Аннотация: Почти три года ее обучали профессии разведчика-нелегала. Она в совершенстве овладела испанским - ее "родным", по легенде, языком. Свободно говорила и читала на английском и итальянском. В ее подготовку входили военное, фото- и радиодело, детальное изучение обстановки в стране промежуточной легализации и в стране назначения. Она знала, как вербовать агентов, умела работать с тайниками и "таять" на месте при обнаружении слежки. Все тонкости нелегальной жизни и оперативной работы за рубежом она хорошо усвоила и, казалось, была готова к любым неожиданностям. Но выехав в нелегалку, она почти сразу столкнулась с такой необычной, загадочной ситуацией, которую не мог бы предугадать и предусмотреть ни один, даже самый опытный, ее наставник.
Якута Евгения Сергеевна
ТРИ АННЫ
(У разведки женские черты)
пролог
В последнее время мне часто снится один и тот же сон.
Иду я по узкой деревенской улице, старательно обходя копошащихся в пыли кур, слышу белорусскую речь и удивляюсь: "Почему я здесь? Я ведь живу в Москве, я никогда не была в этой белорусской деревушке, хотя хорошо знаю эти низкие, серые, бедные хатки с соломенными крышами и маленькими оконцами. О них рассказывала мне бабушка, она здесь когда-то часто бывала у своих подружек. Но я, что же здесь делаю я?"
А вокруг гомон, смех, песни, заливается гармошка. И вдруг - тишина. Как-то сразу улица становится пустынной, безмолвной, и лишь кто-то вдалеке тихо кричит. Странно так кричит. Не то воет, не то причитает:
- Война-а-а! Война-а-а!
Я с тревогой думаю: "Какая война? Ведь та далекая, страшная война давно закончилась. Неужели новая началась?" Меня пугает эта жуткая мысль, я куда-то бегу, падаю, поднимаюсь и снова бегу. Рядом со мной вновь появляются люди. Они тоже бегут, и женский голос истошно вопит:
- Ган-ка-а-а! Ваш хутор горит!
Зарево за деревней уже хорошо видно и мне. Зная, что там находятся мои близкие, я на мгновение цепенею от безысходного, панического ужаса. Но какая-то дикая, отчаянная сила подхватывает меня, я снова бегу и бегу в сторону околицы. В ушах стоит размеренный топот чужих ног и неясный многоголосый гул, из которого вдруг отчетливо выделяется повелительный мужской голос:
- Анна, остановись! Ты куда?
Я не вижу лица мужчины, но почему-то твердо знаю, кто он, и понимаю, что ему нужно повиноваться. Однако я не останавливаюсь, я продолжаю нестись вперед. Сердце колотится, словно пойманный в ловушку зверек, босые ступни едва касаются мягкой уличной пыли. Я чувствую, как тело мое становится совсем легким, невесомым. Кажется, что еще мгновение - и ноги мои сами собой оторвутся от земли, я птицей взметнусь вверх над улицей и полечу. Но мужчина не дает мне взлететь. Он хватает меня в охапку и шепчет на ухо:
- Тебе туда нельзя.
- Там... там горит..., - пытаюсь объяснить я свою тревогу и свой страх.
- Я знаю, знаю, - прерывисто дышит мужчина. - Но твоих родных там нет. Они ушли в лес.
- Я не верю тебе! - гневно восклицаю я. - Тебе нельзя верить. Ты ведь убеждал нас, что наш хутор не тронут.
- Пойми, я ничего не мог сделать, - оправдывается мужчина. - Я только смог предупредить твоих родных, чтобы они успели уйти. Тебе тоже нужно спрятаться.
- Я хочу к своим! - кричу я во весь голос, пытаясь вырваться из сильных мужских рук.
Руки держат меня крепко, они обнимают и сжимают мое тело. Я борюсь, задыхаюсь и - просыпаюсь вся в слезах...
Открываю глаза, вижу городскую квартиру и понимаю, что вот уже в который раз я превращалась во сне в свою любимую бабушку и переживала эпизод, о котором слышала, видимо, в раннем детстве, но который потом забыла, а он остался запечатленным в потаенных уголках моего мозга и появляется теперь регулярно в моих беспокойных снах.
И еще долго лежу я с открытыми глазами, вспоминая бабу Ганну, как я называла бабушку. И уже в сотый раз, наверно, задаюсь вопросом: что не успела поведать мне бабуля в последние минуты своей жизни, когда тяжело умирала после долгой и мучительной болезни?
... В тот день баба Ганна попросила всех выйти из своей комнаты, оставив рядом с собой лишь меня, свою любимую внучку. И прерывающимся от боли голосом, смешивая свой родной диалект с русскими словами, стала медленно говорить:
- Я никогда не рассказывала тебе... о войне. Тяжко мне было о тых годах вспоминати... Я ж так любила наш хутор и батьку моего... И братов любила... А война их забрала... И хутор наш згубила та проклятая война... Даже об том хорошем, что было у меня в тые годы, я не хотела говорити... Но сейчас... я не имею права унести это с собою на тот свет... Ты должна это обязательно знати, - едва слышно промолвила баба Ганна и замолчала.
Ее веки медленно опустились, и мне показалось, что она заснула. Однако через несколько секунд бабушка открыла глаза и, отчетливо выговаривая каждое слово, хотя часто запинаясь, начала свой рассказ.
- Браты мои часто ходили c партизанами на задання... Воны подрывали немецкие эшелоны... Я была связною... На станции была подпольная группа... Предатель выдав нас всех... и ... наш хутор... немцы cпалили... Воны спалили бы нас и раньше... як многие другие хутора... Але ж татко мой очень хитрым быв... А нас не cпалили разом c хутором потому, что нас предупредив..., - с трудом вымолвила бабушка и снова замолчала.
- Кто? - спросила я.
Бабушка, похоже, не слышала моего вопроса. Глаза ее затуманились, и я уже не могла определить, что они выражали.
Потом что-то похожее на легкую улыбку скользнуло по ее губам, глаза прояснились.
- Возьми... из верхнего ящика комода... мою... шкатулку, - неожиданно сменила она тему разговора.
Черная, лакированная шкатулка эта всегда притягивала меня в детстве яркой, красочной картинкой, которая была нарисована на крышке, и неведомой, запретной тайной, которая хранилась внутри. А в том, что там была спрятана какая-то таинственная, загадочная вещь, - я в ту пору не сомневалась: бабушка не разрешала даже мне, своей любимой внучке, прикасаться к шкатулке.
Мое неудовлетворенное любопытство было настолько сильным, что однажды я решилась нарушить все запреты и, когда в квартире никого не было, торопливо осмотрела содержимое заветной вещички. Ничего особенного и таинственного я в шкатулке не обнаружила. Там находились, аккуратно перевязанные зеленой ленточкой, десятка два писем, а также несколько старых, пожелтевших фотографий, с которых смотрели на меня счастливо улыбающиеся молодые женщины и мужчины в старомодных венчальных одеждах. На самом дне шкатулки лежала пара сережек с зелеными камушками и такое же колечко. Меня эти предметы никак не заинтересовали, и я быстро положила их обратно в прежнем порядке.
Много лет спустя, когда я была уже старшеклассницей, бабушка открыла однажды шкатулку при мне и, медленно перебирая фотокарточки, рассказала о своих братьях и невестках, сфотографированных в дни их венчания. На мой вопрос: "Чьи это письма?", - бабушка ответила: "Их писала мне твоя мама, когда училась в институте". В тот день я окончательно решила, что никакой тайны в шкатулке не существует и что бабушка не разрешала ее трогать только потому, что там хранились дорогие ее сердцу, принадлежавшие лично ей и только ей вещи...
- Это теперь твоя шкатулка... Достань письма твоей матери... и возьми конверт... Той, на яком злева... красивая картинка c сиренью, - требовательным шепотом произнесла баба Ганна, когда я со шкатулкой в руках вновь села у ее кровати.
Судорожными движениями пальцев я развязала ленточку, быстро просмотрела все конверты, нашла нужный и протянула его бабушке. Та слабо помотала головой и прошептала:
- Открый сама.
Я вытащила из конверта исписанный мелким, аккуратным почерком мамы лист бумаги, развернула его и обнаружила две фотокарточки. На одной из них, обычных размеров, но обрезанной с левой стороны, я сразу узнала бабушку в молодости. Я видела ее такой молодой на других фотографиях, в семейном альбоме. Вторая карточка, овальной формы, была совсем маленькой и сильно затертой. На ней было запечатлено лицо молодого красивого парня с тонкими, почти женскими чертами лица.
- Гэто твой дедушка, - тихо, но внятно произнесла бабушка, с блуждающей улыбкой глядя на овальную фотокарточку. - Як-то раз вон уговорив меня сфото... сфотографироватиса вместе на станции, в Михалево. Але ж мне пришлоса тоды... разрезати фотографию и разъединити нас... Я скрывала от всех, что вон... что мы... что мы бы..., - запнулась бабушка на полуслове и несколько секунд тяжело дышала с искаженным от боли лицом.
Когда приступ прошел, бабушка продолжила совсем ослабевшим голосом:
- Вон быв таким красивым, что... что на его можно было глядети, як... як на якую картину... Ты на его похожа... Особенно глазами и улыбкой... И вон быв таким добрым и заботливым, таким ласковым, нежным... Я не шкодую, шо... Я не жалею, что..., - шепотом сменила бабушка белорусское слово на русское и стала задыхаться.
Глаза ее закатились. Было очевидно, что она уже больше не могла говорить, что силы оставляли ее. Я приподнялась со стула, чтобы позвать родителей, но бабушка из последних сил схватила меня за руку и стала быстро-быстро шевелить губами. Я наклонилась ниже, пытаясь разобрать слова, которые с таким страстным желанием пыталась донести до меня в свой предсмертный час баба Ганна. Однако услышала только невнятное бормотанье, в котором мне удалось разобрать лишь имя "Нина" да ничего не говорящие слоги:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
"Интересно, сколько сейчас времени? Семь, как всегда, или все-таки восемь?" - лениво думала я сквозь дремоту, не открывая глаз.
Я унаследовала от бабушки редкую, счастливую способность просыпаться утром с точностью до минуты именно в то время, которое "заказывала" себе перед тем, как ложилась спать. По понедельникам я встаю чаще всего в семь часов, а в начале девятого уже выхожу из дома. Но на этот раз я решила, что подарю себе возможность расслабиться и не буду утром торопиться, а потому назначила своему внутреннему будильнику более поздний час для подачи нужного сигнала. Обычно в таких случаях механизм срабатывал четко. А сейчас?
Чуть приоткрыв глаза, я взглянула сквозь плотный занавес ресниц на настенные часы и мысленно улыбнулась: стрелки показывали ровно восемь. Как раз на это время и была закручена та единственная, особая мозговая извилина, которая управляла моим драгоценным будильником.
Я не стала вскакивать, как обычно, для утренней гимнастики, а лениво потянулась, радуясь редкой возможности поваляться утром в постели, и почти полностью открыла глаза. Обведя прижмуренным медленным взглядом всю комнату, я в который уже раз мысленно похвалила себя за удачно выбранное решение в ее меблировании и дизайне.
Первоначально это был только рабочий кабинет с письменным столом, книжными полками и десятком комнатных цветов. Но две недели назад кабинет стал еще и спальней, и отныне мне можно будет спать с открытой форточкой даже очень холодной ночью, не беспокоясь о цветах, которые были развешаны и расставлены теперь только на кухне и в гостиной.
Здесь же на стенах висели репродукции любимых картин, несколько моих собственных акварельных работ и часы-"ходики". В углу стояла большая напольная ваза с сухим зимним букетом. Письменный стол с крутящимся рабочим креслом подле него, две тумбы на колесиках, три застекленных книжных шкафа, выдвижная складывающаяся кровать - вот и вся нехитрая обстановка этой небольшой уютной комнаты. Простота, целесообразность и уют - это было главное, что ценила я в своем кабинете-спальне, и проводила здесь намного больше времени, чем в гостиной, где обычно принимала своих близких друзей и родственников...
Длинный луч яркого апрельского солнца пробился сквозь неплотно задернутые портьеры и нахально остановился на моем лице, заставив меня резко сжать веки и тут же повернуться на другой бок. Не открывая глаз, я потянулась к радиоприемнику, включила его и, уменьшив звук, покрутила ручкой настройки. Зазвучала спокойная, мелодичная музыка. Я лениво откинулась на подушку с намерением понежиться еще несколько минут и продлить наслаждение тихими, томными мгновениями, как из прихожей донеслось два длинных настойчивых звонка.
Я недовольно поморщилась. Кого черт принес с утра пораньше, да еще в понедельник? Нормальные люди не ходят по гостям в такую рань. Не буду открывать. Пусть думают, что меня нет дома! Так хочется еще поваляться. Вчера непростительно долго смотрела телевизор, потом почти до утра читала. Вот и сопротивляются теперь глаза любой попытке открыть их полностью и окончательно, а тело такое тяжелое, ленивое, и так хорошо ему в этой уютной, теплой постели.
В дверь снова два раза позвонили. Звонки были уже не такими настойчивыми, в них звучала робость. Так робко звонит мне обычно соседка снизу, у которой всегда в самый неподходящий момент кончается соль, сахар или хлеб. Наверно, замоталась вчера с детишками и не успела все купить. Сейчас же на завтрак чего-нибудь не хватает. А другие соседи уже наверняка ушли на работу.
Натянув на себя джинсы с рубашкой и пригладив рукой растрепанные волосы, я нехотя пошлепала в прихожую. Все еще находясь в полубодрствующем-полусонном состоянии, я медленно подошла к входной двери и, даже не взглянув в глазок, щелкнула замком. На площадке стоял незнакомый молодой мужчина в камуфляжной легкой ветровке и с небольшим чемоданчиком в руке.
- Доброе утро! - улыбнулся незнакомец. - Вы неосмотрительны. Нельзя открывать дверь, даже не поинтересовавшись, кто за ней находится. На моем месте мог бы стоять грабитель.
Я сонно моргала ресницами. И в самом деле! Мужик с такой уверенной, наглой улыбочкой вполне может оказаться грабителем. А мой газовый револьвер, как назло, лежит не под рукой, на полочке у зеркала, а в куртке. Когда я поздно возвращаюсь домой, то всегда держу руку в кармане на спусковом крючке. Сейчас же мне на него рассчитывать нечего. Пока дотянусь до вешалки, пока вытащу револьвер, мужчина даст по башке - я и пикнуть не успею. Или мне все-таки удастся применить какой-нибудь из приемчиков, усвоенных на занятиях айкидо и самбо? Хотя... с такой увесистой фигурой не так легко будет справиться. Не лучше ли просто побыстрее захлопнуть дверь, пока этот громила не опомнился и не ворвался в квартиру?
- А сейчас закрывать дверь уже ни к чему, - словно прочитав мелькнувшую в моей голове мысль, сказал парень, и его губы расплылись в открытой, какой-то по-мальчишески обезоруживающей улыбке, которая в одно мгновение превратила опасно подозрительного мужчину в обычного обаятельного парня.
И в этот момент, окончательно проснувшись, я вдруг поняла, что уже видела эту открытую улыбку и эти добродушные, излучающие тепло глаза. Причем, видела совсем недавно. Я напряженно пыталась вспомнить, при каких обстоятельствах мне попадалось это широкоскулое, смуглое лицо с квадратным, волевым подбородком, но нежданный гость прервал мои размышления.
- Вор уже давно бы оглушил вас и шарил по квартире, - сказал он, по-прежнему широко и дружелюбно улыбаясь.
- А вы, конечно, не вор, - натянуто улыбнулась я в ответ.
- Естественно! Поскольку вы все еще видите меня за дверью. Я - сантехник из ЖЭКа, пришел для профилактического осмотра ваших кранов.
Теперь понятно, почему его лицо показалось мне знакомым. Наверно, я видела его в нашем ЖЭКе, когда приходила туда на той неделе за перерасчетом... Или все-таки не в ЖЭКе?... Впрочем, зачем прилагать напрасные усилия и зря напрягать свою память? Разве важно, где я видела этого парня? В ЖЭКе я его видела или в каком-либо другом месте - это не имеет никакого значения.
- Что-то на сантехника вы мало похожи, - смерила я мужчину взглядом с головы до ног и выразительно посмотрела на его ухоженные руки.
- Эти руки знают свое дело, не сомневайтесь, - с легкой усмешкой отреагировал на мой недоверчивый взгляд сантехник.
- Сейчас посмотрим, как они его знают, - почему-то выбрала я ироничный тон. - У меня как раз вода на кухне постоянно капает, действуя мне на нервы. А в ванной кран с горячей водой прокручивается, и я все время боюсь, что в один прекрасный момент совсем не смогу перекрыть воду.
Сантехник прошел сначала на кухню и что-то в кране закручивал, откручивал, вставлял прокладку, снова закручивал и снова откручивал. Какое-то время я молча топталась на месте, наблюдая за работой парня. Но взглянув на часы, поняла, что времени у меня осталось мало и пора было собираться.
Не выпуская сантехника из виду, я поставила на плиту чайник и стала готовить себе завтрак. Впрочем, завтрак - это сильно сказано. По утрам я ем только небольшую булочку с тонким слоем малокалорийной сверхлегкой Долины Сканди. Причем булочка у меня всегда одна и та же - тирольская. И всегда исключительно свежая - теплая или даже горячая. Таким качеством почти любой белый хлеб обладает только в день выпечки. Но мое любимое булочное изделие дышит свежей выпечкой целых два дня. А трехдневную булочку я всегда освежаю на горячей крышке кипящего чайника.
Каждое утро, откусывая кусок подрумяненной теплой булочки, я ругаю себя за преступное к ней пристрастие. Ведь мне нужно бороться с лишним весом, появившимся у меня за зимние месяцы. Приросло не так уж много, всего два килограмма. Но весь мой предыдущий опыт показывал, что избавиться даже от одного килограмма жира намного сложнее, чем наесть десяток. А каждая булочка - это несколько лишних миллиметров на талии и бедрах. Однако лишать себя своей булочки я ни за что не хочу. Мне и так за последние два года пришлось отказаться от многих радостей жизни. Пусть уж эта хотя бы останется. А лишний вес постараюсь согнать другим способом.
Сантехник между тем закончил возиться с краном и, собирая с пола свои инструменты, говорил уверенным тоном знающего свое дело человека:
- Ну, вот и все. На какое-то время я избавил вас от назойливых капель. Но это ненадолго. Вам нужно ставить новую "елочку". А еще лучше – хороший, современный кран.
- Да?.. Ну, ладно, как-нибудь займусь, - небрежно махнула я рукой.
Покрутив краны в ванной, водопроводчик озабоченно покачал головой:
- Здесь смеситель совсем никуда не годится. Я даже трогать ничего не буду. Мой вам совет: срочно покупайте всю сантехнику и меняйте это старье.
- Очень дельная и, главное, необыкновенно оригинальная идея! - воскликнула я, не скрывая своей язвительной иронии. - Такая мысль ни за что не пришла бы в мою голову. К тому же я, по наивности своей, уже решила, что у вас действительно очень умелые руки.
- Вы не доверяете моему совету? А зря. Вам любой скажет то же самое, - словно не заметив моего ироничного тона, ровным голосом сказал сантехник.
Его олимпийское спокойствие заставило меня устыдиться своего поведения и приберечь свою язвительность для другого, более подходящего случая.
- Ладно, так и быть, доверюсь вам, - произнесла я примирительным тоном. - В ближайшее время займусь обоими кранами. А сейчас... сколько я вам должна за ваш своевременный визит?
- Нисколько, - одарил меня сантехник лучезарной улыбкой. - Я ведь вам уже сказал, что это профилактический, плановый осмотр, хотя мне и пришлось потрудиться над вашим краном. А вот когда я заменю всю вашу сантехнику, вам придется раскошелиться.
Я в изумлении вытаращила глаза: вот так самоуверенность у этого водопроводчика! Говорит о работе с моими кранами, как о чем-то само собой разумеющемся.
- Не беспокойтесь, слишком дорого я не возьму, - по-своему истолковал выражение моих глаз сантехник. - В ЖЭК можете не звонить. Я подрабатываю в свободное от работы время, и мои клиенты звонят мне прямо домой. Меня зовут Виктор. Вот мой телефон, - достал сантехник из нагрудного кармана карточку, похожую на визитку. - Звонить можете каждый день после десяти часов вечера. Если не знаете, какие краны покупать, сообщите мне по телефону приблизительную сумму, которую вы можете на них потратить, и я приобрету то, что нужно.
Небрежно вертя в руках так называемую визитную карточку, я с вежливой улыбкой смотрела на сантехника.
Во мне парадоксальным образом легко уживаются два разнополюсных начала. Одно - спокойное, сдержанное и рассудительное. Оно, словно чопорная классная дама из старых английских романов, всегда одергивает меня, поучает, заставляет ходить солидным, неторопливым шагом, произносить только хорошо обдуманные слова и, главное, всегда улыбаться широкой, вежливой улыбкой.
Другое мое начало - то наивное и простодушное, то веселое и насмешливое, а то вдруг - сверхозорное, взрывное, с четко выраженной авантюристической жилкой. Это авантюрное начало моего существа иногда представлялось мне в виде маленького резвого дьяволенка, который в любой ситуации норовит непременно взять верх над сдержанной, здравомыслящей английской дамой.
Вот и сейчас именно этот насмешливый дьяволенок произнес тонким, ехидным голоском:
- Почему вы решили, что я обращусь именно к вам?
- Хотя у вас не всегда хватает здравого смысла, как я успел заметить, - хмыкнул сантехник, - но уверен, что его все-таки достаточно для того, чтобы не приглашать "кота в мешке", а иметь дело с уже известным вам человеком.
Я не нашлась, как ответить на вполне логичное заключение сантехника, и, учтиво попрощавшись, захлопнула за ним дверь.
2
Через два часа я открывала дверь своего "класса", как я в шутку называла служебную квартиру, в которой вот уже около двух лет обучалась профессии разведчика-нелегала.
Не успела я войти в прихожую, как из кухни медленно выплыла Валентина Васильевна, моя хозяйка. Это была пожилая, чуть полноватая и крайне обаятельная женщина с добрыми серыми глазами и всегда дружелюбной, безыскусственной улыбкой. За два года общения бок о бок мы с хозяйкой по-настоящему подружились и стали очень близки друг другу. Валентина Васильевна была для меня кем-то вроде наперсницы или заботливой старшей сестры, которая постоянно опекала меня, беспокоилась о моем здоровье и хорошем настроении. Официально же в обязанности хозяйки входила уборка квартиры, закупка продуктов и приготовление обедов на деньги, которые давала я ей из своего жалованья.
- Здравствуйте, Валентина Васильевна! Вы, как всегда, уже на боевом посту? - весело говорила я, снимая плащ.
- Я-то давно на посту, а вот ты что-то припозднилась. Я уже начала беспокоиться, не случилось ли что с тобой, - с явно выраженными тревожными нотками в голосе проговорила хозяйка.
- Простите, Валентина Васильевна. Я забыла вас в пятницу предупредить, что приду позже, поскольку моя "испанка" заболела и утренние занятия по языку отменены. А преподаватель по военному делу придет только через полтора часа. Так что у нас еще есть масса времени, чтобы вместе попить чайку, - беззаботным тоном говорила я, направляясь к кухне.
- Чай попьешь не со мной, а с Александром Ивановичем. Он ждет тебя уже полчаса.
В дверях гостиной действительно показался самый главный человек в моей подготовке к будущей работе в качестве нелегальной разведчицы за рубежом - ведущий офицер.
Александр Иванович организовывал и направлял весь мой учебный процесс. Как я поняла из того, что мне как-то рассказывала в доверительной беседе Татьяна Ивановна, моя преподавательница по испанскому языку, Александр Иванович участвовал в разработке и постоянном совершенствовании учебно-методических планов по всем изучаемым мной предметам. Участвовал не потому, что не доверял другим преподавателям или пытался их излишне контролировать. Просто он подолгу общался со мной и лучше всех знал мои характерные особенности, мои способности и наклонности. И потому стремился как можно эффективнее использовать их в составлении учебных планов.
Под руководством Александра Ивановича мои преподаватели превратились в хорошо организованный, слаженный коллектив, в котором я чувствовала себя любимой, талантливой ученицей.
Сам же Александр Иванович обучал меня всем тонкостям оперативной нелегальной работы за рубежом. Более двух десятков лет назад, еще при Советской власти, он сам был нелегалом, много лет прожил под чужим именем в Англии и, насколько я знала, добыл много военной и политической информации, имевшей исключительное значение для Советского Союза в его противоборстве с Соединенными Штатами и военным союзом НАТО. Хотя государство, которому Александр Иванович преданно служил, кануло в Лету, его знания и опыт не остались невостребованными в новой России.
Со слов Льва Николаевича, моего куратора из Управления, я знала, что мой ведущий офицер мастерски владел тончайшим искусством заводить друзей, изучать и разрабатывать нужных людей, превращая их при необходимости в своих информаторов и агентов. У меня было такое впечатление, что он абсолютно все, без исключения, знал о способах и методах легализации в чужой стране и конспирации, о подборе тайников и их использовании, о приемах обнаружения слежки и ухода от нее. Одним словом, Александр Иванович был высококвалифицированным "ведущим" и мог научить меня самым мелким, но важным деталям нелегальной жизни и работы за рубежом.
Пожалуй, я любила и уважала Александра Ивановича, как никого другого из своих преподавателей. "Ведущий" был для меня не только учителем, наставником, но и старшим другом, с которым я могла откровенно разговаривать практически на любую тему и которому решалась рассказывать то, что могла бы поведать только бабе Ганне.
Обрадовавшись, как всегда, при виде "ведущего", я засияла:
- Здравствуйте, Александр Иванович! Я очень рада вас видеть.
- Доброе утро, Маргарита Федоровна! Поздненько мы являемся на место службы, поздне-е-нько.., - смотрел на меня укоризненным взглядом "ведущий". - Это совсем не похоже на вас.
- Во-первых, вы меня не предупредили, что придете сегодня, - с легким упреком в голосе заметила я. - Во-вторых, могу же я хоть иногда расслабиться и поспать на часик больше обычного. А в-третьих, меня задержал сантехник.
- Причины, скажу я вам откровенно, не совсем уважительные, - все тем же осуждающим тоном говорил "ведущий", устраиваясь в своем любимом кресле у окна.
Слегка задетая тоном наставника, я ничего ему не ответила, а молча уселась в кресло напротив.
- Так какой сантехник помешал вам прийти раньше? - поинтересовался "ведущий" через несколько секунд.
- Обыкновенный, из ЖЭКа, - несколько обиженным тоном произнесла я, но сообразив, что вела себя словно капризный ребенок, продолжила ровным голосом: - Он пришел сам, без вызова, для профилактического осмотра. И знаете, пришел как раз кстати. Пока здесь жила тетя Поля, я не знала никаких хлопот с квартирой. Всем занималась она сама. А теперь... То лампочка разлетается вдребезги, и нужно менять ее на новую. Да еще патрон перед этим с большим риском для жизни выкручивать, - хихикнула я, выразительно покрутив пальцами над головой. - То утюг перегорит, и я его чиню. То штепсель не работает, и мне приходится паять, припаивать, соединять проводки. Хорошо хоть, что мой "радист" научил меня всем этим премудростям, а то пришлось бы каждый раз специалиста вызывать или просить соседа. Ну, а теперь у меня проблема с кранами.
- С какими?
- С обыкновенными. С теми самыми, о которых я вам на прошлой неделе говорила и которые...
- Рита, чай подавать? - прервала меня на полуслове Валентина Васильевна, приоткрыв дверь в гостиную.
- Я бы с удовольствием. А вы, Александр Иванович? - обратилась я к "ведущему".
- Я тоже.
- Пирожные принести? - поинтересовалась хозяйка. - Или только крекеры?
- Александру Ивановичу принесите, а мне не нужно. Вы ведь знаете, я уже месяц на диете.
- Хорошо, - кивнула хозяйка, закрывая дверь в комнату.
- И какая же у вас диета? - заинтересовался "ведущий".
- Обыкновенная. Так называемое "раздельное питание".
- По Шелтону, что ли?
- Да-а-а, - медленно протянула я, удивленно вскинув брови.
Осведомленность Александра Ивановича меня настолько поразила, что несколько секунд я сидела молча, почти разинув рот от изумления.
Я знала, что мой "ведущий" был человеком необычайно эрудированным и обладал энциклопедическими знаниями в разных областях науки и культуры. Он хорошо знал историю, нравы и обычаи разных стран и народов, отлично разбирался в международной обстановке и в политических процессах, происходящих в крупнейших государствах мира. Как все самые известные разведчики и шпионы, мой наставник вполне прилично рисовал и мог буквально несколькими штрихами выразить характерные особенности любого лица, точно сохраняя при этом портретное сходство с оригиналом.
Александр Иванович довольно серьезно интересовался живописью, архитектурой, а его любимым периодом в искусстве была эпоха Возрождения. В начале моей учебы и наших первых с ним бесед "на свободную тему" меня поражало, что человек с техническим образованием мог так легко и непринужденно дискутировать о концепции ренессансного гуманизма, являвшейся путеводной нитью искусства итальянского Возрождения и определявшей пафос развития всей той эпохи. Александр Иванович мог рассказать сюжет и историю создания многих картин этого периода. Он почти как профессионал рассуждал о "линейном ритме" и о преобладании линейно-классического начала над колоритом в живописи Боттичелли, об универсальном гении Леонардо да Винчи и игре светотени на его полотнах, о композиции и гармонии в картинах Рафаэля, о колорите Тициана.
После двух лет занятий меня уже ничего в "ведущем" не удивляло, но тут я была сражена.
- Вы и это знаете? – вымолвила, наконец, я.
- Да, я в курсе теории Герберта Шелтона. И могу вам открыть одну маленькую тайну или, вернее, выскажу одно предсказание, - хитро улыбнулся "ведущий". - У вас скоро испортится характер, и вы будете всегда в плохом настроении.
- Почему? - беспокойно заерзала я в кресле.
- Видите ли, ученые доказали, что существует прямая взаимосвязь между характером питания и настроением. Дело в том, что хорошее настроение зависит от содержания в головном мозге так называемых нейромедиаторов. Они синтезируются только из одной, особой аминокислоты, которая доставляется в мозг из потребленного с пищей белка - например, мяса. А было установлено, что процесс этот происходит только в том случае, если из кишечника в кровь поступают белки и углеводы одновременно. Так что для того, чтобы у вас всегда было хорошее настроение, еда должна быть смешанная... И советую вам вообще забыть о любых диетах. Вам это не нужно. Вы мою мысль поняли?
- Поняла, - кивнула я, стараясь изобразить на своем лице послушание и покорность. Сама же прекрасно знала, что лишние два килограмма все равно сгонять буду. Если не раздельным питанием, которое мне и самой уже опротивело, то тренировками и физическими нагрузками - обязательно. Ну, и после шести часов вечера ничего есть не буду. И сладости, сдобу, белый хлеб по-прежнему буду исключать из своего рациона. Оставлю только свою утреннюю булочку...
- Ну, а если все-таки вам не терпится согнать с себя килограмм-другой, - словно угадал мои мысли "ведущий, - то натуральное, виноградное красное вино легко справится с этой задачей. Выпитая после еды рюмка вина стимулирует расщепление жиров, выводит их из организма и таким образом способствует снижению веса. Ясно?
- Ясно, - повеселела я.
- А теперь скажите наконец, что там творится с вашими кранами?
- Как я вам говорила, мои краны уже месяц как барахлят. Их я сделать, конечно, не могу и в ЖЭК все никак не соберусь позвонить. А тут, к счастью, этот сантехник во время явился со своей профилактикой. Специалист подтвердил, к сожалению, мои опасения: мне нужно менять всю сантехнику.
- А пока-то ваш специалист хотя бы поправил краны?
- Да, конечно. Впрочем, не совсем поправил. В ванной он их не стал трогать... Представляете, Александр Иванович, какие сейчас водопроводчики в ЖЭКе работают? Чистенькие, аккуратненькие, вежливые. Да еще и денег на бутылку не берут. А кроме того, обладают визитными карточками, в которых, правда, ничего нет, кроме фамилии и телефона, но тем не менее... Мой сантехник, видите ли, занимается частной предпринимательской деятельностью.
- Что поделаешь, - пожал плечами "ведущий", не поддержав моего ироничного тона. - Время сейчас такое. Каждый пытается подработать там, где может.
- Только мы не можем нигде подработать, - с легкой улыбкой, без тени сожаления произнесла я, - и живем на скудное офицерское жалованье.
- Не в деньгах счастье, как вы сами не раз изволили говорить, - засмеялся "ведущий".
- Однако согласитесь, что деньги человеку все-таки нужны, - живо возразила я. - Они способны подарить вам чувство внутренней свободы, уверенности, покоя и, наконец, большое количество денег даже может вызвать у вас ощущение счастья.
- Счастлив не тот, у кого много денег, сказал один мудрый человек, а тот, кому их хватает.
- Как он прав, этот мудрый человек! - весело воскликнула я. - Я все время чувствовала себя почти полностью счастливой, а вот сейчас мне совсем немного не хватает, чтобы вновь ощущать себя таковой.
- И сколько же вам не хватает? - с хитрой улыбкой смотрел на меня ведущий.
- Ровно столько, сколько требуется для покупки новых кранов, - не раздумывая ни секунды, быстро ответила я.
- Мало же вам нужно для полного счастья! - не сдержал снисходительной улыбки "ведущий". - И в таком случае, - приподнял он манжет на левом рукаве своей рубашки, - ровно через двадцать восемь часов я сделаю вас счастливой. Как раз завтра я получу и привезу вам денежную компенсацию за ваше обмундирование.
- Отлично! - искренне обрадовалась я. - У меня прямо гора с плеч.
- Ну что ж, в таком случае спокойно продолжим начатую в пятницу беседу о методах вербовки агентов в новых условиях, - подытожил нашу дружескую беседу Александр Иванович, доставая из портфеля кипу бумаг.
3
Последующие три дня я постоянно находилась в своей служебной квартире и думать забыла о злополучных кранах в квартире, которая только недавно стала моей собственной.
Я приехала в Москву из Питера, где родилась и окончила спецшколу с углубленным изучением английского и испанского языков. Поступив после школы в Строгановку, я все студенческие годы жила у тети Полины, отцовой сестры.
Когда сразу после окончания института меня взяли на учебу в школу разведки, я первое время продолжала жить с тетей. Она, естественно, ничего не знала о моей учебе. Впрочем, о разведшколе никто из моих родственников и друзей не знал. Для всех я была обычным дизайнером по интерьеру и работала в обычной дизайнерской фирме. Тетя Поля справедливо считала, что дизайнер - это достаточно творческая профессия и потому, естественно, не понимала, отчего у меня мало свободного времени.
- Ты свободный художник и не обязана постоянно торчать в офисе. Художник должен творить и обдумывать свои гениальные работы дома или, в крайнем случае, на природе, - часто повторяла она, встречая меня поздно вечером в прихожей.
- Ой, тетя, что вы такое говорите? Какая гениальность? Какое творчество? - отмахивалась я. - У меня на фирме обычная, занудная работа. Вот найду что-нибудь более творческое, тогда и буду дома чаще работать. А сейчас приходится трудиться там, где подвернулось место.
- Но не до позднего же вечера трудиться! - негодовала тетя Поля. - И кто имеет право заставлять работать в выходные?
- Дорогая моя тетушка! - обнимала я ее за плечи. - Вы все еще живете в том своем старом, добром и тихом, времени. А сейчас совсем другая эпоха. У нас ведь безработица, не забывайте об этом. И потому человек обязан работать в полную силу, если он не хочет лишиться своего места.
- Все равно, твоя излишняя занятость и загруженность на работе мне кажется подозрительной, - не успокаивалась тетя Поля.
- Да не загружена я так уж на работе, не волнуйтесь. А то, что меня частенько дома не бывает, так я же взрослая уже, - чмокала я тетку в щеку. - Должна же у меня быть какая-то личная жизнь! Или нет? Я встречаюсь с друзьями. Мы гуляем, ходим на выставки, в кафе. Даже в ресторане бываем. Отдыхаем, одним словом.
На самом же деле отдыхала я крайне редко. Профессия разведчика-нелегала требует от него свободного владения иностранными языками, глубокого изучения оперативной обстановки в стране будущего нелегального проживания, совершенных знаний по многим специальным предметам. И я старательно овладевала этими знаниями. Первая половина дня уходила у меня всегда на занятия с преподавателями. После обеда, до позднего вечера, - так называемая "самоподготовка" в рамках программы. Получалось, что ежедневно я занималась не менее десяти-двенадцати часов в сутки.
Но чем больше я училась, тем больше убеждалась, что мне катастрофически не хватает конкретных знаний в различных областях человеческой деятельности, без чего не может состояться настоящий, высококвалифицированный разведчик, способный вести непринужденную беседу с любым собеседником.
Что представляла я собой в начале моей учебы в разведшколе? - Да ничего особенного и ценного! Неожиданно для себя я поняла, что все приобретенные мной до сих пор знания были слабыми и поверхностными. Мне стыдно было признаться самой себе, но факт был налицо - несмотря на все мои отличные оценки в школе и в Строгановке, я нахваталась "умных" мыслей и знаний только по вершкам. Так что пришлось усиленно наверстывать упущенное. Читать, читать и еще раз читать! И обычных учебных дней с двенадцатью часами мне уже не хватало. Потребовались субботние и воскресные дни. А где же работать в выходные, как не на служебной квартире? Не могла же я демонстрировать перед проницательной тетей Полей разнообразную специальную литературу, да еще на иностранных языках!
Несколько месяцев я постоянно лгала, изворачивалась, придумывая для тети Поли правдоподобные объяснения своим субботним и воскресным отлучкам. В конце концов, я сама устала от своего вынужденного и, по сути, ненужного вранья, а потому решила постоянно жить на служебной квартире.
Безболезненно уйти от тети Поли было крайне тяжело. Не имея своих детей и рано овдовев, тетя души во мне не чаяла и, естественно, уже не представляла своей жизни без меня. Об этом она не раз мне говорила в минуты откровений. И чтобы не наносить ей болезненной раны, мне пришлось разработать подходящую легенду. Как-то вечером, за ужином, я произнесла равнодушным, как бы между прочим, тоном:
- Вчера мне предложили хорошие деньги.
- Надеюсь, за работу дизайнера, а не за что-нибудь другое? - хихикнула тетя.
- Ну, тетя, опять вы в своем репертуаре! - постаралась я изобразить на своем лице оскорбленный вид, хотя никогда в действительности не обижалась на двусмысленные намеки и шуточки, которыми так отличалась моя дражайшая тетя Поля, когда бывала в подходящем для таких шуточек расположении духа.
- Ладно, не обижайся. Скажи лучше, за что тебе предложили деньги?
- За работу дизайнера.
- Ты скрывала от меня свою работу? Ты сделала какой-нибудь грандиозный, самостоятельный проект? - с любопытством уставилась на меня тетя Поля.
- Нет пока. Но мне предложили классное место, на котором я смогу такой проект осуществить.
- Давно пора. Я всегда верила в твой талант и в то, что ты не застрянешь на оформлении этих холодных, однообразных офисов. Что это за место? И когда ты туда переходишь?
- Я не дала еще согласия. Решила посоветоваться сначала с вами.
- Ну, какой из меня советчик! - картинно взмахнула руками тетя Поля, хотя довольный блеск ее глаз говорил обратное: ты права, что пришла ко мне со своими сомнениями. Именно я и, пожалуй, только я на данный момент могу дать тебе умный, добрый, честный совет.
И это была правда. Тетя Поля была очень мудрой женщиной. Природа наградила ее острым умом и душевной добротой, университет дал знания и профессию психолога, знатока человеческих душ, а шестьдесят прожитых лет обогатили бесценным жизненным опытом. Что бы ни говорила тетя Поля по тому или иному поводу, что бы ни советовала когда бы то ни было и кому бы то ни было, она всегда оказывалась права. Причем хорошие советы другим она давала порой в ущерб себе. Вот этой особенностью тети Поли я и решила воспользоваться.
- А кто же еще мне может посоветовать, стоит ли мне уезжать из Москвы в Суздаль? - медленно наматывая макаронину на вилку, со вздохом произнесла я.
- Куда уезжать? - Вилка с куском мяса остановилась у рта тети Поли.
- В Суздаль.
- И ты туда поедешь? - с нескрываемой тревогой в голосе спросила тетя.
- Я же сказала, что хотела с вами посоветоваться. Но мне, откровенно говоря, не хочется туда ехать. Слишком хорошо и, прямо скажем, удобно мне с вами, чтобы я могла польститься даже на очень интересную работу в каком-то Суздале. Вы только представьте себе на минутку какую-то чужую квартиру, которую мне придется снимать. Какую-то чужую женщину, хозяйку квартиры. Ужас! Нет-нет, только не это. Хотя дело там предлагают действительно очень интересное и творческое.
За столом установилась напряженная тишина. Тетя Поля даже есть перестала, лишь задумчиво смотрела в тарелку. Я же спокойно пережевывала кусок мяса.
- Если ты поедешь в Суздаль, то навсегда? - оторвала, наконец, тетя Поля свой взгляд от тарелки.
- Я же сказала, что никуда я не хочу ехать! - прикинулась я невинной овечкой.
- Я поняла, поняла. Но если бы поехала, то навсегда?
- Если бы поехала, то, конечно же, не навсегда. Поехала бы только для того, чтобы проявить себя и заработать профессиональный авторитет. Кстати, позавчера мне звонила Оля Корнеева. Вы помните ее? Она у нас иногда бывала... Высокая такая, с длинными вьющимися волосами.
- Помню, помню. Красивая девушка. И умная.
- Представляете, она снова здесь. Проработала несколько месяцев во Владимире, получила там отличные рекомендации, и сейчас ей предложили очень хорошее место в Москве, в довольно крупной фирме. Мало того, что фирма богатая, так еще и проекты ей предстоят интересные, - вдохновенно врала я, хотя Ольга как работала во Владимире, так до сих пор там и работает.
- Мне будет очень не хватать тебя, - жалобно смотрели на меня повлажневшие глаза.
- Так ведь я - не Оля. Я никуда отсюда не хочу ехать, - продолжала я придерживаться выбранной тактики. - Не хочу вас покидать. Мне и здесь хорошо.
- Нет, Ритуля, поезжай. Не надо из-за меня отказываться от будущего, - упавшим голосом говорила тетя Поля.
- Не поеду я, - упрямо мотала я головой.
- Никаких возражений и слышать не хочу, - произнесла тетя твердым, не терпящим возражения голосом, так напомнившим мне в это мгновение властный, командирский голос отца. - А то пожалуюсь твоему папане. Уж он-то сумеет тебя убедить.
- Ладно, что уж тут поделаешь. Придется серьезно подумать над вашими словами, - вовсю играла я искреннее желание, "через не хочу", покориться и послушаться хорошего совета. - Если вы так настаиваете, то, может, и придется ехать в этот чертов Суздаль.
- Но только обещай, что будешь часто приезжать в Москву.
- Обещаю... Если все-таки надумаю ехать... Мне ведь тоже вас будет не хватать, - ласковым голосом, без всякого притворства, сказала я и через неделю, уложив в чемодан самые необходимые вещи, переехала на служебную квартиру.
Обещание свое я честно выполняла. Приезжала один раз в месяц к тете в гости, оставалась у нее два полных дня с ночевкой. Обычно почти всю ночь мы с ней не спали. Я с воодушевлением рассказывала о своих "оригинальных творческих" проектах, придумывала забавные истории о повседневной жизни в Суздале и о коллегах по работе. Нарисовала даже портрет парня, который, якобы, "ужас как смешно" и по-провинциальному неуклюже за мной ухаживает.
Тетка очень радовалась моим редким наездам и при каждой встрече не уставала повторять, что ждет не дождется того момента, когда мы снова будем жить вместе.
Но полгода назад тетя Поля неожиданно объявила, что переезжает в Петербург к своим старикам.
Я хорошо знала, что бабушка Маруся и дедушка Коля не хотели съезжаться ни с моими родителями, ни с младшим братом моего отца, который тоже жил в Питере. О переезде к дочери - тете Полине - в Москву и речи быть не могло. Дедушка с бабушкой гордились своим питерским происхождением и тем, что сумели не только сами пережить блокаду, но и своих малолетних детей - моего отца и тетю Полю - сохранить. А после войны бабушке Марусе даже удалось еще одного сына родить.
Дедушка с бабушкой постоянно твердили, что желают умереть там, где были похоронены все их предки. Однако при этом они очень хотели, чтобы в последние годы их жизни рядом с ними находилась их любящая и заботливая Полина. Поэтому меня не особенно удивило сообщение тети Поли о переезде в Петербург. Я удивилась совсем другому: тетя уезжала из Москвы навсегда и дарила мне свою двухкомнатную квартиру.
Так я обзавелась своим собственным жилищем и теперь нередко ночевала у себя дома. Чаще всего я приезжала к себе в пятницу, прихватывая с собой для занятий в выходные дни несекретные материалы по страноведению или справочники и учебники по языкам. В оперативную квартиру я возвращалась в понедельник, обычно к десяти часам утра, когда начиналось первое языковое занятие.
4
На этот раз я приехала к себе в среду и с ужасом обнаружила, что краном с горячей водой в ванной вообще нельзя было пользоваться: он совсем не закрывался. Я закрутила вентиль на трубе, позвонила водопроводчику, заказала ему всю сантехнику и назначила встречу на первую же субботу.
Водопроводчик явился вовремя и, снимая в прихожей куртку, улыбался мне панибратской улыбкой старого знакомого. Я поздоровалась очень приветливо, но достаточно отстраненно, как бы проводя невидимую границу между мной и этим улыбчивым парнем.
Сантехник вынул из сумки смеситель и прошел в ванную. Наклонившись к крану, он задел раковину, и та чуть не рухнула на пол. Парень чертыхнулся и с обескураженным видом повернулся ко мне:
- Отчего у вас все "на соплях" держится? Разве нельзя было вовремя подкрутить шурупы, чтобы кронштейн не шатался и прочно держал раковину? Или вообще - новую, более современную, поставить?
Резонное замечание. В этом старом доме, построенном в далекие послевоенные годы, давно уже все на ладан дышит. Здесь даже трубы лет десять или двадцать назад следовало поменять. Не говоря уж об унитазе, раковине или ванне, которую не берут никакие широко разрекламированные "кометы". Когда-нибудь потом я все сделаю. Сейчас же мне недосуг заниматься капитальными ремонтными делами. Тут уж не до жиру! Лишь бы вода из кранов не текла. Но не буду же я оправдываться перед этим самоуверенным сантехником!
- Пока вы не налегли на раковину всем своим весом, она крепко стояла на месте, - с невинной улыбкой произнесла я.
- Я еще и виноват! - поразился моему нахальству сантехник. - Может, мне и раковиной вашей заниматься?
Я смотрела на простодушное лицо парня и чувствовала, что мой маленький озорной дьяволенок вновь берет верх над серьезной дамой, заставляя, как и в первое появление сантехника, говорить с ним снисходительно-ироничным тоном.
- Почему бы и нет? Разве это не ваша профессия?
- Прикрутить шурупы может любой. В частности, ваш муж, - как и в первый раз, парень не обратил никакого внимания на мой тон.
- Мужа у меня нет, - после непродолжительной паузы решила я сказать правду.
- А жених? - допытывался сантехник.
- Жениха тоже нет, - постаралась я скорчить как можно более насмешливую гримасу.
- А близкий друг? - спокойно продолжал свой допрос любопытный водопроводчик.
- А не слишком ли много интимных вопросов вы задаете? - нахмурилась я.
- Но я же должен знать, вместо кого мне придется трудиться, - как ни в чем не бывало улыбался парень.
- Почему "вместо кого"? Вы выполняете свою работу, я вам плачу.
- Ах, да! Я и забыл! Вы - моя работодательница на данный момент. - Усмешка сантехника была не менее ироничной, чем мой тон. - Значит, раковину я тоже ставлю?
Мой озорной дьяволенок неожиданно испарился, и я сказала серьезным тоном:
- Если вас это не затруднит, то поставьте, пожалуйста.
- Хорошо, - коротко бросил парень и с деловым видом принялся за работу.
Оставив водопроводчика одного, я тем не менее не могла удержаться от того, чтобы время от времени не заглядывать в ванную. Молча наблюдая за работой сантехника, я ловила себя на том, что любовалась этим молодым мужчиной, его уверенными движениями, сильными и ловкими руками.
Я видела перед собой образец несокрушимой, бесспорной мужественности. Роста он был, правда, не очень высокого, однако так пропорционально сложен, что обычные брюки и пуловер смотрелись на этой мужественной, скульптурной фигуре так, словно это была одежда от какого-нибудь Бриони или Валентино.
Парня нельзя было назвать красивым, но его широкие и чуть выдающиеся скулы, обтянутые гладкой, шелковистой кожей, классически прямой, хоть и несколько тонковатый для такого лица нос, густая темная шевелюра и черные сверкающие глаза делали его очень привлекательным.
- Проверьте краны и сами убедитесь в хорошем качестве моей работы, - закончив установку смесителя, повернулся ко мне с улыбкой сантехник.
- Просто класс! - с удовольствием открутила я и закрутила сверкающие краны. - Надеюсь, в кухне будет проделана такая же безупречная работа.
- Я очень сожалею, но сегодня я уже не смогу заменить "елочку", - извиняющимся тоном сказал парень. - Ваша раковина нарушила все мои планы. В кухне нужно снимать мойку, и процесс этот займет слишком много времени. А через час меня ждет другой клиент. Вы не возражаете, если я приду завтра? Вы свободны?
- Договорились. Жду вас завтра в это же время, - тотчас же согласилась я.
5
На следующий день сантехник пришел, как было условлено, в десять часов утра и сразу же, без всяких церемоний, по-хозяйски прошел в ванную. Закрутив вентили на трубах, он направился в кухню.
- Вот предмет вашей деятельности, - протянула я ему "елочку", оставленную им у меня накануне.
- Отсюда нужно все убрать, - открыл дверцу под мойкой сантехник. - И... кстати, мы уже видимся в третий раз... Вы знаете мое имя..., - чуть запнулся в некотором смущении парень.
- Да, конечно, знаю. Виктор. Я же вам звонила и называла ваше имя.
- Вот... А я не знаю, как к вам обращаться. Вы не скажете, как вас зовут?
Ответила я не сразу. Называть свое имя - значит, идти на более близкое знакомство. А я сейчас не очень охотно знакомлюсь с новыми людьми. С другой стороны, дружеские отношения с водопроводчиком могут мне пригодиться. В этой старой квартире в любой момент может понадобиться рука опытного мастера - и я всегда смогу рассчитывать на Виктора. Так что нечего излишне конспирироваться, в данном случае такое поведение мне только навредит.
- Меня зовут Маргарита. Проще - Рита.
- Мар-га-ри-та. Ри-та, - медленно повторил Виктор. - Красивое имя... и редкое.
- Да, не очень распространенное, - согласилась я, вынимая из-под мойки ведро, веник, совок.
- Зато знаменитое.
- Чем же? - с любопытством взглянула я на парня.
- Да хотя бы песней "Городок провинциальный", в которой слово "Рита" звучит в рефрене.
- Я не знаю такой песни, - помотала я головой.
- Это старая песня. Но вы наверняка слышали ее по радио или телевидению. А может, даже видели фильм, для которого она была написана.
- Напомните, как звучит эта песня?
- Вы хотите, чтобы я вам ее напел? - выжидающе смотрел на меня Виктор.
- Попробуйте, - улыбнулась я.
- Рио-Рита, Рио-Рита,
Вертится фокстрот.
На площадке танцевальной
Сорок первый год, -
тихо напел сантехник красивым, бархатным баритоном.
- У вас хороший голос, - старательно скрывая свое восхищение, бесстрастным тоном похвалила я его голос и тотчас же съязвила: - Вам бы на сцене петь, а не чужие краны ремонтировать.
- Вы считаете, что сантехник - это низшая порода людей? - пронзил он меня долгим, изучающим взглядом.
- Я так не считаю. Дело не в профессии, а в человеке. В его внутреннем мире, - с некоторой растерянностью отвела я свой виноватый взгляд в сторону, тут же мысленно отругала себя за эту виноватость и потому спросила сантехника снова с нескрываемой иронией в голосе: - Чем же еще знаменито мое имя?
- Тем, что принадлежит оно известным литературным героиням, - небрежным тоном произнес Виктор, начав откручивать краны.
- Каким, например? - не унималась я.
- Маргарите Готье, например.
- Неужели вы читали трогательный, душещипательный роман Дюма-сына? - не поверила я своим ушам.
- По правде говоря, не читал, - подняв голову от мойки и повернувшись ко мне, Виктор рассмеялся искристым, простодушным смехом. - Но знаю, что героиню этого романа звали Маргаритой. Хотя в "Травиате" ее зовут почему-то Виолеттой... Ну а с Маргаритой я читал другого известного автора, тоже классика, - скороговоркой добавил Виктор, вновь повернувшись к мойке.
- Интересно, кого вы имеете в виду? Неужели Гете? - пыталась я угадать, на что еще способен этот необычный сантехник.
- И Гете тоже, - громыхал ключами он. - Но я имел в виду булгаковский роман. Вы, кстати, очень похожи на ту Маргариту.
- Сомнительным комплиментом вы меня одарили, - съехидничала я. - Она была лет на пять старше меня.
- Я имел в виду прекрасную двадцатилетнюю девушку, в которую превратилась Маргарита, втерев в себя мазь Азазелло. - Оставив ключи в покое, Виктор внимательно всматривался в мое лицо. - У вас такая же атласная кожа, такие же красиво вычерченные, ровные брови... Такие же пронзительные и яркие ... цвета... цвета жадеита... глаза. Как у настоящей... Не хочу говорить - ведьмы, скажу мягче - колдуньи... И такие же красивые, шелковистые черные волосы.
На мгновение я растерялась. Как большинство женщин, я падка на комплименты, и, забыв, что эти сладкие слова чаще всего произносят просто от хорошего воспитания, я слушала парня с замиранием сердца. К тому же за два последние года моей почти затворнической жизни мне никто не говорил так много комплиментов сразу, и еще дольше я не слышала, чтобы кто-то произносил их с таким бесхитростным и простодушным выражением на лице.
Я смотрела в темно-сливовые глаза, в которых сквозило искреннее восхищение, и не могла вымолвить ни слова. Но стоять и молчать, "как рыба об лед", я не хотела. Показывать этому парню свою растерянность я тоже не могла. Я быстро нацепила на лицо маску полного равнодушия к его словам, как бы говоря: мне привычны такие речи, они меня не удивляют и не восхищают. Потом небрежным жестом сняла с холодильника леечку с отстоявшейся водой и стала поливать герань на подоконнике. Сантехник тоже занялся делом, в его руках вновь загремели ключи.
Спустя несколько секунд я повернулась к сантехнику и произнесла спокойным и поучительным, как мне хотелось изобразить, тоном:
- Кстати, вы плохо читали роман. У Булгаковской Маргариты были другие волосы. Они были намного короче моих.
Виктор перестал орудовать ключами и тоже повернулся ко мне лицом.
- С одной стороны, вы правы, - с мягкой улыбкой согласился он. - Но волосы Маргариты были тоже волнистыми. С этим вы, надеюсь, спорить не будете. Я уверен, что на лбу у нее красовались точно такие же привлекательные маленькие кудряшки, - остановил Виктор свой томный взгляд на моей голове.
Мне совсем стало не по себе от этого взгляда и, нервно передернув плечами, я возразила резким тоном:
- Никаких кудряшек у меня нет. А эти три завитка на лбу, - коснулась я рукой своих волос, - они ... Впрочем, давайте прекратим этот разговор и перестанем говорить о моей внешности, - добавила я, поворачиваясь к полке с папоротником.
- Согласен, - засмеялся Виктор. - Давайте поговорим о цветах.
- В каком смысле? - с недоумением повернулась я к Виктору.
- В том смысле, что когда они впервые встретились с Мастером, в руке Маргариты были желтые цветы, которые каждую весну первыми появляются в Москве. Похоже, это были точно такие цветы, как эти, - кивнул Виктор в сторону холодильника, на котором уже больше месяца, с Восьмого марта, стояли мимозы, превратившиеся за это время в декоративный сухой букет. - Но только те мимозы были, наверно, посвежее, - с легкой усмешкой добавил сантехник.
- Может, в руке Маргариты были не мимозы, а первые, ранние нарциссы?
- Вполне возможно, - охотно согласился Виктор. - Булгаков не уточнял в романе название тех цветов. Он только назвал их, устами Мастера, тревожными. А желтый цвет определил одним словом – «нехороший», - с легким вызовом в глазах произнес сантехник.
Я любила роман "Мастер и Маргарита", читала его много раз и даже играла роль Маргариты в школьном спектакле, который ставила моя любимая учительница русского языка, а потому знала многие сцены романа наизусть. Шаловливая мысль мелькнула в моей голове, и я спросила словами Булгаковской Маргариты:
- Нравятся ли вам мои цветы?
Виктор глянул на меня испытующим взглядом, снова усмехнулся и ответил коротко:
- Нет.
- Вы вообще не любите цветов? - продолжала я цитировать булгаковскую героиню.
- Нет, я люблю цветы, только не такие.
Тон, каким произнес Виктор эти слова, не оставлял никакого сомнения в том, что он почти насмехался надо мной. Я сделала вид, что этого не заметила, и продолжила свой экзамен:
- А какие?
- Я розы люблю, - ответил Виктор точно по тексту, дерзко сверля меня своими сливовыми, с атласным блеском, глазами.
- Надеюсь, вы не думаете, что я выброшу свои цветы, как это сделала та Маргарита? - прищуренным взглядом смотрела я на сантехника.
- А жаль! Я бы поднял их, как поступил в подобном случае Мастер.
Водопроводчик продолжал буравить меня насмешливым взглядом, что меня крайне возмутило и даже разгневало.
- Вы решили блеснуть своей памятью и эрудицией? - скривила я губы в ироничной усмешке. - С каких пор у нас такие начитанные сантехники?
Выражение глаз Виктора мгновенно поменялось. Какое-то время он смотрел на меня немигающим, испытующим взглядом, потом повернулся к мойке и стал молча снимать ее.
- Вы не ответили мне, - требовательным и чуть капризным тоном произнесла я.
- Вы действительно хотите услышать мой ответ? - повернулся ко мне Виктор.
В глазах его на этот раз плясали плутоватые и дерзкие чертенята. Я чуть стушевалась при виде этих чертенят и смягчила свой тон:
- Хотелось бы.
- Может, я просто хочу вам понравиться? - чертенята вовсю бесились в его смеющихся глазах. - И чтобы произвести на вас "не-отра-зи-мое" впечатление, я прочитал эту книгу перед приходом к вам.
- Но вы же не знали, что меня зовут Маргаритой, - парировала я.
- Логично, - рассмеялся Виктор. - Обман не удался, - с притворным сожалением добавил он, вновь поворачиваясь к мойке. - Придется согласиться, что я довольно начитанный сантехник.
- Который, вероятно, предпочел бы сейчас книгу, а не этот ржавый кран.
- Одно другому не мешает, - бросил Виктор на меня косой взгляд через плечо. - А вот вы мне своими ехидными вопросиками и язвительными замечаниями действительно мешаете.
Я фыркнула и вышла из кухни. За своей спиной я услышала короткий смешок...
6
Через час сантехник громко прокричал, что "елочка" установлена, а мойка водружена на свое место.
- Сколько я вам должна? - спросила я, проверив работу обоих кранов.
- Сейчас я возьму чеки за купленный товар, и мы все подсчитаем, - произнес Виктор беспечным тоном, вытирая руки о предложенное ему чистое полотенце. - А пока... а пока я бы не отказался, если бы вы угостили меня...
- Водки у меня нет, - сухо прервала я сантехника, смерив его надменным взглядом.
- Вы меня не поняли, - залился он веселым смехом. - Я хотел попросить чашечку чая.
Я смутилась.
- Ну да, конечно, - пришлось улыбнуться мне извиняющейся улыбкой. - Проходите в гостиную, я сейчас.
Войдя через несколько минут с подносом в комнату, я увидела Виктора у стеллажа, который он с интересом рассматривал.
Этот резной, ажурный стеллаж ручной работы был подарен мне когда-то на день рождения однокурсником, увлекавшимся резьбой по дереву. На разноуровневых полках его стояли многочисленные подарки друзей и родных: изящная позолоченная вазочка, из узкого горлышка которой свисали длинные плети-соцветия засушенного амаранта свекольного цвета, африканская статуэтка из красного дерева, витая длинная свеча в бронзовом подсвечнике и другие безделушки. С верхней полки спускался почти до самого пола, присосавшись к перемычкам, пестролистный плющ Хедера, а на самой нижней полке светились белыми жемчужинками темно-зеленые сочные листья гаворции маргаритиферы в красивом расписном горшке. Тут же стояло несколько книг по дизайну, а полкой выше - небольшая подборка дешевых любовных и детективных романов, изданных в Соединенных Штатах.
Я намеренно держала такую литературу в гостиной для обозрения знакомым и соседям. Эти книги должны были подтверждать мою "легенду" о работе дизайнера и обычных женских увлечениях. Большинство женщин предпочитает нынче в качестве чтива дешевую беллетристику, а многие молодые девицы даже читают ее на английском языке. Так что свободное знание его особого интереса и ненужного, в моем случае, любопытства ни у кого не вызывает.
Поставив поднос с чашками на сервировочный столик, я вежливо кашлянула.
- Я смотрю, у вас здесь стоят книги на английском языке, - повернулся Виктор на мое покашливание. - Вы читаете их в подлиннике?
- Да, - коротко бросила я, не вдаваясь в подробности.
На самом же деле, я свободно изъяснялась и могла читать художественную литературу еще на итальянском языке, а испанский учила в качестве своего "родного". Предполагалось, что для моей легализации в стране назначения будет использована легенда о моем латиноамериканском или испанском происхождении. Во всяком случае, моя внешность позволяла мне выдавать себя и за испанку, и за латиноамериканку, и за итальянку. Именно из испанских или итальянских женских имен мне предлагалось выбрать для себя оперативный псевдоним. Александр Иванович, в частности, уговаривал меня взять имя популярной в свое время кинозвезды Орнеллы Мути, на которую я, как в один голос утверждали все мои преподаватели, была очень похожа. Но я предпочла взять себе имя моей любимой бабушки - "Анна".
- Садитесь, пожалуйста, - с любезной улыбкой указала я гостю глазами на кресло у стены.
- Вам язык нужен по работе или это ваше хобби? - поинтересовался Виктор, занимая указанное место.
- Нужен по работе, - вежливо, но по-прежнему коротко ответила я.
- И где же вы работаете? Если не секрет, конечно, - добавил он с добродушной улыбкой.
- Не секрет, - небрежным тоном произнесла я. - Работаю я в фирме "Офис-дизайн". Вам это название о чем-нибудь говорит?
- Нет, конечно.
- Мы оформляем офисы для иностранных фирм, которые полетели сейчас к нам, как мотыльки на свет.
- Ясно, - хлебнул Виктор глоток чая. - В таком случае у вас, должно быть, хватает разговорной практики по языку.
- Да, вполне. Иногда приходится целый день только на английском разговаривать... Угощайтесь, не стесняйтесь. Вот печенье, варенье, - изящным поворотом ладони показав на угощение, говорила я сверхвежливым, сверхприветливым тоном великосветской дамы.
- Спасибо, мне только чай. Знаете, Рита, мне только что в голову пришла забавная, если не сказать - шальная, мысль по поводу оплаты моих услуг. Что, если вы заплатите мне не деньгами?
"Натурой, что ли?" - вертелся на языке у меня пошленький вопросик, но я благоразумно молчала, изобразив на своем лице вежливую, вопросительную улыбку.
- Как насчет того, чтобы дать мне несколько уроков английского языка? - спросил Виктор.
Первой реакцией моей было искреннее удивление.
- Зачем? - изумленным тоном спросила я.
- Видите ли, в свое время я учился в Бауманском. Но... но по семейным обстоятельствам мне пришлось оставить учебу, - ответил Виктор, уставившись в свою чашку. - Сейчас же я снова хочу учиться. Этим летом буду поступать в Высшую школу экономики, а моих знаний английского явно недостаточно для вступительных экзаменов.
- Не боитесь выглядеть стариком среди "зеленой" молодежи? - с едва скрываемой иронией спросила я. - Ведь вам уже, насколько я поняла, семнадцать давны-ы-м - давно-о-о минуло.
- Как вам сказать... Не настолько давно, как вам показалось. Мне двадцать восемь лет. А учиться, как известно, никогда не поздно. Разве я не прав?
- В общем, вы правы, - не могла не согласиться я с Виктором.
- Так что вы скажете по поводу моего предложения?
- Вряд ли я смогу давать вам уроки, - после короткой паузы вежливым тоном ответила я. - У меня очень мало времени. Каждый день я работаю до позднего вечера.
- Но в субботу и воскресенье вы свободны. Мне бы хватило всего одного урока в неделю. Я умею заниматься сам, а во время встреч с вами я бы уточнял сложные и непонятные моменты. Нутром своим чувствую, что с вами мне будут по плечу все эти перфекты, континьюосы, герундии и тому подобные дикие формы, на которые я смотрю сейчас как баран на новые ворота. Сами знаете, как у нас в школе учат иностранному языку. Ничего понять невозможно. А без понимания язык не выучить. Так ведь? Или я ошибаюсь?
- Не ошибаетесь.
- Так неужели вы откажетесь помочь несчастному будущему абитуриенту в такой малости? Неужели откажетесь объяснить хотя бы только то, чего не существует в русском языке?
- Придется отказаться. Я очень занята, - по-прежнему твердым голосом произнесла я, хотя мне отчего-то уже захотелось уступить просьбе этого обаятельного сантехника.
Он, вероятно, почувствовал мое настроение и продолжал уговаривать более уверенно и настойчиво:
- Всего один раз в неделю. Убежден, что эти уроки не будут слишком нудным и утомительным занятием для вас. Не сомневаюсь, что они будут даже полезными. Ведь обучая других, учишься сам. Разве я не прав? Или я ничего не понимаю в педагогике?
- Видимо, кое-что понимаете, - не могла я удержаться, чтобы вновь не прибегнуть к снисходительному тону. - Но мне нечему учиться. Я и так хорошо знаю язык.
- Так поделитесь своими знаниями со мной! Очень прошу вас.
Виктор посмотрел на меня такими просящими, умоляющими глазами, что я готова была уже сдаться, но давать обещание без согласия на то Александра Ивановича я не могла и потому сказала любезным тоном:
- Я подумаю над вашей просьбой и сообщу вам свое решение на следующей неделе.
И встала, давая понять, что гость засиделся, что "пора и честь знать". Виктор, похоже, мой намек понял, потому что сразу же поднялся со своего кресла и направился в прихожую.
- Когда я могу надеяться услышать ваш звонок? - осведомился он, остановившись у выходной двери.
- Думаю, что я позвоню вам во вторник.
- Буду ждать с нетерпением.
Церемонно поцеловав тыльную сторону моей ладони, Виктор широко улыбался, глядя мне в глаза и не выпуская моей руки из своей. Я руку выдернула. Он поспешно извинился, попрощался и ушел.
7
Утром в свой "класс" я не поехала. Это был один из тех редких понедельников, когда у меня не было занятий с преподавателями. В такие дни я обычно выполняла учебные оперативные задания Александра Ивановича. То мне нужно было познакомиться, под заранее разработанной легендой, с каким-нибудь ответственным сотрудником в государственном учреждении или научно-исследовательском институте, то мой "ведущий" отправлял меня по неизвестному мне до сих пор загородному маршруту с "разведывательным" заданием. А то вдруг я получала с утра фотографию незнакомого человека и адрес, где в данную минуту этот человек находится. Тут же получала задание установить за "объектом" слежку. Я отправлялась по указанному адресу, превращалась в невидимого "хвоста" и полдня ходила за "объектом". А после обеда подробно докладывала "ведущему" о его маршруте и встречах.
На этот раз мне предстояло изъять тайник-контейнер, который должен был оставить для меня Александр Иванович в небольшом скверике в районе станции метро "Октябрьское поле". Время изъятия мне было сообщено в шифровке, которую я получила накануне вечером по радио. А все условия работы с данной закладкой мы отработали с Александром Ивановичем неделю назад.
За час до указанного в радиограмме времени я приехала на станцию "Октябрьское поле", прошла к нужному дому и на доске объявлений первого подъезда увидела сигнал вложения закладки. Теперь мне оставалось только пройти по утвержденному Александром Ивановичем маршруту к месту нахождения тайника.
Я уже собиралась повернуть за угол дома, как вдруг что-то словно толкнуло меня и заставило бросить незаметный взгляд на последний подъезд противоположного дома. У подъезда стояло две скамейки. На одной из них сидел мужичок. Он держал перед собой развернутую газету, лица его не было видно, но я почти не сомневалась, что это был "Чапай", как мы с "ведущим" шутливо меж собой называли Василия Ивановича, моего преподавателя по военному делу.
"Сиди-сиди! - хихикнула я про себя. - Думаешь, что хорошо спрятался за газетой, и я тебя не замечу?"
Как ни в чем ни бывало, я неторопливо пошла по своему маршруту. "Чапай" немедленно двинулся за мной. Какое-то время я поводила его за собой, потом спустилась в подземный переход, притаилась за газетным киоском, пропустила "хвоста" мимо, быстро снова поднялась наверх, нырнула в проход между домами и оказалась на соседней улице. Покружив еще некоторое время по тихим переулкам и убедившись, что "Чапай" за мной не шел, я зашла в нужный скверик и у оговоренной скамейки подняла обычный с виду, но полый внутри, камень, который и служил для нас учебным тайником-контейнером.
На столбе у метро я оставила сигнал изъятия закладки и довольная собой, с чувством выполненного долга, поехала на служебную квартиру.
После обеда в "класс" явился Александр Иванович.
- Сигнал об изъятии тайника я обнаружил, - с улыбкой произнес он, как только вошел в прихожую. - Все прошло благополучно?
- Ну-да, благополучно. Если не считать того, что за мной была слежка.
- Что вы говорите? - изобразил Александр Иванович на своем лице крайнее удивление.
- Не притворяйтесь, - шутливо помахала я пальцем. - "Чапай" ведь по вашей просьбе за мной ходил. Разве не так?
- По моей, по моей, - нехотя признался Александр Иванович. - И когда же вы его заметили?
- Да почти в самом начале, - хвастливым тоном объявила я. - У места постановки первого сигнала.
Александр Иванович тяжело вздохнул.
- Да-а, стареет наш "Чапай", стареет. Он догадался, что вы его засекли, только тогда, когда вы испарились прямо перед его носом в подземном переходе и больше не появились на известном нам и ему маршруте... Ну что ж, я вами доволен. Вы хорошо усвоили мои уроки и отлично справились с заданием, - направился "ведущий" в гостиную.
По благодушному, мажорному тону "ведущего" я поняла, что он больше не намерен говорить о моей учебе. В таких случаях он обычно проводил со мной "воспитательно-образовательную" беседу или завязывал доверительный разговор "по душам".
- В рамках повторения темы "Методы обнаружения слежки и способы ухода от нее" мы посмотрим сегодня один очень любопытный видеофильм, - бодрым голосом произнес "ведущий", когда мы уселись за журнальный столик в гостиной и Валентина Васильевна уже подала нам чай.
"Не говори гоп, пока не перескочишь", - присказкой бабы Ганны мысленно осудила я себя за преждевременные выводы.
- После просмотра фильма, - продолжал "ведущий", отхлебнув глоток горячего чая, - мы обсудим его. Вы выскажете свое мнение об увиденной вами технике для обнаружения наружки. Оцените также действия героя фильма. При этом уточните, в каких моментах вы бы действовали так же, как он, а в каких - поступили бы совершенно иначе... Но сначала расскажите мне о ваших делах, - непринужденно откинулся наставник на спинку кресла.
- Все нормально, Александр Иванович. Насколько я знаю, у преподавателей ко мне претензий нет, - уверенным тоном произнесла я.
- Я имел в виду домашние дела. Что нового пишут ваши родные из Петербурга? Или они не пишут, а только звонят?
"Ай да Рита! Ай да молодец! Все-таки наблюдательность и интуиция тебя не подвели", - похвалила я себя мысленно и стала старательно доводить до сведения руководителя мои семейные новости.
- Чаще я им звоню. Они пишут и звонят редко. Люда, самая старшая сестра, по-прежнему воюет со своими стервецами-близнецами, у которых переломный, подростковый возраст. У средней - жизнь поспокойнее, она довольна своей дочуркой, та учится только на пятерки.
- А родители? - живо продолжал интересоваться моими близкими "ведущий".
- Отец все еще не привыкнет, что он уже не моряк, не капитан первого ранга, а обыкновенный отставник. Мама говорит, что он стал много "нудеть"... извините за такое слово... заглядывать в кастрюльки и "доставать" ее по всяким пустякам.
- И, естественно, смотрит все новости по телевидению? - понимающе усмехнулся "ведущий".
- Конечно! Куда он без телевизора и без политики?
- А как он реагирует на последние события в стране?
- Как реагирует? - медленно переспросила я. - Да в основном критикует всех и вся. Недавно был у меня в гостях, так столько возмущенных речей я от него наслушалась о руководстве страны и его политике. Правда, хвалит Примакова и говорит, что единственным разумным шагом Ельцина за последние годы было его решение назначить премьер-министром именно Евгения Максимовича. Приход Примакова стал стабилизирующим фактором, что помогло спасти страну после прошлогоднего дефолта. А кроме того, Евгений Максимович - просто мужественный и решительный человек, считает отец. Как красиво развернул он свой самолет на полпути к Америке той мартовской ночью, когда узнал, что НАТО начала бомбить Югославию. Отец просто в восторге от этого политика. А в остальном - папаня все ругает. Особенно много разглагольствует о "бездарном, антинародном правительстве", о "президенте-алкоголике" и всей кремлевской камарилье, как он называет ельцинское окружение.
- Знакомая картина! - хохотнул "ведущий". - Мой кузен после ухода на пенсию стал исключительным занудой и крайне нетерпимым человеком, не способным объективно оценивать ситуацию в стране.
- Это поня-я-тно, - задумчиво протянула я. - Старшему поколению трудно привыкнуть к новой жизни и смириться с теми изменениями, которые произошли в их стране за последние восемь-десять лет.
- В какой-то степени вы правы. Некоторым из стариков даже с горбачевской перестройкой трудно было согласиться, а уж ельцинская политика им как кость в горле. Хотя многие из них вначале искренне любили Ельцина и верили, что его целью было улучшение социализма, а не уничтожение его.
- И жестоко ошиблись. Вместо исправленного социализма получили искривленный, дикий капитализм, - изрекла я с глубокомысленным видом.
- Издержки революции, - весело улыбнулся в ответ "ведущий".
Тон, каким наставник произнес свою фразу, не оставлял никакого сомнения в том, что он не очень осуждал эти издержки. Неожиданно для самой себя я решила поспорить с ним.
- Слишком уж тяжелыми оказались эти издержки, - сказала я категоричным тоном. - Я во многом согласна со своим отцом: не нужно было все разрушать.
- Но жить так, как мы жили при том социализме, тоже нельзя было, - возразил мне "ведущий". - Вы знаете, что я был коммунистом и до сих пор верю в правильность и торжество коммунистической идеи. Где-нибудь, когда-нибудь, в необозримом будущем... Но возвращаться назад я бы ни за что не хотел. Людям нашей профессии, знавшим многое из того, что другим было недоступно, и видевшим жизнь в развитых странах, уже давно было ясно, что в стране срочно нужно было что-то делать. И со свободой слова, и с товарами народного потребления, и с продуктами питания.
- Мама говорит, что когда-то с продуктами питания в Советском Союзе все было хорошо, - упрямо отстаивала я непонятную мне самой мысль. - Говорит, что когда она училась в институте, то в студенческой столовой на столах стоял хлеб в больших количествах. Он был бесплатным. И колбаса была разных сортов. Причем очень вкусная, из натуральных продуктов. Она говорит, что ее даже сравнивать нельзя с теперешним суррогатом.
- Так было только до середины шестидесятых годов, - возразил "ведущий". - Потом жизнь становилась все хуже и хуже. А уж о правах человека и свободе слова я вообще молчу.
- Отец говорит, что они как критиковали власти свободно, не боясь попасть за решетку, на кухне да в трамвае раньше, так и продолжают это делать там же сейчас. Ну а то, что избранные могут свободно свои мысли высказывать по телевидению и в прессе, то от этого ни лично ему, ни народу "ни холодно, ни жарко", как он любит выражаться. А вот тот факт, что небольшая кучка проходимцев, именуемых красивым словом "олигархи", обворовала при этом народ, присвоив себе природные богатства, принадлежащие всей нации, его глубоко возмущает. Причем происходит это обворовывание при прямом попустительстве Ельцина. И если дело так дальше пойдет, то ельцинская политика, утверждает мой отец, разрушит страну. С карты мира исчезнет великая Россия. Точно так, как уже исчезла могучая сверхдержава - Советский Союз, - с запальчивостью в голосе произнесла я свою тираду.
- Неужели вы согласны с мнением отца? Неужели вы тоже считаете, что Союз мог разрушить один человек, вернее - три президента, подписавшие Беловежские соглашения? - испытующим взглядом смотрел на меня "ведущий".
- В общем, да! Ельцин ненавидел Горбачева, хотел избавиться от него и ради этой своей низкой цели развалил страну, - ответила я с той же запальчивостью и замолчала.
Я уже была не рада, что сама, по собственной инициативе, затеяла этот спор. Из всех наук, которым меня обучали в разведшколе, я до сих пор была очень слаба лишь в одной - политические проблемы. За последний год, правда, я достигла определенных результатов, но многие тонкости политических процессов в России мне были пока еще не совсем понятны. Только с обычным обывателем я могла разговаривать по любому политическому вопросу "с ученым видом знатока". А в споре с Александром Ивановичем я чувствовала себя полнейшим профаном. Для разговора с ним у меня не хватало аргументов, аналитических выкладок, исторических сравнений.
С "ведущим" я могла говорить более или менее уверенно только об особенностях и подводных течениях политической жизни Англии, где мне предстояло в будущем работать. И это естественно. Разведчик обязан хорошо ориентироваться в политических процессах той страны, где ему придется работать в нелегалке.
Но Англия - есть Англия. Там все более или менее стабильно, понятно, предсказуемо. А у нас что ни день - то очередные непонятные "загогулины" возникают. Поди разберись ты в них, проанализируй и спрогнозируй политическую обстановку. Потому и "плавала" я в ней, потому и не хотелось мне продолжать дискуссию на эту тему с Александром Ивановичем. Но, как говаривала баба Ганна, "взялся за гуж - не говори, что не дюж", и я "закатила" целую речь об объективных и субъективных причинах развала Союза и об обязательном возрождении "единой, неделимой, исторической России".
8
Пока я высказывала свои умные сентенции, на лице "ведущего", внимательно меня слушавшего, время от времени пробегала снисходительная улыбка. Однако продолжать начатую дискуссию наставник почему-то не стал. Он только констатировал коротко:
- У вас, мне кажется, неправильные представления о будущем России. Союз воссоздать невозможно.
- Вы против Союза? - возмущенно вскинула я брови.
- Я не против. Но прав был один мудрый человек, сказавший: нет сердца у того, кто не жалеет о развале Союза, и нет разума у того, кто мечтает о возрождении его.
- Особенно учитывая тот факт, что этому противится весь так называемый "цивилизованный мир", - с сарказмом произнесла я.
- Это очень интересная и любопытная тема, - усмехнулся "ведущий". - Думаю, что мы разовьем ее в ходе намеченных на ближайшее время занятий по внутриполитической обстановке и международному положению. Уделяя при этом особое внимание проблеме экстремизма и терроризма. Как вы уже знаете, наша служба направляет сейчас немалую часть своей деятельности как раз на изучение крупнейших международных террористических организаций. Но подробно обсудим мы этот вопрос на следующих занятиях. А сейчас... Скажите, как поживает ваша мама? Вы все больше об отце говорили. Кстати, разделяет ли она взгляды Федора Николаевича? Как реагирует на его высказывания?
- А никак! Старается не вслушиваться в его ворчание и все больше времени проводит в своей больнице. Осенью ей исполнилось пятьдесят пять лет, но на пенсию уходить она пока не собирается. Сидеть дома и слушать брюзжание отца ей ни к чему. И внукам все свое время она посвящать не станет. Мама и нами-то с сестрами почти не занималась. Нас всех вырастила и воспитала, можно сказать, баба Ганна.
- Это бабушка по материнской линии, насколько я помню? - уточнил "ведущий".
- Да, - подтвердила я. - Баба Ганна была для нас и мамой, и няней, и воспитательницей, и первой учительницей. А для меня - так еще и самой близкой подругой. Я, кажется, уже как-то вам говорила, что только с бабушкой я делилась всеми своими девичьими тайнами. А когда приезжала домой из Москвы на студенческие каникулы, то именно с ней я проводила свои первые дни в Ленинграде. Мы целыми днями говорили-говорили и наговориться не могли. Я ей рассказывала о своей учебе, о подружках и ребятах. Она тоже вспоминала своих "кавалеров" и подруг из небольшой западно-белорусской деревушки, которая находилась недалеко от хутора, где они всей семьей жили до войны.
- Ах да! Ваша мама и бабушка ведь родом из Западной Белоруссии, - резко вскинул "ведущий" голову, с выражением только что выдернутой из памяти важной мысли на лице.
- Да, - с гордостью произнесла я. - Мои корни по материнской линии теряются в героических, партизанских лесах Белоруссии.
- Почему теряются? Насколько я помню, у вас до сих пор там живут родственники.
- Какие-то очень дальние. Я их совсем не знаю. Хотя некоторых из них видела давным-давно, когда училась в младших классах. Они приезжали к нам в гости в Ленинград за покупками. Мама с ними раньше переписывалась. А сейчас посылает им только поздравительные открытки, и сама получает от них такие же короткие послания. Иногда разговаривают по телефону. Я же с ними, как и с многими другими родственниками и друзьями, по вашей рекомендации, связей не поддерживаю.
- Вы поступаете абсолютно правильно. Когда вы исчезнете из страны на несколько лет, меньше будет людей, которые будут впрямую интересоваться вашей судьбой.
- В любом случае им не до меня. У них свои проблемы, свои заботы.
- Вы мне не говорили, где они сейчас живут. В Минске?
- И в Минске, и в Бресте. А часть родственников - в деревне, недалеко от Бреста.
- Вас никогда не тянуло на родину своих предков? - смотрел на меня любопытном взглядом "ведущий".
- Тянуло. Мы с бабушкой мечтали съездить туда как-нибудь вместе. Она хотела показать мне место, где был их хутор. Обещала поводить меня по ее родным лесам. Я очень надеялась, что, когда мы окажемся с ней вместе в тех местах, бабушка расскажет мне что-нибудь интересное о своей семье. Особенно мне хотелось узнать подробности о военных годах, о которых бабушка ни за что не хотела ни вспоминать, ни говорить. То немногое, что я знаю о военной судьбе своих белорусских предков, мне рассказала мама. А бабушка... Бабушка только перед самой смертью решила поделиться со мной чем-то особенно важным из того времени, но не успела... Как не успела она в родных местах еще раз побывать...
- Мама тоже в Белоруссию не ездит?
- После того как она в шестнадцать лет отправилась из своего родного местечка в Ленинград, она первое время ездила к бабушке на каникулы и праздники. Но на третьем курсе института мама вышла замуж за моего будущего отца. Он тогда только-только закончил мореходку и служил в Калининграде... Впрочем, вы об этом знаете... Но он часто бывал в своем родном городе, и они с мамой на каком-то танцевальном вечере познакомились. Через год мама родила первую дочь, мою самую старшую сестру Люду. Сразу же вызвала к себе бабу Ганну и на родину ездить перестала. Только два раза она была там. Один раз на какую-то свадьбу вместе с отцом ездила, второй - на похороны. Мама говорит, что не хочет возвращаться туда, где ей очень тяжело жилось. Сами понимаете: голодные послевоенные годы, безотцовщина...
Тяжело вздохнув, я замолчала. Александр Иванович смотрел на меня с понимающей, грустной полуулыбкой человека, тоже испытавшего не себе послевоенные лишения.
- Что-то мы стали говорить о тяжелых вещах, - недовольно покачал наконец "ведущий" головой. - Не пора ли нам переключиться на что-нибудь менее мрачное?.. Как поживают наши краны? - без всякого перехода, весело спросил "ведущий".
- Какие краны? - не сразу поняла я, о чем идет речь.
- Те самые, которые вам должны были заменить в субботу.
- Ах, мои краны! Они поживают отлично! Сверкают и сияют, радуют меня своим блеском и безотказной работой. Сантехник все сделал безупречно.
- Долго он работал?
- Нет, не очень. Но приходил два раза, поскольку ему пришлось еще и раковину мою укреплять. И знаете, Александр Иванович, он оказался очень интересным парнем. Мы с ним разговорились, и, не поверите, мне было с ним не скучно. Парень он начитанный, развитый. У него непринужденные манеры, добрые, внимательные глаза, добродушная улыбка. Он остроумен, обладает тонким чувством юмора. В его характере странным образом сочетаются мужественность и мягкость, деликатность и ироничность. И еще мне показалось, что он умеет привлекать на свою сторону людей своим обаянием и умением убеждать.
- Ого! - засмеялся "ведущий". - Передо мной возник образ идеального мужчины. Вы, случайно, не влюбились в своего сантехника?
- Еще чего! - вспыхнула я, обиженно надув губы. - Могу же я просто дать объективную оценку мужчине. И не этому ли вы меня учили? Умению охарактеризовать человека даже после одной встречи? А Виктора я видела три раза.
- Ладно, не сердитесь. Я пошутил, - успокоил меня "ведущий". - Значит, вы довольны его работой. Много он взял с вас?
- Вот, кстати. Хорошо, что вы спросили, а то я чуть не забыла. Он ничего не взял за работу, а просил подготовить его к экзамену по английскому языку для поступления в ВУЗ. Я ничего ему не обещала, решила обсудить вопрос с вами.
- А что вы сами думаете по этому поводу?
- Я не знаю, - с напускным безразличием в голосе произнесла я. - С одной стороны, мне жаль этого способного, развитого парня, и я бы хотела ему помочь. Да и он мне может понадобиться. С другой стороны, у меня мало свободного времени. И, в конце концов, он может найти другого преподавателя. Сейчас многие дают частные уроки.
- Судя по тому, какими словами вы охарактеризовали его, между вами возникло взаимопонимание. И, похоже, вашему водопроводчику хочется заниматься именно с вами. Он, вполне возможно, считает, что если существует психологическая совместимость между учеником и учителем, то можно добиться больших успехов. А если именно так он рассуждает, то он прав.
- Может быть, - равнодушно пожала я плечами. - Так что же мне ему ответить?
- Решайте сами. Конечно, у вас в ближайшем будущем будет еще меньше времени, чем раньше. Вам предстоит вплотную работать над своей "легендой". Вам нужно будет изучать подробно город, где вы "родились и выросли", школу, где "учились", и прочие детали. С оперативной обстановкой в стране назначения тоже нужно ближе знакомиться. И в то же время вам необходимо иногда отвлекаться от занятий. А уроки со слабым учеником будут для вас своего рода отдыхом и развлечением.
Непонятно почему, но я внутренне обрадовалась такому мнению "ведущего". Однако применила все свои актерские способности, чтобы лицо не выражало ничего, кроме полного согласия со словами наставника.
- Я последую вашему совету, - как можно более бесстрастным голосом проговорила я, - и займусь сантехником.
- Им или уроками с ним? - не удержался "ведущий", чтобы не подначить меня, как он любил это иногда делать.
- А что! Хорошую идею вы мне подкинули! - с некоторым вызовом в голосе парировала я. - Как говорится, "два в одном", - процитировала я известную рекламу и громко расхохоталась.
"Ведущий" охотно присоединился к моему смеху и встал с кресла, чтобы поставить видеокассету.
Вечером того же дня я позвонила Виктору и сообщила, что согласна давать ему уроки. По голосу Виктора я поняла, что мое решение привело его в восторг и он готов был ехать ко мне прямо на следующий день. Я же охладила его пыл, объявив, что могу заниматься с ним, как он сам предполагал, только по субботам.
9
С большим любопытством начала я свои уроки с Виктором. Уже на первом занятии я убедилась, что ученик мой настроен к изучению английского языка очень серьезно и что мне интересно будет наблюдать за его успехами.
После двух уроков я решила, что мы быстрее достигнем желаемых результатов, если будем заниматься не раз, а два раза в неделю, при этом урок должен длиться больше часа.
Наше третье занятие было уже в среду и длилось оно больше двух часов. Потом мы стали заниматься по два с половиной - три часа, и уроки наши заканчивались дружескими чаепитиями с беседами на интересовавшие нас обоих темы: политическая и экономическая обстановка в стране, литература и театр. Иногда мы пили чай после часа занятий, а после непродолжительной беседы урок вновь продолжался. Занимались мы в гостиной, сидя в креслах у журнального столика, и потому переход от урока к дружеской беседе и обратно проходил самым естественным образом, легко и непринужденно, ничем не стесняя нас и не мешая нашим занятиям.
Ученик делал поразительные успехи в языке, и я искренне желала, чтобы этот способный парень получил высшее образование, расстался со своей скучной, грязной работой и занялся более интересным и достойным его ума и развития делом.
Спустя месяц я с удивлением обнаружила, что жду занятий с Виктором с таким волнением и нетерпением, с каким когда-то ждала свиданий со своим первым возлюбленным, в которого была безумно влюблена, но с которым, правда, без особого трагизма рассталась, как только стало ясно, куда я пойду учиться после окончания Строгановки.
Мне было приятно общение с Виктором, в его присутствии сердце мое начинало биться быстрее, а его длинные, обжигающие взгляды, которые я порой ловила на себе, нарушали мое душевное равновесие, приводили в состояние неизъяснимого трепета, и где-то глубоко внутри рождалось неодолимое желание прикоснуться к нему.
Ощущение это пугало меня, и, чтобы скрыть свое состояние от Виктора, я стала все строже и строже вести с ним свои уроки.
- Нет, вы произносите эту фразу неправильно, - нарочито рассерженным голосом произнесла как-то я на субботнем занятии, когда Виктор читал контрольное упражнение на типы вопросов в английском языке. - Расчлененные вопросы произносятся с другой интонацией. Послушайте, как звучат они на учебной пленке, записанной носителями языка, - добавила я, направляясь к обеденному столу, на который всегда перед приходом Виктора ставила магнитофон и аудиокассеты.
Я нашла нужную кассету, вставила ее в магнитофон. Виктор тоже поднялся со своего места и подошел ко мне сзади так близко, что я почувствовала на себе его горячее дыхание, которое словно накрыло меня теплой волной. Еще через мгновение он прижался грудью к моей спине, наклонив голову к магнитофону, и его щека слишком интимно скользнула по моей щеке в легком, почти воздушном прикосновении. У меня перехватило дыхание, по коже пробежали пупырышки, а по телу прошла быстрая, мелкая дрожь, словно меня пронзило током. Предательство собственного тела разозлило меня, но именно в этот момент я окончательно поняла, что влюблена в своего ученика.
Ситуация явно выходила из-под моего контроля. Близость Виктора смущала и обескураживала меня. Я ни о чем не могла думать, кроме как об исходившем от его тела тепле, о том, как хорошо было бы оказаться в его объятиях.
Глядя невидящими глазами на магнитофон, я дрожащим пальцем нажала на клавишу "play", а в голове моей заскакали беспокойные, растрепанные мысли:
"Что же мне делать? Как быть? Ведь у нас с ним нет будущего... О Господи! О чем я думаю? О каком будущем? Тут речь идет об обычных плотских желаниях. Он просто хочет развлечься... А я? Готова ли я пойти на легкомысленную, любовную интрижку именно с этим мужчиной? Разве нужна мне сейчас такая интрижка? И разве имею я право совершать сейчас такие безрассудные шаги?.. Впрочем, почему бы и нет? Кто никогда не совершает безрассудств, тот никогда не познает себя... Виктор мне очень нравится, я почти влюблена в него. А состояние влюбленности делает женщину более красивой и привлекательной. Легкая страсть увлекает ее, заряжает энергией. Так что вперед, Маргарита! Только не сдавайся сразу. Потяни резину, помучай его. Чем дольше ты будешь оттягивать этот желанный момент, тем горячее и слаще он будет".
- Вы слышите, Виктор, как красиво звучат эти вопросы? - пересохшими губами спросила я, прервав свои размышления.
- Я не слышу ничего, кроме биения наших сердец, - прозвучал совсем рядом с моим ухом возбуждающе хриплый голос Виктора.
Я сделала над собой усилие и медленно повернулась. Он привлек меня к себе - очень нежно, очень бережно. Чуть не задохнувшись от этого трепетного объятия, я вся запылала.
- Виктор, вы неподобающим образом ведете себя со своим преподавателем, - передернула я, тем не менее, плечами, сбрасывая с них руки Виктора.
- Разве вам неприятны мои прикосновения? - скорее утвердительным, нежели вопросительным тоном произнес Виктор, глядя мне прямо в глаза лучистым, улыбающимся взглядом.
Не в силах выносить этот взгляд, я тихо промямлила, опустив глаза:
- Дело не в этом. Просто... не нужно.
- Почему? Ты боишься меня? Или себя? - властным жестом обхватил он меня снова за плечи.
- Разве я позволяла вам "тыкать"? - кокетливым тоном одернула я Виктора и резко подалась назад в попытке освободиться от его загребущих рук.
Но моя попытка оказалась безуспешной. Виктор на этот раз уверенно и твердо держал меня за плечи и даже чуть сжимал их в своих ладонях.
- Нам уже давно пора было перейти на "ты". Все к тому шло, ты это знаешь не хуже меня, - ласково говорил он, прижимая меня к себе.
Его лицо вплотную приблизилось к моему, черносливовые глаза горели от вожделения, рот его был открыт, горяч, дышал страстью. Как заколдованная, смотрела я в это пылающее лицо, лихорадочно соображая, как вести себя дальше. Уже сдаваться или еще потянуть? Но его сильные, чувственные руки уже спустились на мою талию, бедра и принялись ласкать их со всех сторон. Я застонала от сладкой боли нестерпимого желания и закрыла глаза. "Все, я сдаюсь", - мысленно прошептала я, и в то же мгновение мой рот оказался во власти жадных, нетерпеливых губ Виктора. Я обмякла и растворилась в сладкой истоме длинного, страстного поцелуя.
- Радость моя, - прошептал Виктор, когда этот бесконечный поцелуй закончился. - Ты самая необыкновенная девушка на свете. Я влюбился в тебя с первого взгляда. И теперь безумно, до потери сознания, тебя люблю. Я хочу, чтобы до конца наших дней мы были вместе, и чтобы любовь наша длилась вечно.
Виктор стал осыпать мое лицо и шею жаркими, беспорядочными поцелуями, а я окаменела.
"О Господи! Только этого мне и не хватало! - с отчаянием подумала я. - О какой вечной любви может быть речь? Как раз безграничная, вечная любовь-то мне совсем не нужна... Ни к чему не обязывающая, легкая влюбленность, краткосрочный флирт - пожалуйста, а всепоглощающая любовь, серьезный, настоящий роман - нет, ни за что!".
10
Из опыта предыдущих поколений разведчиков и шпионов я прекрасно знала, что большинство женщин-шпионок никогда не знали настоящей любви, никогда не имели настоящей семьи. Чаще всего, у них бывает фиктивный брак, "по легенде", с товарищем по работе. Такой брак, правда, иногда превращается в настоящее, счастливое супружество двух уважающих друг друга людей, объединенных общим делом, общей судьбой и опасностью.
Об одной такой паре я еще школьницей читала в прессе. Вернее, не о паре. В статье ничего конкретного не говорилось о муже, которого, по всей вероятности, еще нельзя было рассекречивать. В статье речь шла о красивой женщине, Ирине Алимовой, которая до войны сыграла главную роль в одном из первых туркменских фильмов. К ней пришла известность, слава, ее стали узнавать на улицах. Однако во время войны девушка не сочла для себя возможным оставаться на киностудии и ушла на фронт. А после победы ее пригласили учиться в разведшколе, и потом она тринадцать лет проработала нелегально в одной из азиатских стран в паре с коллегой, с которым они поженились. Разведчица говорила корреспонденту, что они счастливо жили. Но любила ли она своего мужа? Я в этом сильно сомневалась. Таким, как она, не суждено любить. И мне - в том числе.
А значит, я немедленно должна прекратить дальнейшие объяснения Виктора. Я не имею права даже слушать завораживающе сладкие речи о страстной и вечной любви, чтобы - не дай Бог! - не влюбиться по-настоящему самой. Изъявив желание идти в разведку, я навсегда лишила себя так называемого "женского счастья" и должна теперь уничтожить ростки зародившейся любви у Виктора.
- Виктор, давайте не будем делать глупостей, - произнесла я рассудительным голосом, выскальзывая из его рук. - Вы - мой ученик, я - ваша преподавательница, и, полагаю, впредь мы не будем переходить грань дозволенного.
- Ты прекрасно знаешь, что это уже невозможно, - с плотоядной улыбкой произнес Виктор, пытаясь вновь обнять меня.
Я сделала торопливый шаг в сторону.
- Если вы будете продолжать вести себя подобным образом, я перестану давать вам свои уроки, - решила я окончательно взять ситуацию под трезвый контроль.
- Я не хочу больше брать уроки, - без тени улыбки, как-то по-особенному сосредоточенно и серьезно произнес Виктор. - Мне они не нужны. Мне нужна ты и только ты.
- Виктор, давайте прекратим этот разговор, - рассмеялась я деланным смехом и выключила магнитофон. - Это пробуждающаяся природа на вас так действует. На дворе весна в полном разгаре...
- Весна уже заканчивается, - с грустной полуулыбкой поправил меня Виктор.
- Хорошо, заканчивается, - согласилась я. - Деревья уже полностью распушились, и в густой листве как раз в эти последние вечера запели соловьи. Они, по-видимому, и будоражат вашу кровь.
- Я не в деревне живу. А в городе соловьев нет, - скупо улыбался Виктор.
- А кстати... Вы живете, если я не ошибаюсь, недалеко от реки Сетунь? - ровным, спокойным голосом спросила я.
- Да.
- Так вот, в пойме реки Сетунь, насколько мне стало известно, водится много соловьев. Я уверена, что вы услышите их пение сегодня поздно вечером. И на следующем уроке попробуйте рассказать мне о ваших впечатлениях на английском языке. Садитесь, мы продолжим наш урок, - строгим, назидательным тоном добавила я, усаживаясь в кресло.
Виктор подошел ко мне и, глядя на меня умоляющими глазами, спросил:
- Ты действительно отталкиваешь меня? Разве я тебе не нравлюсь?
Я молчала. Лицо мое словно застыло, глаза были устремлены куда-то рядом с его ухом.
Виктор нежно взял меня за подбородок и внимательно посмотрел в мои глаза. По-видимому, он понял, что дело безнадежное, и тяжело вздохнул.
- Ну, что ж, в таком случае...
Не закончив фразы, он стал нервно собирать свои книги и тетради. Я молча наблюдала за его суетливыми движениями и чувствовала, как сердце мое наполнялось тоской и болью. Я вдруг поняла, что могу никогда его больше не увидеть, и мысль эта была мне невыносима. Но чтобы скрыть свое смятение от Виктора, я коротко рассмеялась наигранным смехом:
- Я не отменяла наш урок.
- Разве? - неуверенно топтался Виктор на месте.
- Садись на место, - неожиданно для самой себя я тоже перешла на "ты", - и мы продолжим проверять твое домашнее задание.
Виктор, похоже, был обескуражен этим обращением. Он несколько мгновений смотрел на меня недоверчивым взглядом, потом улыбнулся особенной, скупой и тихой, улыбкой:
- Мне показалось...
- Надо креститься, если кажется, - перебила я его любимой присказкой бабы Ганны и добавила деловым тоном: - Продолжай читать упражнение.
Виктор сел в кресло, открыл свою тетрадь и уставился в нее. Глаза его не двигались, он смотрел в одну точку на верхней строчке страницы. Я терпеливо ждала.
- Прости, но я сейчас ничего не соображаю, - произнес, наконец, извиняющимся тоном Виктор.
- Понятно. Тогда отложим этот незаконченный урок до среды, - поднялась я с кресла.
- Я приду, как всегда в этот день, в шесть часов? - осмелевшим голосом спросил Виктор.
- Естественно.
Виктор поднялся и медленными, тягучими движениями стал укладывать свои книги и тетради в дипломат. Он явно не жаждал уходить, мне тоже этого не хотелось, но выбор был сделан, отступать было не в моих правилах. Я проводила Виктора в прихожую и молча стояла у двери, пока он надевал куртку. Он не сводил с меня глаз и тихо улыбался.
- До свидания, моя мучительница. До встречи, - неожиданно наклонился он и поцеловал меня в щеку.
Я не отстранилась и не выговорила ученику за этот робкий, трепещущий поцелуй. Он был мне приятен.
11
На последующих занятиях Виктор вел себя так, как будто между нами ничего не произошло. Только к урокам он готовился еще тщательнее, чем прежде, и я не могла придраться ни к одному упражнению, хотя меня почему-то так и подмывало отчитать его за какую-нибудь грамматическую ошибку или оплошность в переводе.
Я на уроках нервничала, чувствовала себя не в своей тарелке и была вынуждена каждую секунду контролировать себя, постоянно делать над собой усилие, чтобы выглядеть в глазах Виктора спокойной и уравновешенной преподавательницей, которая, не придав особого значения признанию ученика, уже давно забыла его.
В действительности же я помнила каждую секунду того вечера и до сих пор ощущала на себе теплые, ласковые руки Виктора и его страстный поцелуй, от которого я приходила в трепет только при одном воспоминании о нем.
Я хорошо помнила его влюбленные, обжигающие взгляды, и потому сейчас меня озадачивало хладнокровное и сдержанное поведение Виктора. На первом же после той памятной субботы уроке я ожидала услышать от него новое признание и даже приготовила нравоучительные слова, которые я высказала бы ему в ответ на попытку обнять меня или поцеловать. Но Виктор молчал и вел себя со мной крайне учтиво.
Правда, иногда я все-таки ловила на себе его пронзительный, подстерегающий взгляд, от которого все проникающая истома разливалась по всему моему телу, и хотелось отбросить учебники в сторону, чтобы тут же безрассудно упасть в его объятия.
Но чаще всего он разговаривал со мной так сдержанно и так подчеркнуто вежливо, что трудно было поверить, будто совсем недавно его щека прижималась к моей щеке, его руки ласкали мое тело, а губы шептали нежные слова.
В глубине души я чувствовала, что его сдержанность - всего лишь ширма, за которой он прячется, чего-то выжидая. Но чего? Что я потеряю контроль над собой и проявлю свои чувства? Ведь наверняка в ту субботу он почувствовал, как я горела и податливо трепетала в его руках, как охотно отвечало мое тело на его ласки. Тогда я чуть поздновато взяла ситуацию под свой контроль, а Виктор, скорее всего, заметил мое смятение и сейчас терпеливо ждет, когда я "проколюсь".
А может, то любовное признание было с его стороны лишь банальной игрой в любовь? - продолжала я вить свою логическую мысль. Он просто хотел развлечься - и ничего не получилось. "Ну и черт с ней, с этой капризной бабенкой! Найдутся другие, менее капризные и взбалмошные", - так, наверно, думает он.
Я сердилась, раздражалась и сама не знала, чем вызвано это раздражение. Казалось бы, все шло так, как мне хотелось: я остановила Виктора, не дала ему вовлечь себя в любовную историю, и теперь у нас ровные, дружеские отношения. Но отчего в таком случае у меня так тоскливо на душе? Отчего сердце бешено колотится перед каждым его приходом ко мне? ... Неужели потому, что я все-таки по-настоящему влюблена в Виктора? И, несмотря на свои твердые решения, не могу избавиться от этого чувства и жажду ответного от Виктора?
Как бы то ни было, но мой душевный покой был нарушен, и я знала, что восстановить хоть частицу его я смогу, лишь если перестану видеться с Виктором. Однако на такой шаг у меня пока не хватало решимости, да к тому же я остро чувствовала взятую на себя ответственность за его подготовку к экзамену.
Четвертое после той памятной субботы занятие началось, как обычно, с перевода текста. Виктор заканчивал читать последнее предложение, как раздался телефонный звонок.
- Извини, - сказала я, вставая с кресла. - Я на минутку.
Виктор молча кивнул.
- Алло! - взяла я трубку в прихожей. - Слушаю вас.
- Ритуля, привет! Наконец-то я тебя застала. Где ты пропадаешь целыми днями? - услышала я в трубке радостный лепет Соньки, своей институтской подружки.
Мы подружились с Сонькой еще на первом курсе. Нас сблизило наше иногороднее, так сказать, происхождение. В первые недели учебы мы обе чувствовали себя, видимо, не совсем в своей тарелке рядом с москвичами и москвичками и потому совершенно инстинктивно потянулись друг к другу.
Сонька родилась и выросла в Ярославле. Ее бабушка и дедушка по отцовской линии были обычными заводскими рабочими, а по материнской линии - учителями в сельской школе недалеко от Ярославля. Учительницей стала и мать Соньки. Но на работу в свою родную школу после окончания института она не поехала. Выйдя замуж за коренного жителя Ярославля, Ирина Павловна осталась рядом с мужем и несла теперь "разумное и доброе" городским оболтусам, как она в сердцах называет своих непослушных учеников.
Я не раз бывала в семье Соньки, и мне очень нравились ее родители. Особенно Иван Николаевич, ее отец. Он работал инженером-химиком на каком-то заводе с мудреным названием, но мне казалось, что ему нужно было быть артистом или писателем-сатириком. Он так артистично рассказывал анекдоты и короткие юмористические истории, большую часть которых сам же и придумывал, что мы животы надрывали от смеха. Я ни разу не видела Ивана Николаевича грустным, насупленным или хмурым. И Сонька уверяла меня, что не только в присутствии гостей ее отец был таким весельчаком-бодрячком. Такое состояние духа - в его характере. Думаю, что именно от отца Соньке достался жизнерадостный и неугомонный характер, который притягивал к себе людей, как магнит. Меня - в том числе.
- Целую неделю звонила тебе из Ярославля и не могла поймать тебя, - вопила сейчас в трубку Сонька. - А номера рабочего телефона у меня нет. Ты...
- Здравствуй, подруга, - перебила я Соньку. - Узнаю прежнюю щебетунью, не даешь мне и слова сказать.
- Извини, - весело засмеялась на том конце провода подруга. - Так куда ты пропала?
- Никуда я не пропадала. Просто работаю каждый день до позднего вечера и иногда так устаю, что когда прихожу домой, то сразу ложусь спать, отключив при этом телефон. А рабочего телефона у меня практически нет. Я ведь все время пропадаю на объектах.
- Мобильником пора обзавестись!
- Обзаведусь, если ты мне его подаришь, - весело откликнулась я на предложение подруги.
- Отличная идея! Теперь у меня не будет проблемы с подарком к твоему дню рождения.
Я объяснялась с подругой, глядя через открытую дверь на Виктора. Он сидел ко мне спиной и делал вид, что читает текст. Но уши его двигались как локаторы, и я не сомневалась, что они улавливали каждое сказанное мною слово.
- Ты когда в последний раз разговаривала с Людой? - спросила Сонька.
Люда училась с нами в одной группе, и на последнем курсе Строгановки мы составляли "неразлучную тройку", как шутили наши товарищи. Теперь Люда жила в Петербурге, работала в каком-то русско-французском совместном предприятии и почти все время пропадала в Париже.
- Давно, - через мгновение ответила я Соньке. - Можно сказать, очень давно. Месяца три назад.
- А открытки или телеграммы от нее не получала?
- Нет, не получала. А почему ты спрашиваешь? Что-нибудь случилось? - заволновалась я.
- Нет-нет, ничего не случилось! Не беспокойся, - раздался в трубке знакомый всхлипывающий смех. - Приеду - расскажу.
- Когда ты появишься в Москве?
- Да я уже в Москве, - заливалась смехом Соня.
- Как в Москве?
- Очень просто. Только что приехала.
- Так чего мы по телефону разговариваем? Немедленно приезжай ко мне, - не терпящим возражения тоном потребовала я.
- Немедленно еду, - с каким-то странным, придушенным хихиканьем произнесла Сонька, и в трубке раздались короткие гудки.
12
Я взглянула на часы, мысленно подсчитывая, когда Сонька появится в моей квартире. От Ярославского вокзала ко мне на "Сокол" на метро ехать не так уж и долго, но минут сорок подруге все-таки понадобится. Да еще идти пешком нужно целый квартал. Так что раньше чем через час Сонька не появится.
- Виктор, извини, пожалуйста, - сказала я, войдя в гостиную, - но неожиданно приехала из Ярославля моя давняя приятельница, и мы с тобой не можем полностью провести наш урок.
- Понимаю, - стал подниматься с кресла Виктор.
- Сиди-сиди, - легонько коснулась я рукой его плеча. - Подруга приедет где-то через час. Так что в нашем распоряжении есть еще по крайней мере сорок минут. Я успею проверить домашнее задание и дать новое.
Однако мои расчеты оказалась неверными. Уже через четверть часа в мою дверь позвонили, и, когда я ее открыла, в мою прихожую как вихрь влетела радостная, с сияющей улыбкой на лице, Сонька.
- Привет, дорогая! - повисла она на моей шее, небрежно бросив свою сумку в угол прихожей.
- Здравствуй, здравствуй. А ну-ка, покажись! - взяла я подругу за плечи и, отодвинув ее от себя, оглядела с головы до ног.
Сонька была в соблазнительно короткой юбке-резинке, а не в привычных широких штанах а-ля-хип-хоп, и в легком трикотажном блузоне с капюшоном цвета берлинской лазури. На ногах - такого же цвета босоножки на высоченных каблуках.
- Ты, как всегда, неотразима. Это сейчас модно? - притронулась я рукой к блузону.
- Не знаю и не хочу знать. Ты ведь знаешь мое правило: для меня модно не то, что считают модным другие, а то, во что одета я сама, - изрекла Сонька, кокетливо взглянув на себя в зеркало.
- Помню, помню. Ты всегда цитировала в этом плане великого модника Оскара Уайльда. Правда, его слова звучат несколько иначе, ну да ладно... Скажи лучше, как ты умудрилась так быстро доехать от вокзала?
- Ха-ха-ха! - заливалась Сонька. - Я не от вокзала звонила. Я направлялась уже к Аньке и на всякий случай решила тебе еще раз позвонить от ее дома. Уж больно мне не хотелось останавливаться у нее.
Нежелание Соньки ехать к бывшей нашей однокурснице Ане Николаевой было мне более чем понятно. На втором курсе Сонька вышла замуж за Генку Говорова, очень талантливого и необыкновенно красивого парня, в которого были влюблены почти все девчонки нашего института. Сонька так слепо и беззаветно любила своего мужа и была так счастлива, что не сразу заметила, как Генка стал ухаживать за Анькой, ее самой близкой, после меня, подругой. А когда заметила, то было уже поздно предпринимать какие-либо шаги в борьбе за обладание любимым: он заявил, что уходит от нее к Аньке и потребовал развода. Сонька, скрепя сердце, на развод согласилась, но Анька стала ее злейшим врагом. Правда, когда ветреный красавец через полгода ушел и от Ани к своей новой пассии, жалостливая Сонька свою обиду сразу же забыла. Роняя на плечи друг другу горькие слезы "брошенниц", подруги помирились, однако чистосердечные, близкие отношения между ними полностью восстановить уже было невозможно...
- Давай, проходи в гостиную, - взяла я Соньку за плечи. - Надеюсь, не забыла туда дорогу?
- Как можно забыть! Сколько раз тут собиралась наша веселая компания. А тетя Поля дома?
- Разве я тебе не говорила? Тетя со мной больше не живет, она переехала в Петербург.
- Да-да, вспомнила. Везучая ты, Рита. Иметь собственную квартиру в Москве - это большая удача, - весело щебетала Сонька, входя в гостиную.
Виктор уже собрал свои учебники и в нерешительности топтался посреди комнаты. Сонька остановилась на полдороге у входа и оценивающим взглядом осматривала его с головы до ног.
- Знакомьтесь, - небрежным тоном произнесла я. - Виктор... София...
Церемонным жестом Сонька протянула Виктору руку и улыбнулась одной из своих самых обворожительных улыбок. В ее улыбке я уловила знакомые нотки - нечто среднее между вселенской тоской и первобытной таинственностью. Пожимая ей руку, Виктор усмехался одними уголками губ.
- Мне очень приятно познакомиться с подругой Риты, - учтивым тоном подвел он итог официальной церемонии и повернулся ко мне: - Так я пошел?
- Да, Виктор. До среды. Я тебя провожу до прихожей.
- Твой друг уходит из-за меня? - с упреком посмотрела на меня Сонька, не преминув при этом стрельнуть глазками в Виктора. - Почему ты меня не предупредила, что у тебя гость? Я лучше пойду к Ане.
- Нет, что ты! - схватила я подругу за руку. - Виктор все равно собирался уже уходить, так что ты не помешала нам.
- Нет-нет, я пойду, - упрямствовала Сонька.
- Я тебя никуда не пущу, - крепко держала я ее за руку.
- Хорошо, я останусь, - сдалась Сонька. - Но только если твой друг тоже останется. В таком случае я не буду чувствовать себя виноватой.
Бросив быстрый взгляд на Виктора, я увидела плутоватых чертенят в его глазах. Эти чертенята меня рассердили, но я постаралась сохранить на своем лице самое невозмутимое выражение, дабы не вызывать у подруги никаких подозрений относительно моих запутанных отношений с Виктором.
- Хорошо, так и быть. Виктор, останься, пожалуйста. Если можешь, конечно, - торопливо добавила я в надежде, что он заявит о своей занятости.
Но не тут-то было. Его лицо засияло от радости, и он спросил с услужливой улыбкой:
- Может, мне сходить в магазин и купить бутылку шампанского по случаю приезда твоей подруги?
- Думаю, обойдемся вином. У меня есть бутылка "Монастырской избы". Подойдет? - спросила я, глядя на подругу.
- Еще как подойдет! - весело воскликнула Сонька. - Когда-то это был наш любимый напиток. Помнишь?
- Еще бы! - улыбнулась я ей в ответ.
- Слушай, у тебя здесь такие перемены, - переключилась Сонька на другую тему, крутя головой в разные стороны и фотографируя цепким взглядом стены комнаты. - Где знаменитый круглый стол в стиле сталинского ампира? А мой любимый старинный буфет с зеркалами и ажурными дверцами? Неужели ты их выбросила?
- Хотела. Но оставила в качестве памятников уходящей эпохи, - хмыкнула я. - Они стоят на кухне. Теперь там у меня столовая в стиле наших предков.
- Поня-я-тно, - продолжала зыркать по сторонам Сонька. - Но зачем ты их убрала отсюда?
- Я хотела сделать гостиную в моем вкусе.
- Знаю я твой вкус, - хихикнула Сонька, - и твою приверженность европейскому конструктивизму двадцатых годов. Но в этой комнате я не вижу его полного проявления. Ты не соблюла здесь простоту форм и единство стиля.
- Почему не соблюла? Из общего, простого, стиля здесь выпадает только Юрин стеллаж. Но он стоит как бы в стороне и, по-моему, совсем не портит комнату.
- Ты права, - еще раз внимательно огляделась по сторонам Сонька. - Этот стеллаж дополняет элегантную лаконичность твоего интерьера, придает ему особую изюминку.
- Слава богу! Согласилась! А то сразу стала упрекать меня в изменении моих вкусов. Мои вкусы уже не изменишь. Я по-прежнему не люблю то, что любит Америка и нынешняя Россия во внутреннем дизайне: все необычное, экстравагантное, навороченное, даже немыслимое.
- Америка, а вместе с ней Россия, ориентированы на буржуазность, традиции барокко и рококо, - понизив голос и подражая моему тембру, категоричным тоном произнесла Сонька и громко рассмеялась.
Засмеялась и я, сразу вспомнив одно из занятий в Строгановке, на котором я произнесла эти слова. Потом их часто повторяли мои однокурсники, особенно когда речь заходила о коттеджах-дворцах "новых русских".
- Здорово ты тогда раздолбала купеческое барокко-постмодернизм, - продолжала веселиться Сонька. - А Генка все...
- Ладно, не будем продолжать наши профессиональные разговоры, - перебила я подругу. - Виктору это неинтересно.
- Нет, почему же? - обворожительно улыбался тот. - Я узнал много интересного.
- Например? - живо заинтересовалась Сонька.
- Я никогда не думал, что обычный круглый стол, который стоит в доме моих родителей, - не просто старый стол, а что он представляет собой определенное архитектурное течение.
- А сколько ножек у вашего стола? И какая у них форма? - сложила Сонька губы в кокетливую улыбку. - И еще...
- Стоя разговаривать неудобно, - снова перебила я подругу. - Садитесь, знакомьтесь ближе друг с другом. А я пока пойду на кухню и соображу что-нибудь на ужин.
- Тебе помочь? - предложила свои услуги Сонька.
- Нет, не нужно, - отказалась я от помощи. - Развлекай мужчину.
13
Я зашла на кухню, открыла холодильник и с тоской уставилась на его полки. Кусок копченой колбасы, сыр, баночка Долины Сканди, три консервных банки, яйца, в поддоне - несколько луковиц с вылупившимися из сердцевины хилыми зелеными росточками и головка усохшего чеснока. Вот и все содержимое. Ах, да! В морозильнике тоже должно быть что-нибудь съестное! Там у меня всегда лежит курица или несколько окорочков от "Куриного царства", кусок отечественного мяса да свежезамороженные овощи на случай приезда родственников из Питера. Ко мне регулярно обваливается кто-нибудь из сестер или двоюродных братьев с супругами. Иногда - с детьми. И тогда морозильник мигом опустошается. Правда, в последний раз у меня была только Люда, самая старшая сестра, а та никогда не забывает восполнить истребленные запасы.
"Но что же можно сварганить на быструю руку?" - задумчиво перекладывала я с места на место похрустывавшие от инея полиэтиленовые пакеты в морозильной камере. Особенно если учесть, что я совсем не умею и, главное, не люблю готовить. Причем стойкое отвращение к кухне я испытывала, мне всегда казалось, с пеленок. И как ни старалась мама приучить меня, как и двух моих сестер, к труду на кухне, мне чаще всего удавалось избегать мойки и плиты. При распределении домашних обязанностей я даже в десятилетнем возрасте хваталась за половую тряпку, пылесос или утюг, оставляя сковородки и кастрюли бабушке и сестрам. А те и не спорили, они с удовольствием брались за свое любимое дело.
Вдохновенное лицо бабы Ганны у плиты с раннего детства вызывало у меня два взаимоисключающих чувства: дикий ужас и телячий восторг. Я содрогалась от одной только мысли, что мои руки долго и нудно трут на терке сырую картошку, перемалывают мясо или месят тесто. Но зато ноздри мои нетерпеливо вздрагивали и слюнки текли при виде миски с румяными белорусскими драниками или тарелки с духмяными пузатенькими варениками, которые так искусно когда-то мастерила моя любимая бабуля.
Сестры тоже были отменными кулинарками. Особенно средняя, Рая. Та вообще, в моих глазах, была просто ненормальной женщиной. Или наоборот - чересчур нормальной?
- Если бы мне не нужно было работать, а в холодильнике всегда было навалом разного мяса, рыбы и овощей, то я бы весь день проводила только на кухне, - часто повторяла Рая. - Я бы такие блюда придумывала, которых ни в одной поваренной книге не найти!
Впрочем, Рая и сейчас творила на кухне чудеса. Каких только блюд не готовила она! Особенно славилась она своими запеканками, салатами и удивительно вкусными, непонятно из чего сделанными котлетами.
- Чем они так вкусно пахнут? - поинтересовалась как-то я у нее. - Запах у них какой-то необычный.
- Секрет фирмы, - загадочно улыбнулась сестра.
- Ты в них кладешь что-нибудь особенное, экзотическое? - не унималась я.
- Что ты! Откуда у меня деньги на диковинные заграничные штучки? Здесь все наше, обычное.
- А мясо? Я не пойму, чего в котлетах больше: свинины или говядины?
- Ха-ха! - захохотала в голос Рая. - В этих котлетах мяса почти нет.
- Не может быть! Вкус у них очень даже мясной... Ага-а, поня-ятно, - протянула я, заметив озорные огоньки в глазах сестры. - Ты просто врешь мне, такой дурехе-неумехе.
- Разве я когда-нибудь тебе лгала? - обиделась Рая. - Просто... настоящая женщина всегда сумеет конфетку сделать из обычного..., - и, не закончив фразу, Рая с удовольствием положила на мою тарелку еще одну котлетку.
Да уж, действительно, сестра могла чуть ли не из воздуха слепить аппетитную еду. Даже из обыкновенной капусты Рая могла сделать столько блюд, что я просто диву давалась, откуда у сестры такая фантазия. Ей бы работать не преподавателем музыки, а щеф-поваром в дорогом, престижном ресторане! Или свое заведеньице открыть и продавать там какие-нибудь свои фирменные шедевры типа картофельных котлет с грибным или чесночным соусом. Таких соусов даже тетя Поля, признанный в семье авторитет по соусной части, не умела готовить. А уж обо мне и говорить не стоит! Апофеозом моих кулинарных возможностей была обычная яичница-болтушка с помидорами. Даже приличная глазунья у меня не получалась.
"Пожалуй, и сейчас я легко отделаюсь моим дежурным блюдом", - решительно стала я вытаскивать яйца из ячеек в дверце холодильника. Впрочем, помидоров к этому блюду нет. Да к тому же яичница по случаю приезда ближайшей подруги будет выглядеть по-мужски холостяцкой едой. Не очень хочется падать сегодня лицом в грязь. Причем не столько перед Сонькой, сколько перед Виктором. Придется делать свиные отбивные с поджаренным луком. Это простенькое, но сытное блюдо у меня тоже, вроде, неплохо получается.
Я достала из морозильной камеры отбивные из свиной шейки и опустила их в кастрюлю с водой, чтобы они быстрее разморозились. Потом взяла пакет с мороженой стручковой фасолью и, плеснув на сковородку немного "Олейны", высыпала туда содержимое пакета. Затем почистила и нарезала кольцами лук, порезала сыр, колбасу, открыла банку шпрот.
14
- Чуть было не забыла, - влетела Сонька на кухню с сумкой в руках. - Я привезла домашнюю квашеную капусту, соленые огурцы и маринованные грибы.
- Ты до сих пор их не слопала? С трудом могу поверить в такое чудо-воздержание.
- Огурцы и грибы берегла для такого случая, - отшучивалась Сонька, ставя стеклянные банки на стол. - Что ж до капусты, то мы с мамой только недавно ее сделали.
- А-а, это тот знаменитый рецепт с рассолом?
- Угадала. А это - самодельное вино из черной рябины и вишневых листьев, - держала Сонька в вытянутой руке граненую бутылку с напитком рубинового цвета.
- Не знаю, как вкус, а цвет у твоего вина - офигительный. Поставь пока бутылку на подоконник. Думаю, у нас прямо царский стол будет. - Я с удовольствием стала открывать Сонькины банки.
- Кухня у тебя стала - просто супер! - быстро провела Сонька глазами вокруг себя и, оглянувшись на дверь, продолжила вполголоса: - Слушай, подруга! Виктор этот - очень интересный парень. Хоть и не русский. Кто он по национальности? Татарин? Или, может, узбек или араб какой-нибудь?
Я никогда не задумывалась о национальности Виктора, и вопрос Соньки застал меня врасплох.
- Не знаю, - пожала я плечами. - Меня это как-то не колышет. И почему ты вдруг решила, что он не русский?
- Как - почему? Брюнет с такой смуглой кожей и таким удивительным разрезом темно-карих, почти черных глаз может быть только восточным человеком.
- В таком случае, я тоже - восточная женщина. И все мы, русские с черными волосами и темными глазами, можем считаться татарами, перемешавшись когда-то с захватчиками. И, в конце концов, разве так важна в человеке его национальность?
- Я думаю! - подмигнула левым глазом Сонька. - Он твой жених? Любимый? Или просто любовник?
- Что ты! - выдавила я из себя что-то похожее на игривое хихиканье. - Он просто мой хороший знакомый.
- Врешь! - пристально всматривалась в мои глаза Сонька. - Таких мужчин в обыкновенных знакомых не держат. Это просто невозможно.
- Возможно, как видишь, - как можно более равнодушным тоном произнесла я. - Тем более что я не нахожу в нем ничего такого особенного и замечательного.
Сонька всматривалась в меня своим внимательным, пытливым взглядом, и в этот момент мне безумно захотелось поделиться с подругой своим чувством. Но сказать правду о своем сложном положении я не могла, и мои страдания выглядели бы в глазах Соньки обыкновенным чудачеством или капризом. А потому я продолжала вдохновенно лгать:
- Да-да, и не смотри на меня такими удивленными глазами. Ты ведь знаешь, мне не всегда нравятся именно те мужчины, которых другие женщины считают умными и красивыми. И Виктор для меня как мужчина не представляет никакого интереса. Обычный, простой парень. Скажу больше: он - обыкновенный водопроводчик из нашего ЖЭКа.
- Да ты что!? - Брови Соньки полезли на лоб.
- Истинная правда, - шутливо осенила я себя крестом. - Правда, он учился когда-то в Бауманском и сейчас готовится поступать в институт. А я, в порядке шефской помощи, - выразительно закатила я глаза наверх, - готовлю его к экзамену по английскому языку.
- Тогда я буду его кадрить. Ты не возражаешь? - все тем же испытующим взглядом смотрела на меня Сонька.
- Кадри, пожалуйста, - беспечным тоном произнесла я и поспешила отвернуться якобы для того, чтобы выложить содержимое банок в салатницы.
На самом же деле я прятала глаза от подруги. Сонька, при всей своей внешней ветрености, несерьезности и беспечности, была сверхпроницательной девушкой и видела в людях то, чего другие никогда бы не заметили.
- Ты же знаешь, я всегда тащилась от мужиков такого типа, как этот Виктор, - заговорщицки шептала мне в ухо Сонька.
- Но ты же говорила, что у тебя в разгаре роман с каким-то офицером. Как его?.. Забыла имя.
- Славик, - напомнила мне Сонька имя своего очередного кавалера. - Да ерунда это, а не роман. Просто пару раз в ресторан вместе сходили.
- Не ври! По твоим смачным телефонным высказываниям я поняла, что ты знаешь его довольно близко.
- Ладно, сдаюсь. Знаю я его довольно близко. Но это не роман, а так... перепихон. Не "запала" я на Славика. И уже не "западу". Он - герой не моего романа.
- Сколько же у тебя может быть романов? - не удержалась я от легкого упрека.
- Я люблю свежие чувства, - хихикнула Сонька. - А чтобы чувства были свежими, надо чаще менять предмет чувств. А кроме того, этот Виктор... Он... он словно мой оживший девичий сон. Именно таким я в юности представляла себе своего избранника. Так я пошла в атаку? - обняла меня Сонька за плечи.
- Желаю удачи, - с трудом выдавила я из себя и притворно засмеялась.
Мне вдруг стало не по себе. Я знала, какими мощными чарами обладала моя подруга, и не сомневалась в том, что Виктор не устоит перед ними, как не мог устоять ни один мужчина, на которого Сонька соизволила когда-либо положить свой глаз.
Несмотря на небольшой рост, Сонька была одной из первых красавиц в институте, за ней "бегала" половина ребят на курсе, и прозвище у нее было соответствующее - "Сонька-ловушка". У Сони были чудесные волосы, которым могла позавидовать любая топ-модель или кинозвезда. Это были не просто волосы, это была пышная грива пылающего червонного золота. Шелковые колечки сверкающим облаком обрамляли правильное, овальной формы, лицо. Темные, тонкие брови и длинные, пушистые ресницы придавали необыкновенную выразительность ее прозрачным голубым глазам, синеющим, когда Соня была чем-то огорчена, и полыхающим яркими сполохами, когда она сердилась...
15
За ужином Сонька была в своем репертуаре: жизнерадостная, шумная, говорливая, она немедленно превратила наш ужин в свой творческий вечер. Шутка следовала за шуткой, прибаутка - за прибауткой, улыбка - за улыбкой. И чем больше Сонька говорила, тем кокетливее становились ее улыбки и тем чаще переходили они в игривый, дразнящий хохоток. А если Сонька замолкала на мгновение, так только для того, чтобы заковыристым, нетривиальным вопросом вызвать на разговор Виктора.
Виктор, в свою очередь, обменивался с Сонькой шуточками, двусмысленными фразами, но смотрел на нее с веселым любопытством - и не более того. По лукавой улыбке, которая иногда пробегала по его губам, я поняла, что ему ясны намерения Соньки, но никакими сетями ей не удастся его опутать и "ловушки" он благополучно избежит.
- Идеальный муж - тот, кто любит свою жену, как чужую, - услышала я очередную, не раз слышанную мной, Сонькину шутку, и неожиданно память моя перенесла меня в студенческие годы, на одну из наших вечеринок.
То была обычная студенческая гулянка по случаю дня рождения кого-то из сокурсников. Сонька, как всегда, в тот вечер болтала без умолку, а Юрка не выдержал и произнес:
«Сонечка! Не могла бы ты на минутку замолчать? Ты создаешь впечатление говорящего радио, и мы сейчас начнем с интересом обсуждать, где у тебя находится кнопка».
Все засмеялись. Сонька обиделась и замолчала. Но ее обида продолжалась ровно столько, сколько потребовалось Аньке, чтобы произнести тост за родителей именинника. Потом Сонька снова, как ни в чем ни бывало, стала рассказывать анекдоты да кокетливо заглядывать в глаза соседу по столу...
Полностью отдавшись своим воспоминаниям, я в какой-то момент как бы отключилась от реальности. Я словно перенеслась в другое место и, оказавшись у огромного аквариума, с интересом наблюдала за тем, как маленькая, но прожорливая щучка пытается поймать аппетитного, большого карася, который оказался слишком сообразительным и проворным, чтобы так легко отдать себя на съедение.
- Ритуля, на свадьбу приезжай обязательно с Виктором, - услышала я неестественно громкий голос подруги рядом со своим ухом.
Видение с аквариумом тотчас же исчезло. Я с недоумением уставилась на подругу:
- На свадьбу? Ты выходишь замуж?
- Да не я, а Люда, - смотрела Сонька на меня обиженным взглядом. - Ты что, не слушала меня? Вот и приезжай после этого к тебе в гости, - осуждающе покачала она головой и тут же продолжила миролюбивым тоном: - Людка наша, наконец, выходит замуж и приглашает нас на свадьбу. Она уже давно послала тебе специально оформленную пригласительную открытку. Но ты же знаешь, как сейчас работает почта.
- Знаю. Даже по Москве письма идут почти неделю.
- И дозвониться она тебе, видимо, не может. Точно так же, как и я, - весело продолжала Сонька, по-прежнему стреляя глазками в Виктора. - Но я уверена, что приглашение рано или поздно придет, и...
- За кого выходит замуж Люда? - прервала я подругу. - Неужели Григорий все-таки добился своего? Столько лет ухаживал! В конце уже просто как зверь смотрел на всех, кто приближался к ней.
- Нет, Гришанька остался с носом. Проснувшийся в нем зверь оказался обычным зайцем, - рассмеялась Сонька. - Сдался без боя при виде более сильного зверя.
- И кто же заставил его поднять лапки вверх? Кто оказался таким сильным?
- Ну, скорее, не сильным, а богатым, - продолжала хохотать Сонька. - Людка умудрилась захомутать француза, своего работодателя. В следующее воскресенье идут под венец.
- А где будет свадьба?
- О-о, это вопрос оч-чень интере-есный, - замотала головой Сонька. - Людке захотелось, видимо, познакомить будущего супруга с русскими обычаями. А может, она просто решила выпендриться перед своим французиком и его друзьями. Во всяком случае...
- А что, на свадьбе много французов будет? - снова перебила я подругу на полуслове.
Я постаралась вложить в свои слова как можно больше обычного женского любопытства, но на самом деле я задавала далеко не праздный для себя вопрос. Во избежание случайных встреч в будущем за рубежом, мне не рекомендовалось посещать компании и места, где бывает много иностранцев. Как не рекомендовалось мне и фотографироваться где бы то ни было и с кем бы то ни было, а дарить свои фотокарточки мне было просто запрещено...
- Нет, французов на свадьбе совсем не будет, - отвечала Сонька. - За исключением Франсуа, конечно. У него теперь куча друзей здесь, в России. Так что, скорее всего, для выпендрежа перед "новыми русскими" Люда и устраивает свою свадьбу в следующую субботу в деревне, где живет ее дед.
- Там, где мы почти неделю скучали после второго курса? - уточнила я.
- Именно там, - подтвердила Сонька. - В старом саду, под яблонями. Все будет организовано в духе старинных русских традиций. Даже гармониста нанимают. Хотя и современная музыка будет. Гулять будем, как принято в деревне, не менее двух дней. Так что брать нужно с собой два наряда. Для первого и для второго дня, как это до сих пор делается на деревенских свадьбах. Ночевать гости будут по всей деревне, у родственников и соседей.
- Класс! - не удержалась я от восхищенного восклицания. - Думаю, что интересная предстоит нам свадебка.
- Уверена, что очень интересная и веселая. Даже подарки будут дарить как-то по-особенному. И кстати, я приехала в Москву, чтобы обсудить вопрос о подарке. У тебя, надеюсь, есть дисконтная карта в какой-нибудь приличный магазин?
- Поговорим об этом позже, - незаметно подмигнула я подруге, намекая, что при Викторе мне не хотелось бы обсуждать подобные вопросы.
Виктор, похоже, заметил это подмигивание, потому что тотчас же встал с кресла.
- Я, девочки, пожалуй, оставлю вас вдвоем. Меня ждут, - с обворожительной улыбкой произнес он.
- Так как насчет твоего присутствия на свадьбе? - живо вскочила со своего места Сонька.
Мне на мгновение показалось, что подруга отважится пригласить едва знакомого парня с собой. Но у Соньки, как ни странно, хватило такта или не хватило решимости на такой безумный шаг, и она лишь буравила Виктора пронзительным взглядом. Виктор же на Соньку не смотрел. Его погрустневший взгляд был устремлен на меня.
- Не скрою, я бы очень хотел пойти на такую необычную свадьбу, - признался он степенным тоном. - Но это зависит от Риты.
Я какое-то время молчала, в нерешительности переводя глаза с Виктора на подругу и обратно. В глазах обоих я прочитала настойчивую просьбу взять Виктора с собой и неожиданно для самой себя решила, что уступлю этой двойной просьбе.
- Так и быть, - решительно махнула я рукой. - Моим сопровождающим будет Виктор. Тем более что урок наш все равно пропадает.
16
Свадьба была многолюдной, шумной и исключительно веселой. Еда - по-деревенски простой и вкусной, водка и вино лились рекой. К одиннадцати часам вечера первого дня приглашенные приняли на грудь, по моим наблюдениям, не меньше чем по бутылке водки и самогона, да еще отлакировали их сладкой и тягучей, домашнего приготовления, вишневой настойкой. Так что большая половина гостей была уже как следует пьяна, и родителям Люды пришлось развести их по домам на ночевку. За свадебным столом, расположенным во дворе под навесом, остались самые крепкие и стойкие старики, продолжавшие пить рюмку за рюмкой. А молодежь и жених с невестой под грохот современной музыки, звучавшей из музыкального центра, весело гарцевали на деревянном настиле, сооруженном специально для свадебных танцев.
Отвыкшая за последние два года от выпивок, долгих застолий и шумных дискотек, я испытывала к этому часу усталость и даже изнеможение. В придачу к этому, нервы мои были напряжены до предела из-за охватившей меня дикой, безрассудной ревности, на которую, мне всегда казалось, я была неспособна, считая это чувство уделом слабых, неуверенных в себе женских натур. Впрочем, не сумев справиться со своей непрошеной любовью, я чувствовала себя в данной ситуации именно такой женщиной: слабой, беззащитной и уязвимой. Я не могла понять, как позволила себе дойти до такой степени влюбленности в Виктора, чтобы ревновать его к своей подруге. Я ведь дала себе слово, что заставлю свое сердце молчать, что не буду думать о Викторе как о своем любимом. И еще неделю назад мне казалось, что с этой задачей я успешно справилась, что Виктор для меня - только хороший знакомый и прилежный, способный ученик. Но как только мы оказались вместе на этой свадьбе, мне стало ясно, что я обманывала саму себя и что мне и впредь предстоит приложить немало усилий, чтобы заглушить в себе ненужное в моем положении серьезное, горячее чувство.
И ни в коем случае мне не следует его ревновать. Необходимо взять себя в руки и перестать смотреть на Соньку, как на злейшего врага. Я ведь сама неделю назад дала подруге "добро" на соблазнение Виктора, и та, похоже, не отказалась от своих намерений. Весь день она так напористо увивалась вокруг Виктора, что мне порой казалось: он не устоит. А когда во время медленного танца, в котором Виктор и Сонька оказались вместе, Сонька, томно закрыв глаза, прижалась к нему своей высокой соблазнительной грудью и округлым животом, да при этом бедра ее крутанули многозначительным круговым движением под руками Виктора, у меня все внутри опустилось.
"Тоже мне Казанова!" - бушевала я про себя и готова была убить их обоих.
Однако ближе к ночи я стала понемногу успокаиваться. Ничего особенного в отношениях между Виктором и подругой я больше не заметила. Виктор оставался равнодушным ко всем Сонькиным ухищрениям и не попадался в сплетенную для него сеть. Он, как мне показалось, даже старался реже оказываться рядом с Сонькой.
Около полуночи уже хорошо осоловевшая Сонька отозвала меня в сторону.
- Знаешь, подруга, твой Виктор безумно влюблен в тебя, - ленивым шепотом произнесла она. - И я не понимаю, почему ты держишь его на расстоянии.
- Не говори глупостей, - с притворным возмущением ответила я. - С чего ты взяла, что он влюблен в меня?
- Он все время старается быть только рядом с тобой. Ухаживает за тобой и предупреждает любое твое желание.
- Виктор просто очень воспитанный, галантный мужчина. К тому же он пришел на свадьбу в качестве моего сопровождающего и должен выполнять свою роль, - с невозмутимым видом говорила я то, во что сама слабо верила.
- У меня есть другие признаки его влюбленности в тебя, - бросила Сонька многозначительный взгляд в сторону Виктора.
- Какие? - с искренним интересом спросила я.
- Он совсем не реагирует на других женщин. В частности, на меня.
В голосе Соньки явно слышалась интонация обиженной, уязвленной женщины. Я понимала состояние подруги, не привыкшей к поражениям в любовных сражениях с мужчинами и посему почти никогда не страдавшей от чувства горечи по причине задетого женского самолюбия. Исключением в ее любовных победоносных похождениях был лишь неудачный брак с Генкой.
- Сочувствую тебе, но ничем помочь не могу, - пожала я плечами.
- Не надо мне сочувствовать, - гордо тряхнула огненной гривой Сонька. - На твоем Викторе свет клином не сошелся.
- Ни на одном мужчине не должен свет сходиться клином, - доктринерским тоном заявила я.
- Но жизнь без них тоже ничего не стоит, - возразила Сонька. - Во всяком случае, для меня. Присутствие мужчины придает смысл существованию моего красивого тела, - горделивым тоном заявила Сонька, оглаживая руками свои бедра. - Я должна быть все время в состоянии влюбленности. Она тонизирует, вдохновляет меня.
- И делает тебя еще привлекательнее, - засмеялась я.
- Любую женщину состояние влюбленности красит.
- Не спорю. Действительно красит. Но только тогда, когда предмет влюбленности отвечает взаимностью.
- Влюбленная женщина должна уметь добиться ответного чувства, - твердо произнесла Сонька и тут же понизила голос, скосив глаза на крыльцо: - Посмотри вон на того парня.
- На которого? - резко дернула я головой в ту сторону.
- Ты что, дуреха! Не надо смотреть так явно! - испуганно округлив глаза, предостерегающим шепотом говорила Сонька. - Осторожненько взгляни на высокого мужичка, который разговаривает с Людой.
- Того белобрысого? С трубкой во рту?
- У-гу, - кивнула головой Сонька.
- И что? Гость - как гость. Утром Люда нас знакомила.
Впрочем, я лукавила. Этот гость все-таки выделялся из толпы всех приглашенных. Утром, когда нас знакомили, я обратила особое внимание на этого крепкого блондина с невероятно лучистыми, темно-голубыми глазами. Мне всегда нравились только брюнеты, но этот парень обладал таким мощным мужским обаянием, что при определенных обстоятельствах я могла бы в него даже влюбиться. Высокий, стройный, с роскошной шевелюрой светло-пшеничных волос, каждая прядь которых просто кричала, что над ней трудилась многоопытная рука очень дорогого парикмахера. Легкая золотистая дымка загара покрывала его благородно-строгое лицо с правильным, почти классическим овалом. Сдержанные, несуетливые движения, спокойный и негромкий голос, безукоризненная одежда - все создавало впечатление богатого, уверенного в себе человека.
- Этот парень - компаньон Франсуа? - спросила я у Соньки.
- У-гу, - подтвердила та.
- Только я не совсем поняла: он француз, что ли? Люда называла его Полем.
- Его зовут Павлом. И он не француз, а белорус. Но крутой белорус. Люда сказала мне, что у него шикарный, современный коттедж. Да не за городом, а в самом Минске. Ну и, естественно, шестисотый "Мерседес" и другие прибамбасы "нового белоруса". Хоть Лукашенко не особенно дает возможность своим бизнесменам как следует развернуться, этому парню удалось-таки создать крепкую частную фирму в Минске, да еще филиалы в Бресте и Гродно.
- Ну и что? Не думаю, что частная фирма - такое уж редкое ныне дело даже в Белоруссии. Не понимаю, почему ты таким заговорщицким шепотом об этом сообщаешь. И какое отношение этот Павел и его фирма имеют ко мне или к тебе?
- Ты глупеешь на глазах, подруга, - засмеялась Сонька.
- Что ты имеешь в виду? - никак не могла я догадаться, о чем говорила подруга.
- А то! Пока что, конечно, он и его фирма не имеют ко мне никакого отношения. Но вполне может статься, что будут иметь.
В глазах Соньки запрыгали плутоватые бесенята, рот расплылся в многозначительной широкой улыбке.
- Погоди, ты решила его закадрить? - пристально следя за знакомыми озорными чертенятами, сообразила, наконец, я.
- Не я - его, а он - меня, - хихикнула Сонька, бросив красноречивый взгляд в сторону крыльца.
- Но ты не особенно сопротивляешься.
- Зачем? Он мне нравится. Во всяком случае, из всех моих знакомых "кексов", как выражается моя младшая сестренка, этот самый полноценный во всех отношениях.
- Так уж и во всех! Кое в чем еще нужно убедиться, - не удержалась я от пошловатого намека, на которые меня всегда тянуло в присутствии сластолюбивой Соньки.
- В этом-то убедиться как раз легче и проще всего, - остановила Сонька на Павле свой плотоядный взгляд.
- Смотри, не торопи события, если надеешься на что-нибудь серьезное, - посоветовала я подруге озабоченным тоном. - Впрочем, надеяться на серьезные отношения тоже не торопись. Вполне может быть, что он ухаживает за тобой просто так, из спортивного интереса. Как это обычно бывает на таких сборищах среди молодежи. Ты ведь знаешь его всего несколько часов.
- Интуитивно чувствую, что богатенький Буратино-холостячок - вполне перспективная вакансия. А моя интуиция меня никогда не подводила, - захлебнулась в самодовольном смехе Сонька.
Я уже собиралась слегка "укусить" подругу по поводу ее интуиции в отношениях с Виктором, но в этот момент загремел всеми своими децибелами музыкальный центр. Не успела я и глазом моргнуть, как невесть откуда взявшийся Павел уже уводил Соньку от меня. А еще через секунду рядом со мной оказался Виктор, и мы с ним тоже направились к танцевальному настилу.
17
После буйного, ритмичного танца все двинулись к столу. Я же ни пить, ни есть больше не хотела и не могла. Единственным моим желанием было остаться одной, в тишине и спокойствии.
Воспользовавшись суматохой у стола, я тихонько улизнула из освещенного двора, зашла в старый фруктовый сад с раскидистыми яблонями и несколько секунд вглядывалась в светлую, июньскую ночь. Блеск воды привлек мое внимание, и я вспомнила, что за деревней находится живописный тихий пруд с удивительно прозрачной прохладной водой, в которую мы с Сонькой и Людой редко решались залезать в то далекое, холодное лето.
"Но сегодня очень необычный для начала лета вечер. Сейчас жарко и даже душно. Так что вода в пруду должна быть уже достаточно теплой, чтобы не обжигать тело холодом, а лишь взбодрить его да снять усталость", - решила я и, сбросив туфли, босиком направилась к воде.
Очарованная красотой дикого пруда, романтично освещенного мерцающим серебристым светом уже поднявшейся луны, я какое-то время мечтательно брела вдоль берега по прохладной, шелковистой траве, нежно ласкавшей и успокаивавшей уставшие за день ноги. Я подошла к склонившейся над водой иве и, укрывшись в сени ее ветвей, скинула платье, нижнее белье. Затем вышла из-под ивы, какое-то мгновение постояла нагая под струящимся лунным светом, вскинув руки к небу; потом бросилась в воду и поплыла. Вода была еще приятнее, чем я предполагала. Она освежала уставшее тело и ласкала его, приводя меня в состояние почти неземного блаженства.
Я проплыла немного вдоль берега, потом стала плескаться в воде, повернулась на спину и тут заметила стоявшего на берегу Виктора. От неожиданности я тихо охнула и погрузилась с головой под воду. Вынырнув через несколько секунд, я вновь глянула на берег и вновь увидела Виктора. Теперь он уже был нагой, и я на мгновение зажмурила глаза от красоты его скульптурного тела.
- Мне одеться или я тоже могу искупаться? - услышала я его приглушенный голос.
А у меня язык словно приклеился к небу. Я молча дотянулась ногами до дна и стояла не шевелясь по плечи в воде. А он уже вошел в пруд и приближался ко мне. С бешено бьющимся сердцем, я неотрывно смотрела на него, не смея вымолвить ни слова. Под хрустально-чарующим светом прозрачной луны кожа его сверкала серебром, капельки воды на его плечах были похожи на бриллианты, и весь он был словно мифологический герой, вынырнувший из пенистых вод Адриатики.
Виктор подошел вплотную ко мне, и долго-долго мы смотрели друг на друга, пока Виктор не произнес вполголоса:
- Я видел, как ты уходила, и последовал за тобой, словно привязанный на веревочке. Это просто наваждение какое-то.
Лицо его горело, глаза сияли и смотрели на меня нежным, лучистым взглядом. Так может смотреть только страстно влюбленный мужчина, и сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди от счастья.
- Ты настоящая? - тихо спросил он. - Или я грежу? Неужели так близко от меня стоишь ты, а не русалка, выплывшая из сказочных вод?
- Настоящая я, настоящая, - засмеялась я тихим, счастливым смехом.
Виктор притронулся ладонью к моей шее, у меня защемило под ложечкой от внезапно возникшего желания, и я чуть слышно застонала. И тут Виктора словно прорвало. Он схватил меня, сжал в своих объятиях и впился в мои губы с такой жаждой и силой, словно хотел наказать меня за что-то. Но мне уже было все равно, почему он меня так целует и почему хотел причинить мне боль. Я обхватила его шею руками, прижавшись грудью к его груди и бедрами к его бедрам. Вода ласково сомкнулась вокруг нас, а Виктор уже целовал мой лоб, щеки, глаза, подбородок. Потом вновь возвратился к моим губам, проникая языком в мой рот и ища мой язык, отчего у меня задрожали коленки, а в голове будто прошумел огненный вихрь.
Кровь закипала в моих жилах, и я больше ни о чем не могла думать и ничего понимать, кроме поцелуев горячо любимого мною мужчины. Я почувствовала, как Виктор властно прикоснулся горячей ладонью к моей груди и сжал сосок в своих пальцах. Он постанывал от вожделения, всем своим телом показывая, что сгорает от желания, а я не могла, не хотела скрывать, что во мне зажглось ответное пламя.
Почти месяц я боролась сама с собой, пытаясь избавиться от полыхавшего внутри пожара, и всего одного мгновения в его объятиях оказалось достаточно для того, чтобы понять, как бессмысленно я вела себя все это время. Я любила его, желала его и хотела испытать счастье обладания любимым мужчиной. Пусть это счастье продлится всего несколько месяцев, полгода или год до моего отъезда, но, по крайней мере, мне будет потом что вспомнить и чем жить...
- Я люблю тебя, я очень тебя люблю. Ты самая прекрасная, самая желанная женщина на свете, - шептал Виктор некоторое время спустя. - Мне никогда не было так хорошо.
- Мне тоже, - пробормотала я, доверчиво уткнувшись носом в его плечо.
18
Полтора месяца спустя, ярким солнечным утром я шла на учебное вложение закладки в тайник, который сама же подобрала в Измайловском парке. Я с особой тщательностью подыскивала и оборудовала этот тайник, поскольку Александр Иванович предупредил, что он использует его в следующий раз для передачи мне моего жалованья.
В соответствии с заранее разработанным маршрутом, как это я должна буду делать в "боевой" обстановке, и легендой, объясняющей мое присутствие в данном районе, я заглянула в небольшой магазинчик "Оптика" на 2-ой Владимирской улице. Подобрала несколько пар очков с прямыми, чуть вытянутыми и овальными оправами, классическая форма которых хорошо подходила моему довольно круглому лицу. Потом подошла к большому зеркалу у окна и стала примерять отобранные очки. Случайно глянув в окно, я увидела на противоположной стороне улицы Виктора, беседовавшего с каким-то мужчиной.
"Он уже приехал! Раньше предполагаемого срока!" - обрадовалась я и чуть было не рванула на улицу, но вовремя остановила себя.
"Да-а, далеко еще тебе до настоящей разведчицы-шпионки", - мысленно осудила я свой неблагоразумный порыв. Увидела любимого и сразу же чуть не забыла про дело... Впрочем, нечего себя напрасно корить. Если бы я совсем забылась, то была бы уже на улице. А так... стою у окна и почти спокойно смотрю на дорогого мне человека, по которому успела безумно соскучиться за то время, что мы не виделись. А не виделись мы целых десять дней! Виктор уезжал в краткосрочный отпуск куда-то на север, к больной родственнице. И даже звонить мне не мог из той глуши, где живет его "самая родная и близкая", как он выразился, тетка.
"Он тоже, наверно, соскучился. Но почему не позвонил мне сразу после приезда?" - с ревнивым беспокойством задалась я вдруг вопросом. Неужели ему не хотелось как можно быстрее встретиться со мной? ... Нет-нет, не может того быть. Просто... просто мы договаривались, что как раз сегодня вечером буду звонить ему я. Ведь обычно именно я связываюсь с ним по телефону и назначаю время встречи. Он звонит крайне редко. Ему, в общем-то, практически и некуда звонить. Телефон "класса", как того требуют правила конспирации, ему неизвестен. В своей квартире я по-прежнему бываю редко, хотя как раз сегодня ночевала дома...
"И все-таки, почему он не попробовал мне позвонить?.. Он мог бы просто так, на всякий случай, набрать мой номер телефона вчера вечером... Мог бы, но не догадался, - тяжело вздыхала я, продолжая примерять оправы. - А может, он приехал только сегодня утром?"
Эта мысль несколько успокоила меня. Я прекратила терзать себя ревнивыми подозрениями и стала напряженно обдумывать, каким образом можно было избежать в данный момент встречи с Виктором.
Я торопливо взглянула на свои часы. На долгое и обстоятельное обдумывание возникшей передо мной проблемы времени у меня уже не было: я должна была произвести вложение закладки в тайник через сорок минут, а в запасе у меня оставался только час.
Согласно утвержденному Александром Ивановичем маршруту, мне нужно было после посещения магазина "Оптика" идти вправо, как раз в ту сторону, где стоял Виктор. А поскольку идти в том направлении было нельзя, мне ничего не оставалось, как изменить маршрут следования к тайнику и пойти сейчас в противоположную от Виктора сторону, с тем чтобы выйти к тайнику по параллельной улице. Я очень надеялась, что Виктор не успеет меня заметить за тот промежуток времени, который мне требовался, чтобы после выхода из магазина скрыться за ближайшим углом. Если же он все-таки заметит и окликнет меня, то я избавлюсь от его присутствия, используя припасенную на такой случай легенду.
Подытожив таким образом свои рассуждения, я вышла из магазина, быстро повернула налево и через несколько шагов скрылась в переулке за углом. Виктор меня не окликнул.
"Слава богу, пронесло! Не успел заметить", - облегченно вздохнула я.
Через несколько десятков шагов я на всякий случай остановилась, вытряхнула воображаемый камешек из босоножки, скосила глаз в конец переулка и обмерла: на углу стоял Виктор, уставившись в доску объявлений.
"Он все-таки увидел меня и почему-то скрытно пошел за мной или это просто совпадение?" - терялась я в догадках, продолжая срочно разрабатывать в голове новый маршрут следования к тайнику.
Я пересекла 3-ю Владимирскую улицу, зашла в ювелирный магазин, примерила пару сережек. Потом перешла во вторую половину магазина и, остановившись у витрины, незаметно глянула в окно. И снова на противоположной стороне улицы я увидела Виктора. Но теперь он был в своем "Москвиче". В том, что это была его машина, я ни капельки не сомневалась: на ярко-красном фоне издалека были видны пятна более светлой краски, которой Виктор недавно замазывал ржавчину.
Сомнений больше не было: Виктор следил за мной. Но я не стала размышлять, почему он это делал. Для пространных размышлений и догадок у меня не было ни времени, ни желания. На скорую руку я составляла план дальнейших действий.
Выйдя из магазина, я села в трамвай и поехала в противоположную от тайника сторону. Через две остановки выпрыгнула из трамвая и вскочила во встречный с намерением сойти недалеко от тайника. Но стоя на задней площадке вагона, я увидела через окно медленно двигавшийся следом "Москвич" и поняла, что Виктор успел заметить, как я пересаживалась с трамвая на трамвай.
Времени на уход от "хвоста" у меня уже не было. Я не стала выходить в районе тайника, а доехала на этом же трамвае до станции метро "Шоссе Энтузиастов".
19
Более двух часов я провела в метро, пересаживаясь с поезда на поезд и выскакивая на некоторых станциях за доли секунды до закрытия дверей. Только твердо убедившись, что Виктор меня не преследовал, я поехала в свой "класс".
- В чем дело? - недовольным вопросом встретил меня "ведущий" в прихожей. - Я не обнаружил в оговоренное время условного сигнала о вложении закладки в тайник.
- Потому что не было самого вложения, - изо всех сил стараясь скрыть волнение, спокойным голосом объяснила я ситуацию.
- Я это понял. Но почему?
- По пути следования к тайнику я встретила знакомого.
- Кого?
- Виктора. Своего сантехника, ученика и... друга. Вы о нем знаете.
- Вы не могли от него избавиться? - с удивлением смотрел на меня "ведущий". - У вас ведь была разработана "легенда" специально для непредвиденных встреч со знакомыми.
- Дело в том, что это была... Это была не совсем встреча... Он следил за мной.
- Следил? - переспросил "ведущий", подумав, видно, что ослышался.
- Да, следил.
- Вы уверены в этом?
- Абсолютно.
- Слежка была такой явной?
- Как вам сказать... Неопытный человек ее бы, конечно, не увидел. А с точки зрения обученного человека, слежка была слишком заметной. С другой стороны, в действиях Виктора проглядывал профессионализм... И чем больше я думаю об этом инциденте, - отводя глаза от "ведущего" и глядя куда-то поверх его головы, задумчивым голосом говорила я, - тем больше вопросов у меня возникает не только по поводу сегодняшнего происшествия, но и по поводу Виктора вообще... Я теперь не знаю, что... что и думать о нем.
- Ну-ну, - подбодрил меня наставник. - Выкладывайте, какие мысли завертелись в вашей светлой голове.
Мне неимоверно тяжело было высказывать Александру Ивановичу свои сомнения и подозрения, но я всегда была откровенна в разговорах с ним, а в данном случае откровенность была просто жизненно необходима. И потому я, ни секунды не колеблясь, сказала:
- Теперь, вспоминая детали нашего знакомства и все его поведение, я задаюсь вопросом: а не "засланный" ли он "казачок"? А что, если какая-нибудь иностранная разведка каким-то образом вышла на меня? И теперь Виктор, по ее заданию, пытается меня изучить и "разработать"?
- Вы не сгущаете краски? Может, он просто ревнивый влюбленный? Ревнивые мужчины очень изобретательны. Он наверняка вам названивал по вечерам и убедился, что на неделе вы не бываете дома.
- Почему не бываю? Он приходил ко мне не только в субботу и воскресенье, но и в среду, - сказала я и почувствовала, что покраснела: я как-то раз уже намекала "ведущему", что мои отношения с Виктором приняли более близкий характер, но о том, что мы встречались так часто, я еще не докладывала.
- Влюбленный мужчина должен быть уверен, что любимая женщина свободна для него в любой день недели, - авторитетным тоном заметил "ведущий", не обратив внимания на мой смущенный вид. - Вот ваш Ромео и решил выяснить, где вы бываете четыре вечера из семи.
- Но его не было десять дней в Москве. Он должен был приехать только сегодня.
- Значит, все десять дней его голова была занята ревнивыми подозрениями. И, приехав вчера вечером или сегодня утром, он отважился разрешить все свои сомнения до того, как увидит вас и ваши глаза заставят его забыть обо всем, в том числе и о своих мучительных подозрениях. Вы ведь к тайнику сегодня ехали из дома. Он утром там вас, видимо, и поджидал. И последовал скрытно за вами, - уверенным тоном пытался развеять мои сомнения "ведущий".
- Хотя в моей ситуации ревнивые преследования нежелательны, в данном случае я бы очень хотела, чтобы вы оказались правы. Но вы сами учили, что в подобных случаях мы не должны исключать и другой вероятности. Не зря же я предпочитаю не допускать никаких новых знакомств, а если таковые случаются, то дисциплинированно докладываю вам любое новое имя, появляющееся в моей жизни. Я надеялась, что вы проверяете этих новых знакомых.
- Только в случае, если возникают какие-либо сомнения.
Надежда ярким лучиком засветилась в моей голове, и я быстро спросила:
- А Виктор не вызывал никаких сомнений или подозрений?
- Те данные, которые вы мне дали, не требовали никаких проверок. Все казалось очень обычным, не вызывающим никаких вопросов. Надеюсь, что вы делаете ошибочные выводы в данной ситуации.
- Я тоже на это надеюсь, - вздохнула я.
- Хорошо, оставим пока эту тему. Что вы сейчас намерены предпринять? - изучающим взглядом смотрел на меня "ведущий".
- Прежде всего, я бы хотела, чтобы соответствующие органы его тщательным образом проверили. Что касается меня... Я сообщу Виктору, что уезжаю в командировку. Сама же пока буду постоянно жить в этой квартире... Да, вот еще... Попробую-ка я тоже проверить кое-какие данные о Викторе. Завтра утром у меня нет занятий, и я схожу в ЖЭК. Постараюсь выяснить, действительно ли работает у них такой сантехник. Если только... – Я замолчала, неожиданно вспомнив, что мне ни разу не приходилось видеть какие-либо документы Виктора, кроме его так называемой "визитной карточки".
Правда, и Виктор не видел ни моего офицерского удостоверения, ни водительских прав, ни любых других моих бумаг. В своей квартире я их никогда не держала. Они хранились в "классе", в хорошо замаскированном сейфе-тайнике вместе с секретными материалами, связанными с моей подготовкой. В моей квартире вообще ничего нельзя было найти, что бы хоть как-то раскрывало мою личность или личность моих родных и знакомых. Так что если бы кто-то забрался в мою квартиру, он не обнаружил бы даже никаких адресов: я срезала их со всех конвертов и открыток, а потом увозила свою жидкую корреспонденцию к родителям...
- Что «если только»? - заинтересовался "ведущий" моей незаконченной фразой.
- Если его "визитная карточка" - не чистая "липа", на которой стоит вымышленная фамилия, - как можно спокойнее говорила я, следуя за наставником в прихожую. - Впрочем, я сегодня же вечером постараюсь это выяснить. Позвоните мне, пожалуйста, завтра часов в двенадцать. Я подтвержу... или не подтвержу вам его фамилию. А заодно сообщу, работает ли он действительно в моем ЖЭКе... Когда вы мне скажете результаты проверки?
- К сожалению, завтра вечером я уезжаю на две недели в командировку. Обсудим все после моего приезда. До встречи, - безмятежным тоном произнес "ведущий и, попрощавшись с Валентиной Васильевной, покинул "класс".
20
Поздно вечером того же дня мы лежали с Виктором на кровати, в моем кабинете-спальне.
- Это было, как всегда, просто замечательно. Ты такая сладкая, такая чувственная, - осыпал он мое лицо, шею, грудь длинными, благодарными поцелуями. - Я очень соскучился по тебе и был бесконечно рад, когда ты сегодня позвонила мне и пригласила сразу же к себе.
- Я тоже скучала, - медленно проговорила я, прикрыв глаза ресницами, чтобы скрыть от Виктора все свои беспокойные мысли, подозрения и нестерпимую боль в сердце, которая наверняка отражалась в моих глазах.
Я не знала, что терзало и мучило сейчас меня больше: то ли тот факт, что Виктор, вполне возможно, не тот человек, за кого себя выдает и, значит, мне не придется его больше видеть; то ли осознание своей слабости и явного профессионального промаха. Я не могла смириться с тем, что до сих пор не научилась распознавать людей, читать их по лицам и выражению глаз. И интуиция меня, кажется, подвела. Александр Иванович не раз повторял, что женщин ценят в разведке больше всего как раз за то, что у них "потрясающее", как он выразился, чутье и что интуиция у нас намного превосходит мужскую. А мне, видимо, это качество не присуще, - с огорчением думала я, холодно прислушиваясь к ласкам и словам Виктора.
- Ты само совершенство. У тебя такое красивое тело, - говорил он между тем, поглаживая мою грудь, талию, бедра. - Намного лучше, чем на этой репродукции, что висит у тебя на стене. Эта дама слишком полная на мой вкус. Я не очень смыслю в живописи, но мне кажется, что это что-то такое... средневековое.
- Да, это из эпохи Возрождения. Картина Тициана "Даная", - нехотя пояснила я.
- Кстати, у меня такое впечатление, что на этом месте в прошлый раз висела другая репродукция, - внимательно всматривался Виктор в картину.
- Ты угадал, - вялым голосом отреагировала я на его замечание. - Здесь висела другая вещь. Видишь ли, у меня целый набор репродукций любимых картин и несколько рамок с быстро сменяемым задником. Я каждую неделю меняю свои репродукции.
- Ах, вот в чем дело! - воскликнул Виктор. - А я думал, что мне мерещилось, когда я видел другую картину на стене. Но мне кажется, что вот эта репродукция висит здесь все время, - указал Виктор рукой на шедевр Джорджоне "Юдифь".
Мне стало даже не по себе, когда я вспомнила библейскую тему, на которую была написана эта картина. Слишком уж перекликался библейский сюжет с моей реальной ситуацией.
- Кто эта прекрасная женщина? - интересовался между тем Виктор. - И чья голова лежит у ее ног?
Мне не хотелось в эту минуту объяснять, что на картине изображена девушка по имени Юдифь, которая, спасая свой народ от завоевателя Олоферна, отдалась ему в его палатке, а когда он, пресыщенный, заснул, отрубила ему голову.
- Это какой-то библейский сюжет. Я, к сожалению, не помню детали, - попыталась я уклониться от прямого ответа.
- Но тебе, тем не менее, очень нравится эта картина. Не так ли? - не менял тему разговора Виктор. - Раз она постоянно висит у тебя прямо перед носом, над письменным столом.
- Да, нравится. Как и другие картины, - слегка раздраженным тоном ответила я. - А не снята она потому, что в эту узкую рамку я не могу подобрать другую репродукцию.
Не могла же я сказать ему, что картина Джорджоне для меня - это что-то вроде иконы или святыни, отражающей мое вероисповедание. Именно такой, как Юдифь, представляла я себе настоящую разведчицу: преданную Родине женщину, готовую на любой, даже самый неблаговидный с общепринятой точки зрения поступок, ради блага своей Отчизны.
- Ясно, - удовлетворился Виктор моим ответом и, чуть прикусив соски, снова стал целовать мою грудь. Потом он коснулся языком уголка моих губ и вкрадчивым голосом прошептал на ухо: - Знаешь, я давно хотел сознаться тебе в одном обмане, но все никак не решался.
"Вот оно, начинается! Сейчас пойдут признания", - охнула я про себя и на мгновение оцепенела.
До последней минуты я надеялась, что все мои подозрения останутся лишь подозрениями, что Виктор - именно сантехник, что он любит меня, ревнует и потому следил за мной этим утром. Но все мои надежды оказались тщетными. Виктор, кажется, решил, что полностью владеет моим сердцем, и, уверенный в своей власти надо мной, начнет сейчас признаваться в своей игре.
С безысходной тоской я стала быстро обдумывать, каким образом не допустить этих признаний. Я боялась его откровений, как огня. Мне не хотелось слышать правду из его уст, я предпочитала услышать ее от "ведущего". И не только оттого, что мне нестерпимо больно было бы это слышать от Виктора, но и потому, что такое признание требовало четкой и определенной реакции с моей стороны. И я твердо знала, какой будет моя реакция. Но, вполне вероятно, моему Командованию нужно что-то другое. Может, нужна моя игра? В будущем, конечно. А сейчас у меня должна быть только одна задача: не дать Виктору никакой возможности для того, чтобы он признался, кто он на самом деле. Любой ценой нужно заставить его замолчать.
- Что ты не решался сказать? - повернулась я на бок, кокетливо глядя в его глаза. - Что ты женат? Что у тебя есть другая женщина? Или невеста? - как можно больше ревности вложила я в свой вопрос.
- Нет, что ты! - залился Виктор счастливым смехом, словно его обрадовали мои ревнивые вопросы. - Я хотел сказать, что я не совсем тот человек, за кого себя выдал, знакомясь с тобой. Я - не сантехник.
"Что и следовало доказать, - мелькнула удручающая мысль в моей голове. - Значит, завтра в ЖЭК идти не нужно".
- Мне абсолютно все равно, кто ты, - лицемерно прижалась я к нему всем своим телом, уткнувшись носом в его шею. - Тем более, что я с самого начала сомневалась в твоей профессии, как ты помнишь.
- Ну, ты же умница у меня! - нежно прикусил он мою мочку.
- И давай прекратим этот разговор. Я больше ничего не хочу слышать. У нас есть другое, более важное и более интересное занятие, - старалась вложить я как можно больше нежности в свой голос.
Я чувствовала себя отвратительно из-за своего лицемерия, я была противна самой себе, но мысль о том, что передо мной, возможно, находится враг или пособник врага, заставляла меня продолжать игру и ни словом, ни жестом не показывать своих подозрений.
- Нет, я все-таки обязан объяснить тебе, - упорствовал Виктор. - Я ведь представился сантехником, чтобы у меня был предлог для того, чтобы войти в твою квартиру и познакомиться с тобой.
- Зачем? - не выдержала я и тотчас же прикусила губу.
- Зачем... зачем, - медленно повторил Виктор мой вопрос, прищуренным взглядом пронизывая меня насквозь.
Потом глаза его затуманились, взгляд ушел куда-то вовнутрь. Виктор словно решал что-то важное про себя и колебался.
"Давай, продолжай колебаться! Сомневайся во мне! - посылала я ему мысленные импульсы. - Прикинь все "за" и "против". Пусть придет тебе в голову мысль о том, что еще рано раскрываться передо мной, что я еще не полностью принадлежу тебе и могу доложить о тебе куда следует".
- Видишь ли, в твоем доме живет один мой приятель, - медленно, с расстановкой продолжал Виктор, - у которого я часто бываю. Раза два я видел тебя во дворе и был сражен твоими глазами. Я пытался уже однажды познакомиться с тобой, но в тот раз у меня ничего не получилось: ты "отшила" меня, когда я пробовал помочь тебе с твоими сумками. Ты, похоже, не обратила на тот эпизод никакого внимания и забыла его, раз не узнала меня.
Я напрягла свою память, и перед моими глазами неожиданно пронеслись, словно прокручиваемые с увеличенной скоростью кинокадры, сцены того вечера.
...Это происходило... за неделю... или две до появления Виктора в моей квартире... И был это... Какой же это был день?.. Это была ... пятница. Да, именно пятница...
Я возвращаюсь с тренировки по айкидо. Усталая, голодная. В одной руке - портфель с книгами и тетрадями, в другой - пакет с продуктами, что купила по моей просьбе верная помощница Валентина Васильевна.
- Разрешите вам помочь? - слышу я вежливый голос парня, стоящего у входа в подъезд.
- Спасибо, я сама, - холодно отвечаю я, даже не взглянув на добровольного помощника.
Парень набирает код, заходит вместе со мной в подъезд, вызывает лифт. Я разворачиваюсь и иду вверх по лестнице к почтовым ящикам.
- Боитесь ехать в лифте вместе с незнакомым мужчиной? - доносится снизу насмешливый вопрос.
"Береженого Бог бережет", - хочется бросить мне в ответ присказкой бабы Ганны, но я упрямо молчу.
Слышу, как к площадке подходит и открывается лифт. Но затылком своим и спиной вижу, что парень не заходит в лифт, он стоит неподвижно на площадке и ждет меня. К счастью, хлопает входная дверь. Я смотрю через перила вниз и вижу соседку, которая живет подо мной. Я спускаюсь, здороваюсь с соседкой. Мы втроем заходим в лифт. Соседка выходит на своем этаже, я слишком поздно соображаю, что нужно было выйти там же. Остаюсь один на один с парнем, не решаясь поднять глаза. Я понимаю, что в случае чего даже не смогу воспользоваться своим газовым револьвером: задохнусь в лифте раньше парня. А он тоже не двигается и тоже молчит. Но выходит следом за мной на моей площадке. Я предусмотрительно не иду к своей двери, а звоню соседям.
- Вы живете в этой квартире? - слышу я за спиной хриплый голос парня.
- Вам до этого нет никакого дела, - довольно грубо отвечаю я и, заходя в открывшуюся передо мной дверь, оборачиваюсь.
Парень улыбается белозубой, простодушной улыбкой...
- Кажется, я теперь вспомнила тот вечер, - старательно изобразила я на лице благодушную улыбку. - Не очень удобный повод и место ты выбрал для знакомства.
- Да уж, - рассыпал Виктор в воздухе судорожный, короткий смех, - осмотр твоих кранов показался мне позже более подходящим предлогом для знакомства. Потому и пришлось мне срочно переквалифицироваться в сантехника из программиста и...
- Ты отлично справился с ролью профессионального водопроводчика, - с излишней игривостью и кокетством, как мне самой показалось, перебила его я. - Откуда такие знания?
- Отец с детства приучал меня выполнять любую работу в квартире. А вообще, я - на все руки мастер, - по лицу Виктора пробежала скромная, детская улыбка. - Я многое знаю, многое умею. Я ведь не только электронщик, я...
- Значит, не перевелись еще настоящие мужчины в нашем царстве-государстве, - снова не дала я Виктору договорить. - Таких мужчин мы обязаны поощрять. А посему - разрешаю тебе сегодня остаться у меня на ночь, - ангельски-нежным голоском добавила я, лаская его бедро и направляя свою руку к его самому интимному месту.
- Только потому разрешаешь, что я умею обращаться с кранами? - хриплым голосом проговорил Виктор, нетерпеливо поворачивая меня на спину.
- Не только поэтому. А потому, что мы опять долго не увидимся. Меня больше десяти дней не будет в Москве, и я хочу насытиться тобой перед отъездом.
Я с отвращением почувствовала у себя на лице какую-то тупую, приторную и сластолюбивую улыбку.
- Я не знаю, как проживу это время без тебя, - томно прошептал Виктор, уже лежа на мне и жадно целуя мою шею.
- Я позвоню тебе, как только приеду, - таким же шепотом ответила я, добавляя с тоской про себя:
"И дай Бог, чтобы мне не пришлось сообщать тебе, что мы больше никогда не увидимся".
Поздно ночью я осторожно выскользнула из-под руки крепко спавшего Виктора и бесшумно вышла в прихожую. Плотно прикрыв за собой дверь и включив свет, я взяла с тумбочки барсетку Виктора и осмотрела ее содержимое. Кошелек с деньгами, записная книжка, два листка бумаги с какими-то номерами телефонов на них, рекламный буклет магазина запчастей, маленькая расческа - вот и все, что там было аккуратно сложено. Ни паспорта, ни каких-либо других документов ни в одном отделении барсетки я не нашла.
Вернулась в комнату, подошла на цыпочках к кровати, послушала ровное дыхание Виктора и, прихватив с собой его брюки и рубашку, снова тихонько вышла. В нагрудном кармане рубашки я обнаружила права и документы на автомобиль. Фамилия была та же, что на той давней его визитной карточке.
"По крайней мере, он хотя бы в этом меня не обманывал", - с некоторым облегчением думала я, аккуратно возвращая брюки и рубашку на прежнее место.
21
В последующие за той ночью две недели, в течение которых я ни разу не появилась в своей квартире, я старалась жить своей прежней жизнью и изо всех сил делала вид, что ничего особенного в моей жизни не случилось.
Несмотря на необычную для средней полосы тридцатиградусную жару, стоявшую тем летом в Москве, я редко выходила из служебной квартиры. Я по-прежнему проводила по несколько часов в день у радиоприемника, слушая английские, испанские и итальянские новости, затем тщательным образом готовилась к занятиям по всем трем иностранным языкам.
Так же старательно, как всегда, я вырисовывала в тетради по военному делу зарубежное стрелковое оружие, бронемашины и танки, ракеты и самолеты, корабли и авианосцы. Внимательно вслушивалась в каждое слово Василия Ивановича, задавая при этом, как обычно, массу вопросов, за что и получила от него шутливое прозвище "почемучка". С помощью Василия Ивановича я изучала и "записывала на корочку" местоположение разных штабов, исследовательских институтов, лабораторий и бесконечное множество других данных, связанных с вооруженными силами всех стран НАТО.
По-прежнему терпеливо принимала я по радио на слух цифровые группы и тренировалась в составлении шифровальной таблицы с помощью своего личного шифра. И по-прежнему регулярно работала я с Григорием Ивановичем, "радистом", на коротковолновой радиостанции, функционирующей в режиме сверхбыстродействия. На той самой станции, на которой мне предстояло работать в нелегалке.
И задания по фотоделу я продолжала безукоризненно выполнять, зная, что в будущем мне пригодятся все знания, полученные от Николая Афанасьевича: умение обращаться с любой камерой и фотографировать документы "с рук", искусство обращения с микропленками и микроточками, способы оборудования контейнеров для хранения и перевозки микропленок или вложения их в тайники.
Все я делала как обычно, но только состояние духа моего было не совсем обычным и далеко не привычным для меня.
Когда в "классе" никого не было и никто не мог наблюдать за выражением моего лица и глаз, я могла несколько минут неподвижно сидеть в кресле, бездумно глядя в одну точку на телевизоре. Или бесцельно ходила минут десять-пятнадцать по квартире, монотонно и уныло напевая песенный припев из репертуара любимой группы "НА-НА":
А на дворе ревет и стонет вьюга,
И на душе тоска.
К чему мне эти хлопоты?
Зачем я строю замки из песка?
Ах, мама, мама, мама!
Я пропадаю зря.
Влюбился я без памяти,
Любовь - жестокая.
Эти мгновения мрачного, без единой мысли в голове, оцепенения раздражали, даже злили меня, и я обещала самой себе, что больше не буду доводить себя до такого подавленного состояния думами о Викторе и его предательстве.
Но мысли, помимо моей воли, все время возвращались к нему. В ушах постоянно звучал его певучий и чистый голос, красивые и нежные слова, которые он мне говорил. Я еще хранила на коже ощущение его прикосновений, чувствовала на губах вкус его поцелуев. Я почти физически ощущала на себе его сильные, жаркие руки, уверенно и умело ласкавшие меня и доводившие до умопомрачительного экстаза. И его глаза... Отовсюду смотрели на меня его большие, черносливовые глаза, наполненные обожанием и любовью.
"Не может человек с таким ясным, открытым и прямым взглядом быть предателем! Не может такой обаятельный, обходительный и добродушный мужчина быть подонком!" - убеждало меня сердце.
"Но все великие шпионы и талантливые мошенники отличались острым умом, обаянием и умением без особого труда обворожить кого угодно", - не соглашался с сердцем мозг.
И так почти каждый день:
"Он - гадкий подонок и предатель", - твердил мой разум.
"Он - самый красивый, самый умный и самый честный влюбленный на свете", - твердило сердце.
Состояние высочайшего внутреннего напряжения, вызванное постоянными противоречивыми мыслями о любимом человеке и необходимостью соблюдать двойное поведение - на людях и в одиночестве, привело к тому, что я стала быстро худеть. Валентина Васильевна сразу же это заметила и забеспокоилась.
- Не вызвать ли врача к тебе, моя дорогая? - сказала она как-то за обедом, когда я отодвинула от себя только частично опорожненную тарелку моего любимого картофельного супа с фрикадельками и зеленым укропом.
- Зачем? - вяло отреагировала я на замечание хозяйки.
- Как зачем? У тебя пропал аппетит, ты отказываешься от своих любимых блюд. Даже сладкий перец почти не ешь. А раньше схрумкивала его, можно сказать, килограммами. Хрумкала и приговаривала: от сладкого перца не поправляются, и витамина С в нем даже больше, чем в петрушке и черной смородине. А теперь просто давишься перцем. Не иначе как что-то серьезное происходит с твоим желудком.
"Не с желудком, а с мозгами! Или с сердцем!" - хотелось мне заплакать.
- Я слежу за своей фигурой, потому и не ем. А аппетит у меня хоть куда! Если бы не борьба за талию, я бы поросенка за один присест съела, - как можно более беспечным тоном пробовала я отшутиться.
- Не пытайся мне "лапшу на уши вешать", как выражается моя внучка. Дело совсем не в твоей талии, которая, кстати, скоро одна и останется. Ни бедер не останется у тебя, ни груди. Ты станешь обычной плоской доской.
- Так уж и доской! - не удержалась я от улыбки. - Мне это, по-моему, не грозит.
- Грозит, если будешь есть так, как сейчас. Ты и теперь уже совсем худая, одни мослы торчат. Кожа становится прозрачной и вот-вот потеряет свою шелковистость. А ноги! Ты посмотри на свои ноги, - осуждающим тоном, с каким-то чуть ли не брезгливым выражением на лице, говорила Валентина Васильевна, ставя передо мной тарелку с котлетами и пюре.
- Что с моими ногами? - испуганно глянула я вниз.
- Ешь, ешь, не разговаривай. Говорить буду я, - продолжала ворчать дружелюбным тоном Валентина Васильевна. - А ноги твои болтаются в сапогах, как карандаши в стакане.
Я прыснула в тарелку:
- Сейчас жарко! Никто сапоги не носит!
- Я так сказала, чтобы ты яснее себе представила, как выглядят твои ноги, - все тем же осуждающим голосом говорила Валентина Васильевна.
- Сравнение вы нашли хорошее. Обидное, но образное.
- И правдивое. Тебе срочно нужно с собой что-то делать. Может, ты перетрудилась? Ты ведь даже к себе домой в эти выходные, насколько я поняла, не ездила. Конечно, это не мое дело, и я не хочу тебя ни о чем спрашивать, но я знаю, я чувствую, что с тобой что-то происходит.
- Ничего со мной не происходит, - капризным тоном произнесла я, с трудом запихивая в себя последний кусок котлеты. - А худею я от жары. Целый день пот градом льется, съездить же за город или в парк ходить не могу. Все время занимаюсь.
- Ты и раньше никуда не ездила, но не худела. А сейчас с тобой творится непонятное, и я обязана доложить об этом Александру Ивановичу.
- А его нет в Москве, - дразнящим голосом произнесла я и отодвинула тарелку с остатками пюре.
- Он скоро приедет, и я ему все-все расскажу. Посмотрим тогда, что он тебе скажет, и будешь ли ты его поддразнивать так, как меня.
- Ладно, Валентина Васильевна, не сердитесь на меня. Я буду слушаться вас и хорошо есть, - по-детски притворно послушным голоском сказала я и добавила более серьезным тоном: - Я, наверно, действительно переусердствовала в своем стремлении выработать девяносто-шестьдесят-девяносто.
- Не поняла, - вопросительно смотрела на меня хозяйка.
- Ну, я хочу, чтобы у меня были классические пропорции: объем груди и бедер - девяносто сантиметров, а талии - шестьдесят.
- А у тебя?
- Талия - шестьдесят три, объем груди - девяносто четыре, а бедер - аж девяносто шесть.
- Так это же хорошо! - одобрительно воскликнула хозяйка. - У тебя фигура настоящей женщины, а не этих моделей-вешалок.
- Вы прямо как сговорились с Александром Ивановичем. Он тоже тут как-то совсем недавно убеждал меня, что я не должна худеть. Современная женщина должна быть стройной, изящной, а у вас старомодный взгляд на красоту женского тела. Не зря Александр Иванович любит средневековые картины. На них женщины очень упитанные.
- Не заговаривай мне зубы. Вот, пей кофе со сливками.
- А это что такое? - с возмущением отодвинула я от себя небольшую плитку шоколада.
- Это хороший, настоящий шоколад. И нечего корчить такие брезгливые гримасы на лице, - вернула Валентина Васильевна плитку на место, прямо передо мной.
- Я это не ем, - снова отодвинула я шоколад от себя. - От этого поправляются прежде всего. В шоколаде тридцать процентов жиров. А от жиров не только поправляются, они еще и вредны для здоровья. Это неоспоримая истина.
- Ошибаешься, дорогая моя. Сразу видно, что ты не читаешь разделов о здоровье в прессе. А я вот недавно прочитала, что опасения по поводу высокого содержания в шоколаде жиров являются сильно преувеличенными. Ученые доказали, что вредное воздействие жирных кислот, вызывающее повышение уровня холестерола в крови, очень хорошо нейтрализуется с-ст-стеариновой и о-олеиновой кислотами.
- К-как вы сказали? - чуть не поперхнулась я кофе. - Вы что, выучили статью и эти термины наизусть?
- Не выучила, - покраснела от смущения Валентина Васильевна. - Я просто несколько раз зачитывала ее по телефону своим приятельницам.
- И что же вы еще в этой статье вычитали? - заинтересовалась я и стала медленно разворачивать обертку шоколада.
- Ты так осторожно держишь эту плитку, как будто опасаешься, что там спрятана змея, - с усмешкой наблюдала за моими действиями хозяйка.
- Точно! Почти змея. Вредная и опасная.
- А вот и ошибаешься. В той статье я вычитала, что шоколад даже полезен для здоровья. Вот, послушай.
Валентина Васильевна открыла подвесной шкафчик, взяла с полки небольшую газетную вырезку и стала читать:
- Шоколад для сердца полезнее даже зеленого чая и красного виноградного вина, которые раньше считались самым лучшим средством от сердечных болезней. Если съедать каждый день по тридцатипятиграммовой плитке шоколада, говорят ученые, то можно не думать о болезнях сердца и забыть дорогу к кардиологу. От черного шоколада повышается эластичность стенок сосудов, уменьшается вязкость крови. Он помогает понизить кровяное давление и уменьшает шансы образования тромбов. А кроме того, шоколад поднимает настроение, снимает стресс. Вот так-то, моя дорогая, - насмешливым тоном добавила хозяйка и положила газетную вырезку на место.
А я, между тем, с аппетитом съела уже два кусочка шоколада и, облизываясь от удовольствия, отломила третий.
- Вы настолько убедительно провели рекламу шоколада, что я, чего доброго, перейду только на это питательное, полезное, а главное - вкусное лакомство.
- Есть его надо в меру. Как и все остальное, - нравоучительным тоном произнесла Валентина Васильевна, убирая чашку со стола.
- Буду есть в меру, - пообещала я.
- В мою меру, а не в твою, - уточнила хозяйка.
- В вашу, в вашу, - губы мои сами собой растянулись в улыбке.
- За своим здоровьем надо следить и соблюдать строгий режим, - не терпящим возражения тоном сказала Валентина Васильевна.
- Это очень скучная болезнь, сказал один мудрый человек, оберегать свое здоровье чересчур строгим режимом.
- Будешь соблюдать умеренный режим, - все тем же безапелляционным тоном произнесла хозяйка.
- Что ж, придется, - встала я из-за стола.
- Вот так-то оно лучше будет, - удовлетворенно хмыкнула хозяйка.
- Ладно, пойду в кабинет заниматься. Спасибо за обед, - поблагодарила я хозяйку и вышла из кухни.
22
После разговора с Валентиной Васильевной я стала еще больше следить за собой и за своим поведением. Я съедала почти все, что готовила для меня хозяйка, старалась шутить, смеяться. Одним словом, я вела себя так, как если бы была самой счастливой и беззаботной женщиной на свете, и меня не терзали никакие беспокойные мысли.
Впрочем, вскоре я действительно несколько успокоилась, и мысли мои уже были не такими мрачными. То ли мозг мой стал думать по-другому, то ли он просто-напросто подчинился сердцу, но я стала сомневаться в правильности своих первоначальных выводов относительно Виктора.
Если в день той злополучной слежки я была почти уверена, что Виктор - предатель, то спустя неделю моя уверенность стала постепенно испаряться, и я все больше и больше мысленно соглашалась с Александром Ивановичем: Виктор меня просто ревновал. Мой "ведущий" был слишком опытным и мудрым человеком, чтобы не встревожиться в случае, если появляется подозрение о "засланном казачке". Так что нужно отбросить все мои домыслы о Викторе и радоваться тому, что он меня ревнует, а значит - любит. Я бы тоже, наверно, ревновала, если бы была на его месте. Разве может мужчина обойтись без ревнивых подозрений, если женщина не дает своего рабочего телефона и не позволяет звонить ей домой, а звонит сама и сама же выбирает день встречи?
К концу второй недели я уже полностью убедила себя в честности Виктора и стала осуждать себя за свое гнусное поведение в нашу последнюю ночь. С внутренним содроганием, презрением и даже ненавистью к самой себе я вспоминала те минуты, когда мои руки копались в карманах Виктора. Меня подмывало позвонить ему и назначить свидание, но принятое мной в присутствии "ведущего" решение удерживало меня от этого порыва и заставляло терпеливо ждать развязки.
В субботу вечером в "классе" неожиданно зазвенел телефон. Валентина Васильевна уже ушла домой, и на звонок пришлось ответить мне:
- Алло! Слушаю вас, - настороженно произнесла я.
- Добрый вечер, Маргарита Федоровна!
- О! Александр Иванович, здравствуйте! - искренне обрадовалась я, услышав в трубке голос "ведущего". - С приездом!
- Спасибо. Как ваши дела?
"Ведущий" говорил сдержанно и даже отстраненно, как это он обычно делал в разговоре по телефону.
- Все хорошо. Вы в понедельник придете ко мне с новостями? - не выдержала я, чтобы не задать волнующий меня вопрос.
- Да, - последовал короткий ответ "ведущего".
- В котором часу?
- Ваши занятия по английскому я отменил и буду у вас в десять часов утра. Со мной приедет Лев Николаевич. Понятно?
- Понятно. До свидания, - упавшим голосом попрощалась я и положила трубку.
Сердце у меня бешено заколотилось. Я поняла, что мои надежды на невиновность Виктора рухнули. Лев Николаевич был слишком большим начальником, чтобы являться ко мне в "класс" просто так, на обыкновенную встречу. Он наверняка принесет мне неутешительные новости... Впрочем, только ради плохого сообщения о Викторе Лев Николаевич сюда бы не шел. Такую миссию мог бы выполнить один Александр Иванович. А мой куратор, в соответствии со своим положением, скорее всего, отдаст приказ продолжить встречи с Виктором, чтобы выйти на его связи. О Господи! Неужели мне придется на это пойти?!.. Не-ет, не нужно об этом думать! Не хочу и не буду думать! Займу свой мозг чем-нибудь другим.
Часы показывали только десять, но готовиться к занятиям мне уже было не под силу. Я пошла в спальню, разделась, легла в постель, включила телевизор.
Я не слишком люблю телевидение. Раньше обязательно смотрела новостные передачи, и в первую очередь - "Вести", "Время", "Сегодня". Но в последнее время информационные программы стали все больше и больше напоминать фильмы ужасов, и я смотрю лишь редкие политические ток-шоу да читаю газеты.
Однако в этот вечер мне хотелось отвлечься любой телевизионной программой, даже если бы в программе не было ничего, кроме очередного "ужастика". Все лучше, чем мои тяжелые, мрачные мысли. Стала перебирать кнопки пульта и наталкивалась на одни сенсации, которые и сенсациями теперь назвать можно было лишь с большой натяжкой: очередная катастрофа, убийство, изнасилование, мошенничество и тому подобные сообщения. Так и двигалась я монотонно пальцем по кнопкам программ, пока мой слух не зацепился за фамилию "Путин" - как-никак, почти коллега по профессии! В телевизионной студии, вокруг большого стола, сидели известные люди - политики и журналисты. Они взахлеб обсуждали недавний Указ президента о возложении временного исполнения обязанностей премьер-министра на бывшего кадрового контрразведчика.
"Как можно ставить во главе правительства демократического государства, к которому мы стремимся, бывшего кэгэбэшника?" - возмущались одни.
"Ельцин готовит себе замену. И он понимает, что в наше непростое время только такой человек должен возглавить страну. Уж он-то будет знать, что нужно делать с чеченскими боевиками, которым своей территории оказалось мало, и они, перейдя административную границу Дагестана, начали активные военные действия по созданию на Северном Кавказе единого исламского государства", - защищали решение президента другие.
"Будет Путин знать, что делать с экстремистами, или нет, но Дума не утвердит на ответственном государственном посту мало известного, ничем не проявившего себя кэгэбэшника!" - утверждали третьи.
"Только такая темная лошадка и не вызовет никакого сопротивления депутатов. Каждая фракция будет считать, что этот человек-загадка станет проводить их политику", - с многозначительной улыбкой говорили четвертые.
Если бы назначение Путина произошло две-три недели назад, и на экране тогда шел этот разговор, я с интересом вникала бы в него да еще мысленно включилась бы в спор, предлагая свои аргументы "за" и "против" решения Ельцина. Но в этот тяжелый для меня вечер я с унылым видом, без всякого любопытства наблюдала за "говорящими головами", не особенно вдаваясь в детали довольно скучной, на мой взгляд, дискуссии.
Через минут десять я переключилась кнопкой пульта на другой канал, и на экране появилось лицо Михаила Задорнова. Я чуть задержала свое внимание на популярном писателе-юмористе, надеясь, что он развеселит меня и отвлечет от безрадостных мыслей. Юморист очень забавно рассказывал свою известную миниатюру о том, как наш "кореш" из Ханты-Мансийска покупал галстуки от Версаче в США. Раньше я с удовольствием слушала эту вещь и каждый раз смеялась до коликов в животе, но сейчас лишь легкая улыбка скользнула по моим губам и сразу же пропала.
Я продолжала смотреть на экран, но уже не слышала, какую миниатюру начал читать Задорнов. Помимо своей воли я снова, как и несколько дней назад, оказалась во власти мучавших меня раздумий. Но теперь уже с новыми реалиями. Как бы мне ни хотелось об этом не думать, но факт был налицо: я должна буду вести игру с Виктором, я должна буду выуживать у него сведения, я должна буду играть преданность и любовь. И осознание этой реальности камнем давило на сердце, заставляло протестовать и возмущаться оскорбленную душу...
Впрочем, к чему теперь кривить душой и играть перед самой собой в благородство? Ведь в какой-то степени я была готова к такому повороту событий уже в тот момент, когда заподозрила, что Виктор работает на чью-то разведку. И даже сделала свой первый гнусный шаг в отношениях с ним, роясь в ту злополучную ночь в его карманах!
"А разве не должна я быть готова к таким поступкам, раз пошла в разведку?" - оправдывала и успокаивала я саму себя. Разве не училась тому, чтобы быть готовой даже убить любимого мужчину, если он окажется врагом? Ведь именно так поступила знаменитая Докторша, Мари Анна Лессер, одна из тех героинь, чей образ я выбрала себе для подражания. Докторша не пощадила своего возлюбленного и подчиненного, который был единственным, кроме нее, кто знал об одном из ее осведомителей. Осведомителя забрали. Нимало не колеблясь, Лессер прострелила голову любимому.
А мне ведь не нужно будет, слава богу, стрелять в Виктора. Мне предстоит только какое-то время поиграть в любовь.
"Ну что ж, - горько вздохнула я, выключая телевизор. - Назвался груздем - полезай в кузов. Я сама выбрала свою профессию и обязана научиться избавлять себя от ненужных эмоций или прятать их глубоко внутри, чтобы они не вылезали и не мешали делу".
Я повернулась на бок и вскоре уснула тяжелым, беспокойным сном.
23
Утром я поехала к себе домой за своим лучшим деловым костюмом. Это был костюм из вискозного крепа цвета ночного неба. Состоял он из классического двубортника и узкой юбки до колен. Шалевый воротник жакета собран из кусочков бархата с разным направлением ворса, что создавало оригинальное чередование матовости и блеска. Такой же эффект присутствовал и на манжетах. Этот нарядный деловой костюм был куплен мною специально для особо важных встреч. А такими встречами являлись для меня именно визиты Льва Николаевича, моего куратора и будущего непосредственного руководителя. Каждый раз, входя в мою служебную квартиру, шеф вначале быстро осматривал меня с головы до ног внимательным, оценивающим взглядом. Потом он начинал так нагло и жадно шарить глазами по отдельным частям моей фигуры, что мне становилось не по себе, и именно поэтому при нем мне хотелось выглядеть несколько холодной и неприступной в безукоризненно скроенном строгом костюме.
Еще стоя у своей двери со связкой ключей в руках, я слышала, как в моей прихожей надрывался телефон. Звонок был междугородний, и потому я как нельзя более торопливо открыла оба замка, заскочила в квартиру и схватила трубку.
- Привет! Я снова тебя никак поймать не могу, - услышала я в трубке звонкий голос Соньки.
- Привет, подруга! Что поделаешь, работы много. У тебя что-нибудь случилось или просто так звонишь? - Перекладывая трубку от одного уха к другому, я разувалась, снимала с себя одежду.
- Просто так, - унылым тоном произнесла Сонька. - Соскучилась.
- Какие у тебя новости? Как продвигается твой роман?
- Ты имеешь в виду роман с Пашей?
- Ну, ты даешь, подруга! У тебя что, еще какой-нибудь роман идет параллельно?
- Да нет, что ты! Я думаю только о Павле и все время вспоминаю ту счастливую неделю, которую мы провели вместе. Я, кажется, по уши втрескалась в него.
- А он?
- Как тебе сказать? Прямо не знаю. Я ему очень нравлюсь, это определенно. Говорит, что скучает. Мы часто видимся, а звонит он почти каждый день. Скоро снова приедет в Москву. Теперь уж на целую неделю. И просит меня тоже подъехать на это время.
- Приедешь?
- Да, - твердо сказала Сонька. - Возьму отпуск за свой счет.
- О свадьбе пока никаких разговоров? - озабоченным тоном осведомилась я.
- Пока нет, - тяжело вздохнула Сонька.
- Ну, правильно. Значит, Павел твой - мужик серьезный и основательный. Не торопится со скоропалительными решениями. Он хорошо, наверно, понимает, что женитьба - это значит наполовину уменьшить свои права и вдвое увеличить свои обязанности.
- Спасибо, родная. Ты успокаиваешь меня. Но я все больше и больше думаю, что ты была права в тот вечер на Людкиной свадьбе. Он просто развлекается со мной, пуская в ход обычный кавалерский набор - комплименты, цветы, шоколад, ресторан и... гостиница...
- Тебе, в конце концов, приятны его ухаживания?
- Доставляют огромное удовольствие! - воскликнула Сонька.
- Так в чем же тогда дело? Радуйся пока хотя бы тому, что имеешь. Даже если вы не поженитесь, у тебя, по крайней мере, будет что вспомнить. Шикарные отели, дорогие рестораны и прочее. А то выйдешь замуж за какого-нибудь инженеришку и будешь всю жизнь копейки считать. Так что не печалься, не раскисай и наслаждайся жизнью, пока у тебя есть возможность общаться с таким богатым и щедрым мужиком.
Убежденным тоном я давала Соньке не соответствующие своим взглядам советы с одним-единственным желанием: подбодрить подругу и зарядить ее оптимизмом. Роман с Павлом сильно изменил Соньку. Причем не в лучшую сторону. Всегда веселая, жизнерадостная, она в последнее время стала часто жаловаться на свою судьбу и этим походила теперь больше на свою несколько занудную и медлительную мать, нежели на бодрого и неунывающего отца. Хотя Соньку можно было понять. Неопределенность угнетает человека больше, чем самая тяжелая реальность. Если у Павла не было намерения жениться на Соньке, то лучше бы он сделал так, чтобы она и не надеялась на свадьбу... Но поскольку Сонька живет все-таки такой надеждой, то все не так просто. Может, Павел еще и сам не знает, чего он хочет в конце концов от нее?
- С одной стороны, ты права, - нехотя согласилась со мной Сонька. - Но с другой стороны, меня теперь уж совсем не колышет его материальное положение и социальный статус. Уж лучше бы он был простым инженеришкой, как ты выразилась, и думал не о бизнесе, а о том, что пора обзаводиться семьей. Я, во всяком случае, только об этом сейчас и думаю. Хочется серьезных, основательных отношений. Годы идут, возраст подпирает. Детей нам нужно с тобой рожать, пока не поздно. А то все гулянки да гулянки, - все тем же унылым тоном говорила Сонька.
- Какие наши годы! Еще все успеется! Целая жизнь впереди.
Я продолжала подбадривать подругу задорным, веселым голосом, хотя в душе чувствовала сейчас не меньшую тоску и печаль, чем Сонька, а может быть, даже во сто крат большую. Только поделиться своими переживаниями я ни с кем не могла при всем своем желании.
- Ну, все! Пока! Я довольна, что дозвонилась тебе. Твой оптимизм всегда взбадривает меня, приводит в норму. Ты зарядила меня энергией, по крайней мере, на неделю.
- Рада, что хоть чем-то могу помочь тебе.
- И не пропадай больше так надолго, - просящим тоном говорила Сонька. - Знаешь, я словно наркоманка: когда больше недели не слышу твоего голоса, у меня ощущение, что меня лишили наркотика.
Нечто похожее на испуг на мгновение лишило меня дара речи. В моем нынешнем положении мне не очень хотелось, чтобы от меня кто-то сильно зависел. А что будет, когда я уеду на долгие годы?.. Впрочем, все это глупости. Прав был какой-то мудрец, который сказал: тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще сильнее.
- Ну, это ты зря. Нельзя так сильно зависеть от чего бы то ни было и от кого бы то ни было, - произнесла я через несколько секунд наставительным, осуждающим тоном.
- Это не зависимость, а просто... Как бы яснее выразиться?.. Только с тобой я могу говорить о Паше и о моих сомнениях.
- Все будет нормально, поверь мне. Он обязательно в тебя влюбится по-настоящему. В тебя нельзя не влюбиться.
- Живу только этой надеждой.
- Надежда уходит последней, - засмеялась я.
- Вот именно. Пока, дорогая! До следующего звонка. Теперь ты мне позвони.
- Позвоню обязательно. Пока! Привет родителям. Особенно папашке.
- Спасибо. Передам обязательно.
24
Я положила трубку и тыльной стороной ладони вытерла со лба пот. В квартире стояла такая духота, что пот градом лился не только со лба, но и со всего тела. Я открыла все окна, балконную дверь и отправилась в ванную. Приняв прохладный душ, стала торопливо наливать воду в совершенно сухие тазы и кастрюли, из которых цветы "выпили" всю воду за две недели, которые они провели без своей заботливой хозяйки. Потом быстро протерла с мебели пыль, сделала мокрую уборку, пропылесосила ковер. Убедившись, что цветы уже "напились" и их листья полностью распрямились, я опрыснула их и оставила еще на минут десять в тазиках. Потом стала расставлять и развешивать по своим обычным местам. Когда последний цветочный горшок перекочевал из кастрюльки на подоконник, я взглянула на часы и ужаснулась - стрелки показывали без пяти девять. Ехать так поздно на служебную квартиру мне не хотелось, и я решила остаться ночевать в своей квартире.
В половине десятого раздался телефонный звонок.
- Алло! - сняла я трубку.
- Ритуля, здравствуй! Ты дома? - услышала я радостный голос Виктора. - Какая удача! Мне нужно обязательно с тобой поговорить. Я сейчас...
- Вы не туда попали, - прервала его я, зажав пальцами нос и сильно понизив голос. - Здесь нет никакой Ритули. Правильно набирайте номер, - добавила я сварливым тоном и поспешно положила трубку.
Когда через несколько секунд телефон снова зазвонил, я трубку не сняла. "А вдруг он все-таки догадался, что это была я, и сейчас нагрянет сюда?" - неожиданно всполошилась я и, погасив свет в прихожей, быстро закрыла все окна в квартире.
Через полчаса в дверь позвонили. Я на цыпочках подошла к двери, глянула в глазок - на площадке стоял Виктор. Всей душой и сердцем мне хотелось открыть дверь и упасть в его объятия, но натренированный мозг заставил меня стоять неподвижно, затаив дыхание.
Виктор пристально всматривался в глазок, словно видел за ним мои глаза.
- Рита, открой. Я должен с тобой поговорить, - вполголоса произнес он и снова нажал на звонок.
Я совсем застыла, только сердце мое колотилось так сильно, что казалось, стук его был слышен за дверью.
Переждав несколько секунд, Виктор еще раз позвонил, потом медленно повернулся и исчез из моего поля зрения.
Сердце мое стало биться ровнее, легкие задышали свободнее. Быстрым шагом я направилась в кабинет, подошла к окну, задернула тюлевую штору и стала наблюдать за своим подъездом. Через несколько секунд из него вышел Виктор и поднял голову вверх. Я резко отпрянула от окна, но не отошла. Чуть отогнув край занавески, продолжала через щелку наблюдать за Виктором. Переминаясь с ноги на ногу, он какое-то время стоял на тротуаре, потом длинным, пружинистым шагом пересек проезжую часть и исчез за кустом сирени напротив подъезда.
А я перешла на кухню. Мне было хорошо известно, что за кустом стоит скамейка, на которой обычно под вечер сидят "старушки - ушки на макушке" и которая хорошо просматривается с моего кухонного окна. Но Виктор, похоже, об этом не знал. Он уселся на скамейку лицом к подъезду и, пригнув голову, замер, как в секретном дозоре.
"Если ты думаешь, что я дома, то все равно зря меня ждешь, - со смешанным чувством злорадства и жалости подумала я. - Сегодня я уже никуда не поеду".
Я легла в постель, но мне не спалось. Я беспокойно переворачивалась с одного бока на другой, потом поднималась, шла на кухню, осторожно выглядывала вниз и смотрела на Виктора. Он сидел на скамейке как каменная скульптура - неподвижно, в одной и той же позе. Я вздыхала, снова ложилась, потом снова вставала. И так каждые полчаса.
Виктор сидел на скамейке долго. Во всяком случае, в полночь он был еще там. И только в половине первого, подойдя еще раз к окну, я его на своем "секретном боевом дежурстве" не увидела.
Вернувшись в кабинет-спальню, я растянулась на кровати, сладко потянулась, широко зевнула и уже приготовилась погрузиться в сон, как вдруг в голове мелькнуло: "А вдруг он надумает прийти к моему подъезду рано утром?"
Я подскочила, как ошпаренная, и в течение нескольких секунд напряженно обдумывала ситуацию. На общественном транспорте до служебной квартиры я уже не успею доехать, тем более что после метро там еще пешком нужно идти минут пятнадцать. Страшновато для такого позднего часа. И в такси в это время одинокой женщине опасно садиться. Остается единственный выход: переночевать у подруги.
Я поставила в магнитофон кассету с ритмичной музыкой, пододвинула ближе телефонный аппарат и набрала номер телефона Ани, которая жила в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома.
- Алло! Аня, это ты? - спросила я, когда на другом конце провода сняли трубку.
- Кто же еще? - смеялась Аня. - Привет, пропавшая. Уже не узнаешь родные голоса? А я тебя сразу узнала, родная ты наша Ритуля.
- Ну, у тебя всегда был исключительный слух на голоса. Я тебя не разбудила?
- Нет-нет, раньше часа я никогда не ложусь. Рита, тебя плохо слышно. Убери музыку.
- Не могу. Подожди, я сейчас перейду в ванную.
Закрыв трубку рукой, я выключила магнитофон, переждала несколько секунд и снова заговорила:
- Алло, Аня! Теперь слышно хорошо?
- Да. Что там у тебя происходит?
- Понимаешь, ко мне неожиданно нагрянула куча родственников из Питера. И московские по такому случаю прикатили. Тут такая пьянка идет, гулянка. Думаю, до трех часов не успокоятся. А мне нужно выспаться, завтра ответственный заказ предстоит. Как ты смотришь на то, чтобы я у тебя переночевала?
- Хорошо смотрю, - весело воскликнула Аня. - Ты же знаешь, мы тебе всегда рады.
- Супруг дома?
- Да.
- Не спит?
- Нет.
- Вы бы не могли подойти к углу и встретить меня? Там у вас обычно очень темно.
- О чем разговор? Конечно.
- Понимаешь, - принялась я объяснять извиняющимся тоном, - я бы могла кого-нибудь из своих мужичков попросить, но сразу начнутся вопросы, уговоры. А я хочу ускользнуть от них потихоньку. Только сестре шепну на ухо, чтобы не беспокоилась. А то они...
- Ритуля, родная! - перебила меня Аня. - Не объясняй ты мне ничего. Мне все понятно без лишних слов. Мы сейчас же выходим навстречу тебе.
В ту же секунду в трубке раздались короткие гудки.
"Не имей сто рублей, а имей сто друзей", - мысленно произнесла я одну из любимых поговорок бабы Ганны и стала быстро одеваться.
25
На станции метро «ВДНХ», рядом с которой находилась моя служебная квартира, я была на следующее утро в половине десятого. В десять меня ждали "ведущий" и куратор.
Мне отчего-то не хотелось в это утро толкаться в плотной толпе, и я не стала подниматься наверх своим обычным путем, через выход к ВВЦ. Я прошла в противоположный конец вестибюля, поднялась по эскалатору, остановилась у газетного киоска и, полистав новую "Лизу", купила ее. Не торопясь поднялась по ступенькам к выходу на Звездный бульвар и собиралась уже пройти через стеклянную дверь, как вдруг увидела Виктора.
Тревожный холодок пробежал по моей спине, я торопливо попятилась от двери.
"Все-таки выследил! Как я не заметила, что он шел за мной? И каким образом ему удалось незаметно проскользнуть мимо меня у газетного киоска?" - с недоумением спрашивала я себя, глядя на спину Виктора.
Он бросил быстрый взгляд на часы.
"Поджидает меня. Значит, выследил еще раньше, - окончательно встревожилась я, но тотчас же отругала себя за нелогичность: - Если бы выследил раньше, то уже знал бы, где находится мой "класс", и ждал бы меня прямо у дома... А если не выследил, то почему торчит здесь, на моей станции?.. Может, это совпадение, случайность? - яркий лучик надежды вспыхнул в моей голове. - Возможно, он просто едет по своим делам? Ведь стоит он на остановке троллейбуса".
Я все еще тешила себя малюсенькой надеждой на то, что мои подозрения были безосновательными, и почти заставляла себя не верить в худшее. Я по-прежнему в глубине души надеялась на чудо. И в эти полчаса, что оставались у меня до окончательного выяснения личности Виктора, мозг мой отказывался логически рассуждать по этому поводу. Его извилины уже крутились в другую сторону: Виктор не должен меня видеть.
Вернувшись в вестибюль станции, я поднялась наверх через выход к ВВЦ, позвонила по телефону-автомату Валентине Васильевне и попросила передать "ведущему", что задерживаюсь на минут пятнадцать. Потом покружила по тихим, безлюдным останкинским улицам, удобным для выявления слежки. Убедившись, что Виктор не идет за мной, в половине одиннадцатого я вошла в свой подъезд и быстро поднялась к своему "классу". Терять время на поиски ключей в сумке я не хотела и потому нетерпеливо нажала на звонок. Дверь почти сразу отворилась.
- Здравствуй! Тебя ждет не только Александр Иванович, - заговорщицким шепотом сообщила Валентина Васильевна.
- Знаю, - таким же шепотом ответила я, торопливо направляясь в гостиную.
Я открыла дверь - и остолбенела. С кресел вставали, приветствуя меня, Александр Иванович, Лев Николаевич и... Виктор.
Ноги мои словно приросли к полу, язык онемел.
- Ваши пятнадцать минут почему-то оказались очень длинными, - добродушным тоном произнес "ведущий".
- Доброе утро! - после ошеломленной паузы я обрела, наконец, дар речи и произнесла первое, что взбрело в голову: - Что здесь делает мой сантехник? Он же - любитель английского и будущий абитуриент... Он же - программист, он же - черт знает кто еще...
- Черт не знает, а мы со Львом Николаевичем знаем, - живо отреагировал на мое замечание "ведущий". - Виктор - ваш коллега.
- Коллега? - переводила я свой недоуменный взгляд с одного мужского лица на другое.
- Да, коллега, - подтвердил Лев Николаевич. - Виктор закончил наше учебное заведение четыре года назад. Он успел выполнить несколько ответственных заданий за рубежом. Две недели назад он вернулся с последнего задания и представлен за него к награде, - улыбнулся шеф самодовольной улыбкой, словно эту награду заслужил лично он. - Вскоре Виктор должен уехать на постоянную нелегальную работу в страну назначения. После окончания учебы вы к нему присоединитесь и будете работать в паре.
По мере того, как Лев Николаевич говорил, десятки различных эмоций, с молниеносной быстротой сменяя друг друга, овладевали мной. Вначале сердце мое наполнилось радостным ощущением облегчения от такой счастливой развязки мучавшей меня все последнее время ситуации. Но почти сразу чувство это исчезло. Вместо него пришли обида, гнев, ярость. Но еще через несколько секунд мне удалось справиться с собой и запрятать глубоко вовнутрь все эти бушевавшие во мне чувства. Тело мое напряглось как струна, сердце стало биться медленно и почти застыло, глаза застекленели. Я вся окаменела, заледенела.
- Та-а-к. Значит, все это время вы оба водили меня за нос, - в упор глядя на "ведущего", медленно произнесла я неживым, ледяным голосом. - Это непреднамеренное, случайное, так сказать, знакомство. Занятия английским... Слежка... Этот двухнедельный испытательный срок... И даже любовные признания... Все это была необходимая для дела игра... Я была тренировочной мишенью с одной стороны и подопытной мышью - с другой. Что ж, ваш опыт удался, - улыбнулась я "ведущему" приклеенной улыбкой. - А вас, дорогой и высокоуважаемый коллега, - широко раскрывая глаза и изображая полное почтение, обратилась я к Виктору, - поздравляю с успешным выполнением очередного задания.
- Зря вы так зло отреагировали на данную ситуацию, - неодобрительно покачал головой "ведущий". - Мы действовали, прежде всего, в ваших интересах. Изучив вас за время, которое вы у нас находитесь, мы знали, что ради дела вы безропотно выйдете замуж за предложенного вам мужчину и будете успешно вместе с ним работать. Что же касается дружеских, доверительных и интимных, наконец, отношений, то тут могла бы сложиться крайне нежелательная для нас и для вас ситуация. Из чувства противоречия вы бы все время подспудно соревновались и боролись с навязанным вам мужем, и держали бы его от себя на расстоянии. А как показывает опыт, трудности нелегального положения переносятся намного легче, когда двое наших разведчиков не просто живут и работают вместе, а составляют настоящую супружескую пару и преданно любят друг друга.
- Ха-ха-ха! - разразилась я нервным смехом. - Чтобы я любила этого обманщика! Человека, который... который ловко втерся ко мне в доверие и все это время лицемерил!
- Я не лицемерил, Рита, - заговорил, наконец, Виктор. - Я действительно люблю тебя.
- Что ты говоришь?! - смерила я его уничтожающим взглядом. - Я тебе... Я тебя...
- Рита, давай выйдем с тобой в соседнюю комнату и спокойно обсудим наше положение, - повернувшись боком к мужчинам, Виктор выразительно мигнул правым глазом в их сторону и умоляюще смотрел на меня.
Я мгновенно поняла красноречивый взгляд Виктора и даже мысленно поблагодарила его. Ни к чему мне было распаляться перед начальством и показывать им свой бурный темперамент да того неукротимого дьяволенка, что сидит у меня внутри. Они, не дай бог, подумают, что я не умею держать себя в руках, а значит - не готова к будущей работе. Особенно мне не хотелось, чтобы такое ложное мнение обо мне сложилось у Льва Николаевича, который бывал здесь редкими наездами и посему знал меня очень мало.
- Хорошо, - согласно кивнула я, выходя из гостиной.
26
Как только мы вошли в рабочий кабинет, Виктор схватил меня и прижал к себе.
- Перестань сердиться, радость моя, - ласково улыбался он.
- Не трогай меня, - ловко вывернулась я из его рук и принялась нервно ходить по кабинету. - Как ты мог так поступить со мной? Я понимаю Александра Ивановича и Льва Николаевича. Такие психологические проверки, вероятно, входят в их арсенал методических приемов по воспитанию твердого характера и выдержки у подопечных. Но как ты мог молчать? Особенно после того, как признался мне в любви и практически получил такое же признание в ответ.
- Я не мог нарушить данное мною обещание. И кроме того, я должен был убедиться в твоей любви и искренней привязанности ко мне, - скупо улыбался Виктор.
- И что, убедился? - спросила я с отточенно-ядовитой интонацией. - Ты добился того, что я чуть, было, не возненавидела тебя на всю оставшуюся жизнь. А сейчас... сейчас ты мне просто безразличен. Я почти презираю тебя.
- Я знаю, что ты говоришь обидные для меня слова от злости. И тем не менее, они меня не пугают. Не сомневаюсь, что ты сумеешь трезво оценить ситуацию и понять, что я в ней не виноват.
Я ответила ему убийственным взглядом и ледяным молчанием. Тогда он попробовал еще раз.
- Не обижайся, пожалуйста. Наша любовь выше этих мелочей.
- Любовь? Ты опять произносишь это святое слово! - сорвалась я на крик. - Когда любят, то берегут любимого человека и не пытаются его поставить в двойственное положение. Я бы могла многое тебе простить: и это легендированное знакомство, и игру в незнание английского языка, и другие вещи. Но учебная слежка! Ты ведь мог подставить меня перед начальством! Я могла бы не заметить твоей слежки, и пострадала бы моя профессиональная репутация. Ты об этом подумал, когда два раза следил за мной?
Виктор на мгновение смешался.
- Почему два раза? Только один, две недели назад.
- А сегодня? Что ты делал сегодня у выхода из метро? Разве не следил за мной? - бушевала я.
- Я ждал Александра Ивановича. Он назначил мне там встречу без четверти десять, - виноватым тоном произнес Виктор. - А о том, чтобы подставить тебя во время учебной слежки... Видишь ли... Я знал твой маршрут и понял, что ты заметила меня, в тот самый момент, как ты из магазина "Оптика" пошла налево, а не направо. А уж когда ты сняла свою туфельку и вытряхнула из нее камешек, которого там, естественно, не было, я был твердо уверен, что ты увидела меня. Мне оставалось только дожидаться твоих последующих действий, как того просил у меня Александр Иванович.
- О чем он еще тебя просил? - нервно сжав кулаки, чтобы снова не сорваться на крик, медленно произнесла я. - Что обо мне рассказывал? И кстати, сказал он тебе, какие подозрения относительно тебя роились в моей голове после той слежки?
- Да, он мне все рассказал. Но, к сожалению, уже после последней ночи, которую я провел у тебя, - упавшим голосом признался Виктор. - Пожалуйста, я прошу тебя, прости меня... За все прости... Выслушай и прости.
- Мне нечего тебя слушать. Мне ясна твоя подлая душонка без всяких объяснений, - с показным равнодушием устремила я свой взгляд поверх его головы.
- Нет, ты должна меня выслушать. Я просто умоляю тебя об этом. Я уверен, ты сменишь гнев на милость, когда выслушаешь меня.
Я саркастически усмехнулась, но больше возражать не стала.
- Видишь ли, - смиренным голосом начал Виктор свою исповедь, - неожиданно для самого себя я все-таки понял - правда, слишком поздно понял, - что эта ситуация оскорбит тебя. После долгих, мучительных раздумий я стал подумывать о том, чтобы нарушить обещание, данное Александру Ивановичу. А когда узнал, что ты стала подозревать меня в самом страшном грехе, который я только мог представить для себя, я совсем перестал колебаться и твердо решил признаться тебе во всем. Я звонил тебе в течение всей последней недели, но тебя дома не было. Адреса этой квартиры я, естественно, не знал. Я впервые вошел в нее около часа назад. Вчера я наконец почти поймал тебя. Но ты не впустила меня в квартиру, хотя была дома. Я знаю это наверняка. Ты была в квартире и видела меня в глазок. Так ведь?
Я неохотно кивнула.
- Я думал, что ты поедешь все-таки в служебную квартиру и ждал тебя до полуночи.
- Знаю.
- А рано утром, в половине седьмого, я уже снова был у твоего подъезда.
- Неужели? - скривила я губы в насмешливой улыбке. - Как же нам, женщинам, легко просчитывать ваши "оригинальные" мужские действия!
- Ты хочешь сказать, что ты догадалась о возможности моего утреннего появления? - смотрел на меня прищуренным взглядом Виктор.
- Об этом было очень трудно догадаться! - вложила я как можно больше ехидства в свой голос.
- И как же ты исчезла из квартиры? Через окно, как булгаковская Маргарита?
- А это уж не твое дело! Но я сделала все возможное, чтобы не встретиться с тобой. Я не хотела обсуждать с тобой никакие проблемы до встречи с Александром Ивановичем.
- Я это понял и в который уже раз пожалел, что не успел "расколоться" в нашу последнюю ночь две недели назад, - голосом, полным раскаяния, говорил Виктор. - И буду откровенным с тобой до конца: я был в ту ночь на грани "чистосердечного признания", хотя Александр Иванович в разговоре со мной по телефону разрешил мне сознаться тебе в тот вечер только в том, что я не водопроводчик. На мой вопрос: почему? - он ответил коротко: скажу при встрече завтра. Если бы я знал тогда о твоих подозрениях, то непременно бы все рассказал... Хотя ты упорно уходила от серьезного разговора и ничего не хотела слышать о...
- И ты знаешь почему, - с раздражением перебила я Виктора.
- Да, теперь знаю. А тогда я подчинился твоей воле. И кроме того, я так соскучился тогда по тебе... Мне так хотелось тебя обнимать, ласкать... И я предоставил все судьбе. Представь себе, что в какой-то степени я был даже благодарен тебе за то, что ты не позволила мне в ту ночь сказать всю правду. Утром, когда я уходил от тебя, мне представлялось, что я поступил профессионально правильно и мудро, не распустив язык в кровати с женщиной и не сказав ей то, о чем мне было запрещено говорить. Но уже через день, как я тебе сказал, сомнения стали мучить меня. Я корил себя за свое поведение. Одно дело - держать язык за зубами с женщиной, которую используешь в своих интересах, и совсем другое дело - скрывать правду от единомышленницы, коллеги, которую, к тому же, безумно любишь и уже не представляешь своей жизни без нее.
Я слушала Виктора и молчала. Глядя немигающими глазами на его открытую, простодушную улыбку, его виноватые и преданные глаза, я постепенно стала оттаивать. Гнев мой уходил, сердце смягчалось. В конце концов, и я в последнюю с ним встречу вела себя не как беззаветно любящая женщина, а действовала так, как того требовала моя профессиональная подготовка.
- Зачем же ты давал обещание водить меня за нос? - не хотела все же я сдаваться так быстро.
- Я сам не предполагал, что окажусь таким чувствительным в отношениях с тобой, - произнес Виктор с обезоруживающей искренностью. - Я не думал, что могу встать на место женщины и взглянуть на ситуацию ее оскорбленными глазами.
- Почему же в таком случае ты согласился на эту дурацкую, хоть и учебную, слежку?
- Потому что надеялся, что на следующий день нас официально познакомят. Но Командование, похоже, преследовало еще какие-то цели, устроив этот двухнедельный испытательный срок. Вполне вероятно, они проверяли на стойкость и тебя, и меня. Ты оказалась чрезвычайно крепким орешком, а я, как видишь, был готов расколоться, - сказал Виктор, поджав губы в саркастической усмешке, которая тотчас же сменилась на просительную улыбку: - Так ты простишь меня?
- Подумаю, - потупила я свой взор, уставившись на носок своей туфли.
- А я простил тебя без всяких раздумий.
Внутри у меня все опустилось. Неужели Виктор притворился спящим в ту злополучную, унизительную для меня ночь и видел, как я рылась в его карманах и барсетке? Что же он думал обо мне? Какие чувства испытывал? И как он может сейчас смотреть на меня любящим взглядом и говорить о прощении?.. Впрочем, он ничего конкретного видеть не мог. А то, что я брала его рубашку... Скажу, что собиралась ее постирать, если бы воротничок оказался грязным. А пока мне нужно сыграть искреннее удивление.
- За что простил?
- За то, что ты смела подозревать меня в предательстве и готова была в любую минуту от меня отказаться. Так ведь?
Мой внутренний испуг как рукой сняло. Сердце весело запрыгало от облегчения. У меня даже хватило сил - или наглости? - на лукавую улыбку.
- А разве я не должна быть готова к таким поступкам, раз пошла в разведку? - вопросом на вопрос ответила я ему.
Смена моего настроения была очевидной, и Виктор не преминул этим воспользоваться.
- Ладно, не будем сейчас обсуждать нашу профессию, - мгновенно заключил он меня в железное кольцо своего объятия. - Ты любишь меня хоть немножко?
- Я ненавижу тебя, - лицемерно пробормотала я, инстинктивно отвечая всем своим телом на его ласки.
- Но замуж за меня, тем не менее, выйдешь, - притронулся он своим языком к уголку моих губ.
- Придется. Я дисциплинированный офицер, - непослушными губами ответила я, все больше плавясь в его горячих, сильных руках. - Для меня дело - прежде всего.
Мои последние слова затерялись в теплых, ласковых губах нареченного, и, поглощенные друг другом, мы на несколько мгновений позабыли обо всем на свете.
27
Оформить брак в Москве мы уже не успевали. На следующей встрече с Командованием, уже без "ведущего", но в присутствии начальника Управления, Лев Николаевич нам сообщил, что Центру удалось, наконец, добыть для Виктора подлинные документы, с которыми он должен срочно легализоваться в третьей стране, чтобы потом ехать с подтвержденной "легендой" в страну назначения.
Нам с Виктором предоставили краткосрочный недельный отпуск, и мы решили использовать его для знакомства с родителями друг друга. Мы запланировали заехать сначала на машине в Тверь, где жили родные Виктора, и оставить там "москвичонок". Погостить в родном доме Виктора мы намеревались только два дня, а потом наше "полусвадебное" путешествие должно было продолжаться на поезде до Петербурга и обратно - в Москву.
Чтобы избежать долгих, мучительных пробок в душной августовской Москве, мы отъехали от моего дома рано утром и уже в половине седьмого благополучно, без задержек, миновали кольцевую автодорогу.
Мы неторопливо ехали по пустынному Ленинградскому шоссе и без умолку болтали. Только сейчас мы могли откровенно говорить друг с другом о себе и потому пользовались каждой совместно проведенной минутой, чтобы узнать друг о друге самые мельчайшие подробности.
- Скажи, как ты попала в разведку? - спросил Виктор, когда я с воодушевлением рассказывала ему о своем первом занятии с Александром Ивановичем. - Ведь женщин в разведке очень мало, это мужская профессия.
- А я думаю, что в разведке женщин должно быть как раз больше, чем мужчин, - не согласилась я с любимым.
- Почему? - удивился Виктор.
- Да потому, что женщины по природе своей более ответственны. И что бы там ни говорили о "слабой" половине человечества, женщины в опасных ситуациях чаще всего оказываются более сильными и стойкими, чем мужчины.
Мой внутренний дьяволенок опять оказался сильнее сдержанной, рассудительной дамы, и я говорила слишком уж безапелляционным тоном. По лицу Виктора было заметно, что тон этот ему не нравился. Но думаю, что нелицеприятное, пристрастное замечание мое о мужчинах и мое неуважительное, если не сказать больше, к ним отношение было ему еще неприятнее. Я видела, как он медленно набрал в легкие воздух с желанием мне возразить, и тем не менее дала возможность своему дьяволенку резвиться дальше:
- Да-да, и не спорь, пожалуйста. Женщины к тому же еще и намного умнее мужчин, и они об этом догадываются. Правда, у женщины должно хватать мудрости, чтобы казаться чуть глупее.
- Что-то у тебя я этой мудрости не заметил, - съязвил Виктор.
- Твое язвительное замечание я рассматриваю в качестве самого лучшего комплимента, который я когда-либо слышала, - задорно смеялся мой дьяволенок.
- Рад, что тебе угодил, - саркастическим тоном отреагировал Виктор на мою благодарность. - Но я не согласен с тобой относительно силы духа мужчин, их ума и интеллекта. Не спорю, у женщин есть масса замечательных качеств. Большинство из них отличает высокая эмоциональность, сердечность, самоотверженность, чувствительность, отзывчивость на чужое горе, артистичность, наконец. Но наукой доказано, что мужской мозг - более подвижен, чем женский, что мужчины - более умные существа, чем женщины.
- Сколько же мужчинам нужно ума, чтобы уметь так искусно скрывать его! - живо отреагировал на последнюю фразу Виктора мой строптивый дьяволенок.
- Ну и язва же ты! Если ты так думаешь, то почему ты ме... - замолчал на полуслове Виктор.
Лицо у него было очень обиженное, и мне стало не по себе. Зачем я иду на поводу своего второго, дьявольского, начала и говорю неприятные вещи любимому человеку? Разве я думаю о нем так же, как о многих других мужчинах? Разве полюбила бы я его, если бы он был похож на остальных современных мужиков: тупых, ленивых, слабохарактерных, не интересующихся ничем, кроме водки или, в крайнем случае, денег и азартных игр?
- О присутствующих я не говорю, - ласковым голосом произнесла я. - Ты не такой, как большинство мужчин. Но согласись, если бы все мужчины были такими умными, ответственными, порядочными и сильными, как они о себе думают, то среди "грушников" никогда бы не было ни предателей-"кротов", ни агентов-двойников. Которые из-за своих слабостей не просто продались врагу, но и сдали своих товарищей по делу... Не было бы ни Пеньковского, ни Баранова, ни Чернова. И не скрипели бы у нас зубы от ярости только при упоминании имени подонка Резуна-Суворова, такого же гада Полякова и некоторых других подобных им, поганых особей мужского пола.
- Ты таким брезгливым тоном произнесла эти фамилии, что можно подумать, будто среди женщин не было предательниц. Женская стойкость, как и женское коварство, кстати, не абсолютны. Разведчицы, шпионки тоже прокалываются. Правда, в отличие от мужчин, не на алкоголе, не на тайных связях и пороках, требующих больших денег, а на обыкновенном, банальном любовном чувстве.
- Назови хоть одну такую женщину, - с легким вызовом в голосе потребовала я.
- Сейчас, - брови Виктора сошлись на переносице от напряжения, с каким он копался в своей памяти. - Сейчас... сейчас вспомню... Странно, ни одна фамилия в данный момент не приходит в голову. Видно, устала моя бедная головушка, полностью занятая мыслями о тебе, - неловко пытался отшутиться Виктор.
- Значит, не можешь вспомнить, - торжествующим взглядом смотрела я на Виктора. - Хорошо, я несколько помогу твоей уставшей головушке и этим облегчу незавидное положение, в котором ты сейчас оказался. Пусть твоя память пороется не только в истории советской и русской разведки, но и в иностранных секретных анналах.
- Настоящих разведчиц-шпионок было так мало, что и предательниц в процентном отношении намного меньше, чем мужчин, - в некотором замешательстве бормотал Виктор.
Я расхохоталась:
- Вот и назови этот маленький процентик!
- Вспомнил! - обрадованно воскликнул Виктор. - Бланш Потэн.
- Кто такая? Я этого имени не помню, - заморгала я ресницами.
- Она была танцовщицей, работала во время первой мировой войны то в Мадриде, то в Париже. Потом союзники послали ее с заданием в Брюссель. Ей предстояло влюбить в себя одного сотрудника германской контрразведки и вытрясти из него нужные сведения. Но случилось непредвиденное: сама Бланш влюбилась в него страстно, до беспамятства, и после месяца пылких свиданий сдала ему всех французских агентов, которых знала.
- Ее расстреляли? - спросила я бесстрастным голосом.
- Нет.
- Зря. Она заслуживала расстрела.
- Ритуля, я не верю ушам своим, - изумился Виктор. - Как ты можешь так говорить?! Да еще таким жестким, категоричным тоном. Бланш не виновата, что полюбила.
- Да, не виновата. Но я расстреляла бы ее не за то, что она полюбила. Влюбиться каждый имеет право. Но не во врага. И даже если такой грех случился, и разведчик ничего не может поделать со своими чувствами, то он не должен быть предателем, он не имеет права выдавать своих товарищей.
- Ну-у... если брать эту сторону, то... конечно ... в этом отношении... я с тобой согласен, - пришлось Виктору согласиться с моими доводами.
- Кстати, что стало с той танцовщицей потом?
- Влюбленные потом поженились и контрразведку покинули. Бланш Потэн прожила свои последние годы благопристойной матроной.
- Повезло предательнице.
- Должна же хоть кому-нибудь выпадать удача. Не всем же под расстрел идти, - засмеялся Виктор. - Ну да ладно, хватит о Бланш. Мы слишком далеко ушли от моего вопроса, - решил сменить тему разговора Виктор. - Я тебя спросил, каким образом ты попала в разведку? Александр Иванович тебя нашел?
- Нет, сама напросилась.
- Сама пришла и сказала, что хочешь быть разведчицей?
- Именно так... Или почти так. В десятом классе я написала письмо в Москву с просьбой взять меня после школы во внешнюю разведку. Ну, и конечно, я очень самоуверенно и, можно сказать, даже нагло хвалила при этом себя и свои способности. Написала про все свои пятерки в дневнике, про артистические способности. Сообщила, что я очень смелая и сильная, потому что занимаюсь спортом. А еще добавила, что хорошо знаю три языка.
- Ты все три языка еще в школе знала? - поразился Виктор.
- Да нет, что ты! - со смехом воскликнула я. - Это мне тогда казалось, что я их хорошо знала. Хотя, сам понимаешь, в спецшколе давали неплохие знания языка, и на английском я разговаривала вполне сносно. Испанский мы учили не так основательно, но и на нем объясняться я могла.
- А итальянский?
- С итальянским дело обстояло намного хуже. Я просто знала многие итальянские песни наизусть. Причем с очень правильным произношением. У нас ведь семейная любовь к итальянской музыке. Отец очень любит итальянскую оперу, в частности, все оперы Верди. Хотя отдельные русские оперы ему нравятся все же больше. Бабушка обожала итальянские народные песни и часто напевала какие-то из них. А маме очень нравится Челентано, а еще Тото Кутуньо и дуэт Ромины Пауэр и Аль-Бано. Она говорит, что влюбилась в итальянскую музыку, когда услышала в юности голос Робертино Лоретти. Она рассказывала, что в те годы чуть ли не из каждого окна в городе можно было услышать высокий звонкий голос, исполнявший какую-нибудь "Джамайку" или "О соле мио". Мама говорит, что все просто боготворили Робертино и называли его Голосом Вселенной.
- Мне мои тоже рассказывали, что они были покорены в свое время этим голосистым мальчиком и тоже любили итальянскую музыку. И не только в то далекое время, но и много позже... Ладно, о музыке поговорим как-нибудь потом. Скажи, а почему ты все-таки захотела стать разведчицей? Что тебя толкнуло к этой профессии? Желание служить Родине на самом опасном в мирное время участке? Или стремление к романтическим приключениям? А может, природный авантюризм?
- И то, и другое, и третье. Но прежде всего - мои гены, - не удержалась я от многозначительного хихиканья.
- Кто-нибудь из твоих родных был в разведке? - недоверчиво уставился на меня Виктор.
28
- Эй, осторожно! Смотри на дорогу, - рассчитанно властным жестом отвернула я от себя его лицо. - А то разобьемся, и ты никогда не узнаешь, что практически все мои предки по материнской линии были разведчиками.
- Ты шутишь! - снова направил Виктор свой изумленный, недоверчивый взгляд на меня.
- Ты опять на дорогу не смотришь! - сказала я притворно рассерженным тоном. - Придется удовлетворить твое любопытство, иначе мы действительно "сыграем в ящик", как любила выражаться незабвенная тетя Поля. Так вот, если говорить точнее, то мои родственники были не совсем разведчиками. Они были подпольщиками.
- Во время Отечественной войны? - уточнил Виктор.
- А когда же еще!
- Где?
- В Белоруссии.
- Расскажи подробнее, - попросил Виктор. - Дорога у нас впереди длинная, так что успеешь про всех своих славных разведчиков-подпольщиков рассказать.
- Да что я могу рассказать? - задумалась я на мгновение. - Я не так уж много знаю о подпольной деятельности моих родственников. Да и о них самих почти ничего не знаю. Мне известны лишь некоторые интересные вещи о прадеде, отце моей любимой бабушки Ганны. Я тебе о ней уже рассказывала. И самая интересная, я бы сказала, забавная вещь о прадеде - это то, что он то ли ясновидящим, то ли экстрасенсом был. Во всяком случае, даже моя мама, врач про профессии, убеждена, что прадед обладал какой-то особой энергетикой или биополем. Говорит: если бы он жил сейчас, то ученые его бы обязательно исследовали. И наверняка точно сказали бы, какими конкретными способностями он обладал. А так... он унес с собой свою тайну... Ну, а кроме того, дед Ничипор очень умным и толковым был. Каким-то образом ему удалось приобрести небольшой кусок леса, который...
- Погоди! - прервал меня на полуслове Виктор. - О чем ты говоришь? Как можно было в советское время в нашей стране иметь лес или землю в частной собственности?
- Вот ненормальная! - хлопнула я себя по лбу ладонью. - Я ведь не сказала, что мой прадед жил не просто в Белоруссии, а в Западной Белоруссии, где в то время была буржуазная Польша.
- Тогда понятно. Продолжай дальше.
- Ну, дальше... Обычное для того времени дело. Выкорчевали лес, поставили дом, и прадед Ничипор счастливо жил на этом хуторе со всей своей многочисленной семьей, пока...
- Пока не началась война, - закончил Виктор мою фразу.
- Да. Пока не началась Великая Отечественная. Мой прадедушка и его сыновья с самого начала войны помогали партизанскому отряду. И баба Ганна - тоже. Она была связной. А потом какой-то предатель выдал семью. Хутор немцы сожгли. Правда, все женщины с детьми успели спрятаться у родственников. А дед Ничипор с сыновьями ушли в лес, к партизанам. Но вскоре партизанская база была окружена фашистами и полностью уничтожена. Они все погибли.
- Трудная, но героическая судьба, - подвел итог моему расскажу Виктор.
- Знаешь, я так сильно, видимо, когда-то в детстве была поражена рассказом о том времени, что теперь часто вижу во сне, как горел бабушкин хутор. Только в моем сне горит он летом, а не зимой, как было в действительности. И вижу я этот эпизод во сне не своими глазами, а глазами бабы Ганны.
- Ты ничего не сказала о твоем дедушке, муже бабы Ганны. Он тоже был в партизанах и погиб?
- Официального мужа у бабы Ганны не было. Был просто горячо любимый человек, с которым она тайно обвенчалась и от которого родила мою маму. А любимым ее был офицер Красной Армии. Он в начале войны выходил из окружения и был тяжело ранен. Баба Ганна его выходила. Он выздоровел, ушел в партизанский отряд. И погиб вместе с прадедом Ничипором и его сыновьями. Так что своего деда я никогда не видела, знаю его только по рассказам и маленькой фотографии.
- Я тоже своего деда не знаю, - задумчиво произнес Виктор. - Он пропал без вести в самом начале войны.
- Да-а, тысячи наших дедушек не вернулись с войны, - с такой же задумчивостью произнесла я и замолчала.
- Итак, ты написала письмо, - после некоторой паузы продолжил Виктор, - и получила ответ?
- Ответа я не получила. Однако это меня не остановило. Я написала второе письмо, менее хвастливое, но еще более настойчивое. Через какое-то время в Ленинград приехал Александр Иванович и встретился со мной. Мы с ним долго беседовали, и в конце разговора он сказал, что я должна сначала хорошо окончить школу, получить гражданскую профессию, совершенствоваться в языках, а уж потом думать о разведке. И оставил мне свой телефон с просьбой сообщать ему обо всех изменениях в моей жизни. Я решила поступать в Строгановку и позвонила ему. Он одобрил мой выбор. Потом еще несколько раз звонила и каждый раз говорила, что я не передумала и по-прежнему хочу быть разведчицей. На последнем курсе Александр Иванович снова лично встретился со мной и сказал, что сразу после окончания института меня возьмут в разведшколу. Вот так просто я стала... вернее... скоро стану разведчицей. А ты? Как ты пришел в разведку?
- Меня Александр Иванович сам нашел, когда я был на последнем курсе академии.
- А почему ты пошел учиться именно в военное учебное заведение?
- Почему?.. Как тебе проще объяснить?.. Ты видела фильм "Офицеры?"
- Да, конечно. Его каждый раз ко Дню Победы или к Дню защитников отечества показывают. Впервые его посмотреть заставил меня отец, а потом уж я сама этот фильм с удовольствием каждый раз смотрела. А почему ты спрашиваешь?
- Помнишь, там один из главных героев сказал: есть такая профессия - Родину защищать. Вот и в нашей семье большинство мужчин традиционно выбирали себе эту мужественную и благородную профессию. Я, правда, с детства больше обычным металлом и деревом увлекался. Любил мастерить, чинить мебель и бытовую технику. И до сих пор этим увлекаюсь. Любую старинную мебель могу отреставрировать. Однако нарушать семейную традицию я не посмел и пошел в военную академию. Но я не хотел быть просто военным командиром и потому выбрал направление, близкое к гражданской жизни. Впрочем, ты об этом знаешь. А все мои предки были обыкновенными пехотинцами. Отец в том числе. А вот дед мой был пограничником. И кстати, до войны он служил на погранзаставе где-то под Брестом и именно там пропал без вести в первые дни войны.
Что-то тревожное дернулось внутри меня. Я пристально взглянула на Виктора:
- Да? Как интере-е-сно.
- Что ты на меня так смотришь? - почувствовав этот взгляд на себе, повернул свою голову ко мне Виктор.
- Смотри на дорогу! - не удержалась я от приказной интонации. - А как звали твоего деда? - как можно более бесстрастным тоном спросила я, хотя тревога все больше и больше охватывала все мое существо.
- Иваном, - последовал короткий ответ.
- Ива-а-ном, - эхом повторила я. - Он был лейтенантом?
- Насколько мне известно - да.
- А как зовут твою маму?
Виктор, похоже, уловил тревожные нотки, которые я не смогла скрыть и которые прорывались в моем вопросе. Боковым зрением я видела, что он внимательно смотрит на меня. Но моя голова даже не шевельнулась в его сторону. Я постаралась как можно спокойнее смотреть прямо перед собой, на дорогу, и была уверена, что в ту минуту мое лицо не выражало ничего, кроме обычного интереса.
- А разве я тебе не говорил? Имя моей мамы - Елена.
- А твою бабушку случайно не Ниной звали? Ту, чей муж пропал без вести под Брестом? - продолжала я спрашивать ровным голосом.
- Почему такой вопрос? - удивился Виктор. - Почему именно Ниной?
- Ты ответь сначала, а потом я тебе скажу, - сказала я твердым голосом.
- Ее звали Ольгой.
- Ольгой, - тихо вздохнула я. - Очень хорошее имя.
- Ритуля, в чем дело? - заволновался Виктор. - Мне перестали нравиться твои вопросы и твое переменчивое настроение. Объясни, почему ты упоминала имя "Нина"?
- Ты знаешь, несколько секунд назад, несмотря на эту жару, мне холодно стало от одной только мысли о том, что мы могли бы оказаться близкими родственниками. А именно: двоюродным братом и сестрой.
- Откуда пришла тебе в голову такая шальная мысль?
- Видишь ли... Баба Ганна, рассказывая мне перед смертью о моем дедушке, которого тоже звали Иваном, упоминала имя Нина. И я вдруг подумала: может, скрывала моя бабушка от всех свою любовь потому, что был тот лейтенант женат и что его жену или дочь звали Ниной. Бабушке дед Иван, предположим, признался в этом, а остальные ничего не знали.
- Ну и воображение у тебя! И какая богатая фантазия! - смеялся Виктор. - Прямо шекспировский сюжет выстроила в своей романтической головке.
- Причем тут Шекспир! В жизни часто происходит такое, что никакому Шекспиру не придумать. В том числе и самые немыслимые совпадения.
- Совпадения вроде того, что ты нафантазировала, дорогая моя, бывают только в латиноамериканских сериалах да в незамысловатых любовных романах, - смеялся Виктор добродушным смехом.
- Минуту назад мне было далеко не до смеха, - улыбалась я счастливой улыбкой, неотрывно глядя на лицо любимого.
- Рита, внимание! Не волнуйся! - неожиданно почти выкрикнул Виктор, сжав зубы от напряжения. - Я не могу удержать руль, нас сильно тянет вправо.
- … Ой, рэчанька, рэчанька,
Чаму ж ты няпоуная? -
слышу я, как Виктор поет эти строки, и пораженная, замираю с безмолвным вопросом в голове: откуда мой любимый знает эту белорусскую народную песню? Я сама ее давно не слышала. Лишь в далеком детстве напевала ее мне баба Ганна.
- Чаму ж ты няпоуная,
З беражком няроуная? –
продолжает петь Виктор.
Нервно оглядываюсь, ищу его глазами и удивляюсь еще больше. Я стою в центре площади, перед старинным католическим собором. Место мне вроде знакомое, но, тем не менее, я твердо знаю, что никогда здесь раньше не бывала. А голос Виктора доносится из храма. Я иду на его голос, вхожу в храм - и песня вдруг исчезает. Я не слышу голоса любимого, мне слышна лишь органная музыка.
В храме полно народу. Я тихонько пристраиваюсь на последней скамейке и рассеянным взглядом смотрю по сторонам. Я чувствую себя маленькой песчинкой в этом величественном соборе, интерьер которого выполнен в соответствии с архитектурными канонами готики и поражает протяженностью как вертикального, так и горизонтального пространства. Пилоны, украшенные пилястрами, поддерживают огромные арки и перекрещивающиеся стрельчатые своды нефов, а вверху идет галерея, опирающаяся на консоли.
Взгляд мой медленно скользит по галерее, потом опускается по консолям вниз, переходит к главному алтарю в окружении трех апсид и неожиданно натыкается на молодую пару. Смотрю на жениха и невесту - и глазам своим не верю. Я вижу Виктора в свадебном костюме. Сердце мое разрывается на кусочки.
"Любимый мой! - хочется мне крикнуть. - Что же ты делаешь? Мы не брат и сестра, мы можем пожениться!"
Но я молчу. Я знаю, что теперь уже ничего сделать нельзя. Рядом с Виктором - другая девушка. Молоденькая, ослепительно красивая, с длинными светлыми волосами, ниспадающими из-под широкополой шляпы на элегантный светло-голубой костюм. Невеста поворачивает голову к жениху и счастливо улыбается. Он тоже поворачивается к ней и тихо улыбается одними уголками губ. Но взгляд его направлен мимо нее. Виктор смотрит в мою сторону. Я знаю, что Виктор не видит меня, но все-таки шепчет мое имя. Его губы почти не шевелятся, и тем не менее я твердо уверена, что он произносит: "Рита... Ритуля".
- Рита, Ритуля! - громко кричал Виктор. - Что с тобой? Очнись!
Я медленно открыла глаза и увидела над собой испуганное лицо любимого.
- О! Слава богу! - облегченно вздохнул он. - Ты смотришь на меня и даже улыбаешься.
- Что случилось? Где мы? Почему я спала? И даже видела противный сон, - едва двигала я губами.
- Ты не спала. Ты просто потеряла сознание. Не волнуйся, ничего страшного не произошло. Небольшая авария. У нас, похоже, вырвало левую шаровую опору, - спокойным голосом объяснял Виктор. - Хорошо, что здесь почти нет откоса, и мы не перевернулись, а просто легли на правый бок. Вылезай сюда, через мою дверцу. Я тебе помогу.
Чувствуя сильную боль в затылке, я с трудом схватилась за руку Виктора. Через секунду ему удалось взять меня под мышки и вытащить наверх.
- Ой, Рита, у тебя вся спина в крови. Ты ранена. Где у тебя болит? - с тревогой в голосе спрашивал Виктор, поворачивая меня к себе спиной.
- Здесь, - прижалась я рукой к затылку.
Глянув через секунду на свою руку, всю в крови, я на мгновение закрыла глаза от испуга.
- О Боже, Ритуля! У тебя рана чуть выше шеи. Вот здесь, в правой половине затылка. Черт бы побрал эти железки, что я купил для отца и положил на заднее сиденье! Одна из них, видно, сдвинулась с места и ударила тебя в затылок. Нужно срочно вызвать "скорую помощь". Хорошо, что приятель дал мне свой мобильник. Я сейчас, - нагнулся Виктор к машине, пытаясь вытащить из "бардачка" свою барсетку.
Я спокойно взяла его за руку:
- Погоди, Виктор. Достань лучше "аптечку". Где она?
- В багажнике.
- Попробуй открыть его.
Только после сильного удара ногой Виктору удалось поднять дверцу багажника. Он достал маленькую коробочку с медикаментами, открыл ее.
Я тихо скомандовала:
- Найди йод, вату и бинт.
- Слушаюсь, командир, - безропотно стал рыться в коробочке Виктор.
- Теперь оторви кусочек ваты, налей на него йод и приложи к ране.
- Будет больно, - с сочувствием смотрел на меня Виктор.
- Потерплю, - слабо улыбалась я в ответ.
Виктор прижал смоченную йодом вату к ране - я тихонько ойкнула и тотчас же спросила:
- Рана глубокая?
- Похоже, что да.
- Наложение швов потребуется?
- Я думаю, что потребуется.
- В таком случае, Виктор, нам нельзя вызывать "Скорую".
- Но почему, Рита? - с недоумением смотрел он на меня.
- Ты уверен, что здесь, в провинции, мне наложат такие швы, по которым потом, в Англии, в случае какого-либо осмотра, во мне не узнают именно русскую женщину?
- Не уверен, - покачал головой Виктор.
- Вот поэтому срочно звони Александру Ивановичу или Льву Николаевичу. Сообщи им о случившемся. Потом останавливай любую машину и вези меня в госпиталь Бурденко. А там уж Александр Иванович разберется, что и как нужно делать. А ты пока хотя бы перевяжи мне шею, останови кровотечение, - ослабевшим голосом произнесла я и снова потеряла сознание.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Прошло почти десять месяцев. Быстро поправившись после ранения в затылок, я в ускоренном режиме окончила школу разведки и уже четвертый месяц занималась на пятимесячных курсах Флорентийской школы искусств, на отделении дизайнеров.
Виктор уехал за рубеж через две недели после аварии, и с того времени мне передавали от жениха лишь короткие приветы.
Еще когда я была в Москве, Лев Николаевич сказал, что наша с Виктором встреча должна состояться вскоре после моего прибытия в Италию, страну моей промежуточной легализации. Планировалось, что перед тем, как ехать в страну назначения после легализации в третьей стране, Виктор заедет в Италию, и там мы "случайно познакомимся", потом будем открыто переписываться и звонить друг другу. После получения документа об окончании дизайнерских курсов во Флоренции я поеду навестить жениха, и мы поженимся в стране нашего назначения, в Англии.
У меня были хорошие, подлинные документы на имя двадцатипятилетней испанской гражданки Марии Гонсалес. Настоящая Мария когда-то реально существовала, и любая проверка это бы легко подтвердила. Но та Мария погибла в возрасте шести лет вместе со своими родителями, когда они на своей яхте попали в шторм. По моей же легенде, Мария не погибла. Она чудом попала на берег, ее подобрала и вырастила пожилая супружеская чета. Недавно приемные родители Марии якобы умерли, оставив ей небольшое наследство, часть которого - почти две тысячи долларов - Мария решила потратить на повышение своей квалификации дизайнера по интерьеру.
Мария - в моем лице - выбрала учебу в Италии, поскольку традиционно считается, что именно в этой стране лучшее в мире образование не только в области дизайна одежды, обуви, фурнитуры, бижутерии, но и интерьера.
Благодаря наследству, моя Мария могла позволить себе снимать квартиру самостоятельно, а не вместе с какой-нибудь подругой, как это обычно принято делать на Западе в среде небогатой молодежи. И я сняла отдельную меблированную квартиру недалеко от центрального железнодорожного вокзала. Правда, квартира была совсем крошечной: небольшая гостиная-столовая с кухонным отсеком, который я про себя называла кухней, а также маленькая спальня и примыкающая к ней туалетная комната с душевой кабинкой. Но, учитывая высокие цены на жилье во Флоренции, я была довольна, что мне удалось найти почти в центре города уютную недорогую квартиру, в которой я чувствовала себя так комфортно и привычно, как будто жила в ней, по крайней мере, не меньше года.
За три с лишним месяца учебы я полностью срослась с ролью испанской девушки. Я уже не играла ее образ, я просто жила ее жизнью и вела себя так, как вела бы себя наверняка реальная Мария, окажись она в чудном, древнем городе, название которого по-итальянски звучит тонко и нежно, как птичья трель, - Фиренце.
Я не уставала бродить по небольшому, в сущности, городу, являвшемуся в средние века средоточием европейской и итальянской культуры и подарившему миру Ренессанс. В этом городе-памятнике тесно от архитектурных памятников и шедевров, выполненных талантливыми руками Джотто, да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли, Челлини и еще целого созвездия гениев. Не одну пару набоек на каблуках я стоптала, гуляя по булыжным мостовым узких и темноватых, но, тем не менее, радостных улочек этой колыбели идей Гуманизма и Возрождения, и не один раз вспоминала своего "ведущего". Для него Флоренция была одним из самых значительных городов мира. И не только потому, что здесь творили Микеланджело и Рафаэль, оставившие неизгладимый след в истории своей страны и всего мира. Но и потому, что здесь родился Данте, написавший бессмертную "Божественную комедию", язык которой стал основой итальянского литературного языка.
Флоренция и поныне остается живым, динамичным городом, где красота стала частью жизни самого человека, жителя этого удивительного города. Прочитав перед поездкой множество книг по Италии, я ожидала увидеть холодноватых, горделивых и даже заносчивых флорентинцев, о которых сообщали мне в книгах знатоки итальянского быта. И каково же было мое удивление, когда я увидела веселых и жизнерадостных людей, любителей выпить, повеселиться, поволочиться за женщинами. Мне стало понятно, почему даже с чумой флорентинец Боккаччо придумал разделаться шаловливыми новеллами, и сам покровитель искусств, некоронованный король Флоренции Лоренцо Медичи сочинил смешную любовную историю.
Мне не удалось подружиться ни с кем из коренных жителей или жительниц Флоренции. Да и не задавалась я целью найти себе здесь друзей. В стране промежуточной легализации они мне были, в общем-то, не нужны. Правда, с одной миланкой мы были в очень хороших отношениях, и она даже как-то пригласила меня к себе в гости.
Но зато я сошлась довольно близко со шведкой Мари Никвист. Свело нас наше имя. Хотя имя Мария встречается довольно часто во всем мире, мы с Мари испытали что-то вроде шока, когда на первом занятии совершенно случайно уселись с ней рядом и познакомились.
А уж когда после занятий мы разговорились, и выяснилось, что нам обеим очень нравится шведский дуэт Roxette, удивлению нашему не было конца. Мари тут же принялась рассказывать мне подробности из жизни и творчества Пера Гессле и Мари Фредрикссон, а я с восхищением хвалила их энергичные и распевные, но всегда чувственные песни про красивую, чистую любовь и горечь расставания. Мы обе сошлись во мнении, что лучшим альбомом дуэта был "Crash! Boom! Bang!", а хит "Crush" и до сих пор звучит как образец выдающейся поп-музыки.
С того первого дня в школе мы с Мари почти все свободное время проводили вместе.
Внешне моя новоявленная подруга была типичной скандинавской девушкой: высокая, худощавая, светловолосая, с серо-голубыми глазами. Но в характере ее не было ничего от шведской отстраненности, сдержанности и холодности. Мари была девушкой веселой, активной и очень любознательной. После занятий она непременно увлекала меня за собой на поиски новых впечатлений и открытий.
Мы часами гуляли с ней по городу, а потом усаживались на открытой террасе какого-нибудь кафе и еще долго обсуждали красоты города и достоинства его жителей.
- Ты посмотри, какие здесь мужчины! - с восхищением говорила Мари. - Они пока еще не забыли о своем предназначении в этом мире и ведут себя как настоящие мужчины, и даже - рыцари.
- Точно подмечено, - охотно поддакивала я своей новой подруге и не кривила душой.
Действительно, большинство представителей сильной половины в этом городе выгодно отличались от подобных себе на моей родине. Флорентинцы – впрочем, как и все итальянцы - ценили женщин, замечали их красоту и умели такими глазами смотреть на них, что любая из них, даже постбальзаковского возраста, чувствовала себя красавицей и королевой.
- И обрати внимание, как высоко развито у них чувство цвета, - продолжала Мари. - С каким безупречным вкусом они одеваются!
- Да уж, в этом им не откажешь, - соглашалась я с ней. - Пиджаки и брюки сидят на них как влитые, даже если они из обыкновенного магазина или недорогого ателье, а не от Армани, Дольче и Габбана или Ферре.
"А украшения из драгметаллов они носят так непринужденно, что не вызывают и отдаленных ассоциаций с нашими "братками", - добавила я мысленно, но вслух сказала:
- И не зря, наверно, одним из самых известных в мире кутюрье является именно Пьер Карден, итальянец по происхождению.
- Неужели? - с удивлением посмотрела на меня Мари. - Я и не знала такого факта из его биографии. Фамилия эта звучит чисто по-французски.
- А по-итальянски звучит она Кардин, - объяснила я. - И в родной провинции Кардена каждая вторая семья носит эту фамилию.
- В таком случае все становится на свои места. И я не сомневаюсь, что вскоре итальянские Дома высокой моды полностью победят французские, - со смехом подытожила наши рассуждения Мари.
2
После занятий в школе, длительных прогулок по городу и веселых дискотек я приходила в свою скромную квартирку, усаживалась в кресло напротив телевизора и, почти не глядя на экран, мечтала о предстоящей встрече с Виктором.
Два раза в неделю я получала из Центра зашифрованные сообщения и каждый раз, усаживаясь с наушниками, ручкой и листом бумаги у радиоприемника, надеялась, что мне сообщат дату и место встречи. Я не сомневалась, что встреча состоится не в Риме и не в каком-либо другом городе Италии, а именно здесь, в главном городе Тосканы.
Я знала, что Виктор ни разу не был во Флоренции, и потому готовилась стать квалифицированным экскурсоводом по красивейшим, древним улицам, петляющим в просторной котловине, окруженной типично тосканскими мягкими зелеными холмами.
Я представляла себе, как мы с Виктором гуляем по полюбившемуся мне городу, и я рассказываю любимому об истории Флоренции, которая никогда не была столицей империи или религиозным центром, куда стекались бы толпы верующих. Главным в ее жизни всегда был и остается человек с его умом, инициативой, творчеством, гением, и именно поэтому Флоренция является сейчас центром итальянской моды и высокоразвитых художественных промыслов.
В своем воображении я уже много раз медленно поднималась с Виктором на Пьяццале Микеланджело по склону южного холма... Мы долго стоим там, обнявшись, на большой обзорной террасе, откуда открывается чудная панорама Флоренции. Я показываю Виктору находящуюся на Пьяццале скульптурную группу, представляющую собой бронзовые копии произведений Микеланджело, а потом своей рукой ласково поворачиваю голову Виктора налево и прошу его посмотреть на многовековые сады Боболи, поражающие изумительной красотой своих цветников и деревьев. А Виктор смеется и говорит:
- Нет в мире ничего, что было бы прекраснее тебя.
Сердце мое стучит быстрее от этих нежных слов, я тоже смеюсь, но все же заставляю Виктора смотреть прямо на реку Арно с арочными мостами над ней и убеждаю его обратить особое внимание на самый древний мост города, Понте Веккио, по обеим сторонам которого теснится череда необычайно живописных домов. И когда Виктор заинтересуется этим мостом, я расскажу ему, что на мосту находится крытый переход между административным Палаццо Веккио и дворцом Питти, где жили правившие Флоренцией в течение нескольких веков Медичи.
А потом мы спустимся с площади Микеланджело в город, пройдем по этому мосту, посмотрим витрины ювелирных магазинов, возникших здесь вместо средневековых мастерских и лавок мясников, и обязательно остановимся в центре моста, где ряд зданий прерывается, уступая место открытой площадке. Виктор обнимет меня за плечи, я прижмусь к нему, и мы долго-долго будем любоваться рекой и другими мостами города. Потом я проведу любимого к площади Синьории, одной из самых красивых площадей Италии, украшенной скульптурой и окруженной архитектурными памятниками, в том числе и Палаццо Веккио. А уж после площади Синьории я покажу Виктору великолепный Собор Санта Мария дель Фьоре, башню-колокольню Джотто, Баптистерий и одну из самых знаменитых картинных галерей мира - Уффици.
И уж ни в коем случае я не пропущу несколько приглянувшихся мне боттеги, где искусные ремесленники продолжают традиции мастерства своих знаменитых предков. Мы полюбуемся с Виктором майоликой и кожевенными изделиями, а потом обязательно купим на память какую-нибудь маленькую вещичку, сплетенную из соломки, камыша или ивовых прутьев.
Весь этот экскурсионный маршрут я представляла себе до мельчайших подробностей, как представляла себе и нашу встречу наедине в моей квартире. Меня в жар бросало от одной только мысли о том, как мы проведем свои первые часы вместе, сколько ласковых слов услышу я от Виктора и сколько скажу ему в ответ.
Но все воображаемые мною картины и слова оставались пока только радужными мечтами. В сообщениях Центра не было даже намека на предстоящую встречу с Виктором. Более того, в одной из последних радиограмм мне сообщалось, что после окончания курсов я должна буду остаться на несколько месяцев в Италии и найти место дизайнера в какой-нибудь итальянской фирме, желательно - в Риме. После этого сообщения я занервничала: а не передумал ли Центр? Не появились ли у него какие-нибудь другие планы в отношении меня и Виктора?
С такими тревожными вопросами уселась я у приемника во время очередного пятничного сеанса. Успешно приняв пятизначные цифровые группы телеграммы, я записала на лист бумаги десять цифр, алфавит и рядом - две кодовые фразы, хранящиеся только в моей памяти и известные лишь шифровальщику в Центре да высшему Командованию. Проделав несколько специальных операций, я получила свою шифровальную таблицу. Подставив ее к тексту телеграммы, прочитала:
"Анне".
В начале августа должна состояться ваша встреча с "Педро". Подберите для явки место, пароль и отзыв. Назначьте две удобные для вас даты с разрывом в две недели. Условия связи остаются прежними.
"Центр".
Я так долго и безуспешно ждала этого сообщения, что теперь смотрела на него изумленным, недоверчивым взглядом, словно не верила тому, что видела. Потом вскочила со стула и с колотящимся от возбуждения сердцем принялась мерить шагами свою маленькую комнатенку. Несколько успокоившись, я снова села, сложила листки бумаги гармошкой, поставила их в пепельницу на ребро и подожгла. Глядя на медленно сползавшую вниз огненную ленту, оставлявшую после себя тонкое черное кружево из опаленных цифр, стала обдумывать текст сообщения, которое мне предстояло отправить тайнописью в Центр на оговоренный адрес в нейтральной стране.
Флоренцию я уже хорошо знала и могла назначить место явки здесь без долгих раздумий. Но раз Центр в своей телеграмме не оговаривал город встречи, а предоставлял право выбора мне, то я решила, что место явки будет не во Флоренции. Мне захотелось встретиться с Виктором в каком-нибудь милом, самобытном городке на здешней, Тосканской Ривьере, находящейся в полутора часах езды от Флоренции. А уж после формального "знакомства" мы приедем сюда и продолжим нашу встречу в моей квартире.
"Так где же мне лучше всего встретиться с любимым?" - вопрошала я себя. Может быть, в Виареджо, самом живописном и популярном городке побережья, со знаменитым трехкилометровым песчаным пляжем, обрамленным густыми пиниевыми лесами?.. Или в Ливорно, где расположена главная военная база американского флота в Италии? Виктору, наверно, интересно будет там побывать...
А может быть, назначить встречу на красивейшем острове Эльба, известном всему миру не только тем, что там находился в ссылке Наполеон I, но и своим чрезвычайно разнообразным ландшафтом. Я сама побывала на острове в прошлом месяце и была в восторге от покрытого виноградниками, оливковыми рощами, соснами и кипарисами острова. Особенно мне понравились красиво изрезанные и окруженные отвесными берегами бухты... А если Эльба - то какое место лучше всего выбрать, чтобы наша встреча и "знакомство" выглядели со стороны совершенно естественными?..
Впрочем, совершенно естественным наше "знакомство" будет выглядеть, пожалуй, в городе с самой известной среди иностранных туристов достопримечательностью в этих местах - падающей башней в Пизе. К тому же недалеко от Пизы, в городке Понтедера, недавно открылся музей знаменитого мотоцикла "Веспа". Эта марка стала символом послевоенного периода экономического возрождения Италии и последующего золотого века "Дольче вита". Газеты очень подробно писали о музее и его удивительной экспозиции. И Виктор когда-то очень хорошо отзывался об этой марке мотоцикла. Да и вообще, он любит мотоциклы даже больше автомобилей. И мы можем встретиться прямо у входа в музей. Хотя, с другой стороны, будет намного лучше, если мы встретимся у какого-нибудь экспоната. Скажем, у "Веспы Альфа", которая была выпущена исключительно для кинофильма "Дик Смарт 2007".
Я приду на две минуты раньше оговоренного часа и буду внимательно рассматривать эту уникальную модель, которая может легко превращаться из скутера в вертолет и подводную лодку. А Виктор подойдет и произнесет пароль:
- Скажите, пожалуйста, это случайно не та "Веспа", на которой ездили Грегори Пек и Одри Хепберн в кинофильме "Римские каникулы"?
- Вы шутите? В том фильме был допотопный мотоцикл, а это - суперсовременный скутер, - произнесу я с улыбкой в ответ.
"Да, именно такие пароль и отзыв. Они будут звучать там совершенно естественно", - думала я.
Но сначала нужно съездить в Понтедеру и убедиться, что там действительно, как писали в газетах, находятся эти марки. К тому же этот музей может оказаться не самым подходящим местом для явки. Только на месте можно окончательно определиться и с паролем... Хотя - черт побери! - зачем нам этот дурацкий пароль?! Нам не нужно узнавать друг друга по паролю и опознавательным знакам... Ах, да! Мы ведь должны "знакомиться". Все должно выглядеть натурально...
"О Господи! Скорей бы состоялось это "знакомство"! - думала я, уставившись замутненным взглядом на кучку черного пепла в пепельнице. Но я уже ничего не видела на столе, передо мной возникло лицо Виктора.
Я видела перед собой его светящиеся от счастья глаза, его ласковую улыбку. Я ощущала на себе его уверенные, сильные, но нежные руки. От этого видения все сжалось внутри, сердце на миг остановилось, и я почувствовала, как в голове у меня что-то щелкнуло, и заныл шов на затылке. Этот незаметный для постороннего глаза твердый рубец, спрятанный под волосами, не давал о себе знать с той поры, как я выписалась из госпиталя, и теперь эта ноющая боль даже чуть напугала меня. Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза и легкими движениями пальцев стала медленно массировать шов...
Ой, рэчанька, рэчанька,
Чаму ж ты няпоуная? -
звучит до боли знакомая мелодия и сразу же исчезает. Я напрягаю слух, но песни больше нет. Показалось, думаю я. Ведь я не в Белоруссии, не в Питере и даже не в Москве. Я в уютном, старинном городе Пиза, живописно раскинувшемся на обоих берегах реки Арно. Я иду к Пьяцца деи Мираколи, на которой находятся самые прославленные памятники архитектуры. Любуюсь Собором и его белым мраморным фасадом, украшенным серо-черными полосами и ромбовидными декоративными элементами. Потом прохожу мимо Кампанилы, известной во всем мире под названием Падающая, или Пизанская башня. Башня вся в лесах и закрыта для посещения, но туристы ходят вокруг нее и ахают да охают, гадая, удастся ли башню укрепить настолько, чтобы она все-таки никогда не смогла завалиться.
После Кампанилы несколько минут петляю по узким улочкам и оказываюсь на довольно просторной живописной улице с трехэтажными и четырехэтажными старинными домами. Скольжу взглядом по фасадам домов. На правой стороне улицы вижу небольшое трехэтажное здание с тратторией в цокольной части и направляюсь к нему. Захожу в тратторию. Передо мной небольшой уютный зал с деревянной стойкой-баром и десятком квадратных столиков. Столики совсем маленькие, у каждого из них стоит только по два красивых, легких кресла с изогнутой спинкой и сиденьем из ротанга.
"Вот за этим столиком у окна мы и сыграем с Виктором сцену знакомства, - радуюсь я своей находке. - Это самое замечательное место из тех, которые я только могла себе представить для встречи с ним!"
... Я открыла глаза и в первую секунду не поняла, где нахожусь. Оглядевшись вокруг и увидев свою флорентийскую квартиру, я изумилась тому, что так внезапно уснула в такой ранний предвечерний час и что во сне видела Пизу. Город, в который много раз собиралась съездить, да так и не собралась. Но еще больше удивилась я тому, что видела этот город так явственно, как будто много раз в нем бывала.
Наверно, в памяти возникли кадры какого-то фильма о Пизе, в конце концов нашла я объяснение этому удивительному сну и решила, что сон - "в руку", что именно в этом городе, а не в Понтедере должна состояться наша встреча с Виктором. Мне предстояло лишь съездить в Пизу, чтобы найти подходящее место для явки да определиться с паролем.
3
Через день, в воскресенье, я отправилась поездом в Пизу. Выйдя на привокзальную площадь, я огляделась вокруг и поняла, что твердо знаю, в какую сторону мне нужно идти. Уверенно и спокойно, без всяких проспектов и планов, пошла я по улицам города.
Вскоре я поймала себя на том, что иду именно тем маршрутом, который видела во сне. Вот средневековая Виа делле Белле Торри с красивейшими башнями-домами, а вот и моя улица с уже знакомой мне тратторией. На мгновение у меня даже дух перехватило от осознания того, что передо мной было здание из моего необычного сна.
Я уверенно зашла в тратторию и быстрым взглядом окинула зал. В конце зала, у окна, весело щебетали, держа в руках высокие бокалы с напитком оранжевого цвета, две симпатичные молодые девушки. За столиком рядом с ними, у стены, пожилой седой мужчина с развернутой схемой какого-то города в руках что-то тихо объяснял своей спутнице - миловидной женщине средних лет с аккуратно уложенными волосами платинового цвета. У бара, на высоком черном табурете с хромированной опорой для ног, вполоборота к входу сидел, задумчиво уставившись в рюмку, молодой человек с просвечивающей сквозь жидкие волосы ранней плешиной. За стойкой бара стоял пожилой бармен с тонкой щеточкой усиков, седеющими бакенбардами и пышной, цвета чернобурки, шевелюрой. Бармен улыбался мне широкой, дружеской улыбкой, какой обычно улыбаются старому знакомому.
Вежливо кивнув бармену в знак приветствия, я села за столик у окна, который облюбовала во сне для встречи с Виктором. Ко мне тотчас же подошла молоденькая, но довольно упитанная, с округлыми формами, официантка. Я посмотрела на длинные гелиевые ногти, потом на хорошенькое, с большими карими глазами и пухлыми, ярко-розовыми губами личико. Осветленные почти добела волосы были собраны на затылке в длинный пушистый хвост. Обрамлявшие лицо маленькие золотистые завитки делали девушку похожей на куклу, да и весь вид ее говорил о недалеком уме и отсутствии образования.
- Что будешь пить? - спросила меня официантка.
Это обращение на "ты" в первое мгновение неприятно поразило меня, но губы девушки были растянуты в такой добродушной, простецкой улыбке, что сердиться на эту милую простушку я не могла.
- Порто, - с улыбкой ответила я.
Через несколько секунд официантка уже шла от стойки бара с небольшим подносом бежевого цвета, на котором стоял расширяющийся кверху, изящный, с длинной тонкой ножкой бокал, в котором струился солнечными красками золотистый напиток. Я отпила небольшой глоток полюбившегося мне в Италии вина и еще раз с удовольствием огляделась по сторонам. Увидев, что бармен улыбается мне слишком панибратской улыбкой, я чуть нахмурилась и, повернув голову к окну, стала наблюдать за улицей.
Мимо прошла небольшая группа туристов с фотоаппаратами и видеокамерами в руках. Одна из туристок - маленькая и кругленькая, как колобок - остановилась у двери траттории и что-то сказала своим товарищам. Те засмеялись и продолжили свой путь. "Колобок" нехотя покатился за ними. А в тратторию зашел молодой человек и стал громко разговаривать с барменом, называя его фамильярным именем Лучи.
«Ну что ж, место для встречи я выбрала неплохое, - потягивая порто маленькими глотками, думала я. - Улица довольно оживленная. И к туристам здесь привыкли. Никто не обращает на них никакого внимания. Так что мы с Виктором будет чувствовать себя здесь вполне комфортно. Да и «знакомиться» в таком уютном, туристическом местечке будет очень приятно и, главное, естественно».
Допив вино, я взяла сумочку, чтобы достать деньги, как вдруг услышала рядом с собой:
- Ты удивительно похорошела, Анна! Мы все очень рады тебя видеть.
У меня было ощущение, что меня словно облили ушатом холодной воды, от которой тело мое моментально застыло и тут же заледенело. Мне хотелось или провалиться сквозь землю тяжелым, каменным мешком, или вылететь в дверь легкой, быстрокрылой птицей. Но еще через секунду я большим усилием воли заставила себя медленно повернуться в сторону голоса. Передо мной стоял бармен и улыбался все той же панибратской улыбкой. Я произнесла как можно более спокойным и ровным голосом:
- Вы ошиблись. Я вас не знаю.
Я улыбнулась приторно вежливой улыбкой, достала деньги из кошелька, положила их на стол и встала. Через плечо бармена я увидела высокого, с белой, как лунь, головой старика, который как-то по-особому благородно, не сутулясь и не шаркая ногами, спускался по витой деревянной лестнице рядом со стойкой бара.
- Анна! Наконец-то! - воскликнул старик. - Погоди, не уходи!
- Вы ошиблись, - снова произнесла я и, не оглянувшись, быстро вышла из траттории.
Я шла уверенной поступью, хотя меня била нервная дрожь, на лбу выступила испарина, а сердчишко колотилось, как заячий хвост.
Мозг мой отказывался размышлять, только одна мысль стучала в отупевшей от страха голове:
"Они назвали мой оперативный псевдоним. Меня здесь ждали. Сейчас меня арестуют. Моя работа разведчицы закончилась, даже не начавшись. И я больше не увижу Виктора. И мы не будем с ним работать в паре».
От этой удручающей мысли меня стало мутить. Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Набрав в легкие как можно больше воздуха, я чуть задержала его в себе, а затем медленно выдохнула. После нескольких глубоких вдохов и медленных выдохов мне стало легче: сердце перестало колотиться, а холодный пот, только что покрывавший все мое тело, стал испаряться.
"Только не дергаться и не производить лишних телодвижений! - успокаивала я себя. - Нужно хладнокровно и достойно идти навстречу тому, что должно случиться. Не смерть же мне предстоит, в конце концов, а самый обычный арест и самая обычная тюрьма".
Эта мысль несколько отрезвила меня, и я могла спокойно, без излишнего трепыхания, анализировать сложившуюся ситуацию. И неожиданно я поняла, что даже если меня арестуют, то долго в тюрьме мне сидеть не придется. Что может предъявить мне контрразведка? Никакой шпионской деятельностью я здесь не занималась. Италия была страной моей промежуточной легализации, и сведения, которые я по заданию Центра собирала здесь, не носили секретного характера. Меня могут обвинить лишь в незаконном использовании чужого имени и паспорта. Но над этим им еще нужно хорошо потрудиться... И пусть попробуют доказать к тому же, что я - российская гражданка! От меня, во всяком случае, они этого никогда не узнают...
Я медленно двигалась к центру города, уже с каким-то нетерпением ожидая момента, когда меня остановят люди в штатском и казенным холодным голосом произнесут:
- Вы арестованы.
Прошло несколько минут - меня никто не нагонял.
"Если бы хотели арестовать, то уже давно наручники были бы на моих руках, - спасительная мысль завертелась в моей голове и тут же пропала. - Да нет, просто арест состоится позже. Пока же они, скорее всего, хотят через меня выйти на резидента. Зря тешат себя надеждой, - усмехнулась я про себя. - Никакие разведчики и резиденты мне пока неизвестны. Ни здесь, ни в стране назначения. Даже теперешней фамилии Виктора и его адреса я не знаю. Так что никакой полиграф-детектор лжи, никакая сыворотка правды, в случае ареста, не смогут выудить из меня ни одного имени".
4
Остановившись у витрины магазина, я чуть повернула голову вправо и сразу же увидела парня, подозрительно быстро отвернувшего в этот момент свою голову в сторону.
"Слежка!" - мелькнула быстрая, как молния, мысль, которая почему-то не испугала меня, а наоборот - вроде как успокоила, заставив еще больше собраться в кулак и сосредоточиться.
Благодаря урокам Александра Ивановича я научилась без видимых усилий "таять" на ровном месте, когда видела присутствие наблюдателей за своей спиной. И сейчас могла бы испариться без особого труда. Но задача в данный момент у меня была другая. Я должна была удостовериться, что подозрительный парень был действительно "хвостом". Не суетясь и не оглядываясь, я медленным шагом продолжила свой путь.
Проделав несколько трюков по обнаружению слежки, с удивлением обнаружила, что за мной шел неопытный "хвост". Слишком заметным было его преследование, слишком ненатурально вглядывался он в какой-нибудь обыкновенный столб, когда видел, что я остановилась. Да и возраст шедшего по моим пятам парня говорил о том, что ни о какой по-настоящему профессиональной наружке здесь речи быть не могло.
"Стра-а-нно. Все это о-очень стра-а-нно, - удивлялась я. - Что ж, попробую прихватить этого парня. Времени на размышления и консультации с Центром у меня нет".
Я немного покружила по улицам, каким-то чудом обнаружила среди узких старинных переулков что-то вроде проходного двора, быстро нырнула в него, затаилась за углом и стала поджидать парня. Вскоре я услышала его торопливые шаги и, внезапно появившись перед ним, схватила его за руку. Занятия айкидо и самбо не прошли даром. Мне удалось прижать парня к стене так сильно, что он не мог пошевельнуться.
- Кто ты? - тихо спросила я. - Ты почему преследуешь меня?
- Я не преследую. Я иду по своим делам, - быстро зыркали по сторонам плутоватые глазки-пуговки.
- Кто тебя послал за мной? - продолжала я свой импровизированный допрос.
- Никто! - с вызовом ответил парень, пытаясь вырваться из моих цепких рук.
- Я знаю, что тебя послали. Кто?
- Отпусти меня! - изо всех сил крутанул своим телом парень, и я чуть было не выпустила его.
Мне ничего не оставалось, как вспомнить свои спортивные занятия. Мне было жаль этого молодого парня, почти мальчишку, но я вынуждена была применить болевой прием. Парень охнул и чуть было не сел на землю.
- Держись на ногах! - приказным тоном произнесла я, продолжая надавливать на болевую точку. - И говори! Кто послал тебя за мной?
- Синьор Сарди, - со слезами на глазах признался, наконец, парень.
- Кто это?
- Владелец траттории, где я работаю.
- Седой высокий старик?
- Да.
- Бармена в траттории зовут Лучи?
- Да.
- Зачем синьор Сарди послал тебя?
- Не знаю. Я ничего не знаю, - плаксивым голосом отвечал юноша.
- Что он сказал, когда отправлял тебя за мной? Постарайся вспомнить слово в слово.
- Мне бо-о-льно, - завыл парень.
- Молчи, иначе я сделаю тебе еще больнее, - прошипела я. - Скажешь все, я перестану причинять тебе боль и отпущу.
Я чуть ослабила давление на болевое место - парень выть перестал, всхлипнул и промямлил:
- Синьор Сарди отправил меня за вами, чтобы я выяснил, где вы живете. Приказал идти за вами очень незаметно. Так, чтобы вы меня не увидели.
- Что он еще сказал?
- Сказал, что щедро отблагодарит меня, если я вернусь с адресом.
- Что еще говорил тебе синьор?
- Ничего.
- Правда? - нажала я на другую болевую точку парня, пронзительно глядя в его карие глаза.
У парня снова выступили слезы, но кричать он не стал. Его скулы напряглись и сквозь сжатые зубы он тихо вымолвил:
- Я говорю вам истинную правду, прекрасная синьорина.
На лице парня читалось что-то вроде восхищения. Я почти отпустила парня и мысленно улыбнулась: "Даже в такие минуты итальянец, пусть еще совсем мальчишка, остается настоящим мужчиной".
- Я верю тебе, и ты свободен. Скажи своему хозяину, что ты долго шел за мной. Именно так шел, как он тебе велел. Ты видел, как я ела спагетти в пиццерии, а потом села в поезд на Рим. Если спросит, в котором часу, - ответь, что не догадался посмотреть на часы. Все понял?
- Да, - последовал короткий ответ.
- Сам понимаешь, что говорить правду - не в твоих интересах.
- Конечно, - заговорщицким кивком головы согласился со мной парень и быстрым шагом вышел на улицу.
Теперь уже я превратилась в "хвоста" и последовала за парнем. Он шел быстро, не оглядываясь. Я прошла за ним одну улицу, другую. Убедившись, что парень идет по направлению к траттории, я еще какое-то время провожала его глазами, а затем направилась к набережной. Прижавшись к парапету, несколько минут неподвижно стояла у реки лицом к воде, краешком глаза поглядывая по сторонам. Потом отправилась на поиски какой-нибудь едальни. Уже было четыре часа, а я с утра ничего не ела. Так что самое время проглотить хорошую отбивную, бифштекс или, на худой конец, пиццу. К тому же нигде мне не думается так хорошо, как за столиком прямо на тротуаре.
Почти сразу мне подвернулась открытая пиццерия. Недолго думая, я заказала пиццу, взяла в руки журнал мод и уткнулась в него глазами. Читать я не читала. Я просто медленно переворачивала страницы, скользя невидящим взглядом по фотографиям, и размышляла.
А поразмыслить мне было о чем! В голове по-прежнему творился полный сумбур и никакого объяснения случившемуся. Я прокрутила в памяти всю сцену своего пребывания в траттории, вспоминая в деталях поведение бармена и официантки. Ну не похожи они были на представителей контрразведки! Да и откуда контрразведке было знать, что я приду в эту тратторию? Просто мистика какая-то!
Я снова мысленно вернулась в ресторанчик, и передо мной появился, как наяву, старик, медленно спускающийся по лестнице. Черты лица его теперь показались мне знакомыми, и если бы я бывала в Италии раньше, то подумала бы, что когда-то видела этого человека. А может, действительно, мы мимоходом встречались в другой стране два года назад, когда я ездила в Европу на стажировку? "Нет-нет!" - тут же отказалась я от такого предположения. Такого просто не могло быть! Если бы мы встречались, то я бы обязательно запомнила это морщинистое, но такое благородное и все еще красивое лицо. Ясно, что я никогда не видела этого старика, а ощущение "дежа вю" появилось оттого, что многие пожилые итальянцы, особенно из среднего класса, похожи друг на друга своим благообразным видом да особой статью.
Но почему этот старик послал своего работника следить за мной? Я почти не сомневалась, что не мог он, в силу своего возраста, служить в контрразведке. Но все же ему что-то и почему-то нужно было от меня. И почему он и бармен называли мой псевдоним?..
Впрочем, Анна - такое же распространенное в Европе имя, как и Мария. И само собой напрашивается объяснение случившемуся в траттории: меня приняли за какую-то другую девушку... Значит, ситуация может выглядеть следующим образом: некая девушка, страшно похожая на меня и с именем Анна, давно не бывала в траттории, где ее хорошо знают. А может, она даже родственницей бармена или этого старика была. Не зря же старик послал за Анной этого мальчишку. А может, Анна - дочь какого-нибудь миллионера? Сбежала из дому, а отец пообещал хорошее вознаграждение тому, кто ее найдет. И именно поэтому отправили парнишку за ней. То есть - за мной. Ладно... В любом случае ситуация, похоже, выглядит совсем не так, как мне со страху показалось в самом начале. Лично мне ничего не угрожает, лично меня здесь никто не знает. В траттории узнали другую девушку, а не меня...
Мне трудно было окончательно в это поверить, но ничего другого я придумать не могла. Я расплатилась за пиццу и встала из-за столика...
Еще более часа бродила я по улицам Пизы, внимательно наблюдая за окружающей обстановкой. Слежка за мной не велась, я в этом была уверена на сто процентов. Один раз какой-то мужичок кивнул мне. Видимо, он тоже знал ту Анну. И все, больше ничего подозрительного я не заметила. Поздно вечером я спокойно вернулась во Флоренцию.
В Центр о случившемся я сообщать пока не захотела. "Если мои логические размышления верны, то мне ничего не грозит, и не стоит понапрасну беспокоить Командование", - решила я.
Но окончательное решение по этому поводу я намеревалась принять только после встречи с Виктором. Я не просто любила, я глубоко уважала своего нареченного, высоко ценила его опыт и надеялась, что он сможет более объективно, чем я, проанализировать случай в траттории и поставить все на свои места.
5
После поездки в Пизу я, не мудрствуя лукаво, выбрала для встречи с Виктором хорошо знакомое мне место во Флоренции, у Баптистерия.
Третьего августа утром, за несколько минут до назначенного времени, я остановилась, как было оговорено условиями явки, у знаменитых Восточных ворот, медленно пройдя перед этим мимо Северных и Южных. По совершенству исполнения Восточные ворота заслуженно носят название, данное им Микеланджело, - "Врата рая", - и особый интерес, который проявила я к панелям этих ворот, выглядел со стороны вполне закономерным и естественным.
Рассматривая изображенные на панелях сцены из Ветхого Завета, я то приближалась к воротам вплотную, то чуть удалялась от них, а мое боковое зрение внимательно ощупывало все подходы к месту явки.
Я увидела Виктора, как только он появился на площади, и от охватившего меня волнения застыла на месте как изваяние, уставившись долгим, тупым взглядом в верхнюю левую панель, на которой был изображен сюжет о сотворении Адама и Евы.
Каждой клеточкой своего тела я ощущала приближение любимого человека. Исходившие от него теплые волны любви, которые я ясно чувствовала на расстоянии, накатывались на меня одна за другой, пока полностью не накрыли меня, когда Виктор подошел и стал рядом со мной.
- Извините за беспокойство, сеньорита! Скажите, на этих воротах изображены сюжеты из Жизни Иоанна Крестителя? - прозвучал через несколько секунд до боли знакомый голос, произнесший пароль на итальянском языке с сильным испанским акцентом.
- Нет, вы ошибаетесь. Сюжеты из Жизни Иоанна Крестителя изображены на Южных воротах, - произнесла я отзыв, медленно поворачиваясь к Виктору.
- Большое спасибо, сеньорита, - благодарно кивнул головой Виктор, одарив меня сверхвежливой, лучезарной улыбкой.
Я видела, что он готов был в эту же секунду заключить меня в свои объятия, и я бы многое отдала, если бы мне можно было без всяких опасений, безрассудно и безмятежно, в этих объятиях сейчас оказаться. Но нарушить оговоренные в Москве условия встречи я в этот момент не могла и сделала быстрый, едва заметный, предупреждающий знак головой, означавший: "Не подходи".
Глаза Виктора изумленно округлились, губы расплылись в снисходительной улыбке, которая говорила: "К чему эти формальности? Мы узнали друг друга, подмены никакой нет. Пароль и отзыв произнесены с точностью до запятой". Было очевидно, что Виктор намеревался уже произнести эти слова, но я не дала ему и рта раскрыть.
- Не стоит благодарности, - с изысканно-любезной, этикетной улыбкой сухо произнесла я и медленно направилась в сторону площади Санта Мария Новелла, даже "не обратив внимания", что "незнакомец" пошел следом за мной.
Эти меры предосторожности я предпринимала не только потому, что так вести себя на первой встрече с Виктором рекомендовал Центр, но и потому, что хотела на всякий случай лишний раз подстраховаться. В течение двух месяцев, прошедших со дня моей поездки в Пизу, я каждый день проверялась и, кроме того, оставляла метки в своей квартире с целью убедиться, что мои вещи в мое отсутствие никем не исследовались. Ни слежки, ни других подозрительных проявлений деятельности контрразведки по отношению к себе я не заметила. И тем не менее, не желая подвергать ни малейшей опасности Виктора, я не позволила ему подойти ко мне сразу. Он должен был "знакомиться" и ухаживать за мной, как того требовали условия разработанного в Москве плана. Даже если на десятую долю процента существовала вероятность слежки за мной, у наружки должно было сложиться четкое мнение, что мы с Виктором друг друга не знаем, что Виктор - обычный турист, "клюнувший" на симпатичную девушку.
Дальше все происходило так, как мы оговаривали еще в Москве. Я шла по улице - он следовал за мной, я зашла в кафе - он попросил разрешения сесть за мой столик. Я разрешила и потом «позволила» ему заказать мне чашечку кофе. Мы "познакомились", разговорились и долго "удивлялись" прихотям судьбы, которая неожиданно свела вместе двух испанских граждан в другой стране. И, само собой разумеется, мы сразу же перешли на наш "родной", испанский, язык.
Мы говорили обо всем и ни о чем, но наши слова не имели никакого значения. Имело значение лишь то, о чем мы сейчас молчали, но о чем красноречиво говорили наши сияющие глаза. Наши руки ни разу не прикоснулись друг к другу, нас разделял столик, но у меня было ощущение, что мы находимся в невидимом для окружающих тесном объятии, что мы ласкаем друг друга, шепчем нежные слова и вот-вот навсегда растворимся друг в друге.
"Чуть ли не встреча Штирлица с женой", - неожиданно вспомнились мне кадры из знаменитого, культового советского сериала "Семнадцать мгновений весны", и я с трудом удержалась от душившего меня беззаботного, счастливого смеха.
Выйдя из кафе, мы какое-то время шли просто рядом, оживленно обсуждая красоты города, но оказавшись на тихой, хорошо просматриваемой улице, я взяла Виктора под руку.
- Фу ты! Наконец! - выдохнул Виктор. - К чему весь этот театр? Неужели нельзя было нарушить эти дурацкие договоренности?
Омрачать первые часы нашей долгожданной встречи я ничем не хотела и потому решила уклониться пока от разговора о пизанском происшествии.
- А если ты проверял мою выдержку? - произнесла я шутливо-игривым тоном. - Ты ведь не только мой будущий муж, но и непосредственный шеф.
- Дорогая, пожалуйста, не нужно об этом. Ты же знаешь, что мое звание и должность для нас с тобой - пустая формальность.
- Пустая - не пустая, а я обязана выполнять твои приказания, а не ты - мои.
- Тогда почему ты не пошла на контакт сразу? Ты ведь видела мое движение к тебе.
- А ты не отдал приказ, - отшутилась я.
- В следующий раз учту свою оплошность, - рассмеялся Виктор и обнял меня за плечи. - Но мне бы хотелось, чтобы сейчас я был твоим подчиненным.
Такая реакция Виктора как нельзя лучше устраивала меня, и я тут же решила этим воспользоваться. Но пугать его я не хотела и потому решила говорить шутливо-игривым тоном:
- Хорошо, в таком случае проверим твою готовность быть в подчинении. Скажи, когда ты шел за мной от Баптистерия, тебе удавалось наблюдать за обстановкой вокруг нас? Или ты этого не делал?
- Дорогая моя! Внимательно следить за окружающей обстановкой где бы то ни было и когда бы то ни было - это уже у меня в крови, - сжал мое плечо в своей руке Виктор.
- Слежки за нами не было?
- Нет, - коротко ответил Виктор и остановился, повернувшись ко мне лицом. - А у тебя разве были какие-то опасения? И если были - то почему ты вышла на встречу?
- Опасений у меня никаких нет. Я просто хочу проверить профпригодность своего подчиненного, коим ты захотел быть, - засмеялась я непринужденным смехом и тут же спросила наигранно озабоченным тоном: - А вдруг какой-нибудь мой итальянский поклонник за мной следил?
- Поклонник! Я не допущу никаких поклонников! - схватил Виктор меня за плечи, изображая приступ свирепой ревности на своем хитром лице.
- Я их тоже к себе не допущу! - улыбалась я, выворачиваясь из его рук. - Но они у меня, тем не менее, могут быть. Разве я не могу нравиться другим мужчинам, кроме тебя? Главное, чтобы они мне не нравились. Разве не так?
- Не спорю, сдаюсь! - шутливо поднял руки вверх Виктор. - Я уверен в тебе, хотя и предполагаю, что горячие итальянцы табунами за тобой здесь ходят.
- В таком случае, скажи: за нами никто не наблюдал? Ты абсолютно в этом уверен?
- Абсолютно, - твердым голосом ответил Виктор.
- Хорошо. Первый экзамен мой подчиненный выдержал, - продолжала я все тем же шутливым тоном. - Другие будут потом. А теперь скажи, почему так долго откладывали нашу встречу? Почему ты не приехал в Италию раньше?
- Во-первых, выполнял срочное задание Центра. А во-вторых, моя легализация в Испании несколько затянулась. У меня появились там очень интересные, многообещающие контакты, которые нужно было закрепить, чтобы прочно обосноваться в Англии. Кстати, я уже два раза летал в Лондон. А теперь еду в нашу страну назначения зная точно, где буду жить и работать. У меня появился там очень хороший компаньон. Благодаря его деньгам и моей изобретательности, - хохотнул Виктор, - мы начинаем в Англии свое дело.
Сообщение Виктора меня очень обрадовало. Мой "ведущий" всегда говорил, что одним из самых сложных моментов в пребывании нашего нелегального разведчика за рубежом является проблема его легализации в смысле подходящей работы. А свое дело - это, прежде всего, необходимая для каждого разведчика свобода общения и перемещения. Правда, не всегда свой бизнес дает возможность выходить на нужных людей, вербовать ценных агентов и встречаться с ними так, чтобы эти встречи не казались странными или подозрительными для окружающих. Интересно, будет ли предстоящий бизнес Виктора удобен во всех отношениях? И подготовил ли мой будущий муж место в нем для меня? Или будет все-таки лучше, если с течением времени я открою свое собственное небольшое дело?
Задавать все эти вопросы Виктору сейчас я не собиралась, но все-таки не удержалась, чтобы не спросить о главном:
- Что это за бизнес? Его "крыша" позволит нам заводить нужные для выполнения нашего задания знакомства?
- Еще как позволит! - воскликнул Виктор и обнял меня за талию. - Но знаешь, мне сейчас совсем не хочется говорить о деле. Ты представить себе не можешь, насколько соскучился я по тебе. И сколько усилий мне потребовалось приложить, чтобы не нарушить условия встречи и не поцеловать тебя в ту минуту, когда я подошел к тебе у Баптистерия.
- А у меня едва хватило сил на то, чтобы не броситься тебе на шею, - призналась я в ответ.
- Я с ума сойду, если сейчас же не поцелую тебя.
Виктор остановился, резко притянул меня к себе - я едва успела увернуть свои губы от его ищущего рта.
- Вы уже с ума сошли! - шутливо застучала я кулаками по его груди, глядя в его сверкающие, как два алмаза, глаза. - Мы только-только познакомились, а вы позволяете себе такие вольности. Да еще прилюдно, на улице!
- Таковы современные нравы, - улыбался в ответ Виктор, с вожделением глядя на мои губы. - А если ты и дальше будешь оттягивать столь долгожданную минуту нашего с тобой более близкого общения, то я... то я... просто не знаю, что сделаю.
Голос его был низким и хриплым, взгляд потемнел, потом помутнел, и у меня было ощущение, что он словно пьянел прямо у меня на глазах. Да и я сама была как в сильном хмелю. Все расплывалось перед моими глазами, и я сказала решительным тоном:
- Сейчас мы пойдем ко мне.
- Это далеко отсюда? - поспешно разжал свои объятия Виктор.
- В районе Прато. Впрочем, тебе это название, я думаю, ни о чем не говорит, - с нежностью смотрела я на любимого. - Но это совсем рядом.
Всю дорогу мы шли молча, лишь изредка бросая друг на друга обжигающие, красноречивые взгляды и все убыстряя свой шаг.
Как только я закрыла за собой дверь моей квартиры, Виктор, не говоря ни слова, порывистым движением привлек меня к себе. Он набросил мои руки к себе на шею и нетерпеливо накрыл мой рот своими сухими, жаркими губами. Тела наши горели огнем желания, коленки дрожали от закипавшей в жилах крови, ноги подкашивались от внезапно охватившей их слабости, и мы плавно, как во сне, упали на толстый, пушистый ковер.
6
Некоторое время спустя, когда мы уже побывали в спальне и вышли в гостиную, Виктор сказал благодарным голосом:
- Ты была очень нежной и раскрепощенной. Ты еще ни разу меня так не любила.
- Я очень по тебе соскучилась, - чмокнула я его в щеку. - Садись вот сюда, поближе к моей кухне. Я сейчас быстренько приготовлю обед. Вернее, уже почти ужин, - засмеялась я, взглянув на часы.
- Ты действительно по мне очень соскучилась? - робким голосом спросил Виктор.
- А разве ты в этом сомневаешься? - с игривой улыбкой взглянула я на Виктора через плечо, доставая из шкафа кастрюлю.
- Сейчас - почти нет. А еще каких-то два часа назад очень сильно сомневался, - сознался он.
Я замерла с кастрюлей перед Виктором:
- Но почему?
- Ты была очень натянутой и напряженной вплоть до нашего прихода в эту квартиру. Ты вела себя скорее как коллега, нежели как возлюбленная. Поэтому я подумал, что ты меня разлюбила, но решила играть в любовь, потому что тебе так полагается по службе. А сейчас я думаю, что ты была напряжена по другой причине, - медленно произнес Виктор и замолчал.
- По какой? - не удержалась я, чтобы не поторопить Виктора с ответом.
- Все твои намеки о преследовании поклонника были лишь для отвода глаз. Моих глаз.
Проницательность Виктора меня потрясла, но ни словом, ни движением мускулов на лице я не выдала своего удивления. Подтверждать его предположения я тоже не стала. Я безмолвно стояла с кастрюлей в руке и ждала его дальнейших рассуждений.
- На самом же деле, у тебя здесь что-то произошло, - продолжал Виктор, внимательно вглядываясь в мои глаза. - Тебя что-то тревожит, я чувствую это всеми своими фибрами... Скажи откровенно, с тобой здесь происходило что-нибудь особенное, исключительное? Поделись со мной, не держи это в себе.
Озабоченный взгляд и задушевный, прочувственный тон Виктора растрогали меня до глубины души, и я не стала больше оттягивать неприятный, а в чем-то даже тяжелый для меня разговор.
- Как тебе сказать? Не знаю, могу ли я назвать происшедшее исключительным событием, но два месяца назад со мной произошла странная история, и мне хотелось бы, чтобы ты дал ей беспристрастную оценку со стороны.
Я налила в кастрюлю воды, поставила ее на плиту и, принявшись нарезать различные сорта листового салата для "инсалада миста", стала рассказывать о своей поездке в Пизу. Время от времени я откладывала в сторону нож и хватала карандаш, чтобы сделать карандашный набросок человека, о котором рассказывала. На рисунке я старалась передать не только портретное сходство, но и настроение, в котором находилась во время моего пребывания в траттории изображаемая мною личность. О своих эмоциях и переживаниях на тот момент я Виктору не говорила. Я лишь подробно, в необходимых деталях и красках, доводила до его сведения свои действия.
Виктор слушал меня внимательно. Но если в начале моего рассказа лицо его было озабоченным, то ближе к концу моего эмоционального повествования Виктор стал открыто улыбаться. Я была так увлечена своим рассказом, что, только закончив его, обратила внимание на характер улыбки Виктора. Мой жених и коллега не просто улыбался. Он улыбался той особой, хорошо знакомой мне с нашего первого знакомства улыбкой, в которой читалась осторожная ирония, приправленная добродушной снисходительностью с налетом легкой насмешливости.
- Ты почему так улыбаешься? - обиженно поджала я губы. - Разве в моем происшествии есть что-нибудь смешное?
- Смешного в нем ничего нет. - С лица Виктора мигом исчезла его насмешливая улыбка. - Но ты в таких красках его изобразила, что выглядит оно как настоящий детектив или увлекательная шпионская история. На самом же деле это просто забавный, если не сказать, обычный, рядовой случай.
- Что значит - обычный, рядовой?
Раздался шум закипевшей воды, и мне пришлось направить все свое внимание на плиту. Я посолила воду и начала забрасывать в нее спагетти. Виктор молчал, и спиной своей я чувствовала, как внимательно наблюдает он за моими движениями. Повернувшись через несколько мгновений к нему, я увидела на его лице улыбку, которая так мне нравилась: восхищенная улыбка страстно влюбленного мужчины. Но я не улыбнулась в ответ. Я произнесла строгим, настойчивым голосом:
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Повтори еще раз слова бармена, - продолжал улыбаться Виктор.
- "Ты удивительно похорошела, Анна. Мы все очень рады тебя видеть", - не задумываясь ни на секунду, произнесла я слова бармена и поставила на другую горелку сковороду с оливковым маслом.
- Вот в этих словах и заключается обычность твоей истории. Такие случаи, когда одного человека принимают за другого, часто происходят в жизни.
- Слава богу, что ты пришел к тому же выводу, к какому пришла, в конце концов, и я! - быстрым поцелуем поцеловала я Виктора в щеку. - Но можешь себе представить мое состояние в начале этого происшествия!
- Представляю! И ты держалась молодцом, - похвалил меня Виктор.
- Откровенно говоря, первые дни после той поездки тоже были не очень простыми для меня. Пока я не убедилась, что за мной нет слежки во Флоренции, я была все время начеку, - говорила я, продолжая суетиться возле плиты.
Положив в подогревшееся масло на сковороде немного натертого чеснока, я стала нарезать зелень базилика и красный острый перец.
- И все-таки история эта отчего-то не дает мне покоя. Я очень хочу еще раз побывать в Пизе.
Плеснув в смесь на сковороде рюмку белого вина, я стала забрасывать туда ракушки.
- Отчего такая задумчивость на твоем лице? И зачем нужна тебе эта поездка? - спрашивал Виктор спокойным, беспечным тоном.
- Я сама не могу объяснить, почему... Хотя чувствую, даже знаю, что я должна туда съездить... Но для этой поездки мне нужен ты. – Я оторвала свой взгляд от сковороды и тут же незлобно чертыхнулась: - Черт бы побрал эти вонголе! И тебя вместе с ними. Потеряла счет. Не знаю, сколько их бросила на сковороду. Придется пересчитывать.
- Не утруждайся, дорогая, - улыбнулся Виктор. - Их там ровно десять.
Я не поверила и недоверчиво уставилась на Виктора:
- Точно? Ты их считал, что ли?
- Да, чисто автоматически. И кстати, что это за ракушки? Зачем они?
- Это так называемый морской черенок. Или - вонголе, - охотно объясняла я, добавляя к десяти ракушкам еще пять. - Я готовлю соус для спагетти.
Закрыв сковороду крышкой, я уменьшила огонь и проверила спагетти: они были почти готовы. Я села Виктору на колени:
- Через минут пять, когда створки ракушек откроются, соус будет готов.
- Я буду есть соус с этими ракушками? Я бы предпочел нечто другое, - чуть прикусил он мою мочку.
- Ничего другого пока не предвидится.
- Но они же твердые! - картинно округлил глаза Виктор, прижимая меня к себе. - Я зубы поломаю, стану некрасивым, беззубым стариком, и ты меня разлюбишь.
- Действи-и-тельно, ты будешь не очень обаятельным мужчиной без зубов. А значит, не сможешь соблазнять других женщин, - с театральным злорадством в голосе произнесла я и рассмеялась сладким, сытым смехом счастливой женщины.
- Я столько умственного труда и душевных сил потратил, чтобы соблазнить тебя, что меня больше не прельщает такая перспектива, - присоединился к моему смеху Виктор.
- Ну, что ж, в таком случае не грех и выпить по такому поводу. – Я встала с колен Виктора.
- Ой, прости, дорогая, - извиняющимся тоном произнес Виктор. - Я так волновался и так торопился в эту квартиру, что не догадался предложить тебе зайти в магазин за вином.
- Не беспокойся, любимый, - поцеловала я Виктора в щеку. - У меня все есть.
Я достала из шкафа бутылку своего любимого итальянского вина и бокалы. Виктор разлил золотистый напиток, поднял свой бокал и, глядя на меня любящим взглядом, сказал:
- За нашу встречу! И за то, чтобы мы больше не разлучались.
- За встречу! - смотрела я ласково в родные, любимые глаза.
7
Вода в кастрюле пошла через верх и затрещала на горячей плите. Я чертыхнулась, поспешно поставила бокал на стол и дернулась к плите. Выключила горелку, откинула спагетти на дуршлаг. Сняв створки ракушек, выложила спагетти на сковороду в соус и стала все тщательно перемешивать, глядя на улыбающегося, с восхищенным выражением на лице, Виктора.
- Что, слюнки текут? - подмигнула я ему, раскладывая готовое блюдо на тарелки.
- Да уж, я действительно проголодался. Но слава богу, что мне не придется ломать свои зубы об эти створки, - с наигранным облегчением в голосе произнес Виктор, придвигая к себе тарелку.
Он ловко намотал спагетти на вилку, попробовал их и одобрительно зацокал языком:
- Вот это макароны! Никогда ничего подобного не ел. Как это кушанье называется?
- Ничего особенного в этом блюде нет. Это обычные, традиционные итальянские спагетти с ракушками, - скромно потупила я свой взор, накручивая спагетти на вилку.
- Ничего себе обычные спагетти! - продолжал восхвалять мои кулинарные способности Виктор. - Они такие вкусные, что я боюсь проглотить вместе с ними язык.
- Научилась делать их специально для тебя, - самодовольно улыбнулась я.
Виктор отлично знал, что кухня была для меня не самым любимым местом в квартире, а приготовление обедов - далеко не самым приятным, если не сказать, самым противным занятием, какое Господь Бог мог только придумать для женщины. И потому он улыбнулся мне благодарной улыбкой:
- Счастлив, что ты пошла на такой мужественный для себя шаг ради меня. И готов есть эти спагетти каждый день, - добавил он уже с меньшим оптимизмом в голосе.
- Ха-ха-ха! - разразилась я заливистым смехом. - Испугался, что я только этим блюдом и буду тебя кормить?
Вилка со спагетти была во рту Виктора, и он только мычал да кивал в знак несогласия.
- Понятно, понятно! - от всей души веселилась я. - И обрадую тебя. Я научилась здесь готовить несколько итальянских блюд, в том числе флорентийские супы риболлита, фарро и папарделле. И еще я умею готовить тальятелле с белыми грибами.
- Вот это да-а-а! - восхищенно протянул Виктор. - Я о таких блюдах даже не слышал, но у меня слюнки текут от одних только названий. Надеюсь, что когда-нибудь ты мне их приготовишь. Хотя, по правде говоря, я уверен, что обычный бестеко фиорентико не хуже всех этих экзотических таль... таль...
- Тальятелле, - охотно подсказала я Виктору. - Скажи, откуда ты знаешь о флорентийском бифштексе?
- Ел его в Барселоне. В недорогом, но очень приличном ресторане с обалденной кухней. Я ведь люблю вкусно поесть.
- Ого! Ты скрывал от меня такой недостаток! - воскликнула я с наигранным упреком в голосе. - Ты меня пугаешь. Я не знала, что выхожу замуж за гурмана, хотя и хотела научиться готовить для тебя несколько необычных блюд. Мне нужно хорошенько подумать, прежде чем я окончательно соглашусь выйти за тебя замуж.
- Думай-думай! Только поторопись, пока я тоже не стал думать. - Щеки и губы Виктора задрожали от легкого, шаловливого смеха.
Какое-то время мы молчали, доедая спагетти с салатом, запивая их вином и обмениваясь любящими взглядами.
- Надеюсь, наш долгий гастрономический разговор закончился, - нарушила я молчание, - и мы поговорим о деле.
- О каком деле? - не понял Виктор. - Насколько я знаю, на данный момент для нас никаких дел не намечено.
- У меня намечено, - твердо возразила я ему. - Но сначала ответь мне: сколько времени ты пробудешь в Италии?
- Дней десять. Может, чуть больше. Мне нужно еще заехать в Рим, чтобы провентилировать кое-какие возможности для моего бизнеса, - сказал Виктор, отодвигая от себя пустую тарелку.
- Отлично! - обрадовалась я. - У нас будет время все уладить. Я, как ты знаешь, школу дизайнеров только что закончила, а на работу буду устраиваться уже в Риме. Так что располагаю пока достаточным количеством свободного времени и могу заняться интересующим меня делом.
Я взяла тарелки со стола, поставила их в мойку для посуды и стала готовить кофе.
- Я все-таки не понял, о каком деле идет речь, - интересовался Виктор.
- О том самом, Пизанском! Я ведь тебе сказала, что хочу туда поехать.
- Зачем? Задаю все тот же простой и ясный вопрос: зачем?
- К сожалению, дать такой же простой и ясный ответ я не могу, - с огорчением покачала я головой.
- Дай сложный.
- Ладно, попробую... Во-первых, я хочу убедиться в существовании этой Анны, так похожей на меня. Если она действительно существует, то я раз и навсегда избавлюсь от постоянно свербящей в моей голове мысли, что парень тот следил, может, все-таки за мной, а не за воображаемым мной двойником.
- Но ты же убедилась после этого, что за тобой никто не следит, - возразил Виктор.
- Да-да, я знаю. Но тем не менее... Пойми, я все время, помимо своей воли, буду сомневаться, тревожиться. Я снова и снова буду мысленно возвращаться в ту злополучную тратторию. Одним словом, мне не будет покоя до тех пор, пока мы не убедимся, что наши выводы о происшедшем в Пизе верны.
Я поставила чашки с кофе на стол, но пить сама не стала. Я молча вглядывалась в глаза Виктора в ожидании его реакции на мои сомнения и тревоги.
- Твоя затея кажется мне большой глупостью. Здесь все ясно, как божий день, и незачем тревожить себя пустыми домыслами, - твердым голосом произнес Виктор, но, заметив, видимо, на моем лице оскорбленное выражение, которое я и не пыталась от него скрывать, поспешно добавил: - Однако учитывая, что женщины более чувствительны и эмоциональны, чем мужчины, я согласен помочь тебе с поездкой в Пизу и таким образом развеять остатки твоих сомнений.
И хотя другой реакции Виктора на мое предложение я не ожидала, его решение меня очень обрадовало. Я надеялась, что эта поездка действительно разрешит многие мои сомнения. Хотя и знала, что некоторые из них так и останутся со мной, вероятно, навсегда. Особенно те, которые касались моего сна. Тот странный, загадочный сон волновал меня даже больше, чем история, происшедшая в траттории. И теперь, глядя на Виктора, допивавшего свой кофе, я размышляла над тем, стоит ли посвящать его полностью в мои сомнения. С одной стороны, мне не хотелось ничего от него скрывать. А с другой - разве сможет он мне помочь? А раз не сможет - то зачем и его голову "забивать" моими туманными мыслями?
А Виктор посмотрел в мои глаза, несколько задержал в них свой внимательный, изучающий взгляд и спросил озабоченным тоном:
- О чем теперь болит твоя светлая головушка?
- Ни о чем.
- Хорошо. Подойду с другого конца. У тебя прозвучало слово: "во-первых". Что ты имела в виду, произнося его? Что у тебя есть еще "во-вторых"?
- Во-вторых? - переспросила я с рассеянной интонацией в голосе.
- Да, во-вторых.
- Ну... меня тревожит... вернее, не дает покоя, - быстро поправилась я и замолчала.
- Что тревожит? - с нетерпением спрашивал Виктор.
- Нет, ничего, - решительно мотнула я головой, словно отгоняя от себя назойливую муху. - Наша поездка в Пизу все равно ничего не разъяснит в волнующей меня проблеме, так что нечего и разговор вести... И знаешь, я предлагаю выйти сейчас из квартиры и прогуляться.
У меня не было с собой прибора для обнаружения прослушивающих "жучков" и "липучек", а из моей памяти никогда не исчезали слова Александра Ивановича: "И стены имеют уши". Все, о чем мы говорили с Виктором до этой минуты, только с большой натяжкой можно было отнести к разведке. Но если мы начнем обсуждать свою поездку в Пизу, то в нашем разговоре могут прозвучать вполне профессиональные термины и конкретные сведения о нашей деятельности. Потому я нежно обняла Виктора, поцеловала его в нос и сказала:
- Понимаешь, от волнения и возбуждения у меня немного голова кружится, и мне хотелось бы подышать свежим воздухом. К тому же вот-вот здесь наступит самое замечательное время суток: тихие и волшебные предвечерние часы. Мы поднимемся с тобой на Пьяццале Микеланджело. Ты увидишь перед собой весь город как на ладони, и я покажу тебе с холма все самые интересные места во Флоренции... Я так долго мечтала об этом... Пусть мое желание покажется тебе несколько наивным, детским и слишком романтичным, но я прошу тебя: пусть исполнятся мои мечты.
8
Через час мы уже стояли, обнявшись, на обзорной террасе южного холма, любуясь городом в дрожащих, дымных лучах заходящего бледного солнца.
Вечер был тихий и теплый. Такой же теплый, как после жаркого августовского дня в Подмосковье. Только все краски здесь казались мне ярче и в то же время несколько туманнее, как будто смотрела я сквозь флер или видела перед собой картины импрессионистов.
Я прислонила голову к плечу Виктора, прикрыла глаза, и мне вдруг почудилось, что эта изумительная природа, ее полусонная замирающая нежность и, главное, Виктор рядом со мной - это только туманные грезы или сладостный сон. Через секунду я проснусь - и вновь окажусь в чужой квартире с ощущением острой тоски по дому, по Виктору, и сердце мое снова заноет от часто посещавшего меня в последнее время глухого, тяжелого чувства одиночества...
- О чем задумалась моя любимая? - вернул меня к действительности ласковый голос Виктора.
- Ни о чем, - открыла я глаза и счастливо улыбнулась. - Мне просто очень-очень хо-ро-шо. Вот такие мгновения, наверно, и называются счастьем, - чуть слышно прошептала я.
- Только что я тоже подумал об этом. - Виктор прикоснулся губами к моим волосам.
- Так бы стояла здесь с тобой целую вечность и ни о чем не думала, не строила никаких планов.
- Нам пока и не нужно строить никакие планы, любимая. Единственное, о чем я хочу узнать, - так это о твоем "во-вторых", о котором шла речь в квартире и от которого ты так умело ушла. Говори, раз уж начала. От меня у тебя не должно быть секретов, - настойчиво попросил Виктор. - Особенно, если они нарушают твое душевное равновесие.
- Мое душевное равновесие нарушить не так просто. Я сильная, зря ты во мне сомневаешься, - обиделась я.
- Я не сомневаюсь, ты меня не так поняла. Я не говорю о твоей слабости, - виновато улыбался Виктор. - Но ты же сама сказала, что какая-то вещь тревожит тебя, не дает покоя.
- Это глупости, и не стоит о них говорить.
- Говори, говори, - настаивал Виктор. - Я же не отстану теперь от тебя, ты это прекрасно знаешь.
- Хорошо, так и быть, - вздохнула я обреченно. - Не хотела я тебе говорить, но раз ты так настаиваешь... Понимаешь, меня волнует тот сон о Пизе. Почему я видела этот город так явственно, как будто там уже не раз бывала? И отчего я пошла именно в ту тратторию, а не в другую? И почему во сне я видела ее именно такой, какая она в действительности? Предположим, сам город, его достопримечательности и некоторые улицы запечатлелись в моей памяти, когда я их видела в каком-то кино. Сам фильм, предположим, я забыла, а кадры остались в мозгу и всплыли во сне. Ты ведь теперь знаешь не хуже меня, что со мной так часто бывает: мой мозг, как ЭВМ, записывает на корочку все, что я вижу, и до поры до времени хранит виденное в запасниках. А в нужный момент выдает давным-давно забытую, казалось, информацию. Но в данном случае... Ну, это невозможно! Этого просто не может быть.
- Чего не может быть?
- Не может быть, чтобы для фильма была снята именно эта траттория, и именно с этим барменом, - чуть ли не с отчаянием выкрикнула я.
- Ты и бармена того во сне видела?
- Именно его. Что и беспокоит, вернее - смущает меня больше всего... Правда, во сне я видела его лицо мельком, всего какие-то доли секунды. И когда вошла потом в тратторию, то не сразу поняла, что именно его видела во сне. Но потом, восстанавливая все в памяти... Одним словом, я не сомневаюсь, что это был именно он. И... это, наверно, будет дико звучать для тебя, но иногда я задаюсь тревожным вопросом: неужели кто-то извне вмешивается в мой мозг и помещает туда, помимо моей воли, определенные картины? И направляет меня в определенные места?
Повернувшись к Виктору лицом, я стояла перед ним, чуть опустив плечи, и сама себе казалась такой беззащитной, растерянной, ставшей как будто меньше ростом.
- О чем ты говоришь, моя дорогая! - притянул Виктор меня к себе и стал гладить по волосам, как маленького ребенка. - Во-первых, кому могло понадобиться проводить такие опыты над тобой? И зачем? А во-вторых, до такого прогресса современное человечество еще не дошло. Это чистая фантастика.
- В современном мире все возможно. Сам знаешь, что в наши дни непросто найти грань, за которой фантастика переходит в реальность. И не ты ли мне рассказывал в связи с этим об одном любопытном интернетовском сайте?
- О каком именно? - задумался Виктор.
- А о том, на котором опытные психологи и специалисты по технике вживления искусственных воспоминаний вводят в головной мозг своих посетителей всякие экзотические воспоминания. Правда, ты говорил, что эти воспоминания вводятся по желанию самих посетителей. Ну, это не важно. Важно, что эти воспоминания все-таки вживляются и активируются. И человек уже сам не знает, где кончается реальность и начинается вымысел.
- Это была просто забавная шутка, - небрежно махнул рукой Виктор. - Но даже если бы это была правда, к твоему случаю такие штучки не подходят.
- Зато прекрасно подходят другие.
- Да ладно тебе! Нельзя управлять человеком на расстоянии, - вовсю старался говорить уверенным тоном Виктор.
- Не говори глупостей. Ты не хуже меня знаешь, что существует такое понятие как психотропное оружие. И знаешь о генераторах инфранизких частот для дистанционного воздействия на психику человека. А еще... Что ты скажешь насчет гипноза и специальных медицинских технологий, которые формируют у человека заданные эталоны поведения?
- Для этого сначала нужно хоть какое-то время иметь гипнотизируемого человека под рукой. А рядом с тобой, если я не ошибаюсь, довольно много времени проводила лишь Мари. И насколько я понял из твоего короткого рассказа, она не может владеть этими манипуляционными методами. Не так ли?
- В общем, ты прав. Мари не могла ничего со мной сделать... А если какой-нибудь компьютер подавал биологически заданные импульсы в мой мозг? И я определенным образом реагировала на эти импульсы?
- А компьютер этот стоит прямо у твоей кровати и соединен проводами-невидимками с контрразведкой? - расхохотался Виктор.
- Ладно, пусть будет по-твоему. Наверно действительно мои предположения о генераторах, компьютерах и гипнозе звучат дико. Но тогда, все-таки, каким образом в мой сон забрался тот бармен?
- А почему ты думаешь, что в каком-нибудь документальном фильме о Пизе не могли показывать именно твою тратторию с твоим усатым барменом?
- Это уж действительно было бы чудо из чудес, - улыбнулась я вымученной улыбкой.
- Не большее чудо, чем фантазии о загадочном воздействии на твой мозг... Послушай, а может, на самом деле все намного проще? Может, ты обыкновенная ясновидящая? - с простодушной улыбкой произнес Виктор.
- Не говори ерунды, - отмахнулась я.
- Почему бы и нет? Ты могла унаследовать это качество от своего прадедушки, о котором ты мне рассказывала.
- Могла, но, к сожалению, не унаследовала. Если бы мне достался от него этот дар, то я бы давным-давно его обнаружила и с удовольствием им воспользовалась.
Недавнюю минутную слабость мою и растерянность как рукой сняло. Мне стало весело.
- Представляешь, как было бы прикольно с таким даром во время экзаменов. Учу я всего один билет, прихожу на экзамен, захожу в аудиторию первой, чтобы никто не успел случайно взять мои вопросы, подхожу к столу, вижу все билеты насквозь и вытаскиваю свой, с уже готовым в голове ответом. А еще лучше - вытягиваю любой билет, мысленно листаю книгу, нахожу нужный текст и читаю его. Как тебе такая картинка? - смеялась я.
- Здорово! - поддержал мой смех Виктор. - А может, у тебя способности к вещим снам?
- В такие сны я не верю.
- А зря. Некоторые люди видят такие сны. К примеру, Марк Твен видел однажды сон о своем брате...
- Да-да, - перебила я Виктора. - Я когда-то читала эту историю. Марку Твену приснилось, что его брат покоится в гробу и на белой рубашке его лежит красная роза. Спустя некоторое время писатель получил сообщение о смерти брата. А когда приехал, то был просо ошарашен, увидев красную розу на груди мертвого брата... И знаешь, мне вдруг вспомнилось: я ведь тоже как-то видела что-то вроде вещего сна.
- Ну-ка, ну-ка! - заинтересовался Виктор. - Давай, рассказывай.
Я тотчас же с большим удовольствием предалась счастливым детским воспоминаниям и поведала любимому ту давнюю историю. Мне было тогда лет пять. А может, больше. Не помню точно. Знаю только, что в школу я тогда еще не ходила. Тем далеким летом мы с родителями были в гостях у родственников в какой-то маленькой, глухой деревне. Однажды мы ехали на телеге в другую деревню. Взрослые разговаривали, а я смотрела по сторонам и прислушивалась к их разговорам. Один мужик спросил: поедем по обычной дороге или свернем к затопленной колокольне и покажем ее гостям? Кто-то на телеге сказал: поедем к колокольне! И лошадь повернула вправо от дороги. Я так удивилась тогда. Как могла лошадь понять, о чем говорят люди? – думала я. Обычную дорогу лошадь знала, она все время по ней ходила. А как она поняла, что нужно свернуть с нее? Я мучилась над этой маленькой проблемой весь день, а у взрослых спросить не решалась. И той же ночью снится мне сон: сижу я верхом на лошади и держусь за вожжи. Дерну за левую - лошадь влево поворачивает, дерну за другую - лошадь направо идет.
- Вот такой вещий сон я видела в далеком детстве, - с веселой улыбкой завершила я свой рассказ.
- Это не вещий сон, - улыбнулся Виктор. - Просто мозг твой продолжал работать во сне. Днем твои глаза видели вожжи, с помощью которых мужик управлял лошадью, мозг запечатлел их в своих извилинах, и во сне дал тебе решение твоей задачки.
- Значит, и на вещие сны я не способна! - весело засмеялась я.
- Зато ты можешь видеть логические сны. И твой сон о траттории из разряда таковых.
- Что ты имеешь в виду?
- А то, о чем ты сама не далее как минут пять тому назад говорила. Я не сомневаюсь, что ты действительно когда-то видела документальный фильм о Пизе, который запечатлелся у тебя в мозгу. Ты вроде о нем забыла, а в определенный момент вспомнила о нем, но только во сне. Ты напряженно думала над местом нашей встречи, заснула, а мозг продолжал работать и вывел тебя на кадры когда-то виденного фильма. И никто ничего не вживлял тебе в твой драгоценный мозг.
Мне показалось, что в голосе Виктора звучала ирония, но, посмотрев в его глаза, я увидела в них лишь нежность и любовь.
- Пусть будет так, - согласилась я с ним. - Хотя этот бармен...
- Ты опя-ять? - обиженно сморщил лоб и по-мальчишески надул вытянутые вперед губы Виктор. - Долго еще мы будем мусолить одно и то же?
- Не будем совсем, - рассмеялась я, глядя на его смешную, недовольную мину. - Мы просто обсудим нашу пизанскую поездку.
9
Я взяла Виктора под руку, и мы стали медленно спускаться с холма в город.
- Хорошо, выкладывай свои предложения, - покорно произнес Виктор. - Только я забыл у тебя спросить: как отреагировал Центр на твое происшествие в Пизе?
- А никак. Я ничего не сообщала в Центр.
- Почему? - уставился Виктор на меня изумленным взглядом.
- Если то, что произошло в Пизе, - обычная случайность, совпадение, то зачем тревожить Центр? Ты знаешь, что там всегда найдутся перестраховщики, которые решат, что мне нужно возвращаться домой. Мне же на месте ситуация виднее. Или я не права? - спросила я с некоторым вызовом в голосе, тщательно пытаясь скрыть от Виктора неуверенность в правильности своего решения.
- В принципе, ты права, - после непродолжительной паузы сказал Виктор.
- Рада, что ты согласен со мной, - произнесла я с нескрываемым облегчением и продолжила уверенным тоном: - Значит, завтра утром мы едем в Пизу. Останавливаемся в разных номерах, а еще лучше – в разных гостиницах...
- Ну нет! - перебил меня Виктор. - Почти целый год ждать встречи с тобой, чтобы жить в разных гостиницах! Ни за что! Я поеду в Пизу только в том случае, если мы будем жить в одном номере.
Категоричный тон Виктора и возмущенное выражение на его лице говорили, что спорить с ним не имело смысла, и я решила отложить этот разговор на завтра.
- Хорошо, дорогой, давай не будем ссориться. Завтра решим на месте. У меня есть куча проспектов, просмотрим их и решим, в каких гостиницах мы будем жить.
- В какой, - поправил меня Виктор.
Внешне я никак не отреагировала на его замечание. Я лишь как можно ласковее улыбнулась ему и продолжала посвящать Виктора в свои планы.
- Зарегистрировавшись в гостинице, ты сразу же пойдешь в ту самую тратторию.
- Во-о-т! Наконец-то мы добрались до сути дела. Значит, в тратторию должен идти я, - с ироничной усмешкой произнес Виктор. - И какая же мне предназначена роль?
- Ты должен там выяснить, кто такой синьор Сарди и кем ему приходится эта таинственная Анна, которую там ждут. Если, конечно, такая девушка действительно существует.
- Как ты себе это представляешь? Я имею в виду мое расследование?
- Я все обдумала, дорогой. Мы пробудем в Пизе несколько дней. Ты сыграешь туриста, которому понравилась кухня траттории и станешь ее постоянным посетителем. В траттории работает очень приятная, симпатичная и приветливая девушка. Попробуй понравиться ей. Я уверена, что тебе это удастся без особого труда. Разговори ее...
- Мой итальянский слабоват для долгих разговоров, - прервал меня Виктор. - Хоть я и занимался весь год твоим любимым языком, но особых результатов добиться мне не удалось.
- Не скромничай! Ты говоришь вполне прилично, и для обычной болтовни твоего итальянского вполне хватит. А для того, чтобы ухлестнуть за девушкой, хватило бы и нескольких слов.
- Дорогая, что я слышу!? Ты толкаешь меня в объятия другой женщины?
- Разве я говорила, чтобы ты ложился с ней в постель? - парировала я. - Самое большое, что я разрешаю тебе в общении с той официанткой, - это поцелуй в щеку, а еще лучше - в руку. Девушки нынче совершенно спокойно, без лишних эмоций и предрассудков, воспринимают приглашение в кровать в первый же день знакомства с мужчиной. А вот от галантного поцелуя в руку и восторженного, обожающего взгляда они просто балдеют, почти падают в обморок и ожидают долгого, красивого и романтичного ухаживания.
Виктор хмыкнул, но возражать не стал. Он внимательно смотрел на меня, всем своим видом показывая, что ждет моих дальнейших разъяснений.
- Что ты на меня так смотришь?
- Жду конца твоего приказа, командир.
- Весь мой приказ ты уже выслушал.
- Это все, что от меня требуется? - с деланным разочарованием в голосе произнес Виктор. - Я думал, мне придется побывать в опасных ситуациях. Надеялся, что буду кого-то выслеживать, преследовать, а может, даже стрелять во врага или... в соперника.
Заговорщицкая гримаса, которую скорчил Виктор в этот момент, выглядела так забавно и глупо, что я расхохоталась во весь голос:
- Тебе бы клоуном быть!
- А ты не находишь, что прав был какой-то мудрец, который сказал: жизнь – это театр, и все мы - клоуны и актеры в этом театре? И мы всегда играем выбранную однажды роль. А иногда и несколько ролей поочередно или все сразу одновременно, - неожиданно посерьезневшим голосом произнес Виктор.
- Может быть, - небрежно пожала я плечами. - Но только мне хочется надеяться, что мы с тобой, несмотря на нашу профессию и задание, не играем друг перед другом никакой роли, что мы действительно любим друг друга, а не изображаем любовь.
- Я не просто на это надеюсь, я в этом уверен, - сказал Виктор, нежно прижимая меня к себе.
10
На следующий день, сразу после завтрака, мы отправились на вокзал и сели в поезд на Пизу. Утро было позднее, и, видимо, поэтому вагон наш был полупустой. Несколько пассажиров сидели в разных концах его, ближе к выходам. Мы заняли места посредине, чтобы можно было спокойно говорить, не оглядываясь по сторонам.
По дороге Виктор настойчиво пытался убедить меня, что мы должны вести себя в туристической поездке подобно сотням других влюбленных пар и поселиться в одном номере. Я была согласна с его утверждением, что открытое проживание молодых людей в одном номере выглядит в западных условиях совершенно естественно и не вызывает никаких лишних вопросов, догадок и подозрений. Мысленно я соглашалась и с тем, что если мы снимем разные номера, то наша тайная беготня друг к другу по ночам может быть замечена, и наши личности могут привлечь к себе любопытные взгляды и ненужный интерес. Все это я прекрасно понимала, но у меня были свои резоны на решение жить в отдельных номерах, и я стала отстаивать свое решение.
- Во-первых, все можно обставить так, что никто не заметит наших ночных свиданий, - возражала я Виктору вполголоса. - Во-вторых, одну-две ночи мы можем обойтись друг без друга.
- О чем ты говоришь! - точно так, как накануне, возмутился Виктор. - Я ни дня не проведу сейчас без тебя.
- А кто говорит о дне? Как раз днем я и буду приходить к тебе в номер. Дневные визиты в чужие номера не так заметны, как вечерние или ночные.
- Но днем люди редко бывают в своих номерах! А потому дневное пребывание в гостинице и дневные визиты, повторяю, выглядят более подозрительно, чем совместное проживание.
- Сейчас здесь очень жарко, и многие любят поваляться после обеда в прохладном номере, - чуть жестковатым тоном сказала я. - А что касается совместного проживания... Я знаю случаи, когда неженатые пары даже здесь, в Европе, предпочитают жить в разных номерах, хотя все догадываются об их интимных отношениях. Такое поведение влюбленных, может, будет выглядеть даже более естественно.
- Не совсем. Я лучше это знаю, - сердился Виктор. - И ты обязана считаться с доводами старшего и более опытного коллеги. Не забывай, что мы не просто влюбленные, мы находимся на службе.
Намек на более высокое офицерское звание ничуть не заставил меня согласиться и подчиниться Виктору, он лишь разозлил меня.
- Вот именно! - сквозь сжатые губы процедила я. - Мы едем не просто гулять, как обычные влюбленные, по туристическому городу. Мы едем по делу.
- Твое так называемое "дело", - с язвительной интонацией произнес Виктор последнее слово, - яйца выеденного не стоит. Я согласился на него только из-за любви и уважения к тебе. Я знал тебя как здравомыслящую, уравновешенную девушку. А теперь я стал сильно в этом сомневаться. Ты кто? - сердито прищурился Виктор и понизил свой голос до хрипящего шепота. - Серьезная разведчица или авантюристка? Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что ты - обычная искательница приключений. Потому что эта поездка в моем трезвом представлении выглядит обыкновенным капризом авантюрной женщины, вообразившей остросюжетную ситуацию, пока в реальности таковой, к счастью, нет.
- Если ты действительно так считаешь, то можешь не ехать со мной, - вспыхнула я и шепотом прошипела: - При этом не забудь доложить о своих глубокомысленных выводах в Центр. Он тут же избавит тебя от глупой авантюристки, у которой интуиция иногда берет верх над здравым смыслом.
Губы мои сами собой крепко сжались, зубы чуть не заскрипели от злости. Щеки пылали, пальцы нервно теребили лежащую на коленях сумочку. Я отвернулась от Виктора и уставилась в окно. В другой момент я бы с интересом наблюдала за бегущим мимо пейзажем, теперь же ничто не привлекало моего внимания. Я ничего не видела, я просто тупо смотрела куда-то вдаль.
Время от времени краешком глаза я поглядывала на Виктора. Он неотрывно смотрел в окно с выражением тихой грусти на лице.
Вот так молча, лишь изредка бросая друг на друга быстрые, косые взгляды, мы сидели минут десять. Первым не выдержал Виктор.
- Ладно, не сердись, - произнес он примирительным тоном. - Может, ты и права, что придаешь особое значение этой поездке в Пизу. У женщин, как говорил наш незабвенный наставник, сильно развит нюх на опасность и исключительные ситуации. Я подчиняюсь тебе. Но только все-таки скажи мне, почему ты не хочешь жить в одном номере. Да еще намекаешь, что нам нужно поменьше бывать вместе. Объясни мне, пожалуйста, твою сдержанность. Иначе у меня появляются вчерашние сомнения по поводу твоего отношения ко мне.
- Глупенький, - наклонилась я к Виктору и взяла его за руку. - Об этом можешь не беспокоиться. А не хочу я жить вместе из-за моего таинственного двойника. Предположим, наши выводы верны, и похожая на меня девушка действительно жила в Пизе. Значит, вполне возможно, что многие в городе ее хорошо знают. И если меня приняли за нее работники траттории, да еще какой-то мужчина здоровался со мной, то с таким же успехом меня могут "узнать" и другие люди в городе. Будут интересоваться мной, а заодно - и тобой. Тебе это нужно?
- Нет, естественно. И теперь я, кажется, полностью понял тебя, - виновато улыбнулся Виктор.
Довольная улыбка скользнула по моим губам, но я не стала злорадствовать.
- Это я виновата, - ровным голосом произнесла я. - Мне нужно было раньше объяснить мои опасения. Тем более, что моя интуиция, о которой ты только что говорил хорошие слова, подсказывает мне манеру поведения в Пизе. Если там существует хоть малейшая для нас опасность, то я хочу во что бы то ни стало вывести из-под удара, по крайней мере, тебя... Значит, так... Я зарегистрируюсь в гостинице на полчаса позже тебя. В полдень ты отправишься в тратторию, а я...
- ... а ты будешь ждать меня в своем номере, - заискивающе заглядывал в мои глаза Виктор.
- Любимый, я понимаю тебя и сама хочу побольше времени проводить с тобой, - как можно более ласковым, проникновенным голосом произнесла я. - Но в номере я тебя ждать не буду. Слишком уж велико мое желание услышать все, что ты узнаешь в траттории. А говорить об этом лучше всего вне помещения. Помнишь, как говаривал наш учитель? И стены...
- ... имеют уши, - закончил фразу Виктор.
- Вот именно. Так что давай договоримся так: я буду ждать тебя после двух часов в самом оживленном месте Пизы, на Пьяцца деи Мираколи.
- "Площадь чудес", - перевел Виктор на испанский язык название площади.
- Она самая. Я сейчас тебе ее покажу.
Я достала из сумки проспект Пизы, развернула его и стала водить по нему пальцами.
- Вот здесь, у вокзала, мы свернем на эту улицу и остановимся в гостинице. Вот так ты пойдешь к траттории. Запоминаешь?
- Обижа-а-ешь, дорогая, - возмутился Виктор. - Ты ведь знаешь, что мне достаточно одного взгляда на карту, чтобы точно запомнить все улицы.
- Вот и хорошо. Значит, после двух часов - на Пьяцца деи Мираколи. И давай условимся, что эта площадь будет нашим постоянным местом встреч, сколько бы дней нам ни пришлось в городе жить. На Пьяцца деи Мираколе, особенно у Пизанской башни, всегда много туристов, так что мы легко среди них затеряемся... О-о, смотри, - глянула я в окно, - мы уже подъезжаем.
11
Поезд действительно подходил к вокзалу. Мы вышли из вагона и на расстоянии в пять метров друг от друга пошли до ближайшей гостиницы, которую присмотрели в рекламе проспекта. Вещей с собой у нас практически не было. У каждого - только небольшая дорожная сумка, у меня - еще и дамская сумка через плечо.
За несколько домов до гостиницы я присела за столик открытого кафе и заказала сок, а Виктор быстрым шагом пошел к отелю. Через минут двадцать он вышел из него, медленно прошел мимо меня и кивнул мне головой: все в порядке, мол, я поселился.
Расплатившись за сок, я встала и, не торопясь, направилась в ту же гостиницу. Зарегистрировалась, поднялась к себе в номер. Быстро распаковала сумку и приняла душ. Потом покинула гостиницу и какое-то время бесцельно бродила по близлежащим улицам, разглядывая витрины магазинов. В одной витрине мое внимание привлекли парики, которые показались мне настолько красивыми и так искусно сделанными, что я не удержалась от того, чтобы не зайти в магазин и не примерить некоторые из них. Я примеряла один парик за другим, с любопытством наблюдая в зеркале за своим лицом, которое почти до неузнаваемости менялось с каждой новой примеркой. Неожиданно забавная мысль меня осенила: стану-ка я на время пребывания в Пизе блондинкой!
Больше всего менял мою внешность парик светло-пепельного цвета, с короткой, но пышной и кудрявой стрижкой. Я купила его, зашла в туалетную комнату, достала свою косметичку и высыпала на стол ее содержимое. К счастью, в ней оказался небольшой набор теней разного цвета, черный и красный контурные карандаши. Я выбрала ярко-зеленые тени и сильно накрасила ими веки. Потом черным карандашом удлинила и подняла чуть вверх уголки глаз. А рот увеличила почти вдвое, прибегнув к красному контурному карандашу, которым до этого лишь слегка подчеркивала естественную припухлость своих аккуратно вычерченных губ.
Отойдя от зеркала на несколько шагов, я глянула на свое отражение как бы со стороны и чуть не прыснула со смеху: с зеркала смотрели на меня неестественно вытаращенные, жадеитовые глаза девицы легкого поведения. "Тем лучше!" - хихикнула я про себя и невесть откуда взявшейся, расхлябанной и вихлявой, походкой покинула туалетную комнату.
Около двух часов пополудни я была на Пьяцца деи Мираколи. Внимательно оглядевшись по сторонам и не увидев Виктора, я прошла к северному концу площади и зашла на монументальное кладбище Кампосанто с надгробиями и статуями времен Древнего Рима и раннего христианства. Побродив минут двадцать по кладбищу, вышла на площадь, которая к этому часу, несмотря на жару, уже кишмя кишела туристами. Я старательно изображала из себя увлеченную туристку и без конца щелкала кнопкой фотоаппарата, наводя объектив то на знаменитую падающую Кампанилу, то на мощный мраморный баптистерий, выполненный в романском и готическом стиле.
На лицо свое я пустила гулять легкую, беспечную улыбку, но на самом деле я нервничала, и все мысли мои были не на площади, а там, рядом с Виктором. "Удастся ли ему что-нибудь выяснить?" - озабоченно думала я, повернувшись к величественному средневековому собору и пытаясь поймать его полностью в объектив. Перед объективом мелькнуло родное лицо, я опустила фотоаппарат и радостно заулыбалась. Виктор шел прямо на меня, сосредоточенно глядя по сторонам. Взгляд его на мгновение задержался на мне и тут же скользнул дальше.
"Он меня не узнал в этом парике!" - радостно воскликнула я про себя и пошла за Виктором. Через несколько шагов он остановился, повернулся вокруг себя, снова посмотрел на меня, и рот его раскрылся от изумления, а брови чуть не разлетелись к ушам.
- Ты? - выдохнул он.
- Я, - гордо вымолвила я.
- Вот это да! Тебя совсем не узнать!
- Чему я очень рада. Значит, я провела свои предобеденные часы с пользой. А ты?
- Нет, это просто удивительно, - все еще с ошарашенным видом Виктор всматривался в мое лицо. - Я никогда не думал, что парик и макияж могут настолько менять лицо человека.
- Насмотрелся? - с нетерпением в голосе спросила я.
- Да, - ответил Виктор, по-прежнему не сводя изумленного взгляда с моего парика.
- Привык к новому виду?
- Вроде привык.
- Тогда давай, говори, - выжидающе уставилась я на него. - Ты был там? Разговаривал с кем-нибудь? Что тебе удалось узнать?
- Тебе нужно еще очень много работать над собой, - назидательным тоном произнес Виктор, улыбаясь одними глазами. - Нельзя так явно показывать свое нетерпение. Нужно изобразить на лице равнодушие и произнести бесстрастным тоном...
- Если ты сейчас же не прекратишь свои издевательские шуточки, - с легким раздражением в голосе перебила я Виктора, - то я произнесу далеко не бесстрастным тоном совсем не то, что бы ты хотел слышать, и пошлю совсем не туда, куда тебе хотелось бы идти.
- Кто знает? - не обращая внимания на мой тон, продолжал сохранять игривое настроение Виктор. - Невоспитанные, вроде тебя, люди часто посылают в такое место, куда я бы сейчас с удовольствием забрался.
Взгляд Виктора опустился на мои губы, прошелся по одной груди, затем по другой, потом медленно пополз вниз, все больше приобретая плотоядное выражение, и остановился, наконец, внизу живота.
- Ф-фу-у-у, - постаралась скорчить я как можно более презрительную гримасу, едва сдерживая внутренний смех. - Какой же ты, оказывается, пошляк!
- Постоянное желание обладать любимой женщиной ты называешь пошлостью? Я думал, что женщинам льстит такое состояние мужчины. Или я не прав? - нежным, вкрадчивым голосом спрашивал Виктор, преданно заглядывая в мои глаза.
Ничто не обезоруживало меня так быстро, как его любящий, обожающий взгляд, и я больше не могла напускать на себя строгий вид.
- Прав ты, прав! - расхохоталась я. - Но только в данную минуту я жду от тебя совсем другого.
- А после этого "другого" мы сразу же перейдем к "первому"? - не переставал дурачиться Виктор.
- Как только - так сразу! - включилась я в шутливую игру.
- Ловлю тебя на слове, - ласково притронулся губами к моей щеке Виктор, - и потому тороплюсь выполнить первую часть твоей глубокомысленной сентенции.
- Говори, не томи.
12
Нетерпеливым жестом я взяла Виктора под руку, и мы медленно направились в сторону своей гостиницы.
- Так вот, мне удивительно повезло, - начал рассказывать Виктор. - Я попал в тратторию в то время, когда там обедают, как я понял, местные холостяки и сотрудники ближайшего банка. Только я появился там чуть раньше остальных и успел оглядеться. Ты так хорошо описала тратторию и ее работников, что у меня было впечатление, будто я пришел в давно известный мне, родной и близкий ресторанчик.
- Там уютно, правда? Хорошее было бы место для нашего, так сказать, знакомства?
- Да, неплохое, - согласился Виктор. - Но только не во время ланча, когда все столики заняты. А раньше или позже. Впрочем, не знаю, какая там обстановка вечером. Вполне возможно, что в вечернее время там еще более оживленно, чем в обед.
- Продолжай, не тяни резину, - нервно теребила я пальцами его предплечье.
- Так вот... Я уже заказал себе пасту с помидорами и "Пармезаном" и потягивал аперитив, как траттория стала быстро заполняться людьми. За мой столик попросил разрешения сесть симпатичный мужчина лет пятидесяти пяти. В сером легком костюме и светло-голубой рубашке, с которыми хорошо сочетался темно-серый галстук в какую-то красноватую крапинку. Волосы - черные как смоль, чуть волнистые, нос - с горбинкой...
- Ну, баста! - не выдержала я. - Прекращай свое словоблудие! Подробнее о внешности своего соседа расскажешь как-нибудь потом, а сейчас переходи к главному.
- Да-а-а, тебе определенно нужно работать над собой, особенно учиться терпению, - укоризненно покачал головой Виктор.
- Опять все сначала? - не на шутку рассердилась я. - Продолжай рассказ, а то я разозлюсь. И на этот раз по-настоящему.
Виктор, похоже, понял, что переборщил, и тут же извинился:
- Прости, любимая. Просто я знаю, как ты любишь детали и всякие описания. Но сейчас - согласен, расскажу все вкратце... Так вот... Под удобным предлогом я вывел Рикардо... Это имя моего соседа по столу, - поспешил объяснить Виктор, - на вежливую, светскую беседу и сказал, что мне очень нравится этот ресторанчик. На что он ответил, что ему тоже, потому он ходит сюда каждый день на обед. В это время в зал по лестнице спустился старик.
- Синьор Сарди?
- Именно он. Я это понял, как только его увидел. Его внешность полностью соответствует твоему карандашному наброску. Старик медленно обошел весь зал, здороваясь лично почти с каждым посетителем. Поприветствовал он и моего нового знакомого, вежливо кивнув при этом в мою сторону. Сама понимаешь, разговор о синьоре Сарди возник сам собой. Твой старик, оказывается, очень богатый человек. Он - домовладелец, у него вроде есть дома в разных городах Италии, в том числе отели на побережье, на знаменитой Тосканской Ривьере.
- И этот дом с тратторией тоже его? - поинтересовалась я.
- Да. Так что наши выводы абсолютно верны: этот синьор Сарди не имеет никакого отношения ни к разведке, ни к контрразведке. Только в совершенно другой ситуации, если бы старик, например, был моложе да по-другому вел себя, а в его траттории столовались другие люди, я мог бы предположить - правда, тоже с большой натяжкой, - что его дом и ресторанчик используются в качестве явочного места для сотрудников контрразведки. Но всех этих "если бы" не существует, а значит - ты можешь спать спокойно. Происшедшее с тобой в траттории, как мы и предполагали, - обычная случайность.
Голос Виктора был сдержанным и серьезным, но в глазах его сверкали насмешливые огоньки, и в каждой произносимой им фразе чувствовалась такая глубокая ирония, что я намеревалась уже, было, снова возмутиться. Но, собрав всю свою волю в кулак, сделала вид, что ничего особенного в настроении Виктора не заметила. Ни к чему мне было ссориться с ним, пока ситуация в траттории не была полностью ясна.
Виктор мог быть, в частности - со мной, этаким добрячком: предупредительным, обходительным и покладистым мужичком. Но твердым, жестким и непоколебимым он бывал все-таки чаще. Особенно, если что-то делалось не так, как ему хотелось. Я успела заметить, что эти его качества могут легко проявляться даже в отношениях со мной. И потому мне следовало сейчас быть очень осторожной, сговорчивой и даже кроткой. Скажи я или посмотри на него чуть-чуть не так - и Виктор, чего доброго, откажется от дальнейших расследований. А меня просто подмывало от желания продолжить эти расследования. Все, что Виктор рассказал мне, не только не останавливало меня, но скорее наоборот - еще больше укрепляло меня в желании узнать все до мельчайших подробностей о траттории и о моем загадочном двойнике.
- Та-а-к, хорошо-о-о, это очень-очень хорошо, - с задумчивым видом протянула я. - Предположим, что с синьором Сарди все ясно. А как насчет Анны?
- И что тебе далась эта девушка? С ней, по-моему, тоже никаких проблем нет.
- А вдруг она не существует? - все с той же задумчивостью спросила я то ли Виктора, то ли себя.
Виктора, похоже, снова стало раздражать непонятное для него мое упрямство, и он произнес с нетерпением:
- Судя по тому, что ты мне рассказала, она существует. Так что можешь не волноваться, я гарантирую, что ты и я - в полной безопасности.
- В данной ситуации ты ничего не можешь гарантировать, - по-прежнему не реагируя на тон Виктора, спокойным голосом сказала я. - Гарантией может быть только реальное существование Анны. Этот твой Рикардо не упоминал ее имя?
- Нет, - резко ответил Виктор, но, будто спохватившись, быстро добавил: - К сожалению, нет. Хотя мне очень хотелось тебе угодить, и я пытался узнать что-нибудь о личной жизни синьора Сарди в надежде, что в разговоре всплывет имя Анна. Однако мои корректные, легкие попытки были безуспешными. А слишком явное любопытство в таких случаях, сама знаешь, выглядит в лучшем случае - неприличным, в худшем - подозрительным.
- Понима-а-аю... Жаль-жаль...
- Правда, одна интересная деталь, хоть и не об Анне, все-таки в нашем разговоре проскользнула.
- Какая? - живо откликнулась я.
- Рассуждая о траттории, я сказал, что таким заведением обычно владеет глава семьи, а все члены ее активно участвуют в общем деле. И, как бы невзначай, я предположил, что бармен - сын хозяина. На что мой собеседник среагировал очень забавно. Сначала он громко рассмеялся, но через несколько мгновений смешливое выражение исчезло с его лица, и он долго молчал, пережевывая свой бифштекс. Потом глянул на меня погрустневшими глазами и сказал, что в траттории работают совершенно чужие для синьора Сарди люди. Раньше у него была довольно большая семья, - тут же добавил Рикардо почти трагическим тоном. Но несколько лет назад умерла его жена. Дочь уже давно живет со своей семьей в Америке. А еще у синьора Сарди был сын...
- Был? - прервала я Виктора.
- Вот и я точно таким же удивленным тоном переспросил Рикардо. На что он ответил: сын, невестка и маленький внук синьора Сарди погибли несколько лет назад в авиакатастрофе. После этой фразы он извинился, сказал, что у него закончился обед, и покинул тратторию. Вслед за ним ушел и я.
Настроение Виктора к этой минуте уже изменилось. Раздражение ушло, голос перестал звякать холодным железом, он звучал ровно и мелодично.
- Ла-а-дно, хорошо-о-о, - наморщила я лоб в задумчивости. - Будем надеяться, что следующее твое посещение заведения синьора Сарди принесет нам что-нибудь интересненькое. А как тебе понравилась официантка?
- Какая из них? Блондинка или брюнетка?
- Их там двое? Когда я была в траттории, то видела лишь одну.
- Не забывай, что я находился там в очень оживленное время. Так о какой официантке ты спрашиваешь?
- Я видела блондинку.
- Ах, блонди-и-нку! С такими больши-и-ми, влажными глаза-а-ми! - с восхищением в голосе протянул Виктор. - С взглядом несмышленого, доверчивого теленка. Ну, она просто куколка!
- Да? Мне она такой не показалась, - сложила я рот в насильственную улыбку.
- Потому что ты женщина и не умеешь по-настоящему оценить женскую красоту, особенно такую. Мне всегда нравились пышногрудые блондинки с длинными, стройными ногами и сексуальными бедрами.
- Что ты говоришь? - скривила я губы в презрительной улыбке.
- А разве ты не знаешь, что все мужчины любят блондинок? Они такие женственные, такие чувственные. Но только блондинки натуральные, а не крашеные. Или еще хуже - в парике.
Резко выдернув свои пальцы из-под руки Виктора, я сердито глянула на его глупо ухмылявшееся лицо и по этой клоунской улыбке вдруг поняла, что Виктор снова меня подначивал.
- В таком случае, я о-очень тебе сочу-увствую, - жалостливо протянула я.
- Почему? - прищурился Виктор.
- А потому что тебе подсунули в свое время брюнетку, а не блондинку, - разразилась я довольным смехом и добавила чуть осуждающим тоном: - Тебе не надоели твои пошлые шуточки, колкости? Ты сегодня прямо как ребенок, честное слово!
- Знаешь, - мгновенно посерьезнел Виктор, - мне надоело быть всегда внутренне сосредоточенным, напряженным. И так надоело постоянно находиться в шкуре другого мужчины, что рядом с родным человеком хочется побыть, наконец, самим собой, и даже чуть больше. Хочется дурачиться, говорить глупости, не контролируя каждое свое слово и каждый жест. Одним словом, сейчас я хочу разрядиться на всю катушку. Вернее, на ту ее часть, какая возможна в нашем положении.
- Я очень тебя понимаю, любимый. И... в таком случае, я прощаю вам все ваши приколы и при этом выражаю благодарность за добытую вами ценную информацию.
Последние слова были намеренно произнесены мной казенным, высокопарным тоном, причем я старалась подражать тембру голоса и интонации Льва Николаевича, нашего общего шефа. Этот актерский порыв мне удался и рассмешил нас обоих.
- В чем выражается ваша благодарность? - весело спрашивал Виктор, улыбаясь во весь рот. - Ни на устную, ни на письменную я не согласен.
- Других, к сожалению, не существует, - игриво покачала я головой, отлично понимая, на что намекал любимый.
- Существу-ует, существу-ует. И я надеюсь в ближайшие минуты ее получить, - говорил он сладким голосом, не сводя с меня обожающих глаз.
- Ладно, так и быть, - снисходительно улыбнулась я. - Будет тебе благодарность, будет. Но только мне нужно снять этот парик, иначе в гостинице мне не дадут мой ключ. Ты иди, иди, - шутливо толкнула я его в спину. - Я приду к тебе чуть позже.
13
Вечером того же дня Виктор снова ушел в тратторию, а я, вернувшись рано с прогулки по городу, стала ждать его в гостинице. Виктор пришел только в десять часов, но интересных новостей у него не было. Поговорить ему ни с кем не удалось, хотя бармен приветствовал его любезной улыбкой старого знакомого, а с блондинистой официанткой они обменялись длинными, многозначительными взглядами.
Последующие два дня тоже не принесли ничего нового. Виктор приходил в тратторию два раза в день: на обед и ужин. После каждого посещения ресторана Виктор подробно рассказывал мне о том, что там происходило, и мне казалось, что я сама лично уже знала всех постоянных посетителей по-домашнему теплого и уютного заведения. Меня радовало, что Виктор легко и уверенно шел по намеченному нами плану. Уже на второй день в траттории его дружелюбно приветствовали и вели себя с ним, как с завсегдатаем. По утверждению Виктора, он был почти на дружеской ноге с Лучи и Рикардо, а Тина - так звали официантку - благосклонно отвечала на все его восторженные взгляды, улыбки, комплименты и другие знаки внимания. Но подходящего момента и повода для необходимого разговора Виктор найти пока не мог. Я его не торопила, я терпеливо ждала. "Терпение и труд все перетрут", - не раз твердила баба Ганна, и я была с ней полностью согласна. Я почему-то была уверена, что в конце концов все разрешится наилучшим образом.
Да и спешить нам пока было некуда. У нас имелось в запасе еще несколько дней, и мы решили использовать свободное между посещениями траттории время для поездок в близлежащие города. Мы побывали уже в двух изысканных курортных городках - Лукке и Виареджо. На четвертый день собирались поехать в Ливорно, но вечером третьего дня Виктор сообщил:
- Завтра у Тины выходной, и она согласилась встретиться со мной, чтобы показать мне те уголки города, которые обычный турист сам никогда не увидит.
- Наконец-то! - обрадовалась я. - Ты уж постарайся, пожалуйста. Выпытай у нее об этой Анне.
- Постараюсь, родная. Для тебя я черта разговорю. Только скажи, где мы встретимся. На Пьяцца деи Мираколи, как всегда?
- А ты разве можешь сказать точно, во сколько освободишься?
- Нет, конечно.
- В таком случае, торчать на площади неопределенное время мне ни к чему. Так что после обеда я буду у себя в номере. Ты постучишь, и мы сразу уйдем на прогулку. Я очень надеюсь, что у тебя будет о чем мне рассказать.
... Явился Виктор в гостиницу после свидания с официанткой только в четыре часа, и по его сияющему лицу я сразу поняла, что его встреча была успешной. Позволив Виктору лишь беглый поцелуй в щеку, я быстро выпроводила его из номера, и через полчаса мы встретились на Пьяцца деи Мираколи.
- Ну, давай, рассказывай, - торопила я Виктора. - И пожалуйста, не говори о том, что мне необходимо работать над собой и вырабатывать в себе терпение. Ладно?
Выразительный взгляд, которым одарила я при этом Виктора, заставил его прикусить язык, хотя по всему было видно, что его так и подмывало отпустить какую-нибудь ироничную шутку.
- Тебе удалось выудить у Тины подробности о семье синьора Сарди?
- Мне не пришлось ничего у нее выуживать, - загадочно улыбался Виктор. - Она сама любой разговор сводила к теме семейных неурядиц своего хозяина.
- О неурядицах расскажешь чуть позже. А теперь скажи мне, прежде всего, - волновалась я, - мой таинственный двойник действительно существует?
- Да, - коротко подтвердил Виктор.
- Слава Богу, - не сдержала я облегченного вздоха. - Кто она? Кем приходится синьору Сарди? Говори все, что узнал. Только, пожалуйста, опусти пока подробности, касающиеся твоей прогулки с этой куколкой Тиной. Только об Анне!
- Слушаюсь, командир!
Шутливо щелкнув каблуками, Виктор взял меня под руку, и мы медленно пошли к набережной. Коротко, почти телеграфным текстом, и употребляя местами лексику Тины, Виктор выложил мне все, что ему стало известно об Анне.
Оказывается, Анна - это внучка синьора Сарди. Ей двадцать четыре года. Анне было семнадцать лет, когда погибли ее родители и маленький братишка. В их гибели Анна обвинила деда и возненавидела его. И, как Анну ни успокаивали, как ни убеждали, что синьор Сарди-старший тут ни при чем, что такая смерть была ниспослана ее родителям свыше, от Господа Бога, Анна никого и ничего слышать не хотела. Она не могла простить деду, что тот заставил ее мать и отца лететь из Америки в Европу на самолете.
Сарди-младший, его жена и сынишка находились в то время в гостях у американских родственников. Они уже собирались возвращаться домой, даже купили билеты на теплоход. Но тут Сарди-старшему неожиданно понадобилось, чтобы его сын срочно отправился в Париж. Там нужно было провести какие-то важные деловые переговоры. Потому родители Анны сдали билеты на теплоход и полетели самолетом. А самолет тот взорвался в воздухе над Атлантикой.
Анна и по природе-то своей была девушкой очень своенравной и взбалмошной, а уж после смерти родителей она стала и вовсе неуправляемой. В тот год, когда погибли ее родители, она как раз оканчивала колледж в Ливорно. И хотя рядом с ней тогда находилась тетка, приехавшая по печальному случаю на время из Америки, Анна чуть ли не целый месяц в колледж вовсе не ходила. Все шаталась по кафе и барам. Потом тетке удалось Анну уговорить, и та с трудом колледж окончила. Но сразу же покинула родительский дом в Ливорно. Уехала в Рим учиться на актрису. Сняла квартиру на двоих с подругой, училась в какой-то актерской школе.
К деду в Пизу Анна первые два года не приезжала. Только однажды пришло от нее письмо, в котором она потребовала от деда - именно требовала, а не просила - выслать в Рим пакет с ее детскими фотографиями. Синьор Сарди сам отвозил Анне тот пакет. И все знали, что для него те фотокарточки были просто поводом, чтобы увидеться с внучкой. Приехал синьор Сарди из Рима расстроенный и долго еще ходил по траттории с понурой головой и невеселым взглядом. Он скучал по Анне, но больше к ней в Рим не ездил.
А через два года Анна, наконец, сама явилась к деду. Как оказалось, она уже потратила все те деньги, которые достались ей по наследству от родителей. А вот остальную часть наследства, в частности - дом в Ливорно и ценные бумаги - она могла получить, по условиям отцовского завещания, только с согласия синьора Сарди. Вот и появилась она в траттории с требованием отдать ей родительское наследство.
- А ну-ка, отдавай то, что мне причитается, - при всех заявила она злым, категоричным тоном.
- Хорошая порка тебе причитается, дорогая моя внученька, - тихим, почти ласковым голосом ответил синьор Сарди. - Но давай поднимемся наверх и спокойно обсудим наши, но, главным образом, твои дела.
О чем говорили дед с внучкой - никому неизвестно. Но Анна спустилась вниз с победоносным видом. Подошла к стойке бара, приказным тоном потребовала у Лучи виски, выпила его залпом и тут же вышла из траттории, махнув всем небрежным жестом:
- Чао!
Синьор Сарди позже признался Лучи, что он дал внучке чек на довольно большую сумму денег. Он вынужден был его дать, потому что Анна пригрозила покончить жизнь самоубийством прямо у него на глазах и даже показала горсть каких-то таблеток.
Так продолжалось несколько лет. Анна приезжала в Пизу на два-три дня. Всегда останавливалась в гостинице, хотя на втором этаже дедового дома пустовали ее собственные комнаты, в которых она с удовольствием жила раньше, когда приезжала к деду в гости из Ливорно.
Приходила Анна в тратторию всегда пьяная и всегда с одним и тем же требованием:
- Давай мне мое, законное!
Синьор Сарди пробовал ее урезонить. Первые два дня денег почти не давал. Все уговаривал ее образумиться, остаться с ним и помогать ему в управлении недвижимостью. Говорил всегда с ней ласковым голосом в надежде, что ожесточившееся сердце Анны, в конце концов, смягчится. Но Анна упрямо кричала:
- Лучше умереть на свободе, чем жить в твоей злой неволе.
Однако деньги продолжала требовать. И дед их ей всегда давал.
Самое ужасное, что случилось в жизни Анны, так это то, что она пристрастилась к наркотикам. Причем она не просто баловалась какой-нибудь травкой, типа марихуаны, она стала настоящей наркоманкой. Во всяком случае, к такому мнению пришли все, кто наблюдал за Анной в те моменты, когда она приезжала в Пизу.
Год назад синьору Сарди удалось хитростью или силой отправить внучку на лечение в специальную клинику. Но каким-то образом ей удалось сбежать оттуда. Спустя месяц после побега явилась Анна к деду в компании обкурившихся пятнадцатилетних юнцов. Сама она уже выглядела значительно старше своих лет, и такая молодежная компания лишь подчеркивала ее падение. Они устроили в траттории настоящий погром.
- Может, ты еще в тюрьму меня определишь, мой драгоценнейший дедуля?! - оскалив зубы в ядовитой усмешке, кричала Анна. - Это все должно принадлежать мне, - с остервенением бросила она стул в угол. - И я вытряхну из тебя то, что ты обязан мне дать.
Но на этот раз синьор Сарди Анне денег не дал. Он просто выгнал ее. Полицию, правда, не вызвал, но все его служащие вытолкали из траттории Анну и ее друзей силой.
- Будь ты проклята! - в сердцах произнес синьор Сарди, когда за Анной закрывали дверь.
- Я ненавижу тебя и никогда не прощу тебе ни смерти моих родителей, ни моей загубленной жизни, - уже на улице во весь голос вопила Анна.
С той поры она перестала появляться у деда. Синьор Сарди пробовал ее разыскать. Подруга, с которой Анна снимала квартиру, по-прежнему живет в той квартире, но с Анной больше не видится и места ее проживания не знает. Синьор Сарди обращался в полицию, нанимал частного детектива, но их поиски были безуспешными - Анна как в воду канула. Говорили даже, что она уехала в США, к родственникам. Однако синьор Сарди и там ее не нашел.
И вдруг, месяца два назад, Анна неожиданно появилась в траттории. Притом одна. Без шума и развязных речей она скромно уселась за столик и заказала порто. Лучи и Тина привыкли видеть Анну со стаканом виски, и потому это порто повергло их в глубочайшее изумление. Потом же до них дошло, что в тратторию пришла совершенно другая, сильно изменившаяся, Анна. Они видели перед собой не опустошенную и ожесточенную, рано постаревшую женщину, а скромную, вежливую, красивую девушку.
Анна, видимо, кого-то ждала, потому что все время смотрела в окно. Ни с кем из служащих разговаривать не стала. Даже наоборот - сделала вид, что она - это совсем не она и что она вообще никого в траттории не знает. А когда увидела деда - встала из-за стола и быстро покинула тратторию. Правда, оставила деньги за выпитое порто, что и бармена и Тину снова сильно удивило, поскольку раньше Анна, естественно, ни за что никогда не платила.
Синьор Сарди послал проследить за внучкой Энрико. Парень работал в траттории всего два месяца, и Анна его не знала.
- Быстро иди за этой синьориной, - приказал мальчишке синьор Сарди. - Но только так иди, чтобы она тебя не заметила. Как в шпионских фильмах. Видел такие?
- Видел, - весело закивал головой Энрико.
- Запомни место, куда синьорина вошла. Это должна быть, скорее всего, гостиница. Вернешься с адресом - щедро отблагодарю тебя. Все понял?
- Понял! - заверил хозяина Энрико и выбежал из траттории, сияя от счастья.
Парень был, видимо, уверен, что без особых усилий справится с таким легким заданием, за которое потом получит приличное вознаграждение от щедрого синьора Сарди. Однако радовался Энрико зря. Он оказался несмышленым малым и не догадался сесть в римский поезд, на котором уехала Анна. Впрочем, кто мог знать, что она так быстро уедет? В такой ситуации и более опытный человек растерялся бы. Да к тому же, как потом выяснилось, у Энрико все равно не было с собой денег на билет.
С той поры от Анны снова ни слуху, ни духу. Синьор Сарди весь извелся, очень переживает. Он простить себе не может той секунды, когда с его уст сорвалось проклятие.
И Анна, видимо, простить ему не может тех слов. Даже сейчас, когда ей, похоже, удалось вылечиться от наркомании и стать нормальной девушкой, она не может подавить в себе обиду на деда. И зачем, в таком случае, она приходила в последний раз в тратторию? Это до сих пор остается для всех неразрешимой загадкой.
А синьор Сарди, при всех своих переживаниях, в последнее время немного воспрянул духом. Сейчас, больше чем когда-либо, он верит, что Анна все-таки простит его и в один прекрасный день вернется в родной дом. Ведь они когда-то с внучкой очень любили друг друга. Анна любила деда в детстве даже больше, чем родителей, и до десяти лет жила в Пизе, а не в Ливорно с родителями.
Синьор Сарди только и живет что надеждой на возвращение своей любимой внучки. Своих американских внуков синьор Сарди практически не знает. Видел их всего пару раз...
14
- Это все, что мы знаем теперь о твоей Анне, - с довольным видом закончил свое повествование Виктор. - Тина с большим огорчением рассказывала об этой девушке и в конце сказала: мы все очень сочувствуем синьору Сарди. Анна поступала очень несправедливо и неблагодарно по отношению к своему добрейшему деду.
- Да-а, интересная история, - спокойным голосом сказала я, хотя внутри у меня все трепетало и дрожало от непонятного мне самой возбуждения. - Так вот какой у меня двойник. Совершенно испорченная девушка, алкоголичка и наркоманка.
- Почему испорченная? - лукаво улыбался Виктор. - Ведь два месяца назад она была с непотрепанной физиономией.
- Значит, я действительно так похожа на эту Анну, что даже дед принял меня за нее, - не могла я больше скрывать своего нервного возбуждения.
- Не понимаю, отчего это тебя так радует... или возбуждает, - удивленно смотрел на меня Виктор. - Это раз. А во-вторых, дед спускался по лестнице и издалека мог не заметить разницу.
- Но Лучи, бармен, стоял рядом со мной. А он-то эту Анну, похоже, знает как облупленную. Все это так интересно, прямо сил нет.
- Согласен. Такие случаи бывают один на миллион. Я имею в виду двойников.
- Твоя Тина оказалась для нас просто находкой. Ты, надеюсь, хоть как-то отблагодарил ее?
- Ну, конечно. Я угостил ее шикарным обедом. Хотя, судя по некоторым намекам, ей хотелось поужинать со мной в ресторане. И, я думаю, с надеждой на ужин она дала мне свой домашний телефон, намекнув, что до вечера будет дома отдыхать.
- А почему бы тебе и не поужинать с ней? - с какой-то неясной для себя самой "задней" мыслью предложила я.
- Зачем? - удивился Виктор. - Все, что нам нужно было узнать, мы узнали. Завтра мы уедем из Пизы, и - прощай траттория, прощай Анна, а с ними - и твои тревоги. Так что никаких ужинов с посторонними девушками! Мы отправимся с тобой в ресторанчик, который я присмотрел во время прогулки с Тиной, и отпразднуем благополучное завершение твоего дела.
- Оно не завершилось. Теперь мне нужен римский адрес Анны, - задумчиво уставилась я в какую-то точку рядом с ухом Виктора.
- Ну, все! Всякому терпению есть предел, мое как раз сейчас лопнуло, - железным голосом сказал Виктор. - Я долго терпел твои капризы, но теперь с этим покончено. Я настроен прямо сейчас уехать из Пизы.
- Мне нужен этот адрес, - упрямо повторила я.
- Зачем? - сквозь зубы спросил Виктор.
- Ну, как ты не понимаешь? Вот скажи откровенно: если бы ты вдруг узнал, что у тебя есть настоящий двойник, разве не захотелось бы тебе его увидеть?
- Захотелось бы, не спорю, - после непродолжительной паузы ответил Виктор. - Но только в обычной ситуации, в обычной жизни. Мы же с тобой, в нашем положении, позволить себе такого не можем.
- Ты прав, как всегда, - нехотя произнесла я. - Во мне действительно, наверно, сидит авантюристическое начало. Оставим мое пустое желание и поговорим лучше о твоей прогулке с Тиной и о ней самой.
- Это другое дело! - довольно улыбнулся Виктор. - Лучше о Тине, чем об этой пропащей, никому не нужной Анне.
- Да, ты прав. Не нужна нам эта Анна. И адрес нам ее не нужен. Ни старый, ни новый, - согласилась я.
Согласиться-то я согласилась, но только на словах. В действительности же я знала, что мне во что бы то ни стало нужен был хотя бы прежний адрес Анны. Я была уверена, что старый адрес каким-то образом сможет вывести меня на новое местопроживание Анны. А вот зачем мне нужно было знать, где живет Анна, - я и сама не понимала.
Понимала я лишь одно: уже не раз мне приходилось убеждаться, что мои нутро и интуиция подсказывают мне точнее, чем мозги. Я могу долго убеждать себя в чем-то, а в последний момент изменю свое решение только по одной простой причине - нутро сопротивляется. Вот и сейчас я с любопытством прислушивалась к своему нутру, нервно-лихорадочное трепетание которого могло быть сравнимо лишь с возбужденным состоянием охотника, напряженно подстерегающего в кустах взлета тетерева, или с нетерпением гончей, взявшей след какого-нибудь бедолаги зайца.
Но охотник и гончая знают, что ждет их в конце долгой охоты. А я? К какой цели устремилась я, упрямо идя по обнаруженному следу? Хоть издали с любопытством взглянуть на своего двойника? Или меня вело к этой Анне нечто другое, таинственное и даже мистическое, что привело меня два месяца назад в Пизу? В город, который ничем примечательным, кроме знакомой с детских лет по картинкам Пизанской башни, не отличался и потому меня никогда не интересовал.
Однако было это простым любопытством или загадочным, непонятным тяготением - я сейчас не могла себе объяснить. Я лишь чувствовала, что буду пребывать отныне в еще более напряженном и беспокойном состоянии, чем до того момента, как узнала о реальном существовании двойника. "А потому я не могу сойти теперь со следа, я просто обязана найти своего двойника", - решала я про себя, послушно следуя за Виктором.
15
Виктор вел меня по тем узким старинным улочкам и живописным дворикам, по которым водила его утром Тина, и рассказывал то, что от нее же слышал. Мимоходом он говорил и о самой Тине. Занятая мыслями об Анне, я слушала его вполуха, но все-таки главные моменты из жизни Тины запечатлевались в моем мозгу и давали пищу для размышлений. Услышав, что Тина давно, практически с малых лет, работала в траттории и пользовалась особым доверием у синьора Сарди, я тут же сообразила, как мне можно воспользоваться этим обстоятельством. Но только с помощью Виктора.
- Мужчины все-таки намного умнее женщин, хотя я когда-то оспаривала эту истину, - вложив в свой голос как можно больше искренности, с воодушевлением отреагировала я на очередное, убедительно верное высказывание Виктора.
- Ты это серьезно? Ты изменила свое мнение о нас, недостойных твоего уважения? - с иронией в голосе спросил Виктор.
- Да-да, конечно. Я все больше убеждаюсь, что у женщины на первом плане не ум, а эмоции. Женщина сначала поступает, руководствуясь эмоциями, а потом уже думает: а правильно ли я сделала? А мужчина всегда сначала думает, чтобы принять единственно верное решение. Женщина - существо, движимое сердцем. Мужчина - головой. Эмоции у него как бы на втором плане. Сначала - анализ. И это правильно, - продолжала я петь мужчинам осанну. - Мужчины умеют оценивать любую ситуацию логически и трезво... Если они сами трезвы на данный момент, - добавила я и рассмеялась.
- Ты на что намекаешь? - нахмурился Виктор. - Я выпил за обедом только бокал красного вина.
- Глупенький! Я ни на что не намекаю. Я так шучу.
- Ну и шуточки у тебя! Предупреждать надо. А то я собрался обидеться на тебя за оскорбительные намеки.
- Оскорбительные намеки в твой адрес! Как ты мог так подумать! Я слишком тебя люблю и уважаю, чтобы хоть единым словом, намеком и даже жестом позволить себе нанести тебе оскорбление.
- Ты действительно так считаешь или продолжаешь шутить? - недоверчиво смотрел на меня Виктор.
- Я действительно так считаю, - без тени улыбки на лице, серьезным тоном произнесла я. - И знаешь, не знаю почему, но я только что подумала: а вдруг ты прав, и я действительно унаследовала от деда хотя бы маленькую частицу дара ясновидения?
"Я произнесла глупость, - говорила я про себя, - но в таком случае ты обязан сознаться, что тоже высказал глупость несколько дней назад. Или ты рискнешь сказать, что тогда пошутил?"
- Почему ты сейчас об этом вспомнила? - подозрительно всматривался в мои глаза Виктор.
- Потому что подсознательно, какими-то отдельными клеточками мозга, я продолжаю думать об этой Анне, - старалась я говорить как можно более простодушным и чистосердечным тоном. - Она меня притягивает, как магнит. Мне кажется, что это вполне естественно, поскольку она - мой двойник. Как ты думаешь?
- Наверно, ты права. Но причем здесь дар ясновидения?
- Понимаешь, я боюсь, что когда приеду в Рим, то этот дар, или просто моя интуиция, приведут меня именно в тот район, где жила многие годы Анна. А разве мне нужно, чтобы меня узнавали, расспрашивали, удивлялись?
- Ну, с тобой не соскучишься! Проблемы следуют непрерывным потоком, причем каждая следующая - еще более невероятная, чем предыдущая, - несколько раздраженным тоном произнес Виктор. - Но ладно... Если у тебя появились такие странные предчувствия, то тебе действительно лучше знать адрес, по которому жила Анна.
Внутреннему ликованию моему не было предела. Это было именно то, чего я так старательно и осторожно добивалась от Виктора. Решение о необходимости получения адреса Анны должно было исходить от него. Только в таком случае он предпримет необходимые действия, чтобы этот адрес получить.
- Ты, конечно, прав, - ровным голосом, стараясь скрыть это ликование, произнесла я.
- Но как достать этот адрес? - задумался Виктор.
- Пригласи Тину сегодня вечером в ресторан и узнай этот адрес.
- Да-а? Представить себе не могу, как и под каким предлогом я заведу разговор об адресе, - недоуменно покачал головой Виктор.
- Ты такой умный, опытный. Уверена, что сообразишь на месте, по ходу разговора.
- Попробую.
- Все будет нормально, я в этом уверена. И надеюсь, что этот ужин с Тиной не будет слишком скучным времяпровождением для тебя.
По правде говоря, я уже десять минут назад знала, под каким предлогом Виктор должен вынудить Тину достать ему адрес. Но мне ужас как не хотелось слишком прямо говорить ему об этом. Я решила бросить лишь отдельные фразы, намеки, которые Виктор без труда соединит в единое целое и будет считать, что он сам пришел к выводу, к которому целенаправленно я его толкала.
- Я даже почти уверена, что ты проведешь с ней приятный вечер. Ведь вы с Тиной вроде как подружились? - начала подбираться я к цели издалека.
- Да, почти подружились, - подтвердил Виктор. - Правда, говорить с ней о чем-нибудь серьезном и умном бесполезно. Но зато она так мило щебечет о всяких пустяках, что с ней совсем не скучно. Она на самом деле чрезвычайно непосредственная и очень приятная девушка.
- При этом, насколько я поняла из твоего рассказа, она очень добрая и отзывчивая. Она сочувствует синьору Сарди и готова на многое, чтобы ему помочь, - продолжала я нанизывать на ниточку отдельные бусинки ожерелья, концы которого должен был соединить и закрепить Виктор.
- Она мне все уши прожужжала о самом добром, самом порядочном и умном синьоре на свете.
- Который к тому же немалые деньги отвалит тому, кто найдет или поможет найти его единственную внучку... Да-а, завидую я какому-нибудь полицейскому, который не по службе, а по дружбе обнаружит в конце концов Анну в каком-нибудь наркопритоне, - засмеялась я коротким, внешне непринужденным смехом и тут же перевела разговор на другую тему, оглядываясь по сторонам: - Забрались мы все-таки в какой-то очень глухой и тихий уголок. Пора выбираться отсюда. И что ты решил? Пойдем сейчас к телефону, и ты позвонишь Тине, пока она не ускакала на другое свидание?
- Подожди-ка! - остановился Виктор. - Меня вдруг осенило. Скажу-ка я Тине, что один мой очень близкий друг в Риме работает в отделе по борьбе с наркотиками... А потом... Ну, а дальше - это уже дело техники.
- Высший пилотаж! - как нельзя более естественно сыграла я удивление и восторг. - Я знала, что ты обязательно придумаешь ловкий ход благодаря своей удивительной логике.
"Логика здесь действительно помогла, - смеялась я про себя. - Но не твоя, а моя. Не твои логические размышления и доводы, а мои отдельные, ловко вставленные в разговор подсказки выстроились в единую логическую цепь".
Поздно вечером, почти ночью, Виктор пришел в мой номер, и мы как заговорщики, под одеялом, шептались о прошедшем ужине.
- Представляешь, все сложилось даже лучше, чем мы могли себе вообразить, - рассказывал Виктор. - Вспоминая в разговоре с Тиной города, которые мне нравятся, я сказал, что больше всего люблю Рим. И не только потому, что город этот очень красивый, но и потому, что там я всегда очень весело провожу время со своим самым близким другом детства, который работает в полиции, в отделе по борьбе с наркотиками. Я поведал Тине, что друг мой рассказывает мне всегда интересные истории про свою работу. Мне иногда кажется, говорю я Тине, что он почти всех римских наркоманов по именам знает. И всякие темные, тайные притоны ему известны. У него куча осведомителей, добровольных помощников-стукачей. Благодаря им он однажды получил в подарок большую сумму денег от богатых родителей, которые долгое время безуспешно искали своего пропавшего сынишку. А мой друг его нашел.
- Классный ход! - не удержалась я от похвалы. - Тина на него клюнула?
- Естественно! У нее загорелись глаза, она задумалась и практически меня не слушала. А я увлеченно рассказывал захватывающие эпизоды из американских боевиков, приписывая похождения киношных героев моему несуществующему римскому другу. "Крутого полицейского" очень кстати вспомнил и парочку сцен из фильма "Между двух огней" вставил. Тина терпеливо дождалась конца моего рассказа и спросила, сможет ли мой друг помочь синьору Сарди. С многозначительной улыбкой я ответил, что мой друг все может. Тина по-детски засияла от радости и стала заверять меня, что синьор Сарди хорошо отблагодарит моего друга.
Виктор помолчал несколько секунд, потом произнес с явно выраженным смущением в голосе:
- Знаешь, в ту минуту мне даже стало жаль эту милую, открытую девушку, так заботящуюся о счастье своего хозяина.
- Что ты говоришь? С каких это пор мы стали такими чувствительными? - не могла скрыть я своей иронии.
- Не насмехайся, пожалуйста. Я понимаю, что в данном случае нам сантименты ни к чему, но мне было больно смотреть в эти горящие надеждой глаза. Я решил не слишком обнадеживать Тину. А кроме того, я испугался, что на радостях девушка окончательно растеряет свои скромные мыслительные способности и побежит рассказывать своему хозяину подробности беседы с невесть откуда взявшимся испанцем. А потому я поспешил предупредить ее, что лучше всего синьору Сарди пока ничего не говорить. Если мой друг окажется все-таки бессильным в поисках внучки синьора Сарди, сказал я Тине, то будем считать, что нашего разговора вообще не было. Тина со мной согласилась. И тогда я сказал, что моему другу для поисков нужна будет какая-нибудь отправная точка в сведениях об Анне. Ну, имя и фамилия ее ближайшей подруги, например. Тина, долго не думая, сразу же предложила мне эти сведения.
- Она дала нужный нам адрес? Он был прямо при ней? Это очень подозрительно, - встревожилась я.
- Нет-нет! Я не так выразился, - поспешил успокоить меня Виктор. - Она просто пообещала, что завтра обязательно добудет и даст мне адрес квартиры, которую Анна долго снимала вместе с подругой.
... На следующий день во время обеда Тина подошла к Виктору и украдкой сунула ему под тарелку маленький листок бумаги, на котором было написано название улицы, номер дома и квартиры.
Вечером мы с Виктором без особого сожаления уехали из Пизы во Флоренцию, а еще через два дня мы уже были в Риме.
16
В "городе семи холмов и всей земли повелителе" мы провели целую неделю. И хотя вторая половина этой недели была омрачена короткими сообщениями итальянских СМИ о гибели в Баренцевом море нашей атомной подводной лодки "Курск", на которой служил один из друзей моего отца, "римские каникулы" останутся в моей памяти, как самые светлые и безмятежные дни за все время моего пребывания за рубежом.
До этой поездки я была в Риме лишь проездом, зато в нем несколько раз бывал Виктор, и потому гидом по "вечному городу", раскинувшемуся по обоим берегам Тибра, стал именно он.
Виктор любил столицу Италии, хорошо знал ее, но не торопился показать ее мне за один-два дня.
- Здесь противопоказано высунув язык метаться от одной достопримечательности к другой, - втолковывал он мне в первый день пребывания в Риме. - В "вечном городе" нужно уметь расслабиться, вспомнить про dolce vita, выпить вина за обедом, посидеть на улице за чашечкой капуччино или стаканом сока, потом поваляться вдвоем в прохладной постели своего номера...
- Надо же! - с ироничной усмешкой прервала я Виктора. - Я, по глупости своей, всегда считала, что в Рим принято ехать за классическим образованием, а не на курорт.
- А тебе не надоело образовываться? - засмеялся Виктор. - Мне лично надоело. Во всяком случае, здесь, рядом с тобой, я хочу смотреть на вещи легкомысленнее и хоть на время одолжить у итальянцев немного их сибаритства.
- Но Рим мы все-таки увидим? - не унималась я. - По тесным улочкам старого города побродим?
- Непременно! Мы столько будем ходить пешком, что ты еще будешь просить пощады.
- А вот и не буду, - игриво тряхнула я волосами.
- Уверен, что попросишь. А я очень добрый и обязательно прокачу тебя на автобусе или трамвае, когда твои изящные ножки не выдержат долгого шатанья по этой жаре, - подтрунивал надо мной Виктор.
- Выдержат, выдержат, - отшучивалась я, но тем не менее с удовольствием садилась в автобус на линии "Маршрут паломников номер 64" или в тринадцатый трамвай, проходящий вблизи многих важных достопримечательностей.
- Чтобы увидеть здесь все достойное внимания любознательного туриста, - не раз повторял Виктор, - нужна не неделя, а по крайней мере месяц. Но самое известное и знаменитое мы увидим.
И действительно, ни главная площадь Рима - площадь Венеции на Капитолийском холме с гигантским памятником Виктору Эммануилу II, - ни Римский форум с его роскошными храмами, базиликами и арками, ни площадь и собор св. Петра в Ватикане, ни знаменитая испанская лестница у площади Испании, место встречи молодых людей со всего света, не остались без нашего жадного, восторженного внимания.
И если Флоренция ласкала мой глаз своим изяществом и красотой, то Рим поразил меня своим величием и удивительным взаимопроникновением глубокой древности и современности. Как легко уживаются здесь античные колонны, грандиозные развалины и барочные дворцы с современной столичной жизнью! - постоянно удивлялась я. Среди суетного круговорота современной жизни на узких улицах и улочках, где история не просто представлена, но ощутима и реальна, витает дух принадлежности к тем, кто строил Аппиеву дорогу, Собор Святого Петра и расписывал Сикстинскую Капеллу. И даже руины, которые обычно - всего лишь развалины, представляют собой здесь эстетическую самоценность, и делают этот баснословный город вечным для нас, невечных.
Все в Риме восхищало меня, все приводило в трепет, но Колизей меня просто ошеломил своей грандиозностью.
- Представляешь, - говорила я Виктору, подняв глаза к верхнему ярусу Колизея, - если такое ошеломительное впечатление Колизей производит на нас, привыкших к огромным размерам современных строений, то можно представить, какое исключительное воздействие он имел на жителей древнего Рима.
- А я думаю о другом, когда смотрю на это сооружение. Я представляю себе кровавые гладиаторские бои, которые проходили здесь, а также травлю иноверцев и рабов хищными животными.
- Да-да, я знаю. Я об этом читала. Меня, например, потрясло в свое время, что после открытия Колизея игры в нем продолжались сто дней и стоили жизни нескольким тысячам гладиаторов и множеству диких животных. Но о таких вещах мне не хочется вспоминать, когда я смотрю на это грандиозное творение рук человеческих.
- Может, ты и права, - отвечал Виктор. - Сейчас Колизей - это просто исторический памятник, как многие другие сооружения этого древнего города, в котором...
- ... в который ведут все дороги мира, - не дала я Виктору выразить свою мысль до конца. - По одной из них мы приехали сюда, по другой - уедем, но когда-нибудь опять погуляем здесь вместе. Правда?
- Обязательно, родная моя, - ласково отвечал он.
Накануне отъезда Виктора из Рима мы пришли к знаменитому фонтану Треви.
- Посмотрите на этот монументальный фонтан и построенную на скалистом пейзаже его сценически оформленную композицию, изобилующую символикой и смысловыми аллегориями, - сказал Виктор интонацией гида, уставшего от неоднократного повторения одних и тех же заученных книжных фраз. - Фонтан выполнен в стиле позднего барокко, а...
-... а я не хочу больше слушать никаких искусствоведческих пояснений, - с улыбкой прервала я любимого. - Я хочу просто смотреть на эту красоту. И знаешь, я почти физически ощущаю приятную прохладу воды. Кажется, так бы и бросилась в нее, чтобы хоть чуть-чуть освежиться.
- Да, уже душно. В полдень здесь в это время года всегда очень жарко. У тебя есть какая-нибудь монетка? - спросил Виктор, озабоченно роясь в своем портмоне.
- Не знаю. Сейчас посмотрю. А зачем?
- Как зачем? Разве ты не помнишь, что в фонтан Треви нужно бросить монетку, если хочешь когда-нибудь вернуться в Рим.
- Ты всегда бросал, когда бывал здесь?
- Да.
- На вот, возьми. У меня есть несколько монет.
Виктор взял у меня монетку, бросил ее в фонтан и несколько секунд сосредоточенно смотрел в воду, как будто загадывал или мечтал о чем-то сокровенном.
- А почему ты не бросаешь? - повернулся он, наконец, ко мне.
- Зачем? Я ведь еще не уезжаю из Рима. Я остаюсь. А перед отъездом к тебе обязательно сюда приду.
- Нет-нет, бросай сейчас. Чтобы мы вернулись сюда вместе.
Я бросила монетку и, подобно Виктору, некоторое время напряженно вглядывалась в воду. Ничего я там, естественно, не увидела, но в голове у меня родилось забавное предложение.
- А давай договоримся с тобой, что каждый год в августе мы будем хотя бы на пару деньков приезжать в Рим и шестнадцатого числа, ровно в полдень, будем приходить к этому фонтану, чтобы снова бросить монетку.
- Неплохая идея! - одобрительно закивал Виктор. - Правда, я не уверен, что наша работа позволит нам приезжать сюда каждый год, да еще в один и тот же месяц. Но, тем не менее, ты выбрала очень удачный день для своего романтического предложения.
Виктор улыбался какой-то странной, то ли загадочной, то ли блаженной улыбкой и вопросительно вглядывался в мои глаза. Он словно пытался найти в них ответ на какой-то очень важный вопрос. Я видела этот немой вопрос в его глазах, но прочитать его не могла.
- Удачный день? - переспросила я. - Чем же он отличается от других? Ничего необычного в сегодняшнем дне я не нахожу, - картинно огляделась я по сторонам. - Такой же прекрасный римский день, какими были все остальные.
- А ты подумай! Шестнадцатое августа - очень знаменательный день, - продолжал улыбаться Виктор все той же блуждающей улыбкой.
Перебирая в памяти список всех знаменательных дат в истории страны и мира, я не могла найти в нем шестнадцатое августа. Во всяком случае, среди тех дат, которые я могла вспомнить, этого дня не было.
- Что-то ничего особенного про этот день я вспомнить не могу, - обескураженно развела я руками.
- Сосредоточься и вспомни, как прошел этот день для нас с тобой в прошлом году, - подсказал Виктор.
- Как же я могла забыть! - хлопнула я себя по лбу рукой и продолжила тихим голосом: - В этот день мне сообщили, что ты мой коллега, и мы будем работать вместе.
- Для меня этот день на всю жизнь останется днем нашей помолвки, если таким словом можно назвать то, что произошло тогда с нами.
- Такой помолвки, наверно, ни у кого на свете не было. Особенно таких двух недель, которые ей предшествовали. И не распить ли нам вечером по этому поводу бутылочку домашнего кьянти? Это очень приятное, особое на вкус вино, я купила его в одном милом погребке близ Флоренции.
- Ты скрывала от меня бутылку настоящего домашнего вина?! - трагическим голосом воскликнул Виктор, но глаза его смеялись.
- Не скрывала, а хранила до особого случая. Думала, привезу с собой в Англию. Но по такому случаю...
- Не надо, - перебил меня Виктор. - Пусть останется так, как ты задумала. Мы отметим этот день, а заодно и прощальный римский вечер в хорошем ресторане.
- В каком?
- Я думаю, в какой-нибудь уютной траттории на площади Навона.
- На той, где когда-то сожгли Джордано Бруно?
- Да, - кивнул Виктор.
- Мы там уже, кажется, были?
- Были. На второй день после прибытия в Рим.
- Подожди, сейчас вспомню, - чуть прикрыла я глаза. - Там прямо на улице стоят изящные круглые столики, покрытые бежево-розовыми скатертями. На столиках стоят оригинальные лампы в форме коньячной рюмки. А стулья-кресла - такие легкие, воздушные, с изогнутыми черными спинками, переходящими в подлокотники.
- Именно тот ресторан я имел в виду, - улыбался Виктор.
- Там было неплохо. И твой любимый бифштекс был хорош. Но хотелось бы, разнообразия ради, побывать в каком-нибудь другом месте.
- Хорошо, - не стал спорить Виктор. - Тогда пойдем в район Трастевере. Он считается самым благодатным, в смысле гастрономии, кварталом Рима. Там находятся знаменитые трастеверские пиццерии, где пиццу выпекают прямо на глазах у посетителей, на "живом огне".
- Хочу туда, хочу туда, - захлопала я в ладоши.
Наш прощальный вечер был тихим и романтичным. Мы сидели при свете старинных светильников в уютном ресторанчике, стилизованном под старину: крестьянские скатерти на столах, глиняные горшки и развешанные по стенам связки лука и перца. Нам прислуживала сама хозяйка, а хозяин по-домашнему хлопотал у дровяной печи, готовя заказанную нами пиццу.
Мы ели вкусную, пахнущую углями и дымом пиццу, пили красное вино и говорили о Риме, ставшем для нас удивительно понятным и близким городом благодаря счастливым, незабываемым дням, которые провели мы здесь вместе. Ни печали, ни грусти не было в наших коротких воспоминаниях о пребывании в Риме и Флоренции. Лишь тихая радость да светлая улыбка озаряли наши лица. И если один из нас неожиданно тяжело вздыхал, то другой тут же напоминал, что нам нечего грустить, что через месяца три-четыре мы снова встретимся и теперь уж останемся вместе навсегда.
Потом мы долго шли, нежно обнявшись, до своей гостиницы по потемневшим улицам, где продолжали бродить лишь влюбленные парочки, редкие туристы, да во всю мощь тарахтели одинокие моторино...
17
После отъезда Виктора я стала искать себе недорогое жилье и работу. Особых претензий к размерам и качеству квартиры я не предъявляла, ведь жить в ней мне предстояло всего три-четыре месяца, до моего переезда к Виктору в Лондон. А потому с жильем я определилась очень быстро и тот час же отправила в Центр на определенный адрес в Вене открытку с видом Колизея:
«Дорогая Каролина!
Хочу поделиться с тобой хорошей новостью: я нашла себе небольшую, но очень уютную и, главное, дешевую квартиру в районе Тускалано. Это обычный жилой микрорайон, в котором застройка домами в три-пять этажей разнообразится башнеподобными домами в восемь-десять этажей. В одном из таких десятиэтажных домов, на девятом этаже, я и поселилась. Из окна своей гостиной я вижу, к сожалению, довольно скучную застройку. Однако надо отдать должное местным архитекторам – они попытались устранить однообразие застройки разнообразной окраской оштукатуренных фасадов. При этом во многих домах лоджии и балконы ярко выделяются по цвету. Кроме того, этим простым по архитектуре домам придают особую живописность цветные жалюзи. Как я успела заметить, жалюзи являются обязательной принадлежностью каждой квартиры в Италии. И мне это очень нравится.
Теперь я ищу работу. Надеюсь, с ней мне повезет так же быстро, как с квартирой».
Но с работой мне долго не везло. Еще когда Виктор был в Риме и дважды покидал меня на несколько часов, посещая нужные для его дела фирмы, я изучала газеты с рекламными объявлениями, но ничего подходящего в них не нашла. После переезда из гостиницы в квартиру я почти все свое время тратила на поиски работы. Профессия дизайнера по интерьеру требовалась, но везде нужны были уже опытные специалисты с хорошими рекомендациями, которых у меня, естественно, не было и ради которых, собственно, я и должна была устроиться здесь на работу.
И все-таки, через две недели удача улыбнулась мне. Я нашла небольшую дизайнерскую фирму, которая только-только начала действовать, платила своим сотрудникам мало, а потому владельца вполне устраивала не претендующая на большие доходы неопытная испанка.
- Судя по вашему свидетельству, вы получили хорошее образование в нашей школе. Нам этого вполне достаточно, - глубокомысленным тоном изрек мой босс при первом моем посещении фирмы и в тот же день принял меня на работу.
И снова на венский адрес полетела весточка от меня:
«Дорогая Каролина!
Пишу тебе сегодня всего несколько слов: я получила работу в дизайнерской фирме «Ambiente». Не знаю, будет ли работа интересной для меня, поскольку фирма занимается, в основном, интерьерами офисов. А меня, как ты знаешь, больше интересуют интерьеры жилых помещений. Но поживем – увидим. Как только у меня появится конкретное задание в фирме, я тебе обязательно все подробно опишу.
Погода в Риме стоит великолепная. Одновременно с поисками работы я много гуляла по городу и теперь люблю его еще больше, чем раньше. Пиши мне, как у тебя дела. Помирилась ли ты со своим другом? И как продвигается твой проект?»
Все то время, пока я искала себе жилье и работу, из головы моей не выходил адрес квартиры, в которой еще год назад проживал мой загадочный двойник, Анна Сарди. Я уже знала, где находится нужная мне улица и как можно туда добраться общественным транспортом. Каждое утро меня подмывало немедленно туда отправиться, но усилием воли я останавливала себя, решив, что сначала нужно устроить все дела, предписанные мне Центром.
Как только меня приняли на работу, я в первый же свой выходной отправилась на улицу Пренестина. Выйдя из автобуса и оглядевшись, я поразилась монотонному и однообразному облику квартала. Я никак не ожидала, что наследница богатого дедушки снимала квартиру в таком дешевом, нереспектабельном районе. Жилые дома-блоки в десять-двенадцать этажей стояли так близко друг к другу, что внутренние дворы были маленькими, темными и с высоты птичьего полета походили, должно быть, на глубокие колодцы.
Медленно идя по улице, я в сотый уже, наверно, раз обдумывала легенду, с которой явлюсь в квартиру Анны. Я была довольна придуманной историей и не сомневалась, что Александр Иванович непременно одобрил бы мою домашнюю заготовку. Впрочем, "ведущий" всегда хвалил мои учебные разработки, подчеркивая, что ему легко обучать меня умению придумывать легенды, поскольку у меня хорошо развито свое собственное, природой данное воображение, а хорошее знание оперативной обстановки позволяло подкреплять это воображение реальными фактами.
В одиннадцать часов я поднялась на шестой этаж двенадцатиэтажного дома и, собравшись в кулак, решительно нажала на звонок пятнадцатой квартиры.
Дверь открыла красивая девушка лет двадцати трех-двадцати пяти в зеленой бархатной рубашечке и узеньких черных брючках, выгодно подчеркивавших длинные стройные ноги. Копна темно-рыжих мелко вьющихся кудрей, огромные черные глаза, летящие к вискам брови и нежно-персиковый цвет кожи - так выглядела подруга моего двойника.
- Анна! - воскликнула рыжеволосая красавица с радостной улыбкой. - Боже, наконец-то! Я думала, ты совсем меня забыла. Давай, заходи, - распахнула она дверь настежь. - Ты так похорошела и помолодела! Тебя просто не узнать! Совсем другое лицо. Заходи-заходи, чего стоишь, как чужая?
- Я - не Анна, - изобразила я на лице скромную, застенчивую улыбку.
- Не Анна? - брови девушки полезли наверх, а рот остался открытым от удивления.
- Нет, не Анна.
- Кто же вы? - после ошеломленной паузы спросила подруга Анны.
- Я - ее сестра.
- Сестра? - переспросила девушка.
- Да, Анна - моя сестра по отцу. Но где же она? Я хочу ее видеть... Впрочем... Извините, я так волнуюсь, - не пришлось мне особенно стараться, чтобы сыграть искреннее волнение и замешательство. - Вы ведь только что сказали, что ее давно не было. Анна уехала куда-нибудь? Когда она вернется?
- Не зна-а-ю, - медленно произнесла девушка, все еще с изумлением глядя на меня. - Она может вообще никогда здесь не появиться, и...
Хозяйка квартиры замолчала, и несколько минут стояла неловкая, ожидающая тишина. Затянувшееся молчание пришлось нарушить мне.
- Извините, я вам не представилась. Меня зовут Мария, - изобразив смущение, протянула я свою руку.
- Фиамета, - ответила на рукопожатие девушка и через мгновение нерешительно предложила: - Заходите, пожалуйста.
18
Мне только этого и нужно было. В глубине души я опасалась, что подруга Анны вообще не впустит меня в квартиру и не захочет меня слушать.
Быстрым, профессиональным взглядом я осмотрела комнату, куда мы зашли. Это была небольшая, но уютная, со вкусом обставленная гостиная. Глухую стену занимала комбинация стеллажей с регулируемыми, насколько сумел определить мой опытный глаз, полками, стеклянными дверцами и стальными ножками. Модульная система стеллажа позволила хозяевам квартиры удачно скомбинировать секции разной высоты. Комбинация была дополнена тумбой под ТВ и навесным шкафом-витриной с безделушками. Находящиеся в центре стеллажа стеклянные двери в серебристых рамах подчеркивали красоту изящного сервиза из тонкого фарфора. Почти посредине комнаты стоял сервировочный стол-сундук, диван-футон и несколько легких кресел из ротанга, покрытого коричневой морилкой и лаком. Матрас на диване и подушки на креслах были в чехлах из белого хлопка.
Я села в предложенное для меня кресло, хозяйка расположилась напротив, на диване.
- Вы очень похожи с Анной, прямо близнецы, - сказала Фиамета. - Но Анна мне никогда не говорила, что у нее есть сестра.
- Она не знает о моем существовании, - улыбнулась я. - Я сама об этом узнала совсем недавно.
- Как так? - удивилась Фиамета.
- Видите ли, это очень длинная, и в чем-то грустная история. Хотя конец ее, надеюсь, будет счастливым.
- Вас разлучили в детстве? - высказала свою догадку Фиамета.
- Да нет. Просто... С чего бы начать? - закатила я глаза кверху, изображая на своем лице печальную задумчивость.
- Может, чашечку кофе? - предложила хозяйка. - Или сок?
- Сок, если можно.
Фиамета подошла к секции и открыла дверцу, за которой оказался бар. Девушка достала сок, разлила его в высокие стаканы, поставила их на стол, снова села в кресло напротив и уставилась на меня нетерпеливым взглядом.
- Видите ли, отец Анны двадцать шесть лет тому назад был в Испании, - медленно произнесла я, с удовольствием отпив глоток холодного сока, приятно освежившего мой пересохший от волнения рот. - Они познакомились с моей мамой... Ах, да! Я забыла вам сказать... Моя мама - испанка.
- И вы, в таком случае, тоже испанка? - задала риторический вопрос Фиамета.
- Естественно, - улыбнулась я. - Так вот, отец Анны и моя мама полюбили друг друга. И между ними произошло то, что часто происходит в таких случаях. Моя мама забеременела. А синьор Сарди... Извините... Я до сих пор не могу привыкнуть, что синьор Сарди - мой отец... Так вот, синьор... мой отец, - уверенно поправилась я, - уехал через какое-то время к себе на родину. Правда, о беременности моей матери он в то время не знал. Если бы знал, то, вполне возможно, все сложилось бы по-другому. Не знаю... Как бы там ни было, но, несмотря на обещание вернуться за своей любимой в Испанию, мой отец так и не приехал за ней. Как выяснилось намного позже, у него уже была невеста. Дочь какого-то близкого друга синьора Сарди-старшего. Друг этот давно умер, но перед смертью своей получил обещание от синьора Сарди, что их дети поженятся. Так, во всяком случае, написал мой отец матери. Впрочем, маму мою этот вопрос не интересовал. Главным и трагическим для нее был тот факт, что Сарди-старший, то есть мой итальянский дедушка, и слушать не захотел о страстной любви сына к испанской девушке. Наверно, он очень холодный и черствый человек, мой дедушка, раз не понял чувств своего сына.
Предполагая, что Фиамета наверняка принимала сторону подруги в ее отношениях с дедушкой, я говорила о синьоре Сарди сухим, жестким тоном.
- Да, наверно, - внешне бесстрастным тоном согласилась с моими выводами Фиамета.
- Ну, вот. Мой отец женился, а мама родила меня, - продолжала я ровным голосом. - Она вышла замуж за очень хорошего, но бедного человека, которого я всю жизнь считала своим отцом. Мама хотела дать мне хорошее образование и была вынуждена обратиться к моему родному отцу за помощью. Она написала ему письмо, в котором сообщила, что в Испании растет его дочь. На что он ответил, что у него теперь две дочери, и он не допустит, чтобы его старшая дочь... то есть я... была необразованной. Отец регулярно переводил маме деньги на мою учебу, а отчим мой считал, со слов мамы, что она хорошо зарабатывала в своей фирме. Отец с матерью какое-то время обменивались короткими посланиями. В основном, рождественскими открытками. А потом их переписка прекратилась. Я окончила колледж, пошла работать, и мама отказалась от помощи отца. Всю эту историю мама не только от папы, то есть от отчима, но и от меня скрывала... Но вот совсем недавно я обнаружила открытки и короткие письма своего настоящего отца. Маме ничего не оставалось, как рассказать мне всю правду... Вы представляете, в каком состоянии я была? Множество разных противоречивых чувств меня охватили, но, в конце концов, победило лишь одно радостное: у меня есть сестра! Ведь у меня нет других сестер... И братьев тоже нет...
- Представляю ваши метания, - сочувственно смотрела на меня Фиамета.
- С той поры я ни о чем другом думать не могла, кроме как о поездке в Италию. Я хотела увидеть родину отца и его самого... Но больше всего мне хотелось встретиться с сестрой. Я приехала в Ливорно и пошла по адресу, который дала мне мама. Однако в дом Анны я не попала. Привратник... или... я не знаю, кто ответил на мой звонок... сообщил мне, что синьор Сарди и его жена погибли несколько лет назад в авиакатастрофе. На мой вопрос, где находится их дочь, ответил, что не знает, и посоветовал поехать в Пизу, где живет Сарди-старший.
- И вы поехали в Пизу? - спросила Фиамета бесстрастным тоном, но тон этот не мог меня обмануть. Я видела, что Фиамета вкладывала особый смысл в свой вопрос, и от того, как я на него отвечу, зависел наш дальнейший разговор и взаимная откровенность.
- Нет, в Пизу я не поехала, - таким же ровным и бесстрастным тоном ответила я.
- И правильно сделали, - удовлетворенно кивнула Фиамета. - Дед сделал Анну несчастной, и кто знает, как бы отреагировал он на ваше появление. Но где же вы взяли мой адрес? - всеми силами стараясь скрыть свою подозрительность, спросила Фиамета.
- После разговора с привратником я зашла в ближайшую латтерию. И тут ко мне подбежала девушка и стала обнимать меня с радостными возгласами... Ну, вроде тех, - улыбнулась я, - которыми меня встретили вы.
- И не удивительно, - засмеялась Фиамета. - Вы похожи, как две капли воды. Правда, Анна была такой несколько лет назад, а сейчас... Ой, извините, я вас перебила.
- Ничего-ничего, продолжайте.
- Нет-нет, продолжайте вы, - настаивала Фиамета.
- Хорошо, - послушно согласилась я. - Оказалось, что та девушка в латтерии - школьная подруга Анны. Выслушав мою историю, она дала мне ваш адрес. Правда, предупредила, что они с Анной уже давно не общались, и она не уверена в этом адресе… Она намекнула мне на что-то неприятное в жизни сестры. Мне показалось, что и вы только что намекали...
- Вам не показалось, - не дала мне договорить Фиамета. - Только я не намекала. Я хотела сказать, но не сказала...
- О чем? О чем не сказала? - вложила я как можно больше заинтересованности в свой голос.
- Анна - наркоманка. Причем с многолетним стажем.
- О Господи! Не может быть! - всплеснула я руками.
- Почему не может? Разве наркотики - такая редкость сейчас? Большинство молодежи в нашем мире подвержено этой заразе. Одни просто курят травку, другие балуются стимулирующими таблетками экстази, третьи принимают настоящие наркотики. Все хотят одного - поймать "кайф", насладиться иллюзией любви, удачи, богатства и беспроблемности. Вот и сестра ваша стала ширяться, чтобы забыться... Анна очень любила своих родителей и не смогла достойно перенести их смерть.
- Ее можно понять, не так ли? - жалостливым, сочувствующим голосом спросила я и почти не кривила душой.
Мне было действительно жаль эту незнакомую мне девушку, потерявшую своих самых близких людей. Я уже не раз мысленно представляла себя на ее месте и с ужасом думала, как мне было бы тяжело, ели бы такое же несчастье случилось с моими родителями. Колоться я бы, конечно, не стала, но... Нет, лучше об этом совсем не думать...
- С одной стороны - да, вы правы, - согласилась Фиамета. - Чтобы не думать о тяжелом и уйти от реальности, можно позволить себе иногда забыться. Но не до такой же степени! Нельзя становиться настоящим наркоманом и полностью губить свою жизнь. А Анна губит себя. Она как будто стремится поскорее уложить свое тело в гроб, и каждый укол героина - это еще один гвоздь в его крышке.
- У сестры дела обстоят настолько плохо?
- Хуже некуда. Если она сейчас не возьмет себя в руки и не вылечится, то ее скоро с нами не будет.
- О Господи! Как же ее спасти? Как ей помочь? Как вы думаете, я смогу что-то сделать для ее спасения? - с простодушной интонацией спросила я.
- Кто знает? - пристально всматривалась в мои глаза Фиамета. - Может, именно ваше появление перевернет ее жизнь и заставит лечиться.
- Вы думаете? - нерешительным тоном говорила я. - Впрочем, почему бы ей при моем появлении не испытать ту же радость, какую испытала я, узнав о ее существовании?
- Уверена, она будет очень рада, - согласилась Фиамета.
- Только когда она появится здесь? Я ведь в отпуске и через две недели должна вернуться домой.
- Сюда Анна вряд ли вернется, - печально покачала головой Фиамета и объяснила мне причину.
Когда у Анны закончились деньги, а ее «властолюбивый, деспотичный дед», как выразилась Фиамета, не дал ей больше ни лиры, Анна решила покинуть эту квартиру, поскольку не могла за нее платить. Фиамета убеждала ее остаться. Говорила, что Анна может спокойно жить здесь и что она сама будет оплачивать все счета. И не только потому, что она искренне любит подругу и хочет помочь ей. Но и потому, что в свое время Анна только ради подруги, чтобы та не чувствовала себя неудобно, не стала снимать квартиру в каком-нибудь приличном районе Рима, типа Вини-Клара. И частенько оплачивала счета одна, когда у Фиаметы не было денег... Но все уговоры Фиаметы были напрасными. Анна, будучи девушкой самолюбивой и в какой-то степени даже гордой, не захотела оставаться в этой квартире. И вот уже около года живет со своим бойфрендом в другом, еще более дешевом районе. Анна как-то призналась Фиамете, что она перечеркнула для себя свое прошлое. Его для нее нет. Она существует теперь в другой, в общем-то, чужой для себя жизни, рядом с чужими людьми.
- Этих новых друзей Анны я не знаю и знать, кстати, совсем не хочу. Да и они меня тоже не знают. Как не знают они никого из бывших друзей Анны и ее родных. Насколько я поняла из отрывочных фраз Анны, они вообще о ней практически ничего не знают. Им известно лишь, что ее родители погибли. А других родных у нее вроде и нет совсем. Анна перечеркнула свое прошлое окончательно и бесповоротно, - грустным голосом произнесла Фиамета в конце своего рассказа.
- Даже о богатом дедушке своем, синьоре Сарди, она не хочет говорить?
- О нем - тем более! - сморщила свой точеный носик Фиамета. - Анна сказала мне, что из прошлой жизни для нее осталась только я. И в первое время после переезда она частенько забегала сюда, звонила. Но вот уже месяца три или четыре, как она мне не звонит и вещи свои не берет.
- Какие вещи?
- Одежду. Анна почему-то не захотела увозить ее с собой. Думаю, она в глубине души надеется, что когда-нибудь вернется в эту квартиру. Правда, она брала кое-что из вещей всякий раз, когда приходила сюда. Хотя в последнее время я не видела на ней ничего из ее дорогих нарядов. На ней всегда были только джинсы, а поверх них - футболка или свитер.
- Может, она все-таки появится? - с искренней надеждой в голосе спросила я.
- Все может быть. Я на это очень надеюсь. Но Анне, наверно, стыдно здесь появляться. Уже тогда, когда она отсюда уходила, у нее было сильно потрепанное лицо, и фигура расплылась. Хотя мужчины по-прежнему оглядывались на нее на улице. Анна вообще обладает каким-то особым талантом притягивать, а потом и удерживать мужчин. Кто хоть раз бывал с ней близок, тот прямо приклеивался к ней. Она с трудом избавлялась от некоторых своих возлюбленных.
Последняя фраза Фиаметы сопровождалась звонким, заливистым смехом и шаловливыми искорками в глазах. Девушка, видимо, вспомнила какую-то забавную историю из похождений своей подруги. Но через несколько мгновений смех Фиаметы прекратился, глаза погрустнели.
- Жаль, что Анна губит свою красоту. В последний раз, когда она сюда приходила, я с трудом ее узнала. Так что, когда вы появились, - улыбнулась Фиамета кроткой, доверительной улыбкой, - у меня мелькнула мысль, что Анна вылечилась и провела хороший курс массажа или даже сделала небольшой лифтинг.
- Будем надеяться, что она придет в норму. Я все сделаю, чтобы склонить ее к лечению. Но как нам ее найти? Анна дала вам свой адрес?
- Да-а-а, - ответила Фиамета с коротким смешком. - Но очень неохотно. Вначале она вообще категорически отказывалась сообщать мне свои новые координаты. И только после того, как я сказала, что мне может понадобиться ее помощь, она написала свой адрес. Но предупредила, что явиться я могу к ней только в крайнем случае. При этом Анна взяла с меня обещание, что я не занесу ее адрес в мобильник. И никогда не дам его ни деду, ни полицейским. Впрочем, она вообще запретила мне давать адрес кому бы то ни было. Она боится, что дед может нанять частных детективов, которые под любым удобным предлогом постараются выведать у меня ее новый адрес.
- А вдруг я частный детектив? Или просто подослана к вам дедом? - хитро прищурила я глаза.
- У вас честные глаза, вы не можете лгать, - убежденно произнесла Фиамета. - Ведь вы только что сказали, что никогда не видели своего деда.
"Своего я действительно не видела, - грустно усмехнулась я про себя. - А вот деда Анны мне однажды пришлось увидеть".
- Но в любом случае, - продолжила Фиамета после непродолжительной паузы, - я уверена, вы не сделаете ничего плохого сестре, которую только что приобрели.
- Вы очень чуткая девушка, Фиамета, - серьезным тоном произнесла я, убрав с лица лукавую улыбку. - Я действительно никогда и ни при каких обстоятельствах не обижу и никому не позволю обидеть свою сестру.
- Уверена, что так оно и будет. Извините, я сейчас.
19
Фиамета вышла из гостиной и почти сразу вернулась с длинной записной книжкой в руках. Она открыла одну страницу, другую, третью. Недоуменно пожимая плечами, пролистала почти всю книжку. Потом с раздражением бросила ее на стол и несколько мгновений в задумчивости стояла посредине комнаты.
- Фу ты! – раздался, наконец, ее радостный вскрик. - Слава богу, вспомнила!
Она подошла к стеллажу и сняла с верхней полки какую-то толстую книгу. Тяжелый том чуть не выпал из ее рук, листки его распахнулись, и из середины выпал небольшой клочок бумаги.
- Вот этот адрес, - подняла Фиамета листок и протянула его мне. - Вначале я забыла, что в целях, так сказать, конспирации не переписала его в адресную книгу.
- Здесь только название улицы и номер дома, - вертела я листок в своих руках. - А где номер квартиры?
- Насколько я поняла из слов Анны, это что-то вроде общежития или хосписа. Там нет квартир, только комнаты.
- Но комнаты тоже должны быть под номерами.
- Анна предупредила меня, что она уже сменила там две комнаты и не уверена, застану ли я ее в той, где она сейчас живет.
- А как же мне найти ее комнату?
- Анна сказала, что найти ее там можно через Сильвио, ее друга. Они встречаются чуть больше года. Я его, правда, ни разу не видела. Анна его сюда не приглашала. Но говорила, что он без ума от нее и настаивает на женитьбе. Именно к нему в хоспис она и ушла. Он там работает, что ли... Анна очень туманно говорила о его работе. Он - то ли менеджер там, то ли администратор. Я так и не поняла. И живет там же, где работает.
- Сильвио - очень распространенное итальянское имя. Вряд ли с помощью такого имени можно выйти на Анну, - с сомнением покачала я головой. - Тем более что мы не знаем, кем он там работает. И работает ли вообще.
- Подождите, - задумалась Фиамета. - Анна мне говорила... Да-да... Она предупредила, что называть нужно не просто имя Сильвио, а Сильвио-гитарист. Там его все знают именно под таким прозвищем. Так сказала мне Анна.
- Ну, что ж, попробую ее найти, - встала я с кресла.
- Да, и еще... Чуть не забыла вас предупредить, - говорила Фиамета, провожая меня в прихожую. - Когда вы найдете сестру, то в присутствии других людей, в том числе и Сильвио, не называйте ее Анной. Называйте ее именем Франческа.
- Почему? - изумилась я.
- Это ее псевдоним.
- Псевдоним?.. Кличка?.. Неужели моя сестра связана с преступным миром? - испуганно округлила я глаза.
- Нет-нет, не пугайтесь, - быстро замахала руками Фиамета. - Думаю, что до этого дело не дошло... Хотя... наркоманы всегда в конце концов попадают в преступную сеть... Но ваша сестра... Видите ли, Анна у нас - натура по-своему романтичная, непредсказуемая и даже в чем-то эксцентричная. Она с детства мечтала стать актрисой и придумывала себе разные артистические псевдонимы. Кстати, она училась профессии актера в специальной школе. Правда, вместо того чтобы постигать азы актерского мастерства, она шаталась по пользующимся дурной репутацией дискотекам и ночным клубам.
- И школу не окончила, - скорее утвердительным, нежели вопросительным тоном произнесла я.
- Да нет, школу она все-таки окончила. Но ролей нигде не получала. Хотя как-то раз, года два-три назад, очень удачно снялась в рекламном ролике. Она в ту пору представлялась всем именем Франческа и решила, что оно приносит ей удачу. Именно это имя она назвала Сильвио, когда они познакомились. Кроме того, более двух лет назад, когда у Анны еще была куча денег от деда, она даже поддельные документы себе сделала на имя Франчески Чиконе.
- Почему сестра выбрала именно это имя и фамилию?
- Она позаимствовала их у двух сверхпопулярных кинозвезд.
С ходу связать эти имена с какими-нибудь известными мне киноактрисами я не могла, хотя фамилия Чиконе явно встречалась мне.
- У каких именно? - вопросительно смотрела я на Фиамету.
- Франческа - это настоящее имя Орнеллы Мути.
"Еще одно удивительное совпадение, - мысленно улыбнулась я. - Мне самой чуть не достался псевдоним от этой обаятельной актрисы".
- Анна очень похожа на Орнеллу Мути, - продолжала Фиамета. - Да и вам, наверно, не раз говорили об этой похожести. Только глаза у вас с Анной не такого цвета, как у Орнеллы. А фамилию Чиконе позаимствовала Анна у самой сексуальной американки...
Последних слов Фиаметы оказалось достаточно, чтобы я моментально вспомнила, кому принадлежит эта фамилия.
- У Мадонны! - опередила я подругу Анны.
- Точно, - подтвердила та мою догадку. - Так что теперь Анна для всех, кроме меня, Франческа Чиконе.
- Но это же не просто забавно, это противозаконно, - с тревогой в голосе произнесла я. - Когда-нибудь она попадется со своими фальшивыми документами.
- Думаю, что это может произойти только в том случае, если будет проводиться очень тщательная проверка. Паспорт-то у нее подлинный. Я имею в виду саму обложку и листки в нем. Только данные на этих листках записаны, так сказать, с потолка. Кроме фотографии, конечно.
- Ну, хорошо. А как быть с этим самым Сильвио? Мужчины не любят, когда их, мягко говоря, "водят за нос". Что скажет сестричке ее возлюбленный, когда обнаружит подлинные документы?
- Никогда не обнаружит, - загадочно улыбнулась Фиамета.
- Почему вы так уверены?
- Потому что они у меня.
- Ну, в таком случае он действительно их никогда не обнаружит, - заговорщицкой улыбкой отреагировала я на слова Фиаметы. - Насколько я поняла, вы - очень верная подруга моей сестры.
- Да, я очень ей предана, - согласилась Фиамета. - В свое время Анна мне крепко помогла. Благодаря ей я получила хорошую профессию и сейчас прилично зарабатываю. Так что сама могу платить за эту квартиру. И даже лучшую снять в другом районе. Но не хочу пока съезжать отсюда. А вдруг Анна все-таки захочет вернуться?
Мы уже стояли в прихожей, и Фиамета протянула мне свою визитную карточку:
- Обязательно позвоните мне. Скажите, как вы встретились с Анной. И согласилась ли она лечиться.
- Непременно позвоню, - пообещала я.
20
В следующий свой выходной я решила отправиться к дому, где надеялась увидеть своего двойника.
На этот раз я не хотела, чтобы во мне узнавали Анну. Как не хотела я и того, чтобы сама Анна смотрела на меня ошарашенными глазами. Я вообще предполагала, по возможности, не разговаривать с Анной. А если уж разговора не удастся избежать, то он должен был быть очень коротким и ограничиваться словами типа: "Извините, я ошиблась. Мне нужна совершенно другая Франческа". Было бы лучше всего, если бы мне удалось только издали бросить взгляд на своего двойника и тут же удалиться. Однако это зависело от реальной обстановки на месте. Конкретные обстоятельства должны были подсказать мне манеру поведения, хотя я заранее хорошо продумала не только легенду для этого визита, но и свой внешний вид.
Я надела темно-серую, классически прямую юбку и легкий голубой блузон из вафельного пике с расстегивающейся сверху донизу металлической молнией. Я выглядела скромной бедной девушкой в этом непритязательном наряде с закрытым воротом, и в то же время молния позволяла мне открыть шею в случае сильной духоты.
Натянув на голову парик, в котором меня не узнал даже Виктор, я занялась своими глазами.
В юности у меня возникли проблемы со зрением, и мне прописали очки. В ту пору мне нравилось щеголять в модных оправах, и очки меня совсем не смущали. Позже они стали меня раздражать, и я собиралась сделать лазерную операцию на глазах. Но так и не собралась. Обошлась контактными линзами. Перед самым отъездом за рубеж приобрела несколько пар современных, мягких и почти неощутимых линз, в том числе и таких, которые не только корректируют зрение, но и защищают глаза от ультрафиолетовых лучей. Линзы мало отличались друг от друга своими оттенками и практически соответствовали цвету моих глаз. Но одна пара линз, намеренно приобретенная мной для особых случаев, была совсем другого цвета - голубого. Именно эти линзы я вправила сейчас в свои глаза и сама поразилась, насколько парик и другой цвет глаз изменили мой внешний облик.
От макияжа я решила отказаться. Даже обычный блеск на губы не положила. Но косметичку с карандашами, тенями и помадой с собой, как всегда, взяла.
Еще только приехав на нужную улицу, я почувствовала, что здесь меня могут ждать неприятные сюрпризы. Улица была грязной, неухоженной, дома - в подтеках, трещинах и пятнах разных цветов: от зеленого и синего до бурого и темно-серого. Но это была не патина, не седина веков, как на старых домах в центре Рима. Это была обыкновенная многолетняя грязь. Я медленно шла по выщербленному тротуару, глядя на номера строений, и еще издали подсчитала, какой дом является хосписом, куда я должна была войти. Подойдя чуть ближе к старому, обшарпанному дому с отваливающейся штукатуркой и увидев вышедшую из его дверей шумную компанию хорошо подвыпивших молодых людей, я поняла, что здесь не мог располагаться даже самый нищий хоспис. А отсутствие каких бы то ни было вывесок или надписей лишний раз подтверждало, что в этом убогом строении могла находиться лишь очень дешевая гостиница для тайных встреч и свиданий. А значит, являться туда следовало в соответствующем прикиде и с определенным макияжем на лице.
Вернувшись в начало улицы, я нашла укромное местечко и стала торопливо трудиться над своим внешним видом. Приподняв блузон, я несколько раз подвернула пояс на юбке. Скромное удлиненное одеяние сразу превратилось в легкомысленное мини. Я опустила блузон, расстегнула на нем молнию почти до основания бюстгальтера, сунула в рот жевательную резинку и накрасилась так вульгарно, что за версту от меня пахло дешевой уличной проституткой.
Стараясь придать своему лицу невозмутимое и простецкое, но достаточно самоуверенное выражение, я медленной, вихляющей походкой направилась к нужному дому. Подошла к двери, дернула за ручку. Дверь не открылась. "Та-а-к, интересно. Гостиницей здесь тоже не пахнет. Никакой администрации-reception, открытой для всех клиентов, нет. Дежурного, который обычно сидит в холле любого общежития, тоже, естественно, нет. И домофона на дверях не видно. Не хоспис, не общежитие и не гостиница, а тайный притон какой-то, - с нарождающимся ощущением тревоги подумала я. - Но ведь как-то входят сюда люди! Каким-то образом дверь открывается!"
Осмотрев внимательно весь вход в таинственное здание, я обнаружила на правом косяке узкую длинную клавишу. Нажала на нее - она на секунду утонула и вернулась в исходное положение. Похоже, что это была обычная кнопка звонка. Но никакого звука от звонка за дверью не раздалось. Впрочем, оттуда вообще никаких звуков не доносилось. Я постояла несколько секунд и собралась уже, было, покинуть это неприятное место, как откуда-то сверху донесся до меня хриплый голос:
- Вы к кому?
- К Сильвио-гитаристу.
Дверь передо мной распахнулась, я вошла - дверь сразу же захлопнулась. Попав в длинный, темный коридор, я впервые за последние дни по-настоящему встревожилась и пожалела, что с упрямством, достойным лучшего применения, шла по следу незнакомой мне девушки.
"Зачем мне эта Анна? - мысленно ругала я себя. - Впереди у меня ответственная работа, передо мной поставлено очень важное задание, а я из-за какого-то дурацкого любопытства рискую не только свободой, но вполне может статься - и жизнью, в этой грязной, вонючей дыре".
"Любопытной Варваре на базаре нос оторвали", - невольно вспомнилась мне шутливая присказка бабы Ганны, и страх ушел от меня, как по мановению волшебной палочки. Я расслабилась и стала вглядываться в темноту. Никого в коридоре не было видно, но из-за дверей доносились громкие голоса, смех. Совсем рядом кто-то неумело бренчал на гитаре, а в дальнем конце коридора монотонно выстукивали медленный ритм барабанные палочки да выводил высокие ноты рыдающий саксофон.
- Ты знаешь, куда идти? - неожиданно раздался почти у самого уха голос, который я слышала, стоя за дверью.
Вздрогнув, я резко повернулась и увидела взлохмаченного, небритого парня в драных джинсах и футболке, с лихорадочно бегающими глазками.
- Не знаю, - покачала я головой.
- Я тебя провожу.
- Спасибо, - небрежным тоном бросила я.
Мы прошли по коридору мимо одной лестницы, потом - мимо другой, а по третьей - совсем узкой и крутой - поднялись на второй этаж и очутились в просторном холле.
Здесь сохранились остатки некогда, видимо, очень уютного и красиво оформленного помещения. Глубоко в угол была задвинута высоченная, полузасохшая пальма, сквозь веероподобные листья которой можно было видеть кусочки не заляпанных грязью светлых, дорогих обоев. В центре холла стоял овальный низкий столик с поцарапанной столешницей и несколько потертых кожаных кресел. С потолка свисала большая люстра с хрустальными разноцветными подвесками, большинство их них были разбиты.
В холл выходили четыре двери. У третьей из них, рядом с окном, мой провожатый остановился. На двери был прикреплен вполне профессионально выполненный карандашный портрет молодого мужчины с большими выразительными глазами и курчавой, пышной шевелюрой. Мой "проводник" толкнул дверь - она открылась.
- Сильвио, это к тебе. Входи, - подтолкнул меня в плечи провожатый.
21
Дверь сзади меня захлопнулась, и в третий раз за последние несколько минут мне стало не по себе. В комнате стояла глухая тишина. После залитого солнцем холла глаза не сразу привыкли к полумраку мало освещенной комнаты. А привыкнув, они остановились на узкой, деревянной кровати у правой стены. На кровати, поверх одеяла, лежал длинный, худой мужчина "со следами былой красоты на лице", как описывают подобные лица в романах. Мужчина, портрет которого я только что видела на двери, лежал с закрытыми глазами и не шевелился. "Художник тебе явно льстил, - усмехнулась я про себя. - На рисунке ты симпатичнее и обаятельнее. А может, ты и был таким лет десять назад, когда жизнь еще не прошлась по тебе своей жесткой кистью".
Решив спокойно подождать, пока Сильвио - а это, похоже, был именно он - обратит на меня свое внимание, я медленно обвела глазами помещение. Это была не комната общежития, какие я видела у себя на родине, это было что-то вроде дешевого гостиничного номера: кровать, софа, стол и два стула, справа у входа - платяной шкаф, слева - узкая дверь, ведущая, скорее всего, в туалетную комнату. На окне - полузакрытые жалюзи и видавшая виды штора из органзы или другой подобной ткани, на стенах - несколько пейзажных зарисовок в дешевых, тонких рамочках.
Сильвио по-прежнему с отсутствующим лицом неподвижно лежал на кровати. Глаза его были закрыты, но у меня возникло смутное ощущение, что он наблюдает за мной сквозь щелки глаз.
- Я долго буду ждать, пока ты соизволишь взглянуть на меня? - развязным тоном, перекинув жвачку с одной стороны рта на другую, спросила, наконец, я.
- Ну, взглянул. Я тебя не знаю, - посмотрели на меня большие, темные глаза, взгляд которых показался мне безжизненным.
- Я тебя тоже не знаю, - скорчила я насмешливую гримасу.
- Ты от кого? И сколько тебе нужно? - Блеклым, пустым взглядом смотрел Сильвио куда-то мимо меня.
- Чего? - не поняла я.
- Того, зачем пришла сюда, - скривил Сильвио губы в презрительной усмешке.
"Это он о наркотиках!" - догадалась я.
- Мне это не нужно. Мне нужна Франческа.
- Ее уже давно с нами нет, - снова закрыл глаза Сильвио.
- А где она? Как мне ее найти?
Сильвио лежал без всякого движения с выражением полной отрешенности на лице.
- Ты что, не слышишь меня? - резким, вызывающим тоном спросила я.
- Ну, слышу. Что дальше? - посмотрел на меня Сильвио длинным, холодным взглядом.
"Самое время, пожалуй, бросить отдельные фразы из той легенды, которую я сочинила, собираясь с визитом в этот, так называемый, хоспис", - подумала я и, отказавшись на время от дерзких ноток в голосе, спросила дружелюбным, чуть ли не доверительным, тоном:
- Мне нужно передать Франческе деньги.
Моя фраза, как я и ожидала, сработала мгновенно. Только что мрачный и от всего отрешенный Сильвио в мгновение ока повеселел. В глазах его мелькнули живые огоньки, по губам скользнула довольная улыбка.
- Деньги? - приподнялся он на кровати. - Давай сюда.
- Сожалею, но ты не можешь их получить и не получишь.
- Получу. Имею на то право. Как муж Франчески.
- Муж? - вытаращила я глаза. - Мы не знали, что она вышла замуж.
- Как видишь, вышла. Правда, не хотела об этом особенно распространяться.
- Когда же вы поженились?
- А тебе какое дело? Когда поженились - тогда и поженились. Давай сюда деньги, - протянул он ко мне свою костлявую руку.
К такому повороту, хотя и без замужества Анны, я тоже была готова и произнесла фразу из своей домашней заготовки:
- Я должна вручить деньги лично Франческе. И кое-что передать на словах. Лично ей передать. И лично от нее получить записку.
- От нее лично? - переспросил Сильвио, и огоньки в его глазах тотчас же потухли.
- Да, лично.
- Ты не сможешь этого сделать. Ее нет, - твердым голосом произнес Сильвио и снова завалился на кровать все с тем же отрешенным видом.
Практически потеряв всякую надежду на то, что мне удастся что-либо добиться от этого угрюмого и апатичного "гитариста", я тем не менее решила предпринять последнюю попытку.
- Понимаю. Любая информация стоит денег, - сказала я и стала открывать свою сумочку.
- Это другое дело, - довольным голосом произнес Сильвио и сел на кровати.
Я достала из кошелька двадцать тысяч лир мелкими банкнотами. Сумма небольшая - максимум на две бутылки среднего вина или на пять пачек сигарет, но больше я давать не собиралась.
- Столько же дашь "вратарю", - начал Сильвио считать банкноты.
- Кому-кому? - переспросила я.
- Тадеусу. Тому, кто привел тебя сюда... Мало же ты даешь за ценную для тебя информацию, - небрежно бросил он деньги на стол.
- Больше не могу. Это деньги чужие. Да если бы даже были моими, то я нахожусь не в том положении, чтобы швыряться деньгами.
- Это видно по тебе. Клиентура у тебя не богатая, - охватил он меня взглядом сверху донизу, и глаза его неожиданно приобрели плотоядное выражение. - Ты мне чем-то напоминаешь мою незабвенную Франческу. Перепихнемся, а?
- Я не для этого сюда пришла, - отрезала я.
- Давай-давай, не возникай. И радуйся, что сам Сильвио, любимец женщин всего квартала, захотел лечь с тобой в постель. – Сильвио стал расстегивать ремень на своих джинсах.
- Зря раздеваешься, - гневно сверкнула я глазами.
- Ух, ты! Какой гнев! Ты правильно меня поняла, - ухмыльнулся Сильвио, - денег ты от меня не получишь. Но зато получишь другое. Ты испытаешь такой оргазм, какого у тебя никогда не было. Да ты, наверно, вообще оргазма не знаешь. Удовольствие только для клиента.
Сильвио хохотнул противным сальным смехом, встал с кровати, стянул с себя джинсы и практически нагишом двинулся ко мне.
- Я же тебе сказала, чтобы ты отстал от меня, - сделала я шаг назад.
Я запаниковала и хотела уже, было, дать деру, но вовремя сообразила, что выйти отсюда без согласия на то Сильвио я не смогу, и осталась стоять как вкопанная.
- Ну-ну, крошка, не кочевряжься. Мне давно пора попарить шишку.
Сильвио левой рукой обхватил меня за талию, а правой ловко скользнул в бюстгальтер и схватил меня за грудь.
Это грубое прикосновение костлявых, холодных пальцев к моей груди и грязное выражение, которое я никогда не слышала, но о значении которого тут же догадалась, были настолько омерзительными, что разбудили моего внутреннего дьяволенка. Дремавший до сих пор дьяволенок моментально взбесился, и его гнев тут же вывел меня из панического состояния.
- Баста! - ударила я по рукам Сильвио сверху вниз так сильно, что тот охнул и даже чуть присел. - Слушай, ты! Любимец публики! Засунь свою шишку себе в задницу и парь ее там до посинения или до покраснения, - цедила я сквозь зубы, прищурив глаза. - А я должна уже идти. Если через десять минут я не выйду отсюда целой и невредимой, то мой дружок, дожидающийся меня на улице, приведет сюда кучу крепких ребят, и они сделают из этой грязной дыры вонючее, пустое место.
Такой тон, похоже, Сильвио понимал лучше, чем вежливые уговоры. Ни слова не говоря, он быстро натянул брюки и как ни в чем не бывало снова растянулся на кровати.
- Так где Франческа? - спросила я спокойным голосом.
- Ее нет. Она умерла.
- У-у-мерла? - даже заикнулась я от неожиданного сообщения.
- Да, умерла, - лениво прикрыл глаза Сильвио.
- Как? От чего? - с непритворным изумлением спрашивала я.
- Передозировка, - последовал лаконичный ответ.
- Когда она умерла? - после небольшой паузы тихо спросила я.
- В начале июня.
"Значит, приблизительно в то время, когда я появилась в Пизе", - невольно подсчитала я в уме.
- Так что денежки твои будут при тебе, - открыл глаза Сильвио и в упор, с насмешливой улыбкой, посмотрел на меня.
Оставив без внимания ироничный намек Сильвио на то, что речь шла о моем долге Франческе, я сказала:
- Ну, что ж, все мы когда-то там будем. Хотя Франческу жаль. И хотя ваше сообщение совсем не радует меня, как вы предполагаете, но все же - спасибо за информацию.
- Не забудь отдать Тадеусу деньги, - крикнул Сильвио мне вдогонку, когда я уже закрывала дверь. - Иначе не выпустит.
Получив деньги, "вратарь" молча открыл и закрыл за мной дверь.
Яркий солнечный луч ослепил меня на мгновение, и я вынуждена была несколько секунд неподвижно стоять с чуть прикрытыми глазами перед дверью "хосписа". Потом уверенным, решительным шагом, не оглядываясь и не глядя по сторонам, пошла в сторону автобусной остановки. За несколько шагов до остановки свернула в уже знакомый мне укромный уголок за большим кустом и принялась приводить себя в пристойный вид. Опустила юбку, затянула молнию на блузоне и сняла парик. Открыв пудреницу с зеркалом, растушевала на веках черный контур, чтобы глаза не выглядели такими яркими и вульгарными. Потом бумажной салфеткой сняла с век тени, убрала со щек румяна и тщательно вытерла губы.
"Ну, вот и все, - вздохнула я. - Приду домой, сниму голубые линзы и полностью стану сама собой. И теперь уж, видимо, не скоро, а может, и никогда мне не понадобится ни этот парик, ни эти линзы. Анну искать мне больше не нужно".
В душе я чувствовала облегчение и разочарование одновременно. Легко и спокойно мне было оттого, что благополучно завершился мой визит в темное, опасное место. Теперь, когда все было позади, я мысленно даже смеялась, вспоминая разговор с Сильвио и свою реакцию на его "заманчивое" предложение. Свое поведение в его комнате я оценила на крепкую четверку.
Разочарована же я была неудачным завершением своих поисков. Около трех месяцев жила я мыслью о встрече со своим двойником, чуть не поссорилась из-за этого с Виктором, придумывала хитроумные истории, разрабатывала сложнейшие легенды, планы - и все мои усилия были потрачены напрасно.
"А почему, собственно, напрасно?" - даже остановилась я от внезапно возникшей в голове мысли.
"Не-е-ет, не зря я так упорно искала эту Анну, не зря. Волшебное озарение и интуиция настойчиво твердили мне, что в своих поисках я должна дойти до конца, и интуиция, как всегда, меня не подвела", - ликовала я в душе.
22
С этого момента ясная и твердая мысль не давала мне покоя: мне представлялся исключительный, уникальный случай, и я не имела права им не воспользоваться.
В свое время Александр Иванович, знакомя меня со всеми известными способами получения подлинных документов на имя реально существующих людей, упоминал о двойниках. Но те случаи, о которых рассказывал мне "ведущий", не имели ничего общего с представившейся мне возможностью. Мало того, что я случайно вышла на своего двойника, так еще эта девушка умерла, и я могла без всяких опасений пользоваться ее именем и ее документами. Испанский паспорт был, конечно, тоже хорошо подобран, но с паспортом на имя моего двойника я чувствовала бы себя еще увереннее и спокойнее. Проблема была лишь в том, как эти документы заполучить.
Вначале я хотела сообщить о двойнике в Центр и переложить на плечи Командования задачу приобретения документов Анны у Фиаметы. Но поразмыслив немного, решила, что пока мое письмо дойдет до Центра, пока там долго и нудно будут принимать решение, здесь ситуация может кардинальным образом измениться. Фиамета, не дождавшись ни Анны, ни ее новоявленной сестры Марии, может переслать или отвезти вещи и документы Анны синьору Сарди в Пизу. И тогда уж, даже при очень хорошей подделке, документами на имя двойника можно будет пользоваться с меньшей уверенностью. Во всяком случае, лично я предпочту оставаться Марией Гонсалес и не захочу становиться Анной Сарди, подлинные документы которой находятся у деда.
Размышляя таким образом, я твердо решила, что документы должны быть выкрадены у Фиаметы именно сейчас. А приняв это решение, я стала обдумывать планируемую акцию и рисовала в своем воображении картины кражи документов...
... Вот я прихожу к Фиамете и сообщаю, что в комнату Сильвио мне не позволили пройти. Он сам вышел ко мне и сказал, что Франческа никого не хочет видеть. "Наверное, Анна опасается происков деда, - скажу я Фиамете. - И потому было бы неплохо, если бы у меня была записка от вас. Записка снимет все опасения Анны, и она выйдет ко мне, или меня пропустят в ее комнату".
Фиамета садится писать записку. Я бросаю в ее стакан с соком снотворную таблетку. Через несколько секунд Фиамета засыпает. Я аккуратно, не делая беспорядка, исследую все шкафы в гостиной и соседних комнатах. Нахожу документы Анны и быстро исчезаю из квартиры.
А потом?.. Что произойдет потом? Даже если Фиамета обнаружит пропажу документов не сразу, то все равно после такого происшествия будет через Сильвио искать Анну. Впрочем, вряд ли Фиамета помнит название улицы. А листок с адресом она отдала мне... Значит, подруга Анны вынуждена будет обратиться в полицию или к синьору Сарди. Она заявит о странном появлении и еще более странном исчезновении некоей Марии. А полиция, естественно, объявит розыск подозрительной испанки-воровки...
... Да-а, очень опасная для меня ситуация... Так дело не пойдет... Нужно придумать что-нибудь другое...
... Итак... Я прихожу к Фиамете, с волнением рассказываю о смерти Анны, роняю скупую слезу - или плачу навзрыд - и прошу дать мне на память фотографию сестры. Фиамета достает коробку или открывает какой-нибудь ящик в шкафу и перебирает там вещи Анны. Я вижу какие-то документы, в том числе паспорт. Мне "становится плохо", Фиамета идет за водой, я забираю паспорт, прячу его к себе в сумку. Фиамета возвращается, подает мне стакан и, убедившись, что Марии стало лучше, продолжает искать фотокарточку. Сразу же обнаруживает пропажу паспорта... А может, и не сразу... Но все равно - скандал, полиция, и, вполне вероятно, в газетах и по телевидению появляется моя, то есть Анны, фотография...
... Не-е-т, этот сценарий тоже никуда не годится... Может, пойти совсем по другому пути?..
... Мужской голос звонит по телефону Фиамете и представляется другом Анны. Он сообщает, что синьор Сарди напал на след Анны и вот-вот схватит ее, чтобы насильно засадить ее в нарколечебницу. Анна решила бежать в Америку, к родственникам. Но ей нужен ее подлинный паспорт. Сама она прийти в квартиру Фиаметы или на встречу с ней опасается и поэтому просит передать ее документы другу.
А что Фиамета?.. Она требует, чтобы сама Анна по телефону попросила отдать ее документы... Или, вполне возможно, Фиамета все-таки соглашается передать документы другу Анны...
Но где взять этого друга? Я могла бы, конечно, придумать какую-нибудь забавную историю и договориться с Фабио, коллегой по работе, чтобы он пошел на встречу с Фиаметой. Фабио, не сводящий с меня влюбленных глаз со дня моего появления в офисе, согласился бы на любое дело ради меня. Но стоит ли прибегать к помощи посторонних людей в таком щекотливом деле? В таких делах должна быть хорошо обдумана каждая деталь, а тут возможны всякие неожиданности...
"А если вообще пойти ва-банк и под хорошо продуманным предлогом послать Фабио в квартиру к Фиамете, чтобы он подсыпал снотворное ей в стакан? А уж потом в квартиру явиться самой и искать документы", - нервно смеялась я про себя.
Много подобных, дерзких и бредовых, идей возникало в моей изобретательной голове вплоть до самой сумасшедшей: нанять какого-нибудь воришку и послать его в квартиру Фиаметы.
Но все появлявшиеся идеи я отбрасывала одну за другой - или по причине невозможности их осуществления в одиночку, или из-за риска, которому я подвергала свое существование в качестве разведчицы.
Не раз мне в голову приходила мысль, что было бы хорошо вызвать в Рим Виктора и именно с его помощью осуществить операцию по изъятию документов у Фиаметы. Я даже придумала, как это можно было бы проделать без всякого риска и излишнего шума. Но при воспоминании о том, на какие уловки мне нужно было идти, чтобы вынудить Виктора получить адрес Анны, у меня пропадало всякое желание даже просто знакомить его со своими замыслами.
А замыслы эти преследовали меня и днем, и ночью. Что бы я ни делала, куда бы ни шла, в голове моей неотступно стоял один и тот же вопрос: каким образом можно выкрасть у Фиаметы документы, чтобы это воровство не повлекло за собой опасных последствий?
23
На третий день утром, рассеянно посматривая за завтраком на экран телевизора, я вдруг замерла с бутербродом у самого рта и через мгновение радостно заулыбалась. Услышанная по телевизору фраза: "Зачем воровать, если можно просто взять?", - в одночасье разрешила все мои сомнения.
В тот же вечер я набрала номер телефона Фиаметы.
- Слушаю, - услышала я усталый голос подруги Анны.
- Здравствуйте. Это Мария, сестра Анны.
- Добрый вечер. Я ждала вашего звонка.
- Да? У вас есть новости от Анны? - изобразила я радостное волнение в голосе.
- К сожалению, никаких. Я ждала их от вас.
- У меня тоже пока ничего конкретного. С Сильвио Анна больше не живет. Мне удалось с большим трудом выудить у него адрес, по которому сестра якобы проживает. Сегодня я там была. Анна действительно там некоторое время жила, но снова переехала. Мне дали телефон, по которому я, вроде, могу ее найти. Пока что телефон не отвечает. Буду звонить и днем, и ночью, пока мне не ответят.
- Будем надеяться, что вам удастся найти сестру.
- Я тоже очень на это надеюсь.
- Жду вашего звонка.
- Обязательно позвоню. Спокойной ночи.
В субботу я позвонила Фиамете в семь часов утра, правильно предположив, что даже если девушка в этот день работает, то рано утром будет еще дома.
- Алло! Фиамета? Это я, Мария, - вкрадчивым голосом произнесла я, когда на том конце провода сняли трубку.
- Я это уже поняла.
- Я не очень рано звоню?
- Нет, что вы! Я рано встаю.
- Я бы не стала так рано звонить, но я... я в таком возбужденном состоянии, - как можно более взволнованным голосом говорила я. - И зная, что вы... что вы любите Анну и ждете новостей...
- Вы ее нашли? - нетерпеливо спросила Фиамета.
- Похоже, что да.
- Правда? - искренняя радость слышна была в голосе Фиаметы. - Я очень рада. Где она? Когда придете сюда?
- Дело в том, что я только что дозвонилась по тому телефону, о котором вам говорила. Анна действительно там живет, но сейчас ее нет. Так сказала мне девушка, поднявшая трубку. Будет только поздно вечером. Ну вот, я и не выдержала, позвонила вам, - произнесла я извиняющимся тоном.
- Правильно сделали. Вечером вы мне сразу позвоните?
- Обязательно.
Вечером я звонить Фиамете не стала, но на следующий день, в воскресенье, в девять часов утра подошла к уже знакомой мне двери из светлого дерева.
Словно обращаясь к Всевышнему за помощью и поддержкой, я постояла несколько мгновений с полузакрытыми глазами, прижав руки к груди. Потом резким движением распрямила плечи, набрала в легкие воздуха и решительно нажала на кнопку звонка.
Дверь через несколько секунд отворилась, и передо мной появилась Фиамета.
- Доброе утро! - внимательно, но с улыбкой всматривалась она в меня. - М-Мария?
- Да, Мария, - постаралась я изобразить на лице простодушную улыбку.
- А Анны нет?
Фиамета напряженно смотрела поверх моего плеча, как будто Анна могла прятаться за моей спиной.
- Со мной нет. Подробности сейчас расскажу.
- Входите, пожалуйста.
Фиамета провела меня в гостиную и усадила в то же кресло, что и в прошлый раз, предложив при этом свежесваренный кофе.
- Мария, я жду с нетерпением. Вижу, что у вас хорошие новости. Вы сияете от счастья, хотя у вас темные полукружия под глазами, - сказала Фиамета, ставя чашки с кофе на стол.
"Не зря, значит, я трудилась целое утро над своим макияжем, - похвалила я мысленно свои утренние манипуляции. - Серые тени, которые я положила под глазами, выглядят вполне естественно".
- Ничего удивительного! - весело воскликнула я вслух. - Почти полночи проболтали мы сегодня с Анной.
- Значит, вы встретились с сестрой? - засияла Фиамета.
- Ну да, конечно! Именно об этом я вам и твержу.
- Как она восприняла ваше появление?
- Так же, как и вы в свое время. Мое появление повергло ее вначале почти в шоковое состояние, а потом она очень обрадовалась. И мы долго-долго с ней говорили.
- Где она сейчас? Почему не с вами?
- Почему не со мной? - переспросила я, стараясь изобразить на лице что-то вроде печальной улыбки, и секунду спустя произнесла как нельзя искреннее: - Не буду от вас ничего скрывать. Под утро у сестры было такое состояние, что мне пришлось ей уступить, - изо всех сил играла я смущение и стыд. - Мы вместе с ней пошли в какой-то ночной бар, и она взяла там то, что ей было нужно. И сейчас она спит. Но... Надеюсь, что мне не придется больше поощрять ее болезнь.
- Вам удалось уговорить ее лечиться? - не то с недоверием, не то с надеждой в голосе спросила Фиамета.
- До конца мы эту проблему, сами понимаете, не обсудили. Слишком мало у нас было времени. Да и привыкнуть она должна... к моему существованию... ко мне. Это вполне естественно, сами понимаете.
- Понимаю, понимаю, - быстро закивала Фиамета.
- Но я добилась самого главного: Анна уезжает со мной в Испанию. А там, я думаю, в новой обстановке, без старых друзей и знакомых, Анне легче будет отказаться от прежних привычек и согласиться на лечение.
- Думаю, что вы правы.
- Два часа назад я позвонила маме и сообщила ей об Анне.
- Мама не против приезда Анны к Вам?
- Ну, во-первых, я живу отдельно от родителей. А во-вторых, мама сказала, что в свое время отец мой помогал нам, а теперь наша обязанность и святой долг - помочь его дочери.
- У вас, наверно, добрая и отзывчивая мама.
- Да-да, конечно. Мне кажется, что во всем мире нет другой такой мамы. Но, наверно, все так думают о своих матерях. Каждый человек, даже отъявленный негодяй или преступник, попавший в тюрьму, всегда с нежностью вспоминает о своей матери - самой красивой, самой умной и доброй матери на свете. Только мама всегда согреет своей теплотой, простит любую ошибку и никогда не предаст.
- Не всегда так бывает, - улыбнулась Фиамета долгой, печальной улыбкой и тут же спросила: - Когда вы уезжаете?
- Сегодня. Буквально... через пять часов, - уточнила я, взглянув на свои часы. - Я уже заказала билеты.
- Анна даже перед отъездом ко мне не заглянет? - обиженно поджала губы Фиамета.
- Нет, не придет, - твердо сказала я и после секундной паузы продолжила более мягким тоном: - Буду с вами откровенной до конца. Это я ее уговорила к вам не приходить. Я боюсь, что если она придет сюда, то... Как бы выразиться поточнее?.. Напоминание о прежней жизни может поколебать ее решимость уехать со мной. А значит - она не вылечится... Вы понимаете мои опасения?
- Понимаю, - кивнула Фиамета. - Но неужели все-таки Анне не хотелось попрощаться со мной?
- Хотелось, конечно. Но воля ее сломлена, и она довольно быстро дала себя уговорить. Я приводила разные доводы. В том числе - ее теперешний внешний вид. Именно этот довод оказался решающим. Сестра попросила передать вам, что появится здесь, когда приведет себя в порядок.
- Больше ничего не просила она передать?
- Просила прощения и благодарила за все, что вы для нее сделали в трудные для нее дни.
- Анна есть Анна. Ничто не смогло до конца загубить ее благородную душу и доброе сердце. – У Фиаметы увлажнились глаза. - Это не она, а я должна благодарить ее за все, что она для меня сделала, - задумчиво смотрела девушка в чашку с кофе.
24
Выждав несколько вежливых минут, я решилась перейти к тому, зачем пришла в это раннее утро к подруге Анны.
- Я пришла к вам не только для того, чтобы поделиться своей радостью и передать слова благодарности от сестры. Я должна выполнить еще одно ее поручение.
- Какое? - оживилась Фиамета.
- Я должна взять у вас документы Анны. Поддельным паспортом сестра больше не хочет пользоваться. В конце концов, она же - Анна Сарди, а не какая-то выдуманная Франческа Чиконе. А без паспорта, сами понимаете, нам ведь даже билет на самолет не дадут.
- Да-да, конечно, - резво встала с дивана Фиамета.
Она подошла к одной из секций стеллажа, выдвинула ящик и достала из него небольшую сумочку из крокодиловой кожи.
- Вот, - протянула она сумку мне. - Сюда сложила все сама Анна, и с тех пор я эту сумочку не трогала.
Легким, как бы рассеянным, жестом я открыла сумку, бросила быстрый взгляд на содержимое и, сразу увидев паспорт, тут же щелкнула замком.
- Я ни на йоту не сомневаюсь, что бумаги лежат здесь в том виде, в каком оставила их сестра, - произнесла я небрежным тоном.
- Мы с ней тоже были как сестры, - грустно улыбнулась Фиамета. - Отныне я буду скучать по ней еще больше. Эти месяцы я, по крайней мере, надеялась, что она вот-вот войдет или позвонит в нашу с ней общую дверь. А теперь мне не на что надеяться. Она будет в Испании...
- Испания совсем рядом. На том берегу моря, - засмеялась я. - Вы приедете когда-нибудь к нам в гости. Да и Анна, я думаю, не останется у нас надолго. Ей захочется вернуться на родину.
- Но это уже будет совсем другая Анна, - по-прежнему печально улыбалась Фиамета.
- Почему другая? Она будет прежняя. Такая, какой была до употребления наркотиков.
- Такой она уже не будет никогда. И дело не только в наркотиках. Возраст тоже имеет значение.
- Что ж, так мир устроен. Все мы меняемся, иначе и жить было бы неинтересно. И каждый возраст имеет свои прелести, свои радости, свое отношение к миру и к себе. К тому же, я думаю, с возрастом мы становимся интереснее для своих друзей.
- Может быть… Может быть, - пожала плечами Фиамета.
- Ну а теперь мне пора, - я встала и направилась к дверям. - Иначе мы не успеем собраться к самолету. Впрочем, нам собирать-то нечего. Вещей у нас мало.
- Кстати, о вещах, - забеспокоилась Фиамета. - Разве вы не возьмете одежду Анны?
- Да-да, я чуть не забыла про ее вещи. Анна сказала, что не хочет их брать. Вся ее одежда, сказала она, вышла из моды, ее уже можно выбросить. Но попросила привезти две вещи. Во-первых, какой-то классический костюм. То ли от Кардена, то ли от Ив Сен-Лорана. А может, от Шанель? Пока ехала к вам, вся в волнении, имя кутюрье выскочило из головы. Знаю только, что это очень известное в мире моды имя... А может, Анна упоминала это имя и не в связи с ее костюмом, а просто так, мимоходом. Не помню... Сами понимаете, мне было не до этих тонкостей, - импровизировала я на ходу, сообразив, что личные вещи двойника могут в будущем мне очень пригодиться. - А еще она говорила о каком-то… то ли вечернем, то ли коктейльном платье. Анна сказала, что вы знаете, какую одежду она больше всего любила когда-то надевать. И какую можно надеть даже через десять лет. Если фигура позволит, - добавила я с многозначительной улыбкой.
- Я, кажется, догадываюсь, о каком костюме и платье идет речь, - уверенным тоном произнесла Фиамета и прошла в соседнюю комнату. - Это, прежде всего, рубиновый костюм из трех предметов: длинный жакет, короткая узкая юбка и брюки. А еще... черное длинное платье из тяжелого шелка от Лагерфельда, - отчетливо слышался через открытую дверь ее голос.
- Думаю, сестра знала, о чем говорила, когда доверялась вашей памяти. Говоря об этой одежде, Анна употребляла какие-то специфические слова, которых я не знаю. Мне иногда трудно понимать итальянский разговорный, у меня ведь совсем небольшая разговорная практика.
- Что вы! Вы отлично говорите на итальянском. У вас есть небольшой акцент, но он придает вам особый шарм.
- Благодарю за комплимент. Мой учитель там, дома, тоже хвалил мой итальянский. Это мама обязала меня его учить. Она, вероятно, предполагала, что так или иначе, рано или поздно, но я узнаю о том, что половина моей крови - итальянская.
- Нет большой разницы между итальянской и испанской кровью. И еще меньше разницы между нашими языками, - с глубокомысленным видом изрекла Фиамета, входя в гостиную с небольшой дорожной сумкой в руках. - Вот, возьмите. Это сумка Анны. Сюда я вложила еще одну юбку, блузу-паутину из шелковых нитей и две любимые блузки Анны. Одна - классического покроя, белого цвета. Вторая - вечерняя, расшита бисером и поетками.
- Спасибо. Мы с сестрой вам очень благодарны.
- Позвоните, как только прилетите в Испанию. Но главное - сообщите мне, будет ли Анна лечиться.
- Обязательно позвоню. Адреса моего я пока вам не даю. Мне ведь сейчас придется искать другую квартиру.
- Понимаю. Я тоже, видимо, перееду отсюда. Звоните мне по моему рабочему телефону. Или по мобильнику. Они указаны в визитке.
- Хорошо. До свидания. И спасибо за все, - непритворно улыбалась я благодарной улыбкой, прощаясь с девушкой, которая мне очень нравилась, но с которой я не предполагала больше когда-либо встречаться.
25
Несколько дней я была в таком взволнованном состоянии, что только тренировка, полученная под руководством Александра Ивановича, помогала мне внешне ничем не выдавать своего радостного возбуждения.
А возбуждаться было от чего. Кроме паспорта на имя Анны Сарди, в сумке из крокодиловой кожи находился весь комплект необходимых современному человеку документов и бумаг: водительские права, свидетельства об окончании колледжа и частной актерской школы, записная книжка с адресами и телефонами, десятка два фотографий и даже вложенное в конверт, запечатанное и адресованное, но не отправленное письмо Анны своей родной тете в США. Прочитав это письмо, я поняла, что Анна собиралась поехать в Америку к сестре отца незадолго до того, как уйти от Фиаметы. Но почему она не поехала - было неясно. То ли денег на дорогу не было, то ли Сильвио оказал свое влияние. Или она не хотела ехать без ответа-приглашения от тетки. А сама напрочь забыла, что письмо-то свое не отправила.
Но что бы ни остановило Анну от поездки в США - для меня это не имело никакого значения. Главным для меня было то, что я имела в своих руках образец почерка Анны и могла его как следует изучить.
А то, что мне нужно изучать почерк Анны, я не сомневалась. Я была твердо уверена, что рано или поздно, но мне придется перейти на документы своего двойника. Я знала все, или почти все, что требовалось от разведчика в таких случаях: биографию, места проживания и учебы, имена родственников, некоторых друзей. Да и в запасе у меня было еще время, чтобы изучить и другие данные об Анне Сарди до того момента, как я перейду на ее документы.
Однако когда и где я возьму в руки паспорт двойника как свой собственный - это должен был решать Центр, и я немедленно принялась писать сообщение в Москву с тем, чтобы отправить его на имя «Каролина» через канал в Стокгольме. Сначала написала открытое письмо, между строчками которого должно было поместиться тайнописное сообщение.
Я долго думала над текстом этого сообщения, вновь и вновь возвращаясь к документам Анны и ее фотографиям в разном возрасте. У нас с ней было, действительно, просто потрясающее сходство. Зеленоватые глаза, черные брови, несколько выпирающие скулы, чуть тяжеловатый и скорее квадратный, нежели круглый овал лица. Правда, при более внимательном рассмотрении становилось ясно, что мы все-таки отличались друг от друга. Особенно в возрасте после двадцати. Разница между нами была не в чертах лица, а в том, что лицо выражало. На лице Анны отражалась вся ее горькая жизнь. Особенно характерным был ее взгляд. На одних фотографиях - жесткий и даже озлобленный, на других - жалобный, потерянный. На переносице и возле губ вырисовывалась довольно глубокая складка, а уголки губ были чуть опущены вниз. У меня же уголки губ всегда лезли вверх, особенно когда я улыбалась.
- Ты частей улыбайся, - говорила мне часто в юности баба Ганна. - У тэбэ такая приветная, щедрая улыбка, шо она може растопити сердце самого жестокого и черствого человека.
- От частых улыбок рано появляются морщины, - отшучивалась я.
- Хорошого человека добрые морщины только красят, - уверенным тоном изрекала баба Ганна.
Наверно, она была права, моя дорогая бабушка. Хорошего человека морщины, наверно, не портят. А как быть с такими, как Анна? Та Анна, какой она была все последние годы?.. Озлобленная, жестокая, несправедливая... Ее "недобрые", как выразилась бы моя баба Ганна, морщины даже в какой-то степени делали красивое лицо некрасивым.
Впрочем, это не мешало говорить о нашем с ней феноменальном сходстве, о котором я хотела подробно написать в моем послании в Центр. В таких же подробностях я собиралась сообщить и о семье Анны. В результате, первоначально составленный вариант моего послания в Центр занял бы целых две странички из блокнота с тайнописными листами. От такого длинного письма я в конце концов отказалась. Окончательный вариант моего послания был предельно краток:
"Центру".
В моих руках оказались подлинные документы на имя итальянской гражданки Анны Сарди. Знание подробных данных о ней самой и ее родственниках, а главное, ее возраст и внешность, позволяют рассматривать ее в качестве моего двойника. В ближайшее время изучу подробнее места ее проживания и учебы. Сама Анна умерла около четырех месяцев назад в Риме под именем Франчески Чиконе или под неизвестной мне фамилией своего мужа.
"Анна".
Подумав немного, я все-таки вставила в это короткое сообщение адрес так называемого "хосписа", где жила в последние месяцы своей жизни Анна. А также указала местонахождение траттории синьора Сарди в надежде, что Центр по другим каналам проверит и даже уточнит неизвестные мне данные об Анне и ее семье. В конце письма я добавила фразу: "Жду ваших указаний".
Указаний Центра или прибытия его представителя я стала с нетерпением ждать спустя десять дней после отправления своего письма. Каждый раз, принимая радиограмму Центра, я надеялась расшифровать в ней реакцию Командования на мое письмо. Но Командование реагировать совсем не торопилось. В получаемых мной радиограммах были разные указания, но только не те, которые я ждала в ответ на свое сообщение о документах двойника.
В середине октября я наконец получила короткую радиограмму:
"Анне".
Сообщите подробно, каким образом у вас оказались документы итальянской девушки.
"Центр".
"Начинается чиновничья волокита!" - разозлилась я, но тут же успокоила себя: Центр обязан быть осторожным и предусмотрительным. А прочитав шифровку еще раз, я оценила тот факт, что в ней не была названа фамилия Анны. Учитывая многочисленные предательства последних лет, шифровальщику ни к чему было знать ни имя, ни фамилию моего двойника.
Я незамедлительно отправила подробное, насколько это было возможно в данной ситуации, письмо. Ответа Центра на это свое послание я снова ждала почти три недели. А ответ был как нельзя более кратким и лаконичным:
"Анне".
Заложите документы в ваш тайник и ждите дальнейших указаний. Мы изучаем ситуацию.
"Центр".
"Сколько же вы будете ее изучать!" - чертыхалась я, нервно вышагивая по периметру своей гостиной. Мне нужно скоро к Виктору ехать, а с какими документами? Если с документами Анны, то Виктор обязан уже сейчас знать мое новое имя. Ведь может случиться так, что Виктор кому-то из друзей или своему компаньону скажет, что девушка, которая ему звонит иногда из Италии, - испанка. Правда, мы договаривались, что Виктор пока никому не будет говорить конкретных данных о своей предполагаемой невесте. Да и не принято на Западе откровенничать с коллегами о своей частной жизни. Особенно среди мужчин. Но мало ли какая ситуация может сложиться у Виктора! Чтобы подвести нужного человека к доверительным отношениям, Виктору, вполне возможно, необходимо будет разоткровенничаться и рассказать о своей любимой девушке.
Проблема эта бесконечно волновала меня, но намекнуть Виктору в телефонных разговорах о вероятности своего перехода на другие документы я не могла. Наши беседы были краткими и сугубо личностными: мы говорили друг другу, что до сих пор вспоминаем наше счастливое "знакомство" и каждую минуту наших свиданий во Флоренции и Риме, что скучаем друг без друга и надеемся на скорую встречу.
В конце ноября от Центра все еще не было никаких указаний ни в отношении документов Анны Сарди, ни относительно даты моего отъезда к Виктору в Англию. Судя по последним разговорам с Виктором, от "старого друга" - так договорились мы именовать меж собой Центр - Виктор тоже не получал никаких распоряжений по этому поводу. Зная, как долго в Центре принимаются подчас простейшие решения, которые в общем-то и принимать не требуется, а необходимо только подтвердить одобренное ранее, мы с Виктором сами договорились, что я приеду в Англию на празднование католического Рождества, к 24 декабря, и мы объявим коллегам Виктора о нашей помолвке.
26
Повседневная жизнь моя, тем временем, шла своим чередом. На работе я с увлечением трудилась над порученной мне частью в разработке проекта оформления служебных кабинетов нового банка. А после работы - редкие выходы в какую-нибудь пиццерию или латтерию. Чаще всего - с Фабио, иногда - с кем-нибудь из коллег по работе. В другие свободные вечера и в выходные дни я выполняла некоторые задания Центра. Особенно сложным для меня было задание по поиску хорошего тайника и разработке условий работы с ним. Другое задание было легче. Я должна была тщательно изучить свой квартал, особенно магазины и ресторанчик, что находился в двух кварталах от моей квартиры. Все данные о ресторанчике - вплоть до фотографий хозяина и бармена – я должны была в ближайшее время передать в Центр через уже известный мне тайник. Видимо, какому-то другому разведчику понадобились эти сведения для его легенды.
Остальное время я проводила в своей квартире. Садилась у телевизора и "скакала" по всем программам в поисках передач, которые могли ближе познакомить меня с обычной жизнью обычных граждан Италии. Именно по телевизору я видела, как проходили празднества в честь бога вина, и как отмечалась общенациональная итальянская дата - Праздник всех святых. А в конце ноября я с любопытством наблюдала, как вся Италия, одевшись в траур, оплакивала наследника самой знаменитой, богатой и уважаемой в стране семьи - Эдоардо Анелли, покончившего жизнь самоубийством, бросившись с восьмидесятиметрового моста на каменную дорогу внизу.
И все-таки не только эти познавательные, страноведческие программы интересовали меня. Главной целью моих многочасовых сидений у телевизора был итальянский язык. Говорила я на итальянском довольно бегло. Однако говорила с акцентом. Пусть - легким, небольшим, но все же - с заметным акцентом. Моя преподавательница по итальянскому языку в свое время не особенно боролась с моим произношением. Главным для нее было, чтобы не вылезала наружу русская интонация и славянская манера произношения согласных, а особенно гласных звуков. Моя же склонность произносить многие итальянские слова на испанский манер даже поощрялась. А как же иначе! Испанский акцент лишний раз подтверждал мое происхождение по легенде.
Однако теперь, зная почти наверняка, что вскоре по документам я стану итальянской гражданкой, мне необходимо было владеть итальянским в качестве родного языка, а значит - без малейшего акцента. И тут уж нужно было использовать все доступные для меня способы совершенствования языка: частое общение с его носителями, прослушивание радио и телевидения, ну и конечно же - работа с магнитофоном. Я записывала на кассету самые интересные, с точки зрения языка, радио- и телепередачи - особенно чистые диалоги - и по многу раз их слушала, выучивая их таким образом наизусть. Потом записывала свой голос на пленку, стараясь точно передать произношение отдельных звуков, а также интонацию, мелодику каждой фразы в отдельности и всего текста в целом. И если при прослушивании мне не нравилось хотя бы одно слово, я снова и снова записывала свой голос, пока не оставалась полностью довольной имитацией подлинника.
Усиленно трудилась я и над почерком Анны. Ее размашистый, бесшабашный почерк во что бы то ни стало должен стать моим! Такую цель я поставила перед собой и не сомневалась, что цели своей добьюсь.
Однажды мне уже пришлось менять свой почерк - и с этим я справилась без особого труда. Правда, тогда задача передо мной стояла намного проще. Мне нужно было лишь научиться писать на западный манер.
- Многие латинские буквы вы пишете в русской манере, - сказала мне на одном из самых первых занятий в разведшколе моя преподавательница по испанскому языку. - Они слишком аккуратные у вас, слишком округлые.
- Что поделаешь, - виновато улыбалась я в ответ. - Я пишу на испанском так, как привыкла писать на русском со школьных лет. Видите ли, в школе я подражала почерку моей любимой учительницы по русскому языку Лидии Николаевны. А у нее все буквы кругленькие, аккуратные были.
- Вот-вот, аккуратненькие, - улыбнулась Татьяна Ивановна. - А на Западе - никакой аккуратности в почерке. Манера их письма - скоростная. И никакой каллиграфии. Вот, посмотрите, как выглядит ваша "t" маленькая.
Татьяна Ивановна взяла лежавший перед ней листок с письменным упражнением, которое я делала накануне.
- Она вся такая ровненькая, аккуратная. Перекрестная черточка ложится прямо на середине. А вот как эту букву пишут они.
Преподавательница протянула мне написанное от руки письмо на испанском языке и показала ручкой на подчеркнутую в разных местах букву "t":
- Видите, эта черточка где-то вверху небрежно отходит от прямой линии, а в некоторых местах даже не касается ее. Обратите также особое внимание на буквы "s" и "v" - у вас они каллиграфически выписаны. А в образце, который вы держите в руках, эти буквы "пляшут". Такая же "пляшущая" особенность касается многих других букв. И еще... Очень характерны для многих испанцев окончания слов на письме. Они как бы не прописаны до конца, а попросту - съедены.
Вспоминая теперь те давние уроки Татьяны Ивановны, я мысленно улыбалась: моя преподавательница как будто говорила тогда о почерке Анны Сарди, о ее "пляшущих" буквах и "съеденных" окончаниях слов.
Десятки, сотни раз выводила я отдельные буквы из письма Анны, потом училась соединять их в слова в той манере, как это делала Анна. Потом писала отдельные предложения. Сначала глядя на письмо Анны, потом - "вслепую". Все фразы письма-образца я переписывала столько раз, сколько требовалось для получения точной копии.
В конце концов я добилась того, чего хотела: написанная мною копия письма Анны ничем не отличалась от оригинала. Тщательная экспертиза могла бы, наверно, определить подделку. Но тем не менее я не сомневалась, что на первый, даже профессиональный, взгляд оба варианта письма были одинаковы, они словно были написаны одной рукой. Теперь мне оставалось закрепить отработанные на копии письма навыки, довести их до автоматизма и таким образом сделать почерк Анны своим. Каждый раз, делая какие-то записи дома, я держала перед собой для контроля письмо Анны. Специально составляла нейтральные тексты и по несколько раз переписывала их почерком Анны. Одним словом, тренировала, тренировала и еще раз тренировала руку.
Не забывала я и о биографии своего двойника. В парике и голубых линзах съездила в Ливорно, где Анна провела свои детские и отроческие годы. Увидела колледж, где она училась. Походила по улицам, магазинам и кафе, где она могла в свое время бывать.
Среди десятка поздравительных открыток, которые лежали в сумке из крокодиловой кожи, была одна с ливорнским адресом. Предположив, что именно по этому адресу жила когда-то Анна, я на всякий случай засняла целую пленку видов этого дома и прилегающих к нему улиц...
27
В начале декабря, когда я уже начала собираться в поездку к Виктору и даже выбрала для него рождественский подарок, мне пришла очередная радиограмма из Центра. В шифрограмме было большое количество цифровых групп, и, еще только принимая ее, я поняла, что это долгожданные указания Центра.
Первая же расшифрованная строчка текста сильно огорчила меня. В ней не говорилось ни о поездке к Виктору, ни о встрече с представителем Центра. Радиограмма начиналась с четкого приказа: уволиться с работы, съехать с квартиры, прибыть в Москву.
"Вот тебе и долгожданные указания Центра! Собирай манатки, как говаривала баба Ганна, и отправляйся домой", - думала я с упавшим сердцем, продолжая расшифровывать основную часть радиограммы, в которой Центр давал подробные указания относительно способа моего возвращения в Москву.
Мне предписывалось совершить десятидневную туристическую поездку по Европе со своими нынешними документами. Я должна была выехать из Рима восемнадцатого декабря поездом в итальянскую часть Швейцарии, потом в Женеву. Из Женевы мне следовало самолетом вылететь во Францию и после двухдневного пребывания в Париже отправиться самолетом в Брюссель. Из Бельгии мне надлежало прибыть в Копенгаген, а из Копенгагена - паромом до столицы Швеции. В Стокгольме я должна была "раскупорить" свой личный тайник и документы на имя Марии в него заложить, а другой испанский паспорт, на вымышленное имя, из него вынуть. Именно с этим поддельным паспортом мне предписывалось прибыть в Хельсинки, остановиться в гостинице и отправиться в Посольство России за визой. Там консул уже будет предупрежден о появлении испанской гражданки, которой необходимо выдать визу без всяких проволочек. Двадцать восьмого декабря, сообщалось в шифрограмме, я должна вылететь из Хельсинки в Москву. Указывалось даже точное время и номер рейса, на который я должна была взять билет.
Полностью расшифровав телеграмму, я прочитала ее еще раз, потом еще и еще, внимательно вчитываясь в каждое слово, в каждую фразу шифровки. Я словно искала между строк то, чего не было в самих строчках, - причину моего отзыва в Москву, - и ничего не находила. И чем больше я вчитывалась в текст шифрограммы, тем большее беспокойство меня охватывало.
Мое сердце заныло от предчувствия плохих новостей, которые ждут меня в Москве. Командование, по всей вероятности, не одобряет моих действий в Пизе и Риме, а следовательно - больше не отправит меня на нелегальную работу.
А может все-таки, как я однажды уже подумала, кто-то извне вмешался в мой мозг, выведя меня на Анну Сарди? А артистический псевдоним Анны, ее проживание в притоне и смерть - все это чистая мистификация? Все подстроено чьей-то коварной рукой? Центру же стал известен этот факт и во избежание дальнейших осложнений меня отзывают с нелегальной работы?
"О, черт! Какие глупости лезут в мою ошалевшую от неизвестности голову!" - разозлилась я на себя. Такая нелепая, бредовая мысль могла возникнуть только в воспаленном мозгу, с извращенным воображением! Главное, какую цель мог преследовать этот таинственный мистификатор?! Так что нечего больше думать о причинах моего вызова в Москву. Центр знает, что делает...
А Виктор? Как Виктор? Известно ли ему, что мы сейчас не увидимся? И кто знает, когда мы теперь встретимся? Да и состоится ли наша встреча вообще, если мне не позволят больше работать в нелегалке?
От этой мысли сердце мое застучало так, как будто мне только что пришлось пробежать многокилометровую дистанцию, и я уже подняла трубку, чтобы набрать номер Виктора, но через мгновение положила ее обратно. Что скажу я Виктору? Что "старый друг" хочет меня видеть и я еду к нему? Виктор встревожится не меньше меня. Будет нервничать, переживать. Характер у него, безусловно, сильный, и выполнение задания, с которым его послали, не должно пострадать от его переживаний. Но тем не менее, Виктору будет нелегко. Тем более что ему неизвестно даже то, о чем знаю я. Он ведь не в курсе всей этой, почти детективной, истории с документами Анны Сарди.
"А может, мне лучше встретиться с Виктором и все рассказать лично? У Виктора опыта намного больше, и он сможет рассеять все мои сомнения и опасения", - мелькнула в голове обнадеживающая мысль. Он выслушает меня и со снисходительной, такой знакомой и родной, улыбкой объяснит, что мне предстоит обычная для подобной ситуации поездка. Что Центр в таких случаях обязан лично услышать от меня все, что связано с приобретением таких ценных документов.
Эти умозаключения успокоили меня, и я стала по календарю подсчитывать, в какие дни буду в Париже, с тем, чтобы в один из этих дней туда прилетел Виктор. Но помимо моей воли, подсознание мое продолжало работать в прежнем направлении. И снова в голове завертелась мысль, что Центр не поверил фактам, указанным в моих донесениях. Возможно, Центр все-таки счел историю появления и исчезновения двойника чересчур удачной, чтобы быть реальной, а мои действия по добыче документов двойника неправдоподобно успешными. В таком случае за мной и окружающей меня обстановкой будет установлено, если уже не установлено, скрытное наблюдение. А это значит, что до самой Москвы по моим пятам будет идти человек из Центра, и следовательно - встречу с Виктором мне никак нельзя назначать. В радиограмме Центр не упомянул о Викторе или о поездке в Англию. Так что подставляться ни мне, ни Виктору не только не имело смысла, но было неблагоразумно с точки зрения нашего профессионального будущего.
Перед тем как сложить листок с радиограммой в гармошку, я еще раз медленно ее прочитала, и на этот раз взгляд мой задержался несколько дольше на словах: "Вы должны... прибыть в Москву".
"Как же я сразу не обратила особого внимания на слово "прибыть"? - удивлялась я про себя. - Ведь если бы меня окончательно отзывали в Москву, то в радиограмме был бы совсем другой глагол - "вернуться".
Какая же я все-таки дура! И совсем еще незрелая разведчица! Зато самоуверенности - хоть отбавляй. Завладела документами двойника - и возомнила себя асом разведывательной работы. Уже готова пользоваться добытыми документами. Но я же могу ошибаться. Документы должны быть тщательно изучены и проверены Центром. Сколько раз говорил мне Александр Иванович, что использование чужих документов требует очень серьезной и кропотливой подготовительной работы! Только убедившись в подлинности документов и проверив по другим каналам все данные о семье Сарди, Командование сможет принять решение об их использовании. А приняв такое решение, Командование должно обговорить со мной все детали моей новой легенды, которая к тому же - не совсем легенда, а реальная жизнь. И потому, разумеется, я должна прибыть в Москву.
Ну что ж, прибыть - так прибыть. Виктору же я позвоню из Парижа. Если Центр к тому времени не сообщит ему, что наша встреча пока не состоится, то это сделаю я сама. Разве могу я допустить, чтобы любимый не знал, куда я девалась из Рима и почему не еду к нему? Закодированным телефонным разговором я не нарушу ни правил конспирации, ни распоряжений Центра.
И Фиамете на всякий случай позвоню. Чтобы, не дай бог, не поднимала шума, не получив никаких новостей ни от Анны, ни от ее новоявленной сестры. Позвоню тоже из Парижа. Скажу, что по делам своей фирмы туда приехала... Хотя - нет... Такой звонок будет выглядеть неестественным... "Почему это вдруг Мария не могла позвонить из Мадрида, а звонит из Парижа?" - наверняка будет задаваться вопросом Фиамета. Да и у кого угодно в голове вертелся бы именно этот вопрос в такой ситуации... Ах, как жаль, что предложенный Центром маршрут проходит мимо Испании...
Что ж, другого выхода нет. В данном случае вполне естественно будет звучать только звонок из Женевы. Позвоню Фиамете прямо из женевской гостиницы. Извинюсь за долгое молчание... Проблемы, мол, с Анной, с ее болезнью. И так далее, и тому подобное... А потом сообщу ей радостным голосом, что сейчас у нас с сестрой все нормально. Что Анна лечится в одной из лучших швейцарских клиник. И что после курса лечения мы отправимся с ней в путешествие...
"А пока я отправляюсь в путешествие сама. И что ждет меня в конце его?" - вопрошала я себя, сжигая листок с радиограммой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Паспортный и таможенный контроль в Шереметьево я прошла быстро и без осложнений. Никто, естественно, не собирался обнаруживать в моей сумке двойные стенки и уложенные за ними документы на разные имена.
Встречал меня Лев Николаевич. Я увидела его издали, еще до прохождения таможенного контроля, и искренне обрадовалась, что первым, с кем мне придется разговаривать после длительного отсутствия, будет именно он.
Почти год тому назад, когда я готовилась к нелегальной поездке, детально изучая свою легенду, место будущего проживания и маршрут следования к нему, Лев Николаевич приезжал в мой "класс" почти каждый день. К моему радостному удивлению, шеф перестал нагло буравить меня насквозь своими бесстыжими глазами и произносить плоские, двусмысленные шутки, какие я несколько раз слышала от него во время учебы. Он стал разговаривать со мной дружелюбным и слегка покровительственным тоном, позволяя себе, вне деловых бесед, лишь вежливые комплименты да заботливые вопросы о моем самочувствии и настроении. А потому вскоре я стала чувствовать себя в его присутствии полностью раскованной и свободной, все больше проникаясь к шефу чувством уважения и признательности. Мы даже подружились, если этим словом можно назвать доверительные, откровенные отношения, которые сложились в ту пору между нами.
Глядя теперь на доброжелательно улыбавшегося шефа, я поняла, что он по-прежнему хорошо ко мне относится, а значит - все мои недавние тревоги по поводу реакции Центра на мои действия в Риме были напрасными.
- Кажется, только вчера я провожал вас здесь, - широко улыбался Лев Николаевич, беря мой чемодан и дорожную сумку, - и вот сейчас встречаю. Очень рад вас видеть.
- Я тоже, - радостно улыбалась я в ответ.
Мы вышли из здания аэропорта и сели в служебную машину, оборудованную под такси. Как это обычно бывает в таких случаях, мы не стали говорить о делах. Всю дорогу от Шереметьево до Москвы мы говорили о погоде, обсуждали последние политические новости и предстоящие празднества по случаю встречи третьего тысячелетия. Причем говорили только на английском языке.
Когда машина пересекла кольцевую автодорогу, я не могла оторваться от окна. Сердце мое выскакивало из груди от возбуждения, а глаза даже чуть слезились от переполнявшего душу радостного волнения при виде знакомых улиц. Мне казалось, что я целую вечность не видела Москвы, ставшей для меня близким и родным городом за долгие годы учебы. И хотя я не любила Москву зимой, когда улицы становились серо-грязными и мрачными, сейчас мне казалось, что Москва была как никогда нарядной и веселой из-за украшенных сверкающей мишурой елок, разноцветных шаров и гирлянд, развешанных в витринах магазинов и вдоль улиц.
Мы проехали почти рядом с моим домом на "Соколе", но у Академии Жуковского не свернули налево, по направлению к ВДНХ, а поехали прямо по Ленинградскому проспекту.
- Мы не поедем в мой "класс"? - удивилась я.
- Вы думаете, он до сих пор пустует? - усмехнулся Лев Николаевич. - Там давно занимается другой слушатель. А вы будете теперь находиться в другом месте.
Машина уже шла по Садовому кольцу. Я взглянула на часы: стрелки показывали почти полдень. В это напряженное, кипучее время на Кольце почти всегда возникали, насколько я помнила, "пробки". Сейчас же нам повезло. Никаких заторов не было, и вскоре мы оказались в районе Зубовского бульвара. Водитель повернул направо и остановил машину в чистеньком, тихом дворе.
Лев Николаевич провел меня на второй этаж пятиэтажного "сталинского" дома и позвонил в обитую коричневым дерматином дверь. Нам открыла пожилая, почти полностью седая женщина.
- Знакомьтесь, это Галина Семеновна, ваша новая хозяйка, - сказал Лев Николаевич, когда за нами закрылась дверь. - А это ваша новая подопечная, Маргарита Федоровна.
Галина Семеновна дружелюбно улыбнулась и медленно удалилась из прихожей. Лев Николаевич помог мне раздеться и провел в небольшую, светлую комнату, меблировка которой говорила о том, что это была гостиная.
- Садитесь, - указал рукой на одно из кресел Лев Николаевич. - Вы голодны?
- По-моему, да, - засмеялась я тихим, сдержанным смехом, усаживаясь на указанное мне место. - Я не успела сегодня в отеле позавтракать, а в самолете есть не могу.
- Я так и предполагал, - понимающе улыбнулся Лев Николаевич, занимая кресло напротив меня, - и потому заказал Галине Семеновне обед. Через час она подаст его нам. А пока мы чуть-чуть побеседуем. Вы не возражаете? Вы не очень устали? - заботливо спрашивал Лев Николаевич.
- Нет-нет, не устала.
- О ваших делах мы много говорить сегодня не будем.
- Они настолько плохи, что вы не хотите мне портить настроение перед Новым годом? - натянуто рассмеялась я.
- Нет, отчего же! По-моему, у вас все складывается как нельзя лучше. Хотя, признаюсь вам откровенно, после вашего первого письма переполох у нас стоял еще тот! За все годы моей службы у нас не было такого случая. Настоящий двойник! Подлинные документы! Сам разведчик их добыл! Да еще не просто разведчик, а неопытная, необкатанная разведчица! Разве можно в такое поверить? Разные предположения приходили в голову Командования, вплоть до самых умопомрачительных.
- Догадываюсь, какие, - понимающе улыбнулась я.
- Вас собрались уже, было, отзывать из нелегалки.
- Чего я и боялась больше всего. Признайтесь, именно вы не допустили этого?
- Пришлось немного потрудиться, - хохотнул Лев Николаевич. - Не буду вдаваться в подробности, но я убедил Командование сначала прояснить обстановку по другим каналам.
- И что же они прояснили? - не удержалась я от ироничной интонации. - Я имею в виду, другие каналы подтвердили мои данные? - добавила я нейтральным тоном.
- Да. И получили дополнительные. Но об этом вы узнаете позже. И сами позже расскажете подробности о своем пребывании в Италии. А сейчас... Я очень хотел бы услышать от вас подробный отчет только об этой эпопее с документами. В вашем сообщении некоторые детали остались для нас непонятными.
- Это естественно, - пожала я плечами. - На двух страницах трудно уместить всю эпопею, как вы назвали мою историю.
- Ну что ж, теперь у вас есть возможность добавить то, что не уместилось на двух страницах.
К этому устному отчету я мысленно готовилась, обдумывая каждое слово и каждую фразу, на протяжении последних двух недель. И потому все, что происходило со мной в Пизе и Риме в течение сотен часов, я сумела уместить сейчас в небольшом двадцатиминутном рассказе. Отбросив не имеющие особого значения детали, исключив волновавшие меня в то время эмоции, сомнения и опасения, я доложила лишь конкретные факты и связанные с ними мои действия. О своем сне я тоже умолчала. Решение искать место для встречи с Виктором в Пизе я объяснила только своим давнишним желанием побывать в городе с падающей башней.
2
- Инициатива, как известно, наказуема, - с доброжелательной улыбкой произнес шеф, внимательно выслушав мой рассказ. - Но, как говорится, победителей не судят. Не могу отказать себе в удовольствии, чтобы не похвалить вашу вполне профессиональную работу. Думаю, ваш новый руководитель тоже одобрит все ваши действия.
- У меня будет другой руководитель? - уточнила я.
- Скорее всего - да. К моему глубокому сожалению, - добавил со вздохом Лев Николаевич. - Но что поделаешь? Интересы службы - прежде всего. И в этих интересах вас переводят на другое направление.
- Почему? - не удержалась я от вопроса и тут же прикусила язык: Александр Иванович в свое время учил меня задавать начальству как можно меньше вопросов, не имеющих для меня принципиального значения. А для меня в данном случае было безразлично, к какому направлению или управлению, в тонкости которых я никогда особенно не вдавалась, нас с Виктором причислят.
Реакция Льва Николаевича на мой вопрос была спокойной.
- Из-за документов двойника, - деловым тоном ответил он мне. - Теперь вы будете Анной Сарди, и перед вами будут поставлены другие задачи. Какие конкретно - это вы узнаете на встрече с Командованием пятнадцатого января. А с вашим новым куратором я познакомлю вас раньше, двенадцатого января. И уже он, а не я, придет к вам пятнадцатого с тремя генералами из Высшего Командования. Один из них, Леонид Семенович, уже бывал у вас. Вы помните его?
Я кивнула.
- Хорошо... Теперь о ваших задачах на ближайшие две недели... До двенадцатого января вы должны написать письменный отчет о своем пребывании в Италии. Причем о событиях, связанных с документами двойника, напишите как можно подробнее. Напишите приблизительно то, что вы мне только что рассказали. А окончательный отчет, с подробным описанием всех деталей проживания, учебы и работы в Италии, а также с данными на знакомых вам людей во Флоренции и в Риме, будете писать позже. Главным образом, после пятнадцатого. Пока же вам предоставляется краткосрочный недельный отпуск.
- Новый год, Рождество, старый Новый год, - весело засмеялась я. - Генералы тоже хотят отдохнуть и повеселиться.
- Генералы тоже, - сдержанно улыбнулся Лев Николаевич. - Но ваша встреча с Командованием откладывается, главным образом, в связи с тем, что Леониду Семеновичу пришлось срочно уехать из Москвы. Да и прежде чем встречаться с вами лично, Командование хотело бы вначале ознакомиться с письменным отчетом. Как раз поэтому мы с вашим новым куратором возьмем его у вас двенадцатого. Ну а кроме того, мы думали и о вас. Вы ведь захотите к родным в Питер поехать, насколько я понимаю.
- Захочу, - подтвердила я и поспешила добавить: - Если у меня будет такая возможность.
- Вот мы вам и предоставляем эту возможность. Родителей ваших мы уже предупредили о вашем приезде. А сегодня я должен забрать у вас вашу сумку-тайник и валюту. Запасная, обыкновенная, сумка у вас есть?
- Хм-м, конечно, - усмехнулась я.
- Переложите ваши личные вещи в нее.
- Сейчас? - с недоумением посмотрела я на шефа.
- Да, сейчас.
- Извините, но мне не хотелось бы сейчас распаковывать чемодан и доставать ту сумку, - произнесла я твердым голосом.
- Понимаю. Это вы меня извините, - смущенно улыбнулся шеф. - Я прошу вас просто освободить нашу сумку, чтобы я смог забрать ее сегодня с собой.
Я вышла в прихожую, выложила на полку у зеркала свои личные вещи и вернулась с оперативной сумкой в гостиную. На журнальном столике я увидела офицерское удостоверение и русские деньги.
- Это вам, - указал на них глазами Лев Николаевич.
- Я поняла.
- Вот и все, что мы должны были с вами решить сегодня. Отдыхайте, повидайтесь с родными. Соскучились по ним? - по-отечески заботливым тоном спросил шеф.
- Да, - тихим голосом ответила я, отводя свой взгляд от шефа, чтобы скрыть слишком большую радость, которая наверняка просто сияла в моих глазах.
- Не смущайтесь. Ваше состояние мне понятно. Сам бывал в таковом. Думаю, ваши родители будут очень рады вас видеть. Тем более на Новый год, который принято встречать в семейном кругу.
- Да еще учитывая, какой это необыкновенный Новый год!
- Я рад, что предстоящие праздники вы будете встречать в хорошем настроении и в полной уверенности, что впереди вас ждет интересная работа.
- Я могу узнать, когда я снова поеду? - стараясь быть как можно менее настойчивой, почти робким голосом спросила я.
- Думаю, не раньше чем через месяца три или четыре. А может даже, и позже. Многое зависит от вас. У нас появились дополнительные сведения о семье Сарди, и наши люди продолжают изучать тамошнюю обстановку. Прежде чем отправиться за рубеж с документами двойника, вы должны знать все полученные нами данные. Это - раз. Потом... Вам нужно досконально изучить все, что связано с предстоящим заданием. Это - два. А в третьих - проверка языка. В каком, кстати, состоянии у вас теперь итальянский? Надеюсь, вы над ним работали? Он ведь у вас должен быть отныне родным.
- Знаю. И думаю, что я неплохо продвинулась в этом направлении, - скромно потупила я взгляд.
- Надеюсь. Я всегда в вас верил. И всегда высоко ценил ваши лингвистические способности. Как, впрочем, и все остальные.
3
Лев Николаевич замолчал и с каким-то немым вопросом внимательно вглядывался в мои глаза. Этот пристальный, вопросительный взгляд озадачил меня. Я не знала, как его понимать и как на него реагировать. Молчать и ждать озвучивания вопроса? Или подтолкнуть к нему?
- Спасибо за хорошее мнение обо мне, - через несколько мгновений произнесла я с вежливой улыбкой. - Мне приятно слышать эти слова именно от вас. Уверена, что вы говорите только то, что думаете на самом деле. Вы ведь не только мой шеф, но еще и друг.
- Да, друг... И поэтому... Вот еще о чем я хотел вам сказать... В общем, я не должен был говорить вам об этом, - несколько замялся Лев Николаевич. - Но признаюсь вам откровенно, сейчас я вдруг решил, что вы должны располагать достаточным запасом времени, чтобы не наломать в горячке дров, а тщательно все обдумать. Впрочем, я уверен в вас, в стойкости вашего духа и... в разумном подходе к любой ситуации. Однако... Я слишком вам симпатизирую, чтобы позволить себе поставить вас в неожиданную ситуацию перед Командованием, которое знает вас практически только по вашим анкетам. А все эти характеристики, анкеты, отчеты и прочие подобные документы дают лишь приблизительное представление о человеке, о его характере и всех его достоинствах.
Витиеватость речи и тон, каким говорил шеф, не предвещали ничего хорошего. Я насторожилась и напряглась, как струна.
- Слушаю вас, Лев Николаевич, с большим вниманием, - произнесла я бесстрастным, сдержанным голосом.
- У вас теперь будет другое, очень ответственное и очень сложное, задание.
"Да поняла я это! Поняла! - хотелось мне воскликнуть. - Но в чем проблема?"
- Са-мо-сто-я-тель-ное задание, - медленно, с расстановкой произнес Лев Николаевич.
"Фу ты, - с облегчением вздохнула я. - И зачем только шеф так странно мялся, что чуть не напугал меня до перебоев в сердце? Что странного и сложного в таком задании? Неужели он думает, что самостоятельные задания могут меня удивить или напугать? Просто самостоятельные задания - это игрушки, по сравнению с самостоятельной работой. А ведь именно к работе в одиночку, а не в паре с мужем, готовил меня сначала Александр Иванович. Или шеф именно поэтому смущается? Что у нас с Виктором будут разные задания. И что Виктор может обидеться или даже оскорбиться. Вот глупости какие! Это же просто смешно!"
- У Виктора, значит, будет свое задание, а у его супруги - свое? - игривым тоном, не пытаясь даже скрыть своей веселой улыбки, спросила я.
- Именно так, - подтвердил Лев Николаевич.
- Но мы ведь будем, тем не менее, помогать друг другу? Надеюсь, вы не хотите сказать, что мне придется скрывать от будущего мужа свое задание, а ему свое - от меня? - продолжала я говорить шутливым тоном.
- Вы меня не поняли, - покачал головой шеф. - Я ведь вам вначале сказал, что вы теперь будете работать на другом направлении.
- Поняла я это, поняла, - уже с некоторым раздражением произнесла я. - Мы с Виктором будем работать в другой стране.
- Я имел в виду, вы одна будете работать в другой стране. Далеко от Виктора.
У меня было ощущение, что время остановилось, а вместе с ним - и мое сердце. Так вот чего касались тягостные предчувствия, терзавшие меня все последнее время! Застывшими от боли глазами смотрела я на шефа и не видела его. Я не могла произнести ни слова внезапно онемевшим языком, но в голове стучало: "Возьми себя в руки! Немедленно возьми себя в руки! Шеф не должен видеть, как тебе сейчас тяжело. Не для того тебя почти три года учили стойкости и твердости духа, чтобы ты сейчас чуть ли не падала в обморок от сообщения о расставании с любимым".
Через несколько секунд я обрела дар речи и неуверенно спросила:
- Наш брак с Виктором, значит, откладывается?
- Подробностей я не знаю, - уклончиво ответил Лев Николаевич. - Это теперь, похоже, уже не моя епархия.
С напряженным вниманием я вглядывалась в лицо шефа. Мне хотелось поймать его глаза, но они все время куда-то ускользали, упорно избегая моего взгляда. И я вдруг поняла, что мы с Виктором не просто расстаемся на какое-то время. Я почувствовала, что наш брак не состоится, что я вообще могу больше никогда не увидеть любимого. Слезы наворачивались на мои глаза, и я из последних сил старалась их удержать. Спасла меня Галина Семеновна.
- Обед готов, - сказала хозяйка, постучав в дверь и приоткрыв ее. - Проходите в столовую, пожалуйста.
- Извините, мне нужно помыть руки, - воспользовалась я подходящим моментом, вскакивая с кресла.
Галина Семеновна провела меня в ванную комнату. Я закрылась, села на край ванны и несколько минут безмолвно рыдала, стараясь выплакать в слезах и наедине сама с собой, как учила меня в детстве баба Ганна, свое горе.
Когда все слезы вышли, я умылась, взяла с полочки ватные тампоны, намочила их холодной водой и, запрокинув голову, подержала их несколько минут на веках. Глянув в зеркало, поняла, что мне не хватало сейчас легкого макияжа. Приоткрыла дверь в прихожую, дотянулась до полки, куда недавно выложила содержимое своей сумки, взяла косметичку.
Подкрасила глаза, припудрила нос, наложила легкий блеск на губы и, внимательно посмотрев издали на свое отражение в зеркале, осталась довольна результатом. Ничто не говорило о том, что я только что плакала. Скорее наоборот - глаза мои ярко блестели, щеки были покрыты легким, естественным румянцем. Я вымученно улыбнулась самой себе, и эта улыбка произвела на меня удручающее впечатление. Растягивая и сжимая рот в гримасах, отдаленно напоминающих улыбку, я в конце концов внутренне расхохоталась над своими неуклюжими попытками. Улыбка, появившаяся в этот момент на моих губах, показалась мне вполне приемлемой. Я закрепила губы в понравившемся положении и с этой приклеенной улыбкой вошла в гостиную.
4
Лев Николаевич встал с кресла и, посмотрев на меня долгим, изучающим взглядом, одобрительно улыбнулся:
- Вы великолепно справились с волнением. А рюмка коньяка за обедом полностью расслабит вас и притупит ощущение потерянности, которое, не сомневаюсь, мучает вас в эту минуту.
- Ничего меня не мучает! - гордо вскинула я голову.
- Отлично! - смотрел Лев Николаевич на меня не просто с одобрением, а с искренним восхищением. - В таком случае мы сейчас в непринужденной обстановке отпразднуем и вашу удачу с двойником, и ваше благополучное прибытие домой. А заодно поднимем тост за ваши будущие успехи.
Мы перешли в столовую, где кроме длинного стола со стульями, буфета и компьютера в дальнем углу, больше никакой мебели не было. На покрытом клетчатой скатертью столе уже стояли закуски, бутылка вина и бутылка коньяка, минеральная вода.
За обедом, пока в столовую постоянно заходила Галина Семеновна, о работе мы не говорили. Лев Николаевич знакомил меня с политическими сплетнями и беспрестанно хвалил нового президента.
- Благодаря Путину, - заявил шеф, - впервые с девяносто первого года армия перестала ощущать себя униженной, а разведывательные органы вновь почувствовали себя по-настоящему важным, необходимым механизмом в сложнейшей государственной машине.
Из-за бессонной ночи, да к тому же на голодный желудок, я чуть охмелела после первой же рюмки коньяка. Голова моя кружилась, и потому слушала я шефа вполуха, хотя старалась вовремя и кстати реагировать на его шутки и даже умудрялась задавать уместные вопросы по поводу того или иного политического события.
После обеда мы снова перешли в гостиную. Галина Семеновна подала нам кофе, и Лев Николаевич разрешил хозяйке уйти домой.
Мы остались вдвоем, и наш разговор сам собой снова коснулся моей будущей командировки. Лев Николаевич признался, что белой завистью завидует мне, что сам хотел бы сейчас оказаться на моем месте, потому что смысл жизни человека, посвятившего себя разведке, заключается в работе на благо Отечества. Но в работе особой, подчеркнул он, опасной, увлекательной и за гранью риска.
- Шальная рулетка, в которую играет разведчик-нелегал за рубежом, - это своего рода наркотик, без которого жизнь кажется нудной, никчемной. И я рад, что тяга к этому наркотику у вас сильнее, чем любовь к мужчине, - такими словами заключил Лев Николаевич свою слегка напыщенную речь.
Выпитый коньяк притупил боль в моем сердце и расслабил меня. Но с другой стороны, алкоголь всегда придавал больше смелости и даже наглости моему внутреннему дьяволенку, а потому реакция моя на слова шефа оказалась совсем не такой, на какую он, скорее всего, рассчитывал.
- Почему вы считаете, что я отказалась от Виктора? - закинув ногу на ногу, несколько развязным тоном спросила я шефа.
- Н-не понял, - прищурил он глаза.
- На встрече с Командованием пятнадцатого января я поставлю ультиматум: или мы работаем вместе с Виктором, или я ухожу из разведки.
С каким-то почти садистским чувством удовлетворения следила я за побледневшим лицом шефа, и выражение обескураженности, растерянности в его глазах доставило мне тихую, хмельную радость.
Но Льву Николаевичу удалось быстро справиться со своим замешательством. Побарабанив пальцами по столу, он произнес начальственным тоном:
- О совместной работе с Виктором сейчас не может быть и речи. Я ведь вам сказал, что ваши новые документы позволяют нам послать вас туда, где вы принесете больше пользы.
- Пусть в таком случае Виктор едет со мной в мою страну назначения, - заявила я безапелляционным тоном.
- Вы меня удивляете, Маргарита. Мне казалось, что вы умеете мыслить по-государственному, а не с точки зрения своих личных переживаний. Вы не хуже меня знаете, что много затрат, в том числе материальных, понадобилось государству израсходовать для того, чтобы Виктор смог хорошо легализоваться в Англии. Было бы непростительно глупо и расточительно вырывать его сейчас оттуда. И кроме того, ваше новое задание, как мне известно, будет успешно выполнено только в том случае, если вы будете одна и не будете связаны никакими супружескими узами, - сдерживая свой гнев, который тем не менее был виден на его лице, ровным голосом говорил Лев Николаевич.
- В таком случае я уйду из разведки и буду верно ждать возвращения Виктора. Ведь когда-нибудь он вернется на родину, - отвечала я все тем же безмятежным и чуть развязным тоном.
- Вы этого не сделаете, - твердо произнес Лев Николаевич. - Я не могу этого допустить.
- А как вы можете помешать мне? Это в вашу эпоху можно было заставить человека делать то, чего он не хотел. А с-сейчас с-совсем д-другое время, - неожиданно ослабевшим голосом, запинаясь и заикаясь, произнесла я.
Я почувствовала, что была не в силах больше не только спорить с шефом, но и просто разговаривать с ним. Напряжение последних дней и несколько рюмок коньяка сделали свое дело: я безумно хотела спать. Веки мои стали тяжелыми, сознание замутилось, тело обмякло и расползлось. Я словно погрузилась в нежную пену парного молока или утопала в воздушных клубах теплого облака. Лицо шефа расплывалось, уходило от меня, а его неторопливый, монотонный голос звучал глухо, как сквозь плотную штору.
- Я постараюсь убедить вас не принимать скоропалительных решений и отказаться от поступка, о котором вы будете жалеть всю оставшуюся жизнь. Вы сами прекрасно знаете, что созданы для нелегальной разведки. Конечно, каждой женщине хочется любить и быть любимой. Любовь, преданность, верность любимому человеку - это, не спорю, красивые, высокие, даже божественные чувства. Но они преходящи. Со временем любовь уходит, исчезает или просто превращается в привычку. Остается главное в жизни таких людей, как мы, - любимое дело. Поверьте моему опыту, я знаю, о чем говорю... И не стоит ради чувства, которое все равно рано или поздно испарится, лишать себя того, о чем вы мечтали, насколько мне известно, с детства. Стоит вам только раз переступить через себя, через любовь и чувство верности, как все сразу образуется в ваших мозгах, все станет на свои места.
- М-может, и с-станет. Н-но я не б-буду п-переступать ч-через любовь, - чуть заикаясь, произнесла я и не удержалась от короткого зевка.
- О! Вы хотите спать! А сейчас еще только четыре часа.
- Из-звините, но я м-мало с-спала в последние несколько с-суток, - промолвила я неживыми губами и снова широко зевнула, прикрыв рот рукой.
Даже если бы я была в нормальном физическом состоянии, я не стала бы объяснять шефу, какими тяжелыми были для меня последние две недели. Тяжелыми не столько из-за почти ежедневных переездов из одной страны в другую и связанных с ними недосыпов, сколько по причине постоянно мучавших меня сомнений относительно своего будущего. Сумрачные, тревожные мысли не давали мне спокойно спать все последние ночи, хотя днем я была всегда бодрой, подтянутой и сосредоточенной. Только сейчас, в спокойной обстановке на родине, хронический недосып дал о себе знать, полностью сковав мою волю. И райскими звуками показались мне в данную минуту слова шефа:
- Что ж, в таком случае я не буду вас больше терзать своими наставлениями. Ложитесь спать, утро вечера мудренее. А мне тоже пора уходить. Я обязан сегодня же отвезти на службу вашу драгоценную сумку. За мной вот-вот должна подойти машина.
Лев Николаевич встал, я тоже попыталась подняться, но ноги не хотели меня держать, и я рухнула обратно в кресло. Недоспанные ночи в прямом смысле слова валили меня с ног. Мне было стыдно перед шефом, я не могла смотреть на него от смущения.
- Из-звините, - тихо пробормотала я.
- Ничего-ничего, - понимающе улыбался шеф. - Я сейчас тебе помогу.
Обращение на "ты" отпечаталось где-то глубоко в моем мозгу, застряло там и чуть удивило меня, но не заставило возмутиться. В конце концов, шеф почти на двадцать лет старше меня, годится мне в отцы и вполне может обращаться ко мне фамильярным, покровительственным тоном.
Лев Николаевич подошел ко мне и, взяв за талию, помог мне подняться. Я доверчиво облокотилась на него. Хотя розовый флер сонливости все сильнее и сильнее обволакивал мой мозг, я сумела отметить, что у шефа крепкие, мускулистые плечи, а руки сильные, уверенные. Я попробовала сделать шаг ногой, но у меня ничего не вышло: ноги были совсем ватными и не слушались. Неожиданно Лев Николаевич чуть наклонился, поднял меня и уверенно понес на своих руках.
- Я сама, Лев Николаевич! Не надо, - стыдливо пыталась я освободиться из его рук.
- Куда уж там сама. Упадешь прямо посредине комнаты.
5
Хотя на улице уже почти совсем стемнело, в комнате, куда принес меня Лев Николаевич, было светло из-за светившего почти прямо в окно уличного фонаря. Сквозь полуопущенные ресницы я увидела, что мы находимся в спальне. Лев Николаевич усадил меня на кровать и сказал бодреньким голосом:
- Ну, вот мы и на месте. Раздевайся и спокойно спи. С тобой все в порядке? Голова не болит?
Голос у шефа был таким заботливым, а глаза - такими участливыми, что я полностью расслабилась и благодарно улыбнулась:
- Г-голова немного болит. Вернее, не б-болит. Она п-просто кружится.
- Это нормально. Но тебе нужно выпить сейчас таблетку, чтобы она не болела утром. Я пойду на кухню, поищу в "аптечке". А ты пока раздевайся.
- Не б-буду я сейчас раздеваться, - заупрямилась я. - П-потом, когда вы уйдете.
- И уснешь прямо в одежде. А утром проснешься из-за этого совершенно разбитая.
- Все б-будет нормально, - свернулась я калачиком на кровати и натянула на себя край покрывала.
- Не упрямствуй. Иначе раздену тебя я, - пригрозил Лев Николаевич.
- Нет-нет, - сразу ожила я. - Я сейчас.
- Вот так-то оно лучше будет, - не сдержал шеф покровительственной усмешки и вышел из спальни.
Я медленно стянула с себя одежду, бросила ее на соседнюю кровать. У меня не было сил, чтобы достать ночную рубашку из своего чемодана, который я успела заметить рядом с кроватью, и потому забралась под одеяло совершенно голой. Через несколько секунд в спальню вошел Лев Николаевич.
- Вот, возьми, - протянул он мне маленькую таблетку и, поставив стакан с водой на прикроватную тумбочку, отошел к окну.
- Что-то машины моей пока нет, - озабоченным тоном произнес он, выглядывая на улицу сквозь прозрачную штору. - Лежи спокойно, засыпай. Я не буду тебе мешать. Машина вот-вот подойдет.
Взяв стакан с тумбочки, я сунула в рот таблетку и запила ее глотком воды. Таблетка показалась мне приторно сладкой, а не горькой, какими обычно бывают порошки от головной боли. Сквозь дурман дремоты, с непонятно откуда взявшимся ощущением тревоги, я посмотрела на шефа: тот по-прежнему неподвижно стоял у окна и смотрел на улицу.
Ощущение тревоги исчезло так же внезапно, как и появилось. Сладко потянувшись, я легла на бок, натянула одеяло почти до ушей и закрыла глаза. Удивительно, но сон, только что обволакивавший меня, куда-то ушел. Накопившаяся за последние дни усталость тоже исчезла. Я с удивлением прислушивалась к себе и не могла понять свое состояние. Только что усталая, сонная, ко всему безразличная, я сейчас полностью бодрствовала, а тело мое не хотело лежать неподвижным бревном, оно требовало движения и, как ни странно, мужских рук. Устыдившись этого похотливого желания, я крепко сжала зубы и мысленно послала к черту своего шефа, поскольку уже не сомневалась, что именно его присутствие беспокоило меня и не давало уснуть. Я неожиданно почувствовала, что в данную минуту видела в нем не своего внимательного, по-отечески заботливого руководителя, а сильного, властного мужчину. От него шли ко мне какие-то магические, огненные флюиды, которые я ощущала так явственно, как будто его руки прикасались к моему телу.
Шеф тем временем подошел ко мне и сел на краешек кровати.
- Машина еще не пришла. Как ты себя чувствуешь? Уже почти спишь?
- Да, - притворно зевнула я. - Сейчас усну. До свидания.
- А может, мне остаться и укачать тебя? - улыбаясь одними уголками губ, спросил шеф.
В ту же секунду его рука ловко нырнула под одеяло, скользнула по моему животу и протиснулась между моих ног. Ладонь его сильно прижалась к лобку, а пальцы почти вошли в мое лоно. От этого жаркого, властного прикосновения низ моего живота запылал огнем, а тело покрылось испариной. У меня на мгновение перехватило дыхание от сладкой, ни с чем не сравнимой боли нестерпимого желания. Все тело мое застонало: "Еще! Еще!", - но мозг заставил мою руку резко отбросить руку шефа.
- Вы с ума сошли, Лев Николаевич! - произнесла я отрывистым, рассерженным шепотом.
Тот улыбался какой-то странной, отсутствующей улыбкой:
- Может, и сошел. А может, и нет. Но не беспокойся, я не буду с тобой делать ничего такого, чего бы ты сама не захотела.
- До свидания, Лев Николаевич, - твердым голосом сказала я.
- Как знаешь, - пронзил он меня долгим, испытующим взглядом и вышел из спальни.
И только сейчас я поняла, насколько сильным было мое желание. Мне представлялось, что рука шефа все еще лежит на моей плоти, что его пальцы страстно ласкают меня, проникают в меня, стремясь достичь источника моего возбуждения. А потом... "Черт бы побрал тебя и твою магическую силу, которая возбудила меня почти до потери разума!" - застонала я и легла на живот.
- Ты не устала меня ждать? - услышала я в этот момент над собой тихий, вкрадчивый голос.
От неожиданности я подскочила на кровати как ужаленная и повернулась на голос. Передо мной стоял совершенно нагой Лев Николаевич. Почти на уровне моих глаз - низенький, но толстенький, с непомерно большой шляпкой-шаром, гриб-боровик размеренно перекатывался, словно ванька-встанька, с одной стороны живота на другую.
Вытаращив глаза от изумления, я не могла вымолвить ни слова, а только хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.
- Не смотри на меня так ошарашенно, - ласковым голосом говорил шеф, присаживаясь на кровать. - Ты ведь хочешь меня сейчас так же сильно, как и я тебя. Я глаз не могу отвести от твоей потрясающей груди.
Я сообразила, что сижу на кровати с обнаженным торсом, но у меня не было возможности, а может, и желания натягивать на себя одеяло. Рука шефа, захватив кончиками пальцев сосок, уже страстно сжимала мою левую грудь.
- Ты прекрасна, Маргарита, - томно шептал он, нежно целуя мои глаза, щеки, шею. - Ты совершенно уникальное творение природы. Для меня ты всегда была символом чувственности, женственности. Я всегда мечтал о тебе, но не смел надеяться на счастье обладания тобой. У тебя красивое тело, и я знаю, что ты не только сексапильная, но и очень сексуальная, страстная женщина. Только не борись сама с собой и со своей природой... Расслабься и отдавайся моим ласкам... У тебя нежная, бархатная кожа, - водил он пальцем вокруг моего пупка, уже лежа рядом со мной на боку. - Она вздрагивает от каждого моего прикосновения и становится еще более бархатистой. Ты сама, наверно, не знаешь, какая ты красивая, какая сладкая. Из глаз твоих идет дивный огонь, и я сгорю сейчас в нем, как на инквизиторском костре. Но я хочу гореть на нем, я хочу пылать от дикого, животного экстаза, обладая твоим убийственно роскошным телом.
Близость разгоряченного мужского тела и трепетный, сладостный шепот завораживали меня, обволакивали теплым, молочным туманом, увлекали в пучину безволия. Голова моя стала пустой и легкой. В ней не было никаких мыслей, мозг мой был словно парализован и отдыхал. Зато тело бодрствовало и жило отдельной от головы жизнью. Чем больше шеф говорил и чем ниже опускалась его рука, тем беспокойнее оно становилось и каждой клеточкой своей отвечало на его ласки. Огонь желания полностью овладел моим телом, и я уже знала, что ни в чем не откажу ему. Я чувствовала, что была сейчас обыкновенной глиной в его руках, из которой он может лепить все, что ему угодно...
6
... Мне снился Виктор. Он лежал рядом со мной и пытался обнять меня, а я стыдливо прикрывалась одеялом и отводила от него глаза:
- Виктор, мы больше не можем быть вместе, - с тоской говорила я. - Я тебе изменила.
- Я знаю. Но это ничего не значит. Твоя душа и сердце принадлежат мне. Для меня это самое главное.
- Когда мужчина и женщина по-настоящему любят друг друга, они должны быть единым целым, - говорила я потерянным голосом. - Они должны принадлежать друг другу полностью, без остатка. А я свое тело отдала другому. Я недостойна чистой, божественной любви.
- Чистая, божественная любовь бывает только в романах, - успокаивал меня Виктор. - В жизни все происходит иначе. В жизни часто случается так, что человек душой и сердцем любит одного, а тело его принадлежит другому.
- Мое тело ему не принадлежит. Это произошло случайно. Он меня словно загипнотизировал, заколдовал.
- Я понимаю.
- Понимаешь? Неужели ты веришь мне и прощаешь? Неужели не ревнуешь?
- Я верю тебе, но мне не нужно тебя прощать. Ты вольна делать то, что тебе хочется. В любви нельзя навязывать свою волю другому и излишне ревновать. Насилие и ревность убивают любовь.
- Но мне бы очень не хотелось, чтобы ты мне изменял. Я очень ревнива. Разве это плохо?
- Я люблю тебя, Ритуля, - ушел от ответа Виктор. - Я хочу обнимать тебя и целовать.
Рука Виктора прошлась по моему телу, и у меня возникло ощущение, что он ласкает меня не так, как обычно. Он был всегда очень нежным, трепетным, а сейчас к нежности добавилось что-то такое по-звериному голодное, жадное и ненасытное, что обжигающий тело ток пронизывал меня насквозь от того места, где лежала его рука, до самых пяток. Виктор поцеловал мою грудь, и снова мне показалось, что его поцелуй был другим. Губы его были более страстными, более яростными, и каждое их прикосновение к моей груди отзывалось горячей вспышкой внизу живота.
- Виктор, что с тобой случилось? - шептала я. - Ты сегодня совсем другой.
- Не отвлекайся, - улыбался Виктор. - Лежи спокойно.
- Нет, я хочу понять. Почему ты сегодня совсем не такой, как всегда? Посмотри мне в глаза.
... Я оторвала голову от подушки - и проснулась. Рядом со мной лежал шеф и ласкал мою грудь.
- О! Лев Николаевич! Вы здесь? - резко села я на кровати. - Вы ведь ушли после...
Я не стала продолжать, неожиданно решив, что все происходившее в этой постели только приснилось мне, как только что снился Виктор.
- Да, после того, как мы нежно и страстно любили друг друга, - пожирал он глазами мою грудь, - я ушел. Я увез твою сумку на службу и вспомнил, что забыл оставить тебе ключи от этой квартиры и твоей собственной. Вернулся, открыл дверь, вошел сюда, а ты сладко спишь, что-то невнятно бормочешь во сне. Хорошо, что невнятно, - засмеялся шеф. - А то вдруг за рубежом во сне на русском будешь отчетливо говорить. Но как и что бы ты ни говорила во сне, тебя не нужно слушать. На тебя нужно только смотреть. Вот и я смотрел на тебя, а тело твое, такое соблазнительное и желанное, вновь потянуло меня к себе, как магнитом.
Шеф стал ласкать меня, укладывая почти силой на подушку.
- Не надо, Лев Николаевич, - укрылась я до подбородка одеялом. - Все, что произошло здесь между нами, - это был только сон. Во всяком случае, я буду так считать, и вы считайте так же. А лучше будет, если мы вообще забудем обо всем, что здесь случилось.
- Это забыть невозможно, - блаженно улыбался шеф. - Да и ненужно. Счастливые минуты нужно всегда хранить в своей памяти.
- Для меня это были самые несчастливые, самые позорные минуты в моей жизни, - с отчаянием в голосе говорила я. - Я изменила Виктору, я презираю себя за это.
- Рано или поздно, но это должно было случиться. Не со мной, так с кем-то другим.
- Это неправда! Я никогда бы не изменила Виктору, если бы...
- Что? Если бы не твоя сексуальность? Или мое волшебное влияние? - лукаво улыбался шеф.
Я молчала. Я не знала, что отвечать. Я знала лишь то, что вела себя гадко и низко, что была обыкновенной шлюхой. Но больше этого не будет. Я сейчас встану, оденусь и пошлю шефа подальше. Тем более что он уже не будет моим шефом. Но как подняться? Он ведь не пустит. Вон как властно лежит его рука на моей ноге и движется к моему интимному месту, от чего у меня мурашки бегут по всему телу, и снова все начинает полыхать внутри... Придется брать хитростью...
- У меня все пересохло в горле. Я хочу пить, - капризным голосом произнесла я.
- Сейчас принесу, - резво поднялся с кровати шеф и направился к двери.
Не мешкая ни секунды, я вскочила с кровати и стала быстро натягивать на себя одежду.
- Зря стараешься, - услышала я от дверей насмешливый голос.
Я повернулась и почти с ненавистью посмотрела на улыбавшегося шефа.
- Хотя нет, не зря, - словно не заметив моих чувств, с ухмылкой продолжал шеф. - Раздевать женщину - это очень приятное и необыкновенно возбуждающее занятие.
И снова я беззвучно открывала и закрывала рот, не в силах вымолвить ни слова.
- Ты хотела пить. Вот, возьми, - протянул он мне стакан воды.
Мне пить совсем не хотелось, но я вынуждена была вливать в себя глоток за глотком заказанную воду. И назло ему - или себе! - выпила целый стакан. Он взял посудину из моих рук, но не стал выносить на кухню. Он поставил стакан на столик и двинулся ко мне, сверля меня своим пожирающим, плотоядным взглядом.
- А сейчас я тебя кое-чему научу.
Я отступила назад и чуть было не упала на кровать. А он уже был рядом и, с силой дернув меня за руку, притянул к себе. Его руки тут же оказались на моих бедрах, и неожиданно для самой себя я поняла, что мне больше не хотелось сопротивляться.
- Хоть ты у нас, как оказалось, "графиня", и одного этого женского достоинства вполне достаточно, чтобы властвовать над любым мужчиной, который хоть раз окажется с тобой в постели, - сладко пел Лев Николаевич, - но кое-какие навыки тебе не помешают.
Он стал медленно меня раздевать и осыпать раздеваемые части тела короткими, жаркими поцелуями. Закрыв глаза от удовольствия, я не произносила ни слова. Молчал и он. Единственными звуками в комнате был возбуждающий шорох падающей на пол одежды...
Утром, перед уходом, шеф сказал с грустным выражением на лице:
- Вот и все. Закончилась эта удивительная ночь... У меня было много женщин, и много раз я был счастлив. Но такой ночи, как эта, у меня никогда не было и уже, наверно, не будет. Если только ты не захочешь снова быть со мной.
- Не знаю. Вряд ли, - не стала я лгать и говорить то, чего не знала в ту минуту сама.
- В любом случае знай, что если я даже не буду больше твоим шефом, я всегда буду рад слышать твой голос... И если ты захочешь увидеться со мной наедине... Не обязательно для этого, - кивнул он головой на кровать, - а... если тебе просто понадобится совет или захочется поплакаться в жилетку, то жилетка - вот она, всегда к твоим услугам. Не будучи твоим начальником, мне будет проще и легче утешать тебя и давать какой бы то ни было совет или рекомендацию.
- Не думаю, что вы мне понадобитесь, - с сомнением покачала я головой. - Но с каким-нибудь праздником поздравить вас мне, может быть, захочется.
- И за это спасибо.
- А я уж и не знаю...
- Тебе не нужно ничего говорить, - прервал меня шеф. - Но когда-нибудь ты скажешь мне спасибо за эту ночь. Может быть, даже скоро, очень скоро ты поймешь, что эта кровать освободила тебя от некоторых твоих предрассудков и, главное, поможет тебе принять правильное решение.
- Не знаю, не знаю, - уводила я свой взгляд от шефа.
- А я знаю. До свидания. С наступающим тебя Новым годом! - нежно притронулся он губами к моей щеке.
- Вас тоже.
- Да, чуть не забыл. В спальне, на прикроватной тумбочке, лежит номер телефона Галины Семеновны. Обычно хозяйка приходит сюда в двенадцать часов, но ты позвони ей и скажи, чтобы сегодня она вообще не приходила.
- Почему? - удивилась я.
- Думаю, что сейчас ты ляжешь в постель. Во всяком случае, я настоятельно советую тебе домой сегодня не ехать, а отоспаться здесь. И еще... Я ничего не стал говорить Галине Семеновне относительно выходных дней на праздники. Напоминаю, что ты должна появиться здесь восьмого. Отзвонишь мне и сядешь за отчет. Двенадцатого я возьму отчет у тебя и отвезу Командованию. Поняла?
- Да. И буду здесь восьмого.
- Вот и скажи хозяйке, когда она должна сюда придти.
- Хорошо. Только вряд ли я останусь сейчас в этой квартире, - задумчиво покачала я головой.
- Как знаешь, тебе виднее. Но мое мнение тебе известно. Я же понимаю, что ты очень слаба сейчас.
- Добраться домой у меня сил хватит.
- Ну-ну, - пристально всматривался в мои глаза шеф. - Не буду настаивать. Не имею права. До свидания.
- Прощайте, - тихо произнесла я, закрывая за шефом дверь.
... Много позже, вспоминая эту ночь, я не могла решить для себя, что заставило меня стать мягкой и податливой, как плавящийся воск, в руках Льва Николаевича. Я сомневалась, что только его магнетическая сила и то самое первое, такое возбуждающее и сексуальное, прикосновение его руки к моей плоти вызвало во мне неведомую доселе бурю диких, плотских желаний. У меня было смутное подозрение, что причиной моего бесстыдного поведения в ту ночь была таблетка, которую дал мне Лев Николаевич после обеда. И такую же, наверняка, растворил он в воде уже поздно вечером. Спрашивать об этом шефа я не решилась, а потому так и осталась с этой загадкой на всю оставшуюся жизнь...
7
После ухода шефа я почти полчаса стояла под переменным душем в надежде, что животворные струи то теплого и горячего, то прохладного и холодного душа взбодрят меня, избавят от головной боли, и я смогу еще до прихода хозяйки покинуть эту квартиру. Но душ оживить меня не сумел. Я знала, что мне могла бы помочь теплая ванна с какими-нибудь целебными травяными экстрактами вроде лаванды-розмарина, но искать такие вещи в этой холодной казенной квартире не имело смысла.
Тем не менее, я доковыляла до кухни и, поставив на газ чайник с водой, стала открывать все шкафчики. Никакими травами здесь, естественно, и не пахло. Полотенца, посуда, пачка чая, банка растворимого кофе, сахар, несколько пустых целлофановых пакетов. В холодильнике - початая пачка масла, три бутылки минералки и сок. Морозилка вообще пустая. Только контейнер со льдом.
Вид морозильной камеры заставил меня вспомнить еще один проверенный способ избавления от головной боли. Я достала несколько кубиков льда и положила их в целлофановый пакет. Растянувшись на диване, приложила к голове полотенце, сверху - пакет со льдом и закрыла глаза. Прошло несколько минут, но обычного в подобных случаях облегчения я не почувствовала. Крепкий, черный кофе тоже не справился ни с головной болью, ни с вялостью и сонливостью, которые, несмотря на все мои старания, все больше овладевали моим несчастным организмом.
Я ходила по квартире как сомнамбула, в состоянии отрешенности и опустошения. Ноги мои были свинцовыми и едва двигались, руки с трудом держали даже чашку, а глаза смотрели сквозь белесую пелену и закрывались сами собой. Мне ничего не оставалось, как последовать совету шефа и лечь снова в постель.
С полуприкрытыми глазами я дотянулась до тумбочки, взяла листок бумаги с номером телефона хозяйки и позвонила ей. Галина Семеновна очень обрадовалась, узнав, что ей не нужно приходить в служебную квартиру накануне Нового года. А сообщение о том, что основная ее работа начнется только после Рождества, привело ее, судя по голосу, в неописуемый восторг.
Закончив разговор с хозяйкой, я бессильно уронила голову на подушку и, даже не успев назначить себе время для просыпания, сразу же провалилась в глубокий, беспробудный сон...
Просыпалась я, как всегда, медленно. Открыла глаза, вгляделась в полумрак комнаты и, поняв, где нахожусь, тут же со стоном глаза закрыла. Я лежала какое-то время неподвижно, перебирая в памяти все, что случилось со мной после приезда в эту квартиру, и ужас от происшедшего заставил меня захлебнуться в горьком рыдании. Через несколько минут громкие, надрывистые рыдания мои перешли в глухие, судорожные всхлипывания и вскоре совсем прекратились.
Но еще долго лежала я без движения, с безвольно вытянутыми вдоль тела руками, и мысли одна другой мрачнее теснились в моей душе. Я проклинала тот злосчастный день, когда мне вздумалось завладеть документами двойника. Не будь этих документов - не было бы решения Командования о моем новом задании. А не появилось бы это задание - не получила бы я приказа приехать в Москву, а значит - никогда бы не было этой греховной ночи. И не страдала бы я от стыда перед собой за свое предательство, не мучилась бы мыслями о несбывшемся счастье, не тосковала бы о Викторе, а уже была бы рядом с ним в Лондоне, и мы готовились бы вместе встретить Новый год.
"Все, хватит!" - с ожесточением ударила, наконец, я сжатым кулаком по кровати. Проклинай не проклинай, страдай не страдай, а обратно вернуть ничего нельзя. Нужно смириться с неожиданным поворотом судьбы и немедленно забыть эту ночь. А самое главное - необходимо найти в себе силы и заставить себя постепенно свыкнуться с тяжелой, невыносимой для сердца мыслью о своем существовании без Виктора. Как там у Сенеки? Человек должен мужественно переносить то, что он не может изменить... Да, нужно вернуть себе мужество. Глаза, которые плачут, не могут видеть ясно. Сердце, которое хнычет и стучит в минорной гамме, не слышит зов жизни, оно лишь слышит монотонное и заунывное: "Я, Я, Я".
Я встала, замоталась в покрывало, подошла к окну.
Редкие, мохнатые хлопья снега лениво кружились над тихим двором. Попадая в свет уличного фонаря, они порхали, словно бабочки-белянки, на одном месте, потом медленно опускались на пышную шапку сугроба. Дворник размеренно шаркал широкой алюминиевой лопатой, выгребая снег с проезжей части. Рядом с подъездом тихо и ровно журчал хорошо прогретый мотор БМВ, в углу двора астматически кашляла и фыркала, не желая заводиться, "Волга", а напротив соседнего подъезда медленно выезжала из ракушки "четверка".
"Сколько же сейчас времени?" - заинтересовалась я и, не включая свет, осторожным, шаркающим шагом побрела в гостиную. На электронных часах высвечивались цифры - 8:02.
"Уехать сегодня в Петербург вряд ли удастся", - огорчилась я. Проводить еще одну ночь в этом пока еще совершенно чужом казенном жилище мне тоже не очень хотелось. Оставалось одно - ехать сейчас же к себе домой и ночевать там...
"А может, не стоит на ночь глядя ехать в пустую, запыленную квартиру?" - засомневалась я. Мало того, что в моих комнатах сейчас пусто и неуютно без цветов и следов труда заботливых женских рук, так еще все в них непременно будет напоминать мне о счастливых часах, проведенных там вместе с Виктором. Тоска будет грызть мою душу, сердце будет вновь разрываться на мелкие кусочки. Я не усну всю ночь, приеду к родителям усталая, разбитая, и мама будет кудахтать, беспокоиться о моем здоровье, задавать глупые вопросы. Нет, лучше к себе сейчас не ехать.
Будет намного целесообразнее поехать туда рано утром. Оставлю дома чемодан с сумкой и сразу же пойду в Трансагентство за билетом. А уж после агентства не спеша распакуюсь, разберу приобретенные в Италии новогодние подарки, потом докуплю недостающие в ближайшем супермаркете, а вечером отправлюсь на Ленинградский вокзал. Можно было бы, конечно, попытаться взять билет на любой авиарейс, благо самолеты в северную столицу летают почти через каждый час. Если, конечно, ничего в расписании Аэрофлота не изменилось за этот год. Но за последние две недели мне так осточертели все самые комфортабельные авиалайнеры и аэропорты, что, несмотря на явное удобство этого вида транспорта, я предпочитала ехать в родной город по железной дороге.
Итак, решено: поеду к себе завтра. А сейчас нужно выйти хоть на полчасика из этой квартиры и подышать свежим воздухом. А заодно и купить что-нибудь на ужин.
"Еще не очень поздно, магазины должны быть открыты", - лениво думала я, подходя к балконной двери.
Я какое-то время тупо смотрела на улицу. Мой длинный, бессмысленный взгляд лениво скользил то по освещенным окнам противоположного дома, то по плотному потоку автомобилей на мостовой. Неожиданно посветлевшее небо и возросшее число прохожих на тротуаре привлекли мое внимание и заставили вновь задуматься о времени. Я внимательно посмотрела на часы, и тут до меня дошло, что именно восемь, а не двадцать часов с минутами высвечивалось на электронном циферблате.
"Вот это да!" - с изумлением смотрела я на цифры. Как могла я так опростоволоситься со временем?! И главное, как могла продрыхнуть без задних ног почти сутки, если обычно для сна мне хватало меньше шести часов? Как могла я позволить себе такую непростительную роскошь? Только неисправимый лодырь может спать сутками!
Но чем больше сердилась я и упрекала себя за долгий сон, тем яснее мне при этом становилось, что мое самобичевание было совершенно беспочвенным. После всего, что перенесла я в последние недели, дни и часы, моему организму потребовалось именно столько времени для восстановления физических сил. Что ж, со своей задачей этот долгий сон отчасти справился: руки мои двигались, ноги не подкашивались, глаза не закрывались. Что же касается полного восстановления моих физических и душевных сил, то об этом можно было говорить лишь с большой натяжкой. Сердце мое ныло, внутри стояла тяжелая пустота, отчего тело казалось ватным и неуклюжим.
Однако прислушиваться к состоянию души и тела своего, страдать и жалеть себя я не хотела. Единственным желанием моим в этот момент было разделаться с намеченными на день делами и отправиться в Питер к близким и родным людям, одно присутствие которых должно было полностью привести меня в привычное состояние.
В течение дня мне некогда было думать о своих переживаниях, да и физической слабости своей я не чувствовала. И только под вечер, сидя в такси по дороге на вокзал, я вновь ощутила свинцовую тяжесть в ногах, вялость во всем теле и даже легкое головокружение. Но эти неприятные ощущения заботили сейчас меня мало. Я была в полной уверенности, что ночь в спальном вагоне не только поможет мне восстановиться, но и зарядит меня оптимизмом, как это всегда бывало во время моих предыдущих поездок на поезде.
Уютно усевшись с ногами в уголке нижней полки купе и облокотившись на столик, обычно я сначала долго смотрела в окно, даже если за ним уже было темно, и мимо пробегали лишь размытые тени лесных опушек да деревенских изб. Равномерный стук колес мало-помалу убаюкивал меня, я растягивалась на полке и медленно уплывала в легкий, дремотный сон. Поезд останавливался на станции - я просыпалась, подтягивалась к окну, наблюдала за торопливым движением редких пассажиров на ночном полупустом перроне и еще несколько минут смотрела в застывшую ночь, когда поезд отходил от станции. Потом снова засыпала, и мне снились голубые, радостные сны.
Чаще всего в таких снах я видела себя в лодке на неподвижной, сонной реке или посредине тихого, задумчивого пруда.
Лодка плавно покачивается среди больших, круглых листьев с ярко-желтыми кувшинками. Я протягиваю к ним руку, срываю один цветок, другой, третий. И вот уже вся корма усыпана золотыми мохнатыми шариками. Я ложусь на спину, смотрю в голубое, бездонное небо, и блаженное умиротворение разливается по всему моему телу...
Эти радужные сны в поезде всегда благотворно действовали на меня, а потому я на них очень надеялась и на этот раз.
Но на этот раз в поезде я почти не спала. А если мне удавалось забыться на короткое время, то вместо прекрасных водяных лилий во сне мне являлись какие-то чужие, незнакомые мужские фигуры с растрепанными волосами, взлохмаченными бородами и неестественно длинными, костистыми руками. Руки тянулись ко мне, хватали за одежду, за волосы. Я отбивалась от них и глухо кричала.
Просыпалась я от собственного крика вся в холодном поту, вспоминала только что виденные во сне отвратительные лица и понимала, что в этих кошмарных сновидениях проявлялись мои мрачные, мучительно горькие размышления. Я заставляла себя не думать ни о Викторе, ни о шефе, ни тем более о своей работе, но в голове сама собой вызревала отчаянная мысль: а не бросить ли мне службу, так жестоко и бессердечно отобравшую у меня любимого человека, которым сама же вначале хотела осчастливить меня?
8
Долгая, изнурительная ночь так извела меня, что, глянув утром в зеркало, я с трудом узнала себя в измученном, осунувшемся отражении. Обрамленные темными полукружиями глаза почти ввалились, веки опухли, цвет лица ничем не отличался от застиранной вагонной простыни. Отеки с век можно было бы снять заваренными и остуженными пакетиками с ромашковым чаем. Кипяток в титане есть, но где возьмешь ромашку? Пришлось использовать обычные ватные тампоны, смоченные в горячей и холодной воде. К счастью, я была в купе одна и могла спокойно лежать на своей полке, попеременно прикладывая к глазам то горячие, то холодные тампоны. Для "оживления" цвета лица я отрезала от остуженного в холодной воде яблока два кружочка, приложила их к щекам и немного помассировала кожу легкими круговыми движениями. Глянув снова в зеркало, никаких особо утешительных изменений в своем лице я, к сожалению, не заметила. Сероватый оттенок, правда, исчез, но бледность осталась. "Что ж, придется тщательно штукатуриться", - решила я в конце концов, доставая из сумки "косметичку".
Протерла лосьоном лицо и аккуратным ровным слоем наложила на него тональный дневной крем цвета загара. Фиолетовые круги под глазами замазала светлым корректирующим кремом. Широкой плоской кисточкой нанесла на подскуловую впадину "загорелую" пудру. Темно-оливковые тени на глазной складке и на верхнем веке ближе к внешнему углу глаз, светлые тени - на внутреннем углу у носа, зеленая тушь на кончиках ресниц и терракотовая помада на губах полностью преобразили мое лицо, придав ему свежий и цветущий вид. Уложив косметические принадлежности и спортивный костюм в сумку, я оделась и стала с нетерпением ждать прибытия поезда на Московский вокзал.
Стоя у окна медленно идущего вдоль перрона вагона, я еще издали увидела родителей и обеих сестер, дружно приехавших ради меня в столь ранний час на вокзал с другого конца города.
К моему удивлению и огорчению, родные мало прибавили мне настроения. Бурные приветственные возгласы, поцелуи, смех и веселые поздравления с Новым годом только лишний раз напомнили мне, что я должна была быть в этот день рядом с Виктором, и еще больше усугубили мое подавленное состояние. Никто, к счастью, этого не заметил, как никто не увидел и моих затушеванных кругов под глазами.
После вокзала сестры разъехались по домам с обещанием приехать к вечеру с мужьями и детьми, чтобы в полном семейном составе встретить Миллениум, а отец подвез нас с матерью к подъезду и уехал ставить машину в гараж.
Мы с матерью вошли в подъезд, подошли к лифту, я нажала на кнопку - лифт не работал.
- Ну, как всегда перед праздниками! - раздраженно воскликнула мама. - Придется подниматься пешком.
- Ничего, дойдем потихоньку, - старалась успокоить я маму. - Пятый - не десятый! Да и ты у нас еще совсем молодая.
С волнением шла я по ступенькам круто уходящих ввысь узких лестничных пролетов мимо знакомых с детства дверей на площадках и чувствовала, как щемящая тоска по безвозвратно ушедшему, беззаботному детству сжимала мне сердце. Никогда раньше, приезжая в гости к родителям, я не испытывала этого грустного, щемящего чувства. И это новое, непривычное для меня ощущение с жестокой беспощадностью говорило мне, что в далеком прошлом осталась не только неугомонная, задиристая девочка, но и пылкая, восторженно-романтичная девушка. По старой лестнице поднималась теперь степенная, усталая, жизнью побитая женщина.
Мы вошли в прихожую. Мама стала раздеваться, а я замерла на месте, глубоко вдыхая знакомый с детства, особенный и неповторимый, щемящий душу, теплый запах родного дома. Здесь всегда пахло всем, чем только можно: яичницей, духами, мылом, красками, кофе, корицей, сладкими пирогами. А в это утро я ощутила еще и сильный новогодний запах - хвойный аромат.
- Что стоишь, как не родная? - беззлобно забурчала мама, вешая в шкаф свою шубу. - Раздевайся.
- Сейчас, - встрепенулась я и стала снимать куртку.
- Проходи в свою комнату.
- Ты хочешь сказать: в бабушкину, - строгим тоном поправила я маму.
- Как хочешь, так и называй эту комнату. Во всяком случае, после смерти бабушки ты всегда в ней жила, когда к нам приезжала, и считала ее своим родным уголком. Или ты уже совсем чужой стала? - обиженным тоном говорила мама.
- Ладно, мам, не сердись, - обняла я ее за плечи. - Я не хотела тебя обидеть. Мы, как всегда, даже после долгого расставания не можем обойтись с тобой без мелких стычек.
- Это от любви, - примирительным тоном произнесла мама. - Помнишь, как говаривала бабушка в таких случаях?
- Хто кого любит, той того чубит, - грустно улыбнулась я, вспомнив бабушкины слова.
- Ты посмотри на нее! - улыбалась мама довольной улыбкой. - Она у нас даже наш диалект помнит. Проходи, проходи, не стой как истукан на одном месте.
Мама направилась к бабушкиной комнате, я последовала с сумкой за ней. Проходя мимо гостиной, я невольно остановилась у раскрытой двери.
В комнате ничего не изменилось, все стояло на своих прежних местах. Все тот же старый, с чуть потрескавшимся от времени лаком сервант и все та же посуда из хрусталя и гжели. Все те же бегонии и герань на подоконнике, все тот же разлапистый филлокактус - "декабрист", успевший выпустить свои первые лилово-розовые, двухъярусные колокольчики-фонарики. И все тот же желто-коричневый, слегка затертый по краям ковер на полу. Массивный диван с подушечками-думочками, аккуратно разложенными у высокой, пузатой спинки, и глубокие кресла-раковины тоже стояли на своих прежних местах.
И только новогодние радости меняли привычный облик комнаты. Вместо штор на окне висели гирлянды, серпантин и мишура, а в большой стеклянной вазе на придиванном столике отливали серебристым светом яркие шары. В углу красовалась пышная елка с большим игрушечным Дедом Морозом под ней. Елка пахла лесом и светилась своим праздничным нарядом: сверкающими колокольчиками и шарами, украшениями из металлической проволоки, стальной сетки и соломки, "дождиком" и разноцветными свечами. Посредине комнаты стоял уже раздвинутый и накрытый белой скатертью большой обеденный стол с обычными и складными стульями вокруг него.
- День только начался, а уже почти все готово к праздничному новогоднему ужину. Не рано ли? - спросила я у мамы.
- Не рано. Позже слишком много разной работы будет. Отец придет - ковры с дорожками пропылесосит. А ты поможешь стол накрыть?
- Куда я денусь? Могу прямо сейчас начать.
- Сейчас не нужно. Иди пока к себе и отдохни с дороги, - открыла мама дверь бабушкиной комнаты. - Извини, что не могу побыть с тобой. Там тесто уже, наверно, подходит. Пора пирожки лепить.
- С мясом или с капустой? - поинтересовалась я.
- И с тем, и с другим. Для тебя старалась, - хмыкнула мама, снисходительно улыбаясь.
- Класс! Мне помочь? - изобразила я хозяйственное рвение.
- Еще чего не хватало! Пирожки не любят холодных, бесстрастных рук. А у тебя страсть к пирожкам появляется, только когда они у тебя во рту, - сказала мама и торопливо убежала на кухню.
Мама, как всегда, была права. Сырое тесто, как и все остальное, связанное с кулинарным искусством, я терпеть не могла. А вид поднимающегося дрожжевого теста даже вызывал у меня чувство, похожее на ужас. Но зато я охотно ела домашние пирожки. Особенно мамины. Я могла съесть их десяток, до болей в желудке. Таких необыкновенных пирогов больше никто в мире делать не мог. Тесто - воздушное, почти прозрачное. Начинка - сочная, нежная, душистая. Пирожки были маленькие, аккуратненькие и просто таяли во рту. Даже будучи на диете, я никогда не отказывалась от горячих, с пылу с жару, маминых пирожков...
9
Я зашла в бабушкину комнату, поставила сумку за дверь и подошла к окну. Какое-то время печально вглядывалась в грустный пейзаж заснеженного залива, потом села на кровать и огляделась. После смерти бабушки я с особым трепетом относилась к этой комнате, напоенной каким-то особым воздухом и освежающей душу энергетикой.
При жизни бабушки здесь всегда пахло сухим теплым деревом с легким оттенком душицы, лаванды и камфары. В последние годы ее жизни к этому приятному обонятельному букету примешивался запах валерианового корня и стерильной марли. Потом эти запахи исчезли. Остался лишь запах дерева да какая-то особая, живительная аура.
В этой комнате я всегда ощущала нечто, что завораживало меня и заставляло чувствовать себя здесь, как нигде больше, маленьким птенчиком в теплом уютном гнездышке под заботливым родительским крылом.
Бабушкина комната вызывала особые чувства у всех членов семьи, и потому здесь годами ничего не менялось. На том же месте, у изголовья кровати, стоял знаменитый бабушкин комод, и тянулась по полу через всю комнату домотканая пестрая дорожка-"половик". В углу над кроватью висела икона, убранная в вышитые деревенские ручники, а в правом углу, на полу, по-прежнему стояла широкая круглая кадка с высоким фикусом.
"И только бабы Ганны здесь нет, и никогда уже больше не будет", - с грустью подумала я.
Никогда не пройдет она по своему любимому белорусскому "половику", не сядет на кровать, не достанет свою драгоценную шкатулку и не расскажет мне недосказанную историю своей девичьей любви. Историю трогательную и печальную, с еще более драматичным финалом, чем моя любовь.
Я дотянулась до комода, взяла бабушкину шкатулку и открыла ее. В шкатулке уже не было маминых писем, но зато в ней лежало больше фотографий, чем раньше. Здесь почему-то оказалось несколько пожелтевших фотокарточек, которые я когда-то видела в старом, темном и тяжелом, семейном альбоме. Тут же лежали те две маленькие фотографии, которые бабушка при своей жизни прятала в одном из маминых писем. Я долго смотрела на лицо молодой бабы Ганны, и две маленькие, горячие слезинки медленно скатились по моим щекам. Я торопливо убрала их тыльной стороной ладони и стала всматриваться в красивые, тонкие черты своего дедушки, которого так нежно любила когда-то бабушка.
Ах, как понимала я сейчас бабу Ганну, которая потеряла возлюбленного и больше не смогла найти своего счастья! Как, должно быть, не хватало ей всю жизнь любимого человека!.. И как не хватало любимого сейчас мне самой!.. И бабушки мне сейчас не хватало...
Я не смогла бы, конечно, рассказать бабе Ганне все, что со мной произошло. Я не имела права это рассказывать кому бы то ни было. Но баба Ганна поняла бы все без слов. Она бы увидела боль и тоску в глазах любимой внучки и нашла бы слова, чтобы ее утешить. Да что там утешительные слова! Одно присутствие бабы Ганны вселило бы в мою душу спокойствие и наверняка хоть частично избавило бы меня от мучительных страданий.
Мы бы сидели рядом на кровати, я бы прислонила свою голову к плечу бабули, а бабушкина рука нежно гладила бы мою голову, и ее ласковые прикосновения сняли бы ноющую боль, которая неожиданно вновь потревожила заживший шов на затылке.
Из ноющей боль вдруг превратилась в колющую, я схватилась за голову и медленно завалилась на бок...
... Откуда-то сверху едва слышно звучит мелодия "Рэчаньки"... Я поднимаюсь по деревянной лестнице... Передо мной - просторный холл... двухстворчатая тяжелая дверь... Осторожно открываю ее и тихим, крадущимся шагом вхожу в большую, квадратную комнату. Почти все шторы на окнах задернуты, и мне приходится несколько секунд привыкать к полумраку, чтобы разглядеть громоздкую, темную мебель.
Прямо напротив входа стоит большой застекленный книжный шкаф, на полках которого расставлены, с виду старинные и дорогие, книги в темно-красных переплетах, с золотым теснением на корешках. Одна из средних полок - полупустая. В глубине, рядом с двумя фолиантами, стоит фотография в тонкой, изящной рамочке. Я подхожу ближе и не верю своим глазам: на фотографии я вижу молодую бабу Ганну, а рядом с ней - красивого парня в военной форме. Я подхожу еще ближе и вдруг останавливаюсь как вкопанная. Я понимаю, что это та самая фотография, которую бабушка когда-то разрезала на две части. Справа - она сама, а рядом - ее возлюбленный. На плечах видны погоны. Стра-а-нно, очень стра-а-нно. Почему он в военной форме? Ведь бабушка говорила, что фотография эта сделана во время войны, когда в той далекой белорусской деревне стояли немцы. Не мог в ту пору мой дедушка, офицер Красной Армии, фотографироваться в форме!
Вплотную приблизившись к шкафу, я с изумлением обнаруживаю, что форма-то на плечах моего дедушки вроде не советская. А в комнате так темно, что и не понять совсем, какая это форма. Нужно взять фотографию и разглядеть ее на свету!
Я протягиваю руку к дверце, дергаю за позолоченную маленькую круглую ручку на ней и вздрагиваю от резкого длинного звонка. Неужели сигнализация? - удивляюсь я. Ну и черт с ней! - отмахиваюсь я от звонка нетерпеливым жестом, словно у моего уха пищал обычный надоедливый комар. И вновь решительно тяну за дверцу. Дверца не открывается, а звонок все звенит и звенит в моих ушах.
"Телефо-о-нный звоно-о-к!" - откуда-то издалека доносится до меня глухой женский голос.
Старинный шкаф удаляется, расплывается, и медленно исчезает...
10
- Телефон звонит! Рита, ты что, не слышишь? Возьми трубку! У меня руки в тесте, - громко кричала из кухни мама.
В прихожей надрывался междугородний звонок. Я села на кровати, резко тряхнула головой, отгоняя только что виденный сон.
- Рита, ты спишь? - в дверях показалась мама с пирожком в руке.
- Извини, мам. Я чуть задремала. Голова что-то разболелась.
- Да? А сейчас как? - встревожилась мама.
- Все в порядке. Сейчас возьму трубку.
Я резво вскочила с кровати и побежала в прихожую.
- Алло! Слушаю вас, - приложила я трубку к левому уху.
- А-а-лло! Е-екатерина И-ивановна? - медленно, заикаясь, спрашивали в трубке. - Это вы? Что-то я не узнаю ваш голос.
Зато я сразу узнала, кто был на том конце провода.
- Вы никогда не отличались особым умением различать голоса по телефону. Этим даром обладает только Аня, - едва сдерживая душивший меня смех, серьезным тоном и имитируя голос матери, произнесла я.
В трубке воцарилось глухое молчание. Я улыбалась, представляя себе, что творилось сейчас с Сонькой. Радостный вопль, наконец, чуть не оглушил меня.
- О боже! Неужели? Это ты, Рита? - визжала в трубке Сонька.
- Я-я! Кто же еще? - смеялась я в ответ.
- А я звоню, чтобы поздравить твоих с Новым годом. Иначе вечером не дозвонюсь. Звоню-звоню, а к телефону никто не подходит, - быстро, взахлеб, почти проглатывая окончания слов, говорила Сонька. - Ну, думаю, уехали твои к кому-нибудь из дочек, а я их не поздравила. И тут непонятно чей голос. Решила, что кто-то их твоих сестер там оказался. У всех вас ведь похожие голоса. Но откуда она про Аню знает? - удивляюсь я. И тут меня осенило: только Рита может так говорить... Почему ты вернулась? Разорвала контракт или что-то со здоровьем? Или это рождественские каникулы? Давно приехала? Почему мне не сообщила? - на одном дыхании выдала Сонька все свои вопросы.
- Всё? Вопросы твои иссякли? - спросила я спокойным, снисходительным тоном.
- На данный момент - всё.
- Тогда отвечаю по порядку. Приехала я только сегодня. Со здоровьем все в порядке. Просто разорвала контракт.
- Почему?
- Фирма не выполняла обязательства, которые она давала, когда я подписывала контракт на работу в ней.
- А почему мне не писала и не звонила? Я получила от тебя только одну открытку.
Сонька - есть Сонька. Спрашивает о том, на что ответ получила еще перед моим отъездом за рубеж. Точно такой, какой получили все другие мои знакомые и родственники. Правда, для нее, как для самой близкой подруги, было предусмотрительно заготовлено несколько поздравительных открыток с видами Австралии. Открытки эти Центр должен был пересылать Соньке на день ее рождения. О моей работе за рубежом в общих чертах знали только родители. Даже сестры ничего не знали и, как Сонька, получили от меня по одному заранее написанному короткому посланию...
- Ну, ты даешь, Сонька! Зачем эти глупые вопросы? Я ведь тебя перед отъездом предупреждала, что вряд ли буду звонить. Австралия - не ближний свет, сама понимаешь. А письма писать не люблю, ты это прекрасно знаешь. Я даже предкам своим редко писала. Родители приветы мои тебе, надеюсь, передавали?
- Передавали.
- Ну, тогда все в порядке. Ладно, мы все обо мне и обо мне. Как ты-то живешь? Замуж не выскочила?
- Нет. Но через неделю пойдем подавать заявление.
- Да? Я рада за тебя. И кто жених?
- Павел. Кто же еще?
- Да ну! - удивилась я. - Если это Павел, то отчего вы так долго не женились?
- Так уж получилось. Потом подробно все объясню. Но последние полгода мы жили практически вместе.
- Где? Неужели он переехал в Ярославль? Или ты в Минск?
- Нет-нет! Ни в Минске, ни в Ярославле, - залилась Сонька мелким, клохчущим смехом. - Паша снял для меня квартиру в Москве и приезжает сюда на каждый уикенд.
- Погоди-погоди! Так ты сейчас звонишь из Москвы?
- Ну да! Теперь и я почти москвичка. Правда, с временной регистрацией.
- Класс! Значит, вы скоро расписываетесь. А свадьба когда?
- Когда подадим заявление - тогда и ясно будет. Там ведь сроки установлены.
- Заранее поздравляю и в новом году желаю семейного счастья.
- Спасибо. А я тебе желаю всего, чего ты сама себе желаешь. И всех своих поздравь от моего имени. Передай, что я их очень люблю.
- Обязательно передам. И ты своим тоже. Ты ведь к ним, наверно, сейчас отправишься?
- Да нет, они сами ко мне приехали. И мы здесь будем вместе встречать Новый год.
- Понятно. Ну ладно, пока. Звони.
- Обязательно, - пообещала Сонька, и в трубке зазвучали короткие гудки.
Я положила трубку и вернулась в бабушкину комнату. На полу валялись рассыпанные фотографии. Я стала медленно собирать их и складывать одну за другой в шкатулку. Взяла половинку карточки с бабушкиным изображением и уже собиралась присоединить к ней овальный портретик дедушки, как вдруг сердце мое сильно застучало, и я почувствовала странную мелкую дрожь где-то в районе желудка. Такое состояние у меня обычно наступало перед экзаменом, к которому я была слабо подготовлена. Откуда появилось это беспокойное чувство, я сразу не поняла. Несколько минут стояла я в нерешительности с фотографиями в руке, пока перед моими глазами не всплыли картины только что виденного сна.
Я стала пристально изучать овальную карточку своего дедушки. Бабушка так ловко обрезала фотографию, что на ней осталось только лицо.
Хотя... если внимательно приглядеться, то можно увидеть на плечах что-то вроде кончиков погон. Плечи обрезаны, но рядом с шеей видна не просто одежда. Или это мне кажется? Я просто рисую теперь в своем воображении военную форму, виденную во сне? Но не мог дедушка Иван быть в какой-то чужой военной форме! Впрочем, и в советской не мог. Я об этом даже во сне размышляла. Но почему мне приснился этот странный сон? Что за ним стоит? Может, дедушка Иван надел чью-то форму, даже фашистскую, чтобы можно было спокойно пойти на ту станцию? Но в таком случае у него должны были быть соответствующие документы. И немецкий он должен был знать...
А что, если мой дедушка не просто выходил из окружения, а был настоящим советским разведчиком, засланным в тыл противника? Как Николай Кузнецов на Украине. Только совсем неизвестный. Или не успевший стать известным, погибнув в окруженном немцами партизанском отряде... В таком случае свою тягу к профессии разведчика я унаследовала от дедушки?
Или, не дай бог, моим дедушкой был тот предатель-полицай, о котором мне как-то говорила мама? Полицай усиленно ухаживал за Ганкой, но дед Ничипор даже слышать не хотел о том, чтобы отдать за него свою любимую дочь. А бабушка его все-таки любила?
Заинтригованная этой загадкой, я в волнении ходила по комнате, задавая себе все новые и новые вопросы. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что этот сон приснился не зря. Как не зря во Флоренции приснилась мне Пиза и траттория. Результатом того сна стали документы двойника. Теперь этот новый сон тоже должен к чему-то меня привести. Я в этом не сомневалась. Я чувствовала, что сон подводил меня к разгадке того, что не досказала мне бабушка перед смертью. Подводил, но не давал саму разгадку. А она была где-то здесь, совсем рядом. Я как будто ощущала ее, но не могла поймать даже за кончик хвоста.
11
В прихожей снова зазвонил телефон. Трубку на этот раз взяла мама. Она громко благодарила кого-то за поздравления, желала сама счастья в новом году, а потом крикнула:
- Рит, подойди! Это тебя.
- Кто? - бросила я на ходу, быстро направляясь в прихожую.
- Твоя Соня, - многозначительно усмехнулась мама и снова ушла на кухню.
- Алло! - взяла я трубку.
- Это снова я.
- Поняла. Что-нибудь случилось за эти полчаса?
- Не иронизируй, - с упреком в голосе сказала Сонька.
- Прости, больше не буду.
- Знаешь... я подумала... Тебя мне сам Бог сейчас посылает... Понимаешь, мой Паша, с одной стороны, человек очень современный, без лишних предрассудков и комплексов. А с другой - не очень. То есть... у него какие-то странные бзики... Одним словом... он хочет, прежде чем подавать заявление в ЗАГС, чтобы я... чтобы м-мы...
- Сонь, давай короче! Ладно? Без этих мычаний. А то наговоришь кучу денег, - поторопила я подругу.
- Хорошо, буду краткой, - послушно согласилась Сонька. - Он хочет познакомить меня со своими родителями и приглашает меня на Рождество в Минск. У них, видите ли, в семье принято просить благословения у родителей, прежде чем жениться или выходить замуж.
- Ну и? - не поняла я долгих объяснений подруги.
- Я очень боюсь этой встречи, этого знакомства. Мне было бы намного спокойнее и увереннее, если бы ты поехала со мной. Паша к тебе очень хорошо относится. Думаю, что он будет очень рад, если ты со мной приедешь.
- Да ты что, Сонь, с ума сошла? Я только что приехала. Даже с родными не успела толком поговорить. И тетю Полю еще не видела, и дядю, и дедушку с бабушкой.
- Так до Рождества еще целая неделя. Успеешь всех увидеть. Ну, Ритуля, пожалуйста, - запела плаксивым голосом Сонька. - Ты просто спасешь меня. Ты представить себе не можешь, как я мандражирую. У меня все поджилки начинают трястись, когда я представляю себя перед его родителями, и они меня разглядывают, словно какую-нибудь зверюшку в зоопарке. Боюсь, что от страха тако-о-е буду нести и та-а-к себя вести, что не понравлюсь родителям Паши.
- Понравишься. Ты не можешь не понравиться.
- У меня такой уверенности нет. Ритуля, милая, неужели ты не поддержишь меня? Не верю, что ты откажешь своей любимой и любящей подруге.
- Нет-нет, и не проси, - сказала я твердым голосом.
- Ну, пожалуйста! Подумай хорошенько, - елейным голоском продолжала уговаривать меня Сонька. - В Белоруссии, наконец, побываешь. Увидишь родину своей любимой бабы Ганны. Она бы одобрила эту поездку. Ты сама говорила, что...
Сонька продолжала говорить, а я уже не слушала ее. Меня осенила сумасбродная идея, за которую я тут же ухватилась, поскольку уже убедилась, что осуществление моих самых сумасбродных, на первый взгляд, идей приводит к неожиданным и весьма важным результатам.
- Так ты подумай, Ритуля, - продолжала просить Сонька. - Я очень на тебя надеюсь.
- Хорошо, подумаю. Позвони завтра к вечеру.
- Правда? Ты завтра дашь мне ответ? - радостное удивление слышалось в голосе Соньки. - Я буду надеяться на твое согласие.
- Не знаю. Мне нужно хорошо подумать, чтобы решиться на эту поездку, - не торопилась обнадеживать я подругу, хотя для себя уже приняла твердое решение: тайна разрезанной фотографии находится в Белоруссии, и я туда непременно поеду!
Сонька позвонила на следующий день не вечером, а после полудня, когда я только-только проснулась после бессонной новогодней ночи, проведенной перед экраном телевизора.
- Ты решила что-нибудь? - был первый Сонькин вопрос.
- Решила.
- Что? - с придыханием в голосе спросила Сонька.
Я выдержала многозначительную паузу и сказала ровным, бесстрастным голосом:
- Я поеду с тобой, но...
- Ритуля, ты просто золото! - раздался радостный вопль в трубке. - Я знала, что ты настоящая подруга. Я так рада, что...
- Погоди, - перебила я подругу. - Я поеду с тобой, но с одним условием.
- Согласна на любое, - последовал быстрый ответ.
- Сначала мы съездим на денек или два в одну деревню под Брестом.
- Зачем?
- Ты вот вчера говорила, что моя баба Ганна была бы очень довольна, если бы я съездила на ее родину. И ты права. Бабушка всегда хотела, чтобы мы вместе там побывали. Ну а теперь... Ладно, дело не в этом... Дело в том, что Минск - это не родина моей бабули. Я уверена, что она даже ни разу там не была. Ее родина - это небольшая деревушка, вернее - хутор недалеко от станции Михалево, которая стоит на железной дороге, идущей от Москвы через Минск и Брест на Варшаву и дальше.
- А там есть какие-то твои родственники, чтобы показать тебе ту деревушку рядом с хутором? - поинтересовалась Сонька.
- Да. Кое-кто остался. Я вчера разговорила маму по этому поводу. Я уже знала и раньше, что мамины дядья, бабушкины братья, все погибли в войну. Уже умерли их жены. Осталась только одна, тетя Серафима, как называет ее мама. Ну, для меня она - бабушка Серафима. Это самая младшая из невесток в бабушкиной семье. Она живет в той деревне, откуда родом мой прадед, дед Ничипор. Я тебе о нем рассказывала.
- Помню-помню. Это тот, который умел животных молитвами лечить? - засмеялась Сонька.
- Он самый. Мне отчего-то очень хочется увидеть ту хатку, где вырос мой прадед. А поэтому желаю я съездить к бабушке Серафиме. Может, мне даже удастся на месте хутора побывать.
- Сейчас зима, снегом все засыпано. И вряд ли старенькая бабушка Серафима сможет по снегу отвести тебя в лес.
- Я надеюсь на двоюродную сестру мамы, на тетю Гэлю. Это одна из дочерей старшего брата бабы Ганны. Она живет сейчас на той станции, в Михалево. Тетя Гэля и ее муж, дядя Сережа, живут вместе со своим сыном Ваней и его семьей. Мама говорит, что живут они неплохо. У них хороший современный дом с телефоном, какая-то иномарка. Впрочем, насколько я поняла, в Белоруссии сейчас немецких "фольксвагенов" больше, чем русских "жигулей". Так вот, я думаю, что тетя Гэля покажет мне место хутора. Тогда, во время войны, ей было больше десяти лет. Она жила на хуторе и должна хорошо знать то место.
- Наверно. Десять лет - это уже почти взрослый человек. Особенно в деревне. Но сейчас она тоже уже не молодая, ей тоже тяжело ходить, - засомневалась Сонька.
- Ей сейчас около семидесяти. Но мама говорит, что она еще крепкая и очень резвая старушенция. Корову держит, поросят, гусей, кур. Так что она мне все и покажет. Ну, так как, поедем в Михалево?
- С удовольствием. Но когда?
- Ты узнай расписание поездов. Мама говорит, что из Питера поезд точно идет до Бреста через Михалево и останавливается там. А насчет Москвы она не в курсе. Говорит, что когда-то там один пассажирский останавливался и один скорый, Вюнсдорфский. В то время наши войска в Германии стояли, а рядом с Михалево несколько военных баз и городков было. Из-за них, видимо, и останавливался там этот поезд из Вюнсдорфа. Может, он до сих пор ходит? Одним словом, ты все узнай и позвони мне. Тогда и решим, когда и откуда нам лучше всего ехать.
- А может, нам лучше после Минска туда съездить? - предложила Сонька.
- Это исключается. Восьмого я должна быть в Москве. Я побуду с тобой у твоих будущих родственников только в рождественский день и вечером уеду в Москву.
- Я тоже.
- Еще неизвестно. Может, тебе так понравится у будущей свекрови, что ты там вообще останешься.
- Ну, нет! Мне и в Москве хорошо.
- Все, кончаем разговор. А то никаких Пашиных денег не хватит, чтобы оплатить твои телефонные счета.
- Я и сама смогу заплатить. Я ведь все-таки работаю. И неплохие отхватываю бабки.
- При встрече все расскажешь. Пока.
- До свидания. Сейчас же буду звонить в справочную или поеду прямо на вокзал. Все узнаю про расписание поездов в твое Михалево, а вечером перезвоню.
12
Пассажирский поезд, на котором мы с Сонькой ехали, отбыл из Москвы четвертого января вечером, а прибыл на станцию Михалево на следующий день, в половине двенадцатого утра по местному времени.
Мы вышли из вагона, и к нам почти сразу подбежала маленькая, шустрая старушка в пуховом сером платке и старенькой шубке из черной цигейки.
- Рыточка! Якая ты уже большая, взрослая! - обняла меня старушка и стала целовать в щеки. - Но я тебя сразу познала. Я тебя хорошо помню.
- Тетя Гэля, да? - вежливо улыбалась я.
- Ага, я. Ты тоже меня сразу познала?
Я плохо помнила и тетю Гэлю, и ее сына Ваню, равно как и других родственников, которые когда-то приезжали к нам в Питер в гости. Но мама перед отъездом рассказала мне обо всех, кто хоть раз у нас бывал, и я теперь не боялась попасть впросак, "узнавая" кого-нибудь из бабушкиной родни. Потому с чистой совестью произнесла:
- Конечно, сразу узнала.
- Сергей приболев, на вокзал не змог придти. Ваня з Ниною на работе. Но они скоро на обед придут, и ты уже дома з ими повстречаешься, - быстро говорила тетя Гэля на русском языке, но с сильным местным акцентом.
- Тетя Гэля, это Соня. Мы с ней вместе приехали, - подтолкнула я подругу вперед.
- Знаю. Мне Катя по телефону сказала. Ну, так пошли! Мы тут совсем недалеко живем, на центральной гулице. Давайте ваши вещи, - схватилась тетя Гэля сразу за обе сумки.
- Ну что вы, тетя Гэля! - выхватила я сумки у старушки. - Как можно! Мы сами понесем.
- Ну, добре. Несите сами, - не стала спорить тетя. - Сейчас мы обогнем вокзал и выйдем к почте, а там и наша гулица за углом.
Тетя Гэля резво двинулась в проход между сквериком и вокзалом, пересекла привокзальную площадь и пошла вдоль невысоких деревянных заборов, за которыми хорошо были видны одноэтажные деревянные дома, покрашенные в желтый, голубой и синий цвет. Торопливо следуя за теткой, мы с Сонькой тем не менее успевали разглядывать и эти аккуратные домики с застекленными верандами, и яркие, красочные заборы перед ними. Штакетины заборов были покрашены разной краской и чем-то напомнили мне пластинки ксилофона. Такая же ассоциация возникла, похоже, и в голове Соньки, потому что она шепнула мне:
- Не хватает только хорошего деревянного молоточка, чтобы пройтись по этим разноцветным музыкальным штакетинам.
Я молча кивнула и прижала палец к губам: потом, мол, все обсудим.
- Это наше сельпо, - показала тетя Гэля рукой на большое угловое здание. - И тут мы заворачиваем на нашу гулицу.
- Сельпо - это сельский магазин? - полюбопытствовала Сонька.
- Нет, это контора. Когда-то тут чайная была. А все магазины вон там, - махнула тетя Гэля рукой куда-то влево, параллельно железной дороге. - И тут, за сельпо, они тоже есть. Вот счас мы проходим мимо книжного и заготовительного, дальше будет аптека и магазин от райбазы в бывшем клубе. Теперь у нас построили настоящий Дом культуры з большою библиотекою. На другом конце местечка. Там и школа, и правление совхоза, и амбулатория. Так что тот конец у нас - административный и культурный, як говорят по-ученому, центр. А тут - торговый. Тут и магазины, и станция, и автобусная остановка, и почта, и сберкасса на почте.
- Понятно, - сказала Сонька.
- Рыточка, я что-то не поняла, - взяла меня под руку тетя Гэля. - Когда мы з Катею по телефону говорили, то было плохо слышно, и я так и не услыхала, на сколько вы к нам приехали.
- На один день, завтра уедем.
- Всего на один день! - даже остановилась тетя Гэля от удивления. - Я не поверила, когда услыхала слово "один" от Кати. Думала, что показалоса. А чего ж на столько мало? Такие гроши тратити на дорогу и ехати всего на один день! Мы вас не отпустимо. Будете праздновати з нами Рождество. Мы як раз кабанчика закололи. Так что разной вкусной еды на праздник будем готовити. Ну а прямо сегодня уже свежины поедите, колбаски и сальсина нашего. Такого вы в своих городах не видите.
- Сальсисон? - спросила я. - А что это такое? Звучит так, как будто это что-то французское.
- Може, когда-то это и было французским, не знаю, - улыбнулась тетя Гэля. - А сейчас это - наше, родное, деревенское. А як называецца на русском - не знаю.
- Из чего это сделано? - задала я наводящий вопрос.
- На длинные тонкие куски режем сердце кабана, легкие, печень, голову з ушами, язык, немного мяса. Все солим, перчим, добавляем семена горчицы, лук. Чеснок не кладем. Он идет только в колбасу... Ага... Потом все укладываем в чисто вымытый желудок кабана и запекаем в печке.
- Так это что-то вроде зельца? - высказала я свою догадку.
- Може быти, что и так. Кажется, моя дочка тоже як-то раз называла сальсисон таким словом. Ну, так что, останетесь з нами на Рождество?
- Большое спасибо, тетя Гэля, за приглашение. Но мы не можем здесь оставаться.
- Так зачем же нужно было в такую даль всего на один день ехати!? - не переставала изумляться тетя Гэля.
- Мы с Соней едем по делам в Минск. Там нам нужно быть на Рождество, а потом - сразу в Москву. И я подумала: раз уж все равно я еду в Белоруссию, то побываю на родине бабы Ганны. Мы мечтали вместе с ней когда-нибудь сюда приехать. Я очень любила бабушку.
- Я ее тоже любила. Ганка мне теткой приходиласа. Она сестрой моего погибшего в партизанах батьки была.
- Я знаю.
- Но я ее теткой не звала. Она всегда Ганкой была для меня. Она ведь всего на семь годков старше меня была. Могла бы еще жити и жити.
- Да, могла бы, - вздохнула я. - Но тяжело заболела.
- Як говорит моя дочка: человек предполагает, а Бог располагает. Значит, Господу угодно было Ганку до себе забрати.
- Наверно, - не стала я возражать. - Тетя Гэля, а деревня Болотное, где родился мой прадед Ничипор, далеко отсюда?
- О-о! Ты и про Ничипора знаешь?
- Мне баба Ганна много о нем рассказывала. И о его талантах я знаю.
- Тебе не передавса его дар?
- Не передался, к сожалению, - вздохнула я.
- А Зое, дочке моей, трошки таланта от Ничипора досталоса. Она тоже эта… Як гэто называецца? Всегда забываю... Экс... экс...
- Экстрасенс? - подсказала я.
- Во-во. Она у меня медицинский, як и твоя мама, закончила. А потом еще на яких-то специальных курсах в Минске училаса. И теперь своим даром зарабатывает гроши.
- А я могу побывать в деревне, где родился дед Ничипор? - перевела я разговор в нужное для меня русло.
- Если тебе так хочецца, то Ваня отвезет тебя туда. И я тоже зъезжу. Тетку Серафиму побачу, свежины ей отвезу. Я давно уже в Болотном не была. Раньше, при коммунистах, туда три раза в день автобус ходив. А счас только два раза в неделю. И то не всегда. А так... только на своей машине можно туда зъездити. Летом можно на велосипеди. Але ж теперь тяжко мне стало такую дальнюю дорогу педалями крутити. Этим летом только один раз отважиласа в Болотное на велосипеди поехати.
- Вы? На велосипеде? - не выдержала Сонька, все это время терпеливо молчавшая.
- А что ж тут такого? - равнодушно пожала плечами тетя Гэля. - У нас все на велосипедах ездят. От мы недавно прошли одну хату, напротив сельпа. Там живет одна старая баба. Ей уже восемьдесят. Настя - ее имя. Каждое лето до ее в гости приезжает ее старшая дочка, Женя. Твоя мама ее знает. Они вместе в школе училиса. Хотя... нет. Катя на год, а може, и на два старше Жени. Женя уже в самом конце войны народиласа. Ну, все равно, твоя мама ее знает. Так об чем гэто я говорила?
- О велосипедах, - подсказала я.
- Ага. Так от, баба Настя з Женею каждое лето до сих пор на велосипедах ездят за пять километров в лес по ягоды.
- Вот это да-а! - восхищенно протянула Сонька. - Вашу деревню в книгу рекордов Гиннесса нужно заносить!
- Куда-куда? - переспросила тетя Гэля.
- Это такая книга, куда всякие удивительные вещи записывают, - не стала вдаваться я в подробности и продолжила выяснять волнующий меня вопрос: - А когда Ваня сможет отвезти нас в Болотное? Сегодня сможет?
- Уже не успеет. Хотя з работы отпросивса сегодня, ради тебя, раньше. Ну и, сама понимаешь, обед по такому случаю будет з выпивкою. А выпившим он за руль, дзяку Богу, - осенила себя крестом тетя Гэля, - не садится. Так что в Болотное завтра утречком поедем... Ну, от мы и пришли, - открыла она калитку перед большим деревянным домом с длинной застекленной верандой. - Входите, будьте як дома. Счас Ваня з Ниною придут, и мы сядем все обедати. Потом можете отдохнути з дороги или по местечку нашему походите. Нина з вами погуляет и все покажет. У нее сегодня после обеда работы нет, да и завтра она выходная.
Я возражать не стала. Баба Ганна и мама мне много рассказывали об этом местечке. Мама училась здесь в средней школе, работала в школьной производственной бригаде на полях местного колхоза, участвовала в художественной самодеятельности сельского клуба. Здесь она впервые влюбилась в парня, который был на несколько лет старше ее и служил солдатом на военной базе. А на этой базе тоже был свой клуб, и старшеклассники ходили туда на концерты и танцы, как рассказывала мне мама. Да мало ли событий происходило здесь в жизни матери! И хотя разговаривали мы с мамой по душам не так часто, как с бабушкой, но и тех немногих бесед мне хватило, чтобы заочно полюбить это местечко и представлять себе все его улицы и закоулки. Теперь же у меня была возможность сопоставить воображаемые картинки с реальностью, и потому решение тети Гэли отложить поездку в Болотное на следующий день меня, можно сказать, даже обрадовало.
13
После ужина мои троюродные племянники-подростки Костик и Ромка, отказавшись от чая, убежали в Дом культуры на дискотеку. Дядя Сережа с Ваней тоже чай пить не захотели. Нас с Сонькой тетя Гэля усадила в кресла, поставила на журнальный столик чай с черничным и брусничным вареньем, а сама стала убирать с обеденного стола посуду. Нина хотела, было, помочь свекрови, но та заявила не терпящим возражения тоном:
- Я сама. Посиди з гостями. Нали в чашки чай, разложи по розеткам варенье. Поговорите, посмотрите телевизор.
Дядя Сережа уже включил "ящик", и оба мужчины уставились в голубой экран. Шли "Вести" на РТР. После нескольких минут программы стало ясно, что в мире ничего нового и интересного за прошедшие сутки не произошло, и наше с Сонькой внимание полностью переключилось на варенье. Особенно брусничное, которое мы никогда раньше не ели.
- Нина, а с чем это варенье, не пойму? Здесь ведь не только брусничные ягоды, - со своей обычной непосредственностью спросила Сонька, разглядывая розоватый твердый кусочек.
- С грушами, - последовал короткий ответ.
- Супер! - проглотила Сонька кусочек груши и снова обратилась к Нине, скорчив при этом простодушно-наивную мину: - А у вас разве только российские передачи по телевизору показывают?
- Есть и белорусские. Из Минска, из Бреста. Но мы обычно Москву смотрим. Или Польшу. У нас специальная антенна.
- А давайте посмотрим, что Минск сейчас показывает, - громким, бесцеремонным голосом обратилась Сонька к мужчинам.
- Ну, конечно! Извините, ради бога. Мы и не догадались, что вам интереснее наши передачи посмотреть, - нажал на кнопку пульта Ваня.
На экране появилось лицо президента Лукашенко.
- Ну, опять наш великий болтун вещает! - с нескрываемой иронией пробурчал Ваня.
- А тобе трэба, шоб нэ батько, а яки-нэбудь пшэк Шушкевич чы прыдурок Кебич трэпавса? - сердито покосился на сына дядя Сережа.
- Ну, не одному же батьке нам мозги вправлять! Хай бы и другие покалякали, - огрызнулся Ваня.
Судя по выражению лиц отца и сына, пока что вполне мирный и безобидный обмен мнениями грозил перерасти в крупную политическую перебранку. Назревавшую бурю поторопилась предотвратить Нина.
- Ну, чисто пацаны, ей-богу! Как чуть выпьют, так сразу спорити. Вы хоть бы гостей постеснялиса! - шикнула она на мужчин. - Неужто и дня прожити не можете без скандала из-за гэтого Лукашенки?
- Ладно-ладно, не ворчи, - мирным тоном промолвил Ваня. - Не будем больше.
А с экрана, тем временем, батько исчез. Появился танцевальный ансамбль в белорусских национальных костюмах.
- Смотри, Ритуля, как классно твои земляки польку отплясывают! - воскликнула Сонька. - И так оригинально, колоритно смотрятся эти соломенные шляпенции на мужских головах.
Мне тоже было любопытно посмотреть на белорусский танец и национальную одежду, но то, зачем я ехала сюда, зудело внутри, не давало покоя, и я сказала Соньке вполголоса:
- Ты, как всегда, права. Но знаешь, мне хочется с тетей Гэлей поболтать. Когда еще я ее увижу? И увидимся ли мы еще когда-нибудь? Спасибо, Ниночка, за чай и замечательное варенье, - произнесла я чуть погромче, вставая с кресла, - Пойду к тете Гэле на кухню. Заодно посуду помогу ей помыть.
- Вряд ли она подпустит тебя к посуде, - хмыкнула Сонька, не отрывая глаз от телевизора.
Подруга оказалась права. Тетка даже слушать не захотела о моей помощи.
- Иди-иди в залу, Рыточка, - отмахивалась она от меня. - Смотри телевизор.
- Да телевизор я могу и в Москве посмотреть. Не за этим сюда ехала. Я хотела с вами поговорить. Знаете, мне от бабы Ганны осталось много старых фотографий. На них сняты, насколько я знаю, наши родственники и друзья бабушки. Она когда-то мне о некоторых из них рассказывала. Но сами знаете, как это бывает по молодости лет. Слушала я тогда бабушку вполуха. Впускала в себя то, что казалось мне в те годы более или менее интересным. И пропускала мимо ушей все самые важные, как мне теперь представляется, вещи о своих родственниках. Может, вы мне теперь расскажете обо всех более подробно? О дедушке Иване тоже. Я взяла фотографии с собой. Вы посмотрите их?
- Обязательно посмотрю, - закивала головой тетя Гэля. - Мне самой интересно поглядети на Ганкины фотографии. И расскажу я тебе все, что знаю, все, что вспомню. Только не знаю, чи познаю я всех на карточках. Я ж тогда малая была.
- Кого узнаете, о том и расскажете. Я сейчас принесу фотографии, - направилась я к двери.
- Сейчас не трэба нести, Риточка, - остановила меня тетка. - Мы поглядим их позней. Или завтра ранком. Сейчас мне еще управлятиса трэба. Корове сена дати. Кабанчика накормити. И подстела кинути. Обычно подстелом Сергей занимаецца, но у его, сама бачила, нога болит. И еще мне на завтра чугуны для скотины наготовити трэба. Чтоб ранком их только на плиту поставити.
- А можно мне с вами?
- Да ты шо! - замахала руками тетя Гэля. - Будешь тут грязнитиса в хлеву.
- А я не буду грязниться. Я аккуратненько буду за вами ходить. Вы будете управляться по хозяйству и рассказывать про всех родственников. А потом их покажете на фотографиях. И про войну расскажете подробнее. А то баба Ганна о войне совсем не любила говорить.
- Ой, не знаю, не знаю, - покачала головой тетя Гэля, вытирая вилки и ножи о вафельное полотенце. - Перед соседями стыдно будет. Скажут: приехала племянница из самой Москвы, а она ее - в хлев.
- Так уже темно. Никто и не увидит, что я в хлев хожу. Ну, пожалуйста, тетя Гэлечка, - просила я умоляющим тоном. - А то потом мало времени будет. Вы не успеете мне все рассказать.
Тете Гэле ничего не оставалось, как уступить мне. Весь вечер ходила я за теткой по пятам и слушала ее рассказ о всех наших родственниках. И подробную историю бабушкиной любви я тоже услышала из уст памятливой тети Гэли. Рассказчицей моя тетка оказалась просто отменной. В свои детские воспоминания о довоенных и военных годах она очень искусно вплетала события, о которых слышала от взрослых или узнала лишь после войны...
Легли все спать уже около двенадцати ночи. Я долго без сна лежала в теплой, перьевой постели, и перед моими глазами проплывали только что нарисованные тетей Гэлей картины давних времен. Все, что слышала я раньше от бабы Ганны и мамы, соединилось теперь вместе с рассказом тети Гэли в единую цельную историю. И если бы я была писательницей, то непременно написала бы роман или повесть о замечательных людях, которые жили в тяжелое, но необыкновенно интересное и героическое время. Или хотя бы новеллу - о судьбе людей, интересовавших меня больше всех других. О Ничипоре, как все звали моего прадеда, о его младшей дочке Ганке и ее возлюбленном Иване.
Я бы обязательно использовала в своем рассказе некоторые слова и языковые обороты тети Гэли. И постаралась бы передать, насколько это возможно на письме, самобытную и удивительно мелодичную интонацию ее речи.
А начала бы я свое повествование с конца позапрошлого столетия, когда мой прадед Ничипор был совсем еще мальчишкой и звали его в семье Ничипкой.
14
Всем сердцем любил маленький Ничипка свою тихую, ласковую мамку и очень жалел ее. Невыносимо больно было ему смотреть, как терпела она обиды от злобного, грубого и порой очень жестокого мужика своего, Ничипкиного батьки. Жалостливые слезы лились с глаз Ничипки, когда батько с силой отбрасывал мамку далеко в угол, вытаскивал из сундука сотканный ею бессонными ночами кусок льняного полотна и уносил его в корчму. И шептал в такие минуты Ничипка, прижавшись к матери:
- Обещаю вам, мамко, что я никогда не буду таким злым, как батько. Никогда не буду пить, ругаться и драться.
И слово свое Ничипка сдержал. Вырос очень набожным, спокойным и добрым хлопцем. Никогда не пил. Женился по любви и жену свою, Ульяну, не то что жестом - даже грубым словом ни разу не обидел.
Да только жизнь крепко обижала их обоих. Жили они в одной хате с батьками Ничипора и с семьей старшего брата - Федора. Жили бедно, почти впроголодь. А тут еще Первая мировая война началась. В Болотном началась настоящая паника. Практически все село решило бежать от наступавших на Россию немцев. Оставались только те, у кого не было на чем ехать, у кого, как говорится, ни коня, ни вола. Остальные спешно погружались на подводы и уезжали. Собрался в дорогу и Федор со своей семьей. Батьки Ничипора тоже решили ехать вместе со старшим сыном. А Ничипор подумал-подумал и отказался отправляться в дальний путь с двумя малолетними детьми.
- Нам ничего здесь не грозит, - уверенно сказал он Ульяне. - Не нужно нам никуда ехать. Немцы - такие же люди, как мы. Они убивают на фронте. А нас, мирных крестьян, они не тронут. Зачем им нас стрелять? Немцы тоже не дурачки. Знают, что без людей земля мертва, никому не нужна. А кто их кормить будет? Так что как-нибудь проживем и под немцами. Да и нечего им делать, думаю я, в нашем обезлюдевшем селе.
И действительно, немцы в ту войну в селе не стояли. Правда, наведывались частенько. Заходили в жилые дворы - а их было всего четыре, - брали продукты и то, что им нравилось. Болотняки покорно терпели эти наезды захватчиков. Ничипор тоже не сопротивлялся. Более того - он всегда старался вести себя с немцами очень приветливо и даже научился с ними по-немецки объясняться.
А потом немцы перестали наезжать в село. Зато появились Советы. Правда, ненадолго. Исчезли так же быстро и негаданно, как и появились. Вместо них явились поляки. Потом опять пришли Советы, за ними - опять поляки. Пока наконец и эта война - война между Польшей и Советской Россией - не закончилась. Западная Белоруссия была отдана Польше, и домой, после шестилетнего скитания в чужих краях, стали возвращаться беженцы.
Вернулись в свою хату и родители Ничипора вместе с семьей Федора. Ничипор был рад, конечно, что родные вернулись домой живыми и здоровыми, но жить всем вместе теперь стало еще труднее, чем до войны. К тому времени у Ничипора уже было четыре сына и одна дочь, да у брата - четверо детей. И хатка была на всех мала, и поля не хватало. Ничипору нужно было бы отделиться от батьков и брата, да куда? И главное, с чем? Разделить крохотный земельный надел, принадлежавший их семье, было просто невозможно. Так что пришлось Ничипору, как младшему сыну, наниматься к пану в батраки.
И оставался бы он, может, батраком аж до прихода Советов, если бы природа не одарила его талантом. Да не просто талантом, а настоящим даром Божьим. Даром любить и спасать людей и животных. Руками, ушами, сердцем и душой своей чувствовал он страдающих людей и больную домашнюю скотину. Вылечивать же их помогали ему целебные травы, настойки, мази и натирания, секреты о которых передала Ничипору его мать.
А еще мать научила его жить праведной жизнью. Много времени проводил Ничипор в посте и молитве, освобождаясь от грехов и страстей, очищая свою душу. И потому стал он проводником благодати Божией. Потому и мог он порой молитвами исцелять совсем безнадежных, казалось, больных, которым ни лекарства, ни травы с настойками помочь уже не могли.
Случилось так, что на третий год батрачества Ничипора заболела у пана его любимая дочка. Куда только ни возил пан Годлевски свою маленькую Ирэну, каких только докторов ни приглашал к себе в маенток - никто не мог девочку вылечить. Она уже ничего не ела, не пила, а только бормотала в бреду бессвязные речи. И тогда позвал пан к себе Ничипора.
- Я слышал байки, что молитвы твои спасают людей и животных, - сказал пан батраку. - И травы ты знаешь чуть ли не от всех болезней. Не верю я ни в чудеса, ни в особые способности безграмотных мужиков. Но если ты все-таки вдруг вылечишь мою Ирэнку, отдам тебе кусок леса за Болотновским полем под хутор.
Двое бессонных суток провел Ничипор у постели больной панночки. То молча сидел с закрытыми глазами, то шептал молитвы. Сам обессилел и чуть не свалился от слабости, но девочка пришла в себя, улыбнулась. Ничипор стал поить ее с ложечки травяными отварами, и через несколько дней Ирэнка начала выздоравливать.
И получил Ничипор от пана обещанный кусок леса да еще молодую свинку впридачу.
- На развод, - сказал Ничипору сияющий от счастья отец выздоровевшей панночки.
Не прошло и двух месяцев, как дарованный лес был полностью выкорчеван и на его месте бугрились тяжелые, рваные борозды только что распаханного поля. А еще через неделю в дальнем конце его была поставлена хатка, и в нее въехала вся Ничипорова семья...
Жили на хуторе дружно. Трудились и взрослые, и дети. Работали тяжело, но весело. Были рады, что у них есть своя земля, на которой они могут сеять рожь, гречиху и лен, сажать картошку. В хлеву сначала появились свиньи, потом - овцы, коровы, лошади и волы. Жили натуральным хозяйством. Даже ткани и покрывала ткали своими руками из своих же ниток. Сами, конечно, делали половики, шили овчинные полушубки, валяли валенки. Яйца, масло, мясо, мед продавали на станции полякам и евреям. На вырученные деньги покупали гвозди, топоры, пилы, плуги. Даже молотилку и сеялку приобрели. И помаленьку покупали да распахивали соседние участки леса. Ничипор хотел отдельные хутора всем троим младшим сыновьям поставить. А свой хутор собирался он передать, как тогда водилось, старшему сыну. Да Гришка и так уж постепенно полноправным хозяином хутора становился, на плечи которого Ничипор все чаще перекладывал основные хозяйственные заботы.
Сам же Ничипор с младшей дочкой Ганкой целыми днями в лесах да в лугах пропадал. Они собирали травы, ягоды, грибы, листья. Потом Ничипор их сушил да еще лечебные настойки и натирания из них делал. И мази разные творил из меда, животного нутряного жира и других, только ему известных, продуктов. Потом лечил своими снадобьями животных и людей.
Молва о целителе Ничипоре прошла по всем ближним и дальним селам. Не проходило и дня, чтобы на хутор не приезжал кто-нибудь за помощью. Ничипор выслушивал больного, шептал молитву и давал нужные травы, мазь или натирание. К тяжелым больным ездил сам. А потом посылал туда внуков с приготовленным лекарством. Часто случалось и так, что не нужны были ни травы, ни мази. Одного прикосновения рук Ничипора да его чудодейственной молитвы было достаточно, чтобы больной выздоровел.
Бывало и так, что не ходил Ничипор к больному человеку или животному вовсе. Особенно в те дворы, где уже хоть раз бывал. Он просто закрывал глаза, шептал молитву, потом говорил, поможет или уже не сможет помочь его молитва. И никогда не ошибался.
Так и жил хутор мирно и счастливо, пока не случилась беда. А случилась она со старшей дочкой Ничипора, с Марысей.
Любила Марыся парня бедного в селе и хотела за него замуж пойти, да не позволили ей, отдали за ровню, за хуторского. Одинокой и несчастной была Марыся в этой чужой семье. Здесь никто не любил ее так, как дома, и никто не жалел. На второй день после родов свекровь заставила ее мыть пол в сенях. А было то зимой, и Марыся простудилась. Заболела так сильно, что встать с лавки по нужде сама не могла. Привезли ее к Ничипору, чтобы вылечил. Да привезли не сразу после простуды, а через два месяца. Не смог уже Ничипор спасти ее, хотя и молился за нее по несколько раз на день.
Умирала Марыся на родительской кровати, глядя печальными глазами на родную хату.
- Ой, дитятко ты мое родное, - запричитала как-то возле нее Ульяна. - За что ж нам такое горе?
- Что теперь плакать? - едва слышно сказала Марыся, укоризненными глазами глядя на мать. - Вы сами этого хотели. Не послухали татку, уговорили его отдать меня за нелюбого. Так что вы сами послали меня на смерть. Вышла б я замуж в село, за любимого, все было б по-другому.
Беда, как известно, не ходит одна. После смерти старшей дочки Ульяна долго ходила хмурая, молчаливая. Потом слегла и уже не встала. Ничипора к себе не подпускала, от лечения и молитв его отказывалась.
- Грешная я, грешная, - только и бормотала она.
Умерла она "от сердца", как говорили в селе.
За второй смертью пришла третья. В начале сентября тридцать девятого самый младший сын Ничипора погиб на польской войне - так называли в этих местах начало Второй мировой войны, когда немцы напали на Польшу.
В сороковом налетела новая напасть - раскулачивание. Советы, которых с великой радостью встретили бедняки в селе, стали выселять в далекую Россию почти всех хуторских. Ничипор тоже оказался в списках на выселение и приготовился уже к дальней дороге, но в последний момент вычеркнули его из списков. Сумел-таки Ничипор доказать, что не кулак он, потому как ни разу не нанимал он на свой хутор батраков.
Стал Ничипор уже прилаживаться к новой власти, как снова грянула война. Фронт быстро приблизился к их местам, но прошел мимо, через станцию. И думал Ничипор, что и эта война его не коснется, что проживет он тихо-мирно, как в прошлый приход немцев. Да не тут-то было. Стали по ночам стучать в окошко Ничипоровой хаты выходившие из окружения бойцы Красной Армии. Не мог Ничипор отказать в помощи несчастным воинам и не подать им горшка с картошкой или кашей. Невесток не будил - не их делом была печь и плита, они трудились в поле, в огороде да в хлеву. Ничипор будил свою пятнадцатилетнюю дочку Ганку, ставшую после смерти Ульяны хозяйкой в хате. Ганка кормила окруженцев, и Ничипор тихо выводил их на безопасную дорогу к фронту.
Однажды в такой вот группе окруженцев оказался на носилках тяжело раненный офицер. Товарищи его хорошо понимали, что с такой ношей им до фронта не добраться, и попросили Ничипора:
- Оставьте нашего командира у себя. Ему покой и уход нужен. И лечение. Может, врача надежного найдете, чтобы не выдал его.
- Да что вы, хлопцы! - замахал руками Ничипор. - Немцы вокруг. Того и гляди на хутор явятся. Нас, мирных людей, они не тронут. А если обнаружат тут красного командира, то нам несдобровать. У меня ж семья, малые внуки.
В это время раненый застонал и что-то прокричал.
- Что он сказал? - спросил Ничипор.
- Да он без сознания, - ответил один из солдат. - Вот и продолжает в бреду командовать.
- Куда он ранен? - подошел Ничипор ближе к носилкам.
Увидел бинтовые повязки на груди и левой ноге раненого, приложил свою ладонь к его лбу, потом послушал дыхание.
- Не донесете, - нахмурился он. - Жар у него большой. Ладно, оставляйте, - решительно произнес он после нескольких секунд раздумий. - Попробую с Божьей помощью его спасти. Может, и выживет. Как зовут-то его?
- Иваном, - последовал короткий ответ.
- Хорошо, пусть Иван остается. На все воля Божья, - перекрестился Ничипор и позвал Ганку, чтобы накормила окруженцев.
Ивана положили - "от греха подальше" - в хлеву, на сеновале. И когда немцы в первый раз пришли на хутор, то вся семья просто дрожала от страха. И только Ничипор держался спокойно и уверенно. Опыт первой войны тут ему очень пригодился. Он встретил немцев с радушной улыбкой, да еще на немецком языке. Те довольно заулыбались, весело загорготали. Уселись за стол, и Ганка подала им то, что было приготовлено на всю семью. Подавала с насупленным видом, и Ничипор тихо прикрикнул на нее:
- Растяни губы в улыбке, дуреха!
После обеда немцы хлопали Ничипора по плечу, пожимали руку.
- Зер гут! Зер гут! - гомонили они и с довольным видом покинули хутор.
В следующий раз немцы заявились на хутор, когда неподалеку объявились партизаны. Пришли они в тот раз со старостой села. На вопрос немецкого офицера, заходили ли на хутор партизаны за продуктами и не знает ли господин Ничипор, где базируется партизанский отряд, Ничипор перекрестился на образа и произнес уверенным голосом:
- Я слышал про партизан, но где они находятся, не знаю. Ко мне никто из них ни разу не приходил. И пусть только сунутся они ко мне! Я с сыновьями мигом их отсюда спроважу. Я признаю немецкую власть и всегда был против Советов. Они собирались меня отсюда выселить. И если бы не вы, то гнить бы мне сейчас где-нибудь в Сибири. Вот, спросите у старосты. Он не даст мне соврать.
Староста охотно подтвердил слова Ничипора. Да еще и добавил несколько хороших слов о "справном" и законопослушном хозяине этого хутора.
Не зря, как оказалось, приглашал Ничипор старосту к себе на хутор в гости, не зря хорошо угощал его да еще медку с собой подкидывал. С полицаями в селе и с начальником полицейского гарнизона в местечке Ничипор тоже дружбу завел. Кому - самогонки да продуктов давал, кому скотину вылечил. Так и не трогали немцы Ничипоров хутор, хотя в первый же год войны почти все соседние хутора были уничтожены или выселены, дабы партизаны не могли там продуктами запасаться.
А русский офицер Иван, хоть тяжело и медленно, но все-таки выздоровел. Выхаживала его, под умелым руководством Ничипора, Ганка. Кормила, травяными отварами поила, раны мазями смазывала. Она была первой, кого раненый увидел, когда пришел в себя, и она была единственной, с кем он имел возможность подолгу разговаривать. И взаимное чувство вспыхнуло между ними вполне естественно.
Для Ганки Иван был человеком из другого мира, совсем не похожего на ее собственный. Мира далекого, незнакомого, а потому таинственного и притягательного. И человек, принадлежавший тому миру, был для нее таким же притягательным, как и сам мир. Иван, к тому же, был парнем красивым и веселым, совсем не похожим на тех строгих офицеров, которых Ганка видела в местечке до войны.
Ну а то, что Иван влюбился в Ганку, так в этом вообще ничего удивительного не было. Высокая, статная, розовощекая, с длинными льняными косами и васильковыми глазами, да еще с мягким, приветливым характером - в нее все хлопцы на селе влюблялись и звали меж собой "лесной красулей". А если добавить, что "красуля" была из очень зажиточной, по тем временам, семьи, то неудивительно, что уже с четырнадцати лет она считалась первой невестой в округе. И как только ей исполнилось шестнадцать - на хутор то и дело наезжали сваты. Но Ничипор всем отказывал.
- Молодая она у меня еще. Пусть погуляет, - говорил он.
И только полицаю Стасевичу из местечка Ничипор не отказал. Выгнав в сени любопытную внучку Гэлечку, он сказал жениху:
- Я хотел бы иметь зятем такого видного хлопца, как ты. Но пусть Ганка такой важный для нее вопрос сама решает. Как она скажет - так и будет. Сейчас дочки нет на хуторе. Приезжай за ее ответом завтра.
Когда Ганка вернулась из села, Ничипор сказал ей твердым голосом:
- С полицаями я дружу, чтобы спасти хутор. Но родниться ни с одним из них не собираюсь. Откажи этому жениху так умно, чтобы он не обиделся.
- Хорошо, татку. Я сделаю так, как вы хотите. Я и сама не хочу за него идти. А ему скажу, что о венце сейчас и думать не хочу, и что до самого конца войны не буду выходить замуж.
Так ответила Ганка отцу и наверняка в ту минуту думала о своем любимом, о котором и говорить-то при посторонних людях не полагалось, а уж открыто выходить замуж за него - об этом не могло быть и речи. Ганка могла лишь тайно с ним встречаться, когда он выздоровел и ушел в лес, в партизанский отряд.
А с Иваном, между тем, встречались и все три сына Ничипора. Днем они тихо-мирно работали в поле или во дворе, а по ночам под командованием Ивана, ставшего командиром взвода разведки, на особо ответственные задания ходили. Один раз сразу несколько немецких эшелонов на станции взорвали. А сведения о них принесла им Ганка. Она раз в неделю ходила с кошиком на станцию, продавала там яйца и масло. Человек из местечковой подпольной организации брал из ее кошика несколько яиц и клал туда листок бумаги со сведениями для партизанского отряда.
Ничипор догадывался об опасной деятельности своих детей и первое время ругался с ними. Но когда немцы увезли на работы в Германию всех неженатых хлопцев и девчат из местечка, Ничипор спорить с детьми перестал. Только еще чаще перед иконами на коленях стоял да молитвы длинные шептал. А когда фашисты расстреляли почти половину соседней деревни за то, что туда ночью партизаны приезжали за продуктами, Ничипор сам стал партизанам помогать. Частенько на станцию связным вместо Ганки ходил, да еще у знакомых полицаев важные для партизан сведения выуживал.
Но зимой сорок третьего, за два дня до Рождества, всему пришел конец. И жизнь на хуторе закончилась, и сам хутор умер.
В тот день прискакал на хутор из Болотного Сашко, пятнадцатилетний внук Федора. Что-то тихо шепнул Ничипору и тут же ускакал обратно. Ничипор быстро созвал всю семью в хате.
- Где Ганка? - спросил он, оглядев всех встревоженным взглядом.
- На селе. До Федора пошла, - сказал Гришка. - Вы ж сами ее туда за какой-то веревкой послали.
- А, ну да. Я забыл. Ладно, там ей скажут. Значит, так. Похоже, что в местечке появился предатель. Он выдал нас. Через три-четыре часа тут будут немцы. Хутор собираются спалить, нас - расстрелять.
- Откуда вы так точно знаете? Может, нас и на этот раз пронесет? - засомневалась Серафима, самая младшая и самая строптивая из невесток.
- Верный человек передал, - не стал, как обычно, укорять Ничипор бойкую невестку за недоверие к словам старшего по возрасту. - Уж он-то точно знает. Решение мое такое. Через два часа мы все покидаем хутор. Мы, мужчины, уходим в лес. А пока есть время, помогаем вам, - посмотрел он на невесток, - собраться. Берите лошадей, запрягайте их в сани, грузите свои вещи, сажайте детей, забирайте скотину - и быстро к своим родителям или другим родственникам.
Через два часа хутор полностью опустел. Женщины с детьми разъехались по ближайшим селам, мужчины ушли в партизанский отряд...
Через месяц явилась в отряд и Ганка, скрывавшаяся до этого у родных в дальнем селе. Пришли они с Иваном к Ничипору, пали перед ним на колени.
- Дайте нам свое благословение, - схватила Ганка руку отца. - Мы хотим жить вместе, как муж и жена.
Что думал Ничипор в ту минуту - никто не знает. Может, вспоминал Марысю, которую не выдал замуж по любви. Может - Ульяну, на которой женился по любви и был с ней счастлив. Как бы то ни было, но ругать он дочь не стал. Он только ласково сказал:
- Подождите конца войны. Чтобы по-человечески можно было пожениться. Официально расписаться.
- Нас командир отряда распишет. Пока что он здесь - единственная власть, - сказал Иван.
- Его роспись не имеет законной силы, - буркнул Ничипор, но, глянув в повлажневшие глаза любимой дочери, вздохнул: - Дам свое благословение, если хотя бы обвенчаетесь. Батюшку сюда тайно привезем, ночью.
Так и стали Иван с Ганкой мужем и женой перед Богом, совестью своей и отцом. Ночевали Иван и Ганка в разных землянках, так что в отряде вряд ли кто догадывался об их отношениях. Пробыла Ганка в отряде недолго. Вскоре после тайного ночного венчания она забеременела, и Ничипор отослал дочку из отряда в город к дальним родственникам Ульяны.
Ушла Ганка из отряда вовремя. Через два месяца после ее ухода партизанский отряд был окружен немцами и полностью разгромлен. Почти все партизаны погибли. Погиб и Ничипор с сыновьями, умер от смертельных ран Иван.
Осталась Ганка совсем одна, надеясь только на Бога и добрых людей. Пока Советская Армия не разбила фашистов, Ганка жила в городе. Там и родила семимесячную дочь Катерину. А сразу после ухода немцев Ганка перебралась в местечко Михалево к своей тетке Марыле, двоюродной сестре Ничипора. Марыля жила совсем одна - муж и оба сына ее погибли на войне - и потому была рада принять у себя родные души.
Очень трудные то были годы. Ничем не легче, чем во время войны. Чтобы прокормить себя, престарелую тетку и дочь, Ганка сначала ходила "в заробки" по чужим людям. Картошку копала, полы мыла, стирала. Потом удалось ей устроиться в школе "техничкой". Гроши там платили малые, зато заработок был постоянный, верный. Да и дочка на глазах почти весь день. К счастью, Катерину ее никто не обижал. Никто не обзывал "байстрючкой" или другим каким обидным прозвищем. Все в местечке уже знали, что венчалась Ганка в партизанском отряде с офицером Советской Армии, а для местечковых сплетниц батюшкина рука в то время значила намного больше, чем рука председателя сельсовета.
Никто не звал больше Ганку "лесной красулей". Но она все еще была хороша собой, да и характером покладиста. Потому и сватались к ней по-прежнему даже совсем молодые мужчины. Однако Ганка помнила своего любимого, и сердце свое больше никому не захотела отдать...
15
Утром Сонька, которую совсем не интересовала маленькая лесная деревушка, уговорила Нину поводить ее, любопытства ради, по местечковым магазинам. А мы с тетей Гэлей сели в старенький, видавший виды "Форд", и Ваня повез нас в Болотное. Мы проехали по мосту над железной дорогой, миновали церковь, за ней - кладбище, затем по хорошо накатанной проселочной дороге свернули в чистый, прозрачный сосновый лес, который вскоре кончился, и на взгорке показались низкие деревянные домики.
- Это уже Болотное? - поинтересовалась я.
- Оно самое, - ответил Ваня, ловко уворачивая машину от очередной колдобины.
- Я представляла себе здесь соломенные крыши, - внимательно вглядывалась я в крайние дома.
- Ну, теперь соломенных крыш даже на хлевах не осталоса, - сказала тетя Гэля и тронула сына за плечо: - Останови машину у Степановой хаты.
- Добре. Я вас тут оставлю, а сам съезжу до бригадира. Подъеду уже до бабы Серафимы. Через полтора часа что б мне как штык уже готовы были, - строгим голосом произнес Ваня, останавливая машину перед маленьким покосившимся домиком с заколоченными окнами. - Мне еще на работу забежать нужно.
- От это и есть хата, в которой родивса и вырос твой прадед Ничипор, - сказала тетя Гэля, когда мы вышли из машины.
Я с удивлением смотрела на эту крохотную избушку, которую можно было принять скорее за небольшой сарайчик, нежели за дом, в котором жила большая семья.
- Бабушка говорила мне, что в прадедушкином доме чуть ли не пятнадцать человек жили.
- Так оно и было, - подтвердила тетя.
- Они жили здесь? - недоверчиво смотрела я на нее. - Как же помещались они в этом крошечном домике?
- Так и помещалиса. Як все другие семьи. Спали хто где: хто - на печке, хто - по лавкам, а хто - и на полу... Тут все хаты такие. На другом конце села хаты уже совсем другие: большие, модные, з венскими окнами и верандами. А гэты конец сохранивса почти таким, яким быв в старину. Тут совсем мало жилых хат осталоса. Доживают свой век старики, что не захотели до детей перебиратиса. Хотя, по правде сказати, в последние годы и з другого конца села люди стали выбиратиса. Колхоз почти разрушивса, людям тут теперь нема чего робити. Правда, украинцы начали приезжати. На ферме робят. Там, на Украине, теперь люди хужей живут, чым у нас. Раньше все наоборот было.
- А в этой хатке давно никто не живет? - вернула я тетю Гэлю к рассказу о прадедушкином доме.
- Ой, давно-давно. Дай припомнити, - задумалась тетя Гэля. - Тут жив после войны Степан, сын Ничипорова брата Федора, с своею жонкою Нюрою. Степан помер годов тридцать назад. Нюра пережила его на годов пять. И с той поры тут нихто не живет. Их сын Сашко - в Бресте, дочка Вера - в местечке, а внуки - в Бресте и в райцентре. Наезжают сюда только весной и летом. Сажают и обгорвают картошку. А осенью копают. Участок-то за хатой хороши, больши, сама видишь.
- Вижу. Теть Гэля, а место хутора, где вы все когда-то жили, далеко отсюда?
- Да почти рядом. Вон там, за полем, - показала тетка рукой на лес в нескольких сотнях метров от околицы.
- А туда можно сейчас пойти?
- Пойти-то можно. Хоть и тяжко по снегу через поле перебиратиса. Да что толку? Что ты хочешь там убачити? От хутора и сада уже ничего не осталоса. Один лес кругом.
- Я просто хотела в том месте побывать. Мы с бабой Ганной мечтали походить по ее любимым местам.
- От и приезжай сюда летом. Я отведу тебя на место хутора. Там наша старая груша-дичка еще стоит. И дуб сохранивса, что возле хлева рос. И орешник оставса. Приедешь летом - все покажу. Ну, а счас пойдем до тетки Серафимы. Это совсем рядом, через две хаты. Она, мне кажется, уже в окно нас выглядае.
Мы подошли к избушке, внешне ничем не отличавшейся от той, у которой мы только что стояли. Шаткий забор отделял эту ветхую избенку от улицы. Во дворе виднелась под стать домику покосившаяся собачья будка. Из нее выглянула лохматая собачья мордашка. Увидев, что мы вошли во двор, пес лениво вылез наружу. Узнав, видимо, тетю Гэлю, он повилял хвостом, два раза дружелюбно тявкнул и снова скрылся в своей обители.
Дверь сеней приоткрылась, и высунулась голова, замотанная в толстый коричневый платок.
- От это и есть баба Серафима, - сказала тетя Гэля. - Здравствуй, тетко, - обратилась она к старушке. - Мы до тэбэ в гости.
- Заходьтэ, заходьтэ в хату. А то я вже подумала, шо вы мимо мэнэ пройдэтэ.
Мы вошли в сени, потом в избу. Баба Серафима сбросила платок, и мне удалось наконец разглядеть ее. Она оказалась совсем древней старушкой, маленькой и сгорбленной, с морщинистым, словно печеное яблоко, лицом, но с удивительно живыми и осмысленными глазами. Вначале она долго не могла понять, кого привезла ей Гэля, а когда поняла, то стала охать и ахать, удивленно взмахивать руками и со слезами на глазах благодарить за подарки от "красули Катьки". А успокоившись и вытерев уголки глаз кончиком платка, она шустро засеменила к печке.
- Сядайтэ до стола, - сказала она на ходу.
Мы с тетей Гэлей стали отнекиваться, но баба Серафима и слушать ничего не хотела.
- Нэ обижайтэ старую. Сядайтэ, - шамкала она наполовину беззубым ртом. - Капуста як раз уже добрэ упарыласа. Я ее зараз достану.
Баба Серафима проворно загремела ухватом, тетя Гэля кинулась ей на помощь, а я стала разглядывать внутреннее убранство избы.
Изба была совсем не похожа на дом тети Гэли. Теткин дом по своей внутренней планировке и обстановке походил на современную городскую квартиру, а жилище бабы Серафимы было действительно старой крестьянской избой. Правда, внутри она не казалась такой ветхой, как снаружи. И выглядела почти так, как представлялся мне дом на хуторе прадеда Ничипора по рассказам бабы Ганны. Здесь не было ни кухни, ни горницы, какие я видела в фильмах о старых русских деревнях. Одно-единственное помещение с тремя небольшими окнами. И судя по всему, это помещение называлось просто "хатой". Во всяком случае, я не помнила, чтобы бабушка хоть раз употребляла какое-нибудь другое слово, когда рассказывала о своем доме.
Справа от входных дверей красовалась свежепобеленная, большая русская печь, занимавшая почти треть хаты и разделявшая ее как бы на три части. Прямо у входа, между печкой и левой стенкой, было что-то вроде прихожей. Здесь на низенькой скамейке стояло ведро с водой и кружка, а в стенку были вбиты гвозди для одежды. Далее шла сама хата. Третья часть, с другой стороны печки, была отделена от хаты цветастой занавеской.
В самой хате все было просто и скромно. У левой стенки, под выходящим во двор окном, стояла длинная, широкая лавка. За нею, ближе к углу, - большой сундук. У правой, глухой стены - высокая, металлическая кровать, застеленная голубым покрывалом с вязаным белым подзором. На кровати возвышалась целая гора пышных подушек, в наволочки которых были вшиты вязаные вставки. Эти белые наволочки, вероятно, натягивались на голубые или, что тоже было возможно, под вставки просто пришивался кусок голубого материала, на фоне которого хорошо выделялся красивый узор вставок, повторяющий рисунок подзора. В простенке между окнами, выходившими на улицу, стоял на тумбочке телевизор "Горизонт", над ним висели большие старинные часы. Маятник на часах не качался, стрелки показывали ровно шесть часов. В левом углу висела икона, убранная полотенцем с петухами, на стенах - фотокарточки. Воздух в хате был чистым и свежим от множества комнатных цветов, расставленных на полу и на разнеуровневых полочках специальных подставок. Все кадки были деревянные, горшки - глиняные, ручной работы.
Занавеска за печкой не была полностью затянута, и я не утерпела, заглянула в щель. Там я увидела небольшой закуток, освещаемый совсем маленьким окошечком. Это было, видимо, спальное место бабы Серафимы: здесь стояла низкая лежанка, покрытая толстым одеялом. У изголовья была поставлена на попа большая подушка в темной, цветастой наволочке. На одеяле спал, свернувшись в клубок, громадный серый кот. По всей вероятности, он почувствовал мой взгляд, потому что приоткрыл один глаз и холодно посмотрел на меня. Не обнаружив во мне, видимо, ничего для себя опасного или интересного, кот лениво зевнул, нехотя поднялся и, выгнув спину дугой, потянулся. Потом снова взглянул не меня, медленно повернулся на другой бок и продолжил свой беззаботный сон.
Посредине хаты стоял деревянный квадратный стол, застланный белой вязаной скатертью, и четыре вполне современных стула.
16
Баба Серафима сняла со стола скатерть, тетя Гэля постелила на него клеенку.
- Сядай, Рыточка, сядай, - торопила меня баба Серафима, ставя на стол чугунок, откуда шел капустный, но смешанный с чем-то неизвестным для меня запах. - Наливай капусту сама собе в мисочку. От тобе чэрпак.
Я взяла из рук бабы Серафимы половник и зачерпнула из чугунка. Блюдо оказалось не тушеной капустой, как я подумала вначале, а кислыми щами. Впервые в жизни я ела настоящие деревенские щи из квашеной капусты с солеными свиными ребрышками. Причем щи эти елись не с хлебом, а с особым картофельным пюре, под названием "товканица".
С аппетитом съев полную мисочку щей с большой порцией "товканицы" прямо из горшка, я расстегнула пуговичку на брюках и тяжело вздохнула:
- Ну и наелась я! Большое спасибо, бабушка, за угощенье. Все было так вку-у-сно. Щи мне очень понравились. Я таких никогда в жизни не ела. И это необыкновенное картофельное пюре тоже. Даже баба Ганна такое никогда не делала. Интересно, как оно готовится? Отчего у него вкус такой своеобразный?
- Потому что картошка толчецца не з маслом, як у вас, городских, - объясняла тетя Гэля, убирая со стола горшки и миски, - а с поджаренным на свином жире луком. Потом горшок или сковородка с товканицею ставицца в печку и томицца там час или больше. Можно и просто на плите попарити. На маленьком огне.
- Понятно. Надо мне самой попробовать эту товканицу сделать.
- Попробуй, попробуй, - рассеянным тоном говорила тетя Гэля, подходя к окну. - Нашего Вани, слава богу, пока не видать. Так шо пока вон едет, я вам, тетко, подлогу в сенях помыю.
- Нэ трэба, Гэля. Обыйдэцца и так.
- Нэ обыйдэцца. Завтра ж свято, Роздво. Так шо обязательно трэба помыти. А вы пока шо з Рытою поговорэтэ. Вона хотела про ваши молодые годы попытати.
Тетя Гэля повязала фартук, взяла в закутке за печкой ведро с тряпкой и вышла из хаты. А я сняла с гвоздика в "прихожей" свою сумочку, достала из нее пакет с бабушкиными фотографиями и выложила их стопкой на столе.
- Баба Ганна мне свои старые карточки оставила, - пододвинула я фотографии к старушке. - Но не успела рассказать про всех, кто тут сфотографирован. Тетя Гэля вчера вечером мне много рассказала про наших родственников, но карточки не посмотрела. Времени не хватило. И утром у нас сегодня времени не было. Может, вы посмотрите и скажете, кто на этих фотографиях сфотографирован?
- А то як же! Розкажу, коли прыпомню. Подай мне мое окуляры. Воны там, на скрыни, - махнула старушка рукой в сторону сундука.
Я подала очки, баба Серафима с серьезным видом нацепила их на нос и стала подробно рассказывать о каждой фотографии, откладывая их, одну за другой, в сторону. Сначала шли венчальные фотографии. Я хорошо их помнила, и мне не требовались пояснения бабы Серафимы. Но зная, что старики любят поговорить о добрых старых временах, я старательно изображала из себя внимательную слушательницу. У бабы Серафимы была прекрасная для ее лет память, и она уверенно называла имена, возраст и уличные прозвища не только всех родственников, но и подружек бабы Ганны. Да еще умудрялась вспоминать некоторые забавные случаи из их жизни.
Рассказывала баба Серафима медленно, старательно выговаривая каждое слово. Мелодия фраз была та же, что и у тети Гэли - плавная, певучая. Многие слова в речи бабы Серафимы я слышала впервые, их даже моя баба Ганна никогда не употребляла. Впрочем, моя любимая бабушка к концу жизни разговаривала почти на чистом русском языке. Лишь перед самой смертью, в последние минуты жизни, она снова говорила с акцентом, и некоторые белорусские слова вспоминались ей легче, чем русские.
В восьмом классе, когда меня стали интересовать вопросы языкознания, я как-то спросила у мамы:
- Мам, я несколько раз слышала, как говорят на русском языке белорусы. Они много "цекают" и "дзекают", а звуки "ч" и "р" произносят очень грубо, твердо. А у тебя и у бабы Ганны нет такого ярко выраженного белорусского акцента. Почему?
- Откуда я знаю? Я же не филолог. Но думаю, потому, что у нас, в Западной Белоруссии, не говорят на белорусском языке. У нас там особый диалект, и всего намешано понемножку: русского, польского, белорусского, украинского. Сохранилось много старославянских слов. Есть даже немецкие.
- Какие, например? - заинтересовалась я.
- Ну, не помню я сейчас, - задумалась мама. - Хотя нет, два слова вспомнились. Шминка и рыктык.
- Что они значат?
- Шминка - это помада. От немецкого слова "schminken" - красить, подкрашивать. А "рыктык" значит - точно, как раз. От немецкого "richtig" - правильно. Другие слова не помню.
- Пойду, поспрашиваю у бабы Ганны, - сказала я и побежала к бабушке...
... Слушая сейчас бабу Серафиму, я вспоминала свою бабу Ганну и как будто погружалась в свое раннее детство, когда бабушка еще не умела разговаривать на русском языке и говорила на своем диалекте. Чудодейственным образом мне вспоминались теперь значения всех чужих и чудных слов, которые произносила эта незнакомая, но такая родная старушка. А те слова, которых я никогда не слышала или не помнила, были хорошо понятны из контекста и не требовали перевода.
И только однажды мне пришлось уточнить значение незнакомого слова.
- Извините, бабушка, - прервала я бабу Серафиму, когда она описывала юбку на одной из подружек бабы Ганны. - А что значит - "паскудная"?
Странным и непонятным мне показалось употребление слова, производного от русского "паскуда", применительно к одежде.
- Паскудная? Як тобе сказати? Гэто такая... такая некрасивая.
- Просто некрасивая? - рассмеялась я. - Забавно. Извините, что перебила. Продолжайте, бабушка, дальше. Вы очень интересно рассказываете. Я как будто вижу живьем всех бабушкиных знакомых и родных. Кто вот этот молодой человек с лихо закрученными вверх усами?
- Гэто Езя, вон за Ганкою бегав, - хихикнула баба Серафима в кулак и стала с юмором рассказывать, как этот самый Езя не давал прохода моей бабе Ганне, а та его отшивала.
17
Когда все фотографии были просмотрены и на столе остались только две, я напряглась и с нетерпением уставилась на старушку.
- Ну, про гэтую молодую, файную девчыну тобе нэ трэба, я думаю, ничого говорити? - хитро улыбалась та, держа в руках карточку молодой бабы Ганны.
- Да-да! Эту я знаю. Это моя любимая бабуля.
- А гэто хто ж таки? - взяла старушка маленький овальный портретик. - Шось кепско видно, - поднесла она фотографию ближе к глазам. - Лицо навроде як знаемое, але ж хто таки - нэ помню.
У меня чуть не сорвалось с языка: "Это мой дедушка. Иваном его звали", - но что-то остановило меня, и я промолчала. А баба Серафима уже громко звала свою племянницу:
- Гэль, а Гэль! Подь сюды!
Тетя Гэля зашла в хату, поставила ведро у печки и стала торопливо вытирать о фартук покрасневшие от холодной воды руки.
- Шо, тетко? Шо-нэбудь трэба? - спрашивала она озабоченным тоном.
- Погледи, хто гэто. Можэ, ты помнишь? Шось нэ пойму, хто гэто таки.
Взяв фотографию, тетя Гэля стала внимательно вглядываться в нее с расстояния вытянутой руки.
- Карточка такая затертая, шо плохо видно. Але ж... Подожди-подожди, гэто хтось мне знакомы, - сошлись ее брови на переносице. - Ой, нэ можэ быти! Гэто ж "Нина"! - радостно воскликнула она через секунду. - Тот красавец Антон.
- Ага, топер и я бачу, шо гэто Антон, - взяла фотокарточку из рук тети Гэли старушка. - А я думаю, шо навроде добрэ его знаю, але ж нэ помню, хто вон. Просто чудным было бачыти гэтую карточку промеж других.
- Почему чудным? А вы разве не помните, что он глаз не зводив з Ганки? - видимо, ради меня перешла тетя Гэля на язык, приближающийся к русскому. - И потому он, наверно, эту карточку ей подарив. Я маленькая была, но любопы-ы-тная. Мне так интересно было гледети, як этот "Нина" на Ганку зыркав и якие слова ей говорив. А она краснела, боязливо по сторонам оглядываласа и с хаты со страхом в глазах убегала.
- Нэ диво, шо вона гэтого "Нину" бояласа, - затряслись щеки старушки от короткого, беззвучного смеха. - В хлеве ж Иван ховавса. Ганка, напэвно, бояласа, шо Антон про ее Ивана прознае, докажэ немцам, а тые его забьют.
- Шось вы, тетко, путаетэ. Когда "Нина" став до нас приходити, то Иван уже давно в леси быв, у партизанах. Ну да, - чуть задумалась, как бы вспоминая то время, тетя Гэля. - Иван зимою в партизаны пошев, а "Нина" у нас первы раз через полгода, дэсь в конце лета появивса. Уже на други год войны.
- Може, и так, - согласилась старушка. - Старая я уже. Многое забыла. И Антона, бачыш, нэ зразу познала. И месяцы перепутала.
- И забыли, шо "Нина" никогда бы русского офицера не выдав бы, даже коли б убачыв его у нас. "Нина" добрым быв. Он нам, детям, очень нравивса.
- Хи-хи-хи, - тихо засмеялась баба Серафима. - Тому шо вон вам завшэ немецкие шоколадки прыносив.
- А вы завидовали и старалиса их у нас забрати. Але ж не успевали, - прыснула в кулак тетя Гэля.
- Тому шо вы их хутчэй старалиса зъести.
Я слушала болтовню старушек, вытаращив глаза. Я не могла понять, о ком они говорили. В голове моей был полный сумбур. Пока мне было ясно лишь одно: с бабушкой фотографировался не офицер Красной армии, о котором мне рассказывала мама и тетя Гэля. Моим дедушкой был не Иван, а другой мужчина. И рассказанная вчера тетей Гэлей трогательная повесть о тайной, печальной любви была не более чем красивой легендой. В действительности же история любви бабы Ганны была совершенно другой. Но ни один человек, похоже, этого не знает. Никто даже не догадывается, что любила моя баба Ганна этого Антона, о котором так живо болтали сейчас эти старушки. А "Нина", по всей видимости, было его прозвищем из-за его тонких, не деревенских черт лица.
Кем же все-таки был красавец Антон, по прозвищу "Нина"? Неужели моим дедушкой был все-таки тот полицай, о котором говорила когда-то мама и рассказывала вчера тетя Гэля, называя его лишь по фамилии? Тогда ясно, почему на фотографии могли быть какие-то погоны... Ну, конечно! Разве могла бабушка признаться всем, что полюбила полицая? Да еще вступила с ним в добрачную связь, непозволительную для тех времен! Вот и придумала она сказку о любви к раненому русскому офицеру и после войны умело подкинула ее всем родным и знакомым. Подвергнуть сомнению этот рассказ, равно как и историю о тайном венчании уже никто не мог после разгрома партизанской базы и гибели Ивана...
Впрочем, опровергнуть выдуманную историю можно очень легко. Стоит только сравнить эту фотографию с моим лицом. Мы ведь с дедушкой, по словам бабы Ганны, похожи. Да и я это сходство всегда видела. "А что, если эти наблюдательные, хитрые старушки сейчас тоже это заметят?" - не на шутку встревожилась я.
Намеренно беспечным, рассеянным жестом я положила овальный портретик к остальным фотографиям и стала укладывать их в пакет.
- Огромное спасибо вам, бабушка, за интересный рассказ об этих фотографиях. Теперь я буду знать обо всех родственниках и подружках моей бабы Ганны. Только вот мне вдруг интересно стало: почему у того парня, Антона, такое забавное прозвище - "Нина"? - спросила я ненавязчивым тоном, как бы мимоходом.
- Это не совсем прозвище, а почти имя, - рассмеялась тетя Гэля. - А прозвали его так потому, что по-настоящему его звали Антонино. И когда он нам сказав, что его можно звати коротким именем Нино, нам, детям, так смешно стало. Мы все смеялиса и смеялиса. И стали прозывати его "Ниной". А дед Ничипор, мой батько и дядьки звали его только Антоном.
- Откуда у него такое странное имя? - продолжала я допытываться.
- Странное? - недоуменно пожала плечами тетя Гэля. - Мне казалоса, что это обычное итальянское имя. Или нет?
- Ну-да, обычное. Но кто и почему назвал этого парня итальянским именем?
- Як хто? Родители, наверно, - с непониманием смотрела на меня тетка. - Или ты думаешь, что в Италии дети родяцца уже з готовыми именами?
Решив, что с ее уст сорвалась очень удачная шутка, тетя Гэля рассыпала в воздухе веселый, дробный смех. А меня словно пригвоздили к стулу и лишили дара речи.
"Итальянец! Мой дедушка - итальянец! Его звали Антонино!" - стучало в моей голове.
- Каким образом итальянец оказался в этой деревне? – вымолвила, наконец, я и в ту же секунду поняла, что уже знала ответ на свой глупый вопрос.
- Так у нас тут много итальянцев было во время войны, - ответила тетя Гэля. - Нам итальянцы нравилиса. Воны красивыми и веселыми были. И зла нам не робили, воны намного лучше немцев были. Немцы, тые злыми и жестокими были. Правда, самыми вредными и злыми были мадьяры, что пришли сюда, когда итальянцы от нас уехали. А "Нина" сначала тут, в Болотном, служив. Потом на станции. Но на хутор все равно часто приезжав. Он даже по-русски умев говорити... О-о-й! - в смущении развела руками тетя Гэля. - Як же я забыла вчера тобе про гэто рассказати? З гэтым итальянцем у Ничипора даже тайные дела были. Ничипор нам ничего не рассказывав, но як-то раз я подслухала, як он говорив моему батьке: передай командиру, что у Антона важная информация для советского командования имеецца. Нужна радиосвязь.
- Ничего удивительного, - сказала я. - Во время войны многие итальянцы нашим помогали. Да и некоторые порядочные немцы тоже. О таких честных людях даже книги написаны, - сказала я.
- И то правда, - согласилась со мной тетя Гэля. - А "Нину" я на всю жизнь запомнила. Так и стоит передо мною этот высокий, стройный, на богатого шляхтича похожий итальянец.
Я слушала тетю Гэлю, и смутные догадки начали шевелиться в моей голове, пока еще неопределенные и неоформившиеся.
- Интересно, а какая фамилия была у этого Антонино? - повернулась я к бабе Серафиме.
- Та хто ж его знае! - лениво махнула рукой старушка. - Ничипор, можэ, и знав. А мы нэ знали.
- А не говорил ли этот Антон, из какого города в Италии он был родом?
- Говорив-говорив! - залилась тетя Гэля судорожным смехом. - Город так интересно называвса, что когда "Нина" назвав его нам, то мы чуть не померли от смеху. Добавишь одну букву - и такое поганое слово получаецца, что и выговаривати его не хочецца.
- И как же звучит название этого города?
- Пи-и-и-за, - стыдливо прикрыв рот рукой, протянула тетя Гэля.
- П-пиза? Вы с-сказали П-пиза? - переспросила я, заикаясь от волнения.
- Ну да, Пиза, - подтвердила тетя Гэля и не выдержала, снова громко расхохоталась.
Улыбалась щербатой улыбкой и баба Серафима. А я словно вошла в ступор от внезапно поразившего меня озарения: возлюбленным бабы Ганны, а значит - моим дедушкой, был не кто иной, как синьор Антонино Сарди из пизанской траттории! Именно его имя, страну, название города и провинции Тоскана не поняла я в тот далекий день, когда бабушка перед смертью бормотала: "Нина", "тали", "за", "ска", "пи", "пи", "пи"....
Вывел меня из оцепенения громкий возглас тети Гэли:
- Ой, Рыта, хутчей одевайся! Ваня приехав! Уже пиликае.
Я оделась и механически, как заведенная кукла, шла к машине, прощалась с бабушкой Серафимой, махала ей через заднее стекло рукой. По дороге слушала длинный рассказ тетки о горемычной доле старушки Серафимы, которую никто из ее детей, внуков и правнуков брать к себе не хочет. Слушала в рассеянном молчании, лишь изредка вздыхая да бросая время от времени короткие сочувственные реплики. Потом было местечко, светлая и теплая "зала" теткиного дома, снова накрытый стол и сытный обед. За обедом - тосты, разговоры и шутки, а после них - короткие сборы и провожание, благодарственные слова и прощание. В вагоне Сонька без умолку болтала, я усердно старалась поддерживать разговор. Я улыбалась и смеялась, но судорожный и нервный смех мой был порой совсем невпопад.
В Минске нас встретил ничуть не изменившийся за прошедший год, все такой же элегантный и приветливый Павел. Он усадил нас в свой "Мерседес" и быстро, но без излишней лихости повез по ярко освещенным вечерним улицам Минска. Я молча смотрела на пробегавшие мимо серые здания, а Сонька продолжала беспрестанно щебетать.
- Ты посмотри, Ритуля, какие здесь улицы! - с восхищением в голосе говорила она. - Снег полностью убран, улицы такие чистые, как будто их вымыли шампунем. Паша, а это ваша центральная улица? Как наша Тверская? О! Каким интересным именем она названа. И кто такой, кстати, этот Франциска Скарына? А эта площадь как называется? Ритуля, мы завтра должны обязательно здесь прогуляться!
- У-гу! - мычала я нехотя в ответ и продолжала рассеянным взглядом смотреть в окно.
В гостинице Павел помог нам зарегистрироваться, поднялся с нами на пятый этаж, открыл сначала Сонькин номер, потом - мой, напротив Сонькиного.
- Надеюсь, ты недолго будешь прихорашиваться? - улыбнулся мне Павел какой-то уютной, домашней улыбкой. - Мы зайдем за тобой минут через двадцать, - добавил он и закрыл за собой дверь.
18
- У-ух! Наконец-то! - вслух произнесла я и прямо в куртке плюхнулась на кровать.
Наконец-то я осталась одна. Мне не нужно было больше напрягаться, контролировать себя и постоянно думать над адекватностью своей реакции на происходящее вокруг. Я могла расслабиться и спокойно предаться волнующим мыслям, которые, несмотря на все мои усилия, ни на мгновение не покидали меня с той самой секунды, как я узнала разгадку тайны бабы Ганны.
Шок от потрясшего меня открытия уже прошел. Но в душе творился такой переполох, что сердце выскакивало из груди, а мозги плавились от перенапряжения.
Я все еще не могла свыкнуться с мыслью, что мой дедушка не погиб во время войны, а жив и здоров да еще живет в красивейшей стране мира. Еще труднее мне было смириться с тем, что моим дедушкой был не русский Иван, храбро сражавшийся против оккупантов, а итальянец Нино, один из этих самых оккупантов. И хоть Антонино Сарди не служил верой и правдой фашизму, а наоборот - помогал нашим людям, он все же носил фашистскую форму и в ней пришел топтать чужую землю. Да еще влюбил в себя молоденькую, несмышленую крестьянскую девушку, которая отдала ему себя всю, без остатка, несмотря на все условности и строгости деревенской жизни того далекого времени...
Правда, он сам тоже ее любил... Не зря же свою внучку он назвал ее именем... Но, тем не менее, после войны Антонино Сарди не стал искать простую белорусскую девушку. У него уже, наверно, была богатая невеста в Пизе... Впрочем, кто знает? Может, он и пытался разыскать свою Анну-Ганку? Пытался, но ничего не мог сделать. Время-то было тогда совсем другое...
Эти путаные, сумбурные мысли снова и снова возвращали меня то в лесную деревушку и хутор бабы Ганны, то в пизанскую тратторию, то в родной дом у Финского залива.
Теперь многое из того, что происходило в моей жизни до сих пор, приобретало для меня новый смысл и переставало быть загадкой. Мне стало ясно, почему у меня не славянская, а ярко выраженная "южная" внешность и неукротимый, пылкий темперамент, и почему я с детства так жадно тянулась ко всему итальянскому. А когда слышала итальянскую музыку, то каждый раз комок подкатывал к горлу, и внутри все трепетало от неизъяснимого, на ностальгию похожего, чувства радости и тоски одновременно.
Столь же понятным было теперь для меня возникшее тогда, в траттории, ощущение "дежа вю" при виде синьора Сарди. Существование двойника тоже теперь не казалось таким уж исключительным, невероятным событием: ведь Анна, которую с таким упорством я искала, оказалась моей двоюродной сестрой.
Какие же все-таки удивительные вещи иногда происходят в жизни! Легенда, придуманная мной для Фиаметы, оказалась чуть ли не настоящей, правдивой историей.
"Только спасать свою сестру мне уж не придется", - с тихой грустью усмехнулась я про себя и встала с кровати.
Разделась, быстро приняла душ, начала торопливо приводить себя в божеский вид.
А сумбурные мысли мои тем временем продолжали беспорядочно скакать от одного воспоминания к другому, от одной догадки к другой, пока в голове не стала вызревать одна единственная: в тот флорентийский предвечерний час Пиза мне не приснилась, как не приснилась мне и фотография бабушки и дедушки на полке старинного шкафа. Я все это видела на расстоянии.
"Значит, я все-таки унаследовала дар своего прадеда", - почему-то без всякого восторга в душе подумала я. Неизвестно, правда, обладала ли я даром воздействовать на людей, направлять на них свою энергетику. Но то, что во мне обнаружилась, в конце концов, прадедушкина магическая сила, позволяющая видеть предметы и людей на расстоянии, - в этом я теперь почти не сомневалась.
Но когда именно эта сила обнаружилась? По какой причине? И как отличить сны, которые я постоянно видела, от настоящих видений?
Эти вопросы вконец задолбали мою одуревшую от горячечных мыслей голову. Она так разболелась, что я, казалось, слышала, как шевелились и трещали от боли мозги.
И как нельзя более кстати раздался в этот момент голос Соньки:
- Ритуля, ты готова?
- Готова, - быстро откликнулась я, открывая перед подругой дверь номера.
- Тогда пошли. Паша ждет нас внизу. Мы поедем в какой-то известный в Минске ресторан с настоящей белорусской кухней. Паша решил приучать меня к своей национальной пище, - счастливо улыбалась подруга, обнимая меня за плечи.
... Три рюмки коньяка за ужином сделали свое дело: когда я уже после полуночи вернулась в свой номер, мозги больше не трещали, голова просветлела. И мысли мои вновь вернулись к застрявшим в серых извилинах вопросам о природе неожиданно проявившегося во мне дара ясновидения.
Ответы на эти головоломные вопросы могли скрываться только в моих видениях про Пизу и темную комнату с бабушкиной фотографией. Нужно было лишь еще раз вернуться к этим видениям и вспомнить каждую мелочь, каждую деталь.
И в который уже раз за этот день я мысленно вернулась во Флоренцию. Представила себе тот вечер в моей маленькой квартирке и то видение с тратторией синьора Сарди в Пизе. Потом стала вспоминать тот час, когда, вернувшись домой в Питер, я легла на бабушкину кровать и увидела ее фотографию в чужом книжном шкафу.
Я несколько раз прокрутила в голове каждый миг тех видений, и, наконец, неожиданное открытие меня поразило: оба раза в самом начале звучала белорусская песня "Рэчанька".
"Та-а-к, интере-е-сно, - в волнении ворочалась я в постели. - А теперь нужно постараться припомнить, когда и в каком сне-видении я слышала эту песню в первый раз".
Всего несколько напряженных секунд мне понадобилось, чтобы вспомнить, что впервые эта мелодия прозвучала в моих ушах во время автомобильной аварии, когда я потеряла сознание. И в тот раз я видела, как Виктор женится на другой девушке.
О Господи! Неужели и тогда это был не сон? Неужели и тогда я видела на расстоянии? Да не просто видела, а предвидела будущее событие. Нет-нет, не может этого быть!
А почему, собственно, не может? Ведь ясно же теперь, что нас с Виктором разлучили. Значит, женитьба Виктора на той белокурой красавице вполне возможна.
Ладно! Не буду сейчас хотя бы этим терзать свою ошалевшую голову. О Викторе подумаю потом, а сейчас вернусь к аварии.
Итак... Мы легли на бок, железяка на заднем сидении сдвинулась и ранила меня в голову. Я тут же услышала "Рэчаньку" и увидела Виктора перед алтарем... Все ясно! Железяка та сыграла роль своеобразного катализатора. Она потревожила, видимо, какой-то участок моего мозга, и в результате во мне проявилась дремавшая до того времени волшебная сила - дар ясновидения...
Интересно, можно ли научиться вызывать эту силу, владеть и управлять ею? Или сила сама, помимо моей воли, овладевает мною и помогает видеть вещи и явления на расстоянии? Судя по всему, это происходило пока именно так. Сила возникала во мне - если она действительно возникала - сама собой в особо напряженные и нервные моменты...
А в какой момент, интересно, появится она в следующий раз? Да и проявится ли вообще этот волшебный дар вновь?..
"А может, и не проявлялся он вовсе?" - вдруг засомневалась я.
Дать окончательный, причем положительный, ответ на этот волнующий вопрос я могла бы лишь в одном случае. Если бы увидела наяву тот громоздкий книжный шкаф в темной библиотеке и ту фотографию. Уж комнаты той и фотокарточки ни в каком документальном фильме я видеть не могла! А деревянная витая лестница из моего видения настойчиво подсказывала мне, что комната та должна находиться в доме с тратторией.
И я обязательно вновь побываю в том доме! Я ни за что не откажусь от работы в нелегальной разведке и больше не допущу, чтобы малодушные, трусливые мысли об уходе в запас вновь овладевали мной. Заставлю себя не думать о Викторе и о несбывшемся личном счастье. Приложу все силы, чтобы научиться управлять своими эмоциями, и буду направлять отныне поток своего мышления совсем в другую сторону.
Самое интересное и увлекательное в моей жизни начиналось только теперь. Куда бы ни послало меня Командование, в каком бы городе ни пришлось мне выполнять новое задание, я сделаю все возможное, чтобы хоть на день съездить в Тоскану. Я приеду в Пизу, надену парик и темные очки, приду в ставшую мне родной тратторию, увижу синьора Сарди и мысленно ему скажу:
- Здравствуй, дедушка! Это я, твоя внучка! Я привезла тебе прощальный привет от твоей любимой Анны. Она помнила тебя всю жизнь, любила всю жизнь и ушла из этой жизни с мыслями о тебе!
Три Анны
© Copyright: Евгения Якута, 2011
Свидетельство о публикации №211101801024
Свидетельство о публикации №211101801024
Рецензии