Оля-оле

Даже девочка была в неумелых руках гэбиста. А я ее наставляла, у меня были новые прицелы на самость. Я думала что все становится перевернутым, когда падает навзничь только у тех, кто их не видел. Я видела их. Они сами просятся в руки, привидения...Можно сказать, что их нет, они не существуют, да и внутри объемных изданий про группу Сплин держалась марка высокооплачиваемого проекта. Я тебе, ты мне. И будто бы ты такая дурочка, что лиственница опадает прямо к сроку. Но девочка была ноздревато упрямой архитекторшей со своими личными проектами. Она писала отчеты, рисовала дома, проектировала короче говоря. А потом от нее просто избавились те, кто хотел что-то выяснить для себя. Больше чем жизнь те же самые коллоквиумы безыдейны. Но что же ты, совсем раскрасить лицо не удалось, более правильные черты лица и ты уже конкурент той фирмы, которая производит косметику. Линялое масло из силиката заполняло комнату...Девочка принялась рассматривать в душе свое отражение - блеклая мокрота, морщинки вокруг глаз. Конечно, мимические, но по большей мере это не пускай, не рвота, а силикатное масло. И девочка была бы девственницей, если бы не приняла психучет, как бухгалтерский отчет о правильности цифрого единства или силикатное масло наравне с машинным - ее бы тянуло дальше, чем рифмуются боль и ложь, плюс к этому можно ведь и так заглянуть. Ну вот какое серое, а вот и потоньше прокат до того, как ты сама зарифмуешь силикатное масло. Закатаешь каток из маслянистой жидкости, полной идейного обозначения. Это была всего лишь рифма, но пусть девочка сама. Она же только сейчас начинает делать свои маленькие зарисовочки на миниюбках судьбы. Пусть кривляется одна постоянная без подскакиваний и импульсов, внутренностей и склизи полости рта, незамещенных зубов. Эмаль покрытая ровным блеском маленьких пятнышек, затянутых жгутом. Повеситься. Даже он не знает, что это совсем легко, просто надо включить телевизор, и дальше не смотреть. Как если бы все начали делать это вместе, подстрекательством не занимаясь. Полностью или совсем зависеть от Мойры и больше не высекать мелкие одинаковые буквы на абсолютно сером листе. Это девочка, она была продавцом, черным маклером и даже уборщицей. А архитектура оказалась ответвлением для того, чтобы засорить мозг окончательно и тогда только будет видно, как подпрыгивают компасы на твоей руке. Рукоятка уже начинена ватной промежностью города, с его нежеланием наслаждаться крошечными символами над посеревшими парами. Пары лиц, полных закатного смысла зачинают свой путь на том, что нет идеи, есть лишь мелководье. А ты уже ждешь, девочка, что устрица во льду не будет слишком занудной. И вот ведь что, даже если все начнут семиклассниками бегать под партой, согнувшись в три погибели, от тебя останется только оксюморон и три этажа вещей. Сама ты будешь просто куклой, заряженной сексуальной энергией. Попугаем с трещинами на клюве, сомнительной особой, обоссавшей весь подъезд. И вот ведь шутка ли жизнь, даже те, кто не умел никогда дышать своими миазмами - не старуха, нет не дед, а годовалый ребенок больной полимиелитом, достигают отличного уподобления самого себя своему же. И вот ведь ты же можешь сам сделать себя из тех вещей, что у тебя в голове. Это и будет так легко. Теперь все начинает действовать на нервы. И белая простынь в номере, подчеркнутая крахмалом, и даже какие-то новые закорючки в твоем паспорте. Это ты делаешь свои мозги такими, что их хочется читать. Но я прошу, не прячь, и пускай трехэтажный мат и пусть все убрано в неглиже. Твои голые пятки начинают дышать, я нахожусь на той стороне, где тебя нет, девочка. И мы оба - лишь прослойка того пирога, за который приходится дорого платить. Мы находили все, что хотелось держать за руки, но нам доставалось... бегущая строка. Крошечные шестерни пальцев на вялой ребеночьей плоти. Это всего лишь дым, от них остаются последнее и еще - но они суть плоть от плоти не заставят тебя бежать. Ты можешь не найти ту степень безумия, за которой начинается упорядочение и важно заметить, что я сама тебя простила. Девочка все та же, она не умеет держать то, что называется мочой. Бежит самогоном по серому асфальту одна нога, другая, а там, где прячется суть того, что делает ее такой как она сама себя представляла - принцессой на белой горе изо льда и пусть мы все делаем зря...Но ты, ты не станешь мне чем-то близким сразу же. Девочка. которая не умеет держаться за людей. Теряет друзей и родных под плотью кактуса-сердца. И воцаряется безмятежное кваканье устриц. Я тебя простила. А дальние - вот они. Сами бегают за деревьями, целуются с мусорными баками. Это психушка. Они уже не понимают что делать надо только то, что само по себе уже никак не согласуется с происходившим. Я простила ту, которая ушла. Я любила ту, которая вернулась. Обе девушки были моими любовницами, но ты, девочка, одна единственная в своем экземпляре начинаешь дышать. Дышать простынью, взлетевшей до самых небес, как воздушный шарик без гланд. Да мы все же наконец то стали прекрасными продолжателями того, что мы и начали когда то. От нас это происхождение которого нет. Мы всего то только один раз назначили свидание друг другу, а теперь я тебя боюсь.
Даже время не торопило ее.Она всего то лишь была и была тем, что от нее осталось. За деловыми переговорами натянутой влажностью между носом и пазухой рта. Ворсинки прилипают - это кто-то лишний смотрится в зеркало. И даже так - совесть не приз за деньги, совесть это конец сезона. А Оля смотрелась хорошо - ела устрицы и причмокивала. Было холодно, было суетно и свежо. Все искали для себя общее с частным, но при этом находилось и то, чего не было. Собаки на переговорах тявкали склизью. Это рты, но шелковой прядью пробьется нос. В общем нашла ту жизнь и живую ту которая, а все таки это и было так же точно концом, но почему то в принципе те, кто не доходили руки, звуки. А я...ты ищешь здесь, там, а все таки это мы оба так договорились, что ты ее убьешь. Девочка в сандалетах на босу ногу, такая же простая как пара носок. Это от нее хотелось дышать, но почему то ветер клонит ко сну. В гостинице был телевизор, я помню, и еще что-то. Мне уже хорошо, я искала его ноги. Под одеялом было трое и еще собаки нос. Я искала его ноги, а Оля курила на балконе. Все таки это она сама по себе, но при этом так странно находить в ней отблески света от абажура. И все таки, откуда то сверху доносится запах моря. И все таки это свежее отдохновение светит ярче. А Оля крутила тогда роман с продюсером. Оба шутили, что этот последний в их жизни роман затянет петлю на шее. Но поэтому так и свежо и остро начинает скоблить в гусеничном проходе души. И что там говорила Света про ее уши. Нормальные у Оли уши, она вся какая-то нормальная. Но - почему то я вижу снова одни и те же сюжеты, а ты ни при чем, это мы втроем тогда лежали под одеялом и хохочем же. Ну смешно, вот родишься заново и будешь тогда. А все таки это не так уж и сложно - добывать уголь из руды. А все таки я описываюсь на ходу, как имущество. Мы оба хотели тогда добиться этого, того самого, чтобы он нашелся, что сказать и все равно добивался. Но при том, что я вижу тебя именно такой, я не удивляюсь ничуть. Мне лишь странно на том конце провода. Из номера в номер кочевала Олина юбка. Это было бы удачей для нее, но почему то...И вот уже нахожусь на том конце провода и даже более развернуто определяю ту безотносительность всего, что была бы простой. Это было, но не нам же с тобой это находить. Это было, но ты находишься уже не там же и не здесь. Вот и все, обоим было бы хорошо, если бы не было так плохо. Они влюбились, но не засматривали до дыр глаза, а все таки я нахожу, что и Оля была будто бы смешна немного. Немного глупа, немного того. А что - вот и конечная - мы... приехали...Но девочка...ее хотелось погладить, как рубашку и дальше не видеть ничего. Пускай будет также холодно в том проеме стены. где прячется жизнь. Девочка была настолько несовершенна, что даже ее хотя бы иногда можно было включать. А компас показывал время, это были такие странные замечания по поводу - девочка уже бежала. В ту страну, где едят ананасы. Но она была и непонятна самой себе, потом ведь это же просто так, чтобы время убить. А я смотрю, смотрю на солнце и вижу опять то же самое. Это она одна так хотела, чтобы время скатилось в лунку, чтобы, чтобы...Но при этом совершенно неясно, как добиваться уродства схожести тех лиц. которые сами себя изуродовали неправильным отношением. Я искала ходы, один - по луне. А Оля по прежнему сжигает все то, что у нее остается на руках. Это какие-то странные закорючки. но она не знает, зачем же. Простила себя, простилась со всеми и пошла на улицу.Там было свежо, ливень омывал мои ноги. Я хотела огня немного и достала зажигалку. А потом пошел град. Горошины разбивались об асфальт, я напоминала сама себе какую-то неудобную обувь. Неудобно ходить, неудобно носить. А те кто думал, будто бы живая вода лечит от сырости - ошибался. И дальше - почему то люди искали так странно белую сырость, а видели в ней Бога. И поэтому дождь не кончался. А вот и лето - рваная струна под солнцем. Девочка снова умеет держать за руку дядю Ваню из соседнего подъезда. Она даже не понимает, сколько будто бы неуместных шагов нужно сделать для того, чтобы бежать. А дальше будет все то же. И девочка сама по себе, это лишь фломастер, которым можно нарисовать облако. Которое нескончаемо быстро превращается в кучу мозгов.