Объединение физики

               
               



                РОМАН В ДВУХ ЧАСТЯХ С ПРОЛОГОМ
                И ЭПИЛОГОМ

               

        Когда промозглым осенним вечером тысяча семьсот девяносто
какого-то года, тотчас после никем не замеченного далекого и невыр-
азительного заката, угасшего быстро, словно взмах руки утопленника,
сопровождаемого монотонным шелестением дождя, падающего из то-
чно вдруг позабывшего на ночь захлопнуться неба, от ворот венской
больницы для бедных, прыгая в заполненных зловонной жижей ямах
на своих ужасно всхлипывающих колесах со ржавыми, уродливыми на
них спицами, запряжённый двойкой фыркающих лошадей, выкатился 
похоронный катафалк с простым внутри него раскачивающимся гроб-
ом, в котором, уткнувшись длинным носом в колючие доски, безмолв-
но лежало тело того, кто еще день тому назад считался величайшим ко-
мпозитором всех времен и народов, и - угрожающе наклоняясь фанер-
ными вычурными боками и приседая ослабевшими стальными рессо-
рами на кочках, отправился в свой обычный в те скорбные революцио-
нные дни, в двадцатый или тридцатый за последние сутки рейс на раз-
мытое водой городское кладбище, - в тот самый момент в одной захуд-
алой харчевне по улице какой-нибудь Цветочной или Рыночной одно-
ногий полубезумный скрипач, встряхивая взлохмаченной лысой голо-
вой и старательно-небрежно орудуя в узловатых пальцах слишком как-
им-то уж тощим, не в меру похудевшим конским смычком, наигрывал
веселую, брызжущую буйным озорством мелодию услаждая слух чер-
ни, в пьяном угаре извивающейся над прокисшими дубовыми столами
с пивными гремящими на них кружками. Это была давно и быстро ста-
вшая знаменитой ария Фигаро ( та-та-та-там, та-та-та-там,- помните?),
из одноименной оперетки, так перевранная этим наглым маэстро в хо-
лщёвой рубахе с просаленным воротником, что нельзя было слушать её
без смеха и возмущения. Вместо глубоких и чистых крещендо, вместо
сочных форте и нежных, таинственных пиано он брал... один Бог знает,
что такое он брал! Впрочем этого никто из присутствующих, слишком
увлеченных своими быстро пустеющими кружками, не замечал; да и
не те они были люди, чтобы внимать своими непоколебимо привыкш-
ими к грубым окрикам и оглушительному хохоту ушами нежную и по-
датливую, как сама живая вода, структуру музыки. Но всё равно, всё ра-
вно!
          Какой знак, какая гримаса судьбы, что за глубина символа! Как?! -
великий музыкант, признанный всеми гений, дивный светоч, бесценн-
ое творение природы, словно пустышка сброшенный в небытие неума-
лимым роком в момент своих наивысших расцвета и триумфа,- в тлен,
в пустоту, в небытие, в языки пламени; униженный самим фактом св-
оего падения, навек обессилевший, уничтоженный физически,- уходя,
оставил некие зерна, семена семян, которые упав в благодатную почву
человеческих сердец, пусть пока не в меру отвердевших и глубоко дре-
млющих, пустили животворящие ростки, которые взросли - и наверня-
ка взрастут ещё выше, пышнее, благоухающе, неотступно, всепобежда-
юще... Вот оно, свершилось!- восторженно воскликнут многие. - Как бы
искомое отрицание отрицания произошло, жизнь после жизни наста-
ла, некая от одной сущности к другой или ко многим другим случила-
сь таинственная передача высшей энергии. Или даже - о, импосибле! - 
среди всеобщих хаоса и погибели проявилось настоящее бессмертие?
Дух как бы в итоге восцарствовал над телом, над материальным - духо-
вное?
         Но - полноте! Так ли уж равноценна,- воскликнем мы с нетерпени-
ем и негодованием,- эта замена, пусть невеликого, но вполне ощутимо-
го, на возвышенное, эфемерное, но никак не осязаемое; так ли уж безр-
азличен человек, пусть даже облачённый светлым гением и знающий
наверняка, что ни капля не пропадет из созданного им,- к тому, что до-
стигнув своего рокового предела, ему суждено будет исчезнуть, раств-
ориться как суверенной личности в некоем чёрном и ненасытном, без
остатка поглотившем его вакууме, нивелироваться в абсолютное, нич-
его не значащее ничто, в ноумен? Куда, скажите, вдруг подеваются то
могучее жизнелюбие, тот вулкан страстей и желаний, ещё совсем кор-
откое время назад ключом бившие в груди счастливого своим земным
прибытием человеческого создания? Куда канет сама огнедышащая, не-
укротимая жизнь, наполняющая и кожу и плоть кипящей, ликующей
энергией? О, что за трагедии, равные крушению целых вселенных, - на-
полнных милиардами милиардов животворящих точек-существ, свер-
шаются ежеминутно и ежечасно и слева и справа от нас - повсеместно...
Всё рушится, крошится, в ожидании - чего? - второго, что ли, более сов-
ершенного рождения?
        А, может, и... верно? Может, именно это - наш труд, наши дела, наши
исполненные из самого сердца творения и вправду есть единственная
пока, или даже - вообще, всегда единственная - для нас, людей - дорога в
бессмертие?
        Или... Или -  вдруг так: наш общий человеческий гений, наши стара-
ния и любовь, искренняя наша преданность будущим поколениям, го-
рячая вера в них, в их всепобеждающие доброту и разум - это и есть тот
сам-залог, то великое воскресение, та палочка-выручалочка, которая
как по волшебству перенесёт наш духовный образ, неотвратимо будто
уже погибших, в те далёкие, страшно далёкие впереди времена, когда
благодарные, умные,  светлые, всемогущие, но - увы - неведомые нам по-
томки, помятуя наши неисчислимые страдания и великую любовь, на-
ши стремления к высоте, к чистому и прекрасному, смогут - сами уже
бесконечно чистые, преданные друг другу и - о, пусть так и будет, Свят-
ый Боже! - нам, древним отцам своим,- смогут, коснувшись пальцами
кнопок своих драгоценных приборов, почти уже самих похожих на жи-
вые, ожившие вдруг существа, сотворить дотоле небывалое, и - понесё-
тся волшебное электричество, заполняя энергией новые, воссозданные
наново атомы, вручая нам, навек уже будто канувшим, новые силы, но-
вые тела и новое бессменное уже существование...               
         А пока - жуткие лязг и скрежет железных колёс похоронных экипа-
жей повсюду сотрясают пространство, будоража наш напряжённо зам-
ерший слух, разрывая душу нашу, слабых в своих темноте и забвении,
самим только зловещим "стуком могильной лопатки в окно"...
          Итак, низвергнутый нищетой в самый низ общества, сражённый бл-
еснувшей точно молния внезапной болезнью (или - чьей-то злой волей -
кто знает?), дивный светоч пал... И видавший виды гробовщик в сопров-
ождении двух или трёх церковных пьяниц, своих верных помощников
и собутыльников, кутая тощее простуженное горло в грязный, захвата-
нный пальцами, когда-то ярко-голубой шарф, сам густо попыхивая си-
вухой и пряча нос в воротник от бьющего в него тошнотворного запаха
тления, забыв о самом понятии греха и с непростительной злобой под-
умывая о Всевышнем, словно вдруг позабывшем им же самим для неск-
ончаемых блаженств и счастий созданный мир, безжалостно теперь по-
ливающем его, содрагающийся от неистовых страданий, струями воды
с чёрных, взбухших облаками небес,- скинет обёрнутый в двухгрошёв-
ый саванн хладный труп гения, вытряхнув тот в самый последний миг
прощания в целях экономии даже из дешёвого, щелями пробитого гро-
ба, в почти помойную яму, дышащую адским смрадом, куда великий,
безумный в своём неукротимом, вечном весельи город с глаз долой  пр-
езрительно и высокомерно укладывает навечно спать по ему одному
понятным причинам отверженных самых лучших и самых светлейш-
их своих детей.
          И назавтра жизнь опять понесётся вскачь, заполняя пробелы и пау-
зы, заколышатся белые, голубые и розовые воротнички и жабо, захлопа-
ют изумительно тонкие дамские туфельки по отполированным полам
весёлых балов, и жена его, птичка, сняв скорой рукой опостылевший тр-
аур, помчится скорей догонять.
           Осталась, останется музыка. Будут трещать и переливаться звонк-
ие скрипки, урчать, как хмельные, волторны, рубить барабаны - как ги-
мн её создателю и творцу их вдохновения. И разве этого мало?
           Когда она начинает звучать, музыка? Тогда ли, в тот самый миг, ко-
гда взлохмаченный, измученный бессонницей и трудами композитор
с бокалом тёмно-красного жгучего напитка рассеянно начинает вдруг
пальцем наигрывать трель, и - вдруг   посыпятся, как  жемчуг,  как ист-
ое признание - волшебные звуки; и тут, бросив всё, все на сегодня заба-
вы и развлечения, устремляется весь он к клавишам, руша выхлёстыва-
ющимися прямо из сердца гармониями  устоявшуюся, во все углы гус-
то наплывающую тишину, и - пишет, чиркая, пишет на белом листе но-
ты, словно вырезает из стонущего от вожделения камня заключённый
в нём и невидимый пока простому глазу образ светлой и непорочной
любви, взмахивая своей божественной рукой с заточённым в ней пер-
ом-резцом?
           Или тогда, когда озабоченный какой-то мыслью седоволосый маэ-
стро с голубой нежной морщиной на лбу, бредя медленно, но неустан-
но через разорванную яркими прожекторами сцену с вывернутой при-
зывно алой атласной утробой, в которой притаился, точно стоглазое,
внимательно глядящее существо, честный, смущённо покашливающ-
ий оркестр, степенно взмахнув чёрными птичьим хвостом фрака - ся-
дет и, встряхнув тонкими трудолюбивыми кистями, побежит вдруг по
всей восторженно загромыхавшей, забурлившей клавиатуре, и его па-
льцы,  напитанные космическим волшебством, вытворят вдруг такое,
что померещится мир, о котором раньше и не знал, что он существует,
не ведал о жарком кричащем пламени его. Этой любви, ниспосланной
им, никогда не испить до дна, даже всей грудью глотая!
         О, если б можно было словами описать музыку! Ведь они только
называют явления, лишь опосредованно вызывают ассоциацию, толь-
ко как бы издалека касаются истинных значений, между тем как ноты,
мелодия ими обозначаемая, когда она звучит одним величавым беско-
нечным пятном нежно-дрожащего света - и есть сама жизнь, сама веч-
но меняющаяся действительность, претворённая в армады, в созвезд-
ия звуков и образов.
          Так мягко она, рука маэстро, касается белой клавиши, словно кожи
женщины. О, она легка, эта рука, и как пуглива, податлива под ней треп-
етная клавиша, светлая, резвая, как птичка звонкая. Словно  и правда -
женские, прекрасные очертания пьёшь, слушая, и - падаешь, падаешь
вниз без памяти ...
          Господи! Господи! Почему в этом мире, до краёв наполненном чар-
ующими звуками и столь на первый взгляд отзывчивыми, вдумчивыми
и милыми людьми, луной и солнцем и звёздами и всем прочим вдоста-
ль всем - столько горя, нищет, перечёркнутых судеб, страданий? Поче-
му же искусство, взрывающее наши души частицами добра, орашающ-
ее нас слезами прозрения, не может в конце концов разбудить нас, и мы
глубоко спим в наших глухих норах, старательно нами вырытых - погл-
убже да повычурней - подальше от Тебя, Господи, - спрятавшиеся от гл-
аз друг друга, или бежим, толкаясь, от света совсем в другую сторону?
Почему могущественная наука, которую Ты подарил нам, чтобы мы ск-
орее могли приблизиться к Тебе, воочие видеть Тебя, не служит нам, а
напротив - только ссорит, пугает, мимо проходит нас большинства, го-
рделиво подняв себе нос? Так почему же  мы, зная страдания друг дру-
га, видя слёзы друг друга и свои тоже, не можем подать друг другу руку
помощи, соедениться, устремившись как одно целое в будущее? Ведь
это - единение - всё! Вразуми нас, Отец Небесный, детей своих, как нам
понять себя, свои заблудшие, вдруг погасшие души; зажги в наших сер-
дцах любовь неподдельную, ярко горящую в темноте, наставь на путь
истинный - и гения, от избытка чувств запутавшегося в самом себе, и -
законченного злодея, готового от отчаяния и пустоты, в его сердце зв-
енящих, заглушающих собой весь сладко и призывно гудящий, как мор-
ская раковина, мир, - резать, крушить и истреблять без разбора всех, на
пути его вставших. Или нам всем суждено в итоге умолкнуть, словно
слабой свече на ветру? Готовы ли мы, о Великий Боже, уже сегодня по-
нять, что только всем вместе, взявшись за руки, можно отправиться в
неблизкий и незабываемый, полный пьянящих опасностей и ярких во-
сторгов путь? И встать, удивлённо распахнув глаза и сердца, раскинув
ладони, перед этой необозримой горой, перед этим бушующим океан-
ом бессмертия, ревущим впереди нас. Готовы ли мы? Сможем ли, вгля-
дываясь в неясные своды будущего, уже местами кое-где хорошо очер-
ченные, сделать так, чтобы не стыдно было глядеть в глаза детям наш-
им и всем впереди грядущим поколениям, ускорить пришествие той ог-
ненной полосы всеобщего всевидения и счастья, которая одна только
принесёт удовлетворение и прошлому и настоящему и будущему? Дать
себе в этом ответ - вот к чему непременно должен прийти каждый жи-
вущий.





                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



                СУЩНОСТЬ
                БЕСКОНЕЧНОСТИ               



               

                ГЛАВА ПЕРВАЯ


     12.01, в субботу, по адресу улица имени министра Косыгина дом
восемь был обнаружен труп доктора Нирванского Аполинария Кузьм-
ича; Аполинарий Кузьмич лежал на полу, руки его были разбросаны,
таз и бёдра неимоверно вздёрнуты, будто бы он извивался в дьявольск-
ом танце, огромная, в белой гриве волос запрокинутая голова кричала,
и густая коричневая лужа расплылась вокруг него. Возле трупа, стара-
ясь не замечать ужасного от него впечатления, суетились: следовате-
ль Иван Лукич Шутов, участковый Пётр Николаевич Дубов, молчалив-
ый представитель прокуратуры с папочкой, фотограф, осеивающий
всю картину электрическими сполохами, во время которых, каза-
лось, труп начинал судорожно двигаться, медэксперты и рядовые
милицейские чины; чуть в стороне, у шкафов с толстыми книгами, по-
чти весь скрываясь в тени, в распахнутом на груди мокром пальто нах-
одился прибывший только что начотдела угро Зимин Борис Борисов-
ич, круглый голый череп которого белел возле чёрных ям и бугров на
полках; одной рукой он держал себя за подбородок, другой же то и де-
ло взмахивал, обращая внимание присутствующих на предполагаемые
им улики и вещественные доказательства.
          Кругом трупа был страшный беспорядок; кресла и стулья сели, уп-
али, прыгнули на середину; лампа на столе вдребезги разлетелась, ст-
ол и пол, сверкая, были засыпаны стёклами; повсюду ящики выверну-
ли наизнанку, потрошили; белые листы бумаги, как вода, плыли, шур-
шали под ногами; пустые абажуры зияли. На высокой и тонкой, как иг-
ла, ноге тускло-голубым горел разгромленный, пробитый дыркой тор-
шер.
         За окном с ветром носился снег, и тучи криво падали на землю.
       - Что произошло здесь,  Иван Лукич, как ты думаешь?- тихо, боясь бу-
дто разбудить покойника, спросил Зимин.
        - Нирванский был человеком большим, Борис Борисович,- над разда-
вленным телом отвечал Шутов тоже в пол-голоса, глядя на невнятный
возле стены отпечаток Зимина,- врагов, наверное, имел он достаточно.
С уверенностью можно сказать одно - это не ограбление, так как ценн-
ости и деньги в доме не тронуты...- Он так и не увидел глаз на перечёрк-
нутом тенью длинном лице начальника и перестал всматриваться; дёр-
гая локтями, заспешил на носках ботинок, неслышно побежал куда-то
вдоль комнаты.
        - А почему нет? Денег обнаружено много у покойного?- строго спро-
сил Зимин. Жёлто-белая полоса, источённая фарами прожужжавшей
мимо машины, скользнув по стенам, пролетела Зимину по умному вы-
пуклому лбу, высветив на мгновение в его глазах тревожный, очень хо-
лодный огонь.
         - Предварительный осмотр, Борис Борисович,- стараясь говорить ро-
вным голосом, докладывал злой, невыспавшийся Шутов, вдруг, как гро-
мадный паук, замерев и закачавшись в чёрной паутине проводов,- пока-
зал, что наличных денег в доме больших нет; имеются впрочем женск-
ие золотые украшения, в стальной несгораемый шкаф помещены кото-
рые, причём дверца шкафа не заперта и ключ в замке, и - две сберкниж-
ки со значительными суммами на предъявителя, и также в полной сох-
ранности, там, на тумбочке, на вышитой петухами салфетке лежат. Вр-
яд ли не заметил всего этого преступник. Очень спешил, наверное, или -
другое что... дилетант, например,- испугался, сучара, содеянного, беж-
ал, небо, понимаешь, с овчинку показалось ему... Впрочем, возможны и
другие версии...
          Сладким дымом в коридоре курили, мягко падали там и струились
женские, мужские голоса, совсем почему-то не траурно.
        - Что ещё в доме имеется ценного, кроме того, что было  уже переч-
ислено?- Зимин, наконец, выбрался из чёрного утреннего угла, задвига-
лся на носочках по комнате, скрипя разбитыми стёклами,  и останови-
лся над ужасными останками доктора, закинув руки за спину и качая-
сь на толстых подошвах. Лысое его белое лицо с длинным носом повис-
ло печально в сторону.
        - А всё остальное перед вами Борис Борисович,- Шутов вплотную пр-
идвинулся к Зимину, вдруг думая только о куреве и пальцем нежно пог-
лаживая в кармане целлофан смятой пачки болгарского ТУ. Мутное пя-
тно лица начотдела, наконец, приняло ясные очертания.
         Вопросительно вскинув бровями, Зимин хмыкнул, высокий лоб его
рассыпался короткими, незлыми морщинами.
         - Собственно дом Нирванского,- почему-то светлея от этого, охот-
но пояснил Шутов,- настоящий музей. Дорогих вещей здесь прямо пр-
уд пруди. Вот, к примеру, взгляните...- вздыхая чуть обречённо тонким,
в сторону издавленным носом - что, видите ли, надо шевелиться, работ-
ать - он, точно гид в музее, плавно повёл в сторону рукой,- вазы, их зде-
сь целая коллекция, все заморского происхождения, и очень, замечу,
недешёвые...
          Зимин шишкой выского лба пригнувшись, изломав ещё гуще тонк-
ую кожу на нём, выглянул в коридор, и эксперты, в резиновых перчатк-
ах орудующие там щёточками, закивали ему головами, продолжая сла-
дко улыбаться о чём-то своём и заглядывая.
        - А вон там,- растирая быстро острыми длинными пальцами смятое
после ночи лицо, проструил Шутов, приседая, высоко задирая наверх
сначала одну ногу, затем другую, и - показалось - вспрыгивая на панель,
подальше объезжая покойника и тоже вдруг, точно в воду, проваливая-
сь в тень; в комнате зловеще остался звучать один его глухой, надтрес-
нутый голос,- полотна, картины то есть, знаменитых всё, заметьте, ху-
дожников. Там, извиняюсь, наши - Филонов, Попов, и этот, с длинной
фамилией такой... Кандинский, ага... а там, дальше, и вообще - Матисс;
импрессионисты называются. Правильно я говорю, товарищи?- он то-
же, надув плоский бледно-синий лоб, выглянул из чёрного пятна в кор-
идор и, дёрнувшись и страдальчески искривив лицо, снова исчез.
        - Впечатляет,- мрачнея, грубовато бросил Зимин, глазами выискив-
ая, куда вдруг мог подеваться умный, начитанный Шутов.
         - Гиблое это дело, точно говорю. Висяком попахивает.- зловеще пр-
озвучал Шутов, в темноте делая страшное, демоническое лицо и насла-
ждаясь абсолютной своей недосягаемостью.      
         - Значит, всё на местах, говорите? Прямо, чертовщина какая-то... Ну-
ну...- Зимин, к полному удовольствию Шутова, был подавлен, смущён.
         - Всё да не всё...- перед самым носом начугро возникая из ниоткуда,
продолжал Шутов, низко и значительно горлом вылил:- Бумажки-то
вот эти самые, на полу якобы в полном беспорядке лежащие, преднам-
еренно, можно сказать, просеяны, а затем уже для отвода глаз - на пол
брошены. Мы так считаем. И лаборатория , которая наверху имеется,
в пух и прах разгромлена, тоже считаем - с целью определённой, заме-
сти следы, например. Сами можете, товарищ начальник, подняться, вз-
глянуть, дело не сложное. Только поосторожней прошу, там битого ст-
екла ещё гуще насыпано.
         - Мы, это - кто?- ревнивая нотка вспыхнула в голосе Зимина.
          - Беглый осмотр, Борис Борисович,- вдруг также возникая из глух-
ой чёрной стены и пугая Зимина, мягким бабьим голосом прозвучал
участковый Дубов, старший лейтенант, человек лет пятидесяти без
малого, невысокий, рябой, узкокоплечий, - выявил, что листочки все
как одна составляют страницы, номерочки махонькие везде внизу на
них проставлены, аккурат почитай на каждой,-  так вот доброй полов-
ины страниц и не достаёт...
            У выплывшего на свет Дубова на худое и морщинистое, как резин-
овый шланг, лицо взлетела детская, виноватая улыбочка.
         - Откуда известно,- подняв вверх острый подбородок, ядовито экз-
аменовал Зимин,- что страницы именно похищены? Может профессор
их самолично вынес, или без остатка уничтожил в огне и пламени, как
наш великий писатель Гоголь в минуту духовного кризиса; самоочист-
ился, так сказать. Это тоже, между прочим - душу свою слишком взлет-
евшую принизить - иногда в жизни вещь вполне необходимая. Или, воз-
можно, что-либо подобное, м-м?
            Шутов и Дубов завздыхали оба невесело.
           - Верно, Борис Борисович, замечаете, - первым вступил Шутов, хр-
ипло кашлянув в ладонь, с Дубовым устало переглядываясь,- то, что да-
нные бумаги украли, никак не доказано. Просто предположение выдв-
игаем, имеем право на это. Имеем ведь?- Состроив остренькое, хищное
выражение лица, вдруг быстро выхватил из кармана сигарету и вонзил
в неё длинные зубы, синим подсвеченные из окна; щёлкнув зажигалкой,
уткнулся в оранжевый, дрожащий на сквозняке огонёк; долго не выды-
хал глубоко иссосанный дым, затрепетал, медленно ватными, непопр-
авимо слабеющими ногами отплыл в угол, чувствуя, как заныла огнен-
но и угрожающе сладостно  у него душа, ноги и руки стали лёгкими, по-
чти крыльями.
          - Во всяком случае, - смешно покрутив сухими бантиками губ, под-
дакнул пожилой Дубов, хоть какая-то в таком случае зацепочка имеет-
ся.
         Кварцевые изящные часики звонко хлопали на стене, было видно,
как маленькая и острая, какая-то злая стрелка всё ближе к восьмёрке
подбирается.
        - Ну-ну... И попрошу не курить мне здесь!- выхмурившись, крикнул
Зимин, на корточки присел и всмотрелся в лицо убитого. Затем он сп-
росил, нервно дёргая тонкой и нежной, голубоватой шеей, вылезшей из
воротничка, когда и как наступила смерть, была ли борьба, есть ли на
теле следы насилия. Ему отвечали, что погиб Нирванский от двух выс-
трелов в голову, что совершенно исключает версию самоубийства,- ли-
цо и кости шеи раздроблены, кожа вокруг ран обожжена, следователь-
но, сказали, стреляли в упор, калибр и марка оружия до изъятия пуль
из тела не могут быть установлены, стреляных гильз рядом не найдено;
смерть наступила мгновенно, часа три-четыре назад.
        - Ладно...- Зимин, показалось ему, сам стал куда-то в чёрную лужу,
разлитую на полу, проваливаться.- А кто вообще обнаружил труп, м-м?-
подхватившись бодро, отгоняя от себя увиденные только что смертн-
ые черты, спросил он и выглянул в почти уже совсем ставшее белым ок-
но; из-за облитого морозным узором стекла к нему поднялось окровав-
ленное лицо доктора, жутко подмигнуло ему выпуклым, разъеденным
порохом веком. Чертыхнувшись, Зимин зажмурился, глубоко вдавил
пальцами уголки глаз.
         - Сосед зашёл,- отвечали.
           Люди в комнате, показалось ему, тоже были трупами.
         - Почему зашёл так рано, он что, сосед этот, - сват или брат погибш-
ему?- насторожился Зимин, подальше отошёл от окна. Он взглянул на
часы.- Сейчас только восемь... девятый час. Когда зашёл?               
          - В шесть, говорит.
          - Зачем?
          - Говорит, будто вдруг показалось ему что,- ворчал изломанным ут-
ренним басом Шутов, шебурша ладонью по сизой небритой щеке.- Буд-
то кто позвал его, голос какой-то услышал не громкий, но вполне явств-
енный. Словом,  бред какой-то и мистика.
           - Угу. И что?- Зимин стоял уже в другом конце комнаты.
           - Зашёл, он, свидетель то есть этот, - застенчиво дёргая полы шин-
ели, стал рассказывать коротенький Дубов,- дверь не заперта; толкнул
её, попал, значится, в комнаты; позвал, никто не откликается; дальше,
понимаешь, проследовал. Говорит, вдруг так и обвило его всего холод-
ом в предчувствии; смотрит, в кабинете, здесь то есть, где находимся
мы сейчас, профессор лежит весь в крови и беспорядок страшный вок-
руг, всё прямо вверх дном перевёрнуто; ну и кинулся тотчас в участок
звонить. И ещё, самое важное...- Дубов трепетно пошевелил всем телом
в раскиданной на груди голубой шинели с золотыми пуговицами, и дл-
инное, лошадиное его лицо развалилось в широкой, самодовольной ул-
ыбке.- Заметил он, как из дома выбежал некий высокий человек без ша-
пки и в красном, очень приметном таком пальто... Вот, собственно, всё...-
Дубов радовался так, точно уже поймали преступника.
          - Когда это он заметил, умник такой?- странно на щеке у Зимина вы-
скочили сразу оба глаза, цепкие, горящие.
           - Да, говорит, когда к дому уже вознамерился идти; по нужде, гово-
рит, вышел во двор, вот тут и громыхнул голос в ушах ... - чуть попятил-
ся от него испуганный Дубов.
           - А где он сейчас, этот ... провидец ваш?- думая о чём-то своём и ку-
сая губу, тише спросил Зимин.-Как фамилия?
          - Фетифанов фамилия. Домой отпустили его. Сняли показания, и пу-
сть себе идёт. А что? Позвать? Так, Райков, ну-ка быстро давай...
          - Ладно, отставить,- сказал Зимин, удивлённо дёрнув плечами, выт-
ирая ладонью длинную холодную лысину.- Вишь, чувственный какой
попался... Разберёмся...
            Он поднял  короткий измятый воротник серо-зелёного финского
пальто с подрубом, нахлобучил на лоб бесформенный рыжий меховой
стог, и, аккуратно переступая через рассыпанные на полу вещи, качая
косой сутулой спиной, двинулся к выходу.
          - Так, я в отдел. Жду с отчётом. Побыстрее давайте тут,- бросил, вл-
астно подняв подбородк.- Этого ещё не хватало, чтобы знаменитых пр-
офессоров у нас, как цыплят, из пистолетов щёлкали... Разберёмся обя-
зательно...- И вышел.
         - Значит так,- тотчас, едва рефлёные подошвы Зимина исчезли в пр-
оёме двери, повеселел Шутов, плюнул в ладонь и потушил окурок, тот-
час начал вторую сигарету подкуривать.- Давай Пётр Николаич, снача-
ла. Что там у нас?
           - А у нас, Иван Лукич, следующее...- Дубов, тоже заметно просветлев,
подняв с пола опрокинутый стул, хрустнув стеклянным изумрудным кр-
ошевом, уселся, разбросав широко тонкие ноги в синих галифе. Белые кв-
адраты окон изливали на него рыхлое, гудящее едва слышно сияние...


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .





                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

               



           ТОЧНОЕ КОЛИЧЕСТВО
                ИСТИНЫ





        Город Н. облетела чудовищная весть. Говорили, что во время похор-
он на центральном кладбище высоко над засыпанным по самые брови
снегом предзакатном рубиновым городом, под завывания и вздохи бу-
дто свихнувшейся февральской пурги, с какого-то прибывшего только
что свежего гроба съехала кособокая, обитая малиновым крышка, и ра-
сколовшаяся надвое внутренность его, вскричавшая точно гигантский,
искривленный болью рот чёрным, а потом полыхнувшая белым, оказа-
лась пустой. Шептались, что немногочисленная траурная процессия,
состоявшая вся из угрюмых молодых людей одинакового роста, в оди-
наковых, подбитых выше колен пальто, никаких следов беспокойства
при этом не проявила, а, наоборот, плотно сомкнув над распахнутым
гробом плечи, невозмутимо водрузила крышку на место и спустя мгн-
овение потом опустила заколоченный намертво ящик в узкую и длин-
ную щель, с трудом  за час до того выбитую стальным зубом бульдозе-
ра. Ещё спустя мгновение над треугольным холмом из окаменевшей на
морозе глины с пританцовывающими над ним снеговыми коронками
возвышался грубо вытесаный шест со скромной табличкой на нём, на
которой химическим карандашом угловато было начертано:
               

                СОБИШЕВСКИЙ А.А.
                196... - .....


Окончание надписи потерялось, потому что в углу фанерного четырё-
хугольника, ярко, как алая капля крови, горящего под голубым дрожа-
щим фартухом неба налепилось жирное, шевелящееся, точно отрубле-
нная кисть руки, розовое пятно снега.
        Зима в городе Н. в тот страшный и загадочный год была холодная
и снежная, с большим злым ветром, поэтому любым слухам верили и
придавали им большое значение.
       - А вот поверьте, милые мои, знамение это, в святых писаниях пред-
сказанное, и есть - гроб-то без покойничка. Не иначе как большевики в
новом обличьи скоро возвернутся, и власти их будет сорок сороков, мл-
аденцев станут живьём есть и старичками закусывать,- весело и жутко
сверкая взглядами, твердила Прасковья Ивановна Гнед, шумно втягив-
ая из блюдца янтарного горячего чаю розовыми пышными лепестками
услаждаемых губ.
         - И не говори, мать, и-и-и...- густо крестилась сложенными в щепот-
ку пальцами сидящая прямо как гвоздь напротив неё старушка Феодо-
ра Степановна, зорко при этом высматривая, чего бы подцепить со ст-
ола - пряничек ли медовый с белыми каплями сладкой глазури или сд-
обного сахарного печенья в виде заячьей морды с треугольными ушка-
ми.
        - Близится, близится час Господень!- зловеще вторила ей в голубом
поплавком платочке двоюродная сестра её Степанида Фёдоровна, со сл-
адким упоением сверкая из-под лба глазами, и голова её словно на вер-
ёвочке дёргалась.- А покойничек из гроба того пустого по улицам разг-
уливает - все видели. Говорят, ходит, слуга антихристов, и в лица люд-
ям заглядывает, пугает, а по ночам под окнами воет, беду кличет... Да
ты бери печенья-то, Феодора, бери! И-и... Чай не в гостях - правильно св-
ет-Прасковьюшка говорит - будет жеманится!- подгоняя сестру, совала
крючковатым пальцем в тарелку с выпечкой и пугливо косилась в сто-
рону мадам Гнед, ничего будто в данную секунду не видящей и не слы-
шащей.
       - Возьму, что ли, ещё одно... Ох и вкусны твои печеньица, мать Прас-
ковья Ивановна, ой вкусны! Язык проглотишь!- пропела тонким ртом
Феодора Степановна, к узорчатой клеёнке низко поклонилась хозяйке
носом и зашторенным платочком узким лбом с густыми мягкими на
нём паутинками.
        - Сахара нужно не скупясь класть, да солицы в меру, да яичко свеж-
ее, кефирца плеснуть, промешать потом хорошенько всё, вот и выйдет
тесто ядрёное, солнечное,- басом ударила Прасковья Ивановна, с раст-
ущим неодобрением наблюдая, как мелко дёргаются впалые щёки ста-
рух, и их железные вставные зубы крошат жёлтую напитанную припр-
авами твёрдость.
        На стене пробила кукушка пять.
      - Ну, девочки, знать, будут дела!- вздохнула она широкими, удивите-
льно ненасытными ноздрями, и большая квадратная грудь её с неукро-
тимым задором сотряслась.- Ещё чайку, Феодора Степанна, м-м?
       В кухне у них уютно, светло, пульсирует жаром у ног красный элек-
трический куб, стол к чаю обильно накрыт, и их белые выпали из рука-
вов локти прямо на яркую раскричавшуюся скатерть. Над столом лет-
ят плечи в домашних халатах и в мягких пуховых платках, и раскрасн-
евшиеся лица, усыпанные томным блеском их глаз. Трое их здесь и - пе-
реговариваются, жуют не нажуются сладкое, делово, размеренно звен-
ят блюдцами. Прасковья Ивановна, молодая женщина 54-х лет, воссела
под большим абажуром, и волосы её, туго заплетенные на затылке в уз-
ел, и нос, и круглые щёки лоснятся, как медные, свет от них льётся рад-
остный, густой. Две старухи качаются по обе руки от неё, одна напрот-
ив другой, сухими пальцами подгребают к себе печенья и пряники. От
чайника на голубом цветке газа пар валит столбом, и под потолком вс-
тают призрачные города с башнями.
      В прихожей коротко бахнуло, и под потолком повис протяжный жа-
лобный стон.
      - Никак звонят... - бледнеет Феодора Степановна.
      - Кого бы это?- пугается Степанида Фёдоровна, щепотками вьёт на гр-
уди кресты.
      Прасковья Ивановна, поймав под столом меховые тапки, вскакивает,
на мгновение закрыв своими непомерными бюстом и бёдрами весь мир,
бежит открывать.
       - Кто там?-  настороженно летит её бас, как  гул колокола.- Никак вы,
Соломон Рафаилович?
       Из-за двери сказали ей, что нет, не так это. Прасковья Ивановна взв-
олнованными пальцами положив дверь на цепочку, приоткрыла чуть
посмотреть. В сипло охнувшую дыру влетел порыв, густо наперчённый
свежим уличным запахом. Мелькнул незнакомый бледный профиль,
чёрная быстрая линия глаз, опущенный углами вниз рот.
       - Я по поводу объявления на съём,- пролился приятный баритон, по-
хожий на грустно звучащую оркестровую валторну.- Прасковья Ивано-
вна Гнед, если не ошибаюсь?
       - Не ошибаисси, милок,- беря бразды правления в свои руки, грозно
вылила Прасковья Ивановна, щурясь, всматривалась в исходящую с пл-
ощадки темноту, по-любезней добавила, кажется, ничего слишком пу-
гающего не заметив: - А я, вишь, думала, сосед пожаловал, товарищ Руб-
инштейн. Ну, входи, входи, коль не шутишь,- дёрнув лошадиной шеей,
Прасковья Ивановна отбросила цепь. Она оказалась ростом выше незн-
акомого, раскурила папиросу в лицо ему.
       Молодой худощавый мужчина в коротком коверкотовом пальто, сб-
ив снег с ботинок, скользнул на мягкий цветастый половик, скинул ме-
ховой ушастый картуз, выглянул высокий матовый лоб, и тут же на не-
го упали густые каштановые волосы.
       - Как звать?- сощурив один глаз в пассирующем папиросном дыму,
другим пронзая вошедшего, спросила Прасковья Ивановна.- Кем буде-
шь?
      - Алексей Со... Тетерников. Студент,- несколько больше, чем нужно
было, смутившись, сказал вошедший.- Алексей Аркадьевич Тетерников,
честь имею.
     - Староват, однако, для студента будешь, милок. Врёшь поди?- рявкн-
ула Просковья Ивановна, прищуриваясь на другой глаз, в самую душу
странному гостю заглядывая.
      - Восстановился недавно по настоянию матушки моей...- ещё больше
стушевался вошедший, весь измял свой картуз, стал лопотать невнятн-
ое: - Я, видите ли... Мне... Без образования никуда нынче... Так комнату
сдаёте вы?
        Мгновение Гнед молчала, делая одну за другой густые затяжки, по-
мужски выбивая дым через нос.
       - Условия таковы,- стиснув папиросу в зубах, сказала она, и стала пр-
ижимать в ладонь свои могучие пальцы.- Первое. Друзей и баб не води-
ть. Второе. Воду в ванной не лить, помылся быстро и пошёл себе. Трет-
ье. Засрёшь унитаз, сам чистить будешь. И деньги на месяц вперёд пла-
тить. Ясно тебе? С моей стороны - жильё, чистая постель и обед. За всё
про всё - полтинник прошу. Не много, если учесть, какая счас жизнь за
окном идёт.
       Рассеянно ей кивнув, всё ещё смущённо дёргаясь, Тетерников насо-
бирал из разных карманов деньги. Прасковья Ивановна, точно чародей
совершив пасс, приняла, и измятые бумажки - красные, синие, малино-
вые - сейчас же, как дым, растаяли у неё на ладони. Она снова взмахну-
ла над ним рукой, веля раздеваться, щёлкнула пальцами.
      - Тапки себе купишь, тапок у меня нету. В обуви ходить по коврам -
упаси Бог! Чистоту портить не дам,- грозно талдычила, покуда вела его
по коридору, исполненному темнотой и странными запахами, к приг-
отовленной к сдаче комнате. Из ярко, как солнце, пылающей кухни вы-
глянули две искажённые страхом физиономии.
     - Дрась...- мрачно поприветствовал Тетерников, отыгравшись на стар-
ушках буйным разломом бровей и ядовитейшими сполохами ноздрей,
физиономии исчезли, точно сдуло их.
      - Вот,- толкнула дверь ногой с необъятной ляжкой Прасковья Ивано-
вна,- располагайся. Кровать, стол, шкаф, более тебе ничего не требует-
ся. Вещей много у тебя?
       Выдавив набок улыбочку, Алексей Аркадьевич предъявил небольш-
ой пухлый кожаный саквояж.
       - Кошелёк?- пошутила Гнед и, закинув туловище назад, разразилась
зверским хохотом.- Ну да ничего, милок, разживёшьси ещё, дело-то мо-
лодое, здоровое. Куришь?
      - Нет, и вам не советую,- искренне сказал Тетерников.
      - Ишь, советует,- приятно удивлена была нахальством квартиранта
Прасковья Ивановна.- И хорошо, что не куришь, а то бы не ужились. Муж
у меня шмалил, как паровоз, царство ему небесное... Ужинать будешь?
"Когда двое голубко-ов..."- дрожащим баритоном запела она, не сводя с
молодого человека вдруг мармеладно посоловевших глаз.
      Тетерников так энергично затряс головой, что только слепой не ув-
идел бы, что он страшно голоден. Далее линия его карих глаз стала жё-
сткой и отталкивающей.
     - Нет так нет. Отдыхай!- повелела мадам Гнед, обалдев на мгновение,
грудь её алчно в его направлении напряглась.
     "Когда двое голубко-ов свить одно гнездо решили..."- понеслось, уда-
ляясь, из-за двери. Алексей Аркадьевич соорудил гадкую фигу и сунул
её ей вослед. Какая-то волна пробежала у него по лицу, он немедленно
весь переменился, став прямее и выше ростом, шире в плечах. Щелчк-
ом заставив настольную лампу заструиться жёлтым светом, припав на
край стула и сунув голову в электрический круг, сверкая глазами, он
принялся внимательно читать вынутые из саквояжа листы.
      - Квартирант пожаловали?- стирая жёлтые крошки с губ, спросила
Феодора Степановна, когда раскрасневшаяся и помолодевшая мадам Гн-
ед, вернувшись, грузно упала на стул. На тарелках печеньев и пряник-
ов значительно поубавилось. Взгляд Прасковьи Ивановны стал тяжёл
и мрачен.
      - Посмотрим ещё, что за гусь,- с ледяной строгостью взглядывая на
старух, сказала она.- Много тут всяких было, а где все они сейчас? Гов-
орит, студент. Чёрт его знает. Подозрительный. Впрочем, зноен, крас-
ив. Как прянечки?- ехидно спросила она, навалив рыжие брови на пер-
еносицу.
       - Хороши, мать, просто ангельские,- пряча глаза, в унисон пропели
старушки, вскакивая, как по команде.- А ведь нам пора уходить, засиде-
лись чтой-то мы...- загремев стульями, мелко перебирая ногами, побе-
жали к выходу. Прасковья Ивановна отчёливо, как в страшном сне, ув-
идала, как из оттопыренного кармана Степаниды Фёдоровны сыпится
сахарная крошка, какие-то ослепившие её солнечные протуберанцы
заизвевались у неё в мозгу.
       - Хоть бы один пряник для отвода глаз, дура, оставила! Гляди, коро-
вища напоследок чуть тапком своим нас не попотчевала,- зашипела се-
стре, щипая её, Феодора Степановна, когда дверь за ними с грохотом за-
хлопнулась.
      - Сама дура,- полыхнула в неё глазами Степанида Фёдоровна.- Сообр-
ази, утром чайку с мучным ай как захочится! Будешь жрать, спасибо
скажешь!
       Дверь наверху над старой лестницей внезапно провалилась, и стару-
хи испуганно шарахнулись в сторону. На порог выплыл невысокий кру-
глый человечек в майке с копной белейших седых волос на розовой лыс-
ине.
      - Вечно вы, Соломон Рафаилович, пугаете,- стайкой побежали мимо
старушки.
     - Никак новый квартирант у Прасковьи Ивановны? Что она их - с мас-
лом кушает?- шевеля чёрными ноздрями и орлиным носом, спросил че-
ловечек, потирая волосатую грудь.
     - Новый, дорогуша, новый,- копошась в скважине ключиком, недруж-
елюбно окнули.
     - Этот не к добру будет. Сон я сегодня плохой видел,- на весь подъезд
загудел старичок и выпрастал вперёд руку.- Будто небо наверху загоре-
лось, разломилось и из огня некто в багровых одеждах вышел, смешал-
ся с нами, а мы и не заметили.
     - Пророк, истинный свет,- насмехнулись Степанида Фёдоровна и Фео-
дора Степановна.- Накаркаешь, Соломоша, смотри... Пойдём мать, неча...
     Дверь, ахнув, затворилась. Соломон Рафаилович остался на площадке
один, испуганно стал коситься в стороны.
      - Куда, люди, идёте?- прищурившись на засиженную мухами лампоч-
ку, скорбно простонал он и, задёрнув майкой розовый вылезший сосок,
отправился восвояси.
        Прасковья Ивановна поправила перед зеркалом блестевшие волосы,
вколола в узел на затылке черепаховый гребень с фальшивым фиолето-
вым камнем на нём, обвила пальцы и уши золотом, сбросила байковый
разноцветный халат, оголив чёрный громадный лиф и объёмистые ро-
зовые на валуне зада панталоны, огладила свои зазвучавшие в крошечн-
ой спальне как исполинский тромбон формы, живо крутнулась, показ-
ав себе силу и энергию, расхохоталась изломистым басом. "Гори, гори,
моя звезда..."- запела она любимое, облила подмышки из пульверизато-
ра душистым облаком, свободно, как по воздуху, пробежалась на носо-
чках по комнате, выудила из шкафа шёлковое домашнее манто смеша-
нных колоров с китайскими темами и облачилась в него. Полученные
деньги она вложила в резную шкатулку, прикрыв её телом, как прикры-
вают от посторонних взглядов самое дорогое, заперла её на ключ и сун-
ула вязаночку себе в издавленную пополам грудь. "Ах, Алёша, Алё-оше-
нька..."- проурчала она, начиная с "до" и кочая "си", затем голос её пере-
шёл в какое-то утробное звучание, и снова сладчайшая улыбка слизала
глаза у неё с лица.
      - Кис-кис,- позвала она, на зов её из воздуха соткался рыжий кот с ту-
пым выражением морды и, сказав то ли "мяу", то ли "гав", понёсся к ней,
громыхая толстыми лапами.
     - Пусик ты мой ма-аленький, ненагля-адненький,- выстроив губы в тр-
убочку, млея, продудела Прасковья Ивановна,- рыбки тебе дам сейчас.-
Она ухватила кота сильными пальцами, глаза у рыжего прохвоста сде-
лались лукавыми и в утробе его загудел трансформатор.
        Розовым, голубым и зелёным замерцал телевизор. На экран выпрыг-
нул холёный актёр и тотчас начал выделывать па толстыми ногами, гн-
усаво запел. Кот с выражением высшего счастья на морде точь-в-точь
схожим с выражением покоя и счастья на лице Прасковьи Ивановны,
заурчал так громко, что в серванте зазвенела посуда.
     - Тише ты, дурачок, дай послушать,- наддала она коту в бока и в шею.
      Ей скоро надоело. Кот, дёргая ногами, полетел в подушки.
      На кухне Прасковья Ивановна перекусила холодцом с хреном и про-
глотила ледяной водки, чуть-чуть, грамм сто пятьдесят. Через минуту
в её сердце проснулось желание.
       Дверь в комнату Тетерникова была мертва, тишина лежала за ней.
      - Товарищ студент!- громовым шёпотом призвала Прасковья Ивано-
вна, уткнувшись лбом в холодные доски, раскурила зубами папиросу.-
Спишь ты, что ли?
      Она толкнула тонко скрипнувшую дверь. За ней темнота столбом ух-
одила наверх и в стороны. Она кнопкой призажгла свет. Тетерников бе-
змятежно навзнич лежал на кровати. Ноздри его мощно выталкивали
воздух. Глаза в косую линию плотно закрыты.
      - Спит, ребятёнок, дитя,- прокурлыкала Прасковья Ивановна, береж-
но держа на отлёте в руке дымящуюся папиросу. Пробежалась глазами
ему по телу, задыхаясь свистящим румпелем носа, нашла, что грудь ши-
рока, настоящая мужская, живот низок, бёдра крепки, в брюках, в паху
немалый бугор имеется. Прасковья Ивановна разулыбалась, прикидыв-
ая - сколько будет. Студент, тряхнув кистю руки, присогнув в колене но-
гу, протяжно застонал. Прасковья Ивановна, припав спиной к стене, за-
хлебнулась удушливым страхом, что так близко она к чужому, незнак-
омому человеку стоит, и неизвестно, чего ждать от того... Затем она как
в воду глянула ему в лицо и - стала вдруг вязнуть, тонуть: страшная гл-
убина была написана у него в чертах, то ли доброе виделось там, то ли
совсем злое, то ли вообще ничего - пустота; целый океан, чудилось ей,
вдруг встал перед ней, бурлили в нём волны и ямы, с грохотом сыпала-
сь пена, чёрная птица дрожала под грозовым небом как знак или пред-
упреждение чему-то; неземная чистота разлилась у него по лицу, бес-
конечное ясно зазвучало в нём, некая тайна, какую невозможно позна-
ть, а только видеть её, знать о ней. Прасковье Ивановне до слёз стало ст-
ыдно от своих жадности, низкой похоти, от того, что её грузное тело,
раскидавшееся возле шкафа, прикрыто глупыми лифом и панталонами,
что у неё вообще есть тело. Она стала, сама не желая того, беззаветно
влюбляться в мальчика. И тут, посреди её сладких мечтаний и глубок-
их вздохов лицо студента превратилось в хорье какое-то, истый зверь,
кровавый убийца проглянул в нём, острый клык, напугавший её, выпо-
лз у него из-под губы. Веки его, подрожав, распахнулись, глаза, как чёр-
ные колодцы уставились прямо в неё. Прасковье Ивановне показалось,
будто её ударившим порывом прибило к стене, намертво прижало и ру-
ки и ноги - ах!.. Адский холод влетел ей в душу. Она глухо закричала и
выбежала вон.
        Влив в себя подряд три гигантских рюмки водки, она надёжно заба-
рикадировалась в своей комнате. Ей хотелось вызвать на помощь мили-
цию, но телефон остался в кухне, и бивший фонтаном из сердца страх
окутывал её с головой при одной только мысли откинуть замок и выгл-
януть. Она легла в постель, укрылась с головой и, обомлев, глядела, как
под одеялом бешено скачут маленькие хвостатые чёртики с языками,
унизанными острыми стрелками, покуда голова её не склонилась и сон
белыми крыльями не влетел в неё.
        Тетерникову снилось, как ночное небо раскалывается пополам и вх-
одит в него человек в багряных одеждах, высоко подхваченных ветром;
за длинным, натянутым в линию плащём его тянутся звёзды, целые ар-
мады их,- шары с красными и жёлтыми пиками. Лицо человека, нос его,
губы, брови, глаза, подавленный, но всё-таки упрямый взгляд их, знак-
омо ему, близкое и родное, не удручающее никогда. Влетаешь в него, в
самую его безразмерную, безмятежную глубину и, видно, что множес-
тво истраченных и ещё не истраченных жизней розовыми туманами кл-
убятся вокруг, и в одной из них - там, за спиной - тёмная комната в шт-
орах, запах пыли и электричества, руки прибиты к столу ремнями, то-
чно гвоздями, и разноцветные лампочки-точечки повсюду мерцают:
синенькие, красненькие, зелёненькие, разные; и там, куда все огни схо-
дятся, высоко взгромоздились металлические ящики с ручками один
другому на квадратную голову, синие молнии между ними носятся и,
устремлённые проводами, наполняют тело теплом, энергией, новой жи-
знью, вечностью; покойно, хорошо... И над всем этим - черты, как отец,
как бог, создатель: взор внимателен, напряжён, требователен, суров, и -
что такое, зачем? - уничтожить его скорей нужно, стереть без жалости,
распылить на атомы,- чтобы самому высокое место креэйтора занять?
чтобы ещё слаще, ещё покойнее стало, чтобы никто не мешал делать то,
что захочется: брать, когда хочется взять, идти, куда захочется, чтобы
выше всех в итоге быть... Так просто - убить, чужой жизнью свою, про-
шлые и будущие ошибки в ней искупить... И - бьёт, колет, и - рвётся, бр-
ызжет мягкая плоть, и плащ за спиной ещё багровей становится, черн-
ее ночи... Но не будет покоя,- чувствовал теперь, заливаясь слезами,- не
будет жизни... И хохот какой-то над всем встаёт, сводя с ума, оглушая...
Просыпаясь, Тетерников видит, что на стуле над ним, сложив тихо ру-
ки на коленях, отец сидит, создатель. "Профессор?- удивляется.- Вы жи-
вы?" Профессор молчит, отеческое лицо его, излучая любовь, светится.
"Простите..."- горько морщит щёки Тетерников, и слёзы, кажется, брыз-
жут у него из самого сердца ...
      Ещё раз открыл глаза Алексей Аркадьевич и вернулся тогда в раннее,
налитое светом и птичьм гомоном утро...


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



                1993, 1994


Заставка из И-нета.


(Полностью смотри произведение на странице под рубрикой: "Роман О.Ф., главы...")