседи говорят: «Иван - двужильный.» От твоих волос пахнет банным мылом, так всегда, когда ты после бани. Так хорошо. Я дую в «Уди-уди»: «уди-уди», «уди-уди» ... Вокруг яркие бумажные цветы, транспаранты с лозунгами, портреты вождей. Из репродукторов духовая музыка, кто-то внизу наяривает на гармошке, все поют, пляшут, смеются. Как радостно жить, как далеко видать.

Мамка после похорон так и стала ходить в чёрном. Перешла работать на стройку, проходчицей в забой, на твоё место. Тяжело ей. По вечерам после работы заберёт меня из садика, дома накормит, сама немного поест и сидит за столом, подперев голову. Сидит, сидит, а потом вдруг тихо заплачет, я к ней на руки, обниму, прижмусь и тоже плачу. Так и плачем подолгу, только тихо, чтобы соседи не слышали. Вспоминаем какой ты был добрый и правильный: не пил,не курил,не матюкался. Как же нам плохо без тебя. Мамка сразу как тебя не стало начала увядать, как цветок сорванный. Мы всё время одни жили, у мамки после тебя никого не было.

Я в 38-ом в школу пошла, что на нашей Метростроевской, так старую Остоженку переименовали. Помнишь, там школа была? Хорошая была школа, интересно учиться было, я училась на четвёрки и пятёрки. А потом вдруг война с немецкими фашистами. Немец прямо к Москве подошёл, вплотную. Из Москвы почти всех эвакуировали, а Метростроевцы остались, они Москве нужны были. Строили подземные сооружения для начальства и для военных. Мамка перешла работать обходчицей в метро, они по ночам работали, когда движение поездов прекращалось. Мамка говорила, на эту работу только проверенных людей брали, вот ей и предложили, там в метро много секретных объектов было, и паёк у них был приличный.

Когда в 41-ом всех эвакуировали, так школа-то первые два года войны не работала. Мы с ребятами организовали во дворе свою Тимуровскую команду, чтобы помогать тем, кто попал в беду или просто слабым и больным. А во время бомбёжек мы бегали по этажам и выводили стариков, которые в нашем доме остались, из квартир в бомбоубежище. У нас в подвале бомбоубежище было, чтобы в нём во время бомбёжек прятаться. Там во время воздушных налётов в бомбоубежище много народу собиралось, мы им приносили бутылки с водой, и давали пить всем, кто хотел. Между налётами играли во дворе в госпиталь, раз в неделю ходили в нашу школу, там с нами одна учительница занималась, которая в эвакуацию не поехала. Повторяли «пройденное». Она каждый раз говорила: «Повторенье – мать ученья!».

Мне всё время есть хотелось. Мы с мамкой почти не виделись, она по ночам работала, а днём отсыпалась дома. К середине 43-го много эвакуированных вернулось в Москву. 5 августа  43-го в Москве был первый салют: Орёл и Белгород освободили от немца! У нас в школе в сентябре 43-го занятия начались, только теперь мальчишки начали учиться отдельно от девчонок, а наша школа стала женской. Я в пионеры вступила в школе, активисткой была, членом совета пионерской дружины, а в 14 лет вступила в комсомол.   9 мая 45-го объявили: война закончилась. Вот радость-то была! Салют такой был, что поздним вечером в городе светло было! Все «Ура!» кричали, и плакали, потому что очень много народу с войны не вернулось.

А в 46-ом, в мае, как раз в твою 11-ую годовщину,  мамка вдруг ни с того, ни с сего сразу умерла, не болела ничего. Мы с ней в тот день съездили на твою могилку, вернулись домой, она прилегла, вроде уснула и больше не проснулась.  Доктор со скорой сказал:  «Разрыв сердца». Вот я и осталась сиротой. Я же ни твоих, ни мамкиных деревенских родственников не знала. С деньгами совсем туго стало, за тебя пособие маленькое и всё, мамка ничего не скопила, у неё не было даже «гробовых». Ну, и то правда, кто ж о гробовых думает в тридцать-то семь лет? А тут ещё знаешь какая беда со мной чуть не случилась. Рядом с нашей комнатой жила семья Кузнецовых, отец, мать, сын подросток и дочка двух лет. Они в 44-ом в нашу коммуналку въехали, туда где раньше Козловы жили. Самого Козлова репрессировали, а всех его домашних выслали из Москвы.  Вот Кузнецовы его хорошую комнату в 18 квадратов и занимали. Этот Кузнец в интендантской части служил в Москве завскладом, а жена его - поварихой в столовой системы Военторга. Оказывается как мамка умерла, так он через своих друзей-приятелей стал хлопотать, чтобы меня отправили в детдом или интернат, как несовершеннолетнюю сироту, а комнату нашу ему отдали на расширение. Я об этом случайно узнала от соседей. Соседи этих Кузнецовых ненавидели: все жили впроголодь, а они «жрали от пуза», на нашей общей кухне-то всё было видно. Кузнечиха держалась нагло, у Кузнеца всюду были друзья-приятели, он когда выпивши был, часто грозился: «Вы мне только пикните, всех засажу!» Мне до 16-ти то около месяца оставалось, так он торопился всё устроить, как можно быстрее, чтобы успеть до моего совершеннолетия. Ты представляешь, гад какой?! Я как узнала сначала растерялась. Что делать? К кому бежать? Если Кузнец меня выселит, так прощай моя школа, прощай подруги, прощай Москва, прощай вся моя прошлая жизнь, наверняка куда-нибудь подальше  ушлют, это он уж постарался бы. А потом решила я пойти посоветоваться с инструктором райкома комсомола Георгием Егоровичем Силкиным, который нашу школу курировал. Я с ним часто по пионерским и комсомольским делам школы встречалась, он был фронтовик, ранения имел и боевые награды, член партии.  Он хоть только инструктором работал, но в райкоме большим авторитетом пользовался. Георгий Егорович меня выслушал и научил, как мне действовать. Я заявление в Собес написала, и мне там пенсию назначили по утрате кормильца. А сам Георгий Егорович обратился в МГБ, бывшее НКВД. Оказывается, мамка там на работе числилась, а они, как Георгий Егорович сказал, не любили, когда обижали их людей, даже мёртвых. Вот МГБ и заинтересовалось что это за Кузнецов такой, почему меня выселить хочет, и вообще, чем занимается. Через месяц этот гад, Кузнецов, вместо нашей комнаты «въехал» в следственный изолятор МГБ, а оттуда прямиком отправился на десять лет на лесоповал. Кузнечиху с её «хлебного» места в Военторге турнули, она стала работать уборщицей на кухне в заштатной столовой, где и украсть то было нечего. В квартире она затихла, «поджала хвост», но меня возненавидела лютой ненавистью. А за что? Я что-ли её Кузнеца засадила? Он же сам себя засадил от жадности! Кузнечиха открыто выступать боялась, но втихую мстила мне. Чего она только ни делала со своим ублюдком.  Сколько я слёз пролила от них, ты бы только знал. Ты слушаешь меня? Тебе интересно? Ну, да, конечно, столько лет не виделись. Я тебе говорила, я в школе училась хорошо. Особенно мне нравился английский язык. У нас в школе было углублённое изучение английского. Так я, папка, была одна из лучших во всей школе. И была у меня мечта. На углу нашей Метростроевской и Садового в 44-м открылся новый институт, Институт Международных Отношений. В этом институте учили на дипломатов, и я мечтала там учиться, чтобы потом по всему свету ездить и помогать пролетариям всех стран добиваться счастливой жизни. А для того, чтобы туда поступить нужно было получить рекомендацию-направление от райкома комсомола. Я по старой памяти обратилась к Силкину Георгию Егоровичу, который меня от Кузнецова спас. Он к этому времени уже стал вторым секретарём нашего райкома партии и курировал комсомол, а я от комсомола школы входила в пленум райкома комсомола, и на партактивах и инструктажах с Силкиным встречалась. Я Силкину про свою мечту рассказала, а он говорит: «Ты, Надежда, готовься к экзаменам, а я тебя от райкома поддержу». Так я только этой мечтой и жила. Загодя начала к экзаменам готовиться, всё хорошо шло, я весной 49-го года должна была закончить школу, а летом поступать.Только вот осенью 48-го у нас по всей стране началась борьба «с безродным космополитизмом и сионизмом». С нами в райкоме часто бывал симпатичный такой парень из соседней мужской школы, Мишка Фельдман. Мы с ним на комсомольских мероприятиях часто встречались. Он мне нравился. И вдруг в конце 1948 года срочно собирают расширенное заседание райкома комсомола объявляют на повестке дня единственный вопрос: об исключении Михаила Фельдман из комсомола за пропаганду космополитических и сионистских идей. И выступает с подготовленным «разоблачением» Мишки Лизка Стукалина. Эта Лизка из соседней женской школы, наша одногодка, с нами на всех мероприятиях вместе была. Хорошо Мишку знала. Ты, понимаешь? Мишка никогда ни о каком космополитизме и сионизме даже не заикался! Я думаю, он и слов таких до этого не знал. Лизка полчаса «обличала космополитов», а при чём тут Мишка Фельдман так и не сказала. А в конце своей речи и говорит: «От таких безродных космополитов надо очищать наш родной комсомол! Предлагаю исключить Фельдмана из комсомола!». А я подняла руку и с места спрашиваю: «Так в чём конкретно проявился космополитизм Михаила?». Лизка запнулась, но не успела мне ответить, на меня прямо таки набросился председатель собрания, первый секретарь райкома. Целую речь выдал о том, что я проявляю политическую близорукость и что мне  надо работать и работать над собой и что вот из-за таких, как я, политически слабо подкованных членов комсомола, в наши ряды проникает чуждый элемент. Потом началось обсуждение Мишки. Он во время обсуждения, ты не поверишь, стоял бледный как полотно и молчал, как будто окаменел. Вообщем, заклеймили и исключили Фельдмана из комсомола, и вроде всё. А тут вдруг снова Лизка Стукалина слово попросила. Ей слово дали. А она возьми и предложи, уже от себя, по собственной инициативе, поставить вопрос о вынесении мне выговора с занесением «за потерю политической бдительности». Я прямо оторопела: «А мне-то за что? За то что я спросила? Что ж, спросить нельзя? Так, на то ж и обсуждение, чтобы всё выяснить? Шутка ли, из комсомола человека исключаем!»  Но, тут Силкин вмешался. «Не надо, - говорит, - товарищ Стукалина, путать божий дар с яичнецей. Конечно, плохо, что Петрова слабо подготовилась к заседанию, и за это ей надо «поставить на вид», но не более. Потому, как мы знаем, что Петрова наш человек, она в самое тяжёлое для Москвы и москвичей время не в эвакуациях в тёплых краях была, а в осаждённой Москве организовала Тимуровский отряд, и самоотвержено, как и полагается настоящему советскому патриоту, под фашистскими бомбёжками спасала стариков, выводила их в бомбоубежища и оказывала всяческую помощь. Так что, не надо горячиться, товарищ Стукалина, и забегать впереди паровоза. Предлагаю, поставить Петровой «на  вид» за слабую подготовку к заседанию райкома, и точка». Лизка заткнулась, она была из эвакуированных, она в эвакуации  в Ташкенте два года пробыла. За формулировку Силкина все и проголосовали, и получила я «на вид». Вроде бы ерунда, но меня сразу вывели из состава бюро комсомола школы, и автоматтически из состава пленума райкома комсомола, и уж ни о какой  рекомендации от райкома в Институт Международных Отношений не могло быть и речи. Так вот я рассталась навсегда со своей мечтой. Я потом узнала, что Лизка тоже, как и я хотела получить в райкоме рекомендацию в этот институт, и как-то разнюхала, что я там первая на очереди! Вот и воспользовалась ситуацией, чтобы меня завалить. Так она в МИМО и поступила вместо меня! Вот сволочь какая! Я школу окончила на одни четвёрки и пятёрки, мне одной пятёрки до серебрянной медали не хватило. Я решила поступать в Институт Иностранных Языков тот, что на Метростроевской был недалеко от нашего дома. Пришла в приёмную комиссию подавать документы, а в анкете указала, что была членом пленума райкома комсомола. А комсомольская организация этого института была с нами в одном райкоме, и девушка, которая принимала у меня документы обратила на это внимание и позвала члена комиссии: «Татьяна Ивановна, Вы должны знать эту абитурьентку!» Эта Татьяна Ивановна как обернулась ко мне, так я её сразу узнала, она тоже была членом пленума. И она меня узнал и говорит: «Я Вас помню. Вас же вывели из состава пленума за политическую близорукость. Я Вам, девушка, не советую подавать к нам документы, Вы не пройдёте анкетную комиссию. Вообще Вас ни в один ВУЗ в Москве не возьмут с Вашей формулировкой.» У меня сразу ноги и язык отнялись, я ни встать, ни сказать ничего не могу. Хотела ей сказать, что у меня не «выговор», а «на вид», и не «за политическую близорукость», а «за слабую подготовку», хочу сказать, а не могу, у меня язык как будто замороженный стал, застыл и не ворочался. А эта «комсомолка» повернулась к секретарше, которая мои документы проверяла, и говорит ей: «Верните девушке документы, ей в нашем институте делать нечего». Я не помню, как документы забирала, как до дому дошла. Только добралась до постели, рухнула на неё, уткнулась в подушку и зарыдала навзрыд. Не помню сколько рыдала, но проснулась только на следующий день вечером. Проснулась, вспомнила о вчерашнем и снова заплакала. Как мне тебя, папка, не хватало! Ни поговорить, ни посоветоваться не с кем. И тут, знаешь, я  вдруг вспомнила о Мишке Фельдмане. Мне то только «на вид» и в интститут не пускают, а его бедного ни за что из комсомола выгнали! А это, считай, у него теперь волчий билет на всю жизнь! Ему вообще никуда с такой анкетой! Ему-то каково? А я? Я то что? Я после того как его изгнали, даже спросить о нём ни у кого не посмела, так боялась. Так что ему во сто раз хуже, он всего лишился: и комсомола, и друзей, и светлого будущего. Это вот понимание, что Мишке ещё хуже, меня почему-то успокоило. А когда я успокоилась, так решила снова обратиться за советом к своему «ангелу спасителю», Силкину Георгию Егоровичу. Пришла к нему на приём, начала свою историю с Институт Иностранных Языков рассказывать и снова расплакалась. Георгий Егорович стал меня успокаивать и говорит: «Сложное сейчас время, Надежда, но раскисать мы не имеем право. Ты давай отдохни, приди в себя, а я подумаю, куда тебе пойти учиться. Ты ко мне через неделю приходи. Предварительно позвони и приходи. Как нас учит наш Вождь и Учитель, товарищ Сталин, наше дело правое, мы победили!». Я ровно через неделю утром позвонила ему. Он и говорит: «Приходи, Надежда, в 12 часов, я твой вопрос решил.» Я к 12-ти в райком. Там уже пропуск мне заказан. Прихожу в его приёмную, и обращаюсь к секретарше: «Я, Петрова Надежда, Георгий Егорович велел мне подойти к 12 часам.». Она по громкой связи говорит Силкину: «Георгий Егорович, к Вам Петрова Надежда». А он ей отвечает: «Пусть проходит.» Я вошла в кабинет. Георгий Егорович поднялся из-за своего стола, вышёл мне на встречу, поздоровался за руку и даёт мне бумагу: «Вот тебе, Надежда, направление от райкома партии на учёбу на курсы при Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса. Там получишь специальность «секретарь-машинистка со знанием иностранного языка». Они стипендию хорошую платят, а после окончания обеспечат работой. Будешь работать в какой-нибудь иностранной организации в Москве.» Я уж и не знала как его благодарить. Потом уж, когда я начала там учиться, я узнала, что Силкин дал мне личную рекомендацию, как бы поручился за меня. Он мне потом и рекомендацию в партию давал. Проучилась я на курсах полтора года и получила диплом об окончании с одними пятёрками. Этот диплом приравнивасля к диплому техникума. Там много чему учили, и потом мы подписку давали «о неразглашении», как сотрудники МГБ.

Настойчивое щелканье попугая Кеши вывело Надежду из состояния полузабытья. В сознании всплыла реальность: у Кеши кончился корм, Кеша голоден. Вот её единственное родное существо в этой её последней земной обители.  Надя медленно, чтобы израсходовать как можно меньше сил, поднялась со стула, взяла с кухонной полки корм для Кеши и пошла в комнату, чтобы покормить его. Покормив Кешу, Надя вдруг почти физически, почувствовала, как уходит её время, и вспомнила, что пора за дела: надо завершить все земные заботы. И Надя, взяв лист бумаги и шариковую ручку, села за маленький письменный стол, стоявший у окна в комнате, и написала список дел, которые она должна была успеть закончить,  до того, как  окажется на больничной койке в бессознательном состоянии. Первым пунктом списка было «Завещание», последним - «Организация похорон». Она начала с «Организации похорон», это было проще всего. Всё сделает её соседка с седьмого этажа, Шура, с которой у неё давно сложились приятельские отношения. Ей надо оставить все деньги и список «приглашённых». Надежда быстро написала список. Против тех фамилий, которых Шура не могла знать, она написала их рабочие и домашние телефоны и отметила их отношения с ней:сосед/ка,приятельница,сотрудник/ца.

Завещание. С завещанием всё было намного трудней. Надо было сосредоточиться, собрать в кулак свою волю, чтобы всё обдумать и принять правильное решение. Итак, единственной материальной ценностью, которая принадлежала ей и могла быть предметом наследования, была её однокомнатная кооперативная квартира. Она давно решила, что должна сама распорядиться этой своей собственностью. Если она этого не сделает, то из-за того, что у неё нет родственников, квартира перейдёт в собственность кооператива и, дальше, ей не хотелось и думать о той своре и грязи, которая поднимется в кооперативе из-за её квартиры. Она снова напряглась, чтобы перебрать все имеющиеся варианты. Родственников у неё нет, значит, просто так, без завещания, никто её квартиру не получит. Ясно. Теперь, кому. Конечно, за всю её взрослую жизнь единственным близким  ей человеком можно было назвать только Ника. При воспоминании о Нике, хотя с ним всё уже было ясно и закрыто, сердце защемило и её снова понесло по волнам памяти. Она снова начала погружаться в прошлое. 

Как сейчас помню первую встречу с Ником в самом начале октября 1975 года, как будто это было вчера. Помню был конец рабочего дня. Шеф подозвал меня и попросил купить подарок ко дню рождения одной нашей сотруднице. Рабочий день закончился. Я вышла на улицу, минут за пять дошла до метро Кировская, была пятница. Решила пройтись по ГУМ”у и там что-нибудь присмотреть. Вошла в метро. До Охотного Ряда всего две остановки. Прямо у двери вагона освободилось место, села. Перед остановкой на Охотном Ряду встала на выход за невысоким мужчиной с большим рюкзаком за плечами. Когда поезд метро остановился на Охотном ряду, двери вагона открылись, и мужчина с рюкзаком, выходя, как-то неловко повернулся не учёл, что у него за плечами здоровый рюкзак, и довольно сильно  толкнул меня своим рюкзаком.  Я инстинктивно оттолкнула рюкзак и нелицеприятно высказалась о его владельце. Уже вышли на платформу. Мужчина, видно, почувствовав толчок в спину и услышав моё высказывание, обернулся и снова чуть ни задел меня, я еле увернулась. Мужчина был примерно моего возраста. Одет был в старый, потёртый стройотрядовский костюм защитного цвета, штормовку и брюки, на ногах кеды, на голове лохматые нечесаные волосы, лицо довольно простодушное, заросшее щетиной: «Наверное, турист из похода». Он начал извиняться, говорил, что случайно задел. Я подумала, что зря я так ополчилась на этого простофилю:  «Ну, подумаешь чуть-чуть задел». Отмахнулась от его извинений, мол, ладно, проехали, и пошла к эскалатору на выход к ГУМ”у. Но «турист» увязался за мной, и всё просил прощения: «Девушка, простите я нечаянно!», - то ли дурачился, то ли действительно, был расстроен, что его не простили. Я ответила: «Какая я Вам девушка?». В ответ он  начал каламбурить на тему «девушки» и не отставал. Поднялись вверх на эскалаторе к выходу, вышли на площадь.  Он шёл и что-то говорил и вдруг спросил меня: «А я знаю, как Вас зовут? Ведь, Надя?!». Я от неожиданности вздрогнула: «А как Вы догадались?». Он как начал: «А вот так! Я телепат, и меня зовут Николай». И начал что-то говорить, о своих способностях читать чужие мысли и ещё что-то, в общем, явно хотел мне понравиться и познакомиться. А я подумала: «Вот привязался. И как эти мужики чуют одиноких женщин?». У входа в ГУМ «турист» остановился и говорит: «Не хотите меня простить, тогда дайте мне свой телефон, я придумаю, как искупить свою вину и позвоню Вам». Я остановилась, посмотрела на него и, «для смеха», продиктовала свой рабочий телефон. Он выслушал и сказал: «Всё, я запомнил». Я ещё ухмыльнулась, и про себя: «Ну, да, запомнил». Повернулась и пошла к входу в ГУМ. Как вошла в ГУМ, про «туриста» сразу забыла, потому что в ГУМ”е давали финские зимние сапоги, и я сразу встала в очередь.  В понедельник, на работе, после обеда, телефонный звонок, подняла трубку и, как обычно, называю нашу фирму и: «Говорите, я Вас слушаю?». А в ответ: «Здравствуйте, Надя, это я, Ваш знакомый, Николай!». Я сразу его узнала по характерному тембру голоса и страшно удивилась: «Смотрите-ка, знакомый, запомнил и позвонил!».  На работе много не поговоришь, я ему: «Пожалуйста, если можно, покороче».  А этот «знакомый» Николай, как будто сразу понял в чём дело и выпалил: «Завтра, во вторник, идём в Большой театр на Лебединое озеро, встречаемся в семь часов вечера у колонн, у  Главного входа в Большой», - и положил трубку. Я только когда услышала короткие гудки в трубке, поняла, что меня незнакомый «знакомый» пригласили в Большой театр! Вот тебе и продолжение уличного знакомства! До конца рабочего дня этот звонок из головы не выходил.  Дома вечером раздумывала «идти или не идти» и одновременно прикидывала, что завтра одеть, хотя выбор то и не большой был.  На следующий день в семь вечера подхжу к колоннам Большого, а навстречу ко мне направляется мужчина. Подходит. Одет в дорогой чёрный костюм, отутюженный, белая рубашка, тёмно-синий галстук в светлую полоску, ботинки, начищенные до блеска. Лицо чисто выбрито и причёсан аккуратно. Смотрю, вчерашний «турист». Подходит ко мне и говорит:   «Ну, вот, теперь я вижу, что прощён!».  Я от неожиданности улыбнулась и кивнула ему, мол, привет, давно не виделись. А он меня под руку и повёл в Большой, как в сказке про Золушку! Места в самом центре первого ряда амфитеатра. В перерыве угостил бокалом шампанского с «мишкой косолапым» и бутербродом с красной икрой. Поговорили о балеринах, занятых в спектакле, о пятничной встрече. «Я,- говорит,- в пятницу возвращался с «картошки» из совхоза. Я там со своими студентами из Машиностроительного Техникума провёл очередной трудовой семестр». После спектакля вышли на Театральную площадь перед Большим. Николай держит меня за руку, смотрит в глаза и говорит: «Поедем ко мне!?». А я: «Поедем!»,- у меня давно никого не было. Вот так всё у нас молниеносно и закрутилось, как в сказке. А потом такая сложная долгая совместная жизнь.

Новый знакомый Надежды Николай Михайлович Миронов был на три года моложе её. Что он в ней нашёл, она так никогда и не могла понять, но прожили они вместе почти пятнадцать лет. Она его сразу стала звать Ник. Ник был очень одарённым и столь же тяжёлым человеком. Когда они познакомились, он уже был разведён, его сыну, подростку, было тринадцать лет. Ник обладал множеством талантов: он очень хорошо играл в шахматы и шахматы были значительной частью его жизни (соревнования, разбор партий, шахматные задачи, литература); он имел около десятка изобретений в разных областях техники от медицины до каких-то неведомых механизмов; он преподавал в техникуме при ЗИЛ”е, и всё время придумывал новые лабораторные работы и писал к ним «методички»; он сочинял короткие стихи-афоризмы, наподобие Казьмы Прудкова; наконец, он был «моржом», зимой купался в проруби и был активным членом самодеятельного клуба «моржей». Всё, что Ник делал он делал тщательно, добросовестно и доводил до конца: он был кандидат в мастера спорта по шахматам; на все изобретения имелись официальные свидетельства; методички для лабораторных издавались в ЗИЛ”овской типографии; в годы перестройки он за свой счёт издал маленьким тиражом сборник своих стихов и афоризмов; на стене в его квартире в рамке под стеклом висел диплом Московского клуба моржей. На одно изобретение, которое Ник считал наиболее перспективным для реализации, он даже оформил патент и «пробивал» его внедрение на какой-то фирме. Ник был невероятно настойчивым, требовательным и пунктуальным, до занудливости, и очень организованным, его время было расписано до минут, поэтому любая бытовая деталь, дезорганизующая его жизнь, вызывала у него бурю негодования. У Ника была своя не реализованная мечта, он хотел быть физиком и после школы пытался поступить на физфак в МГУ, но не поступил, его срезали, как он говорил, на какой-то мелочёвке. Не попав в МГУ, Ник поступил в СТАНКИН. Окончив СТАНКИН, Ник распределился на ЗИЛ. Три года он отработал мастером в цехе, а потом перевёлся преподавателем в техникум при ЗИЛ”е, чтобы было больше свободного времени для шахмат и «размышлений». Родителей у Ника уже не было; его старшая сестра вышла замуж за итальянца и жила в Милане; с бывшей женой, которую он называл не иначе как «сумасшедшей», он практически не общался. Ник был хорошо обустроен: у него в Тушино была большая трёхкомнатная квартира, которую сестра при отъезде не стала продавать, а оформила Нику генеральную доверенность; после развода и раздела имущества Нику досталась однокомнатная квартира в Щукино; родители оставили ему и сестре большую тёплую бревенчатую дачу с участком в 30 соток в посёлке Ильинский по Казанской дороге. В Ильинском у Ника был просторный кирпичный гараж, со смотровой ямой, большим подполом и мастерской, где Ник работал над своими «идеями». В гараже стоял 401-ый «Москвич» ярко жёлтого цвета, который ему достался в наследство от родителей, и который Ник непрерывно чинил. Квартиру в Тушино Ник сдавал, а в своей однокомнатной жил сам.  Очень часто в этой квартире бывал  сын Ника Вадим, там у него было свое неприкосновенное спальное место. 

Надя не хотела приводить Ника в свою коммуналку. Встречались на квартирах друзей Ника, иногда на даче в Ильинском, иногда на квартире у Ника, но там реже всего. Ник познакомил Надю со своим сыном Вадимом, но тот воспринял её «в штыки». Появление Ника кардинально изменило Надину жизнь, она наполнилась заботами и переживаниями, о которых она мечтала, но всегда была лишена. Даже тяжёлый, иногда невыносимый, характер Ника доставлял ей какое-то мазохистское удовлетворение: «Вот я с ним мучаютсь, иногда просто прибила бы его за это занудство, упёртость, но как же хорошо мучаться.» У Нади появился близкий человек, с которым ей бывало хорошо и интересно, иногда тяжело, обидно и даже больно, но это было! Забрезжила, казалось бы, уже утраченная навсегда, надежда иметь свою собственную семью, да, к сожалению, без детей, время упущено, но ведь у Ника есть сын и, когда он станет взрослым, они найдут с ним общий язык. Надежда, помня об ошибках своей матери, регулярно откладывала деньги «на чёрный день». У неё за многие годы работы и очень скромной жизни скопилась приличная сумма, около трёх тысяч рублей. Тратить их, в общем-то, было не на что. После года скитаний по чужим постелям Надежда решилась на отчаянный шаг, она решила на все свои сбережения «на чёрный день» купить однокомнатную кооперативную квартиру, в конце концов, это был её последний шанс создать семью. Надя  втайне  надеялась, что  эта  квартира  позволит  ей  объединиться  с  Ником. Она вступила в ЖСК «Меркатор», в котором была доля УПДК, и в 1978 году въехала в собственную однокомнатную квартиру в спальном районе на севере Москвы. Правда, и тут ей немного не повезло, при жеребьёвке номеров квартир она вытащила квартиру на последнем девятом этаже.

История с Ником промелькнула в памяти Нади до момента жеребьёвки квартиры, когда она вытянула 9-ый этаж. Тут её подсознание сработало и снова вернуло Надежду в реальный мир. «Квартира. Она должна решить вопрос с квартирой. Кому завещать квартиру? Ник, как жаль, что всё так и не сложилось с Ником.» И снова понеслись воспоминания.

Сначала Ник жил в новой Надиной квартире неделями. Приезжал с работы, она готовила еду на двоих и они вместе ужинали, слушали Высоцкого на новом проигрывателе, обсуждали события в стране и мире, Ник рассказывал о своих новых «идеях». Они обустраивали её квартиру, он помогал выбрать мебель, делал какие-то «мужские» работы по дому: развешивал полки и карнизы для штор, расставлял мебель, прикручивал крепёж для нескольких небольших картин, которые Надя купила на Измайловском рынке. Всё, казалось, шло так хорошо. Эта идиллия продолжалось почти год. Но вдруг из-за какой-то мелочи Ник взорвался, понёс какую-то чушь, уехал к себе и несколько дней не звонил. Потом позвонил, приехал, извинялся за свой срыв. Но такие срывы начали повторяться. Он всегда был не прав в их конфликтах, и Надя никогда не звонила ему первая после ссоры.  Так продолжалось почти десять лет, она уже привыкла к такому ритму их совместной жизни.  В конце концов, может быть, эти срывы Ника удерживали их от полного разрыва, как говорится «нет худа без добра». Как и предполагала Надя, у неё начали налаживаться отношения с Вадимом, сыном Ника. Когда Ник подолгу жил у Нади, Вадим приезжал к ним в гости, но к этому времени Надины надежды на создание семьи уже растаяли. В 1985 году к Надиному пенсионному юбилею, ей исполнилось пятьдесят пять лет, фирма, в которой Надя трудилась вот уже более тридцати лет, премировала её недельной поездкой в Японию. Ник почему-то воспринял Надину поездку как личную обиду, он никогда не бывал за границей, он был «невыездной» из-за каких-то секретов, которые он знал по работе.  Постепенно эта необъяснимая обида улеглась, но осадок остался, время от времени Ник поднимал тему заграничной поездки, «мол, хотелось бы посмотреть мир, вот она была, аж, в Японии, а он ничего, кроме Союза не видел» и т.д. Однажды, осенью 1988, года Ник приехал к Наде из клуба с соревнований по шахматам на первенство Москвы. Он со смехом рассказал, что ему предложили переехать на постоянное место жительства (ПМЖ) в ФРГ. Надя переспросила:«Как это?». Николай рассказал, что в шахматном клубе познакомился с одним человеком, который собирался выехать на ПМЖ в Германию по государственной программе ФРГ компенсации последствий геноцида евреев во время второй мировой войны. Тот предложил Николаю тоже переехать в Германию. Николай удивился предложению, он то был русским. Но новый знакомый объяснил Николаю, что он знает как можно оформить его евреем или немцем, по желанию, и подать документы на выезд, и стоит это не очень дорого. На этом разговор закончился. Однако, оказалось, что Николай передал этому авантюристу требуемую сумму денег и необходимые документы, и подал заявление на получение разрешения на ПМЖ в Германии. Когда через полгода Николай неожиданно получил  приглашение, он только прокомментировал: "Смотри ка, сработало!",- но никуда не поехал. Приглашение повторилось. В третьем приглашении было сказано, что оно последнее. И вот тут Николай оделся, как  обычно в поход или «на картошку» со своими студентами: знаменитый стройотрядовский костюм, кеды на шерстяной носок, рюкзак с самым необходимым,- и  выехал  в  Германию  на  ПМЖ. Надя узнала о его решении почти накануне отъезда и восприняла всё это как шутку. Однако, всё оказалось всерьёз. Около  года  Ник проходил  в  Германии  адаптацию и изучал немецкий язык, иногда  звонил Наде из  Германии, присылал  нужные  ей  лекарства, передавал  какие-то  поручения,  после    года   пребывания  в  Германии  приехал  на  неделю  в  Москву, заехал  к  ней  и  прожил  несколько дней у Нади. Было ясно, что возвращаться он не собирается, а напротив полон грандиозных планов на будущее. В маленьком городишке, где Ник получил отдельную двухкомнатную квартирку, он вступил в шахматный клуб. После первых же соревнований, на которых Ник всех обыграл, он вошёл в сборную города по шахматам и теперь разъезжал с ней по всей ФРГ.  «Можешь себе представить? Я играю в шахматы со старыми нацистами!»,- с каким-то восторженным удивлением говорил Ник. Надя язвительно спросила: «Кто же ты теперь, еврей или немец?». На что Ник спокойно ответил: «А какое это имеет значение? Я теперь свободный человек!». Вопрос о совместной жизни в Германии он не поднимал. Больше того, из рассказов о Германии Надя поняла, что совместных перспектив у них уже нет и не только потому, что их разделила граница, но и потому, что в  Германии у Николая уже была женщина и она, Надя, уже никак, даже условно, не связана с Николаем.
 
Телефонный звонок снова вернул Надю к действительности. Звонили, наверное, уже давно. Надя с трудом раскрыла глаза, повернула голову на звук. Телефонный аппарат стоял тут же на письменном столе. Она взяла трубку и услышала тревожный голос своей знакомой Леночки Хватовой: «Надежда Ивановна, что Вы так долго не подходите?  У Вас всё в порядке? Может быть нужна какая-нибудь помощь? К Вам приехать?». Надя сразу хотела сказать «не надо», но подумала «может, поможет мне с завещанием», и сказала в трубку: «Приезжайте, Леночка, я буду Вам рада». «Никуда не уходите, я сейчас к Вам приеду!» «Хорошо. Куда же мне идти.» И опять погрузилась в забытьё.

Леночка Хватова, её новая знакомая, последний год своим общением, вниманием и заботой скрашивала жизнь Нади. Они случайно познакомились как раз вскоре после того памятного приезда Ника, который окончательно расставил всё по своим местам в их отношениях, точнее, подвёл черту под их отношениями. Наде было так тоскливо, так одиноко, хоть вой. Конечно физически (де факто) Ника уже около года не было в Надиной жизни, но были звонки, которые она ждала, были заботы, что-то купить, что-то отослать, были ожидания приезда, была какая-то жизнь, связанная с ним. Сейчас эта жизнь оборвалась, а новой, другой не было, была огромная, необъятная чёрная дыра, бескрайняя тоска и постоянная надсадная боль. И вот в это тяжелейшее для Нади время она совершенно случайно встретила Леночку, так, как будто бы она была послана с неба протянуть Наде руку помощи. Они познакомились зимой после рождества 1992 года в лесопарке недалеко от Надиного дома. Надя, чтобы хоть как-то отвлечься, ходила в ближайший лес кататься на лыжах. В  субботу в лесу было много народа, толпы людей шли по лыжне навстречу друг другу. Зима была сырая, Надя ходила на старых «деревяшках», снег прилипал к лыжам, идти было тяжело, это изматывало и раздражало. На лыжне то и дело кто-то обгонял Надю, кого-то Наде самой надо было обойти, попадались лыжники, которые шли по Надиной лыжне прямо навстречу ей не сворачивая, приходилось сходить с лыжни, останавливаться и пропускать их. Во время этих манёвров Надя оказалась рядом с хорошенькой молодой женщиной, одетой в модный спортивный костюм, с кокетливой шапочкой на голове, на дорогих пластиковых лыжах. Они некоторое время шли рядом, и Надя с завистью смотрела, как легко «пластик» скользит по сырому снегу. Женщина на «пластике», как бы почувствовав Надин взгляд, посочувствовала Наде, завязался разговор. Так они и познакомились. Оказалось, что новую знакомую зовут Елена, можно просто Лена, что она  очень любит этот лесопарк, она раньше жила здесь недалеко и, хоть ей теперь и приходится ездить сюда на метро, но она часто бывает здесь. Она – по профессии ветеринарный врач, у неё семья – муж и маленькая дочка. Лена – москвичка, закончила Ветеринарную Академию в Москве, сейчас трудится в ветеринарной клинике. Лена держалась просто, открыто, доброжелательно, интересно рассказывала о своих пациентах: собаках, кошках и птицах. Лена с восторгом рассказала о своём домашнем любимце, говорящем попугае Кеше. В разговоре Лена высказала мысль, которая запала Наде в душу: «Понимаете, Надежда Ивановна, с человеком, даже самым близким, можно поссориться, разругаться, а вот с попугаем – нет. Попугай всегда будет рад вам, может быть меньше, чем собака, но и уход за ним намного проще. А, кроме того, говорящий попугай настоящий собеседник и такой забавный, что никогда не даст вам хандрить». В общем, за разговором с Леночкой мгновенно пролетел целый час, Надя впервые за последний месяц отключилась от своих невзгод и переживаний, даже несколько раз смеялась над проделками Лениного попугая, о которых та уморительно рассказывала. В конце разговора Лена спросила, есть ли у Нади какой-нибудь «домашний зверь». Надя подумала, что был бы Ник, то его можно было бы посчитать за «домашнего зверя», но у Нади на этом свете теперь не было никого. Леночка посмотрела на часы, ахнула «как быстро пролетело время», и начала прощаться. Надя замялась: «Вы знаете с Вами было так интересно поговорить, может ещё раз встретимся?». Лена живо откликнулась: «Мне тоже было очень легко и приятно с Вами поговорить, Вы так хорошо слушаете. Давайте обменяемся телефонами». И они обменялись номерами своих телефонов.  В следующую пятницу вечером Надя позвонила Лене. К телефону подошла маленькая девочка и сказала, что мамы ещё нет дома, спросила, кто звонит и что передать и до какого времени можно перезвонить. «Какой толковый ребёнок!», - подумала Надя, назвала себя и просила перезвонить ей в любое время.  «В любое?», - переспросила девочка. «В любое!», - повторила Надя и почему-то засмеялась, «наверное для ребёнка такой ответ был неожиданным». Примерно через час позвонила Леночка. Надя спросила, не собирается ли она на лыжах в её лес. Леночка ответила, что как раз собирается, и сама хотела звонить Наде, чтобы предложить покататься вместе: «Муж работает по субботам, а у дочки в это время урок английского языка и с ней бабушка». Так они несколько раз встречались в лесу на лыжах. Теперь уже больше говорила Надя, и оказалось, что Леночка не только хорошая рассказчица, но и очень хорошо умеет слушать собеседника. В общем, женщины подружились, несмотря на большую разницу в возрасте, Леночка годилась Наде в дочки. После третьей совместной лесной прогулки Надя пригласила Леночку к себе «согреться и попить горяченького чайку», погода была промозглая. Надя жила рядом, а Лене надо было добираться до дома около часа. Лена отказывалась, а Надя настаивала, и Лена согласилась. За чаем Лена, увидев, что Надя живёт одна, начала предлагать Наде завести какую-нибудь «живность», например, попугая. Поговорили, обсудили и решили на следующей неделе вместо лыж двинуться на Птичий рынок за попугаем для Нади. Надя, как и любой москвич, много слышала о Птичьем рынке, но сама никогда там не была. В следующую субботу Надя встретилась с Леночкой в метро по дороге на рынок, и они вместе поехали на «Птичку», так Лена называла этот рынок. «Птичка» произвела на Надю ошеломляющее впечатление: Надя никогда не видела в одном месте так много всевозможного зверья, даже в Московском зоопарке их было намного меньше на единицу площади. Но в зоопарке все звери были отгорожены от посетителей решёткой, их можно было разглядывать только из-за забора, а здесь каждого можно было потрогать, погладить и рассмотреть со всех сторон. Когда подошли к попугаям у Нади «разбежались глаза». В утеплённых клетках их было по несколько десятков в каждой. Леночка опытным взглядом выбрала одного «мальчика» и попросила показать его поближе. Продавец, здоровый мужик в огромном тулупе и валенках, запустил в клетку свою мощную волосатую руку и ухватил попугая, на которого показала Лена. Лена внимательно его осмотрела и сказала : «Берём! Сколько?».  Мужик назвал цену. Надя засуетилась, доставая деньги. Лена остановила её: «Надежда Ивановна, это подарок, Вы же видите, цена не такая уж большая». Надя пыталась вручить Лене деньги, но та ловко увернулась и сказала, что потом рассчитаемся. Тут же купили для Надиного попугая клетку, корм и ещё какие-то причиндалы, за всё платила Лена. Потом поехали домой к Наде. Вечером Надя уже занималась с Кешой уроками «русского» по методике, которую ей объяснила Лена.
 
Почему-то в ожидании Леночки Хватовой её подсознание переключило память на воспоминание о знаменательном вечере встречи выпускников Надиной средней школы, посвящённом сорокалетию её окончания. В апреле 1989 года Наде неожиданно позвонила её однокашница Машка Загубная. Они не общались со времени окончания школы, то есть ровно сорок лет, и хотя Машка никогда не была близкой подругой Нади, они проговорили больше получаса. Точнее, говорила почти всё время  Маша. Она была теперь Мария Владимировна Утина, закончила Первый Московский Медицинский Институт, работала  участковым врачом, давно замужем, у неё дочь врач-биолог, растёт внучка. А позвонила она, чтобы пригласить Надю в их школу на вечер встречи выпускников, который состоится в последнюю пятницу мая. Инициативная группа выпускников 1949 года решила собрать "своих" в честь сорокалетия окончания школы. Сначала Надя страшно обрадовалась этому звонку и приглашению и согласилась приехать в школу на встречу. Но после телефонного разговора с Загубной Надя приуныла. Соберутся их девчонки, каждая начнёт рассказывать о своей жизни, о семье, о детях, о внуках. А что ей рассказать? Этот вечер встречи неожиданно заставил Надю задуматься об итогах «за прошедший период». Подходила дата встречи, а Надя так и не решила ехать ей или не ехать. В четверг накануне вечера встречи Надя ещё не приняла решения. Всё решил звонок Ника в четверг вечером. Он сказал, что в пятницу уезжает на выходные на какие-то соревнования. Надя решила, чтобы не сидеть одной дома перед одинокими же выходными,она пойдёт таки на встречу в школу.

Надя, когда жила на Метростроевской, часто проходила мимо здания школы, но у неё ни разу не возникло желание зайти в него. Когда в 1986 году Метростроевскую переименовали в Остоженку, Наде  сразу подумалось: "Всё возвращается на круги своя". Вот и Надя,столько лет инстинктивно избегавшая встреч со своей школой, решилась через сорок лет переступить её порог. Но вечером в пятницу, когда Надя после сорокалетнего перерыва снова вошла в свою школу, у неё перехватило дух. Снаружи здание сохранилось,как и в годы её учёбы.  Внутри всё было вылизано,выкрашено, блестело и сверкало. Прямо напротив входа в вестибюле на стене висели три памятных мемориальных мраморных доски: «Ученикам школы №..., отдавшим жизнь за наше будущее» с фамилиями выпускников школы,погибших в Великой Отечественной Войне; «Наши отличники» с фамилиями медалистов всех выпусков и «Наша гордость» с фамилиями и регалиями знаменитостей, окончивших школу. Теперь эта школа стала одной из самых престижных спецшкол Москвы с углублённым изучением английского и французского языков. Факультативные занятия в школе вели преподаватели Иняза. Говорили, что из бывшей Надиной школы хотят сделать классическую гимназию, как до революции 1917 года.

На торжественную часть вечера Надя опоздала. Когда она вошла в актовый зал, все выпускники уже разбились на небольшие групки и стояли вокруг табличек с номерами классов и годом выпуска. У распахнутых дверей актового зала Надю встретила нарядная старшеклассница. Девочка поздоровалась и очень вежливо попросила Надю записаться в журнал выпускников и написать какого она года выпуска. Надя написала: «Надежда Петрова, 10В, 1949 год». Девочка, прочитав Надину запись, сказала: «Это там»,- и показала на небольшую группу пожилых женщин у окна. В это время одна из женщин обернулась и Надя сразу узнала Машку Загубную. Рядом с ней стояла табличка «Выпуск 1949 года».

Из их выпуска пришло всего человек десять,хотя выпускалось в 1949 три класса: 10А, 10Б и 10В. Все ей обрадовались, пообнимались, расцеловались. Начали вспоиминать разные памятные эпизоды своей школьной жизни. Конечно же, вспомнили и про борьбу с космополитизмом. Кто-то из «девчонок» вспомнил Надину историю и Лизку Стукалину. И тут Наташка Зудина из 10А сказала, что она по рабочим делам иногда общается с Лизой Стукалиной, и начала рассказывать о ней. В 1949 году Лиза за успешную борьбу с космополитами получила рекомендацию райкома комсомола для поступления в МИМО. В 1954 она закончила МИМО и её оставили преподавать на кафедре истории КПСС. Сейчас она Елизавета Васильевна, доцент кафедры марксизма-ленинизма, замужем за крупным партийным деятелем. Наташка с придыханием назвала фамилию Лизы по мужу. Эта фамилия была «на слуху», но в 1989 году она уже не вызывала благоговения. Наташка начала взахлёб рассказывать «девчонкам», как однажды была в гостях у Лизы в цековском доме, и как там всё было ... Но неожиданно её расказ резко прервала красавица из 10Б, Иветта Газян, стоявшая вместе с ними. «Подлая сволочь эта ваша Лиза, так же как и её муж!»,- она сказала это так внятно и громко, с такой убеждённостью и злостью, что разговор застыл, а Наташка сразу осеклась, и, испуганно озираясь, замолкла. Наступила напряжённая пауза, а Иветта развернулась и пошла к выходу из актового залла. Эту паузу буквально обрушила Любка Рыженкова, та самая Любка Рыженкова, с которой Надя училась с самого первого класса, которая во время войны входила в их Тимуровскую команду. Любка только что пришла на встречу и, увидев и сразу узнав Надю, бросилась к ней, обхватила за шею, обняла,расцеловала и заплакала. Надя тоже почему-то сразу заревела, то ли от воспоминаний об их тяжёлом, драматичном и всё-таки интересном и ярком детстве и юности, то ли от обиды на жестокий и несправедливый мир, в котором ей выпала такая тяжёлая судьба, от обиды за свою несложившуюся и,фактически, уже прожитую жизнь. Слёзы потекли сразу, «ручьём», и эти слёзы смыли всю грязь, всплывшую с воспоминаниями о Лизе Стукалиной.

Дальше разговор зашёл об Иветте Газян.«Девочки» из 10Б рассказали, что Ивета замужем за «тем самым» Мишей Фельдманом, первой жертвой борьбы с космополитизмом,с которой они столкнулись. После того памятного заседания райкома комсомола у Миши отнялась правая рука и частично нарушилась речь. Его выходили родители и Иветта, с которой, как оказалось, они жили в одном доме и дружили с детства. Когда Миша выздоровел, его сразу призвали в армию на срочную. Иветта в это время училась в МЭИ и все три армейских года Миши ждала его. Миша вернулся из армии в 1953, как раз после смерти Сталина, и они с Иветтой поженились. Миша работал и заочно учился. А в 70-тые они иммигрировали в Израиль, а потом переехали в США. У них двое взрослых детей и куча внуков. Иветта регулярно прилетает в Москву к своим родителям, вернее, теперь только к отцу. Родители Миши иммигрировали вместе с ними, а родители Иветты не поехали. Отцу Иветты уже за восемьдесят, он живёт один. Иветта пыталась его уговорить переехать в Штаты,но он сказал ей: «Я за свою страну на фронте кровь проливал и каждый день войны своей жизнью рисковал, никуда я не поеду. Буду здесь до своего конца! Это моя Родина!» Выслушав историю Иветты и Миши, Надя почему-то подумала про себя: «Вот круг и замкнулся». Были ещё разные воспоминания и разговоры, но Наде они были уже не интересны, она их не слушала, она снова переживала события осени 1948 года.
 
Звонок в дверь снова вернул её к действительности. Наверное, это Леночка. Сколько прошло времени после телефонного звонка Леночки? Надя с этими периодическими погружениями в прошлое совсем утратила ощущение реального времени. Она сделала над собой усилие, чтобы подняться со стула и пойти открыть входную дверь. Пока Надя поднималась и шла к двери, звонок прозвонил ещё два раза. Оба звонка были нетерпеливые и какие-то тревожные. «Наверное, Леночка беспокоится, что я так долго не открываю!» Надя подошла к двери, по привычке взглянула в дверной глазок: перед дверью, действительно, стояла Леночка Хватова. Надя почувствовала облегчение,она хоть на некоторое время могла теперь передать свои заботы в надёжные руки и отдохнуть от этой уже невыносимой для неё ноши. Она завозилась с дверным замком и услышала за дверью вздох облегчения: «Надежда Ивановна,слава богу,я уж не знала,что и подумать! Я уже минут десять звоню!» Дверь открылась, и Леночка буквально подхватила Надю, которая качнулась и упала в объятья Леночки. Когда Надя через несколько минут пришла в себя,она лежала на диване в своей комнате,рядом сидела Леночка и держала её руку в своей. Она мерила Надин пульс, глядя на свои часы и почти незаметно шевеля губами. Наде почему-то стало смешно: «Считает пульс,- подумала она,- как школьница. Да, нет, она же доктор, профессионал.» Наде вдруг показалось,что она знает Леночку давним давно,со школы или, может быть: «Лена страшно похожа на кого-то из её давнишних знакомых. На кого?» Между тем, Лена, высчитав пульс, покачала головой и посмотрела на Надежду Ивановну. Пульс был бешеный.«Надежда Ивановна, как Вы?» «Как? Сама видишь как», - ответила Надя,неожиданно перейдя на «ты». От этого перехода «на ты» Леночка стала ей как будто родной. «Леночка, я тут до твоего прихода мучилась над завещанием, и ничего не смогла сформулировать. Помоги мне.» «Надежда Ивановна, что Вы!» «Нет, нет,я знаю пора. Пора всё оформить. Ты можешь вызвать нотариуса ко мне сюда?» «Если надо,конечно!» «Ну,так вызови, а мы пока с тобой всё обсудим.» Лена пошла ко второму телефонному аппарату, стоявшему на кухонном столе. Она заранее предупредила своего знакомого нотариуса, Татьяну Анатольевну Мещерякову, о возможном срочном вызове. Лена набрала по памяти её номер, и объяснила куда, с чем и зачем ей надо приехать. Татьяна Анатольевна,выслушав Лену, ответила: «Всё ясно.Буду не позже, чем через двадцать пять минут»,- она жила недалеко от Нади. Лена вернулась в комнату. Надя лежала на диване, полуприкрыв глаза.Когда Лена села с ней рядом, Надя сказала вслух,словно продолжая какой-то свой диалог с самой собой:«Я поняла, Леночка сейчас страшно была похожа на Машку Загубную». Лена вздрогнула. Надя лежала молча. Лена обратилась к Наде: «Надежда Ивановна, я вызвала нотариуса. Что Вы хотели обсудить?» «Ах, да. Я хотела оговорить завещание. У меня есть только квартира. Я не хочу, чтобы она досталась нашему кооперативу.» Она открыла глаза, посмотрела на Лену. Лена напряжённо глядела в глаза Надежде Ивановне. И Надя прочитала своё решение в её взгляде: «Я хочу оставить её тебе». Почти одновременно с этой фразой раздался звонок в дверь. «Это, наверное, нотариус приехала»,- сказала Лена и пошла в прихожую. Она заглянула в «глазок», и, увидев Татьяну Анатольевну с «переносной конторой» в руках, открыла дверь и впустила её в квартиру. «Надежда Ивановна, это нотариус!»,- крикнула Лена. Татьяна Анатольевна, войдя в комнату, подошла к Надежде Ивановне и, взяв её за руку, сказала: «Надежда Ивановна,добрый вечер!Я нотариус,Татьяна Анатольевна Мещерякова». Она показала Наде какую-то бумагу с печатями, прошитую тесёмочками под сургучом. «Вы хотели оформить завещание?» «Да, да.Спасибо,что приехали. Я хочу оформить свою квартиру на Леночку.» «На присутствующую здесь Елену Владимировну Хватову?» «Да, да. На неё.» «Мне для этого нужен Ваш паспорт, Надежда Ивановна.» «Леночка! Достань мой паспорт,он у меня в сумочке в прихожей.» Лена забрала сумочку,достала из неё паспорт и передала его Татьяне Анатольевне. Татьяна Анатольевна с нескрываемым удовольствием развернула на письменном столе свою «переносную контору»: портативный компьютер Lap Top фирмы Compaq, и маленький принтер. Она соединила кабелями своё оборудование, включила его в сеть,заправила в принтер бумагу и начала вводить данные Надежды Ивановны Петровой и Елены Владимировны Хватовой в стандартный текст завещания. За какие-нибудь пятнадцать минут Татьяна Анатольевна сделала свою работу: текст был набран, проверен и отпечатан. Татьяна Анатольевна протянула  Надежде Ивановне подготовленный документ. Надежда Ивановна рукой отвела протянутые ей бумаги: «Пусть Леночка проверит, а потом я подпишу».Лена взяла отпечатанный текст завещания и стала читать его вслух. Длинные витиеватые фразы завещания действовали на Надю,как успокоительное. Ей приятно было слышать и осознавать, что она «… в здравом уме и ясной памяти …» приняла так беспокоившее её решение, «ну, просто гора с плеч». Нотариус разобрала и аккуратно сложила свою «переносную контору». Лена закончила читать и сказала: «Всё правильно.Можно подписывать.Надежда Ивановна,Вы не передумали?» «Нет, конечно,нет,Леночка! Давайте,где надо подписать?» Женщины помогли Наде сесть на диване, дали планшет,на котором лежали листки завещания,шариковую ручку и нотариус показала,где надо поставить подпись. Надя расписалась. Вот ещё здесь сказала Татьяна Анатольевна, и подложила на планшет ещё один лист бумаги. Надя ещё раз расписалась. Татьяна Анатольевна положила перед Надей большую «амбарную» книгу. «Теперь здесь». Надя расписалась в книге. Нотариус собрала все бумаги, расположилась на письменном столе и начала ставить печати, штампы и свои подписи. На это ушло ещё несколько минут, и процедура оформления завещания была завершена. «Вот и всё», - констатировала Татьяна Анатольевна, складывая бумаги.Это «вот и всё» разом выключило Надину волю,заставлявшую её сосредоточиться на вопросах, не связанных с её состоянием. Вслед за этим немедленно вернулась отдышка, и начались боли,которые трудно было даже локализовать. Казалось, что боли пронизывали все органы, каждый вздох давался ей через страшные мучения, и от этих невыносимых болей на какое-то время её сознание снова отключилось. Лена, видя, что Надежда Ивановна теряет сознание, бросилась к телефону. Надо было немедленно вызвать скорую помощь, нельзя было допустить, чтобы Надежда Ивановна ушла из жизни без присутствия врача! Диспетчер скорой начала оценивать необходимость вызова: «Что произошло, на что жалуется, какое состояние, температура,когда заболела, сколько лет и т.д.» Лена, с трудом сдерживая своё нетерпение и волнение,охватившее её, отвечала на вопросы именно так, как надо было для оформления вызова. «Хорошо,- диспетчер решила оформить вызов,- Ваш адрес?» Лена продиктовала адрес и добавила с неподдельным волнением и страхом: «Я Вас очень прошу, передайте вызов ближайшей бригаде, как можно быстрее, иначе мы её потеряем.» Диспетчер, кажется, прониклась Лениной тревогой и ответила: «Хорошо, хорошо. В вашем районе есть бригада. Сейчас я их направлю к вам!» Лена попросила Татьяну Анатольевну спуститься к входу в подъезд,чтобы встретить карету скорой. Примерно через пятнадцать минут подъехала скорая. Татьяна Анатольевна подошла к врачу скорой и подсказала ему куда идти. Врач с медсестрой вошли в подъезд и направились к лифту. Сама она не стала подниматься в квартиру Нади, а погрузилась в свою машину и поехала домой. Надя всё это время находилась в забытьи. Врач скорой,выслушав рассказ Лены о состояния Надежды Ивановны,уточнил, кем она приходиться больной. Затем измерил Наде пульс, давление, осмотрел её, послушал дыхание. Во время осмотра Надя пришла в себя и, сразу почувствовав дикие боли,застонала. Врач спросил её: «Надежда Ивановна, что Вы чувствуете?» Надя, превознемогая боли, ответила: «Меня всю разрывает изнутри!»,- и опять застонала. Врач,обращаясь к медсестре,сказал: «Сделайте морфий 100 кубиков,- и обернувшись к Лене добавил,- Вы знаете я ничем больше не смогу ей помочь». Пока сестра делала укол, Лена вывела врача из комнаты в прихожую и, взяв его под локоть, сказала: «Доктор,её надо госпитализировать в профильную клинику». Он начал возражать: «Понимаете, мы таких больных не госпитализируем.» «Доктор, надо, обязательно надо!»,- и Лена сунула в руку врача купюру в 50  долларов. Он опустил глаза, посмотрев на 50-ти долларовую бумажку, перекочевавшую в его ладонь, и согласился: «Хорошо, я сейчас свяжусь с клиникой. Где от вас можно позвонить?» «Есть телефон на кухне»,- Лена проводила врача к телефону. Врач начал звонить, а Лене кивнул: «Собирайте её». От морфия боли на время утихли, и Надя перестала стонать. Лена подошла к дивану, присела на край и сказала: «Надежда Ивановна, я договорилась, сейчас мы со скорой поедем в клинику. Там Вам смогут снять боли, а завтра Вас посмотрит специалист. Я поеду с Вами. Сделаем всё, что возможно.»  Надя закивала головой, ей снова удалось взять себя в руки: «Леночка, возьми из сумочки мои ключи от квартиры и позаботься о Кеше. Да, надо предупредить соседей. Позвони Шуре, соседке с седьмого этажа.» Надя назвала её телефон и с трудом начала собираться. Лена позвонила Шуре, объяснила ситуацию и попросила её подняться к Наде. Шура была в курсе Надиных дел. Она тут же поднялась в квартиру Нади. Надя, уже почти готовая к отъезду, показала Шуре на ящик письменного стола и сказала: «Возьми там ключи от квартиры и деньги на поминки и похороны,список кого надо обязательно пригласить. Я прошу тебя,организуй всё как положено. Я еду в больницу и,скорее всего, уже не вернусь. Возьми телефон у Елены Владимировны»,- Надя кивнула в сторону Лены. «Держи с ней связь.Она всё тебе про меня скажет.Ну, прощай!» Они молча обнялись, у обеих в глазах стояли слёзы. У врача скорой, который много чего видел  за свою практику, ком застрял в горле и глаза помимо его воли наполнились слезами.

Надя в последний раз оглядела свою комнату и по-деловому сказала: «Ну, всё, поехали.» Врач скорой и медсестра подхватили её под руки, Лена взяла небольшой пакет с вещами и они вышли из квартиры, оставив там Шуру, у которой по лицу беззвучно катились крупные слёзы.

PS Шура организовала похороны и поминки Нади вместе с Еленой Владимировной в Надиной квартире, сделав всё, как велела покойная. На 9-тый, 40-вой день и годовщину Шура собирала всех, кто хотел помянуть Надю, но уже на своей квартире. Дело в том, что Елена Владимировна Хватова, унаследовавшая квартиру Нади, врезала в дверь новый замок и там не появлялась, и на телефонные звонки Шуры не отзывалась. Примерно через месяц в бывшей Надиной квартире появились новые жильцы. Когда их принимали в члены кооператива, было сказано, что они купили квартиру у Елены Владимировны Хватовой, наследницы Надежды Ивановны Петровой по завещанию. Все документы на квартиру были нотариально заверены и их подлинность не вызывала сомнений.