Госпиталь

рассказ

Прасковья жила счастливо. Или может только думала так, но когда она анализировала ее сегодняшнюю жизнь, всегда приходила к выводу, что желать ей лучшего в прямом смысле как-то даже нескромно. Нескромно и она бы сказала неприлично. Муж, двое детей, нормальная работа. Жизнь в лоне Православной Церкви всех членов семьи, что редко встретишь сейчас. Вся их семья ходила в Церковь и что не маловажно Причащалась. Что может желать еще женщина? Правда немного волновала пожилая мать, но вся семья ее любила и старалась не обижать. Прасковья только доставляла своей матери некое беспокойство.
       Гнев. Беспричинный и часто не оправданный он возникал ниоткуда. Возникал внезапно и неожиданно. Возникал как некий вихрь или точнее сказать ураган. Он сметал все на своем пути. Разбрасывал и уничтожал все, что было выстроено и достигнуто. В отношениях женщин снова наступал холод, который преодолеть становилось все труднее и труднее. Нет, мама не показывала, что творится в ее душе, только Прасковья видела, как ей было больно и как, она переживала несправедливое, а здесь она была по большому счету права, отношение к себе.
       «Почему я сержусь на маму? Что происходит со мной? Откуда эти беспричинные вспышки гнева?», - все чаще задавала себе вопрос Прасковья.
       Муж укорял ее в эти моменты, а Прасковья вспыхивала только больше. Доставалось и ему, и детям. Потом было опустошение и жгучее чувство вины. С каждым разом становилось все только хуже. Прасковья и исповедовалась, и читала Святых Отцов Церкви, и старалась молитвой заглушать гнев. Мало, что помогало. Гнев всегда приходил неожиданно. Прасковья не могла уловить момент вспышки и всегда пропускала его. Потом следовал взрыв, в течение которого она успевала наговорить таких гадостей и колкостей, что когда останавливалась, бывало уже поздно. Она вспыхивала разом. В душе возникал словно пожар, который сжигал все и вся. И чувства и отношения. В эти минуты Прасковья ничего не соображала. Гнев застилал глаза и, словно пелена стояла перед ними. В доме оставалась пустота и надлом, который склеивать становилось с каждым разом все труднее и труднее.

                ***

       После очередной вспышки гнева, Прасковья сидела в спальне и никак не могла успокоиться. Сердцем она понимала, что не права. Разум же говорил другое. Даже искал оправдание, этот непокорный и испорченный разум.
       Как найти выход, Прасковья уже не знала. Умом она понимала, что надо быть смиренной, не отвечать на раздражение, подставлять левую щеку, если ударили в правую. Вспоминала слова апостола Павла, что «ничто скверное да не исходит из уст ваших». Даже понимала, что он говорил не только про слова, но и про чувства, исходящие из сердца.
       «Но делать, то что? Как справиться с этим?», - мысленно чуть не вскричала Прасковья.
       В спальню вдруг зашла мама. Прасковья мысленно напряглась. Она и вправду не знала, как сейчас ей быть.
       - Нервная какая-то ты стала у меня. Раньше ты не была такой – огорченно проговорила мама.
       Прасковья сидела и молчала, словно проглотила свой язык. Она почему-то не могла найти силы даже попросить прощения. Внутри все еще кипело и бурлило. Мама постояла и тяжко вздохнув, вышла. Прасковья посидела так еще немного, потом поднялась, взяла акафист Святой Матроне Московской и стала читать. Понемногу раздражение ушло, и чувства Прасковьи стали возвращаться в спокойное состояние.
       «Надолго ли?», - чуть ли не обреченно подумала она.

                ***

       После воскресной службы Прасковья подошла к батюшке. Тот выслушал ее и сказал: - Смирись матушка.
       «И это все?», - с усмешкой подумала Прасковья.
       - Нет не все – священник смотрел прямо в глаза Прасковье.
       Она смутилась, но глаза не опустила.
       - Не можешь справиться со вспышками гнева? Пропускаешь их и не замечаешь, как и когда они приходят? Так хоть снизойди до матери своей.
       - Что? Не поняла – озадаченно проговорила Прасковья.
       - Ты сильнее, так? Молода, красива – священник словно буравил ее глазами.
       - Батюшка – непонимающе проговорила Прасковья.
       - Что батюшка, что? – тоном, какого Прасковья никогда раньше от батюшки не слышала, проговорил священник – Себя только любишь ты матушка. А апостол Павел, что сказал? Носите бремена друг друга. Вот и носи. К тому же она мать твоя – и батюшка дал понять, что разговор закончен.
       Прасковья шла из Церкви в смешанных чувствах. Рядом шли дети, муж, а на душе у Прасковьи были тяжелые раздумья. Она словно осталась одна.
Словно батюшка бросил ее одну в ненастье.
       «Да, нет», - встряхнула головой Прасковья – «Не может быть. Просто чего-то именно мне не хватает. Помоги Господи», - взмолилась она и, решив положиться на Волю Божию, немного повеселела.
       Будни потекли своим чередом. Прасковья ежедневно читала акафисты Святым и молила Бога, чтобы даровал ей силы справиться с гневом, который словно живой организм толкался изнутри души и все время напоминал о себе. Когда Прасковья уже думала, что нащупала путь борьбы с этим опостылевшим ей грехом, случился срыв.
       Зайдя на кухню, Прасковья снова увидела, как мать делает все по-своему. Раздражение, копившееся всю последнюю неделю, вдруг накрыло Прасковью с головой и, она взорвалась.
       - Мама, я сколько раз тебе говорила, что…- у Прасковьи вдруг все поплыло перед глазами и стало темно.

                ***

       Прасковья стояла в группе людей  в белых халатах. Такой же халат был и на ней. Кругом были больничные кровати и на них лежали больные люди. Прасковья поняла, что они находятся в больнице.
       - Ваше желание похвально – говорил седой человек в очках, видимо профессор и главный врач – Еще до революции императрица Елизавета Федоровна показала пример служения ближним.
       Прасковья вдруг поняла, что она сестра милосердия и находится среди таких же волонтеров как она. Главврач тем временем закончил говорить и они стали расходиться среди больных людей.
       Прасковье достался пожилой мужчина в каких-то нечеловеческих язвах. Она смазывала, бинтовала, смачивала и не могла отделаться от ощущения мерзости. Струпья на теле мужчины вызывали отвращение, но деваться было некуда и нужно было выполнять свои обязанности.
       «Свои обязанности, свои обязанности», - крутились мысли в голове у Прасковьи – «Ну, во всяком случае, я сама этого хотела. Хотела быть полезной людям. Хотела помогать и сострадать».
       Она вдруг вспомнила, как читала про Марфо-Мариинскую обитель. Какой пример для подражания! Пример участия и сострадания к людям!
       «На самом деле, все отдашь, чтобы разделить боль с больными. Скрасить их будни и даровать участие, сострадание и надежду», - подумала она еще тогда.
       Сейчас же думать было некогда. Больных было много и, это была не больница. Это был военный госпиталь. Почему военный, это Прасковья поняла по разговорам вокруг. Только, что за война шла в ее Отчизне, пока не знала. Даже спросить у кого-нибудь, что за война, времени не было. Прасковья смирилась, и потекли однообразные и трудные, неимоверно тяжелые больничные будни.
       Когда силы совсем оставляли ее, она шла в ординаторскую и немного дремала там на кушетке. Потом судорожно поднималась и шла к больным. Бинтовала, смазывала, а по большому счету взяв за руку какого-нибудь больного, разговаривала и помогала ему. Разделяла его горе и боль. Руки Прасковьи превратились в грубые, наподобие мужских, натруженные руки. От формалина иногда щипало глаза и хотелось выйти на свежий воздух. Запах нашатыря, лекарств и гноя словно пропитал всю сущность Прасковьи. Она стала частью госпиталя, стала частью этих раненых людей, стала частью сострадания. Она уже сама стала этим самым состраданием. Иногда ей хотелось все бросить, но она неимоверными усилиями справлялась с этим временным малодушием и снова бинтовала, смазывала, говорила с больными людьми, и снова бинтовала, смазывала, и говорила.
       Когда ей уже стало казаться, что она так жила всегда и будет продолжать жить так до самой смерти, и что силы скоро оставят ее, она вдруг увидела на кровати до боли знакомое лицо.
       - Мама – тихо прошептали ее губы – Мама – вдруг громко прокричала она и бросилась к ней.
       - Мама, мамочка, что с тобой? Где? Где болит? – судорожно ощупывала свою маму Прасковья.
       Мать же только смотрела на Прасковью любящими глазами и странно молчала.
       - Режь – легла рука на плечо Прасковьи.
       Она вздрогнула и обернулась. Сзади стоял главврач, в руках он сжимал скальпель.
       - Как же? Надо осторожно. Это мама моя. Мама. Надо осторожно и нежно – скороговоркой, словно ее могут прервать, проговорила Прасковья.
       - Режь – твердо повторил главврач и протянул скальпель.
       - Но ведь ей будет больно! Без наркоза. Как же? – на глазах Прасковьи выступили слезы.
       - Режь – тоном, не терпящим возражений, проговорил главврач.
       - Я…я…я – и Прасковья заплакала навзрыд.
       Слезы градом текли по ее щекам. Она вздрагивала всем телом и словно старалась закрыть своим телом мать.
       - Что ж ты матушка – наклонился к ней вдруг главврач – Что ж ты матушка, в гневе будучи, не смазываешь, не бинтуешь, не держишь за руку, а режешь безжалостно По-живому? Что ж ты режешь? Неужели ты не можешь снизойти до больной своей матери, разделить ее боль и страдания. Неужели не можешь? Ведь ты молода, красива. Неужели не уважаешь ее старость и болезни? Режь!!!
       - Я поняла – вдруг истошно закричала Прасковья – Я поняла…

                ***

       - Доченька. Доченька – тормошила ее за плечо мать.
       Прасковья словно возвращалась из другого мира. Изображение наконец-то стало ясным, и Прасковья опустилась на стул.
       - Нет, не волнуйся, все в порядке. Просто голова что-то закружилась. Мамочка – и Прасковья припала головой к матери.
       Она еще немного посидела так, прижавшись к матери, потом поднялась и проговорила: - Давай ка я лучше помогу тебе. Говори, что надо делать? Я ведь помощница твоя и опора. Правда? – Прасковья с любовью посмотрела в мамины глаза.
       - Помощница, конечно помощница, кто же еще – ответила мать, и глаза ее загорелись теплотой, любовью и радостным спокойствием.




                конец