Фрау Маня

               



         Первый и - сразу скажу табе - адинственный раз, онучек ты мой
драгоценный, видела я советских краснозвёздных наших воинов в са-
мом начале войны - тольки-тольки разразилась она, окаянная....
         Как сейчас вижу и слышу, - як раз во двор тады с вядром вышла во-
ды набрать - вдруг: вух! трах-тарабах! - Бо-оже ж ты милостивый, Бо-
же ж милосердный!- застреляли железной дробью на околице, да не
на нашей тут, где тая ива молнией надвое расколотая растёт и куст-
ики вкруг неё жёлтые чахлые, а - на тоей, на дальней, лысая которая
совсем, где старая Иваничиха нонче живёт,- знаешь?- полились, в об-
чем, выстрелы, точно по корыту какому вяликому палками со всией
дурной силы стали лупить, стёкла в окнах так и запрыгали; смотрю
и с испугу ужа платком голову кругом оборачиваю: быстро-быстро
побежали, гляжу, по улице пряменько под заборами соколы наши яс-
ные - бледнолицые да заспанные, совсем без портков, Господи прос-
ти, в одних белых подштаниках, перепуганные до смерти, да босик-
ом, да по грязи и по навозу коровьему тёплому ещё утрешнему - толь-
ки пятки и засверкали их в синем молоке! Раненько дело бы-
ло, кругом ещё не видать не зги, молоко ентое самое воздушное так-
ое густое кругом, что подвесь коромысло - кажись, висеть в нём буд-
ет, так оно и скрыло их с головой, и впрямь, як в воду, в него бедовые
канули! Очень неожиданно, видать, немец их снарядами и бомбами
своими потревожил, из тёплых налёжанных постелей, как есть, под-
нял - лагерь ихний красноармейский ентот - как яго?- палаточный то-
гда  рядом с нами в чистом поле недалече тут стоял, всё никак покоя
не могли, горе-вояки, себе найти, упражнялись всё, по кочкам да бол-
отам бегали-прыгали, на трубе медной почитай по десять разов в де-
нь команды свои военные дудели, петухам нашенным деревенским
покоя не давали - вот и добегались, допрыгались. Ага.... Прилетела, он-
учек ты мой, как оглашенная тут же следом немчура на мотоцикле-
тках дырчащих своих - красношеие, узколицые, востроносые, с боя
разожжённые, на любое зло посему готовые - пар так и пышет из них,
спичку поднеси - полыхнёт, в кожаных блестящих очках, в железн-
ых тяжёлых шлемах на головах, с длинными плащами-крыльями за
спиной, ако демоны настоящие, и давай нас, баб глупых, на крыльцо
из любопытства повылазивших, спрашивать строго: мол, солдаты ру-
сские куда пошли?- и помчались тут же догонять беглецов, затрясли-
сь на ухабах, облаком ядовитым в нас плюнули. Ну и потом ужо, ког-
да закрепились они, душегубы проклятыя, устроили главный штаб
тута свой - не у нас, конечно, дюже мы были для них маленькие, а по-
дале чуть - в самом колхозном управлении, там, в Маяке, а тогда в ко-
лхозе имени Сталина,- флаг свой с чёрным пауком на палке подвеси-
ли, полицейский участок немедленно организовали из местных пья-
ндылыг и предателей, и жизнь другая тут потякла: ушла власть сове-
тская, пришла немецкая. Не скажу, что плохо стало, онучек, - нет; это
сейчас у нас колхозная жизнь налаженная, сытая, привыкли уже, как
есть, жить и работать сообча, вместе тоисть, как братья и сёстры все,
потерять бы не хотелось её, жизню энтую, такую хорошую и спокой-
ную, кровью и потом нажитую, а тогда, к тому времени, плохо люд-
ям жилось, не знали, куды ногу свою поставить, верить кому, смотр-
еть куда,  всё, что ни зарабатывали горбом своим на колхозных пол-
ях, всё власть тогдашняя комиссарская себе заграбастывала, без заз-
рения совести присваивала, навроде раба крестьянин у неё был - как-
ие уж тут братья и сёстры! С голоду, были такие дни, прямо живот св-
одило, люди вокруг, як мухи, дохли  - и это посреди пышных хлебов
и садов, руками нашими вот ентими самыми взрощенных, из котор-
ых - ни-ни! - ни единого колоска взять себе нельзя было, ни ягодки, а
ни яблочка; а тут, с немцами, гляди,- деньги настоящие за работу ст-
али платить, марки синия оккупационные, самогонку люди даже для
услады собственной варить начали - немыслимое дело при первых
ярых комуннистах, поросят завели, коров, кто посноровистей, знач-
ит - молоко на продажу появилось, сало свежее, отчего ж не жить? Ну,
люди и радовались. А какая власть, говорю табе, на данный момент
лучшая - тая, что до конца человека гнобит и последнего достоинст-
ва его лишает, хоть как её ни называй при этом - своей и дорогой, что
нинаесть народной, на веки веков данной, или та, пусть чужая, при-
шлая, но которая за труд строго копейку начинает давать и в твой ка-
рман не шибко заглядывает? То-то, вот люди, онучек мой, выводы для
себя и сделали. Что ж мы - возмущаться, бунтовать будем, когда нам
вдруг после стольких лет большевистского произволу заработную пл-
ату на каждую душу положили, пусть в этих ихних  бумажках с чёр-
ным орлом, но на которые купить многое можно было - хоть мешок
любого зерна, хоть цельного взрослого кобанчика, сладости опять же
заморские разные, которые сейчас же, тольки перемена грянула, по-
навезли к нам во множестве самые из наших хитрожопые, в советск-
ой жизни глубоко притаившиеся, небольшой участок земли разреш-
или каждому в свою пользу возделывать, работу обчую на Гитлера не
по-рабски, а боле-мене по-человечьи организовали, с выходными да
с церковными праздниками, о которых мы уже и думать забыли, что
есть они, порядок и чистота на улице внезапно воцарились,- что ж
мы, говорю, возмущаться будем энтими приятными нововведения-
ми? Раньше, бывало, до войны, насмехаясь в сердце над новыми пер-
еменами, и мусор где попало бросишь, прямо под ноги себе - всё рав-
но ведь ничья земля, обчая, как из далёких америк заезжыя горбоно-
сые комиссары толдычили нам, за сбережение которой даже спаси-
бо никто не скажет тебе, трясти животами будут тольки со смеху,
что дурак бережливый такой, силы свои на пустое, на дядю и тётю
чужих расходуешь, а завтра порядок твой, от сердца наведенный, не
задумываясь, грубо ногами попрут - не умели, дурни, ещё тады сооб-
ча работать и жить, верить без оглядки друг другу, а ведь обчая жиз-
нь, правильно, внучек, люди говорят, не из-под палки которая постр-
оенная, а по сознанию, - она ох какая сладенькая; земля, небо, речки -
всё Богом данное, обчее, пользуйся на здоровие, в порядке тольки св-
ой участок деятельности содержи, не ленись. А при немце, скажу да-
лее, после многолетних первоначальных советских страданий и кр-
айнего вследствие них запустения, - нет, до слёз стало вдруг жалко
портить землицу, с которой живёшь и которая какая-никакая и дет-
ей твоих, могёт быть, впоследствии кормить будет - вот какое, онуч-
ек, собственническое настроение в людях проснулось опять; а, мог-
ёт, дарагой ты мой драгацэнный, оно и так: боялись дюже мы их эт-
их ахтоматов немецких проклятых коротконосых, голосов и взгляд-
ов колючих ихних немецких начальников, в лакированных автомоб-
илях, как новые баре на свои вотчины к нам понаехавших, боялись
даже пуще власти советской - не знаю, не ведаю, Бог поймёт,- но пе-
ремена случилась разительная. Через какое-то короткое время, в об-
чем, приноровились к ней, к новой власти энтой, будто и не было ни-
чего другого, будто лютые комиссары и их приспешники с наганами
на нашей голове, с их бесконечными поборами, с унижениями, с ак-
тивами и собраниями-пьянками это был кошмарный сон какой. Ста-
ли, значить, на нового хозяина спину гнуть - коров да свиней таперь
для него пасти, овечек стадо какое-никакое завели ради пушистых
шкурок их, на шубы которые немецким солдатам должны были пой-
ти в зимы наши русские гибельные. Ну и друг с другом, люди, стали
ругаться по-старому, по-дореволюционному, чуть какой вред имущ-
еству или что подобное, материяльное - сразу и голову обидчику до-
лой, да ещё тайно, чтоб не прознал о преступлении никто, вот так. А
на первые деньги свои, на хферме бывшей колхозной, а таперь имени
вяликого германского фюрера заработанные, мы с дедом купили вот
такой свёрток в лавке продовольственной тут же скоренечко к перв-
ой зарплате организованной - впервой в жизни, получается, нашей с
ним совместной - и в доме с Валькой, мамкой твоей, несмышлёной
ещё совсем тады, чатырёхлетней,  и Томкой, старшей сестрой её, на-
стоящий пир устроили - всяго-всяго накупили: и булок сладких, и кр-
асной колбасы копчёной, и даже фунт сладкаго изюму с цветными
немецкими энтикетками: фрау на них изображена была такая прек-
расная, в длинном платии до пят, дыхание прямо заходило, глядя на
неё; ну и самогоном с дедом всласть полакомились, як люди, а что? -
у бабки одной чёрной недорого достали... А с самогоном энтим, ска-
жу табе, цельная история у нас в деревне произошла... Немцы, чтобы
железный порядок промеж нами, чёрными селянами, с пользой для
себя ввести, и - как это - цивилизовать нас - простых  мужиков и баб
русских, тёмных да забитых волею Бога, ага - хто поймёт тут что да
как,- запретили пьянство повсеместно, одномоментно причём, ну и,
значит, самогоноварение следом тож, за нарушение запрета строгие
кары были нам обещаны - работай, мол, лучше рус Иван на нас, наст-
оящих арийцев, ни на что постороннее не отвлекайся. Ну а народ наш
русский - как? Хе-хе... Жить-то как-то надо и старикам последним ,
тем, кто на хферме по возрасту али по инвалидности какой работу
уже не в состоянии выполнять и копейку свою зарабатывать - вот и
гнали чуть не с табуреток зелье, а спрос на него у русского человека
всегда, сам знаешь, какой. И вышло так, что один полицай, сейчас уже
казнённый за дела свои мрачные, пришёл по известному адресу. Дав-
ай,- говорит мужику-хозяину,- гони поллитру. Плати,- тот отвечает,
глазом не моргнув. Что?- у полицая зеньки на лоб полезли, повязку с
крестом на руке поправляет и винтовку с плеча сдёргивает. Мол, пр-
едставителю власти и - платить? Слово за слово, поссорились не на
шутку. Ану,- кричит не в себе полицай, винтовкой щёлкает- одевай-
ся, матку твою поперёк, пойдём со мной в контору, акт составлять
будем, знаешь, мол, что запретное новыми властями дело делаешь?
Повёл. А там в полицейской зачуханной их конторе як раз немец ва-
жный оказался, проверяющий, сверху к ним по каким-то делам ихн-
им спущенный, сидит, чёрт, в голубом кашне, чай пьёт из крошечн-
ой чашечки, ногти свои холёные под лампой настольной разглядыв-
ает. В гестапо его!- как узнал в чём дело, немедленно распорядился,
бровями гневно дёргает и бумагу с печатью подписывает. Полицай
с лица весь сник - подвёл мужика, испугать просто хотел, а тут - так-
ое дело страшное... Мать задержанного вскоре прибёгла старая, на ко-
лени перед немцем рухнула. Тот плёткой её по плечу ожёг: "Плохо
сына растишь, карга, в Германию его на работу угнать - там воспита-
ют, как надо!" И что ты думаешь, онучек драгоценный мой?- и угна-
ли окаянные, и ещё некоторых молодых из округи за разное похват-
али - девок и парней, горе родителям! А самогонку так и не переста-
ли варить - нет, привычка, она, видать, страха сильнее... Ну вот, гово-
рю... Месяц, другой, третий проходит, уже привыкать стали к ново-
му распорядку жизни - сесть-встать, встать-сесть, новому начальст-
ву низко в самую землю кланяемся... Война  где-то там гремит, дале-
че, за лесами и холмами, не слыхать, не видать её, может,- и такие
мысли ненароком закрадывались,- Москву самую немец уже взял, Ст-
алина с Кагановичем кверху ногами на самом высоком столбе подв-
есил,- да и чорт с ними, с кровопийцами,- следом думалось, ни кап-
ли жалости к ним, веришь, за зверства их неприкаянные в душе не бы-
ло... Да... Ой, не знаю, онучек, где как, а у нас немцев и не видать было
вокруг, одни полицаи оглоеды тольки во всю злобствовали, перед вл-
астью немецкой выслуживались, каблуками перед заезжими патру-
лями ихними щёлкали; сапоги гуталином до блеска с утра налижут
и ходют, не знают придраться к чему, в жопе пальцем от безделья ко-
выряются; чистить-то чистят сапоги свои и галстуки по модам евр-
опейским на шеи нацепили, эге - а сами ничем не лучше большевик-
ов-комиссаров нечёсаных - як снег на голову, прихлебатаи немецкие,
заявятся, каблуками загремят по полу, и курку, значится, варёную
из бульона уволокут али сала шмат, а то и драгоценную крынку мол-
ока почти до краёв наполненную, для детей-внуков оставленную; бы-
вало и вовсе - ты ужо большой, онучек, тебе можно такое сказать - на
сеновал норовят затащить, коли мужика дома нет. Но ещё хуже того
было, родный ты мой, когда красные партизаны к нам из лесу навед-
ывались -  те да-а... Те всё, як своё, из хаты тащили - еду, одёжу, инве-
нтарь какой, худобу тож, какую найдут, в лес вели, да ещё мужиков
по своей единоличной воле в свои ряды мобилизовывали - дед наш,
коли заявлялись они, на сеновале од них прятался, коня-кормильца
нашего подале в поле загодя выводил (у нас своё особоё радиво в дер-
евне работало: мальчишки на околице добре службу несли); а коли
кто не согласный был в партизаны идти - из тех, поймают кого - то,
значит, - ай-ай-ай - кончали их тут же за шею на сучку, бедолажных...
Оно, конешно, понятно, война идёть, воевать с врагом надо, не ты, зн-
ачить, так тебя, своим помогать посему надо; тольки тогда у прост-
ых людей озлобление дюже большое на советскую власть было, от ли-
ца которой лесные мстители действовали  - зачем стольких людей
сгубила она, зачем не давала по-человечьи жить, зачем зерно и скот
под частую конфисковывала? Вот и радовались, олухи, власти неме-
цкой, барями, думали, немцы нас сделают, не вернутся, думали, бо-
льшевики больше никогда... Ах горе горькое! Ну а сильней всех явреи
в своих особых, тольки из них состоящих отрядах лютовали - много
их в наших краях до войны проживало,- тихо прийдут, и всё как под
метёлку из дому выметут - и сало, и хлеб, и одёжу, какая им нужна
была, и не моги даже пикнуть у них, такая холодная тоска в глазах у
них горит - прямо сердце обмирало; оно-то и понятно, терять им, как
известно, было нечего, дюже их все тады не любили. Ну и немцев они -
ничего не скажу - хорошо били, аж пух из них летел... Это потом ужо,
как армия Красная снова пришла, призвали в её ряды деда моего, хо-
чь ему сорок минуло уже,  плешь в пол-головы наросла,- так до само-
го Берлина ихнего успешно дошёл, да, и медаль боевую за то получ-
ил,- вона в шкафчике за бритвой лежить. Этим служил, сапёром, мо-
сты по пояс в ледяной воде наводил, самого маршала Жукова, говор-
ит, видел - на белой лошади над ним проезжал, важный такой, росту
саженного, усы - во, и шашка висит на боку. Цельный чемодан неме-
цких трофейных вещей апосля войны приволок - ох и радости дома
было у нас: платья, туфли модные на каблуках, кружева, каких мы от-
родясь не видывали - смех один, какое всё тонкое и яркое, я энто всё 
в нашу грязь так и не одела ни разу, жалко портить было, Вальке, ма-
мке твоей, да Томке, сестре, когда замуж, слава Богу, пошли, отдали
всё потом. А матерьял дюже хороший, из которого они, платья энти
волшебныя, скроены, прочный такой, и не линяет, скольки не стир-
ай в нашенном термоядерном порошке его. Доселе отрезы из них та-
ма в сундуке лежать и всё горять как новые.
         Ну вот, говорю.
         Когда власть немецкая укрепилась вполне, не знаю, кто как,- а мы
хорошо зажили. Сейчас не шибко о том говорят - нельзя немцев, вра-
гов бывших, хвалить - но такова правда вещей. Даже медицинское об-
служивание для нас, мужиков и баб простых неотёсаных, на хферме
организовано было - невиданное дело при большевиках! Конечно, и
показать, я думаю, нам энтим самым фактом участия в жизни прос-
того люда немцы хотели - что они лучше коммунистов, добрее, люб-
ите, мол, нас, подчиняйтесь по-хорошему нам... Был тут, онучек, ср-
еди них военный дохтур один - да, охфицер, который за нами глядел
и фельдшеры при нём, два розовых, круглолицых старичка-немца,
очень добреньких. Тут, значит, и история вся моя истинная начина-
ется. Слушай садись, да не перебивай давай. А дело так было. ...



. . . . . . . . . . . . . . . .


На фото моя бабушка Маня (Мария Кочановская, 1938-й год) из Белоруссии, героиня рассказа.



+ 19 рассказов


                2000 - 2007