Бельгийский вариант

Сергей ПРОКОПЬЕВ
БЕЛЬГИЙСКИЙ ВАРИАНТ,
ИЛИ БРЮССЕЛЬСКАЯ КАПУСТА
Повесть
Из книги «Монологи от сердца»

ВСТРЕЧА У ЛЕНИНА
Крутится колесо, сверкают спицы, одни освобождённо летят вверх, другие несёт к земле, и на каждую раньше или позже надавит – мало не покажется. Диалектика. На мою давит и давит, давит и давит. До перестройки не особо задумывалась, а как в телевизоре появился дядька с пятном в пол-лысины, взгрустнулось не на шутку. Все, уракая, кинулись к «ящикам»: наконец-то дождались! Сдвинулось с мёртвой точки, умный человек пришёл в телевизор. Горбачев соловьём заливается, граждане с горящими глазами внимают! Я не поверила меченому мужику. Нет, говорю, даже если мы мешок сахара, мешок муки запасём – не поможет. На меня смотрели, как на идиотку, а я думала: как будем выкручиваться?
Когда вереница нищих выстроилась не только на паперти, профессионалы-побирушки с табличками на шее стали хватать по переходам за руки, поняла окончательно: капец подкрался незаметно. И совсем прозрела… Открываю двери магазина, в предбанничке женщина… Не испитая, не бомжеватая, бывшая учительница или инженер, мнётся – плохо ей, неудобно – протягивает руку и просит не денег. Были нищие, даёшь булку, он физиономию воротит. Дескать, прошу на хлеб, а не хлеб. Принимает подаяние исключительно в денежном выражении. Женщина хлеба просила. Купила ей батон, пачку печенья… И подумала: чем я лучше? Чем? Сплошь и рядом такая перспектива для нормальных интеллигентных людей? Я ведь одна на всём белом свете, опереться не на кого.
И что-то активно не захотелось ходить под старость с протянутой рукой. Мать с тёткой в 30-е годы нищенствовали, конкретно побирались. Одной одиннадцать лет, другой – пять. Мать у них умерла, отца репрессировали. Пошли девчонки от дома к дому… Тётка до конца жизни бутылки собирала. Не от безденежья… Администратор крупной гостиницы, а увидит бутылку, как дитё радуется: «О, бутылочка! У меня девять подкопилось, это десятая. Сдам – копеечка живая».
Неужто нищенство в генах? Неужто участь побирушки и мне под старость уготована?
Сидеть, обречённо ждать нищенской доли не в моей натуре. Начала искать пути, как уехать от затянувшейся перестройки.
Видимо, так яростно хотела, что появился на горизонте мужичок – Макс Игнашевич. Лекарь по кошачьим, собачьим и пернатым – ветеринар. Кота моего Марсика пользовал. Ничего не скажу, неплохой специалист, кот доходил, думала – околеет. После курса лечения у Макса ожил во всей красе. Заодно и мы с Максом познакомились. С интеллектом товарищ. И похохотать, и начитанный, мыслил незаштампованно…
Как-то в начале 1998 года звонит. «Уезжаю, – докладывает, – рву в Европу. Надоело в этом унитазе паруса распускать».
И пропал. Ни слуху, ни весточки. Обещал позвонить из европейской цивилизации, но тишина…
Года полтора миновало, вдруг во всей красе на пороге моей фирмы образовался... Белые кроссовки, чёрные джинсы, красный шарф, улыбка американская… На тот исторический момент я попробовала дизайном помещений заняться. Рынок только лишь формировался-устаканивался. Основала фирму. Я и директор, я и дизайнер, двух девчонок подтянула. Головастые, работящие… Потрясные вещи делали… Но кругом ребятки с деньгами бандитскими, наглые до потери пульса, им за счастье кинуть лоха. А у меня нет собачьего опыта хватать за глотку, вырывая своё. Заказы срывались, люди работали даром. Кое-как сводила концы с концами. И госструктуры норовили на халяву проехаться…
И вдруг нарисовался Макс с европейскими замашками. Посмотрел интерьер офиса. Что вооружённым глазом, что близоруким – как на ладони видно: дела фирмы ни шатко ни валко. Макс говорит:
– На кой тебе это сдалось?
Что тут возразишь, самой надоело, говоря словами Макса, в этом унитазе парусами махать.
– Свет клином на нашем отечестве не сошёлся, – продолжает Макс и начинает развивать мысль, как по-человечески устроиться. – Плохо, конечно, что ты чересчур яркая!
Впервые мужик посетовал на мой внешний вид.
– Женщины в Европе страшненькие, а ты и фигура, и вся класс! При этом ни разу замуж не сходила. Одной лучше не соваться. Подумают, извини за натурализм: раздвигая ноги, едешь зарабатывать.
Циник Макс. Не зря медик, хоть и ветеринарный. Но прав. От русской, польской и украинской проституции в Европе за голову хватаются. Полиция не знает, что делать с ****ским потоком. Во исключение подозрений на тему: еду работать на спине – Макс рисует схему перехода в европейское качество. Отыскать мужика, который спит и видит укатить в западную цивилизацию, фиктивно бракосочетаться и одним хлопком убить двух зайцев.
– На пару уедете и, как поётся в песенке: «И тебе, и мене хорошо!» Поможете друг другу – раз. Два – дешевле на пару обойдётся. Сброситесь для начала деньгами… Но главное – в этой дурацкой книжечке под названием паспорт у тебя штампик о семейной жизни появится.
Штампика, как говорилось, отродясь не было. Девственно чист документ. Сажусь на телефон и начинаю по друзьям звонить с просьбой: нужен мужик. Соседка у меня, интеллигентнейшая женщина, как-то со стыда сгорая, ходила по всей округе, приставая к встречным и поперечным, звоня в квартиры:«У вас нет кота сиамского?» Её кошечка с ума сходила без кавалера. Я не такого интеллигентного воспитания, на поиски мужика вышла без комплексов. Ошарашиваю подруг одну за другой: «Срочно нужен мужик! Неженатый!» «А кому такой не нужен?» – веселятся в ответ. Разъясняю, что и как.
Обмотала весь город по телефону, и клюнуло, откликается одна:
– Есть на примете подходящая кандидатура, все уши прожужжал: «Хочу в Париж на ПМЖ!» Попробую его отыскать и перезвоню.
Какой раз убеждаюсь: под лежачий камень вода не течёт, надо его поднять.
Перезванивает моя сводня с полной конкретикой:
– Встречаетесь на площади Ленина.
И ведь не где-нибудь в сквере выбрала место свидания, а за спиной памятника вождю революции.
В иронии моей многострадальной судьбы Владимиру Ильичу предстояло сыграть свою революционную роль.
Макс если и врал в оценке моего товарного вида, то не очень. Без ложной скромности скажу: с параметрами, какими располагала на момент отъезда в Бельгию, можно было зарабатывать древним способом на европейских лежанках. Даже когда тебе под сорок подкатывает. Это сейчас располнела. Тогда больше тридцати годков не давали. Пришла в тыл к Владимиру Ильичу вся изящная, хрупкая, весенне-летняя. Пусть и деловое свидание, но с мужчиной. Да ещё европейской направленности. Стою, как ракета на стартовой площадке, готовая устремиться на западные орбиты… Но нет обещанного для изменения моей судьбы мужичка. Пять минут контрольного срока миновало, десять, пятнадцать...
«Ракета» собралась убираться восвояси, не солоно нахлебавшись, как наконец появился кандидат в фиктивные мужья. С двадцатиминутным опозданием. Глянула – и сердце упало к подножию памятника. Ну, за что мне так не везёт, люди добрые? Не было мужа законного, так и фиктивный какой-то дефективный. Внутренне говорю себе: спокойно – это не настоящий брак, это кратковременное сугубо вынужденное явление, главное – помочь друг другу…
Но обидно.
Пришло нечто. По ростику сантиметра на три ниже меня. То есть прощайте при переходе через границу мои высоченные каблуки, на которых бегом летала. Крылья вырастали, как туфли на каблуках надевала, для меня это что допинг для спортсмена. Да уж придётся крылышкам потерпеть в чехле, походим на плоскодонной подошве, раз в Европе не должно быть тени подозрения на фиктивность брака, контрафактность мужа. Любовники у меня всю жизнь видные подбирались в росте, плечах и комплекции. Предпочитаю мужчин по пословице: берёшь в руки – маешь вещь. Я как-никак себя не на мусорке нашла. Тут брать нечего. К памятнику вдохновителя Великой Октябрьской революции полная противоположность, припозднившись, явилась. Мелкий – как горох, морозом прибитый. В сандальках на босу ногу. Штанишки коротковатые, вызывающе саранчового цвета. Сверху рубашечка тоже саранчовой расцветки, аляповатая и в огурцах. На носу узенькие ехидные очочки, которые придавали хозяину самурайский вид. За стёклышками юркие глазки. Правда, не самурайского разреза. Причёска – по бокам коротко, а на верху, это меня вообще изумило, волосёнки вздыблены гелем в иголочки. И не так уж их было много…
Подавила в себе лёгкий шок от живописной картинки. Всякие люди бывают. Он на пять лет меня младше, кокетливо боком присел на скамеечку. Я ему без любовных прелюдий говорю по существу проблемы. Предлагаю авантюру чистой воды по совместной выброске на Запад. Но если, говорю, я вас по каким-то причинам не устраиваю в качестве фиктивной супруги – не беда, могу напрямую свести с человеком, который посодействует вам без моего участия выехать за рубеж.
Жора замотал головой:
– Я согласен, вариант стопроцентный. От добра добра не ищут.
Пояснил, что он давно мечтает свалить на Запад и начать где-нибудь в Париже новую жизнь, хватит задыхаться и гнить. А тут с такой сногсшибательной женщиной на пару ехать!
Жора первое время ходил рядом со мной, как краб – боком. Идёт и заглядывает на меня. Типа: «Не могу налюбоваться».
Там у памятника сразу взялись за дело – за формирование супружеской легенды. Договорились обменяться родословной информацией, дабы не проколоться на границе, не вызвать подозрений, что муж и жена не одна сатана. Не посеять сомнений в дотошных головах проверяющих, что перед ними банальная фикция – брак поддельный. Вдруг допытываться начнут: кто тёща? как зовут свекровь? – а мы ни бельмеса по части мам и пап противоположной стороны.
Жора предложил почаще встречаться для обмена информацией, и ближе к отъезду зарегистрироваться. Про Бельгию предлагал литературу почитать. Макс нацелил меня на Бельгию, но все мои познания об этой прекрасной стране на тот момент сводились к идеологическому штампу: в Бельгии произошла первая буржуазная революция. Историчка вбила крепко. Да ещё засело в голове из детства: мушкетёры Дюма носили брабантские кружева, а Брабант в Бельгии. Но Фландрию Тиля Уленшпигеля не идентифицировала с Бельгией. Почему-то считала – это Голландия. Пробел географический ликвидировала до отъезда, даже сводила Жору на фильм «Легенда о Тиле». У Жоры не лучше меня была осведомленность. К моим брабантским кружевам добавил писающего мальчика. Много лет у него в квартире на дверях туалета висела фотография брюссельской скульптуры, что без зазрения совести мочится на виду у граждан. «Как чувствовал, когда пришпиливал, – пригодится», – хихикая, комментировал сортирное украшение с бельгийскими корнями.
Плюс к кружевам и мальчику без штанов я ещё знала брюссельскую капусту…
О себе Жора у памятника Ленина поведал: работал на телевидении репортёром. Но из-за идеологических разногласий ушёл в сторожа.
– Объегориваю государство по полной, – доложил с гордостью, – сплю на работе, оно мне за это деньги платит.
Сторожил пианинную фабрику и крысятничал оттуда полированные дощечки, собирался кухню обшить в чёрно-белые тона, что-то в стиле джаз. Странная идея для кухни в хрущёвке. Мне увиделась в его проекте гробовая тональность. Но он считал: идея грандиозная. Как оказалось позже, Жора не только в кухне прожектёр. Все желания его оставались нереализованными. Дощечки пылились в углу не один год. Кухня никак не могла дождаться модернового ремонта.
Квартира двухкомнатная. По всем углам холостяцкая. В большой комнате огромный, во весь стол аквариум, не обременённый водным наполнением. Уровень сантиметров в десять. И запущенный до чёрно-зелёного цвета. Но обитаемый. Ровно одной рыбкой. Хищной барракудой. Стёкла непроницаемые от налёта, и только в переднем прочищено окошечко, возле него эта бедняга и стояла.
– Ты зачем животину в чёрном теле держишь? – спрашиваю.
– Наказана! Сожрала всех рыб. Воспитываю из неё вегетарианку.
И не кормит. Что найдёт из водорослей, то её. Как из хищника сделать вегетарианца – это научная загадка. Разгадывать с ходу не стала – забрала подопытную бедолагу к себе. У меня в аквариуме рыбки давно подохли, остались одни улитки с травой. Вегетарианка подняла такую волну на новом месте. За день вычистила среду обитания до последнего листика. Улитки как испарились, даже вроде как песка меньше стало...

ФИКТИВНО-ЭФФЕКТИВНЫЙ БРАК
С ВОСТОРГОМ БРАЧНОЙ НОЧИ
Нюх на людей выработался у меня рано. В молодости слыла среди девчонок экспертом по определению мужской порядочности-непорядочности. Познакомится какая-нибудь подружка, а что у парня за душой – понять не может. Серьёзно или нуждишку мужскую удовлетворить… «Тань, – просит, – посмотри, а». Никогда я не ошибалась.
Особенно чутьё развилось, когда в мастерской Художественного фонда работала. В Омске начинала трудовую карьеру оттуда. Работала по серебру. Драгметалл в руках, значит, контроль на самом высоком уровне. Выше не бывает – КГБ. Пасли нас товарищи, погонами не сверкая. Под видом клиентов пытались спровоцировать на левую работу. Представится, например, деятелем искусств. Я, мол, в вашем городе проездом, а тут незадача, сломалась запонка, не могли бы по-быстрому, без бумажной волокиты, хорошо заплачу... Или пристанет: деньги позарез нужны, золотишко не купите? Подзаработать кому не хочется? Но в случае залёта статья и до восьми лет лишение свободы. Если я соглашаюсь на ремонт, значит, у меня лишний драгоценный припой. Откуда? И суши сухари. Залетали мои коллеги. Я нюхом угадывала провокаторов. По лицу, по тому, как человек заходит, определяла, на что способен. В такие моменты чутьё обостряется, времени в обрез: либо разгадаешь, что за личность, либо сядешь.
И когда увидела Жору у памятника Ленина в саранчовых штанах, первая реакция, что ёкнула в мозгу, первое, что выдал компьютер: а съешь ли, Таня, столько психопата?
Но успокоила себя: наше дело не рожать, лишь бы доехать до иностранного места, а там: пока-пока, до свиданья, милое создание.
С таким настроением пошла в загс. Расписались, как полагается. Без фаты, Мендельсона и «горько» во всё горло, но со всеми штампами. Начали оформлять документы на поездку в Европу. И вдруг Жора заявляет: брак будет нормальным, иначе на фига нужна такая заграница! Он не больной на мозги тащиться за тысячу миль, жить в незнакомой стране без друга, без жены… У меня глаз выпал: договаривались на фиктивный брак, ему подавай эффективный со всей сексуально-постельной составляющей. То есть по принципу: я – хозяин своего слова, сам кручу, как хочу.
– Я поторопился, – объясняет Жора резкую перемену условий договора, – сразу не подумал, согласившись на фиктивность.
Как он поедет с бухты-барахты: языков не знает, ещё и без женщины в чужих краях. Что ему по проституткам бегать, сбрасывать напряжение?
Будто его сексуальное недержание – мои заботы, и я должна голову ломать о его проблемах в штанах. Одним словом, встаёт в позу – я никуда не еду. Предлагает любовь-морковь сначала тут, а потом там…
Я настроилась на отъезд, бизнес свернула, квартирантов нашла, визы на подходе. Изучаем семейные корни друг друга для правдоподобной легенды. А легенда лопается, лохмотья от моей мечты о новой жизни по ветру летят… Погоду каждый вечер смотрю на предмет температуры в Европах, какое солнышко будет меня греть, какие дождики поливать? Чемодан на колёсиках самый дорогой купила, не стала скупиться, как-никак не в Калачинск на электричке еду. По квартире его полвечера катала, представляя, как предстоит вписываться в новый образ жизни. Получается – зазря вся подготовка. Надо засовывать шикарный чемодан вместе со сладкой мечтой к пыльным сумкам на антресоль.
Погрустила-погрустила и думаю: а не буду засовывать! В конце концов главное – в Бельгию прорваться. Эффективный брак, так эффективный. Не девочка семнадцати годов, не убудет. Устроимся в Бельгии, а там любовь-морковь по боку вместе с навязчивым кавалером.
Жора часто меня комплиментами одаривал: дескать, я – цельная личность. До меня он, желая полной гаммы ощущений, одну любовницу имел красавицу – выйти в свет не стыдно, другую для секса, третью для души, четвёртая ему стишки читала, пятая на гитарке играла… Соединить эти качества под одним платьем не получалось… И вдруг трах-тебедох – я олицетворяю всю полновесную сумму желаний богатой натуры Жорика! Да ещё зову за границу. Всё сходится. Полнота времени наступила. Поэтому, какой тут фиктивный брак, подавай вместе со штампом кувыркание в постели…
Наша первая брачная ночь – вообще не передать. Небесный восторг. Жора пригласил к себе. Всё в лучшем виде. Квартира прибрана. На столе скатерть, правда, лет десять в шкафу без движения была, насмерть слежалась, прогладить толком не смог. Но белоснежная… Розы в замысловатой вазе цветного стекла, виноград, яблоки, шампанское… Кричи «горько» – не ошибёшься… Выпили по паре бокалов, он хоп: покрывало с кровати в одну сторону, рубашку, брючишки, трусишки в другую и прыг в постель. Ровненько так на спинку бух…
Пальцем ко мне не прикоснулся, слова мурлыкающего не сказал… Сразу быка за рога.
– Ну, – говорит, – давай-давай, покажи, на что способна?
Это что же я должна стриптиз устраивать с задиранием ног? Танец живота исполнять подле кровати? Делать эротический массаж по всей его поверхности? Или рвать на себе одежды и бросаться в порыве огненной страсти за удовлетворением?
А на кого бросаться, скажите на милость? Ну, мелкий. Ну, горох и горох, извините за повтор, морозом побитый. Ну, не моего романа кавалер…
Лежит мой супруг фиктивный, горящий желанием моих манипуляций по превращению в настоящего мужа.
Говорю ровным голосом:
– На что, спрашиваешь, способна? Да, если честно сказать, на многое…
Поднялась со стула и не в кровать кинулась, зашагала прямиком к входной двери.
Он такого поворота любовных событий не ожидал. Пока трусишки, брючишки напяливал, я и смылась от первой брачной ночи. Машину поймала, и поминай как звали…
Через час примчался ко мне уже без претензий «на что способна».

ДИССИДЕНТСТВО
С таким сокровищем прибываю в Бельгию. Других кандидатов сорваться в одночасье не нашла, так загорелось побыстрее уехать. От Москвы добирались на автобусе. В дороге была люли-малина, такая разыгрывалась карта любви. Безупречно. Приехали, Макс все лазейки знал, подробнейшим образом растолковал: пойдёте сюда, пойдёте туда. Заявите в генеральном комиссариате, что не хотите возвращаться в Россию. Схему настолько подробную нарисовал, мы все формальности чётко преодолели. Понравились переводчице, понравились всем официальным людям, нам быстро сделали зелёную улицу... И пока то да сё с проверками для выдачи документов поместили не в лагерь для беженцев, как обычно, определили в чудный домик. Посоветовали учить язык и как-то устраиваться.
Начало положено, треволнения улеглись. Нагрянуло долгожданное ощущение – мы в Европе! Приехали в ноябре. В Омске снег, зима, в Брюсселе трава зелёная, тепло. На нас эйфория напала. Я вообще впервые за границей. И такая красота. В 85-м году сподобилась в Таллин поехать. Утренним поездом из Москвы прибыла и первым делом на вокзале спросила, где главпочтамт, ждала перевод. Иду с вокзала и вдруг бац – оказываюсь в средневековье. Ратушная площадь. До того неожиданно. Минуту назад жила ощущением обычного города, вдруг время делает скачок вспять на сотни лет. Строения все до одного совершенно непривычной архитектуры. Маленькая прямоугольная, мощённая булыжником площадь, окружённая фасадами островерхих, впритык стоящих друг к другу домов. Над ними возвышается ратуша. Брюссель по сравнению с Таллином – это помножить на тысячу. Сказка. Я даже не представляла, что попадём в такую. Будто лёг спать – и в другом мире. Устремлённая в небо готика, эта завораживающая резкость линий… В домах эпохи Возрождения на стреловидность готики накладывается лекальная плавность. Многоярусные башни с ажурным резным декором,… Мы оказались в совершенно другом мире. Другое пространство, другой аромат, другая толпа, сервис в кафе, в поезде, в магазине всегда «пятёрка»…
Жора ходил, как ребёнок. Скакал, подпрыгивал мячиком. Он в конечном итоге планировал осесть во Франции: «Обоснуюсь в великом городе художников и поэтов». Ускоряя события, то и дело попискивал: «Мы в Париже! Мы в Париже! Получилось!!!» А я готова была щипать себя: неужели в стране великих фламандцев: Питера Брейгеля, Ван Дейка, Рубенса. В шестнадцать лет отец подарил альбом репродукций Питера Брейгеля старшего. Непривычного, загадочного, притягивающего. Я-то воспитывалась на русском реализме. Лет в двадцать была очарована фильмом, несколько раз ходила смотреть – «Легенда об Уленшпигеле». Снят в тонах и настроении Брейгеля… И будто оживают в фильме его картины. Пасмурная зима. Снег. Одинокий серо-бурый двухэтажный голландский домик. Замёрзший пруд, по льду неторопливо скользят на коньках дамы в тёмных длиннополых, колоколами одеждах, воротники жабо, рядом кавалеры, тут же катающаяся детвора. И почти голый упитанный шут, лишь в колпаке с бубенцами да красно-чёрных клоунских трусах с потешными висюльками… Ему по фигу мороз… Бегает вприпрыжку в одном башмаке, как не зима вокруг и не лёд под ногами. Румяные щёки, румяные полные плечи. В прорубь прыгает, будто в летнюю воду, вынырнул и ну плескаться, как в июльский зной… А поодаль от праздника грустная Неле, её Белохвостикова играла, Неле с печальными глазами, Неле, вечно ждущая своего Уленшпигеля… Через весь фильм проходит шестёрка слепцов с картины Брейгеля «Притча о слепых»… Вечно скитающийся нестареющий Тиль и вечно бредущие слепцы. Падают с обрыва, ругаются… Сами того не желая, помогают Тилю – он прикидывается слепым и проникает с ними в город. В другой раз едва не надругались над Неле… Или безразмерный, огромный, однозубый рот смеющегося на площади. Как олицетворение эпохи Возрождения – разрешено радоваться. Чудовищно распахнутая пасть хохочет, ржёт, рыгочет… И уже не от представления, что даёт Уленшпигель, зашлась в ржачке, как в сладком приступе…
Жора кинулся искать писающего мальчика. «Должен поклониться, не повесь фото в туалете, может, не попал бы в Брюссель». И захлопал глазами перед скульптурой с малой нуждой. В Омске у него на фото другой пацан с наслаждением фонтанировал. Позже мы выяснили: брюссельцы слизали бесштанного мальчонку в каком-то маленьком городке Фландрии, забыла название, тот на добрых полтораста лет раньше струю пустил на потеху праздной публики. У Жоры первоисточник украшал туалет.
Бродили по улицам, площадям, не уставали восторженно восклицать «смотри-смотри», а душа пела от красоты, чистоты, ухоженности. Я сама чистоплюйка, бесит, когда бросают бумагу на улицу… Тут… Уезжая из Омска, взяли губку-мазилку для обуви, через год на неё наткнулась – ни разу в Бельгии не вспомнила. Не можем мы со всей нашей великой литературой, потрясающими художниками, учёными без пыли-грязи на тротуарах, буераков на проезжей части. Как тут не вспомнить ощущение, как приехала в Омск после шестилетнего пребывания в Бельгии. На второй день по приезде побежала к подруге, спешу в предвкушении встречи, разволновалась, как любовник молодой в порыве первого свидания, лечу, ничего не вижу, перепрыгиваю через лужу на автопилоте, и вот те раз – дежа вю – я через неё уже прыгала…
И хамство мужское. Увидела, как в первый раз. Женщина идёт, туфельки не туфельки, каблучки не каблучки. Загляденье… Наши женщины как бабочки. Расцветают по весне. Что-то девичье в них играет, им хочется показать себя, порадовать собой, какие-то кофточки, какие-то штанишки, всё опрятненько, всё аккуратно. А мужикам по барабану. Села в маршрутку. Из мужиков один водитель трезвый. Друзьям рассказываю свои впечатления, они ну хохотать: а ты уверена про трезвость водителя? В магазин зашла светильник посмотреть, парочка стоит, муж и жена, лет по тридцать пять. Она хорошенькая, фигурка, причёсочка, макияжик, по Брюсселю шла бы, как королева. Муж на неё орёт: «Дура, зачем эту люстру купила! Курица, куда смотрела?» Неужели не имеет право на ошибку такое создание?
Не забуду самое первое впечатление от Бельгии. Заходим в комиссариат, говорят: откройте сумки. Макс предупредил: ножи, колющие предметы отберут. Жандарм, что проверял, просто гигантский мужчина. И глаза что-то невероятное. Правым поверх моей головы уставился, левым по полу у моих ног шарит. Косоглазие конкретное. Раструб взгляда не передать, одним оком на север, другим на юг. Думала, как же ты, родной, их в кучу соберёшь сумку мою проверять на терроризм? В ней пару ложек, кружка железная, мисочка из нержавейки с одной, но большой, есть за что ухватить, ручкой – фирменная посудина, в походы ходила. Он увидел это богатство и захохотал. Громко, басом, но по-доброму, без издёвки, без унижения, без демонстрации собственного превосходства и махнул рукой – закрывайте. С подобной доброжелательностью постоянно сталкивалась. И не жила с подспудной мыслью в голове, как бы сумочку на улице не вырвали, как бы ночью не напали, квартиру не обокрали…
А красота в любом месте, в любом городке. Центральная площадь Мехелена. Будто искусный кулинар, находясь в весёлом расположении духа, торт мастерил. Он и башню высоченную, на початок кукурузы похожую, соорудил, и домиков рядом с ней разноцветных налепил, и церковь за ними поставил, причудливо разукрасил окна узорами. Какой ни возьми городок, своя неповторимость. Дома, домики, замки, ратуши, каналы. Как говорил Жора: «Чумею от архитектуры». Улицы называются чаще без всякой политики. Типа Черешневая, Цветочная, Весенняя. Также прославляют имена артистов, писателей, поэтов и немного встречаются генералов, что овеяли себя славой, в частности, во Второй мировой войне.
На ратушной площади в Брюсселе дом Кароля стоит. Тоже интересная особенность – каждый старый дом имеет своё имя, это даже на современные распространяется. Первый раз увидела дом Кароля – ба! да это ведь один к одному мой фантазийный образ, что вспыхивает в голове при словах «воздушные замки». Башенки, ажурность, эфемерность... Весь летящий, весь неправдошный… В церкви можно встретить полотно Рубенса, и никто не охраняет… Каждый район имеет свой большущий парк, а там озёра с огромными карпами… И кого только не встретишь в парке: косули, олени, черепахи, утки, лебеди, зайцы… Зайцы скачут, как у нас в лесу не встретишь… Никто не ловит на предмет сожрать… Везде цветы. «Смотри-смотри, – как-то воскликнул Жора, – здесь даже фонарные столбы цветут!» По правде сказать, пока ещё бельгийцы-мичуринцы не наловчились розы к столбам прививать, но и к этим вертикалям приспосабливают цветы...
Что ещё понравилось – нет мух и комаров. Летом с открытыми окнами без боязни можно спать. Если и заскочит какой залётный комарик, отмахнёшься, он, обидевшись за неласковый приём, забьётся в дальний уголок и сидит надувшись.
Есть, конечно, ложка дёгтя. Без дерьма собачьего на улицах не обходится. Хоть и держат собак крохотных, карликовых, даже овчарки у полицейских какие-то недоношенные, мелкие и убогие. Рядом с внушительными копами походят на дворняг. Но дерьма от собачонок хватает…
Макс учил, отправляя из Омска: лучший для нас вариант – сделать документы. Сам развёл бельгийцев на теме притеснения религиозных чувств и несвободы вероисповедания в России. Жора по его совету припас свои козыри. Пусть маленькие, да не краплёные. Инакомыслящий. Диссидент он, конечно, никакой. Но КГБ надо было свой хлеб с маслом отрабатывать. На заре перестройки Жора стихи не без смелости написал, не в дуду с коммунистической идеологией и духом интернационализма. Хорошие, кстати, стихи. С болью за Россию, за наш многострадальный народ. Читал их у кого-то на квартире. Добрые люди стук-стук сделали. Вызывали пару раз в КГБ. С кем-то из московских диссидентов тусовался в Москве. Как сам потом говорил: «За мой счёт два дня пили-ели».
В общем – мелкота по большому счёту. Никаких воззваний о свержении коммунистического режима, призывов к топору. Но дело в КГБ шили помаленьку. Надо было чем-то этому ведомству заниматься. Следили за Жорой, чуть ли не подслушивали. Когда началась катавасия с отменной Союза, КГБ подрастерялся на обломках государства от неясности будущего своей не без греха организации. Заметая следы, уничтожали какие-то архивы. Один ушлый товарищ из органов предложил Жоре купить его дело. Жора, не без скупости парень, да тут почувствовал – деньги не на ветер. Раскошелился. В Брюсселе предъявил документы: «Я был гоним, притесняем, невыездным, пострадал от коммунистического режима, живу с клеймом диссидента, так как никакой демократии нет в России, сами видите – оккупация Чечни, дайте возможность стать гражданином Бельгии».
На политического с таким мелким багажом не тянул, если бы в тюряге посидел, тогда другое, тем не менее – это дало возможность получить документы, о которых многие мечтают. Я прохожу как жена. Был момент – засомневались они, а мы завибрировали – облом. Обошлось, дали сначала оранжевую карту, потом белую – промежуточный паспорт, с которым можем ездить везде, кроме России.
Вот тут-то, во время процедуры оформления документов, Жора раскрылся во всём пышном цвете своей истеричности. Понял: я от него завишу, и пошло-побежало. Стал жить по принципу: делаю только то, что хочу. Если не желаю, никто заставить не сможет. А надо идти, скажем, к переводчику. Или он вдруг засобирался куда-то. Одевается, прихорашивается… Всё молча. Ни мур-мур. Спрашиваю:
– Куда?
Нормальный вопрос. Вполне логичный.
Он на дыбы:
– Ах, ты меня контролируешь?
Истеричность проявлялась на ровном месте.
Пустяк мог вызвать такую штормовую волну. Такое остервенение… И цвет замечательного бельгийского неба окрасился в черноту. Я уходила из дома, сидела ночью в парке. А это чудо тем временем пило в отместку технический спирт. Купила как-то бутылочку на домашние нужды. Он засадил, следом выпил молока и написал: «Я отравился жизнью, спиртом и женщиной». Ну, дурость. Натуральная дурость. Но надо украсить пафосными словами. Погорелый театр дурковатого актёра. И везде, куда ни кинь – я плохая. Конечно, у каждой жены свой муж изверг. Не утверждаю, что я сплошняком ангел, но уж не настолько никудышная, чтобы пыль поднимать до потолка.
Когда подруга Иринка звонила из Омска с вопросом:
– Как живёшь?
Я отвечала:
– Сказать плохо – не поверишь, сказать хорошо – язык не поворачивается.
Я так всегда говорила в Омске. Иринка смеялась: дескать, так я тебе и поверила. Но в великолепной Бельгии шуточный смысл формулы окончательно улетучился, юмор ещё больше почернел.
Тем не менее что-то ждала. Чувствовала: не весь Жора такой. Чувствовала и надеялась. Но сидит в нём бес. Матёрый бесяра. Махровый. И крутит Жорой направо, налево. Тот захочет вести себя по-человечески, ему: стоп! И очередное ведро дерьма в душу на! А у Жоры помои не задержатся, тут же через край льются на окружающих!
Удивляло: только дверь откроет, порог переступит и ни с чего начинает гадить. Ему для орать глобальный повод не нужен. Из-за пустяка может по стенке человека размазать. Нередко и повода не вспомнишь – с чего слюной начал брызгать? Отвечаю спокойно, тихо. Но тоскливый дятел – это призвание. С одной стороны постучит, посмотрит, приценится. Ага, я никак не реагирую, держусь. С другой стороны начнёт. Долбит и долбит. Я не каменная, в конце концов могу и сорваться. Материться научилась. Он обрадуется на срыв:
– А что ты так орёшь? Психичка! Полечись!
Спрашиваю:
– Ты сам-то, что делал минуту назад? Как зашёл, что делал? Разве я первой начала пузыриться?
И что поражало, не мог ответить на этот вопрос. Зависает в прострации.
– Ты переступил порог, я сразу полкана спустила? Ты рта не раскрыл, я тебя начала поливать из своей канализации? Ответь: я первой стала орать или ты?
Молчит. Свои пакости забывал мгновенно.
Как-то бросил: «У меня девиз – ни дня без яда».
Окружающие это видели. Буквально недели через три, как приехали, были в одной русской компании, женщина из Новосибирска в две секунды просекла суть наших взаимоотношений. Подошла ко мне:
– Таня, не делай глупостей. Не теряй на него время. Пока на тебя пялятся, от твоего вида буквально спотыкаются бельгийские мужики, разводись! Да к тебе в очередь выстроятся, только свистни. Красивых баб тут нет. Если и есть, то ближе к Голландии, но это надо ехать. И местные мамзели настолько эмансипированные, это не мы русские дурочки, жить с ними не сахар с мёдом. Мужики это знают.
Подумала: а почему бы и нет. И стала настраиваться на развод. Он на интуитивном плане догадался, что-то не то. Я перестала реагировать, заводиться на его издевательские ниточки. Его бесит, а я посмеиваюсь.
Потом откровенно говорю:
– Буду разводиться.
Несколько раз принимала такое решение, и каждый раз в груди будто занавесочка задёргивалась. Жора воспринимался ни жарко, ни холодно – как посторонний человек. Ну, скорчила моя судьба гримасу для разнообразия, подсиропила для опыта. Надо отряхнуться, освободиться от репья и двигаться налегке дальше… В конце-концов не в первый раз в жизни мне делать резкий поворот.
Он чувствовал перемену и, как только я была готова пойти на разрыв, начинал слёзно просить:
– Таня, прости? Мы ведь семья. Ну, дурак, ну, прости! Не научился ещё думать за двоих!
Всё было настолько естественно. В словах, в интонациях. Нисколько не лицемерил в те минуты. Казнил себя, каялся. Верил тому, что говорил.
И я верила.
Или хотела верить?
Думала, может, и вправду за голову взялся, поумнел. Дошло наконец-то – не один теперь. И не я навязалась в жёны, он этого добивался.
Но хватало благостного Жоры после слёзного стояния на коленях на чуть-чуть. Дней пять, максимум неделя – он делался сама предупредительность. Будь я миниатюрнее – носил бы на руках. Сдувал пылинки. Денег на цветы не было, воровал с клумб. Утром спрыгнул с постели, убежал, а возвращается с букетом, вечером – опять цветы тащит. Что ни попрошу, никаких «потом» или «оно тебе надо».
Пролетит неделя любви, потом снова начиналась истерика по блошиному поводу. Бес не дремал, отпустит вожжи, но ненадолго, потом опять понужать. Жора придумал садистское занятие. Зондировать меня, как щупом, на что срываюсь. В жизни не попадались люди с таким стремлением целенаправленно изощрённо издеваться.
Понятно, любой и каждый не может на всё реагировать безразлично. Одному хоть заскрипись по стеклу, другой на стену лезет. Жора, стоило нащупать мою слабость – начинал методично бить туда. Никогда не предполагала в себе задатков истеричности. Он доводил до тряски, белого каления. И достигнув цели, когда чуть ли не головой билась, победно заявлял:
– Истеричка, полечись!
Прошу по-хорошему на очередную провокацию:
– Перестань!
В ответ:
– Объясни, почему я не должен этого делать? Объяснишь и перестану. Я не вижу ничего в этом плохого!
Но почему я должна по миллиметру растаскивать труп, доказывая – это уже умерло? Ну, не нравится. В иные моменты думала – чокнусь, дойду до психбольницы. Как объяснить, почему не нравится скрип по стеклу? И зачем объяснять?
Его бы энергию на пользу. Проявлял такую находчивость в издевательствах.
Несу полный тазик со второго этажа на первый. Мыла окна, несу выливать в унитаз. Лестница крутая. Он за мной пристроился и раз – шлёпнул по заду.
– Не надо, – прошу.
– А что такого? Мне нравится.
И снова шлёп. Ну, взрослый человек. Не ребёнок.
– Перестань, – повторяю, – навернусь с лестницы. Тазик тяжёлый.
Ему что в лоб, что по лбу.
– А что я такого делаю?
Намеренно выводит из себя, ждёт, когда меня заколотит, чтобы выдать своё коронное: «Истеричка, полечись!»
Да будь законченной истеричкой, я бы таз с помоями надела ему на голову…
И стоило так сделать, он-то меня не жалел…
Один раз проняла его. Перед этим довёл, добился моей вспышки, после чего преспокойненько сел перед аквариумом – мы завели в Брюсселе подводную живность – сидит любуется рыбками. И тут меня подкосило. Подошла и молча на ему по затылку ладошкой. Знатно приложилась. Рука у меня не из лёгких на удар.
Он поворачивается, глаза квадратные:
– Ты что – сдурела?
– А что тут такого? Объясни популярно, почему не нравится? Пока не объяснишь – буду стукать. Мне это доставляет эстетическое удовольствие!
Вроде как дойдёт до него, бросит на какое-то время издевательские выкрутасы. Потом опять тем же концом по тому же месту… Такая расшатка продолжалась в течение года.
Ему говорили посторонние люди: так нельзя, что за отношения?
А я всё надеялась – перебесится. Ведь ничего не бывает случайным, может, и наш брак не только из-за Бельгии заключён, но и на небесах. Перебесится, успокоится, войдёт в колею. Такой уж мой крест.

УТЕКАЮЩИЕ МОЗГИ
«Мозги утекают на Запад! Мозги утекают из России со страшной силой!» – эту печальную песню слышала сотню раз. Отправляясь на Запад, надеялась в Европе с «утекшими мозгами» бок о бок пожить. Пообщаться с людьми духовного наполнения, деятелями науки, искусства. Пусть не блестящая послереволюционная аристократическая русская эмиграция, но мозги есть мозги…
Немало времени потратили с Жорой на их поиски. Бесполезно. Затекают в тайные отстойники и сидят, как в окопах, носа не кажут, дабы порадовать интеллектом соотечественников.
Зато остального нашего брата из постсоветских просторов, кто никуда не прятался, хватало. Я сортировала эмигрантскую публику на две категории: колхозники и мошенники.
Если рассматривать колхозников – в этих «утёкших мозгах» одна мысль денно и нощно бьётся: как заработать? Умственные усилия на деньгах зациклены. Заработать побольше, при случае отдохнуть с размахом. Это значит – съездить на озеро на шашлыки. Блеск! И полный супер, кто на Канары сумел! Когда начинаешь с ними говорить – скучно. Им, может, интересно с тобой пообщаться, но встречного наполнения не происходит.
Не значит, что колхозники – это простачки-простофили, нет. Не редкость среди них, кто норовит попользоваться тобой.
К нам ходил Стёпа из-под Киева. Он всё: «О, Танечка, как ты варишь варенье, у меня бабушка так варила». Мне не жалко. Потом стала замечать: это постоянная песня. И не один Стёпа такой ушлый её исполнитель. Просто неугомонная стая. Один, другой, третий… В двенадцать ночи звонок в дверь: «А что у вас есть пожрать?» Какие-то Жорины знакомые. Создавалось впечатление: составлено расписание – завтрак там, обед тут. При этом они, как и мы – не хуже, не лучше – тоже получали пособие. Поначалу спокойно относилась. Мало ли – мужики есть мужики. Ну, не рассчитали, потратились. Деньги частенько перехватывали. Почему бы не выручить. Да старая истина: друзья познаются, когда тебе тяжко. Как-то мы на мель сели, финансами затыка – край, думали в Омск звонить за помощью. Одного прошу из стаи халявы занять денег. «Нет-нет», – заторопился повесить трубку. Второй: «Какие у меня деньги?» Все прикинулись гофрошлангами. Я и протрезвела: роль матери Терезы мне не к лицу. Стала халящиков интеллигентно отшивать. «А чё у нас, Таня, сахар есть?» На что заготовила дежурную фразу: «Хороший гость ходит со своим сахаром». «А что у нас, Таня, к чаю сегодня?» «Хороший гость ходит со своим печеньем». Остановила эту лавину неуёмную.
Вторая категория – мошенники. С этими интереснее – попадаются яркие личности, но ухо надо держать востро.
В нашем подъезде жили два грузина – Бесо и Коба.
Коба промышлял в магазинах. В частности, на элитное вино и шампанское обезжиривал супермаркеты вопреки всем камерам слежения. И не из аристократической привычки горца употреблять шикарное вино. Сдавал добычу в кабаки по договорной цене. Возможно, ещё чем-то занимался. Ездил на неслабой машине. Заходит как-то к нам, спрашивает:
– Сотовый надо?
– Надо, – говорю.
Вручает проспект:
– Вибирай!
Через неделю приносит новенький аппарат по дешёвке.
Как-то Нелька Пименова прибегает. Хорошая девка. Нелегалка. С семьёй живёт. Тяжело ей. Пашет и пашет. Проживание дорогое, сын растёт. Хочет его во французский легион пристроить. Самолюбивый мальчик. Занимался борьбой. Пока у них были документы, сын, участвуя в соревнованиях, завоёвывал первые места, получал призы. Потом бах – лишили документов. У бельгийцев процедура несколько лет идёт, поначалу дали позитив, живи и радуйся, проверка дальше продолжается, что-то не сошлось – получили негатив. И всё. Попытались опротестовать. Просьбу отклонили, документов лишили. Сын побеждает в соревнованиях, а призы не дают. Ладно – призы, семья на нелегальном положении. Не в партизанском подполье, само собой. Но никаких льгот. А это удар ниже пояса по бюджету семьи: плати по полной за медицинское обслуживание и за остальное. Конечно, есть вариант пересидеть, не попадаясь полиции, а потом снова идти сдаваться в генеральный комиссариат, будто уезжал домой, и гонишь им новую легенду для получения документов…
Нелька крутится... Они из Казахстана приехали. Нелька татарка, муж – Николай – русский. И лодырь. Вечно у него депрессия спать до обеда. В руках золотое ремесло. Телемастер. Знаю такого специалиста, Серёга Ляхов, отбоя нет от частных заявок. Трое детей на шее да ещё тёща, мотается на машине по Брюсселю как белка в колесе. Одному телевизор отремонтировать, другому антенну установить, настроить. А у Николая не получается. Валяется на диване с депрессией. Нелька пытается воздействовать: «Будем разводиться». Его не пронять: «Хорошо, – соглашается, – подпишу все бумаги».
Нельке депрессовать не досуг. Каждый день графиком расписан. Она и парикмахер среди эмигрантов, и квартиры убирает. И на редкость позитивный человек. Посмотришь: счастливая баба идёт, вся как на пружинах, улыбается. На самом деле ей очень тяжело. Но энергичная… И не только зарабатывать. Где какая выставка, карнавал – всё знает. Звонит, голос высокий, напористый, ритм пулемётный: «Поехали во Францию…» Или: «Собирайся, сегодня парад, через полчаса жду у метро». Страшно любит ковёр из цветов на ратушной площади. С доброе футбольное поле узорами выкладывается у ратуши раз в год огромный ковёр из самых разных цветов. Нелька на пять рядов вокруг обойдёт. Поражаюсь её умению быть солнечной…
Облазили с ней все близлежащие города. В Бельгии всё под боком. Как-то сели в поезд, залялякались две вороны, глядь – мы уже в Голландии. Но нам туда не надо. Перебежали на другой поезд, и обратно. В Брюгге вместе ездили. Бельгийская Венеция. Каналов немерено. В фильме «Тиль Уленшпиель» Неле с Тилем плывут по каналу на лодке. Пустынно, город ушёл на казнь. Лодка скользит мимо домов, кузни… Осень, жёлтая листва на спокойной воде. В фильме дома обшарпанные, серые… Но сейчас всё празднично, каждый домик ухожен…
Не раз задумывалась, а как бы жилось в доме под красной черепичной крышей, где вместо палисадника под окном канал? Запах воды в форточку – зимней воды, летней, весенней – вместо ароматов земли и травы. Он будит по утрам, убаюкивает вечером, врывается с напористым морским ветром, втекает с ночной прохладой. Не перебежать в тапочках к соседям напротив. Целая история оказаться на другой стороне улицы. Выглянешь в окно – канал, вода, и только листва плюща, который упрямо лезет по стене к окну, напоминает о земной тверди…
Не чувствовала себя среди красот Антверпена, Брюгге, Гента, Ипра случайной, залётной птицей, которая поглазела и на крыло восвояси. Не ощущала себя чужой, ненужной, временной. С Нелькой рядом в таких поездках вообще было легко…
Может, только мне не везло, но мужики, что попадались в Бельгии, чаще как-то не дотягивали… Женщины быстрее становятся на ноги. Решают свои проблемы, даже с детьми, а мужики теряются. Бросит другой жену, считая её такой-сякой разэдакой, во всём виноватой, а, оказывается, она была самый выигрышный вариант. Только с этим лотерейным билетом и светило. Развёлся и мотается, как говно в проруби. А женщина закусит удила, понимая, что на земле зарубежной она что-то может сделать, получить результат и пашет, и устраивается в жизни… Находят мужей. У меня подруга в Брюсселе Анна. В России три раза была замужем. Всё мимо. Вышла за фламандца. Нашла не сразу, но нашла. Говорила: «Таня, никогда не думала, трёх мужей сменила, что этому человеку буду каждые пять минут в любви признаваться». Значит, есть там счастье. Можно найти.
А мужики не дотягивают. Когда мне срочно понадобились деньги в Омск поехать и пошла по друзьям, только женщины помогли. Мужики то сё. Нелька пятьсот евро отвалила, не раздумывая. А для неё это большие деньги – за два месяца за квартиру заплатить. Анна пару сотен дала.
Анна, кстати, внешне ничего из себя особенного не представляет. Не сравнить с Нелькой. Эта и сама яркая, и одета всегда с изюминкой. Познакомилась с Нелькой я по наводке. Пришла к ней домой стричься. Шкаф стоит, через дверцу переброшены розовые легкомысленные штанишки-брючишки. Явно хозяйкины. Нелька сделала мне причёску, я не удержалась, уходя, бросила:
– Никогда бы не надела такие штанишки.
Она кинула взгляд на мои чёрные джинсы:
– Убей, не напялила бы такую скукоту.
И вот прибегает: «Пойдём в парфюмерный магазин, поможешь выбрать». Парфюмерия у бельгийцев дорогая. Мне нравятся одни духи, не передать запах, ассоциируется у меня с сухим осенним днём, но жаба давит за пузырёк с ноготок выкинуть шестьдесят семь евро. Нелька зовёт в самый шикарный парфюмерный магазин. Думаю, чё это раздухарилась на нелегальных-то грошах. Нелька даёт установку: «Ищем самые крутястые духи, лосьоны, одеколоны». Магазин здоровенный... Мы, как дуры, от одного прилавка к другому ползаем. Листками с запахом трясём перед носом, пузырьки-тестеры крутим, на себя брызгаем. Кстати, не раз наблюдала за африканками в парфюмерном магазине. Зрелище достойно кинооператора. Африканки – модницы, не передать. Единственно кто в Брюсселе ярко одевается – негритянки. Полная гамма цветов на ней, всё броское. Рыжие косички искусственные может запросто прицепить. И нормально смотрится. Причёски наворачивают... В церковь в субботу идут, наряжаются в пух и перья. Шляпки, перчатки, сумочки, туфельки. Толпа бельгийская, в общем-то, серая. И вдруг порхает такая бабочка маскарадной расцветки.
На наряды денег не жалеют, а на духи получается, как и меня, жаба давит облегчить кошелёк… Подлетает такая к прилавку, тестер один схватит – пшик-пшик, другой – пшик-пшик. Делает вид, выбирает. Всё на скорости, ну, спешит человек по негритянским делам. Будто минута всего и есть на выбор того единственного нужного запаха. Два-три тестера переберёт для проформы, Потом хватает пузырёк и ну себя обрызгивать. Кого там обрызгивать – поливать с ног до головы. За ушами, на шею, задирая руки, подмышки, одну-другую щедрой струёй облагородит, грудь оросит по кругу и крест-накрест, чтоб ни один миллиметр не остался обойдённым. Спину – это обязательно. Как же спину оставить без благородного запаха. Руку за голову с тестером закинет, куда достанет, жахнет пару-тройку залпов… Потом бросит тестер на прилавок и дальше побежала. Некогда покупать…
Мы с Нелькой не торопимся, обстоятельно изучаем парфюм. Нелька то и дело строчит в блокноте, записывает названия духов, одеколонов, их производителей, цены. Часа два мы толклись, надышались парфюмом до тошноты. Никакие на улицу выползли. Башка тяжёлая. Косметикой от нас прёт, как после ядерного взрыва в этом магазине. Я спрашиваю:
– Нель, а чё ты целый час записывала, как маркетолог? Полблокнота исчиркала?
Нелька деловая:
– Так мне грузины по заказу выносят. Заказываю, что надо, они в два раза дешевле с доставкой на дом. В упаковке… Беру себе, также на подарки, и мои клиентки просили…
Мужикам Нелька нравится. Аккуратненькая, миниатюрная… Очень приятное лицо, скуластенькая, голубые глаза, светлые волосы. Этакая блондинистая татарка. И улыбка… Бесподобная улыбка. Солнце да и только. Один француз запал на неё. Нелька ухаживания принимает, кокетничает, но себя строго держит. Хотя с таким неподъёмным мужем-байбаком, не удивлюсь, если что. Влюблённый французик забросал СМСками: «Когда мы жарко встретимся? Я тебя люблю». Эффекта нет, да француз настойчивый, из упёртых. Нелька на французском запросто чирикает. И вся семья её, кстати. Они семь лет в Брюсселе.
Как-то сидит на кухне за швейной машинкой… Она ведь и шьёт. Отлично. С выдумкой. Меня в один момент разморило побаловать себя новой блузкой. Заказала Нельке. Простенький фасон, ничего особенного, а надела в гости – и оказалась звездой вечера. «Неля, – говорю, – за блузку отдельное мерси!» Она довольная. Недавно захотела живописью заняться. И ну меня пытать, что и как, какие краски лучше. Уверена – с её моторностью и азартом – будет рисовать… В тот приснопамятный вечер сидит на кухне, шьёт. В комнате сотовый запел. Муж: «Нель, тебе СМСка». «Ну, и хорошо, – Нелька из кухни командует, – тащи телефон!» Муж нажал, а там от француза по закону пакости недвусмысленное предложение: «Неля, ну когда же мы, наконец, познакомимся поближе и встретимся в постели». Куда вечная неповоротливость Николая девалась от перспективы сексуального использования родной жены посторонними мужчинами?! Влетает в бешенстве, из глаз молнии: «Неля, что это?» – «А что?» – Нелька человек невозмутимый. Но как мне рассказывала потом: почувствовала неладное, сконцентрировалась. «Ты посмотри, что тебе пишут! – весь в гневе наезжает супруг законный. – Читай-читай!» Нелька глянула и ха-ха-ха! Он глазами сверкает: «Ты ещё смеёшься? Я этот телефон сейчас как шваркну тебе об голову?» «А что?! – Нелька руки в боки и в атаку. – Не на помойке рождена?! Да, интересуются мной мужчины! Да, чтоб ты знал!»
Николай в бешенстве. Целый день разбирались. К вечеру буря улеглась. Нелька думала: хорошо-хорошо, пусть поревнует, может, стимул будет, подвигнет его на какие-то подвиги, слезет с дивана. Ничего подобного. Побушевал, и на том всё кончилось.
Только буря утихла, сын вернулся с тренировки. Нелька на кухне какой-то холерой занимается, сын кричит: «Мам, СМСка тебе пришла, а тут не влазит, переполнена память!» «Ну, сотри, сына, сотри!» Сын начал стирать и вдруг читает: «… и встретимся в постели». Летит на кухню с квадратными глазами, сотовым трясёт: «Мам, что это?» Нелька видит, та самая СМСка, за которую уже получила по шее. Два раза на одной подорвалась. «Что тебе пишут, мама?» – сын в прострации. Нелька не стушевалась: «Сына, ты уже взрослый, у тебя есть девушка. Что тебе объяснять?» «Мама, а папа в курсе?» Неля опять со своей коронкой: «А вот и знайте, не на помойке рождена!»
Сосед Коба живёт с женой, но по документам она сестра, с таким раскладом пособие у неё больше. Он получает на себя, плюс она – на себя и ребёнка. В сумме за тысячу с лишним евро выходит. А это приличные деньги. Если их зарабатывать, то надо пахать и пахать. Коба вкалывать не любит, без этого неплохо устроился. Обезжиривает магазины. Ухитряется размагничивать в супермаркетах метки и тащить всё подряд. Одежду на себя напяливает… Только, говорит, с женской сложновато. Конечно, странно, если такой конкретный мужик, горный орёл, на себя наденет кофточку-разлетайку или у нижнего белья начнёт тереться…
Какие бы ни были бельгийцы лопухи, но прихватили Кобу однажды. В багажнике машины обнаружили два ящика украденного шампанского, ящик вина, кожаную куртку и ещё что-то из супермаркета, его сразу в депорт – лагерь депортированных. Машина не на нём, шампанское непонятного происхождения. У Кобы сотовый быстренько изъяли, сиди и думай: откуда что взялось? Жена Кобы мелко завибрировала – муж на дело отправился и пропал с концами. Телефон не отвечает. Она адвокату звонок. Тот в депорт. Когда прикатил, у чиновников глаз выпал: у прощелыги эмигранта такой адвокатище. На раз-два-три Кобу вытащил. Машину, правда, не вернули. Хозяин, на ком числится, должен забрать. Да где его возьмёшь? Машина шикарная, новая. Коба не особо-то расстроился. Вскоре приходит: «Слюшай, дай объявления сматрет, машину буду брат».
Такой был сосед Коба. Познакомились с ним классно. Не успели с Жорой въехать в квартиру, вещи расставляем, жена Кобы прибегает: «Кобе деньги не занимать – ни за что не отдаст». Только ушла, Коба появляется на пороге. С полчаса всякую ерунду бороздил. «Всё, – оборвала я словесный поток ни о чём, – пока-пока, у нас дел по горло». Он: «Дэсят евро дай, да?»
Чуть больше года жили рядом, вдруг в одночасье пол под Кобой зашатался. Жену, детей в охапку, пожитки собрал – и во Францию. Грузины волнуются: «Как там Коба?» Потом говорят: «Коба та-а-к устроился. Жена та-а-ак одэта! Вах-вах!» Во Франции ещё больше раздолье для воровства.
Бесо – второй сосед-грузин, Коба без особого интеллекта, а Бесо – интересный дядька, двухметрового роста, колоритный, рассудительный. Устроила я себе день рождения. Назвала гостей, Бесо в том числе, и Юру Сапожникова, он из бывших военных, пригласила.
Нутром чувствовала – с гнильцой человек. Случалось не раз – ещё не виделась ни разу с человеком, по рассказу Жоры – во мне возникало «нет, не надо». Так и с Юрой. Заочно насторожилась. Жора мою интуицию всегда игнорировал. Хотя не раз, получив по лбу, соглашался со мной. У Юры была кличка Юра Свеженький. С виду благостный и сахарный. Позвонит, тысячу раз извинится за беспокойство и про здоровье поинтересуется обязательно… Со всеми сама предупредительность. Попросишь перевести – французский, английский отлично знал – сделает. Но что-то не срасталось у меня внутри. Вроде и не пакостный. Но что-то тормозило. Есть в Брюсселе категория эмигрантов – в душу тебе влезет, потом стучит на тебя в бельгийские органы. За деньги. Бумаги специальные подпишет. Было подозрение: Юра Свеженький – из них. Уж больно много знал касаемо приезжих. Юра называл себя баптистом. И что-то начал проповедовать за столом. Бесо слушал, слушал, потом говорит: «Хароший ты человек, нравышься ты мне!» Смотрит Юре в глаза. А Бесо рентген. И начал выводить Юру на философские темы. Спрашивает: «А солнце для вэрующих и нэвэрующих одинаково греет? Или для тэбя особенно жарко?» И с таким напором наезжал на Юру. Тот что-то вякал-вякал, да чем дальше, тем больше невпопад. И вдруг Бесо со своего двухметрового роста гаркнул на весь стол: «Нэнавыжю! Нэнавыжю!» Гора мышц, плечищи на полстола, седая голова, из неё: «Нэнавыжю!»
Юра пять минут посидел после таких признаний в любви и посчитал: пора сваливать, день рождения получается вовсе не полезный. Затем Ольга Артамонова попала Бесо на крючок. Тоже сначала грузин рассыпался в симпатиях: «Ой, нравышься ты мнэ! Хароший ты человэк!» Но скоро переменил оценку: «Нэ нравышься! Нэт, нэ нравышься!». Ольга не такая сахарная, как Юра. И скандальная. Худенькая. Ножки как мои пальчики. И что твой автомат: «Ти-ти-ти-ти!» Тысячу слов в минуту и все ультразвуком. Они схлестнулись на тему Россия и Грузия. Ольга визжит на одной ноте, бесполезно слово вставить. Пальчиком на Бесо грозит, на эту громаду, что над ней нависает. Они рядом что спичка и бревно. Она: «Да если бы не Россия, вас бы, грузин, всех перерезали!» Он: «Нэнавыжу таких, как ты! Нэнавыжу!» Ольга: «На кого ты хобот поднимаешь, грузинская морда?» И пальчиком в Бесо тычет, чуть не в носу у него ковыряется: «На кого кефир льешь?» Он от пальчика подпрыгивает, уворачивается. Я думала: пух и перья полетят от Бесо и Ольги. Но вдруг Бесо расхохотался, сгрёб Ольгу в объятья. Она гневно: «Ти-ти-ти!» Вырывается из его клешней. А он расплылся в улыбке: «Всё равно лублю тэбя!»
В таких декорациях всё застолье перебрал. Каждому дал точные характеристики. День рождения однозначно не был томный. Всех охарактеризовал. На другой день пришёл: «Извыни, Таня, скучно было».
Бесо – философ. Приходит к нему армянин с сигаретами. Бесо купил блок и впал в рассуждения, проводив продавца. «Вымрут грузины, – качает головой, – вымрут! Пропала нация! В Грузии плохо, всэ, как я, бегут с родной земли! Чеченцы занимают и говорят, будто это их историческая земля. Пропадает нация. Сколко было художников, артистов, кинематографистов. Гдэ новый Чавчавадзе? Гдэ Пиросмани? А вот армяне нэ вымрут. И надо сказат, ха-а-арашо будут. Они бэз гордыни. На другом краю Брюсселя живёт. Я ему позвонил: сигарэты нужны. Он за каких-то вшивых двадцат евро тащился через вэсь город. Если бы грузину позвонили: принэси-ка блок сигарэт. Он хохотат будэт лицо. А этот за двадцат евро на пузе поползёт. Нэт, нэ вымрут. Нэт у них гонора. А мы из-за него вымрем».
Бесо отсидел восемь лет в Союзе.
– Я был, Таня, нэпослушный малчик, – и улыбается.
Улыбался он красиво. Красивый человек, умный. Но простора Бесо в Бельгии не было по махинаторским делам. Да и тихо надо было сидеть – документы хотел получить. Как-то пришёл:
– Начинаю, Таня, савсэм новую жизнь, устроился на работу.
Бог ты мой, года четыре не работал. Конечно, что-то прокручивал, деньги шли, с женой якобы разошёлся, чтобы не подставить родственников, она иногда прибегала к нему. Устроился яблоки собирать. Поднимался часа в четыре утра. А привык ни фига не делать, да и в возрасте уже. Как ему было тяжело. Условия работы: ни одного яблока с собой взять нельзя. На месте ешь сколько влезет, уносить – не моги. Его жилка встрепенулась, как это он не сворует?
– Иду, Таня, – яблоко высыт. Думаю, как его вынэсти? Срываю, иду и подкидываю! Нэ в карман прячу, а подкидываю. Одно грызу, а второе подкидываю. Так и вышел. Нэ один дурак нэ догадался, что я его нэ подкидываю, я его ворую.
Принёс мне в подарок:
– Бэри, угощаю!
Яблоко огромное, резала его, как дыню.
Ещё одна брюссельская картинка. Сижу за колонной в здании административном, меня не видно. Вдруг русский язык с чеченским акцентом, чеченцы тянут гласные, не спутаешь ни с кем, грузины и армяне не так говорят. Чеченец говорит: «Мы сами дураки, что нас никто не уважает». Думаю: о! что за самокритика такая? «Надо не так. Украл машину, поймали, скажи, что ты грузин, избил кого-то, поймали, скажи, что ты армян. Они дураки эти бельгийские полицейские, всему верят». Посмотрела я из-за колонны – седой мужик учит молодых, как надо обманывать, воровать и избивать. Чеченская диаспора самая распространённая в Бельгии из тех, кто из Союза бывшего приехал, потом грузины и армяне. Кстати, никогда не сталкивалась с наездами чеченцев на русских: вы оккупанты, вы кровопийцы. Мне попадались нормальные люди.
Русские в Европе – отдельная песня с подтанцовкой. Ездила в Испанию. Я говорю по-фламандски, этот язык кроме Бельгии нужен только в Голландии и в Южной Африке. Язык беспонтовый, некрасивый. Я его что выбрала? В Бельгии шестьдесят процентов на фламандском говорят. Я подумала-подумала и решила: если собралась жить в Бельгии, должна выучить для начала основной язык страны. Язык Рубенса, Тиля Уленшпигеля, Питера Брейгеля. А уж потом, может, и за французский взяться. Третий бельгийский народ – немцы. Их совсем чуток. И сама Бельгия из трёх частей состоит. Самая малюсенькая – немецкая. Фламандская больше всего.
Кстати, хвалёная европейская толерантность, бывает, сбоит. Не больно-то фламандцы любят французов, как и французы их. Могут и не обслужить в кафе на фламандской территории, если ты по-французски начнёшь заказ делать или по-немецки лопотать...
Приезжаю с фламандским языком в Испанию. От него у местных глаза округляются полтинниками, они тихо падают в обморок, будто я приехала из какой-то дыры. Не знают в упор. Ездила с омской подругой Иринкой. Быть в Испании и не посмотреть такую штуку экзотическую, как коррида! Зашла в турфирму, так и так, объясняю, хочу на корриду. Надо сказать, в отношении названия боя быков наблюдается языковый феномен. Испанцы тоже именуют его «коррида», но, когда ты произносишь «коррида», у них брови едут вверх от удивления, жмут плечами в недоумении – не понимают. Показываю пальцами рога, дескать, вот бык. Затем изображаю тореадора, который этого быка закалывает шпагой. Они морщат лоб на моё представление с рогами и копытами: что за на фиг? Наконец, доходит: ах! коррида! То же самое, но как-то «р» по-другому. Разобралась испанка, куда я хочу. Маячит про язык. И киснет физиономией на мой фламандский. «Может, английский?» – спрашивает с надеждой. Нет, только фламандский. Где ж мы вам найдём экскурсовода? Затылок чешет, сервис-то европейский, не пошлёшь подальше, надо как-то разруливать. Пытает меня дальше, дескать, может ещё какой-то язык: французский, немецкий? Я и скажи без всякой веры в удачу: «Ну, вот русский?» «О-о-о! – заверещала, заулыбалась во весь рот. – Нет проблем. Три автобуса».
И я, будучи в Испании, оказываюсь опять в России. Привезли нас на корриду. Арена старинная, красивая. Мест свободных полно. В Барселоне скотско-убийственное развлечение прикрывают. Говорят: не наша культура, испанская, а мы каталонцы. Одну арену вообще закрыли – переделали в супермаркет. Всего одна осталась на кровавую потеху.
Впечатление от корриды тяжёлое и изумительное. Танец с быком. Видно, как тореадор его профессионально обманывает. Но никто гарантий не даёт, что бык не умнее окажется. Накануне, как мы сподобились посетить экзотическое зрелище, знаменитого тореадора на рогах потаскал, не из глупых попался бык. Кучу швов наложили тореро. Поэтому нам замена. Сказали: не волнуйтесь, знаменитые тореро относятся к этому щепетильно – замена будет достойной. Мы не спецы, смотрим, что дают. Три тореадора, сначала парад, потом работают по очереди. На замене молодой парень. Красивый. Стройный. Они все красивые. Что ж урода выпускать на арену… Костюмы что-то невероятное. Сверкают на солнце, как алмаз… Интересно выступал, размашисто, изящно, рискованно. Да как дошло до финального аккорда – убийства быка – не может. Попытки делает и –никак. Надо попасть в пятачок во лбу. Неприятная картина. Ирка рыдала в три ручья. «Сволочное зрелище», – говорит. А куда она уйдёт из подводной лодки? Пришлось шесть боёв досмотреть.
Мы сидели среди русских. Что началось при добивании быка. Жара, пиво разносят… Рашен туристов, разомлевших от пива на жаре, прорвало.
– Мочи рогатого! – один раскрыл пьяную пасть, орёт на всю Барселону.
– Вали бычару! – другой вторит.
– Не можешь – научим! – ещё один знаток выискался.
Только с наших трибун такой идиотизм. Паскудное зрелище. И тореро сломался. Следующий бой ещё хуже провёл.
А дамы-содержанки, которых новые русские вывозят… Стоит одна. Молоденькая. Красавица, как с обложки. И какой там царь в голове! Ефрейтора нет. Про девицу ведь не скажешь: под носом проросло, а в голове не посеяно. Это к мужикам напрямую подходит, к тем, что орали подсказки тореадору. Но что касаемо посевов в голове – по всхожести у неё с мужиками один урожай. А спеси, гонору на троих. Блондинка. Платье шикарное. Даже какая-то шаль накинута. На корриду нарядилась в жару средиземноморскую, как в театр. Серьги в ушках, побрякушки на груди. Я ищу наш автобус. Одета, как привыкла в Европе: джинсы, футболка. Обращаюсь по-русски. Вижу ведь, что мы обе одного русского поля ягодки. «Где наш автобус?» – спрашиваю. Она так на меня глянула, кто это там копошится в навозе? Будто в их паре туристской не она на содержании, а её хахель, что лет на двадцать старше. Мужик, кстати, достаточно симпатичный. Они перешли в другую ложу. И она сидела вся гордая, что не принадлежит к стаду разбушевавшихся идиотов, с их «мочи рогатого!» Но задень её, уверена: такое площадное польётся из прелестного ротика.
После наблюдений в Европе пришла я к выводу: мозги не утекают, они на месте в России усыхают и оскотиниваются. Приехала в Омск, включила телевидение, Бог ты мой – какая пошлятина. В Европу гоняют русские программы, но в них всё причёсано, пристойно. А в России помои, что ни канал – ниже уровня канализации… Потом наши телезрители, наглотавшись всего этого, вырываются в Европу, и там не знают, как от русской проституции оградиться… За что же нас, спрашивается, в Европе будут любить?
Всего одного человека и встретила, который за счёт интеллекта пробился. Нас с Жорой пригласили на Новый год. Это была своя тусовка. Есть у них такие компании – питерская тусовка, московская, казахская, узбекская. Так просто туда не попасть, приглядываются, понимая, что колхозники и мошенники – это зона риска, как ВИЧ-инфицированные, вползет кто-то, и пойдут сплетни, раздоры…
Свою компанию подобрал Стас Кротов. Мужик лет пятидесяти пяти, энергичный, в советском прошлом редактор московской газеты. Вокруг себя объединил нормальных людей. Или Жора приглянулся ему, или просто Стас присматривался, не знаю. Позвал на Новый год. Жора в Омске, в период работы на телестудии, крепко зашибал. А потом бах, его напарник по стакану резко бросил. До этого они долго сладкой парочкой по-чёрному квасили. У собутыльника семья стала шататься. Он завязал, как отрезал. Жора к нему: «Пошли потравим червячков». Был у них прикол: выпить – значит, потравить червячков. Дружок на «червячков»: «Шабаш!» Жора: «Ты чё – заболел?» «А зачем?» – «Как это! Столько лет пил и в один день ни с того ни с сего? Так не бывает!» – «Что я не мужик?!» Жору задел сей факт до основания. По логике получается: он не мужик. На момент встречи со мной употреблял только безалкогольное пиво. В Брюсселе стал иногда развязываться. Пьяный дурнее дурноты. И пить не мастак, хмелеет от одного вида бутылки. Так-то дерьмовый, а напился, и понеслась душа по кочкам.
Празднуем Новый год. Часы в переднем углу висят. Все свой Новый год сторожат. Омск, Пермь, Москва. А часы такие, что били каждую четверть часа. И вдруг Жора подаёт идею: каждые пятнадцать минут поднимать стопку водки. Мужики как мужики, он нахрюкался до соплей. Хозяйка Светка на кухню заглянула: «А кто это всю кухню перцем посыпал?» Заходит в туалет: «А кто туалетной бумагой унитаз обмотал?» Кто-кто? Жора, соколик, оригинальничает.
Припоздав часа на два, появился ещё один мужчина – Серёга. Настоящий мужик, видный, огромный – под два метра. А мне так уже надоело краснеть за Жору-выступалу. И вдруг заходит мужик. Бывает такое: дверь открывается, как электрическим током тебя прошибает. Я сразу поняла шестым чувством – понравилась ему. Он с порога меня заметил. Жора, петух мой гамбургский, на тот час дамочку зацепил. Давно по дамочкам не лазил. Бельгия не Россия, не так-то просто. Он меня частенько вопросиками донимал, как мы сошлись: «Как отнесёшься, если вдруг у меня появится любовница?» Но в Бельгии нет дурных баб на халяву привечать кавалеров. Только с умыслом. С Жоры брать нечего, на ту пору ещё не работал. Так что по дамочкам он давно не лазил. Тут обнаружил незанятую, прыг к ней: «Ой, я слышал, вы раньше в музее работали, мне так интересно!»
Заливается тетеревом. Во время токовища Серёга появился, а рядом со мной стул свободен, сел. Я с гитаркой сижу, пару песен спела. Хорошо пелось. Откровенно скажу: хотелось понравиться. От него мужским духом пахнет. Сильный, уверенный. Подтвердил в Бельгии советский медицинский диплом. Что не так просто. Выучил язык, с телевизора с ходу переводит. Пахал несколько лет и открыл свою клинику. С хирургами, анестезиологами, психотерапевтами, терапевтами. Клиника прекрасно существует семь лет. Серёга из тех: сказал – сделал. Мощный мужчина.
Жора заелозил задницей рядом с дамочкой, и не по поводу её прелестей. Спинным мозгом почувствовал: около меня мужик появился. Жоре до такого дотянуться – на цыпочки вставать надо. Это по росту. В остальном и цыпочек не хватит.
И тогда посреди всеобщего веселья мой Жора на весь стол запоганил: «Да вы её плохо знаете! Она лев по гороскопу! Как я страдаю! Да она, если что, кошкой в морду вцепится!»
Как ушатом грязи меня окатило. За что? Стыдоба! Сижу, глаза в тарелку уставила, слёзы сдерживаю. Дерьмом перед всеми поливает. Был бы мне никто, я бы ответила. Тут не нашлась…
«В морду вцепится, глаза выцарапает!»
Я на пальцы посмотрела. Боже мой, у меня ногтей-то никогда не было. Вот-вот разревусь. Вдруг мужская рука легла на мою ладонь. Сильная, большая. Успокойся, дескать. Серёга.
Больше мы с ним не сталкивались, в ту компанию второй раз не позвали. Недели через три после Нового года позвонил, приглашал в ресторан, но у меня не было настроения.

КОМПЬЮТЕР С АДРЕНАЛИНОМ
Жора заладил:
– Я здесь задыхаюсь! Мой талант никому не нужен! Мне необходим компьютер, Интернет для выхода в поэтическое пространство, сказать своё слово на поэтических форумах! Разместить новые стихи!
У меня была приличная по нашим меркам сумма, у него что-то – скинулись. Жора купил крутющий компьютер. Подключились к Интернету. Сходил в поэтический сайт ровно два раза. Бог свидетель. А потом включил порнуху и не вылезал из неё вообще. Когда я спросила, что интересного в этой пошлятине, он сказал:
– А ты знаешь, я бы это снимал. У меня в голове такие сюжеты.
На нашей постели эти сюжеты не отражались.
Он как-то съязвил:
– Да, ты не золушка в кровати. Никакой сказки. Однообразная какая-то!
Я первый раз промолчала, что и он не принц по ночному делу. Жора повторил второй и в третий раз. Пришлось признаться, что во время полового акта могу читать газету. Его старания меня не вдохновляют. Жора встрепенулся. Считал: одно присутствие такого полового гиганта, как он, должно женщину в экстаз приводить, и вдруг «газета»...
– Надо что-то делать! – обеспокоился.
Тревоги хватило на три минуты. Это же работа – познавать друг друга. Он привык познавать только себя. Трудиться ради другого не для Жоры.
Позже я поняла, в чём собака зарыта. Эгоист готов идти на компромисс, если ему выгодно, эгоцентрист, каким был Жора, никогда. Никаких компромиссов, только мимолетная видимость. В Жоре наличествует парадокс. Он хочет видеть рядом с собой личность, а не «принеси-подай». Личность, которая, не раскрыв глупо рот, его слушает, личность, которая сама много знает, много умеет, вызывает уважение окружающих. Но эту личность, эту индивидуальность он может рассматривать только в своих лучах, причём агрессивно. И начинает её планомерно стирать. Миллиметр за миллиметром идёт уничтожение. Я стала чувствовать, что иду не вперёд, а двигаюсь назад, сдаю позиции и как женщина, и как человек, и как личность.
Уже говорила, что научилась материться, чего со мной в жизни не случалось. Стала орать, его скандалы так надоели, рявкну, долбану из всех крупнокалиберных. Знаю: эта порочная тактика, но хотелось просто спокойного уголка. Однажды сказала:
– Знаешь, Жора, в семейной жизни ты боишься спокойствия.
Он подумал и произнёс:
– Да, я боюсь превратиться в немецкого бюргера, раба довольства и избытка. Мне всегда не хватает адреналина.
– Так найди бабу, – говорю, – и выжимай из неё адреналин тоннами, если согласится. А мне начинает надоедать. В конце концов, если хочешь адреналина, прыгай вниз башкой с резиновыми жгутами. Лазь по горам. Почему ты адреналин получаешь, рискуя моей жизнью, а не своей?
Он так и не понял, что у него в руках было. И не поймёт, слишком занят собственной персоной. Был момент, Бесо ещё жил в нашем доме. Он посматривал в мою сторону. Нравилась я ему. Да и мне доставляло удовольствие с умным человеком поговорить. Жора ревновал, как мавр. Грузин смеялся и подначивал: «Жора, нэ рэвнуешь ли ты?» Жора начинал дёргаться, чирикать, прыгать как воробей по веточке: «Да нет, что там ревновать!» А Бесо качал глубокомысленно головой: «Знаешь, Жора, ты мнэ скажи – где ты её нашёл? Люди такое годами ищут, тэбе, дураку, даром досталось».
Смешно было смотреть на глыбу Бесо и Жору рядом с ним.
Жизнь эти шесть бельгийских лет была у меня как под могильной плитой, будто под камнем я пролежала. Сколько раз задавала вопрос: зачем мне это нужно? Наконец ответила: не нужно! И как глоток свежего воздуха глотнула. Посмотрела на себя критически в зеркало и подумала: а фигня. В пятьдесят лет жизнь только начинается. Конечно, где-то года два-три придётся восстанавливаться от этого брака и возвращать потерянное. И характер сволочной стал, и внешность – растолстела, как никогда. Конечно, пятьдесят – не сорок, но всё равно постараюсь.
А почему терпела? Бабья дурь. Любая женщина верит и надеется, когда человек говорит: я всё осознал. Искренне кается, искренне считает, что любит. Я поняла: ему вообще не дано любить. Нельзя любить справа, а мордовать слева. Я не могу рваться каждый день, каждую минуту между полюсами «ненавижу» и «люблю». Только что кричал, что я такая-сякая рассякая, а тут готов облизать. Невероятно.
Не умеет щадить. Мужик зашёл к нам, Федя Рябиков, у меня растения всякие – кактусы, композиция из цветов и среди них пирамидка стеклянная. Федя, мужик простецкий, без замаха на грамотность, спрашивает: «Что за пирамида Ехиопса?» Не тот случай, из-за которого человека расстреливать. Ну не знает, что не Ехиопс возводил пирамиды, а Хеопс. Жора накинулся со сладострастием унижать мужичка, пинать словесами с разворота, делать больно. Я промолчала. Потом сказала:
– Как ты так можешь? Случись что, к этому Феде побежишь, и он тебя выручит.
У Экзюпэри есть замечательная строка: «Если ко мне приходит друг, он хромой, я его не заставляю пускаться в пляс, я ему лучше подам стул». Это, говорю, твой любимый писатель, а ты поступаешь наоборот: заставляешь хромого подпрыгивать.
Жалко его, конечно. Но с меня хватит.
Мать меня била как сидорову козу, четырнадцать побегов из дома. Но, помня ту боль, не могу поступить также. Он рождён в любви, воспитан матерью, для которой был свет в окошке, и вдруг такая чернота исходит...
Любовь матери была неземной. Подвиги совершала. Жора просыпался утром. В то время апельсины или мандарины – страшный дефицит. Не достать. Он просыпался оттого, что в рот засовывают дольку мандаринки. От такой вкусности с радостью поднимался. И в садик любил ходить. Я ненавидела садик. А он тащил мать за руку: пошли. А почему? Да потому, что мама вела в садик, а какой-то хлопотливый зайчик подарочки вдоль дорожки в укромных местах разложил. Конфетку, яблочко, игрушку. Мать поднималась рано утром, закладывала тайники «от зайчика». Возвращалась, будила сыночка дольками мандарина. И звучала сказка про заботливого зайчика, раскладывающего ночью подарки для Жорика.
Спрашиваю его:
– Как так, меня постоянно пороли, тебя в неземной любви растила мать, в результате ты мордуешь вокруг себя людей, пинаешь их самолюбие. За что? Ехиопс не тот глобальный повод унижать человека за безграмотность. Как получилось, что любящая мать воспитала такого монстра?
Он с пафосом:
– Меня женщины испортили.
У меня была куча любовников, попадались далекие от совершенства. И подленькие. Не сразу смогла раскусить. Но не скурвился характер, не обозлилась на человечество, не стою на панели. Что же это за женщины?
Думаю, нашла разгадку этому секрету. И она меня не порадовала. Жора был очень красивый. Может, моя догадка просто бред? Не знаю, но красота – дар обоюдоострый. Даётся для добра. Но если ты растрачиваешь его во вред кому-то, тебе в конце концов прилетает… Он был красив, как ангел. Когда в первый месяц нашего знакомства увидела его фотографию в шестнадцать лет, я задохнулась. На меня взглянуло… Фильм был детский про Электроника. Два брата-близнеца, беленькие, кудрявые. Ангелочки. Жора был точно такой красавец. «В школе, – говорил, – за мной девчонки табунами бегали, я не понимал почему». Мальчишки, они же глупые.
Изумила ещё одна фотография в советском паспорте, что после армии получил. Белые ангельские кудри куда-то делись, но волосы вьющиеся. Возмужал. И копия – молодой артист Скляр. Такая же в точности очаровательная улыбка. Один в один. Двойник. Естественно, этого Скляра женщины, жаждущие склярового тела, рвали на части. Жора загулял, да так, что – играй гармонь! Женщины, которые для семьи, их надо завоёвывать. Потрудиться, поухаживать. Какие-то цветочки, лепесточки должны быть. Жора любил, как он хвастался, срубать женщину. Сорвать. Срубить. А кого легче срубать? Лёгких женщин. Честных давалок. На всё согласных. В сексе хотелось изощрения, они давали с лихвой. И пошло-поехало. Растление не растление, он стал меняться. Цинизм попёр. Перетрахал, наверное, пол-Омска. Да с выдумкой. Сделал скрытую видеокамеру дома. Этакую студию. Пригласит девицу, разденет, тихонько включит аппаратуру и снимает порноскачки. Собрал коллекцию половых актов. Личный «Декамерон». Друзьям показывал, пока одна из его многочисленных подруг, которая надеялась на семейное счастье, ****ский архив не обнаружила и не сожгла. До сих пор Жора сокрушается о потере уникальной коллекции.
– Там была правда жизни, – говорил, фантазируя о себе в роли порнорежиссёра, – там были детали, которые просились в фильм, они придавали бы необходимую естественность. Деталь – главное в творчестве. Когда женщина раскованна, знать не знает, что её снимают, проявляются такие искренние, сугубо индивидуальные нюансы поведения в постели...
Отношение к женщине, как к станку, потребительское.
– Ты к матери, – спрашиваю, – тоже потребительски относился?
– Нет, – возмущался, – что ты?
Но капризное, избалованное дитя не может к матери с любовью относиться. Думаю, врёт, говоря, что мать обожал и лелеял, что мать самое дорогое. Врёт и себе, и другим. В детях обычно соединяются две ипостаси – матери и отца. А отец был жестоким. Жестокость и любовь соединились в такой коктейль, что коктейль Молотова отдыхает.
Отец Жоры, Игнат Иванович, женился два раза. Сам он с Алтая. Крепкий, мощный. Алтайская кость. Фотоальбомы семейные мы не раз с Жорой смотрели, когда легенду втирания мозгов европейским чиновникам прорабатывали. По-своему красивый мужчина. У него до Жориной матери была семья. Двое детей. Игнат Иванович – мужчина с положением, главный бухгалтер на крупном предприятии. В тридцать пять лет встречает красивую Любу, на девять лет его моложе, действительно – очень красивая женщина. Утончённые черты лица, выразительные глаза, красивый открытый лоб, резкий излом бровей, плавная линия подбородка… В первой семье у Игната Ивановича, надо полагать, всё было отпето, а хотелось новых ощущений. Бросил жену и женится на Любе. Наживают Жору.
Думаю, как человек жёсткого плана, любил какое-то время по-своему Любу, гордился красавицей в доме. Но через некоторое время понял: от перемены мест слагаемых радостнее не стало. Счастье во втором браке, как и в первом, не улыбнулось в тридцать два зуба. Игнат Иванович завёл любовницу. Стал в своё удовольствие погуливать. Понял: рисковать с крутыми поворотами в жизни себе дороже. Там дети, тут ребёнок. А гарантий никаких, что с третьей будет лучше. Хватить разводиться-жениться. Можно и без официальных заморочек женщин иметь. Дома начались истерики. На фотографиях у Любы стали вырисовываться не совсем счастливые глаза.
Был у Любы для семейной женщины существенный изъян – у плиты ничего путного из щей-борщей и других блюд не получалось. Бывает такой казус: не умеет женщина варить-стряпать, и не дано научиться. Хоть ты лопни, хоть зачитайся поваренных книг. Игната Ивановича данный факт раздражал. Красота красотой, но приходит домой с работы, а там тюремная баланда. Махнуть бы рукой, да сын растёт. Люба, кстати, была не из тех домохозяек, что на шее у мужа висят, начальником отдела кадров на швейной фабрике работала.
Умер отец рано, от рака, когда Жора в армии служил. Осталась Люба одна. Отец отличался жестокостью по отношению к сыну. Не в смысле бить. Нет, никогда. Поступки. Жора рассказывал несколько случаев. Воспитанный только на своих желаниях, а мать ему потакала, он делал только то, что хотел. Купили велосипед, Жора тут же нахватал двоек по английскому. Надо исправлять, зубрить. В Бельгии Жора не раз каялся: «Дурак, не учил язык!» Он и в Бельгии за шесть лет не выучил. Я фламандский освоила, он походил-походил и бросил. Отец как чувствовал – нужен сыну английский. Но Жоре не до него, весь в велосипеде. Отец раз сказал: «Занимайся». Жора ухом не ведёт. Или по улицам педали крутит, или ремонтирует велосипед. Отец второй раз напомнил. Жора мимо ушей пропускает. И третий раз ему как об стенку горох родительское требование. Тогда папа без слов берёт велосипед, сверкающее спицами и ободами богатство, и хоп его с балкона в свободный полёт, а внизу ни много ни мало пять этажей. Богатство через пару секунд превращается в груду металла.
Другой случай. Восьмой или девятый класс, пора экзаменов. Жора не только к английскому относился без придыхания. Он считал: математичка его не любит, химичка не переваривает, физичка пристрастна. Было за что. Ершистый, занозистый, неудобный парень. Но к экзаменам готовиться надо. За какое-то время перед этим Жора завёл собаку, овчарку. Животных он больше, чем людей, любит. Возился с собакой всё время. Дрессировал, учил... Пора экзаменов приспела. Но что лучше, алгебра с не любящей Жору математичкой или преданная собака, которая души в хозяине не чает? Ясно дело. Отец делает предупреждение. Не хочет, чтобы сын тройками позорил семью. Но Жора вместо скучного учебника с собакой время проводит. Отец подождал-подождал, снова сделал замечание. Про случай с велосипедом Жора забыл или думал: ну, собаку ты с балкона не выкинешь, это не железо. Отец ещё пару раз напомнил об уроках, дескать, выбирай: собака или экзамены. Жора как Жора. И получил по алгебре трояк. На следующий день приходит домой. На кухне сидит дядя в милицейской форме, а отец показывает ему, как пёс выполняет команды. Потом дядя передаёт отцу сто двадцать рублей и уходит с псом. У Жоры шок, у собаки шок.
Отец мало ему внимания уделял. Может, оттого и у Жоры была теория: ты роди сына, а потом я им когда-нибудь займусь. Поэтому я знала: если рожу ребёнка, рожу для себя. Жора был счастлив, когда отец брал на рыбалку. Общения с отцом явно не хватало. Получилось: каждый бежал в свою сторону в семье.
За один поступок Жора по сей день кается. Ехали в автобусе, Жора увидел, что отец не расплатился. Доехали до своей остановки, вышли, Жора начал дёргать по своему обыкновению за больную нитку: «Что, пап, решил пятачок заныкать? Пожалел за проезд!». И вдруг увидел, каким растерянным стал отец, этот огромный, здоровый мужик, который всегда сам решал все проблемы, сдулся, что-то залепетал про забывчивость. А Жора пустился ёрничать: «Давай отнесём в автобусное управление пятачок». Жора и тогда был Жорой. Что стоило напомнить в автобусе? Нет, подождал остановки. И отплатил отцу за велосипед, собаку. Но до сих пор самому неловко за тот поступок.
Жалко Жорину мать. Счастливой она никогда не была. Может, первые супружеские месяцы. Потом отец стал гулять. Дома ему тепла не хватало. Да он, наверное, ничего и не предпринимал для его появления.
Возвращаясь к Жориной истории с фотопревращениями, повторюсь: с внешностью Скляра он пошёл по бабам, покоряя смазливостью. Приобретение сексуального опыта превратилось в спорт, механический и производственный процесс. И его эксклюзивная внешность за несколько лет слетела, как и не было. Я открываю советский паспорт, фото сразу после армии, Жоре двадцать лет – вылитый артист Скляр, переворачиваю страницу и поражаюсь до визга: кто это? Другой человек. А Жоре всего двадцать пять. Был Электроник, затем очаровательный Скляр, который превращается за пять лет в абсолютно неинтересного, некрасивого мужчину…
…Жора, зная, что не сады на голове, вбил себе в мозги: если бриться налысо, что-то заколосится. В Брюсселе летом побрился. Доводы всякие отвлекающие выдвигал, типа, чтобы не потеть, пусть голова дышит. Шифровал истинную причину. У него была бандана. Наденет и перед зеркалом крутится. Любит покрасоваться, как женщина. Посмотреть на свои стройные ноги. Упругий зад. А тут бах – побрился. Голова, надо сказать, домиком. Клинообразная. С волосами скрадывается огрех черепа, без них изъян наружу. Побрился, на следующий день стук в дверь. Коба заходит и таинственным голосом говорит: «Таня, а что с Жоро-о-ой? Он, вах-вах-ва-а-ах! страшный! Скажи, пуст по подъезду тыхо-тыхо ходыт, а то дэти сылно пугатса-а-а-а!»

ЭЛИССА
К чеченке Элиссе обратились, как у Жоры угнали машину. Машина хорошая. Заметался, как искать? С матерью Элиссы и её братом Догу я училась в языковой школе. Мать, мы звали её Маней, в возрасте, но активная. Неплохо выучила фламандский. А Догу и фламандский, и английский хорошо знал. Как-то Маня подходит:
– Элисса тебя знает.
– Откуда?
– Элиссе дома одной скучно, каждый день расспрашивает меня: «Что у вас было в школе? Кто учится?» Рассказываю. «Светка, – говорю, – с нами учится».
Элисса Светку ни разу не видела, как и меня, но начинает описывать. «Знаю, – говорит, – Света – хохотушка, у неё волосы длинные». А когда Маня до меня дошла, Элисса упёрлась: «Приведи её к нам, обязательно приведи». Очень хотела встретиться со мной. Маня несколько раз говорила, что Элисса очень хочет меня видеть.
Встреча организовалась, как у Жоры машину угнали. Жора потащил меня к Элиссе узнать, где его машина.
Элисса обладала даром предвидения. Как рассказывала Маня, к ней часто обращались чеченцы: вот пойдём туда, там разборки, идти или нет? По бандитским делам. Но плохо слушались, когда пыталась останавливать. Самонадеянные люди…
Элисса предсказала взрывы домов в Москве. Мать испугалась на заявление дочери. Ругалась: «Что ты говоришь? Какие взрывы? В Москве такого не может быть! Замолчи, чтобы мы такого никогда не слышали!» Боялась последствий. Потом как гром среди ясного неба сообщение о терактах в Москве. Однажды Элисса спрашивает: «Мама, а есть такая Америка?» Элисса никогда в школе не училась. «Есть Америка», – Маня отвечает. «А вокруг неё вода?» – Элисса дальше пытает. «Вода». – «Там будет наводнение и погибнут люди».
Маня пересказала мне этот разговор, а вскорости накрыло Новый Орлеан. Показывали съёмки с вертолета, потом чьи-то любительские кадры. Вода затапливает дома, несётся по улицам, водовороты. Сначала ударил ураган, потом шторм, прорвало дамбы, вода хлынула в город. И стала ядом. Канализация, химикаты с огромного завода – жуткий рассол… В Омске шутили острословы: нырнул в Омку – вынырнул в анатомку. Здесь точно кранты от купания. В сумме от наводнения получалось похлеще голливудских фильмов-катастроф. Не наигранные страсти посреди бассейна, не многомиллионные душераздирающие эффекты и компьютерные ужасы в стакане воды… Здесь живые люди, попавшие в капкан… За сумасшедше короткие часы их комфортную жизнь накрыло водой. Стихия, выйдя из берегов, превратила цивилизацию в первобытный ужас. Мегаполис стал жалким бумажным корабликом…
Природа будто напомнила: не зарывайся, человече, не задирай нос, в любой момент можешь голеньким предстать перед Всевышним. Кого-то эвакуировали быстро, кто-то замешкался в поисках пропавших родных или надеялся на авось, кто-то решил среди суматохи пограбить. Несладко пришлось и тем и другим… Наводнение застало в Новом Орлеане группу парней и девчонок из России. Видела передачу с ними. Рассказывали весело, а чувствуется: страху-то натерпелись…
Эту катастрофу предсказала Элисса…
Где-то я читала: через прорицателей говорят тёмные силы. Не знаю. Сколько брожу по свету, такую светлую душу, как у Элиссы, не встречала. На редкость удивительного такта человек. Что-то хрупкое, доброе, до невозможности нежное… С ней разговариваешь и чувствуешь: это одуванчик, нежный, ранимый...
Она карлица. В первый раз увидела её – показалось: совсем дитя… Но маленькой девочкой не назовёшь. Полная. Встречаются светлые чеченки, у неё чёрные волосы, косы… Лицо круглое. И абсолютно бесхитростное выражение. Реакции детские.
Один случай не забуду. В руках у Элиссы никакого ремесла. По дому что-то делала. Пыталась готовить, я поняла: не очень успешно. Убиралась, порядок наводила. И всё. Как же так, думаю, день-деньской дома, зачастую одна, что-то надо для души. Спрашиваю:
– Что делаешь целыми днями?
Она плечиками жмёт.
– Скучно ведь, – говорю, – занялась бы чем-нибудь.
– А чем?
– Рисовать можно. Давай, – предлагаю, – научу рисовать кошку.
Она удивилась:
– Ты имеешь такую силу кошку нарисовать?
– А что такого?
– Если ты нарисуешь кошку, тебе надо взять ответственность за неё.
– В каком смысле?
– Живое существо. Ты должна наделить её душой. Так в Коране написано. Отвечаешь за эту кошку, если ты её нарисуешь.
Ну, ё-моё!
– А бабочку, – спрашиваю, – можно?
Она:
– А у бабочки есть душа?
Да кто знает? Не камень, летает, может, и есть…
– Давай, – предлагаю, – цветок научу рисовать. Живой, но не бегает, не прыгает.
Элисса согласилась. Я взяла листок бумаги принялась показывать, как рисовать узор. Загогулину сюда, загогулину туда… Потом листок по оси симметрии согнула, к окну приложила на солнечный свет и перерисовала на другую сторону. Когда развернула листок, Элисса была ошарашена симметричному рисунку. Незамысловатая техника привела девочку в дикий восторг.
Через пару недель спрашиваю Маню:
– Чем Элисса занимается?
– Всё рисует и рисует, не отходя от окна, рисует и рисует.
Остальные дети в их семье нормальные. Три сына, Догу, что со мной учился, – умница, но яростный тип. К девочкам в Чечне своеобразное отношение. Семья Элиссы из маленького городка, её в школу не отправили. Ни разу не сходила. Мало, что карлица, ещё и левая нога короче. Заметно короче, ставила при ходьбе на цыпочки. Родители решили: куда в школу пускать. В Бельгии водили по врачам. Элисса так мечтала стать нормальной… Но для операции нужны большие деньги…
В контраст матери и братьям Элисса – человек тихий, мирный… Они громкие, командные, резкие. Догу – вообще ураган. Она безобидная, улыбалась, как ребёнок. Исполнилось четырнадцать лет, когда мы познакомились. Уже интересовалась парнями. Но вряд ли кому-то могла понравиться. Полноватая… Кубышечка. Выбрала чеченского стопроцентного парня. И пыталась, хотя у чеченок не принято, намекнуть о своих чувствах. Он ей сказал: «Отношусь к тебе как к святой женщине». Её возможности предвидения были исключительные. Многих чеченцев выручала из беды. «Как к другу, – сказал, – отношусь». Она переспросила: «Не больше?» Страдала, бедняжка.
Маловероятно, чтобы этот красавец, даже зная, что у неё необычная душа, зная, что она человек исключительного дарования, на ней бы смог жениться. Думаю, никогда. Чеченские парни – народ горячий, интересовались девками яркими, доступными. Область духовного их мало волнует.
При первой встрече со мной Элисса очень хотела о себе услышать. Говорила:
– Я себя не вижу.
А что я могла ей утешительного сказать? Она больше вопросов задавала, чем я ей.
Не помню, что Элиссе говорила. Может, наврала. Она потом печально произнесла:
– Знаешь, о чём попрошу? Помолись за меня своему Богу. Как можешь, как хочешь. Я почему-то верю тебе.
Я несколько раз просила за эту девочку. Кричала туда, на небеса. Так хотела, чтобы у неё всё было хорошо. Хотя это невозможно. Но просила ей счастья.
Потом встретились, говорю:
– А я просила за тебя.
Она улыбается:
– А я видела, как ты на коленях за меня стояла.
Хорошая девочка. Такие знакомства многого стоят.
С полгода назад столкнулись на базаре, Элисса располнела, лицо сделалось одутловатым. Так-то не красавица… И печальная. Может, с родными отношения не ладились… Спрашивает меня:
– Скажи, Таня, буду я счастлива?
Я ей:
– Да не волнуйся, будешь, обязательно будешь!
– Ты мне говорила, обещала, что буду счастлива.
Боже, какой ужас, я ей пообещала. А что я могу сказать этому человеку? Такие люди зачастую и живут недолго. Она как раз вошла в пору полового созревания… Скорее всего, поправилась, как начались гормональные процессы. Ей и жить-то, может, осталось по медицинским меркам всего ничего. При остановке роста возможны в связи с половым созреванием сдвиги в организме, жизнь сокращается.
Мать казалась Элиссе идеалом красоты. Маня на самом деле ярко выраженная восточная женщина. Смоляной черноты волосы, правильного рисунка лицо, чёрный огонь в глазах… Элисса показала фотографию Мани в девичестве.
– Правда, очень красивая? – спрашивает.
Сама ручкой гладит портрет и говорит грустно-грустно:
– Жаль, я не такая красивая, как мама. Она многим парням нравилась.
Болезненно переживала отсутствие чувств у избранника. По-детски верила в счастье, в картину, нарисованную в мечтах: он ответит взаимностью, взойдёт солнышко любви для неё…
Элисса на редкость бесхитростный человек. Хотелось согреть её, защитить, душу перед ней распахнуть.
Мне Элисса предсказала:
– Ты знаешь, сказать, что жизнь твоя будет с этим человеком лёгкая, не могу. Но если он тебя потеряет – потеряет всё. А ты без него будешь счастлива.
Жора всё слышал, но его ничего не останавливает. Какой-то заводной механизм, своими руками себя истребляет. Он потеряет всё, и я знаю: судьба его будет плачевной.
А у меня будет счастье. Я чувствую, я знаю.
Жора, дубина, из-за пропавшей машины сцепился с чеченцами.
Чеченцам документы запросто давали, особенно во время войн. Мы приехали, как раз вторая шла. В лагерях для беженцев иные русские зависали на полгода и больше, пока шли проверки их историй. Чеченцы, случалось, за месяц получали один за другим три позитива, после чего держи бельгийский паспорт. Явившись беженцем в генеральный комиссариат, чеченец плачется: дом сожгли, разбомбили, танками порушили! Жить негде, друзей, родственников убили! Хоть Россия рядом, но там нашего брата ненавидят, мы для них неруси черножопые, чурки с глазами. Помогите, люди добрые, готов работать на процветание Бельгии. Кто-то из них на самом деле бежал от войны, оставшись без крова, кто-то в глаза не видел танков, не слышал выстрелов и врал, как и русские, напропалую. Но чеченцам верили с распростёртыми объятиями. В первую войну, говорят, стоило показать паспорт, где написано «чеченец», и получай сразу без всяких проверок позитив и бельгийские документы.
В Антверпене я познакомилась в церкви с девчонкой-омичкой, Людой. Двадцать четыре года. После университета толком устроиться на работу не могла в Омске. «Захотелось, – говорит, – посмотреть белый свет». Я искала спокойной гавани, а ей, молодой, было любопытно пожить в иной среде. Подвернулся вариант с Бельгией, школьная подруга насоветовала, Люда рванула с мужем. Особо не ломала голову над легендой. Получилось, как в банальном ответе зека на вопрос: за что срок мотаешь? «Да ни за что! Начальство воровало, на меня всех собак повесили». Люда придумала легендос (так по-фламандски звучит): трудилась в поте лица в фирме бухгалтером, хозяин химичил, она махинации с налогами и двойной бухгалтерией раскусила и не захотела участвовать в противозаконных делишках. Началась слежка, преследования, прослушивание телефона. Вездесущие мафиози наехали с угрозами – опасный свидетель. Даже справку об ушибах привезла. Мол, пытали, били, пришлось рвать когти от неминуемой смерти в бандитских застенках. Плела, что за деньги их перевезли на машине с липовыми документами через границы. Хотя сами по туристической визе приехали. А хохотушка. Вру, говорит, в комиссариате, а саму смех разбирает. Не попался ей Макс в наставники, тот бы помог легенду отработать и отрепетировать. Люда с мужем в три часа ночи пришли в Брюсселе к генеральному комиссариату. Вторыми стояли, а пригласили в кабинет почти последними.
У нас с Жорой такая же канитель была, полдня просидели. Но Жора заготовил правдоподобные козыри диссидента. Люду с мужем в первый день и слушать особо не стали, записали, что беженцы, копии с документов отшлёпали, флюорографию сделали, отпечатки пальцев сняли, сказали, что для интервью пригласят отдельно… Вызвали только через месяц. А отправили в лагерь для беженцев в Линт. Место красивейшее, но дыра дырой, городок, в одном конце свистят, в другом уши затыкают. Домов сто. Каждый, правда, как картинка изысканный… Лагерь в бывшем женском монастыре, человек сто пятьдесят беженцев в этом муравейнике. Нас-то с Жорой по диссидентской статье и убедительному рассказу о безысходности российской жизни – Макс как-никак режиссировал – в Брюсселе оставили. Линт – три с половиной часа езды от столицы, минут сорок от Антверпена.
Семь месяцев там Люда торчала. Полное обеспечение, но деньгами всего четыре евро в неделю на человека. И работать не моги на стороне. Муж курит. Пачка простеньких сигарет три евро. Люда молодец: как закончились деньги, что из дома привезли, не впала в грусть-тоску, а стала подрабатывать у турка в кафе в Антверпене. Лагерь хоть без колючей проволоки по периметру, без забора и КПП с держимордой-охранником, но под негласным надзором беженцы. Всего одну ночку в неделю позволяется отсутствовать. Остальные дни спи в лагере. Могут среди ночи своим ключом открыть дверь проверить, сколько голов на супружеской подушке. Люда кафе убирала до трёх ночи, последний автобус из Антверпена в двенадцать. Секли также – ходишь ли в столовую, стираешься ли в свою очередь. В результате набрала Люда по всем пунктам штрафных галочек, и вытурили взашей. Дескать, живёте на полном обеспечении, ещё и нагло врёте, привыкли у себя в России. Накрылся вариант с бельгийским убежищем от «преследования русской мафии». Перешла с мужем на положение нелегалов.
Чеченцам, рассказывала Люда, что были при ней в лагере, штамповали документы на раз. Кто через пару месяцев получил позитив, оранжевую карту и квартиру. Кто ещё быстрее. Одни приезжали, другие с новенькими документами переселялись в снимаемое для них жильё. При этом обеспечение вплоть до социальных носков. Не «Дольче Габано», но всё из магазина. И денежное ежемесячное пособие. Можно не работая жить…
Чеченцы были на особом положении. И разного брата среди них хватало, лучше держаться подальше…
Элисса сказала нам, что Жорину машину угнал чеченец. Это было предметом её печали: соотечественники не всегда корректны, могут пойти на воровство. Но категорично не осуждала угнавшего: «Ему очень понадобилась машина». Не говорила: хотел обмануть Жору. Нет. Так сложились обстоятельства. Он доехал до какого-то населённого пункта и бросил машину. Она сказала: «Я плохо понимаю названия городов, на букву “Б”». Пыталась назвать место, где прямо перед комиссариатом стоит Жорина машина. В Бельгии городков много – попробуй найди, не будешь рыскать по всей стране…
Элисса переживала за своего соотечественника, за его поступок. Просила не держать зла, войти в положение этого человека. Жоре нет бы подумать своей головой, он кинулся на разборки к чеченцам. Чего в принципе делать нельзя. Я пыталась удержать, но мои доводы – это слова тупой бабы.
На другой день к нам влетает Бесо. Весь как настёганный. Никогда таким не видела. До него дошла информация о Жориных разборках.
– Жора, зачэм ты туда ходышь? Зачэм тэбе это надо? Что хочэшь этим людям доказат?
Жора в бутылку:
– Да я покажу!
Бесо со своего двухметрового роста:
– Жора, ты одын, да? Куда хочу ходы, да? У тэбя семья! У тэбя она! Надо на дэсят шагов впереди поступки знат, что получится в конце конца!
А из Жоры гонор летит, дерьмо выхлёстывается. Я молчу. Столько слов потратила. Бесо смотрел-смотрел на Жору, слюной брызжущего, и говорит:
– Жора, ты знаэшь на кого похож? На человэка, который дэржит в руке рулон туалэтной бумаги и говорит: «Пачему у тэбя ничего нэ написано?» Там, Жора, ничего нэ должно быт написано! Это нэ газэта! У них в принципе ничего твоего нэ написано, что ты от них трэбуешь?
Я кайф ловила от образного мышления Бесо. И смешно, и прав он. «Почему у тэбя ничего нэ написано?» Кто идиот? Туалетная бумага или Жора?
Бесо я нравилась. Как-то говорит:
– Скучно мне, ничего интересного. Вот с тобой ещё. Слюшай, поехали в Испанию на Новый год?
– Куда я? – говорю. – У меня муж.
– Да брось ты этого дурака.
Говорю:
– У тебя, Бесо, жена.
Он вздохнул:
– Эх, жена.
Я ему:
– Даже не потому, у меня муж, а у тебя жена. Ты, Бесо, такой человек, трудно тебе соответствовать, через неделю орать на меня начнёшь. У тебя характер, как гроза. Не поедем в Испанию.
Они куда-то съехали, мы тоже переменили квартиру, и потерялись. Прошло года два, он звонит по стационарному телефону, разыскал номер. Напрашивался в гости, звал куда-нибудь съездить.
– Ты, – говорю, – меня не узнаешь, я потолстела, такая туша стала.
– Назначай встрэчу, узнаю!
Грустно ему было. Солидный дядька, а чувствовалось – неприкаянный… Ни в личной жизни, ни в душе. Не видела развития у него. Ну, получит бельгийские документы, ну, будет шуршать махинациями, деньги слать родственникам в Грузию… Планы были – стоял в очереди на социальные дома. Жильё дешёвое и хорошее, причём есть возможность выкупить, и не за реальную стоимость, а гораздо ниже… Лет пять стоять в очереди… Но неуютно было Бесо, может, в Грузию хотел… А ехать в принципе некуда…
Жизнь нас развела. Я сама захотела, чтобы дороги разошлись, больно хлопотно с мошенниками. Двух хлопотливых орлов не выдержала бы. А Бесо рвался…
Машину свою Жора так не и нашёл, а конфликт с чеченцами Догу помог уладить…

ДУХ ОТ АМЕРИКАНКИ
Жора не отчаивался найти «утекшие мозги» среди эмигрантов. Оптимистично верил: где-то обязательно есть русскоговорящее серое вещество, обременённое интеллектом. Золото, дескать, на поверхности не валяется, так и умный человек. Ну, и натыкался на всякую шнягу. Вдруг обрадуется: есть! Потом не знали, куда прятаться подальше от таких «мозгов». Раз заявляется – счастливый, улыбка до ушей, хоть тесёмочки пришей:
– Я таких, – хвастает, – русскоязычных людей встретил!
И добавляет:
– Пора о душе подумать.
Вроде не совсем старые, по западным меркам – вообще молодняк, что это Жору к земле потянуло?
Он продолжает:
– Только о материальном да о материальном, пора о душе заботиться.
И начинает радужно разрисовывать:
– Замечательных людей нашёл! Верующие! Так хорошо меня приняли! Так душевно!
Знакомая песня: Жору чуть по головке погладь, похвали – сразу люди отличные и прекрасные.
Что скрывать, мне тоже мечталось пообщаться с умными соотечественниками. Вдруг и вправду откопал? Пошла своими глазами убедиться, куда мы на этот раз вступаем.
Секта христианского уклона. Собираются на молитву у армянки. Армянка под родным небом учительницей русского и литературы на жизнь зарабатывала, приехала в Бельгию и скоренько обратилась в ярые сектантки. Я подумала грешным делом: где-то в этой скорострельности обязательно собака прикопана финансового содержания.
Мужчин в секте мало, в основном женщины. Все сидят благостные, ладанные. Мой Жора под стать общему настроению, у меня ответное чувство не рождается. Ну никак. Сижу и думаю: «Похоже, Жора снова вместо золота вступил в другую субстанцию». Верующие тем временем затянули церковные песни. Эстетического удовольствия своим вокалом не доставили. Что касается личностей, стоило посмотреть на поющих трезвым взглядом, как стало ясно: мозгов здесь нет, в основном колхозники и чуток мошенников. Хор отпел репертуар, и у меня появилось острое желание подняться: извините, дорогие сектанты, молоко сбегает. Но воспитание не позволяет так сказать – сижу, злюсь на себя и сижу. Армянка предлагает следующим пунктом собрания:
– У всех у нас проблемы всякие разные, давайте помолимся.
И призывает коллективно попросить, чтобы документы дали, у кого нет, или что кому надо…
Интересный расклад. Наврали семь вёрст до небес в комиссариате, какие гонения претерпели в России, как их, разнесчастненьких, преследовали, а теперь, Бог, закрой глаза и уши на голимую брехню, дай нам документы бельгийские.
– Для Бога, – говорит армянка, – невозможного не существует. Просим.
И приступают к хоровой молитве, чтобы тем документы дали, этим на работу устроиться, у того геморрой прошёл. Образовали круг, взялись за руки и наперебой просят. Один начинает, другие подхватывают. Я тоже в круг, как идиотка, встала. Не сидеть же белой вороной. Глаза закрывают, раскачиваются. Нагнетают обстановку: «Господи, ты всё же можешь! Ты молодец! Ты лучший!» На армянку нападает вдохновение, разошлась – не удержать, говорит-говорит, волосы растрепались от экстаза...
Прокричали свои просьбы в небесные уши, сели отдохнуть от бдений, перекусить.
Библию почитали.
Посмотрела я на этот молельный дом и решила: не полезно мне здесь. Нутром чувствую: не то.
Ловлю момент, как бы улизнуть. Но им надо заполучить баллы от привлечения новенькой. Все ко мне:
– Ну как? Ну что? Понравилось?
А я возьми и ляпни без дипломатии:
– Что-то я в этих коллективных дурдомах не хочу участвовать! Не по возрасту, хватит экспериментов, чтобы на собственной шкуре шишки набивать! Опыт подсказывает: до добра такие поиски истины не доводят!
Вылепила прямым текстом. Что началось! Им как углей красных за пазухи накидали. Замахали руками, заблажили:
– Покайся публично! Покайся сейчас же, не то будет плохо! Под машину попадёшь! Или ещё что!
Навалились, готовы в клочья порвать.
Я не выдержала: что уж совсем за дурочку держать.
– До свидания, – говорю, – молоко на огне забыла!
Ушла с твёрдым намерением больше к этим евангелистам или харизматам ни ногой.
Однако не вышло с первого раза распроститься с ними окончательно и бесповоротно. Жора – неутомимый первопроходец и неугомонный первопроходимец – надыбал американскую церковь такого же вероисповедания.
– Все наши туда ездят, – сообщил, – кофеёк можно попить, пироженки поесть, пообщаться.
Подозреваю: многие за-ради дармового кофе и ездят. Церковь расположена в Ватерлоо, автобус подают бесплатный – и здесь «халява, сэр».
– В церковь приезжает американка, – докладывает с энтузиазмом Жора, – которая Святым Духом всех наделяет.
Место, где церковь стоит, красивое, церковь красивая, помещения просторные, сцена с микрофоном, два пастыря посменно проповедуют – до обеда один, после обеда другой.
Мне с одного раза хватило армянкиной секты, больше не камлала с ними, Жора бывал там. Армянка через него пригласила на чудесную заокеанскую проповедницу, приезжающую с церковными гастролями. В борьбе за мою дремучую душу и мои живые деньги армянка надеялась: американка поспособствует прозрению непробиваемой личности, «Святой Дух» коснётся меня, толстокожей, под его благотворным воздействием переменю взгляды на церковь и армянкино отделение.
Меня и саму любопытство одолело на даму со «Святым Духом» поглядеть. Американка оказалась достаточно убогонькой. Длинненькая, хлюпенькая, простенько одета, не накрашена. Но народу собралось… Воздействовала она отнюдь не при помощи проповедей. Руки воздевает перед страждущим «Святого Духа», и хлоп – короткий ударчик-прикосновение основанием ладони в лоб. Как бы пасс, и в то же время касается. Человек шпалой падает и лежит с закрытыми глазами, приняв «Святого Духа». Минут пять пребывает в отключенном состоянии, потом оживает, как ни в чём ни бывало встаёт и ходит счастливый.
Забавный аттракцион. Ко мне протискивается дамочка из компании армянки и подталкивает в центр событий:
– Иди, прими Святого Духа! Только сама не падай! Будет тянуть назад, держись! Непроизвольно должно произойти!
В церкви филиппинцев полным-полно набилось. Они мелкие и чувствительные к «Святому Духу». Как горох, от руки американки валятся, только успевают оттаскивать. Дамочка вытолкнула меня на американку. Та зыркнула и бэмц по лбу. Легонько. Мне сказали «стоять» – стою. Никуда не тянет. Американка подождала воздействия «Святого Духа» и опять бэмц! Посильнее в лоб заехала. Я стою как вкопанная! Никакого желания падать бревном. Смотрю: баба яриться начинает. Все валятся, приняв «Святого Духа», тут выискалась одна. Зыркнула на меня, но больше бить не стала, пошла дальше ронять народ.
Филиппинцы маленькие, я на их фоне торчу, как жираф, из всех углов церкви видно. Американка совершила круг, нароняла кучу прихожан, снова хлоп меня по лбу. Как не брал «Святой Дух», так и не думает. Она в раж вошла. Со всей силы колотит. Мне неудобно, вся церковь смотрит как на ненормальную. Надо разряжать ситуацию. Из заокеанской дали женщина прилетела, её из себя выводят. Американка не успокаивается, того и гляди, пинаться начнёт. Господи, думаю, как помочь-то ей?
И решаю: не убудет, поддамся. Но не учла особенности падения с принятием «Святого Духа», и без... В первом случае бьются об пол и ничего. Она в очередной раз долбанула меня. Я переломилась пополам, как сосиска, и задницей в пол со всего маху. Торчал бы гвоздь, вбила по шляпку. Из глаз слёзы... Хорошо, язык не прикусила, век бы шепелявила, так зубы клацнули. Хотела на спину лечь. Потом, думаю, без лёжки благотворное действие налицо, посижу, отдышусь и буду отползать.
– Видишь, видишь, – армянка подскочила, – какая сила!
Так захотелось закатить ей в лоб, пусть бы собрала, как я, в трусах весь позвоночник.

ОТ ПЕРЕВАЛА ДУРАКОВ ДО ПОЛТЕРГЕЙСТА
Есть у туристов уничижительное понятие «перевал дураков». Это когда дурная голова ногам покоя не даёт. Пошла я в 83-м году в поход на Тянь-Шань со сбродной группой. Умные люди предупреждали: смотри, руковод не ахти. Звали его Стёпа. Парень неплохой, но раздолбай. Я думала: чё мне руковод, поход простенький – «единичка», прогуляюсь в своё удовольствие. Звала руковода командиром. Тешила его лесть, в ответ он повторял: «Подхалимаж поощряется». Организатор из него как в песне: «Командир у нас хреновый, несмотря на то, что новый». Но командирствовать хлебом не корми. На гражданке стать начальником не светило, честолюбиво мечтал «сделать карьеру» с рюкзаком за плечами, вырасти в туристского зубра. Под стать и завхоза подобрал. Идти на самый сложный на маршруте перевал, она утром манной кашей накормила. Весь день до вечера маслать без горячего обеда, только сухпай, она, как деток в садике, маночкой обрадовала. Перевал длинный, нудный, идёшь-идёшь. И по морене, и по ледовому полю, и по сыпухе. Вымотались…
Дело к вечеру, и вот тут мы попали. «Я ходил этим маршрутом, всё знаю, как свои пять пальцев об асфальт!» – стучал в грудь руковод. Но Стёпа, он и есть Стёпа. Прицел «я всё знаю» сбился, надо бы дальше пройти, нетерпеливый Стёпа свернул раньше времени. Повёл, как выяснилось позже, на перевал дураков. Тропа, надо сказать, туда столбовая. Оно и понятно: дуракам закон не писан, крепко натоптали. Стёпа купился на торную дорогу. Ломанулись… «Осталось на раз пописать, – подбадривал измождённую группу, – сейчас перевалимся в долину, а там три озера. Водичка обалденная. Завтра объявляю днёвку». Не врал. Место оказалось чудное. Вода – парное молоко. И хотя еле ноги волочили, мысль о скором отдыхе грела: последний рывок перетерпеть, а там... У меня была подружка из туристов – Лена. Девушка полная, слабенькая. Мучилась бедняжка в походах. Но любила с рюкзаком таскаться. «Знаешь, когда самый кайф на маршруте? – с горящими глазами говорила. – Идём на лыжах по целине, ветер в морду, морозяка, ноги чугунные – отстёгиваются. Руки заледенели. Силы на нуле, упал бы в снег и умер. Думаешь, зачем, дура такая, поволоклась в поход? Но пришли в деревню, и вот уже тепло, светло, супец варится, гитара. И запела душа… Кайф!» Сделали мы последний рывок, поднялись на перевал, а там… Фиг вам. Тупик. Любой дурак, если не окончательный идиот, дальше не сунется. Как тяжко было тащиться обратно… Стёпа хихикает: «Ничего, тренировочка нам не повредит».
В Бельгии не раз приходила мысль: не взбираюсь ли на перевал дураков? Чутьё подсказывало: так оно и есть. Но не хотелось верить…
Иногда думала, может, Жора мне в наказанье? Ведь я с экстрасенсами якшалась, а это, говорят, даром не проходит. Да и сама кое-что умею, не зря американка не могла повалить...
После Художественного фонда устроилась на завод художником-оформителем, от тётки съехала, жила в рабочей общаге. Хорошее время, весёлое, беззаботное… В общаге случился полтергейст. Начались чудеса с моей борьбы за справедливость. Заступилась на полную громкость за одну девчонку – Наталью. Работала она технологом, жила в комнате с коллегой по отделу – Лидкой. Наталья видная из себя. И сейчас, в сорок пять, загляденье. Есть такой тип женщин. С возрастом красота лишь меняется. Лидка – простенькая на личико и в остальном середнячок. А душа с потёмками. Но как сказал бы комендант общаги Семён Ильич: «Парадоксос». Ещё он говорил: «У вас что лавьянс?» Это вместо альянса. Видя, что его «иностранный» термин не понимают, переводил: «Лавьянс – это по-нашему значит союз». Мог выдать «платцмасса», но верхом эксклюзива в лексиконе Семёна Ильича было бунтирую. Я падала со смеху, когда с трибуны вещал: «Не волнуйтесь, я вопрос по новым простыням бунтирую в верхах». У лавьянса Натальи с Лидкой наблюдался следующий парадоксос: мужики, что поначалу увивались вокруг Натальи, плавно переходили к Лидке. И парни-то неплохие. Я первое время удивлялась. Наталья добрая, сердечная… Лидка… Стервой не назовёшь. Для стервы ум требуется. Иная стерва настолько изощрённо подстелет и подобьет – диву даешься. И в дуры Лидку записать – будет слишком просто. Принялась гадить Наталье. Элементарная зависть и подлость. Я напрямую вылепила Лидке. Разговаривали на повышенных тонах…
Наталья маялась странной хворью. Комок в горле. Поднимется – и ни туда ни сюда. Вроде проглотит, чисто – через какое-то время опять закупорка. Говорю: «Может, щитовидка?» Пошла Наталья по врачам, те диагноз не ставят, ничего не находят. Железная закономерность наблюдалась – стоило разволноваться, кто-нибудь наорёт – комок тут как тут, доставай конфеты. Наталья постоянно носила в сумочке драже проталкивать комок… Анализы как у спортсмена, а девчонка мучится и мучится.
Поцапалась я с Лидкой, возвращаюсь к себе на нервах, и опаньки – комок в горле. Вот так фокус без арены цирка. Дальше и того веселее заморочки…
Наталья среди ночи тарабанит. Открываю – стоит зелёная, длинная футболка чуть интим прикрывает. Без халата с четвёртого этажа на третий спланировала голышом.
Что такое?
Наталья в своей комнате читала допоздна, потом свет выключила, пора спать, завтра на завод. И только начала засыпать – стук в окно. С улицы. Этаж, надо заметить, четвёртый. И не ветер-шалун веткой царапнул. Наталья обомлела. Как костяшками пальцев кто-то по стеклу. Негромко, но чётко. Дескать, хорош баиньки, встречай гостей. Наталья к тому времени от Лидки съехала. Лежит ни жива ни мертва… Стук прекратился, но радоваться рано… Будто кусок теста либо мокрая тряпка чмок на подоконник, потом чмок на тумбочку, потом бах на пол. У Натальи сердце обмерло, запаниковала: что делать? А дальше ещё интереснее: по комнате пошли ноги. Наталья одна-одинёшенька. «Лежу, – говорит, – боюсь пошевелиться. Всё настолько явно!» Терпит бедняжка. Но когда, пройдя по комнате, шаги остановились, и оно стало наклоняться и дышать, терпелка кончилась – Наталья, не помня как, взмыла с постели и спланировала ко мне.
Приходим на место происшествия. Дверь нараспашку. Включаю свет…
В общаге заметила за собой такую штуку: если я положу на кого-то правую руку, могу вылечить. Девчонка заболела, казашка, мы её Катей звали, хотя по-казахски там Кати близко не лежало. Вижу: Катя по лестнице чуть ползком взбирается.
– Катя, что с тобой?
– Спина как чужая...
Вечером заглянула к ней. Сидит Катя на кровати. Я подхожу и чисто инстинктивно двумя пальцами провожу по позвоночнику. Она как заорёт. Внутри меня возникло ощущение: дела у девки совсем плохи. Ей не говорю. Но взяла слово, что завтра она с утра в больницу. Срочно. Молодая девка…
На другой день, бах-трах, Катя пролетает мимо меня как ветер. Останавливаю:
– Катя, что хирург сказал?
Она:
– Не ходила! Зачем? Утром самостоятельно с постели встала, ты мне помогла. С меня шампанское.
У Натальи, кстати, комок тоже пропал. Не помню, кажется, на горло пальцем я нажала, она стала нормально жить.
Ещё девчонка из общаги, Лариска, на голову жаловалась:
– Сил нет, болит и болит!
– Что доктора говорят? – спрашиваю.
– Мигрень.
– Когда чаще?
– К весне?
– Ко дню твоего рождения?
Она удивлённо:
– Да…
– Это, – говорю, – не мигрень.
И до неё начинает доходить.
Я должна была легко коснуться человека. Может, надо было тренировать в себе это? Хотя зачем? Коснулась Лариски и вдруг вижу: на её голове маленькая чёрная шапочка. В жизни никогда такой не встречала.
У знакомого парня увидела петлю на шее.
– Что это у тебя, – говорю, – петля, как у висельника?
И пальцем провела. Петля за пальцем исчезла. Как стёрла.
Парень испугался, мнительный был, побежал к экстрасенсу. Хотя будешь мнительным, когда кто-то петлю накинул на шею. Душить или на поводке водить…
Экстрасенс ему говорит: «Нет никакой петли!»
Получается, я сожгла её.
У Лариски шапочка на голове. Она и давила… Лариска работала в отделе главного металлурга, только-только институт закончила. Умница, стихи здорово читала. Сама заводилась при этом, от сердца читала... «С любимым не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, всем сердцем прорастайте в них…» До слёз пробивало…
Я спрашиваю:
– Был в институте случай, что один парень нравился двум девчонкам?
– А ты откуда знаешь?
– Хороший парень, нравился тебе и подруге?
– Да, но обещал жениться на мне, а женился на ней.
– За мигрень можешь ей спасибо сказать.
Как объяснили экстрасенсы, зрение у меня было не как у них. Они ауру различают. Я видела. как кошка. Сказали: это негативное зрение. Серые, белые, серебристые тона, чёрные, золотистые. Такой спектр. Видела у других зацепы, крючки, фигню всякую…
На Лариске была шапочка… Я легко сняла. Голова болеть перестала. Думаю, до сих пор не тревожит. Но на следующий день такая гнойная ангина у Лариски открылась, так ей захудело, что угодила в больницу, и меня обвинила. Мы с ней хорошо до этого жили. В поход водный вместе ходили, а тут…
Я лечить перестала. Собственно, и не лечила по большому счёту. Экстрасенсы как-то привязались. На свою комиссию потащили. «Вам надо лечить, вам дано!» Я не могу деньги брать. Сказала: этим заниматься не собираюсь. Каждый человек – кузнечик своего счастья. Мы такие поросята, таблетку хотим выпить, от всего избавиться, не думая, что сорок лет этого добивались. И вдруг появляюсь я, помощница-избавительница, и всё исправляю. Неправильно.
Что Бог есть, окончательно поняла, столкнувшись с нашим полтергейстом. По элементарной логике: раз есть чёрт, значит, и Бог должен существовать. Даже в нашем атеистическом государстве чёрта не отвергали. Теорию: «Бога нет!» – учёные и целые институты проповедовали. Про рогатого только и говорили: это бабушкины сказки…
И вот наш чертяка-полтергейст. Наталья прилетела ни жива ни мертва. Поднялись в её комнату, я начала по всем углам шарить. В одном – мне потом объяснили: в любой квартире есть паршивый угол – меня так долбануло… Что-то колючее – энергетический ёж – отбросило на середину комнаты. Я разозлилась.
– Ах ты, тварь такая! – кричу и командую: – Наталья, открывай двери!
И вдруг чисто по наитию в ощетинившийся угол с силой ладонь под углом выставила, хлопок от встречного воздействия был, аж в ушах зазвенело.
Я как заору истошно:
– Пошёл вон!
Выпроводила. Сразу двери закрыли…
И говорю Наталье:
– Утром в церковь!
Поняла: надо креститься. Это решение во мне уже созревало. Полтергейст помог определиться.
На следующий день схватила Наталью, поехали в церковь. Зима. Холодина стояла. Нарядились – не знаем ведь никаких правил церковных – в брюки толстенные. Перестройка ещё шла, Советский Союз казался нерушимым, коммунизм с атеизмом не отменили. Но мне после полтергейста наплевать, что подумают. В церковь на Труда приехали. Священник, отец Николай, вышел. Как солнышко светится.
– Вообще-то в церкви в брюках нельзя находиться, – деликатно так говорит.
Клёши что у одной, что у другой – конкретные. Как у революционного матроса шириной. Да ещё из драпа.
– У вас юбок нет с собой? – спрашивает.
Откуда? Знать бы, сразу надели.
– На такой случай, – предлагает отец Николай, – у нас юбки предусмотрены, за ширмочкой вы поверх наденьте, пожалуйста, брючины закатайте, чтоб не видно.
Юбочки неописуемые. Из подкладочной ткани. Мне зелёненькая досталась, Наталье и вовсе бледно-розовая. С атласной тесьмой.
После крещения отец Николай из крестильной повёл к алтарю. И, Боже, чувствую: брючина сползает. Со свечой горящей иду, останавливаться не будешь, просить кого-то: «Подержите свечку, штаны поправлю». Одна брючина нормально, вторая сползла, по полу тащиться. Слышу, мужик сзади не удержался от комментариев: «Такого ещё не видел в церкви».
С Лидкой столкнулась лет через пять, я к тому времени ушла из общаги, свою квартиру получила… Она увидела меня и как ломанётся на другую сторону дороги.
Эти люди сами себе не принадлежат. Пакости им надо постоянно делать.
У меня родственница была. Не родственница, дяди, что по отцу, жена. Дядя на другой хотел жениться, так эта его приворожила. Казачка. Ух, сильная женщина. И вдруг замаячило наследство делить. Так она что творила, убирая конкурентов, родственников мужа: о кого руку вытрет, по бедру проведёт ночью, тот от рака умирал. Я с ней боролась. Два раза об меня руку вытирала… Ночью вставала, выходила на улицу, возвращалась и вытирала… Со мной не удалось разделаться… Хотя я очень её боялась…
Так что неизвестно, каким «духом» американка награждала в своей церкви.
Кстати, Жора два раза предлагал: «Давай повенчаемся?» Православная церковь тоже есть в Брюсселе. Ещё царь строил. Жора ездил на Пасху, я не собралась. Он надеялся, после венчания жизнь по мановению изменится. Священник ему пообещал: повенчаетесь, ругани меньше будет в семье. Не знал он Жору…
Я несколько раз ездила в церковь в Антверпен. Первый раз с Нелькой. Потом сама. В основном там армяне собирались. И священник из них. Арендуют кусочек костёла, и по воскресеньям служба. Условия стеснённые. Если просто зашёл свечку поставить, должен пройти через молящихся. Неудобно. Но наш народ собирается. Много армян, а вот грузин мало. Русские, евреи…
Антверпен даже для космополитической Бельгии – вавилонская башня. Кого только не встретишь на улице. Негры, итальянцы, цыгане, армяне, грузины, бельгийцы тоже попадаются, русские, французы, евреи… Порт и мировой центр обработки алмазов. Сюда камешки стекаются со всего света. Из нашей Якутии тоже… Превращением алмазов в бриллианты заведуют евреи. Их ни с кем не спутаешь. С пейсами и хасидская спецодежда… Все в чёрных шляпах с большими полями, чёрных длиннющих плащах. Женщины ничуть не отличаются – в плащах, длинных юбках, чёрных колготках, башмаках на низком каблуке. Что зимой, что в жару. Косметики ни-ни… И говорят, будто бы они налысо бреют голову. На улочке Диамантстраат, что рядом с колбой вокзала Антверпена, ювелирные магазины. Улица с километр, сплошь справа и слева первые этажи в витринах, в которых чудеса алмазные и бриллиантовые… Вот где есть на что поглазеть. Небесно-голубой алмаз как осколок звезды… Сногсшибательные колье… У меня даже ёкнуло: поработать бы со здешними ювелирами… Я ведь тоже кое-что умею… С брюликами не доводилось, да не боги, как говорится, по горшкам спецы… Продавцы исключительно евреи с пейсами… Но, говорят, даже в этом всемирном ювелирном центре на подделку можно нарваться. Своих кидал хватает, и русскоязычные махинаторы подтянулись, сдают на продажу левый товар…
В нашей церкви евреи, конечно, другие – наши… Вообще церковь – это место встреч. Через прихожан часто ищут работу, даже родственников. Видела объявление – крик души. Женщина из Казани просит сообщить о сыне. Уехал в Бельгию и пропал. На фотографии молодой парень чем-то на певца Расторгуева похож…
После службы народ кучкуется по группам, в кафе идут, рестораны. Не торопятся по своим норам… В церкви с Людой-омичкой познакомились. Слышу девчонка сказала: «Омск». Я к ней, слово за слово, пошли в кафе.
Ей насоветовала ехать в Бельгию подруга школьная, она десять лет назад в Брюссель с матерью и отцом уехала. Мамаша всё затеяла и категорически против русскоязычных связей. По принципу: хочешь стать европейцем, зачеркивай жирной чертой совковое прошлое. Не якшайся с соотечественниками, отринь вчерашнюю черноту, как дурной сон, внедряйся в новую жизнь с чистого листа. Сама так в этом преуспела, что с мужем разошлась и кукует одна-одинёшенька. Муж не пропал. Его быстренько одна москвичка прибрала к рукам и ногам тоже. У него бельгийские документы в полном порядке, у неё нет вообще. Тогда как деньги у бабёнки имелись. Она и в Москве безбедно существовала, да задалась целью дочь на европейской почве вырастить. И подалась в Бельгию. Рисковая женщина. С отцом подруги Людмилы по Интернету снюхалась для оформления фиктивного брака. Он планировал десять тысяч евро срубить на соотечественнице. Машину задумал сменить. Всё взаимовыгодно сделали. Он обзавёлся джипом. Но бабёнка пошла дальше чисто коммерческой сделки, захомутала в реально-постельные мужья. Среди мужских достоинств разглядела не только бельгийские документы.
Бельгийцы не окончательные лопухи. Неравный брак – когда у одного есть документы бельгийские, а у другого нет – без проблем зарегистрируют. Будьте, если так хочется, мужем и женой. Но доверяй да проверяй. Пять лет испытательного срока. С проверкой на реальное супружество. Могут днём прийти. Проверить – бельишко того и другого супруга в одном шкафу? Могут среди ночи заявиться: подать сюда мужа! Если таковой в наличии, возможно контрольное прощупывание – тёплая постель рядом с женой или девственно холодна? Не дадут так просто машину заработать на распространении бельгийского гражданства. Играл наш хитрован роль верного супруга один месяц, второй и, увлёкшись спектаклем, принялся реально греть постель москвички, дочь её усыновил. И, по словам Люды, нормально живут.
Люда с мужем полгода нелегально жили в Антверпене, потом полиция прихватила. Были вынуждены согласиться на отъезд домой. Тут же вручили несостоявшимся беженцам билеты до Омска на самолет и девятьсот евро подорожных. Деньги дали тоже не просто так, перед самой посадкой в авиалайнер, когда подписали бумагу, что не передумают лететь…
Я их провожала в Брюсселе, передала посылочку в Омск подруге Иринке… Хорошие ребята…

КЛОУН
Я все годы надеялась: перебесится Жора, войдёт в колею. И вправду умнел. Кто знал его в Бельгии с первого года, отмечали: «Жора стал другим». Однажды сам признался: «Таня, все говорят: я изменился в лучшую сторону, но могу сказать честно – лишь благодаря тебе. Спасибо». Возможно, процесс по капле шёл бы и дальше, но жизни моей не хватит улучшить Жору окончательно.
Изучая фламандский язык, познакомилась с чеченцем. Шамиль. Ему понадобилось пятнадцать лет, чтобы понять: семья – самое ценное, что имел в жизни. Осознал, когда всё потерял. Я бы сказала о нём: интеллигентный, рассудительный. Несколько раз после занятий бродили вместе по Брюсселю. «Пятнадцать лет жил как под наркозом, – делился сокровенным, – рестораны, женщины, часто ездил в Питер, в Москву. Куролесил. Жена и сын? Куда, думал, денутся, деньги даю хорошие, дом хороший… Сейчас вспоминаю, это был как не я».
Жили они в Махачкале. Жена, устав от его загулов, поехала к родителям в Чечню, и пятнадцатилетний сын подорвался на мине. Пошёл с мальчишками к реке и погиб. После этого жена отрубила: жить вместе больше не будем. Шамиль корил себя: не уберёг сына, не уберёг семью, поздно пришёл к Аллаху… «Знаешь, Таня, в Брюсселе часто ловлю себя на мысли: вот бы показать это моему Булатику, моей Наде…»
Шамиль женился в двадцать два года – молодой, горячий, а Жоре-то было за сорок, когда мы сошлись… Если он с такой же скоростью будет умнеть, как раз к моему гробу наберётся мудрости…
Рядом с ним сама начала деградировать. Вроде приехали в жизнь перспективную, а качусь назад. Теряется красота. Понятно – время. Но всегда выглядела моложе своих лет. И вдруг обвальный процесс. Шутка ли: постоянно быть в состоянии стресса. Здоровье посыпалось как песок. Просила: дай остаток жизни прожить без скандалов на пустом месте. У меня и диагноз неважный по ощущениям. Поделилась с ним, он испугался. На две минуты. А потом покатилось всё по-прежнему…
Как-то в добрую минуту спросил:
– Какая у тебя мечта?
– Иметь, – говорю, – дом с видом на море. И много-много цветов… Не газон, под линеечку стриженный, а цветы во всех уголках… Самые разные. И обязательно терраса… Я сижу в кресле, и вот оно, рукой подать, море, воздух наполнен шумом волн… На небе яркое солнце, а море дыбится зелёными валами, переливается, сверкает… Смотришь и попадаешь в ритм волн, кажется, тебя самого то поднимает, то летишь вниз… Или другой пейзаж. Вечер. Море не шелохнётся, гладь до горизонта, а по ней маленький корабль уходит к пламенеющему закату…
– Можно я буду мечтать твою мечту… – попросил Жора.
Самое интересное, мечты были не из разряда идиота, когда пооблизывался от сладких картинок и сиди дальше при своих скромных интересах… Могли мы с Жорой картину у моря сделать явью. Могли. Положение с документами прекрасное. Я рассчитывала на деньги от продажи квартиры в Омске, Жора свою половину добавляет...
Друзья в Бельгии и в России стали отговаривать: «Ты с ума сошла? Он создаст такие невыносимые условия, никакого моря с чайками не захочешь и дворика с клумбами!» И были правы – Жора есть Жора. Я обронила, когда обсуждали домик у моря: в случае покупки завещаю свою долю подруге и никому больше. Он поднял хай до неба, будто к нему в карман залезла… Тогда и сказала: «Я такой человек – терплю долго, но, если говорю «всё», – мосты сама за собой сжигаю, а понтонные расплавляю». И объявила, что подошла впритык к последнему рубежу…
Вскорости приехала подруга из России, Иринка, та самая, с которой мы корриду смотрели. Жора её побаивался. Решил: она женщина умная, глядишь, и отговорит меня от мыслей о разводе, подвигнет дом покупать. Два месяца Иринка гостила. Жора всё это время шёлковый, угодливый... Приглашая Иринку, я опасалась за поведение Жоры: вдруг при ней закатит скандал. Человек впервые в жизни в Европе, приехала отдохнуть, посмотреть, а ему чужие дрязги. Зря боялась: Жора молодца, совершил подвиг – выдержал. Даже свозил Иринку в Испанию за свой счёт. Хотя деньги для него немаловажный пункт.
В Испании случился забавный эпизод. Кафе. Обычное уличное. За столиками кто пиво, не торопясь, поцеживает, кто вино. Середина дня, солнечная погода. Перед столиками обширная площадка, прохожие по ней снуют. Эту арену облюбовал клоун. Лысый, как плафон, и голова арбузом круглая, вместо шляпы вантуз присобачен. Конкретный вантуз – чёрный, ручка оранжевая. Как держался на лысой поверхности – непонятно. На клею что ли... С вантузом на голове, в нелепом наряде, клоун цирк делал. Вдохновенная импровизация. Человек идёт по площади, клоун незаметно сзади пристраивается и начинает имитировать. Утрирует походку, движения рук, головы. Причём и телодвижения жертвы мгновенно схватывает, и чёрточки характера передаёт. Ротозей, или гусь напыщенный, или кокетка с вихлястыми бёдрами. Вот дамочка спешит. Всё ходуном ходит, грудь обширная, бёдра не худенькие, сама в юбочке, а ноги переставляет, словно что-то зажала между ними и боится уронить. Клоун скопировал один к одному. Дамочку проводил, за мужчиной пристроился. А тот паровоз с пузенью, идёт, что состав с углём тащит. Клоун начал изображать, и будто у самого пузо неподъёмное выросло, ноги что у слона стали, руки как у орангутанга, физиономия поглупела на порядок. Мужик знать не знает, ведать не ведает, что за спиной карикатуру на потеху праздной публики из него соорудили…
Клоун в одну сторону площадки шарж изобразит, развернётся – к другому прохожему тайком в кильватер встанет. Народ веселится…
Когда мы подошли, клоун за девицей приклеился. И вдруг на меня озорство напало. Что-то нахлынуло из юности. Я за клоуном пристроилась. Раздался хохот. Клоун над девицей потешается, она руками размахивает, как на лыжах идёт, он эту особенность только обозначил, а я будто на самом деле палками отталкиваюсь. У девицы попка отклячена, и такую восьмёрку своими шарами нарезает. Клоун пыжится изобразить эту особенность, но мало ресурсов на счёт отклячивания – нечем козырнуть. Зато у меня добра пониже спины с избытком. Изобразила широким мазком. От столиков хохот в полный голос... Клоун чувствует: что-то не то – такого оглушительного успеха ещё не было. Поворачивается… Я сделала испуганные глаза, отпрыгнула... Началась игра с ним. На уровне мимики. Он пальцем грозит: что за безобразие? Сейчас задам чертей за самоуправство! Я широким жестом руки к сердцу приложила, голову повинно роняю: больше не буду, я – хорошая. Он вроде как не намерен принимать извинения, сердится… Но в конце концов оттаял, пальцем великодушно подманивает, дескать, ладно, я сегодня добрый, прощаю, иди поцелуй в щёчку. Я подпрыгиваю на месте от радости – ура, прощена! Затем начинаю подплывать, как в русском танце, к звезде уличного представления. Клоун щёку подставляет, я губы трубочкой и тянусь запечатлеть поцелуй на щеке, он в последний момент раз и губы мне подставил.
Толпа хохочет, Жора с Иринкой веселятся…
Отошли от кафе, Жора с сожалением говорит:
– Жаль, не взял видеокамеру, всё было так живо. Вот бы запечатлеть…
И добавил:
– Как люблю эту маленькую девочку внутри тебя, но она так редко проявляется.
А после паузы вздохнул:
– Видно, затюкал я тебя…
Такие откровения редко, но случались с ним. Будто выныривал другой человек. Самокритика, что пребывала безвылазно на самом донышке, на чуть-чуть поднималась иногда...
Но уже на следующий день на пляже привязался, Иринка купалась, при ней не решился:
– Ты такая жирная стала. Разнесло…
Эту песню частенько пел. Ещё в Омске начал: у тебя идеальная фигурка, только тут вот убрать бы сантиметрик. Не укладывалась я в какие-то модельные рамки. А когда я, защищаясь от постоянной нервотрёпки, начала укутываться салом, понеслось: жопа да жопа! Стишки писал скабрёзные, поэт ведь: «У тебя такая жэ, просто некуда девать. Не разместишь эти булки на двуспальную кровать!» Мол, его эстетическое чувство хромает от вида таких форм. А если моё чувство ещё у памятника Ленина взвизгнуло и захромало на обе ноги? Только мои внутренние рамки мешали ткнуть Жору носом: ведь сам как верблюд плешивый и как дельфин горбатый. Ну, не Ален Делон. Сдерживалась. На пляже не смолчала. Ух, как перекосило, когда ответила:
– На себя посмотри, живодристик! Соплёй перешибёшь! Я только рядом с тобой толстая. А представь около меня мужика двухметрового, пусть даже с пузенью. Какая дюймовочка на его фоне. Я не кадушка бесформенная, всё пропорционально. Рядом с тобой только в сандалиях могу ходить, а как встану на каблуки… Мы просто-напросто из разных опер. В другой всё решаемо.
Иринка ему однажды в Испании сказала:
– Дурак ты, Жора. Напоминаешь человека, который держит в руках хрустальную вазу, из стороны в сторону вертит, рассматривая, а в голове мысль: «Как бы получше применить? А не забивать ли ей гвозди?»
Жора расхохотался… Ничего не понял…
Или сделал вид…

ЛЮБАНЯ ИЗ ПАВЛОВО
В Испании с Иринкой загораем. Жора где-то шарится. Он бинокль купил, лодку резиновую. В уши дул: морские красоты разглядывать сквозь оптику. Мне-то что врать, девиц разглядывал. Отплывёт и пялится по пляжам, так сказать, устраивает эротические созерцания. Грудей, задниц, ножек самых разных пруд пруди. Полулежу в шезлонге, вдруг бабонька метрах в десяти остановилась, в мою сторону стрижёт глазами. Крепкая мамзель. Русская. У меня в национальном вопросе глаз намётан на нашего брата. Не проведёшь. И вдруг решительно дамочка направляется в мою сторону…
Ба, да это Любаня из Павлово!.. Вот так встреча! Вот так сюрприз на морском побережье…
Обучение ремеслу началось у меня в Дагестане. Окончила восемь классов, мама озадачилась: куда бы дочь пристроить. Хорошо бы, прикинула, в бухгалтеры или торговлю. Но увы. У доченьки по математике успехи на жидкую «троечку»… Такое может насчитать в торговле... А в медицину? Тепло, светло, белый халатик. Но горшки с утками таскать... На тот момент открывается у нас художественное училище.
– Во! – сказала моя расчётливая мама. – В самый как раз! Рисуешь ты хорошо…
Учиться было кайф. Преподаватели подобрались молодые, с таким азартом взялись за нас… Порушило дагестанское образование землетрясение. Домик наш вышел из строя. Слава Богу, живы остались… Мама с отцом были в разводе, сообщила она папе в Горьковскую область – там служил майором – о плачевном состоянии семьи, он забрал меня поближе к себе. Определил в Павлово, тоже в художественное училище, но это учебное заведение с дагестанским не сравнить – болото… Но что поделаешь?
Отец присылал пятьдесят рублей в месяц, из них пятнадцать уходило на квартиру. На остальные живи, ни в чём себе целый месяц не отказывай. Случалось – голодала. Как-то, уже работала в Омске, отправилась в пешеходный поход на Алтай, у костра вечером я возьми и скажи, что воровала, когда есть было нечего. Мне один наш говорит: я бы лучше умер, чем воровать. Подумала: эх, парень, не знаешь, что такое голод. Это не тот случай, когда от ужина гордо отказался, но сам уверен: ух, на завтраке отыграюсь. Если впереди стойкая перспектива: ни ужина, ни завтрака, ни обеда не жди несколько дней – другие ощущения. Но спорить с ним не стала.
Жила у баб Насти. На моё счастье баб Настя – человек практической закалки, остатки хлеба не выбрасывала, сушила сухари. Висели за печкой длинные чулки с этим богатством. Туда я ныряла, как невмоготу станет. Причём любила беленькие сухарики. Была баб Настя безрукая, точнее – руки не так заточены. Вечно случалась какая-нибудь проруха. В один год морковка в погребе начала портиться. Бабуля заохала, мы с ней ящики с морковкой, пересыпанной песком, срочно подняли наверх. Проберусь вечером к закромам в кухню и грызу, как кролик. Сколько съела… Баб Настю мучила гипертония, отсюда глухая, как тетерев. И храпела во сне. Стоило храпу достигнуть кульминационных вершин, я тишком на кухню и за морковку. Пожирала в невероятных количествах портящийся продукт. Особенно с моей стороны бесследно портился. Всякая морковка попадалась: сладкая – посмакую, если кормовая, не такая сахарная – всё равно съем. Совесть немного мучила: обезжириваю баб Настю. Но голод глушил терзания.
Как-то услышала: если в больших количествах есть морковь, станешь жёлто-оранжевым. Пигмент проникает под кожу… Могу с любых кафедр свидетельствовать: теория не выдерживает критики… Я должна была в ту зиму с ног до головы окраситься...
Один раз, наевшись ворованных сухарей с морковкой, заснула и снится сон: вши бегают, да толстые такие. Проснулась – неужели деньги появятся? Отец только через неделю пришлёт. Значит, найду. И ведь сон в руку вышел. И раньше внимательно под ноги смотрела – а вдруг денежка – после сна во все глаза исследовала дорогу. И глядь – под фонарём в трубочку скатанная «пятёрка». Бежала галопом до дома. Такое богатство. Что только не мечтала на них купить… Больше, к сожалению, никогда вши не снились, как ни призывала финансовый сон.
Баб Настя время от времени подкармливала меня, но, как человек рациональный, не за красивые глазки. Бывало, спрошу:
– Баб Настя, что сделать?
Она, к примеру:
– Крышу бы покрасить… Сможешь?
Как не смогу, кисточку из рук в училище не выпускаю. Обычная плата за работу по дому – картошка. Другого баб Настя в принципе не умела готовить. Если окна красить, то жареная. За крышу – работа повышенной сложности – пообещала с мясом стушить. С мясом лучше всего получалось.
Крыша железная, залезла… Высоко сижу, далеко гляжу, банка в одной руке, кисть в другой – работаю. Сентябрь… Солнышко на небе… Ветерок гуляет, доносит до меня запахи из открытого окна – баб Настя слово держит, гонорар тушит. Видимо опьянела я от ароматного ветерка, бдительность потеряла – наступаю на покрашенное. И поехала со свистом поближе к картошке. Надо цепляться за жизнь, а у меня руки заняты. Банку бросаю, кисточку швыряю. Вот, думаю, наелась картошечки. Краска из банки, пущенной моей рукой, гейзером хлынула на крышу, полилась по водостоку. Который я тоже, на своё счастье, не миновала. Иначе от рук-ног мало целого осталось бы при подсчёте потерь. Зацепилась за водосток, вишу сосиской… У краски препятствий нет, хлынула дальше. И на пути к земле встретила баб Настино пальто. Самая дорогая вещь гардероба висела на просушке. Серенькое неказистое из себя пальтецо... На это богатство полился сурик…
Я тем временем из последних сил держусь и думаю: теперь не только картошка с мясом обломилась, придётся за пальто рассчитываться. Лучше бы вниз головой навернулась…
Спрыгнула на землю. Дом на две половины, выглянула соседка Лена. Молодая женщина. Мы с ней хорошо жили. Подкармливала меня иногда, жалела.
– Ты что плачешь? – спрашивает.
Показываю на пальто. Она мне:
– Спокойно!
И кричит:
– Теть Насть, ну ты и сморозила! Ну, ты и голова садовая! Девку послала крышу красить, сама пальто повесила, кто ж так делает?!
Баб Настя за голову, за сердце и остальное схватилась от вида любимого наряда.
Поела я в тот день картошки с мясом. Баб Настя с подачи Лены вину за трагедию на себя записала. Попытки вычистить краску ничего не дали, в зиму баб Настя вошла с леопардовыми пятнами. Издалека было видно. Серое пальто и рыжие пятна за километр семафорили, когда баб Настя шла...
Не забуду, как сад с огородом удобряли. Баб Насте насоветовали: если опилки подкопать в землю, урожайность повыситься. А у неё дочь, мать Любани, той самой Любани, с которой в Испании встретились, – женщина деловая. Сказано опилки для мамы достать, она машину подогнала. Баб Настя вручила мне здоровенную корзину. Опилки таскать, рассыпать и перекапывать.
– Не жалей, – на мой вопрос «сколько сыпать?» баб Настя говорит, – опилок много.
Я и перекопала весь сад и огород, обильно пересыпая опилками. Ни фига расти не стало. Переборщили два мичуринца.
По осени листву убираем в саду. Граблями сгребаем, ту самую корзину нагружаем, в овраг за огородом сбрасываем. То баб Настя транспортирует к месту свалки, то я. Листвы много. Баб Насте надоело туда-сюда сновать с лёгкой корзиной. Потребовала грузить под завязку. Я ногами принялась утаптывать. Она меня в сторону: не так. И прыг задницей в корзину. Откуда прыть взялась? Молодость что ли вспомнила? Листья в ответ на задницу спружинили, баб Настя, как на батуте, только ноги в воздухе мелькнули, вылетела из корзины, шмякнулась на землю. Мне очень понравился аттракцион, но сама отказалась также прыгать в корзину и летать по огороду.
Два клоуна с бабкой.
Экономия у неё во всём была до ужаса. Дочь дровами снабжала с избытком, но печь баб Настя топила, только бы под одеялом ноги не отморозить. На окнах нарастал лёд в два пальца, углы промерзали… Раз у баб Насти давление совсем подскочило, её по «скорой» отвезли в больницу. Приходит Любаня:
– Что так холодно?
– Дак экономия.
Любаня давай кочегарить. Искры из трубы, как из паровоза. Мы в рубашках ходим – Ташкент. Но спать ложиться, надо трубу закрывать. Мы, ещё те два кочегара-истопника, посмотрели: прогорело, огоньков нет. Закрыли. Как не угорели? Спас страх наказания. У нас в училище царила палочная дисциплина. «Стройсь! Командир первого отряда отчитайсь!» Порядки хуже казарменных. Три раза опоздал, триндец – могут отчислить. Боязнь приговора заставила нас, чумных, подняться из угара. Идём в училище, из стороны в сторону мотает. Кое-как доползли. И прямиком к замдиректора плакаться: «Отпустите домой, угорели». Он видит по нашим физиономиям: что-то не так, но чудаков в училище пруд пруди. Зовёт классного руководителя: «Я тут ничего не пойму: ваши пришли, либо угорели, либо пьяные. Разберитесь».
С Любаней скучать не приходилось. Курносенькая. Очень хорошие густые волосы, русая коса, на лицо симпатяшка. Носик уточкой, щёки ядрёным румянцем пылают. Титечки торчат что надо. Но фигура. Вверху отлично, а дальше прямоугольник. Талии в принципе нет. Бёдра мощные. Страдала Любаня от своих параметров… Хотелось на меня походить.
Но сильная. Одна в семье. Папаня с какого-то счастливого момента посчитал: две бабы в доме – что ж ему-то мараться по домашним обязанностям. И ничегошеньки не делал. Любаня таскала воду, колола дрова, только щепки летели, копала огород. Говорят, женщине трудно мышцу накачать. Любаня руку согнёт – бугор как у мужика-качка. Не продавишь. В случай чего – кулаки включала, не раздумывая. Кто не знал, никак не мог предположить, что девчушечка с задорным носиком может отметелить мало не покажется. На танцах если что – бросалась в драку за честь кавалера. «Ну-ко, ну-ко, поди-поди сюда!» – делала Любаня руки в боки. Такое приглашение ничего доброго не сулило сопернику.
Несмотря на отсутствие эталонной фигуры, мужики табунились вокруг Любани.
Учебный процесс ей был по барабану. Устроила дочь в училище мама по блату. Рисовать Любаня не умела. Когда подавала работы преподавателю Маврычеву, Аркадий Иванович морщился. Потом смотрел на милое Любанино лицо, вздыхал: «Ладно, “троечку” поставлю...» Снова смотрел в пронзительно синие глаза учащейся, вздыхал ещё тяжелее: «Ну ладно, ”четвёрочку”. А потом махал рукой: дескать, гори синим пламенем справедливость: «Что уж там – “пятёрочку” ставлю». За свои пошлые работы Любаня получала неслабые оценки. Но Аркадий Иванович как чувствовал, раздавая авансы, что Любаня художник не совсем пропащий. Наловчилась она чеканку делать. Физические данные оказались к месту. Шлёпала девушка чеканку, только шум стоял. Маврычев постоянно подсовывал ей «медь» и куда-то на свои нужды забирал готовые работы. Может, продавал, может, дарил…
Лекции Любаня не записывала. Со стороны казалось: вместе со всеми каждое слово преподавателя ловит и бережно вносит в конспект. Старается, аж язык наружу. На самом деле Любаня сочиняла фасончики платьев. Это единственное, что у неё получалось из рисования. Нарисует и толкает меня в бок:
– Хочу такое платье.
– Люба, ну это на худую девушку.
– Да понимаю! Но так хочется.
Мечтала быть стройной… Но мама уникально готовила, с такой разве похудеешь. Если баб Настя, кроме картошки. вообще ничего не умела, дочь такие деликатесы варганила для Любани.
На этом неблагоприятном фоне Любане загорелось обрести изящные формы. Села на квашеную капусту с огурцами. Попытка не увенчалась снижением веса. Организм, привыкший три раза на дню употреблять мясо, не выдержал огурцовой диеты. Сдался. Любаня другим методом придумала воздействовать на него: крутить для выработки талии хула-хуп. Утрамбовать ударами обруча излишки. Создать стройность, используя вращательные моменты. Полетела в магазин, и выяснилось: в Павлово сей гимнастический снаряд сроду не завозили, и не ожидается. Погоревала из-за нерасторопности советской торговли, но пытливый, заряженный на красоту ум не сдавался. Бросилась куревом сжигать жировую клетчатку с боков. Дома не будешь смолить – вечерами бегала в молодёжный парк, что был разбит на берегу Оки. В парке высилась дурацкой формы стела, в ней замурована капсула с посланием потомкам. Вблизи послания Любаня дымила до кругов в глазах с мечтой о стройной фигуре. Но как ни разглядывала себя дома после никотиновых атак, изменений в сторону грациозности отыскать не могла.
Зато курево помогло найти хула-хуп. В парке, надымившись до одури, забрела на детскую площадку и обнаружила пирамидку на четырёх ножках, к ней три кольца разного диаметра приварены, одно над другим. Внизу самое большое, вверху – самое маленькое. Чем не хула-хуп?
– Они чуть-чуть сваркой прихвачены, – прибежала ко мне с горящими глазами. – Если у тяти стащу пилу по металлу, то, как свечереет, пойдём и срежем.
Что свиснет пилу, я не сомневалась. И по сумеркам пошли мы на дело. Любаня по дороге настраивается:
– Только бы не сломать полотно, тятя увидит – убьёт.
Тятя был мужчина мелкий, но жёсткий. Гонял маманю по пьяному делу. Маманя – женщина вполне самостоятельная – главный бухгалтер хлебозавода. Однако высокая должность домашнего узурпатора не сдерживала. Мужики в тех краях выпендрёжные. Мелкие, но выпендрёжные. Папаня любил широко погулять с друзьями, после чего, вернувшись на базу, показывал, кто в доме хозяин. Длилось это иго до поры до времени. Маманя отпор дать не могла. Зато Любаня в один из вечеров вышла на арену скандала. Взяла папаню за шиворот и одной правой прижала к стенке. Знаю силу Любани, скажу – это что машина задним бортом придавит к забору. Пришпилила Любаня буяна, как бабочку в коллекцию. Он дёргается под прессом и ничего поделать не может. Чуть руками начнёт цеплять, доча силы прибавит, у папани грудная клетка трещит, глаза от боли вылезают, хрипит: «Люба, пусти, Люба, пусти».
Сам не рад, что так надрессировал девушку мужской работой. Поколи-ка чурки, помаши колуном да потаскай воду с колонки, пополивай огурцы да капусту всё лето.
Но сломать полотно Любаня побаивалась. Как-никак папаню уважала. Пришли на место. Любаня нацелилась самое большое кольцо отпилить. Крутить так крутить. Я еле уговорила остановить выбор на хула-хупе средних размеров.
– Стой на шухере, – сказала Любаня, – кто пойдёт, предупреждай.
Казалось, шорканье пилы слышно по всему парку. Хорошо, стоял ноябрь, снег уже лежал. Редко кого заносило в парк на прогулку. Наконец скрежет стих, Любаня появилась на аллее, докладывает:
– Ничего не получается.
Все приваренные точки отпилила, на одном волоске держится хула-хуп, но никак. Рвала-рвала, тянула-тянула. Тогда Любаня предложила забраться на конструкцию и прыгнуть. Так мы и сделали. Залезли на пирамидку, взялись руками за верхнее кольцо, встали на отпиленное. Подпрыгнули. Кольцо даже не пошевелилось.
– Надо посильнее! – Любка командует.
На «три-четыре» подпрыгнули со всего маху, и полетели вместе с кольцом. По дороге я вырвала клок из нового пальто. Два раза и надела всего. Отец летом с воротником чернобурочкой справил.
По звуку, когда обруч упал на землю и зазвенел вечевым колоколом, я поняла: что-то не то. Подозрения оправдались. Хула-хуп не из трубки тонкостенной. Цельнометаллический. Из прута, что в добрый палец толщиной.
Сразу почувствовали его килограммы, как стали поднимать.
– Будем катить, – пожалела меня Любаня.
Поспешно катя обруч, ретировались расхитители советской собственности с места преступления. Отдалившись от парка, Любаня решила, не откладывая на потом, заняться строительством фигуры. Взяла обруч и с возгласом: «Эх!» – запустила снаряд вокруг места, где намечала изваять талию. Обруч по инерции пошёл по Любе, но тяжело и медленно, порхающих орбит не получилось. Зато Любаня билась внутри кольца, как под током, пытаясь разогнать хула-хуп. Моталась с частотой нитконамоточного устройства на ткацкой фабрике. Хула-хуп не подчинялся стараниям, гасил скорость. Потом и вовсе упал. «А-а-а!» – закричала Любаня на весь квартал после соприкосновения кольца с пальцами ног.
На другой день Любаня в училище не пришла. После занятий я побежала проверять подругу. Может, думала, папаня применил строгие санкции: полотно мы всё-таки сломали.
Захожу, Любаня живая, но вид – больно смотреть. Сидит за столом и с тоскливыми глазами очередной фасон платья рисует.
– Люб, ты чё, – спрашиваю, – заболела?
– Я вчера пришла, в сенцах пару раз крутанула и ужинать уже не смогла.
Утром мать сразу заподозрила неладное. Квёлая дочка. Мама очередные кулинарные шедевры приготовила. «Любочка, ты бы покушала, а?» «Хорошо, но сначала крутану хула-хуп». Пошла, крутанула, после чего завтракать расхотелось вовсе.
Любаня пожаловалась на судьбу, потом поднялась со стула и со словами:
– Смотри! – задрала футболку.
По телу разлился сплошной синяк, будто Любаню пинали коваными сапогами.
Отнесла она хула-хуп в гараж и закончила на этом похудение.
После училища рванула на Дальний Восток, я туда хотела поехать, подальше от мамы, не получилось. Вскоре всем подругам прислала письма. Оригинальные. Общую часть про красоты Владивостока писала под копирку, дальше личное каждому адресату. Любаня слёзно просила у всех эскизы. Она, кроме фасончиков, так ничего и не освоила за годы обучения. А на работе ей нужно было рисовать.
Через год Любаня вернулась с берегов Тихого океана на тихий берег Оки. С дитём. Какой-то матросик осчастливил. Любаня сделалась матерью-одиночкой.
С той поры я ничего о ней не знала. Судьба подарила встречу в Испании. Оказалось, мариман не совсем поматросил и бросил девушку. Всего на пять лет. Потом нашёл, раскаялся в содеянном. Любаня приняла обманщика. Живут и не тужат. Любаня ещё двоих киндеров родила. Уже внуки есть.
Вспомнили мы под испанским солнышком угарную печку, хула-хуп и много чего. Любаня, толстая и счастливая, преподаёт в нашем родном училище, супруг ходит в моря… Жизнь, что называется, удалась…
Говорю Любане:
– Помнишь, плакала: «Некрасивая, толстая». А я тебе говорила: «Да будешь ты счастливой, будешь!» Так и получалось.
На что Любаня:
– А помнишь, я говорила тебе: «Не умрёшь в восемнадцать лет. Ни за что не умрёшь!» И ведь жива…

В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ
В пять лет я умирала. Врачи поставили смертельный диагноз. Почки. Отец воспротивился. Законченный атеист, коммунист, за спиной военная академия, поехал к знахарю. И меня с того света вытащили. Знахарь жил где-то у моря. Папа набрал у него всякой травы. Стал меня пичкать снадобьями. И выходил. Как уж воздействовал знахарь – не знаю. Выжила. Папа привозит здоровую дочь в клинику. Вот, мол, полюбуйтесь, эскулапы. Врачи на его победные реляции отвечают: «Вы думаете, добро ей сделали? Ничего подобного! В восемнадцать лет всё равно умрёт».
Я приговор свой услышала. И жила с раннего возраста с ощущением неизбежной смерти. Подруга Иринка однажды призналась, что осознала конечность своей земной жизни лет в тридцать пять. А я в пять. Для меня важнее были не политические формации, а что восходит солнце, что жарким летом, когда идёшь от моря по каменистой дороге, от неё пышет жаром, что вечную пыль из гробницы фараона я стираю тряпочкой с телевизора. Папа заводил речь о международном положении, я отмахивалась к его досаде.
В октябрятах ещё ничего не понимала. Когда повязывали галстук, тыкали в уголочки, объясняя, что каждый обозначает, думала: это не со мной происходит. В комсомол не стремилась. Мать шумела: «Как так, младшая сестра уже в комсомоле, ты какая-то отщепенка!» Она не потому кипятилась, что я телепаюсь в хвосте передовой молодёжи , – мама – человек практический, заглядывала в будущее дочери, где без комсомольского значка на моей груди не видела института и безбедного моего, а там, глядишь, и своего существования.
Я знала, что мне лучше не рожать. А кому такая жена сдалась? Подружки в Омске удивлялись: ты посмотри, мужики шеи сворачивают, винтом вокруг тебя облизываются, а ты как никого не видишь. И мужики признавались: ты бы только глазом моргнула – женихи в очередь выстроились. И ещё говорили: не унижаешь, не оскорбляешь, а через стеночку к тебе не перебраться. Звали замуж. Но в душе не было человека. Может, оттого, что знала о себе – не урод вроде, но и не понять что. Если рожу, могу умереть сама, на кого останется ребенок? Мой старший брат Лёнька родной мне только по отцу, моя мама была ему стопроцентной мачехой, я прекрасно видела эти проценты. Да и самой жилось не слаще.
До сих пор не могу понять, как отец так опростоволосился с женитьбой? Умный человек. И не пацан, женщины не нюхавший. Образования у матери никакого. Зато голосистая, зато красавица, зато плясунья-певунья. Отец как увидел, так и остолбенел. Может, Жорин отец точно так от его матери ум потерял? От первого брака жена у моего отца умерла, Лёньке четвёртый год – нужна в доме женщина…
Отцу многие говорили по поводу моей матери: «Куда, Саша, голову пихаешь? В какой хомут лезешь?» Да где там послушаться мудрых советов, когда роскошная красавица на всё согласна. «Не-не! Только она!» – сделал окончательный выбор. Вот у нас развесёлая жизнь была. Точнее у них. Да и нам с Лёнькой и Лилькой доставалось на орехи. Раза четыре сходились, расходились, сходились, расходились. В конце концов разбежались. Я постоянно хотела к отцу. Четырнадцать раз бегала. Смешно, конечно, как подрывала из дома. Маленькая, умишко с гулькин нос, считала: только по шпалам дорога к папке, раз на поезде уехал. Матери ничего не стоило отлавливать меня. Лупцевала от души…
И я поняла: если к моему ребёнку будет так относиться другая женщина, зачем это надо? И ставила крест на своей семейной жизни.
Честно говоря, я не знаю, почему я обладаю предвидением. Вернее, знаю, но очень невероятная история. Не буду рассказывать, а то можно подумать, что я шизофреничка.
Я многие вещи знала с детства. Как-то прочитала: некоторые дети обладают даром зрения невидимого мира. Потом он утрачивается. Это активизировалось с того момента, как стала умирать по-настоящему. Я поняла: что-то существует над нами. Я умирала, умирала, умирала, потом отец предпринял попытку с того света вытащить. И наступил день, я ведь не ела, у меня дистрофия была последней степени. Помню солнечный-солнечный день, я зашла на кухню, маленькая, шестой год, зашла и сказала: «Мама, я хочу кушать». Мать так и села на пол. Это было моим выздоровлением. А до этого внутри, я не сказала бы что голос, знание что ли: когда будешь умирать позже, тебе будет очень тяжело. Потому что дети защищены.
Распределилась в Омск. Город с первого дня лёг на душу. Ехала в Сибирь, настраивалась: тайга, ёлки до неба. А здесь удивительный простор неба, простор земли… Лесостепь… Летом – море зелени, зимой – играющего на солнце снега, осенью едешь на электричке – а по сторонам золото берёз, студёный воздух. Жила замкнуто, друзей долгое время никого. После работы ездила к речному вокзалу, где Омь впадает в Иртыш. Солнце садится за реку, разливается по поверхности воды, гаснет…
Мысль, что всё это вот-вот окончится, жила во мне постоянно. Возраст подходил к сроку исполнения приговора врачей. Обидно и жалко: я только-только обрела долгожданную финансовую независимость. Профессия нравилась, довольно быстро в Художественном фонде начала самостоятельно работать с металлом, ко мне с уважением относились старшие коллеги...
В восемнадцать лет была цветущей девахой, даже симпатичной, даже красивой, как поняла позже. Подошёл названный врачами срок, я жду своего смертного часа. Ничего подобного. Значит, решаю – в девятнадцать срок настанет, врачи немного ошиблись! Девятнадцать подходит – прекрасно себя чувствую. Эскулапы в пять лет просчитались и тут поднапутали… Радуюсь, что удлиняется жизнь, но обречённо считаю: всё одно скоро конец…
Жила я у тётки. Почему и поехала в Омск – всё родной человек рядом. Тётя Клава та самая, которая с матерью моей в детстве побиралась-нищенствовала. Мать младше её на семь лет, бывало, зауросит: не хочу идти. Тётка на горб и тащит.
– Не обижайся, Таня, ох, вредная твоя мать была, – рассказывала тётка. – Тяжёлая и вредная.
Чё мне обижаться, я и так знаю.
На одной площадке с тёткой Галка жила. В доме она пользовалась славой – гулящая… Рассказывали соседки: ещё в школе, с четырнадцати лет, начала путаться с взрослыми мужиками. Тогда нравственность какая-никакая была. Осуждали сексуальную скороспелость. Когда я с Галкой познакомилась, ей за двадцать было. Поначалу столкнёмся на лестнице – «привет-привет». У меня жизненный круг: работа, дом. Никаких мальчиков, как и подруг. Как-то Галка позвала: «Заходи, поболтаем!» Стала наведываться к ней, к ужасу моей тётки. Та напустилась:
– Что у тебя общего с этой проституткой?
Будто я совсем безголовая.
Галка жила с матерью. Тётя Надя – уникум. Назойливая до безобразия и скупердяйка до предела. Начинался наш день звонком в дверь, она трескучим, подпуская мёд, голосом пела: «Клавочка, вы не спите уже? Собралась своей паразитке суп варить, выяснилось, нет картошки. Не дадите штучки две, не больше, штучки две». Какой суп из двух картошек? Штук шесть тётка даст. «Ой, спасибо, обязательно отдам». Через две минуты опять звонок: «Клавочка, я картошку забросила, а морковки тоже нет». Так целый день. Спички, соль, фонарик в подвал спуститься. Зачем в магазин ходить? Клавочка – душа добрая, поворчит-поворчит, но наделит необходимым.
Эта женщина совалась в каждый миллиметр Галкиной жизни. Дочь долгое время жила с бабушкой. На стенке у Галки не портрет матери висел, а автопортрет бабушки в довольном преклонном возрасте, выполненный в коричневых тонах профессиональной рукой. Бабушка работала до пенсии художником в театре, по словам Галки, было очень интересным человеком.
Но бабушка не вечная. Умерла. И Галка вплотную столкнулась с матерью, которая до сей поры жила в своё удовольствие. Не знаю: то ли отец их бросил, то ли умер. И началось. Может, Галка мстила, не знаю. Мать она не воспринимала и в её навязчивую любовь не верила. Повесила в своей комнате щеколду, отделилась дверью. Мать билась: «Гала, открой! Гала, открой». Галка сидит, а она тупо долбит. Это могло быть часами. Галку трясло и колотило. Не знаю: при бабушке или при матери Галка приобрела славу лёгкой девушки, но такая мамаша может послужить катализатором для любых поступков.
Галка внешне женщина броская и умела себя подать. Высокая, широкой кости, порывистая. Лицо широкоскулое, высокий лоб, изящный носик. Зелёного огня глаза. Таких девчонок действительно сворачивает. По неопытности рано столкнулась с мужской подлостью. И понесло. А в душе хороший человек. Я не видела в ней стервозного, когда на мужчин смотрят как на средство урвать, обезжирить по полной. Окончила музыкально-педагогическое училище, преподавала в детском садике. С детьми возиться не любила, но нравилось в садике рисовать, оформлять комнаты…
Мужчины у Галки были с положением. Как она говорила: «Не с трамвая». Советский Союз тогда ещё вовсю нерушимо стоял. Но ****ская мужская сущность она при любом социализме. Приезжают высокие гости, для них устраивались расслабительные мероприятия, выезды за город, Галку приглашали на такие пикники для десерта по дамской части. В каком-то ведомстве имелся особый список женщин. По нему приглашали. Наверное, не задаром. Но, думаю, не с этих доходов Галка одевалась. Были, надо полагать, спонсоры. Одевалась очень даже круто по тем временам. Зарплата в детсадике рублей сто двадцать. А могла купить кофточку рублей за триста. И сразу делала упреждающий ход, покажет мне и говорит: «Мать будет спрашивать – скажи: шестнадцать рублей стоит». Платья, сапоги, пальто – всё дорогое. Но не занашивала, поносит-поносит и продаёт.
Находиться дома с матерью ей было невыносимо. Нам, соседям, досаждала тётка Надя, а уж дочери… Поэтому Галка в отпуск, а он у неё длиннющий, ездила в турпоездки по всей стране. Взахлёб рассказывала про Байкал, Хибины, Кавказ, Прибалтику и Молдавию. Там отрывалась по полной. Совершала круизы по Волге и Енисею. Где только не побывала. И с мужчинами ездила, и одна...
Рассказчица Галка – слушал бы и слушал. Как-то сидели, разговаривали, меня как током долбануло: эта презираемая всеми соседками девчонка живёт такой интересной и яркой жизнью. Путешествия, дорожные приключения. Всего на четыре года старше меня, а где только не побывала. Я и сотой доли не видела. Если мне суждено умереть рано, так что – сидеть безвылазно за печкой? По медицинским меркам мне табуретку противопоказано поднимать. Плюнула на это. Чему быть, того не миновать. Не умерла ведь в обещанные восемнадцать, а там поглядим. Решила: жить надо, чтобы не сказали, что помер.
Смертельный диагноз, по которому физические нагрузки категорически запрещены, скрыла, записалась в танцевальный коллектив. До солисток докатилась. Настолько яростно захотелось наверстать упущенное. В двадцать два года стала ходить в горы. В пешеходные, лыжные походы. Как и не жила до этого. Уж если умирать, так весело. Может, даже подспудное желание было убить себя. Делала то, что напрочь нельзя. Доктора бы в обморок попадали, узнай о моих вольностях. Это догнало. Почка оборвалась, пришивали. Я из себя как щепка, но пресс накачала железный. Завотделения пришёл после операции, посмотрел и сказал: зря делали, почка и так бы держалась с таким мышечным корсажем.
За год до этого ходила в поход на Иссык-Куль. Спрашиваю на берегу озера:
– Где Терскей-Алатау?
– Вон! – показывают на другую сторону.
– Где?
– Да вон! Смотри лучше!
Гляжу – одни облака плывут, другие стоят. Снежники. Захотелось во что бы то ни стало побывать там! И пошла в труднейший для меня поход после операции. Но потом распрощалась с экстремальными видами спорта, стала спокойней жить.
Тут-то перестройка и грянула, кооперативы пошли... Из людей дерьмо полезло при запахе денег. Началось предательство друзей. Первый раз отведала ренегатства, как сама пошла по торговой части. Открыла бутик сувениров в центре города. Знакомых среди ребят-мастеров масса ещё по Художественному фонду. Сумками таскала от них товар, влёт уходил. Верной подруге Веронике, отличная девчонка, в походы не раз ходили, предложила помочь, на хороших условиях встать за прилавок. С удовольствием согласилась и наглым образом обворовала. Мне с поставщиками рассчитываться – она мелочь какую-то суёт и с честными глазами говорит: больше нет. Нет и всё. А сумма очень приличная. Дело перед самым Новым годом, сенокос на сувениры… Кое-как рассчиталась с ребятами.
Если друзья так поступают, что говорить о полубандитском бизнесе... Нас воспитывали в одних идеалах, теперь твоя честность как собаке пятая нога… Загрустила я от безысходности. В этот момент объявился Макс, вынырнувший из Бельгии.

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ МАКС
Макс – это перекати-поле. Они приехали в Омскую область из Павлодара. Невмоготу в Казахстане стало, и собрали манатки. О ту пору казахам непросто жилось в родных просторах, русским – тем паче в тех пространствах. Тогда и сорвался Макс с якоря, и начались перекати-поле странствия. В России казахских русских не ждали: своим несладко, поселилась семья в деревне, в ста километрах от Омска. Кроме Макса с женой, мать его, замужняя сестра и брат. Максу должности ветврача не нашлось на деревенском рынке труда, устроился электриком, а потом приглашают на педагогическую работу в школу, английский преподавать. В глуши с учителями полный затык. Макс по-английски трёх букв алфавита не знал, но пошёл без долгих раздумий и лишних сомнений. «А чё – сам язык выучу! Да ещё деньги за это буду получать». Другой бы с ходу отказался, Макс – с азартом взялся. В этом он весь.
Два года пожил в деревне и перебрался в Омск. Организовал ветлечебницу, где я своего умирающего кота вылечила. Но возиться всю дорогу с хворями кошек-собак не планировал, манили дальние страны, радужные перспективы. Настраиваясь на выезд, подготовил легенду религиозной несвободы. Выбрал экзотическую секту – пятидесятников. Максу Бог ума плеснул с избытком, не только английский изучал в безвременье. Наткнувшись на миссионеров пятидесятников, подумал: а не есть ли это полезно? По принципу: попался на дороге кривой гвоздь – подбери, вдруг другу дом строить или в гроб врага вбить пригодится. Пообщался с сектантами, походил на собрания, поднабрал разведданных, основательно почитал Библию. В Бельгии так живо сыграл роль пятидесятника. Те молитвы хором в унисон поют, при этом в ладоши хлопают, в такт притоптывают и возглашают громко «аллилуйя», чем вводят себя в кайф с экстазом. Макс в генеральной комиссариате перед бельгийскими чиновниками настолько вдохновенно в образ вошёл, так пел, прихлопывая и притоптывая, – бельгийцы чуть не побросали католичество и протестантизм и не пошли за Максом.
Есть такая легенда, Макс рассказывал: где-то в конце восьмидесятых годов прилетели в Бельгию муж с женой из Москвы. Сдались бельгийцам: только вы нам сможете помочь! Будто случился пожар, сгорел дом, дети, документы. Супруги в отчаянии от горя, побежали куда глаза глядят в Европу. Тайком, чуть ли не в багажном отделении самолета, прилетели в Брюссель. Спасите нас от советской действительности, где дома горят, дети погибают, в магазинах километры пустых прилавков. И бельгийцы впервые столкнулись с такими беженцами из Советского Союза. Потом-то до мелочей разработали схему приёма и проверки, а тогда как снег на голову погорельцы. Макс учил: рассказывайте свою легенду в отчаянии, плачьте, сопли распускайте… Дескать, край, тупик – жизни в России нет, до петли доводит родное государство. Надо перетянуть на свою сторону бельгийцев. Не только заставить поверить твоим россказням, но пробить на сочувствие, дабы захотелось хозяевам от всего сердца помогать просящему. Бельгийцы гордятся: маленькая Бельгия такая могучая, что может защитить обиженных, их гуманное государство запросто принимает страждущих, их богатая страна наделяет обездоленных куском хлеба, крышей. Мать Россия хуже мачехи выдавливает своих граждан за порог, а Бельгия помогает сиротам...
Сам-то Макс сыграл почти по Станиславскому. Ему безоговорочно поверили, что все пятидесятники России не могут скрыть могучую личность Макса от гнёта режима. Но Макс один сорвался столбить место в Бельгии. В Омске оставил жену Светку с двумя детьми. Поехал за ними…
Светка с Максом не два сапога из одной пары. Светка, если в образности окончательно переходить на обувь, валенок валенком. Максу Бог ума не пожалел. На Светку не хватило. Отнюдь не дура. Но ленивая, танком с места не сдвинешь. И клуша. С Максом ей не сахар жилось. Макс – вулкан. Где появился – там дым коромыслом, пиво рекой, песни во всё горло – с книжкой не посидишь. В Брюсселе идёт по скверу, видит: на лавочке бельгиец кручинится – от одного согбенного вида слёзы наворачиваются. Макс пять минут назад по пиву прошёлся, на душе майское солнце, именины сердца, вдруг сталкивается с депрессухой. Непорядок. Подсел к горюну. Бельгиец расплакался от участия в русскую жилетку: денег нет, с работой затык, девушки не любят. Собрался в канал бросаться. Поеду, говорит, в Гент, он там учился в университете, и брошусь в канал Гент-Тернюзен. У бельгийцев-суицидников каналы на первом месте. Просто национальная особенность. Не через повешение, отравление или под поезд, а вниз головой в канал свести счёты с жизнью. Кругом железные дороги, скоростные поезда носятся, нет, не надо по-каренински на рельсы. Может, что воды-влаги в стране много… Не сказать, сыро в Бельгии, но хватает влаги. Изморось, туманы, дождики не редкость. Это не степной Омск. Мокрая стихия влечёт суицидно настроенных… Бельгийский товарищ Макса, он и в географии суицида привередливость проявил – Брюссель отверг, непременно Гент подавай. Уж если плюхаться с концами в воду, то ни где попало, а рядом с альма-матер. Город, кстати, один из красивейших в Бельгии. Одна башня Беффруа чего стоит. Или замок графов Фландрии, аж двенадцатого века. Гент, наверное, немного изменился с той поры, как Тиль Уленшпигель там шлялся. Старинный и в то же время студенческий, молодёжи море…
Макс сопли бельгийские вытер, бедолагу в охапку сгрёб и потащил от греховных мыслей к себе домой – борщ с пивом есть. Дескать, в канал всегда успеешь, предварительно не помешает плотно подкрепиться. Накануне на Макса напало вдохновение – наварил полную кастрюлю борща. Бельгиец две тарелки умёл. Повеселел. Борщ не их деликатес, да с голодухи не то проглотишь. Про канал забыл. И вместо Гента позвал через пару дней Макса с ответным визитом на суп собственного приготовления. «Я, конечно, поел, – рассказывал Макс, – но без добавки. Какой вкус останется – битых три часа варится капуста, только потом закладывается мясо, картошка… Непонятно что в итоге в тарелку попадает».
Меня в одном бельгийском доме накормили тёртым супом. На бульоне, что в супермаркетах продаётся. Отваривают на воде овощи, в миксере перемалывают. Получается пюре. Бульон разогревают и туда эту кашу. Национальная еда. Не скажу, что невкусно. Да как-то привыкла жевать. С закрытыми глазами ешь и понимаешь: это капустка, это морковка, картошечка, лучок. Тут непонятно, что ешь.
Друг Макса ещё хлеще накулинарничал, но его вываренный на десять рядов супец их дружбу не подкосил. Привязался бельгиец к неунывающему русскому. Подцепил его присказку: «Чтобы сердцу дать толчок – надо выпить кислячок». Кислячком Макс обзывал сухое вино. Бельгиец к месту и не к месту повторял про «кислачок» – так у него получалось – и щёлкал по горлу. Купили, не знаю на чьи деньги, машинёшку. Поганочку дешёвую. Ездить она ездила, да сразу не разглядели друзья-товарищи дефект – масло подтекает. В Бельгии жуткий штраф за пятно под машиной. «Зелёные» зверствуют в бдительности за экологией. Надо было лицезреть, как ездила интернациональная парочка. Своими глазами наблюдала. Машина останавливается, Макс за рулём, бельгиец на ходу выпрыгивает и нырк под колёса с баночкой. Ни одна капля не должна осквернить Брюссель.
У бельгийца основное занятие по жизни – депрессия. Гуляют с Максом по вечернему Брюсселю, откушали пива, бельгиец впал в грусть-тоску: нет в жизни счастья, заныл про Гент с любимым каналом. Просто сил нет от безысходности, просит Макса: будь другом, отвези на берег Гент-Тернюзен. «Да брось ты! – перебивает суицидный скулёж Макс. – Всё хоккей и замечательно!» В подтверждение хоккейности ресторан встаёт на пути. Музыка из окон забойная… Макс друга за шиворот: «Айда оторвёмся!» Не успел бельгиец предупредить: стоять! ресторан африканский! – как оказался на чужой территории. В такие заведения белые носа не кажут. Вывески на двери: «Только для чёрных» – нет. Но африканцы изустно дают понять: пятколицые, не суйтесь. Никто и не думает соваться.
Арабов и африканцев на улицах хватает. Бельгийцы каются за колониальную политику в прошлом, привечают бывшие угнетённые народы. Но где угнетённые селятся, в том же Брюсселе, в этих районах быстренько начинается вонь и грязь. Чтоб колонизаторы не абстрактно каялись…
Африканский бар вечером – зрелище не для слабаков. Горят синие лампы, как для кварцевания, помещение обычно небольшое, окна нараспашку, и в мёртвом фернальном свете сами собой движутся белые рубашки, манжеты, воротники… Без голов. Одни зубы светятся. Жуткая картинка.
Макс в такой ресторанчик затаскивает бельгийца ударить веселухой по тоске. И лишь переступив порог, отметил: во всей массе отдыхающих белых всего ничего – он да бельгиец. Другой бы выпрыгнул за дверь от греха подальше, Макс ни шагу назад! В любой ситуации как шар обтекаемый. Чёрные так чёрные, какая разница, с кем зажигать. Вскоре поднял бучу жарче африканской Сахары. С неграми пьёт-пляшет, с негритянками обнимается… К концу вечера, а это было под утро, негры научили Макса танцевать регги, русский в ответ чечётку на стуле отбил. Одной негритянке обещал ночь со звёздами…
Такой Макс, а жене его, Светке. в семейной жизни нужна стенка, дабы ручки сложить, ножки свесить и сидеть сиднем. Макс приехал в Омск забрать семью в Брюссель. Визы скоренько приготовил, да наперекосяк планов тёща на дыбы встала. Накатила на зятя: «Аферист несчастный, я тебя выведу на чистую воду! Я тебя посажу!» Светка заметалась меж двух огней, не знает, как быть-поступить: утром рада-радёшенька в Европу отбыть, чемодан собирает навстречу бельгийским красотам, всё делает, как Макс скажет. Но мама не дремлет: «Куда ты собралась? Он тебя через границу перевезёт и бросит! Детей отберут!» Светка начинает к вечеру разбирать чемоданы, на Европу нацеленные. Деньги у Светки, что Макс привёз, странным образом иссякли. Дал десять тысяч евро, она через неделю: «Кончились, дай ещё!» Он: «Дам, но напиши список, куда потратила?» Светка тык-мык и затык.
Макс махнул рукой на эту свистопляску «еду – не еду», надумал, пока Светка менжуется, сгонять в Норвегию, прощупать почву в стране фиордов. Не в восторге остался. Звонит в Брюссель: «Не понравилось». Вскоре сам нагрянул. Остановился у нас, напылил, конечно. Даже приструнивать пришлось. Зачем мне Жорины пьяные выходки, у него и трезвых хватает? Макс в Брюссель завернул на пути в Англию. В эмигрантском мире бытуют легенды: где-то обязательно лучше. Всенепременно есть райское местечко, где нас ещё нет. У Макса шило в заднице не переводится, якоря давно оборвал, пошляться по всяким разным странам – для него вид приключений. Записная книжка под завязку телефонами со всего мира забита. Везде его ждут и любят. Мужчина искромётный и голова работает чётко. Многим подсказал, как лучше устроиться… Ему удаётся за границей то, что не удаётся никому. Брат Макса Валерка – полная ему противоположность, рохля. Как ни учил Макс искусству запудривания мозгов бельгийцам, не сумел Валерка наврать красиво – не дали документов. Макс не согласился с таким отношением к родственнику и добился своего, запихал брательника в русскую миссию, что в Испании. Четвёртый год Валерка в Мадриде в ус не дует.
Разочаровавшись в Норвегии, Макс устремился в Англию, о которой столько позитива слышал. Звонит из Брюсселя в Лондон, но друзья, что там обосновались, успели переменить точку зрения на туманный Альбион. Делать, дескать, здесь нечего, в Канаде краше, туда многие из нашего русского брата перебрались. И друзья Макса лыжи навострили в страну хоккея и кленового листа. Макс не закручинился от облома с Англией. В Канаду, так в Канаду.
Спрашиваю:
– Макс, как ты в Англию собирался попасть?
Это не проходной двор по типу Парижа. Англичане заморочек понаделали на въезд к себе на остров. Но не на Макса. Проезжая через Амстердам, сделал португальский паспорт. Теперь он не Максим Игнашевич, а Дон Педро, прошу любить и жаловать. Одна заковыка – новоиспечённый Педро – типичный блондин. Макс за шведа или финна сойдёт по цвету, но никак не жгучий португалец с таким экстерьером.
– Ты хоть, – говорю ему перед отъездом в Канаду, – материться по-португальски выучись.
Из Бельгии выпустили легко, наверное, по принципу: лишь бы подальше такие Педры. Зато в Риме – рейс в Канаду Макс выбрал со скачками по Европе – засомневались в Педре, взяли нежно за локоток, попросили мистера побалакать по-португальски. Макс, на свою беду, в деревне данный язык деткам не преподавал. И умного человека, то есть меня, не послушался по ненормативной лексике. Попух Педро. Наладили вместо Канады в Россию.
Пока Макс мотался за райскими кущами, Светка третьего ребёнка рожает. По своей лени она из тех баб, к которой разок прикоснётся мужик и пузо на лоб лезет.
Макс и с тремя детьми готов был везти семью в Европу. На его беду, случилось из ряда вон событие. Его не украсть не покараулить Светка загуляла. Да не тайком – потешить бабью плоть, пока муж весело пропадает в дальнем зарубежье, – в открытую. Макс-то, мотаясь по Европам, думал: с такой женой тылы железобетонные. На деле – ни железа, ни бетона. В Светку влюбился молодой парень. И не поспать-погулять на досуге. С серьезными взглядами на совместное будущее. Мать его восстала: «Приворожила!» Побежала к Светке... А кого там Светка могла приворожить? Понеслась к Светкиной матери: урезоньте своё чадо... Забегаешь, когда сыну тридцать, а Светке – сорок один, плюс к бабскому возрасту трое детей на шее. Однако парень порулил наперекор маме. Светка подала на развод, поженились.
Такая судьба у Макса.
Мне он никогда категорично не советовал: «Бросай Жору!» После первой крупной разборки с Жорой, а мы к тому времени и полугода не жили в Брюсселе, я пожаловалась Максу, спросила: что делать, на меня в жизни мужчина руку не поднимал. Тут получай мордобой. Макс сказал: «Не спеши. Ради чего ты сюда приехала? Остаться. Если разведёшься, не ему, а тебя боком выйдет. Он политический, пусть не пуп, но пупок. Удалось на этом сыграть. А ты кто? Жена пупка. Разведётесь, и можешь пролететь с документами. Не торопись».

ВЫБИТЫЙ ЗУБ
Я терпела. Были периоды нормальной жизни. Были. Что всегда в Жоре импонировало – не врал. Враньё чувствую за версту. И ненавижу, кто выкручивается, лукавит. Жора и врать-то не умел. Сразу было видно. Как ребёнок. Вообще, он был ребёнком во всём: капризах, восторгах, непостоянстве…
Что ещё в нём замечательное… Грузин один говорил. Они люди внимательные. Дескать, вах какой у тебя мужик. Сколько вижу – мы тогда на пятом этаже жили в однокомнатной квартире – обязательно не с пустыми руками, обязательно добычу тащит. Это у Жоры не отнять.
В первую брюссельскую квартиру приволок рулон искусственного меха в два обхвата. Где только не использовали: один кусок в качестве матраца, другим укрывались – пододеяльник надела, и так хорошо. Половичков нарезала… Жора свято чтил девиз: «Семья не должна голодать!» Раздобыл велосипед. Ездил на рынок к закрытию. Цены бросовые, можно на халяву разжиться продуктами с просроченной датой употребления. Мы не гордые – нам пойдёт. Какой-то нереализованный товар торговцы просто бросали. Или продавец зазевался, Жора взял и с тихой грустью удалился. Привозил всегда столько, что не влезало в холодильник. Это у него называлось: полная бомбовая загрузка велосипеда.
Нет, не всё состояло из минусов. Пусть не сразу, но устроился на хорошую работу. В фирму по производству мясных деликатесов. Владелец – еврей Моисей, жена у него невероятной красоты женщина, королева, по имени Бася. Сам Моисей – начальник суеты. Заполошный… Появился на фирме – всё, жди дерготни, беготни. Бася – сама невозмутимость, достоинство, царица, курила дорогущие сигареты, специально ей доставляли. Моисей мог прийти на фирму и сказать: «Приезжает мой родственник из Израиля. Таки знаменитый скрипач». Это мог быть и знаменитый (обязательно знаменитый или даже гениальный) физик, архитектор. Но на следующий день, как приедет, Моисей приводил того на производство. И не с целью экскурсии. Давал, несмотря на знаменитость, конкретное задание, и родственник своими руками вносил посильный вклад в дело Моисея.
Из чего только не выпускала фирма деликатесы: говядина, конина, утка, перепела, страус и даже крокодилье мясо. О, какая бесподобная гусиная печень! Но дорогущая... Жора приносил домой. Конечно, на халяву. Чтобы Жора да не свистнул… Маленькая фирма, а поставляла товар в Англию, Францию, Канаду. Не грузчиком Жора трудился, Моисей узрел в нём аптекарскую дотошность и поставил на ответственный участок – составителем рецептов. Жора отмерял, подбирал ингредиенты, разбулыживал до нужной кондиции, а в результате зарабатывал приличные деньги.
Ничего не скажешь, Жора не маялся на диване депрессией, как Нелькин муж Николай. Но уже в первый год совместной жизни у меня выработалось состояние постоянной, в любую минуту, готовности к бою. Как у мастера ушу. Русскоязычные эмигранты удивлялись, попадая к нам: как уютно! У меня позиция: где я – здесь мой мир. Жить в обшарпанной квартире не моя тема! Должна украсить свой дом. Нет денег на что-то дорогое, тогда пусть это будут ветки-загогулины, что подобрала в парке, сухой букет, на полочке пару красивых бутылок, наполненных разноцветными шариками, что-то простенькое, но эксклюзивное на стенах, сама сошью коврик для пола, подушечки на диван… И теплотой наполнилось вчера ещё безликое пространство, стало твоим… В конце концов не так уж много удовольствий в жизни… Жора плевать хотел на мои старания…
На полгода хватило терпения для ежедневных, ежечасных беззвучных подбираний за ним носков, трусов, книжек, грязных чашек и всего на свете. Попыталась воззвать к совести:
– Это наш дом, это наш мир, а тебе по барабану…
В ответ истерики. Как же – поползновение на личную свободу.
– Могла бы молча убрать. Где твой тихий семейный подвиг?
Но почему тихий семейный подвиг однобокого направления? Всегда к его приходу готовила полные обеды, раз не успела, пришёл, разорался... Я ему:
– Мог бы обойтись бутербродами. Где твой тихий семейный подвиг?
Ух, как перекосило...
Я должна носиться по дому нос в муке, задница в кислом молоке, а он будет плевать на мои труды…
Жила нараскоряку. Настроение у него менялось мгновенно. Постоянно разрывалась между этими полюсами. Только что «самая любимая мосечка». Через три минуты «мосечку» готов убить. И убивал. Я по свое натуре знаю, что такое боль. Не могу ударить человека. Ему в гневе ничего не стоило. Зуб мне выбил. Потом возмущался в комиссариате: «Она все пуговицы мне на рубашке оторвала!» Я стояла в синяках, без зуба, он с пылом жаловался на отсутствие пуговиц. На самом – ни единой царапинки. Я ударить в принципе не могла. Наверное, если что-то будет угрожать жизни близкому – могу убить, но не из-за эмоций на пустом месте. А у него русский рукопашный за плечами.
В последний наш скандал сказал, показав ребро ладони:
– Вот этим по твоему шейному позвонку как врежу, будешь в земле лежать, я с удовольствием отсижу и выйду! Тебя это не волнует?
Как-то не взволновало.
– Дурак ты, – говорю, – Жора, на всю бестолковку!
И поплатилась зубом. Выбил.
Брюссельская жизнь в её семейном ракурсе отмечена четырьмя драками. Никогда прежде не позволяла себе выносить сор из избы… Не знаю – из-за стыда или внутренних рамок? А тут выскочила на площадку, лицо в крови. На крик вышла соседка снизу, и я сказала:
– Доминик, вызывай полицию.
Полиция там – не забалуешь. У них первый вопрос: «Документы!» Изъяли. И говорят: «Руки за спину». Жора с гонорком: «Я спокоен». Они опять: «Руки за спину». Не повышая голоса. А мужики просто огромные. Дело было ночью. И что самое смешное – 1-го апреля. Утром звоню Нельке, рассказываю, она хохочет:
– Первое апреля – никому не веря!
– Верь, не верь, – говорю, – а зуб высадил, еду в Омск, как бомжиха.
Я собиралась в дорогу. Ждала открытия визы, мордобой случился за неделю до моего отъезда.
Полиция забрала обоих. В комиссариате комиссар со мной первой начал разговаривать. По-человечески отнёсся. Дал совет, как лучше выкарабкаться из этого положения. Потом говорит:
– Сейчас с твоим мужем потолкую.
– Не получится, – объясняю, – языка не знает этот кухонный боксёр.
– Как? Шесть лет живёт, работает и не знает языка?
– Нет!
– Не может быть?
Не поверил, посчитал: потерпевшая наговаривает на мужа с обиды. Зовёт Жору, обращается по-фламандски и видит круглые Жорины ни фига не понимающие глаза.
– Неужели ничего не знаешь?
Жора мотает головой, «не знаешь» всё-таки разобрал.
Тогда комиссар обращается ко мне:
– Переведи ему, о чём мы говорили.
Как бы устная договорённость: я не пишу жалобу, уезжаю, и по возвращении из России мы разводимся. В его интересах вести себя спокойно, руки не распускать, иначе – закроют. То есть корячится тюрьма.
В Бельгии есть замечательная штука, так называемое раздельное проживание с супругом – сипоре. Пишешь заявление, и вам как бы дают подумать два года. Можно жить врозь или ничего не менять, а через два года спокойно разводят. Это и по деньгам обойдётся дешевле. Бельгийцы пользуются данным вариантом. Даже если один из супругов завопит: нет, не хочу! – никто слушать не будет.
Думаю, Жора и сам не захочет возвращать отношения. Никогда его в полицию не сдавала. А с Жориным самомнением, гипертрофированным самолюбием мой поступок – преступление не вышепчешь. Это его поступки по отношению ко мне – в порядке вещей. После первой драки вообще пластом лежала…
Но верю – всё это в прошлом, в будущем найду своё счастье… Обязательно.
ЭПИЛОГ
Мы сидим у Татьяны на кухне. За окном дождь. Сумасшедший ливень. Поначалу долго грохотало. В окно было видно: тяжёлая, с брюхом едва не до земли туча чернотой надвигается на город. Позже, прокручивая диктофонную запись, снова буду слышать гром, воющую реакцию на небесные раскаты сигнализаций машин во дворе.
«Смотри, какой дождь! – запишет диктофон возглас Татьяны. – Словно плотину прорвало!»
Мы пьём чай.
– Я буду счастлива… – говорит Татьяна. – Чувствую, буду…
По оконному стеклу бегут, как из шланга, потоки, а мне вдруг вспомнился давний-предавний КВН в заводском Дворце культуры. Разминка, команды пикируются каверзными вопросами. Один из серии «что бы это значило?». Загадка бессловесного содержания. На авансцену выходит крепкий парень в массивных очках. С непроницаемым лицом смотрит в зал и вдруг одним движением встаёт на голову. Зимние ботинки на толстой подошве замирают на месте головы, брюки гармошкой спадают до колен, оголяя волосатые ноги в чёрных носках. И стоит «вопрос» кверху ногами.
Команда соперников не успела наморщить лбы в поисках ответа, как к парню, что укоренился на голове и, кажется, способен пребывать в такой ориентации бесконечно долго, подлетает Татьяна – высокая, стройная, стремительная – и хлоп на шпагат. Широкая юбка веером, как у цыганки, по кругу ложится на пол…
Зал грохнул аплодисментами.
В тот вечер Татьяна была певицей с гитарой, актрисой в телогрейке, рисовала фломастером на огромном ватмане, а потом отплясывала искромётный танец…
– Буду счастлива, – повторяет Татьяна, подливая мне чай, – чувствую: счастье рядом... Появится совершенно другой человек… Просто вакантное место было занято не тем…
Сергей ПРОКОПЬЕВ
БЕЛЬГИЙСКИЙ ВАРИАНТ,
ИЛИ БРЮССЕЛЬСКАЯ КАПУСТА
Повесть
Из книги «Монологи от сердца»

ВСТРЕЧА У ЛЕНИНА
Крутится колесо, сверкают спицы, одни освобождённо летят вверх, другие несёт к земле, и на каждую раньше или позже надавит – мало не покажется. Диалектика. На мою давит и давит, давит и давит. До перестройки не особо задумывалась, а как в телевизоре появился дядька с пятном в пол-лысины, взгрустнулось не на шутку. Все, уракая, кинулись к «ящикам»: наконец-то дождались! Сдвинулось с мёртвой точки, умный человек пришёл в телевизор. Горбачев соловьём заливается, граждане с горящими глазами внимают! Я не поверила меченому мужику. Нет, говорю, даже если мы мешок сахара, мешок муки запасём – не поможет. На меня смотрели, как на идиотку, а я думала: как будем выкручиваться?
Когда вереница нищих выстроилась не только на паперти, профессионалы-побирушки с табличками на шее стали хватать по переходам за руки, поняла окончательно: капец подкрался незаметно. И совсем прозрела… Открываю двери магазина, в предбанничке женщина… Не испитая, не бомжеватая, бывшая учительница или инженер, мнётся – плохо ей, неудобно – протягивает руку и просит не денег. Были нищие, даёшь булку, он физиономию воротит. Дескать, прошу на хлеб, а не хлеб. Принимает подаяние исключительно в денежном выражении. Женщина хлеба просила. Купила ей батон, пачку печенья… И подумала: чем я лучше? Чем? Сплошь и рядом такая перспектива для нормальных интеллигентных людей? Я ведь одна на всём белом свете, опереться не на кого.
И что-то активно не захотелось ходить под старость с протянутой рукой. Мать с тёткой в 30-е годы нищенствовали, конкретно побирались. Одной одиннадцать лет, другой – пять. Мать у них умерла, отца репрессировали. Пошли девчонки от дома к дому… Тётка до конца жизни бутылки собирала. Не от безденежья… Администратор крупной гостиницы, а увидит бутылку, как дитё радуется: «О, бутылочка! У меня девять подкопилось, это десятая. Сдам – копеечка живая».
Неужто нищенство в генах? Неужто участь побирушки и мне под старость уготована?
Сидеть, обречённо ждать нищенской доли не в моей натуре. Начала искать пути, как уехать от затянувшейся перестройки.
Видимо, так яростно хотела, что появился на горизонте мужичок – Макс Игнашевич. Лекарь по кошачьим, собачьим и пернатым – ветеринар. Кота моего Марсика пользовал. Ничего не скажу, неплохой специалист, кот доходил, думала – околеет. После курса лечения у Макса ожил во всей красе. Заодно и мы с Максом познакомились. С интеллектом товарищ. И похохотать, и начитанный, мыслил незаштампованно…
Как-то в начале 1998 года звонит. «Уезжаю, – докладывает, – рву в Европу. Надоело в этом унитазе паруса распускать».
И пропал. Ни слуху, ни весточки. Обещал позвонить из европейской цивилизации, но тишина…
Года полтора миновало, вдруг во всей красе на пороге моей фирмы образовался... Белые кроссовки, чёрные джинсы, красный шарф, улыбка американская… На тот исторический момент я попробовала дизайном помещений заняться. Рынок только лишь формировался-устаканивался. Основала фирму. Я и директор, я и дизайнер, двух девчонок подтянула. Головастые, работящие… Потрясные вещи делали… Но кругом ребятки с деньгами бандитскими, наглые до потери пульса, им за счастье кинуть лоха. А у меня нет собачьего опыта хватать за глотку, вырывая своё. Заказы срывались, люди работали даром. Кое-как сводила концы с концами. И госструктуры норовили на халяву проехаться…
И вдруг нарисовался Макс с европейскими замашками. Посмотрел интерьер офиса. Что вооружённым глазом, что близоруким – как на ладони видно: дела фирмы ни шатко ни валко. Макс говорит:
– На кой тебе это сдалось?
Что тут возразишь, самой надоело, говоря словами Макса, в этом унитазе парусами махать.
– Свет клином на нашем отечестве не сошёлся, – продолжает Макс и начинает развивать мысль, как по-человечески устроиться. – Плохо, конечно, что ты чересчур яркая!
Впервые мужик посетовал на мой внешний вид.
– Женщины в Европе страшненькие, а ты и фигура, и вся класс! При этом ни разу замуж не сходила. Одной лучше не соваться. Подумают, извини за натурализм: раздвигая ноги, едешь зарабатывать.
Циник Макс. Не зря медик, хоть и ветеринарный. Но прав. От русской, польской и украинской проституции в Европе за голову хватаются. Полиция не знает, что делать с ****ским потоком. Во исключение подозрений на тему: еду работать на спине – Макс рисует схему перехода в европейское качество. Отыскать мужика, который спит и видит укатить в западную цивилизацию, фиктивно бракосочетаться и одним хлопком убить двух зайцев.
– На пару уедете и, как поётся в песенке: «И тебе, и мене хорошо!» Поможете друг другу – раз. Два – дешевле на пару обойдётся. Сброситесь для начала деньгами… Но главное – в этой дурацкой книжечке под названием паспорт у тебя штампик о семейной жизни появится.
Штампика, как говорилось, отродясь не было. Девственно чист документ. Сажусь на телефон и начинаю по друзьям звонить с просьбой: нужен мужик. Соседка у меня, интеллигентнейшая женщина, как-то со стыда сгорая, ходила по всей округе, приставая к встречным и поперечным, звоня в квартиры:«У вас нет кота сиамского?» Её кошечка с ума сходила без кавалера. Я не такого интеллигентного воспитания, на поиски мужика вышла без комплексов. Ошарашиваю подруг одну за другой: «Срочно нужен мужик! Неженатый!» «А кому такой не нужен?» – веселятся в ответ. Разъясняю, что и как.
Обмотала весь город по телефону, и клюнуло, откликается одна:
– Есть на примете подходящая кандидатура, все уши прожужжал: «Хочу в Париж на ПМЖ!» Попробую его отыскать и перезвоню.
Какой раз убеждаюсь: под лежачий камень вода не течёт, надо его поднять.
Перезванивает моя сводня с полной конкретикой:
– Встречаетесь на площади Ленина.
И ведь не где-нибудь в сквере выбрала место свидания, а за спиной памятника вождю революции.
В иронии моей многострадальной судьбы Владимиру Ильичу предстояло сыграть свою революционную роль.
Макс если и врал в оценке моего товарного вида, то не очень. Без ложной скромности скажу: с параметрами, какими располагала на момент отъезда в Бельгию, можно было зарабатывать древним способом на европейских лежанках. Даже когда тебе под сорок подкатывает. Это сейчас располнела. Тогда больше тридцати годков не давали. Пришла в тыл к Владимиру Ильичу вся изящная, хрупкая, весенне-летняя. Пусть и деловое свидание, но с мужчиной. Да ещё европейской направленности. Стою, как ракета на стартовой площадке, готовая устремиться на западные орбиты… Но нет обещанного для изменения моей судьбы мужичка. Пять минут контрольного срока миновало, десять, пятнадцать...
«Ракета» собралась убираться восвояси, не солоно нахлебавшись, как наконец появился кандидат в фиктивные мужья. С двадцатиминутным опозданием. Глянула – и сердце упало к подножию памятника. Ну, за что мне так не везёт, люди добрые? Не было мужа законного, так и фиктивный какой-то дефективный. Внутренне говорю себе: спокойно – это не настоящий брак, это кратковременное сугубо вынужденное явление, главное – помочь друг другу…
Но обидно.
Пришло нечто. По ростику сантиметра на три ниже меня. То есть прощайте при переходе через границу мои высоченные каблуки, на которых бегом летала. Крылья вырастали, как туфли на каблуках надевала, для меня это что допинг для спортсмена. Да уж придётся крылышкам потерпеть в чехле, походим на плоскодонной подошве, раз в Европе не должно быть тени подозрения на фиктивность брака, контрафактность мужа. Любовники у меня всю жизнь видные подбирались в росте, плечах и комплекции. Предпочитаю мужчин по пословице: берёшь в руки – маешь вещь. Я как-никак себя не на мусорке нашла. Тут брать нечего. К памятнику вдохновителя Великой Октябрьской революции полная противоположность, припозднившись, явилась. Мелкий – как горох, морозом прибитый. В сандальках на босу ногу. Штанишки коротковатые, вызывающе саранчового цвета. Сверху рубашечка тоже саранчовой расцветки, аляповатая и в огурцах. На носу узенькие ехидные очочки, которые придавали хозяину самурайский вид. За стёклышками юркие глазки. Правда, не самурайского разреза. Причёска – по бокам коротко, а на верху, это меня вообще изумило, волосёнки вздыблены гелем в иголочки. И не так уж их было много…
Подавила в себе лёгкий шок от живописной картинки. Всякие люди бывают. Он на пять лет меня младше, кокетливо боком присел на скамеечку. Я ему без любовных прелюдий говорю по существу проблемы. Предлагаю авантюру чистой воды по совместной выброске на Запад. Но если, говорю, я вас по каким-то причинам не устраиваю в качестве фиктивной супруги – не беда, могу напрямую свести с человеком, который посодействует вам без моего участия выехать за рубеж.
Жора замотал головой:
– Я согласен, вариант стопроцентный. От добра добра не ищут.
Пояснил, что он давно мечтает свалить на Запад и начать где-нибудь в Париже новую жизнь, хватит задыхаться и гнить. А тут с такой сногсшибательной женщиной на пару ехать!
Жора первое время ходил рядом со мной, как краб – боком. Идёт и заглядывает на меня. Типа: «Не могу налюбоваться».
Там у памятника сразу взялись за дело – за формирование супружеской легенды. Договорились обменяться родословной информацией, дабы не проколоться на границе, не вызвать подозрений, что муж и жена не одна сатана. Не посеять сомнений в дотошных головах проверяющих, что перед ними банальная фикция – брак поддельный. Вдруг допытываться начнут: кто тёща? как зовут свекровь? – а мы ни бельмеса по части мам и пап противоположной стороны.
Жора предложил почаще встречаться для обмена информацией, и ближе к отъезду зарегистрироваться. Про Бельгию предлагал литературу почитать. Макс нацелил меня на Бельгию, но все мои познания об этой прекрасной стране на тот момент сводились к идеологическому штампу: в Бельгии произошла первая буржуазная революция. Историчка вбила крепко. Да ещё засело в голове из детства: мушкетёры Дюма носили брабантские кружева, а Брабант в Бельгии. Но Фландрию Тиля Уленшпигеля не идентифицировала с Бельгией. Почему-то считала – это Голландия. Пробел географический ликвидировала до отъезда, даже сводила Жору на фильм «Легенда о Тиле». У Жоры не лучше меня была осведомленность. К моим брабантским кружевам добавил писающего мальчика. Много лет у него в квартире на дверях туалета висела фотография брюссельской скульптуры, что без зазрения совести мочится на виду у граждан. «Как чувствовал, когда пришпиливал, – пригодится», – хихикая, комментировал сортирное украшение с бельгийскими корнями.
Плюс к кружевам и мальчику без штанов я ещё знала брюссельскую капусту…
О себе Жора у памятника Ленина поведал: работал на телевидении репортёром. Но из-за идеологических разногласий ушёл в сторожа.
– Объегориваю государство по полной, – доложил с гордостью, – сплю на работе, оно мне за это деньги платит.
Сторожил пианинную фабрику и крысятничал оттуда полированные дощечки, собирался кухню обшить в чёрно-белые тона, что-то в стиле джаз. Странная идея для кухни в хрущёвке. Мне увиделась в его проекте гробовая тональность. Но он считал: идея грандиозная. Как оказалось позже, Жора не только в кухне прожектёр. Все желания его оставались нереализованными. Дощечки пылились в углу не один год. Кухня никак не могла дождаться модернового ремонта.
Квартира двухкомнатная. По всем углам холостяцкая. В большой комнате огромный, во весь стол аквариум, не обременённый водным наполнением. Уровень сантиметров в десять. И запущенный до чёрно-зелёного цвета. Но обитаемый. Ровно одной рыбкой. Хищной барракудой. Стёкла непроницаемые от налёта, и только в переднем прочищено окошечко, возле него эта бедняга и стояла.
– Ты зачем животину в чёрном теле держишь? – спрашиваю.
– Наказана! Сожрала всех рыб. Воспитываю из неё вегетарианку.
И не кормит. Что найдёт из водорослей, то её. Как из хищника сделать вегетарианца – это научная загадка. Разгадывать с ходу не стала – забрала подопытную бедолагу к себе. У меня в аквариуме рыбки давно подохли, остались одни улитки с травой. Вегетарианка подняла такую волну на новом месте. За день вычистила среду обитания до последнего листика. Улитки как испарились, даже вроде как песка меньше стало...

ФИКТИВНО-ЭФФЕКТИВНЫЙ БРАК
С ВОСТОРГОМ БРАЧНОЙ НОЧИ
Нюх на людей выработался у меня рано. В молодости слыла среди девчонок экспертом по определению мужской порядочности-непорядочности. Познакомится какая-нибудь подружка, а что у парня за душой – понять не может. Серьёзно или нуждишку мужскую удовлетворить… «Тань, – просит, – посмотри, а». Никогда я не ошибалась.
Особенно чутьё развилось, когда в мастерской Художественного фонда работала. В Омске начинала трудовую карьеру оттуда. Работала по серебру. Драгметалл в руках, значит, контроль на самом высоком уровне. Выше не бывает – КГБ. Пасли нас товарищи, погонами не сверкая. Под видом клиентов пытались спровоцировать на левую работу. Представится, например, деятелем искусств. Я, мол, в вашем городе проездом, а тут незадача, сломалась запонка, не могли бы по-быстрому, без бумажной волокиты, хорошо заплачу... Или пристанет: деньги позарез нужны, золотишко не купите? Подзаработать кому не хочется? Но в случае залёта статья и до восьми лет лишение свободы. Если я соглашаюсь на ремонт, значит, у меня лишний драгоценный припой. Откуда? И суши сухари. Залетали мои коллеги. Я нюхом угадывала провокаторов. По лицу, по тому, как человек заходит, определяла, на что способен. В такие моменты чутьё обостряется, времени в обрез: либо разгадаешь, что за личность, либо сядешь.
И когда увидела Жору у памятника Ленина в саранчовых штанах, первая реакция, что ёкнула в мозгу, первое, что выдал компьютер: а съешь ли, Таня, столько психопата?
Но успокоила себя: наше дело не рожать, лишь бы доехать до иностранного места, а там: пока-пока, до свиданья, милое создание.
С таким настроением пошла в загс. Расписались, как полагается. Без фаты, Мендельсона и «горько» во всё горло, но со всеми штампами. Начали оформлять документы на поездку в Европу. И вдруг Жора заявляет: брак будет нормальным, иначе на фига нужна такая заграница! Он не больной на мозги тащиться за тысячу миль, жить в незнакомой стране без друга, без жены… У меня глаз выпал: договаривались на фиктивный брак, ему подавай эффективный со всей сексуально-постельной составляющей. То есть по принципу: я – хозяин своего слова, сам кручу, как хочу.
– Я поторопился, – объясняет Жора резкую перемену условий договора, – сразу не подумал, согласившись на фиктивность.
Как он поедет с бухты-барахты: языков не знает, ещё и без женщины в чужих краях. Что ему по проституткам бегать, сбрасывать напряжение?
Будто его сексуальное недержание – мои заботы, и я должна голову ломать о его проблемах в штанах. Одним словом, встаёт в позу – я никуда не еду. Предлагает любовь-морковь сначала тут, а потом там…
Я настроилась на отъезд, бизнес свернула, квартирантов нашла, визы на подходе. Изучаем семейные корни друг друга для правдоподобной легенды. А легенда лопается, лохмотья от моей мечты о новой жизни по ветру летят… Погоду каждый вечер смотрю на предмет температуры в Европах, какое солнышко будет меня греть, какие дождики поливать? Чемодан на колёсиках самый дорогой купила, не стала скупиться, как-никак не в Калачинск на электричке еду. По квартире его полвечера катала, представляя, как предстоит вписываться в новый образ жизни. Получается – зазря вся подготовка. Надо засовывать шикарный чемодан вместе со сладкой мечтой к пыльным сумкам на антресоль.
Погрустила-погрустила и думаю: а не буду засовывать! В конце концов главное – в Бельгию прорваться. Эффективный брак, так эффективный. Не девочка семнадцати годов, не убудет. Устроимся в Бельгии, а там любовь-морковь по боку вместе с навязчивым кавалером.
Жора часто меня комплиментами одаривал: дескать, я – цельная личность. До меня он, желая полной гаммы ощущений, одну любовницу имел красавицу – выйти в свет не стыдно, другую для секса, третью для души, четвёртая ему стишки читала, пятая на гитарке играла… Соединить эти качества под одним платьем не получалось… И вдруг трах-тебедох – я олицетворяю всю полновесную сумму желаний богатой натуры Жорика! Да ещё зову за границу. Всё сходится. Полнота времени наступила. Поэтому, какой тут фиктивный брак, подавай вместе со штампом кувыркание в постели…
Наша первая брачная ночь – вообще не передать. Небесный восторг. Жора пригласил к себе. Всё в лучшем виде. Квартира прибрана. На столе скатерть, правда, лет десять в шкафу без движения была, насмерть слежалась, прогладить толком не смог. Но белоснежная… Розы в замысловатой вазе цветного стекла, виноград, яблоки, шампанское… Кричи «горько» – не ошибёшься… Выпили по паре бокалов, он хоп: покрывало с кровати в одну сторону, рубашку, брючишки, трусишки в другую и прыг в постель. Ровненько так на спинку бух…
Пальцем ко мне не прикоснулся, слова мурлыкающего не сказал… Сразу быка за рога.
– Ну, – говорит, – давай-давай, покажи, на что способна?
Это что же я должна стриптиз устраивать с задиранием ног? Танец живота исполнять подле кровати? Делать эротический массаж по всей его поверхности? Или рвать на себе одежды и бросаться в порыве огненной страсти за удовлетворением?
А на кого бросаться, скажите на милость? Ну, мелкий. Ну, горох и горох, извините за повтор, морозом побитый. Ну, не моего романа кавалер…
Лежит мой супруг фиктивный, горящий желанием моих манипуляций по превращению в настоящего мужа.
Говорю ровным голосом:
– На что, спрашиваешь, способна? Да, если честно сказать, на многое…
Поднялась со стула и не в кровать кинулась, зашагала прямиком к входной двери.
Он такого поворота любовных событий не ожидал. Пока трусишки, брючишки напяливал, я и смылась от первой брачной ночи. Машину поймала, и поминай как звали…
Через час примчался ко мне уже без претензий «на что способна».

ДИССИДЕНТСТВО
С таким сокровищем прибываю в Бельгию. Других кандидатов сорваться в одночасье не нашла, так загорелось побыстрее уехать. От Москвы добирались на автобусе. В дороге была люли-малина, такая разыгрывалась карта любви. Безупречно. Приехали, Макс все лазейки знал, подробнейшим образом растолковал: пойдёте сюда, пойдёте туда. Заявите в генеральном комиссариате, что не хотите возвращаться в Россию. Схему настолько подробную нарисовал, мы все формальности чётко преодолели. Понравились переводчице, понравились всем официальным людям, нам быстро сделали зелёную улицу... И пока то да сё с проверками для выдачи документов поместили не в лагерь для беженцев, как обычно, определили в чудный домик. Посоветовали учить язык и как-то устраиваться.
Начало положено, треволнения улеглись. Нагрянуло долгожданное ощущение – мы в Европе! Приехали в ноябре. В Омске снег, зима, в Брюсселе трава зелёная, тепло. На нас эйфория напала. Я вообще впервые за границей. И такая красота. В 85-м году сподобилась в Таллин поехать. Утренним поездом из Москвы прибыла и первым делом на вокзале спросила, где главпочтамт, ждала перевод. Иду с вокзала и вдруг бац – оказываюсь в средневековье. Ратушная площадь. До того неожиданно. Минуту назад жила ощущением обычного города, вдруг время делает скачок вспять на сотни лет. Строения все до одного совершенно непривычной архитектуры. Маленькая прямоугольная, мощённая булыжником площадь, окружённая фасадами островерхих, впритык стоящих друг к другу домов. Над ними возвышается ратуша. Брюссель по сравнению с Таллином – это помножить на тысячу. Сказка. Я даже не представляла, что попадём в такую. Будто лёг спать – и в другом мире. Устремлённая в небо готика, эта завораживающая резкость линий… В домах эпохи Возрождения на стреловидность готики накладывается лекальная плавность. Многоярусные башни с ажурным резным декором,… Мы оказались в совершенно другом мире. Другое пространство, другой аромат, другая толпа, сервис в кафе, в поезде, в магазине всегда «пятёрка»…
Жора ходил, как ребёнок. Скакал, подпрыгивал мячиком. Он в конечном итоге планировал осесть во Франции: «Обоснуюсь в великом городе художников и поэтов». Ускоряя события, то и дело попискивал: «Мы в Париже! Мы в Париже! Получилось!!!» А я готова была щипать себя: неужели в стране великих фламандцев: Питера Брейгеля, Ван Дейка, Рубенса. В шестнадцать лет отец подарил альбом репродукций Питера Брейгеля старшего. Непривычного, загадочного, притягивающего. Я-то воспитывалась на русском реализме. Лет в двадцать была очарована фильмом, несколько раз ходила смотреть – «Легенда об Уленшпигеле». Снят в тонах и настроении Брейгеля… И будто оживают в фильме его картины. Пасмурная зима. Снег. Одинокий серо-бурый двухэтажный голландский домик. Замёрзший пруд, по льду неторопливо скользят на коньках дамы в тёмных длиннополых, колоколами одеждах, воротники жабо, рядом кавалеры, тут же катающаяся детвора. И почти голый упитанный шут, лишь в колпаке с бубенцами да красно-чёрных клоунских трусах с потешными висюльками… Ему по фигу мороз… Бегает вприпрыжку в одном башмаке, как не зима вокруг и не лёд под ногами. Румяные щёки, румяные полные плечи. В прорубь прыгает, будто в летнюю воду, вынырнул и ну плескаться, как в июльский зной… А поодаль от праздника грустная Неле, её Белохвостикова играла, Неле с печальными глазами, Неле, вечно ждущая своего Уленшпигеля… Через весь фильм проходит шестёрка слепцов с картины Брейгеля «Притча о слепых»… Вечно скитающийся нестареющий Тиль и вечно бредущие слепцы. Падают с обрыва, ругаются… Сами того не желая, помогают Тилю – он прикидывается слепым и проникает с ними в город. В другой раз едва не надругались над Неле… Или безразмерный, огромный, однозубый рот смеющегося на площади. Как олицетворение эпохи Возрождения – разрешено радоваться. Чудовищно распахнутая пасть хохочет, ржёт, рыгочет… И уже не от представления, что даёт Уленшпигель, зашлась в ржачке, как в сладком приступе…
Жора кинулся искать писающего мальчика. «Должен поклониться, не повесь фото в туалете, может, не попал бы в Брюссель». И захлопал глазами перед скульптурой с малой нуждой. В Омске у него на фото другой пацан с наслаждением фонтанировал. Позже мы выяснили: брюссельцы слизали бесштанного мальчонку в каком-то маленьком городке Фландрии, забыла название, тот на добрых полтораста лет раньше струю пустил на потеху праздной публики. У Жоры первоисточник украшал туалет.
Бродили по улицам, площадям, не уставали восторженно восклицать «смотри-смотри», а душа пела от красоты, чистоты, ухоженности. Я сама чистоплюйка, бесит, когда бросают бумагу на улицу… Тут… Уезжая из Омска, взяли губку-мазилку для обуви, через год на неё наткнулась – ни разу в Бельгии не вспомнила. Не можем мы со всей нашей великой литературой, потрясающими художниками, учёными без пыли-грязи на тротуарах, буераков на проезжей части. Как тут не вспомнить ощущение, как приехала в Омск после шестилетнего пребывания в Бельгии. На второй день по приезде побежала к подруге, спешу в предвкушении встречи, разволновалась, как любовник молодой в порыве первого свидания, лечу, ничего не вижу, перепрыгиваю через лужу на автопилоте, и вот те раз – дежа вю – я через неё уже прыгала…
И хамство мужское. Увидела, как в первый раз. Женщина идёт, туфельки не туфельки, каблучки не каблучки. Загляденье… Наши женщины как бабочки. Расцветают по весне. Что-то девичье в них играет, им хочется показать себя, порадовать собой, какие-то кофточки, какие-то штанишки, всё опрятненько, всё аккуратно. А мужикам по барабану. Села в маршрутку. Из мужиков один водитель трезвый. Друзьям рассказываю свои впечатления, они ну хохотать: а ты уверена про трезвость водителя? В магазин зашла светильник посмотреть, парочка стоит, муж и жена, лет по тридцать пять. Она хорошенькая, фигурка, причёсочка, макияжик, по Брюсселю шла бы, как королева. Муж на неё орёт: «Дура, зачем эту люстру купила! Курица, куда смотрела?» Неужели не имеет право на ошибку такое создание?
Не забуду самое первое впечатление от Бельгии. Заходим в комиссариат, говорят: откройте сумки. Макс предупредил: ножи, колющие предметы отберут. Жандарм, что проверял, просто гигантский мужчина. И глаза что-то невероятное. Правым поверх моей головы уставился, левым по полу у моих ног шарит. Косоглазие конкретное. Раструб взгляда не передать, одним оком на север, другим на юг. Думала, как же ты, родной, их в кучу соберёшь сумку мою проверять на терроризм? В ней пару ложек, кружка железная, мисочка из нержавейки с одной, но большой, есть за что ухватить, ручкой – фирменная посудина, в походы ходила. Он увидел это богатство и захохотал. Громко, басом, но по-доброму, без издёвки, без унижения, без демонстрации собственного превосходства и махнул рукой – закрывайте. С подобной доброжелательностью постоянно сталкивалась. И не жила с подспудной мыслью в голове, как бы сумочку на улице не вырвали, как бы ночью не напали, квартиру не обокрали…
А красота в любом месте, в любом городке. Центральная площадь Мехелена. Будто искусный кулинар, находясь в весёлом расположении духа, торт мастерил. Он и башню высоченную, на початок кукурузы похожую, соорудил, и домиков рядом с ней разноцветных налепил, и церковь за ними поставил, причудливо разукрасил окна узорами. Какой ни возьми городок, своя неповторимость. Дома, домики, замки, ратуши, каналы. Как говорил Жора: «Чумею от архитектуры». Улицы называются чаще без всякой политики. Типа Черешневая, Цветочная, Весенняя. Также прославляют имена артистов, писателей, поэтов и немного встречаются генералов, что овеяли себя славой, в частности, во Второй мировой войне.
На ратушной площади в Брюсселе дом Кароля стоит. Тоже интересная особенность – каждый старый дом имеет своё имя, это даже на современные распространяется. Первый раз увидела дом Кароля – ба! да это ведь один к одному мой фантазийный образ, что вспыхивает в голове при словах «воздушные замки». Башенки, ажурность, эфемерность... Весь летящий, весь неправдошный… В церкви можно встретить полотно Рубенса, и никто не охраняет… Каждый район имеет свой большущий парк, а там озёра с огромными карпами… И кого только не встретишь в парке: косули, олени, черепахи, утки, лебеди, зайцы… Зайцы скачут, как у нас в лесу не встретишь… Никто не ловит на предмет сожрать… Везде цветы. «Смотри-смотри, – как-то воскликнул Жора, – здесь даже фонарные столбы цветут!» По правде сказать, пока ещё бельгийцы-мичуринцы не наловчились розы к столбам прививать, но и к этим вертикалям приспосабливают цветы...
Что ещё понравилось – нет мух и комаров. Летом с открытыми окнами без боязни можно спать. Если и заскочит какой залётный комарик, отмахнёшься, он, обидевшись за неласковый приём, забьётся в дальний уголок и сидит надувшись.
Есть, конечно, ложка дёгтя. Без дерьма собачьего на улицах не обходится. Хоть и держат собак крохотных, карликовых, даже овчарки у полицейских какие-то недоношенные, мелкие и убогие. Рядом с внушительными копами походят на дворняг. Но дерьма от собачонок хватает…
Макс учил, отправляя из Омска: лучший для нас вариант – сделать документы. Сам развёл бельгийцев на теме притеснения религиозных чувств и несвободы вероисповедания в России. Жора по его совету припас свои козыри. Пусть маленькие, да не краплёные. Инакомыслящий. Диссидент он, конечно, никакой. Но КГБ надо было свой хлеб с маслом отрабатывать. На заре перестройки Жора стихи не без смелости написал, не в дуду с коммунистической идеологией и духом интернационализма. Хорошие, кстати, стихи. С болью за Россию, за наш многострадальный народ. Читал их у кого-то на квартире. Добрые люди стук-стук сделали. Вызывали пару раз в КГБ. С кем-то из московских диссидентов тусовался в Москве. Как сам потом говорил: «За мой счёт два дня пили-ели».
В общем – мелкота по большому счёту. Никаких воззваний о свержении коммунистического режима, призывов к топору. Но дело в КГБ шили помаленьку. Надо было чем-то этому ведомству заниматься. Следили за Жорой, чуть ли не подслушивали. Когда началась катавасия с отменной Союза, КГБ подрастерялся на обломках государства от неясности будущего своей не без греха организации. Заметая следы, уничтожали какие-то архивы. Один ушлый товарищ из органов предложил Жоре купить его дело. Жора, не без скупости парень, да тут почувствовал – деньги не на ветер. Раскошелился. В Брюсселе предъявил документы: «Я был гоним, притесняем, невыездным, пострадал от коммунистического режима, живу с клеймом диссидента, так как никакой демократии нет в России, сами видите – оккупация Чечни, дайте возможность стать гражданином Бельгии».
На политического с таким мелким багажом не тянул, если бы в тюряге посидел, тогда другое, тем не менее – это дало возможность получить документы, о которых многие мечтают. Я прохожу как жена. Был момент – засомневались они, а мы завибрировали – облом. Обошлось, дали сначала оранжевую карту, потом белую – промежуточный паспорт, с которым можем ездить везде, кроме России.
Вот тут-то, во время процедуры оформления документов, Жора раскрылся во всём пышном цвете своей истеричности. Понял: я от него завишу, и пошло-побежало. Стал жить по принципу: делаю только то, что хочу. Если не желаю, никто заставить не сможет. А надо идти, скажем, к переводчику. Или он вдруг засобирался куда-то. Одевается, прихорашивается… Всё молча. Ни мур-мур. Спрашиваю:
– Куда?
Нормальный вопрос. Вполне логичный.
Он на дыбы:
– Ах, ты меня контролируешь?
Истеричность проявлялась на ровном месте.
Пустяк мог вызвать такую штормовую волну. Такое остервенение… И цвет замечательного бельгийского неба окрасился в черноту. Я уходила из дома, сидела ночью в парке. А это чудо тем временем пило в отместку технический спирт. Купила как-то бутылочку на домашние нужды. Он засадил, следом выпил молока и написал: «Я отравился жизнью, спиртом и женщиной». Ну, дурость. Натуральная дурость. Но надо украсить пафосными словами. Погорелый театр дурковатого актёра. И везде, куда ни кинь – я плохая. Конечно, у каждой жены свой муж изверг. Не утверждаю, что я сплошняком ангел, но уж не настолько никудышная, чтобы пыль поднимать до потолка.
Когда подруга Иринка звонила из Омска с вопросом:
– Как живёшь?
Я отвечала:
– Сказать плохо – не поверишь, сказать хорошо – язык не поворачивается.
Я так всегда говорила в Омске. Иринка смеялась: дескать, так я тебе и поверила. Но в великолепной Бельгии шуточный смысл формулы окончательно улетучился, юмор ещё больше почернел.
Тем не менее что-то ждала. Чувствовала: не весь Жора такой. Чувствовала и надеялась. Но сидит в нём бес. Матёрый бесяра. Махровый. И крутит Жорой направо, налево. Тот захочет вести себя по-человечески, ему: стоп! И очередное ведро дерьма в душу на! А у Жоры помои не задержатся, тут же через край льются на окружающих!
Удивляло: только дверь откроет, порог переступит и ни с чего начинает гадить. Ему для орать глобальный повод не нужен. Из-за пустяка может по стенке человека размазать. Нередко и повода не вспомнишь – с чего слюной начал брызгать? Отвечаю спокойно, тихо. Но тоскливый дятел – это призвание. С одной стороны постучит, посмотрит, приценится. Ага, я никак не реагирую, держусь. С другой стороны начнёт. Долбит и долбит. Я не каменная, в конце концов могу и сорваться. Материться научилась. Он обрадуется на срыв:
– А что ты так орёшь? Психичка! Полечись!
Спрашиваю:
– Ты сам-то, что делал минуту назад? Как зашёл, что делал? Разве я первой начала пузыриться?
И что поражало, не мог ответить на этот вопрос. Зависает в прострации.
– Ты переступил порог, я сразу полкана спустила? Ты рта не раскрыл, я тебя начала поливать из своей канализации? Ответь: я первой стала орать или ты?
Молчит. Свои пакости забывал мгновенно.
Как-то бросил: «У меня девиз – ни дня без яда».
Окружающие это видели. Буквально недели через три, как приехали, были в одной русской компании, женщина из Новосибирска в две секунды просекла суть наших взаимоотношений. Подошла ко мне:
– Таня, не делай глупостей. Не теряй на него время. Пока на тебя пялятся, от твоего вида буквально спотыкаются бельгийские мужики, разводись! Да к тебе в очередь выстроятся, только свистни. Красивых баб тут нет. Если и есть, то ближе к Голландии, но это надо ехать. И местные мамзели настолько эмансипированные, это не мы русские дурочки, жить с ними не сахар с мёдом. Мужики это знают.
Подумала: а почему бы и нет. И стала настраиваться на развод. Он на интуитивном плане догадался, что-то не то. Я перестала реагировать, заводиться на его издевательские ниточки. Его бесит, а я посмеиваюсь.
Потом откровенно говорю:
– Буду разводиться.
Несколько раз принимала такое решение, и каждый раз в груди будто занавесочка задёргивалась. Жора воспринимался ни жарко, ни холодно – как посторонний человек. Ну, скорчила моя судьба гримасу для разнообразия, подсиропила для опыта. Надо отряхнуться, освободиться от репья и двигаться налегке дальше… В конце-концов не в первый раз в жизни мне делать резкий поворот.
Он чувствовал перемену и, как только я была готова пойти на разрыв, начинал слёзно просить:
– Таня, прости? Мы ведь семья. Ну, дурак, ну, прости! Не научился ещё думать за двоих!
Всё было настолько естественно. В словах, в интонациях. Нисколько не лицемерил в те минуты. Казнил себя, каялся. Верил тому, что говорил.
И я верила.
Или хотела верить?
Думала, может, и вправду за голову взялся, поумнел. Дошло наконец-то – не один теперь. И не я навязалась в жёны, он этого добивался.
Но хватало благостного Жоры после слёзного стояния на коленях на чуть-чуть. Дней пять, максимум неделя – он делался сама предупредительность. Будь я миниатюрнее – носил бы на руках. Сдувал пылинки. Денег на цветы не было, воровал с клумб. Утром спрыгнул с постели, убежал, а возвращается с букетом, вечером – опять цветы тащит. Что ни попрошу, никаких «потом» или «оно тебе надо».
Пролетит неделя любви, потом снова начиналась истерика по блошиному поводу. Бес не дремал, отпустит вожжи, но ненадолго, потом опять понужать. Жора придумал садистское занятие. Зондировать меня, как щупом, на что срываюсь. В жизни не попадались люди с таким стремлением целенаправленно изощрённо издеваться.
Понятно, любой и каждый не может на всё реагировать безразлично. Одному хоть заскрипись по стеклу, другой на стену лезет. Жора, стоило нащупать мою слабость – начинал методично бить туда. Никогда не предполагала в себе задатков истеричности. Он доводил до тряски, белого каления. И достигнув цели, когда чуть ли не головой билась, победно заявлял:
– Истеричка, полечись!
Прошу по-хорошему на очередную провокацию:
– Перестань!
В ответ:
– Объясни, почему я не должен этого делать? Объяснишь и перестану. Я не вижу ничего в этом плохого!
Но почему я должна по миллиметру растаскивать труп, доказывая – это уже умерло? Ну, не нравится. В иные моменты думала – чокнусь, дойду до психбольницы. Как объяснить, почему не нравится скрип по стеклу? И зачем объяснять?
Его бы энергию на пользу. Проявлял такую находчивость в издевательствах.
Несу полный тазик со второго этажа на первый. Мыла окна, несу выливать в унитаз. Лестница крутая. Он за мной пристроился и раз – шлёпнул по заду.
– Не надо, – прошу.
– А что такого? Мне нравится.
И снова шлёп. Ну, взрослый человек. Не ребёнок.
– Перестань, – повторяю, – навернусь с лестницы. Тазик тяжёлый.
Ему что в лоб, что по лбу.
– А что я такого делаю?
Намеренно выводит из себя, ждёт, когда меня заколотит, чтобы выдать своё коронное: «Истеричка, полечись!»
Да будь законченной истеричкой, я бы таз с помоями надела ему на голову…
И стоило так сделать, он-то меня не жалел…
Один раз проняла его. Перед этим довёл, добился моей вспышки, после чего преспокойненько сел перед аквариумом – мы завели в Брюсселе подводную живность – сидит любуется рыбками. И тут меня подкосило. Подошла и молча на ему по затылку ладошкой. Знатно приложилась. Рука у меня не из лёгких на удар.
Он поворачивается, глаза квадратные:
– Ты что – сдурела?
– А что тут такого? Объясни популярно, почему не нравится? Пока не объяснишь – буду стукать. Мне это доставляет эстетическое удовольствие!
Вроде как дойдёт до него, бросит на какое-то время издевательские выкрутасы. Потом опять тем же концом по тому же месту… Такая расшатка продолжалась в течение года.
Ему говорили посторонние люди: так нельзя, что за отношения?
А я всё надеялась – перебесится. Ведь ничего не бывает случайным, может, и наш брак не только из-за Бельгии заключён, но и на небесах. Перебесится, успокоится, войдёт в колею. Такой уж мой крест.

УТЕКАЮЩИЕ МОЗГИ
«Мозги утекают на Запад! Мозги утекают из России со страшной силой!» – эту печальную песню слышала сотню раз. Отправляясь на Запад, надеялась в Европе с «утекшими мозгами» бок о бок пожить. Пообщаться с людьми духовного наполнения, деятелями науки, искусства. Пусть не блестящая послереволюционная аристократическая русская эмиграция, но мозги есть мозги…
Немало времени потратили с Жорой на их поиски. Бесполезно. Затекают в тайные отстойники и сидят, как в окопах, носа не кажут, дабы порадовать интеллектом соотечественников.
Зато остального нашего брата из постсоветских просторов, кто никуда не прятался, хватало. Я сортировала эмигрантскую публику на две категории: колхозники и мошенники.
Если рассматривать колхозников – в этих «утёкших мозгах» одна мысль денно и нощно бьётся: как заработать? Умственные усилия на деньгах зациклены. Заработать побольше, при случае отдохнуть с размахом. Это значит – съездить на озеро на шашлыки. Блеск! И полный супер, кто на Канары сумел! Когда начинаешь с ними говорить – скучно. Им, может, интересно с тобой пообщаться, но встречного наполнения не происходит.
Не значит, что колхозники – это простачки-простофили, нет. Не редкость среди них, кто норовит попользоваться тобой.
К нам ходил Стёпа из-под Киева. Он всё: «О, Танечка, как ты варишь варенье, у меня бабушка так варила». Мне не жалко. Потом стала замечать: это постоянная песня. И не один Стёпа такой ушлый её исполнитель. Просто неугомонная стая. Один, другой, третий… В двенадцать ночи звонок в дверь: «А что у вас есть пожрать?» Какие-то Жорины знакомые. Создавалось впечатление: составлено расписание – завтрак там, обед тут. При этом они, как и мы – не хуже, не лучше – тоже получали пособие. Поначалу спокойно относилась. Мало ли – мужики есть мужики. Ну, не рассчитали, потратились. Деньги частенько перехватывали. Почему бы не выручить. Да старая истина: друзья познаются, когда тебе тяжко. Как-то мы на мель сели, финансами затыка – край, думали в Омск звонить за помощью. Одного прошу из стаи халявы занять денег. «Нет-нет», – заторопился повесить трубку. Второй: «Какие у меня деньги?» Все прикинулись гофрошлангами. Я и протрезвела: роль матери Терезы мне не к лицу. Стала халящиков интеллигентно отшивать. «А чё у нас, Таня, сахар есть?» На что заготовила дежурную фразу: «Хороший гость ходит со своим сахаром». «А что у нас, Таня, к чаю сегодня?» «Хороший гость ходит со своим печеньем». Остановила эту лавину неуёмную.
Вторая категория – мошенники. С этими интереснее – попадаются яркие личности, но ухо надо держать востро.
В нашем подъезде жили два грузина – Бесо и Коба.
Коба промышлял в магазинах. В частности, на элитное вино и шампанское обезжиривал супермаркеты вопреки всем камерам слежения. И не из аристократической привычки горца употреблять шикарное вино. Сдавал добычу в кабаки по договорной цене. Возможно, ещё чем-то занимался. Ездил на неслабой машине. Заходит как-то к нам, спрашивает:
– Сотовый надо?
– Надо, – говорю.
Вручает проспект:
– Вибирай!
Через неделю приносит новенький аппарат по дешёвке.
Как-то Нелька Пименова прибегает. Хорошая девка. Нелегалка. С семьёй живёт. Тяжело ей. Пашет и пашет. Проживание дорогое, сын растёт. Хочет его во французский легион пристроить. Самолюбивый мальчик. Занимался борьбой. Пока у них были документы, сын, участвуя в соревнованиях, завоёвывал первые места, получал призы. Потом бах – лишили документов. У бельгийцев процедура несколько лет идёт, поначалу дали позитив, живи и радуйся, проверка дальше продолжается, что-то не сошлось – получили негатив. И всё. Попытались опротестовать. Просьбу отклонили, документов лишили. Сын побеждает в соревнованиях, а призы не дают. Ладно – призы, семья на нелегальном положении. Не в партизанском подполье, само собой. Но никаких льгот. А это удар ниже пояса по бюджету семьи: плати по полной за медицинское обслуживание и за остальное. Конечно, есть вариант пересидеть, не попадаясь полиции, а потом снова идти сдаваться в генеральный комиссариат, будто уезжал домой, и гонишь им новую легенду для получения документов…
Нелька крутится... Они из Казахстана приехали. Нелька татарка, муж – Николай – русский. И лодырь. Вечно у него депрессия спать до обеда. В руках золотое ремесло. Телемастер. Знаю такого специалиста, Серёга Ляхов, отбоя нет от частных заявок. Трое детей на шее да ещё тёща, мотается на машине по Брюсселю как белка в колесе. Одному телевизор отремонтировать, другому антенну установить, настроить. А у Николая не получается. Валяется на диване с депрессией. Нелька пытается воздействовать: «Будем разводиться». Его не пронять: «Хорошо, – соглашается, – подпишу все бумаги».
Нельке депрессовать не досуг. Каждый день графиком расписан. Она и парикмахер среди эмигрантов, и квартиры убирает. И на редкость позитивный человек. Посмотришь: счастливая баба идёт, вся как на пружинах, улыбается. На самом деле ей очень тяжело. Но энергичная… И не только зарабатывать. Где какая выставка, карнавал – всё знает. Звонит, голос высокий, напористый, ритм пулемётный: «Поехали во Францию…» Или: «Собирайся, сегодня парад, через полчаса жду у метро». Страшно любит ковёр из цветов на ратушной площади. С доброе футбольное поле узорами выкладывается у ратуши раз в год огромный ковёр из самых разных цветов. Нелька на пять рядов вокруг обойдёт. Поражаюсь её умению быть солнечной…
Облазили с ней все близлежащие города. В Бельгии всё под боком. Как-то сели в поезд, залялякались две вороны, глядь – мы уже в Голландии. Но нам туда не надо. Перебежали на другой поезд, и обратно. В Брюгге вместе ездили. Бельгийская Венеция. Каналов немерено. В фильме «Тиль Уленшпиель» Неле с Тилем плывут по каналу на лодке. Пустынно, город ушёл на казнь. Лодка скользит мимо домов, кузни… Осень, жёлтая листва на спокойной воде. В фильме дома обшарпанные, серые… Но сейчас всё празднично, каждый домик ухожен…
Не раз задумывалась, а как бы жилось в доме под красной черепичной крышей, где вместо палисадника под окном канал? Запах воды в форточку – зимней воды, летней, весенней – вместо ароматов земли и травы. Он будит по утрам, убаюкивает вечером, врывается с напористым морским ветром, втекает с ночной прохладой. Не перебежать в тапочках к соседям напротив. Целая история оказаться на другой стороне улицы. Выглянешь в окно – канал, вода, и только листва плюща, который упрямо лезет по стене к окну, напоминает о земной тверди…
Не чувствовала себя среди красот Антверпена, Брюгге, Гента, Ипра случайной, залётной птицей, которая поглазела и на крыло восвояси. Не ощущала себя чужой, ненужной, временной. С Нелькой рядом в таких поездках вообще было легко…
Может, только мне не везло, но мужики, что попадались в Бельгии, чаще как-то не дотягивали… Женщины быстрее становятся на ноги. Решают свои проблемы, даже с детьми, а мужики теряются. Бросит другой жену, считая её такой-сякой разэдакой, во всём виноватой, а, оказывается, она была самый выигрышный вариант. Только с этим лотерейным билетом и светило. Развёлся и мотается, как говно в проруби. А женщина закусит удила, понимая, что на земле зарубежной она что-то может сделать, получить результат и пашет, и устраивается в жизни… Находят мужей. У меня подруга в Брюсселе Анна. В России три раза была замужем. Всё мимо. Вышла за фламандца. Нашла не сразу, но нашла. Говорила: «Таня, никогда не думала, трёх мужей сменила, что этому человеку буду каждые пять минут в любви признаваться». Значит, есть там счастье. Можно найти.
А мужики не дотягивают. Когда мне срочно понадобились деньги в Омск поехать и пошла по друзьям, только женщины помогли. Мужики то сё. Нелька пятьсот евро отвалила, не раздумывая. А для неё это большие деньги – за два месяца за квартиру заплатить. Анна пару сотен дала.
Анна, кстати, внешне ничего из себя особенного не представляет. Не сравнить с Нелькой. Эта и сама яркая, и одета всегда с изюминкой. Познакомилась с Нелькой я по наводке. Пришла к ней домой стричься. Шкаф стоит, через дверцу переброшены розовые легкомысленные штанишки-брючишки. Явно хозяйкины. Нелька сделала мне причёску, я не удержалась, уходя, бросила:
– Никогда бы не надела такие штанишки.
Она кинула взгляд на мои чёрные джинсы:
– Убей, не напялила бы такую скукоту.
И вот прибегает: «Пойдём в парфюмерный магазин, поможешь выбрать». Парфюмерия у бельгийцев дорогая. Мне нравятся одни духи, не передать запах, ассоциируется у меня с сухим осенним днём, но жаба давит за пузырёк с ноготок выкинуть шестьдесят семь евро. Нелька зовёт в самый шикарный парфюмерный магазин. Думаю, чё это раздухарилась на нелегальных-то грошах. Нелька даёт установку: «Ищем самые крутястые духи, лосьоны, одеколоны». Магазин здоровенный... Мы, как дуры, от одного прилавка к другому ползаем. Листками с запахом трясём перед носом, пузырьки-тестеры крутим, на себя брызгаем. Кстати, не раз наблюдала за африканками в парфюмерном магазине. Зрелище достойно кинооператора. Африканки – модницы, не передать. Единственно кто в Брюсселе ярко одевается – негритянки. Полная гамма цветов на ней, всё броское. Рыжие косички искусственные может запросто прицепить. И нормально смотрится. Причёски наворачивают... В церковь в субботу идут, наряжаются в пух и перья. Шляпки, перчатки, сумочки, туфельки. Толпа бельгийская, в общем-то, серая. И вдруг порхает такая бабочка маскарадной расцветки.
На наряды денег не жалеют, а на духи получается, как и меня, жаба давит облегчить кошелёк… Подлетает такая к прилавку, тестер один схватит – пшик-пшик, другой – пшик-пшик. Делает вид, выбирает. Всё на скорости, ну, спешит человек по негритянским делам. Будто минута всего и есть на выбор того единственного нужного запаха. Два-три тестера переберёт для проформы, Потом хватает пузырёк и ну себя обрызгивать. Кого там обрызгивать – поливать с ног до головы. За ушами, на шею, задирая руки, подмышки, одну-другую щедрой струёй облагородит, грудь оросит по кругу и крест-накрест, чтоб ни один миллиметр не остался обойдённым. Спину – это обязательно. Как же спину оставить без благородного запаха. Руку за голову с тестером закинет, куда достанет, жахнет пару-тройку залпов… Потом бросит тестер на прилавок и дальше побежала. Некогда покупать…
Мы с Нелькой не торопимся, обстоятельно изучаем парфюм. Нелька то и дело строчит в блокноте, записывает названия духов, одеколонов, их производителей, цены. Часа два мы толклись, надышались парфюмом до тошноты. Никакие на улицу выползли. Башка тяжёлая. Косметикой от нас прёт, как после ядерного взрыва в этом магазине. Я спрашиваю:
– Нель, а чё ты целый час записывала, как маркетолог? Полблокнота исчиркала?
Нелька деловая:
– Так мне грузины по заказу выносят. Заказываю, что надо, они в два раза дешевле с доставкой на дом. В упаковке… Беру себе, также на подарки, и мои клиентки просили…
Мужикам Нелька нравится. Аккуратненькая, миниатюрная… Очень приятное лицо, скуластенькая, голубые глаза, светлые волосы. Этакая блондинистая татарка. И улыбка… Бесподобная улыбка. Солнце да и только. Один француз запал на неё. Нелька ухаживания принимает, кокетничает, но себя строго держит. Хотя с таким неподъёмным мужем-байбаком, не удивлюсь, если что. Влюблённый французик забросал СМСками: «Когда мы жарко встретимся? Я тебя люблю». Эффекта нет, да француз настойчивый, из упёртых. Нелька на французском запросто чирикает. И вся семья её, кстати. Они семь лет в Брюсселе.
Как-то сидит на кухне за швейной машинкой… Она ведь и шьёт. Отлично. С выдумкой. Меня в один момент разморило побаловать себя новой блузкой. Заказала Нельке. Простенький фасон, ничего особенного, а надела в гости – и оказалась звездой вечера. «Неля, – говорю, – за блузку отдельное мерси!» Она довольная. Недавно захотела живописью заняться. И ну меня пытать, что и как, какие краски лучше. Уверена – с её моторностью и азартом – будет рисовать… В тот приснопамятный вечер сидит на кухне, шьёт. В комнате сотовый запел. Муж: «Нель, тебе СМСка». «Ну, и хорошо, – Нелька из кухни командует, – тащи телефон!» Муж нажал, а там от француза по закону пакости недвусмысленное предложение: «Неля, ну когда же мы, наконец, познакомимся поближе и встретимся в постели». Куда вечная неповоротливость Николая девалась от перспективы сексуального использования родной жены посторонними мужчинами?! Влетает в бешенстве, из глаз молнии: «Неля, что это?» – «А что?» – Нелька человек невозмутимый. Но как мне рассказывала потом: почувствовала неладное, сконцентрировалась. «Ты посмотри, что тебе пишут! – весь в гневе наезжает супруг законный. – Читай-читай!» Нелька глянула и ха-ха-ха! Он глазами сверкает: «Ты ещё смеёшься? Я этот телефон сейчас как шваркну тебе об голову?» «А что?! – Нелька руки в боки и в атаку. – Не на помойке рождена?! Да, интересуются мной мужчины! Да, чтоб ты знал!»
Николай в бешенстве. Целый день разбирались. К вечеру буря улеглась. Нелька думала: хорошо-хорошо, пусть поревнует, может, стимул будет, подвигнет его на какие-то подвиги, слезет с дивана. Ничего подобного. Побушевал, и на том всё кончилось.
Только буря утихла, сын вернулся с тренировки. Нелька на кухне какой-то холерой занимается, сын кричит: «Мам, СМСка тебе пришла, а тут не влазит, переполнена память!» «Ну, сотри, сына, сотри!» Сын начал стирать и вдруг читает: «… и встретимся в постели». Летит на кухню с квадратными глазами, сотовым трясёт: «Мам, что это?» Нелька видит, та самая СМСка, за которую уже получила по шее. Два раза на одной подорвалась. «Что тебе пишут, мама?» – сын в прострации. Нелька не стушевалась: «Сына, ты уже взрослый, у тебя есть девушка. Что тебе объяснять?» «Мама, а папа в курсе?» Неля опять со своей коронкой: «А вот и знайте, не на помойке рождена!»
Сосед Коба живёт с женой, но по документам она сестра, с таким раскладом пособие у неё больше. Он получает на себя, плюс она – на себя и ребёнка. В сумме за тысячу с лишним евро выходит. А это приличные деньги. Если их зарабатывать, то надо пахать и пахать. Коба вкалывать не любит, без этого неплохо устроился. Обезжиривает магазины. Ухитряется размагничивать в супермаркетах метки и тащить всё подряд. Одежду на себя напяливает… Только, говорит, с женской сложновато. Конечно, странно, если такой конкретный мужик, горный орёл, на себя наденет кофточку-разлетайку или у нижнего белья начнёт тереться…
Какие бы ни были бельгийцы лопухи, но прихватили Кобу однажды. В багажнике машины обнаружили два ящика украденного шампанского, ящик вина, кожаную куртку и ещё что-то из супермаркета, его сразу в депорт – лагерь депортированных. Машина не на нём, шампанское непонятного происхождения. У Кобы сотовый быстренько изъяли, сиди и думай: откуда что взялось? Жена Кобы мелко завибрировала – муж на дело отправился и пропал с концами. Телефон не отвечает. Она адвокату звонок. Тот в депорт. Когда прикатил, у чиновников глаз выпал: у прощелыги эмигранта такой адвокатище. На раз-два-три Кобу вытащил. Машину, правда, не вернули. Хозяин, на ком числится, должен забрать. Да где его возьмёшь? Машина шикарная, новая. Коба не особо-то расстроился. Вскоре приходит: «Слюшай, дай объявления сматрет, машину буду брат».
Такой был сосед Коба. Познакомились с ним классно. Не успели с Жорой въехать в квартиру, вещи расставляем, жена Кобы прибегает: «Кобе деньги не занимать – ни за что не отдаст». Только ушла, Коба появляется на пороге. С полчаса всякую ерунду бороздил. «Всё, – оборвала я словесный поток ни о чём, – пока-пока, у нас дел по горло». Он: «Дэсят евро дай, да?»
Чуть больше года жили рядом, вдруг в одночасье пол под Кобой зашатался. Жену, детей в охапку, пожитки собрал – и во Францию. Грузины волнуются: «Как там Коба?» Потом говорят: «Коба та-а-к устроился. Жена та-а-ак одэта! Вах-вах!» Во Франции ещё больше раздолье для воровства.
Бесо – второй сосед-грузин, Коба без особого интеллекта, а Бесо – интересный дядька, двухметрового роста, колоритный, рассудительный. Устроила я себе день рождения. Назвала гостей, Бесо в том числе, и Юру Сапожникова, он из бывших военных, пригласила.
Нутром чувствовала – с гнильцой человек. Случалось не раз – ещё не виделась ни разу с человеком, по рассказу Жоры – во мне возникало «нет, не надо». Так и с Юрой. Заочно насторожилась. Жора мою интуицию всегда игнорировал. Хотя не раз, получив по лбу, соглашался со мной. У Юры была кличка Юра Свеженький. С виду благостный и сахарный. Позвонит, тысячу раз извинится за беспокойство и про здоровье поинтересуется обязательно… Со всеми сама предупредительность. Попросишь перевести – французский, английский отлично знал – сделает. Но что-то не срасталось у меня внутри. Вроде и не пакостный. Но что-то тормозило. Есть в Брюсселе категория эмигрантов – в душу тебе влезет, потом стучит на тебя в бельгийские органы. За деньги. Бумаги специальные подпишет. Было подозрение: Юра Свеженький – из них. Уж больно много знал касаемо приезжих. Юра называл себя баптистом. И что-то начал проповедовать за столом. Бесо слушал, слушал, потом говорит: «Хароший ты человек, нравышься ты мне!» Смотрит Юре в глаза. А Бесо рентген. И начал выводить Юру на философские темы. Спрашивает: «А солнце для вэрующих и нэвэрующих одинаково греет? Или для тэбя особенно жарко?» И с таким напором наезжал на Юру. Тот что-то вякал-вякал, да чем дальше, тем больше невпопад. И вдруг Бесо со своего двухметрового роста гаркнул на весь стол: «Нэнавыжю! Нэнавыжю!» Гора мышц, плечищи на полстола, седая голова, из неё: «Нэнавыжю!»
Юра пять минут посидел после таких признаний в любви и посчитал: пора сваливать, день рождения получается вовсе не полезный. Затем Ольга Артамонова попала Бесо на крючок. Тоже сначала грузин рассыпался в симпатиях: «Ой, нравышься ты мнэ! Хароший ты человэк!» Но скоро переменил оценку: «Нэ нравышься! Нэт, нэ нравышься!». Ольга не такая сахарная, как Юра. И скандальная. Худенькая. Ножки как мои пальчики. И что твой автомат: «Ти-ти-ти-ти!» Тысячу слов в минуту и все ультразвуком. Они схлестнулись на тему Россия и Грузия. Ольга визжит на одной ноте, бесполезно слово вставить. Пальчиком на Бесо грозит, на эту громаду, что над ней нависает. Они рядом что спичка и бревно. Она: «Да если бы не Россия, вас бы, грузин, всех перерезали!» Он: «Нэнавыжу таких, как ты! Нэнавыжу!» Ольга: «На кого ты хобот поднимаешь, грузинская морда?» И пальчиком в Бесо тычет, чуть не в носу у него ковыряется: «На кого кефир льешь?» Он от пальчика подпрыгивает, уворачивается. Я думала: пух и перья полетят от Бесо и Ольги. Но вдруг Бесо расхохотался, сгрёб Ольгу в объятья. Она гневно: «Ти-ти-ти!» Вырывается из его клешней. А он расплылся в улыбке: «Всё равно лублю тэбя!»
В таких декорациях всё застолье перебрал. Каждому дал точные характеристики. День рождения однозначно не был томный. Всех охарактеризовал. На другой день пришёл: «Извыни, Таня, скучно было».
Бесо – философ. Приходит к нему армянин с сигаретами. Бесо купил блок и впал в рассуждения, проводив продавца. «Вымрут грузины, – качает головой, – вымрут! Пропала нация! В Грузии плохо, всэ, как я, бегут с родной земли! Чеченцы занимают и говорят, будто это их историческая земля. Пропадает нация. Сколко было художников, артистов, кинематографистов. Гдэ новый Чавчавадзе? Гдэ Пиросмани? А вот армяне нэ вымрут. И надо сказат, ха-а-арашо будут. Они бэз гордыни. На другом краю Брюсселя живёт. Я ему позвонил: сигарэты нужны. Он за каких-то вшивых двадцат евро тащился через вэсь город. Если бы грузину позвонили: принэси-ка блок сигарэт. Он хохотат будэт лицо. А этот за двадцат евро на пузе поползёт. Нэт, нэ вымрут. Нэт у них гонора. А мы из-за него вымрем».
Бесо отсидел восемь лет в Союзе.
– Я был, Таня, нэпослушный малчик, – и улыбается.
Улыбался он красиво. Красивый человек, умный. Но простора Бесо в Бельгии не было по махинаторским делам. Да и тихо надо было сидеть – документы хотел получить. Как-то пришёл:
– Начинаю, Таня, савсэм новую жизнь, устроился на работу.
Бог ты мой, года четыре не работал. Конечно, что-то прокручивал, деньги шли, с женой якобы разошёлся, чтобы не подставить родственников, она иногда прибегала к нему. Устроился яблоки собирать. Поднимался часа в четыре утра. А привык ни фига не делать, да и в возрасте уже. Как ему было тяжело. Условия работы: ни одного яблока с собой взять нельзя. На месте ешь сколько влезет, уносить – не моги. Его жилка встрепенулась, как это он не сворует?
– Иду, Таня, – яблоко высыт. Думаю, как его вынэсти? Срываю, иду и подкидываю! Нэ в карман прячу, а подкидываю. Одно грызу, а второе подкидываю. Так и вышел. Нэ один дурак нэ догадался, что я его нэ подкидываю, я его ворую.
Принёс мне в подарок:
– Бэри, угощаю!
Яблоко огромное, резала его, как дыню.
Ещё одна брюссельская картинка. Сижу за колонной в здании административном, меня не видно. Вдруг русский язык с чеченским акцентом, чеченцы тянут гласные, не спутаешь ни с кем, грузины и армяне не так говорят. Чеченец говорит: «Мы сами дураки, что нас никто не уважает». Думаю: о! что за самокритика такая? «Надо не так. Украл машину, поймали, скажи, что ты грузин, избил кого-то, поймали, скажи, что ты армян. Они дураки эти бельгийские полицейские, всему верят». Посмотрела я из-за колонны – седой мужик учит молодых, как надо обманывать, воровать и избивать. Чеченская диаспора самая распространённая в Бельгии из тех, кто из Союза бывшего приехал, потом грузины и армяне. Кстати, никогда не сталкивалась с наездами чеченцев на русских: вы оккупанты, вы кровопийцы. Мне попадались нормальные люди.
Русские в Европе – отдельная песня с подтанцовкой. Ездила в Испанию. Я говорю по-фламандски, этот язык кроме Бельгии нужен только в Голландии и в Южной Африке. Язык беспонтовый, некрасивый. Я его что выбрала? В Бельгии шестьдесят процентов на фламандском говорят. Я подумала-подумала и решила: если собралась жить в Бельгии, должна выучить для начала основной язык страны. Язык Рубенса, Тиля Уленшпигеля, Питера Брейгеля. А уж потом, может, и за французский взяться. Третий бельгийский народ – немцы. Их совсем чуток. И сама Бельгия из трёх частей состоит. Самая малюсенькая – немецкая. Фламандская больше всего.
Кстати, хвалёная европейская толерантность, бывает, сбоит. Не больно-то фламандцы любят французов, как и французы их. Могут и не обслужить в кафе на фламандской территории, если ты по-французски начнёшь заказ делать или по-немецки лопотать...
Приезжаю с фламандским языком в Испанию. От него у местных глаза округляются полтинниками, они тихо падают в обморок, будто я приехала из какой-то дыры. Не знают в упор. Ездила с омской подругой Иринкой. Быть в Испании и не посмотреть такую штуку экзотическую, как коррида! Зашла в турфирму, так и так, объясняю, хочу на корриду. Надо сказать, в отношении названия боя быков наблюдается языковый феномен. Испанцы тоже именуют его «коррида», но, когда ты произносишь «коррида», у них брови едут вверх от удивления, жмут плечами в недоумении – не понимают. Показываю пальцами рога, дескать, вот бык. Затем изображаю тореадора, который этого быка закалывает шпагой. Они морщат лоб на моё представление с рогами и копытами: что за на фиг? Наконец, доходит: ах! коррида! То же самое, но как-то «р» по-другому. Разобралась испанка, куда я хочу. Маячит про язык. И киснет физиономией на мой фламандский. «Может, английский?» – спрашивает с надеждой. Нет, только фламандский. Где ж мы вам найдём экскурсовода? Затылок чешет, сервис-то европейский, не пошлёшь подальше, надо как-то разруливать. Пытает меня дальше, дескать, может ещё какой-то язык: французский, немецкий? Я и скажи без всякой веры в удачу: «Ну, вот русский?» «О-о-о! – заверещала, заулыбалась во весь рот. – Нет проблем. Три автобуса».
И я, будучи в Испании, оказываюсь опять в России. Привезли нас на корриду. Арена старинная, красивая. Мест свободных полно. В Барселоне скотско-убийственное развлечение прикрывают. Говорят: не наша культура, испанская, а мы каталонцы. Одну арену вообще закрыли – переделали в супермаркет. Всего одна осталась на кровавую потеху.
Впечатление от корриды тяжёлое и изумительное. Танец с быком. Видно, как тореадор его профессионально обманывает. Но никто гарантий не даёт, что бык не умнее окажется. Накануне, как мы сподобились посетить экзотическое зрелище, знаменитого тореадора на рогах потаскал, не из глупых попался бык. Кучу швов наложили тореро. Поэтому нам замена. Сказали: не волнуйтесь, знаменитые тореро относятся к этому щепетильно – замена будет достойной. Мы не спецы, смотрим, что дают. Три тореадора, сначала парад, потом работают по очереди. На замене молодой парень. Красивый. Стройный. Они все красивые. Что ж урода выпускать на арену… Костюмы что-то невероятное. Сверкают на солнце, как алмаз… Интересно выступал, размашисто, изящно, рискованно. Да как дошло до финального аккорда – убийства быка – не может. Попытки делает и –никак. Надо попасть в пятачок во лбу. Неприятная картина. Ирка рыдала в три ручья. «Сволочное зрелище», – говорит. А куда она уйдёт из подводной лодки? Пришлось шесть боёв досмотреть.
Мы сидели среди русских. Что началось при добивании быка. Жара, пиво разносят… Рашен туристов, разомлевших от пива на жаре, прорвало.
– Мочи рогатого! – один раскрыл пьяную пасть, орёт на всю Барселону.
– Вали бычару! – другой вторит.
– Не можешь – научим! – ещё один знаток выискался.
Только с наших трибун такой идиотизм. Паскудное зрелище. И тореро сломался. Следующий бой ещё хуже провёл.
А дамы-содержанки, которых новые русские вывозят… Стоит одна. Молоденькая. Красавица, как с обложки. И какой там царь в голове! Ефрейтора нет. Про девицу ведь не скажешь: под носом проросло, а в голове не посеяно. Это к мужикам напрямую подходит, к тем, что орали подсказки тореадору. Но что касаемо посевов в голове – по всхожести у неё с мужиками один урожай. А спеси, гонору на троих. Блондинка. Платье шикарное. Даже какая-то шаль накинута. На корриду нарядилась в жару средиземноморскую, как в театр. Серьги в ушках, побрякушки на груди. Я ищу наш автобус. Одета, как привыкла в Европе: джинсы, футболка. Обращаюсь по-русски. Вижу ведь, что мы обе одного русского поля ягодки. «Где наш автобус?» – спрашиваю. Она так на меня глянула, кто это там копошится в навозе? Будто в их паре туристской не она на содержании, а её хахель, что лет на двадцать старше. Мужик, кстати, достаточно симпатичный. Они перешли в другую ложу. И она сидела вся гордая, что не принадлежит к стаду разбушевавшихся идиотов, с их «мочи рогатого!» Но задень её, уверена: такое площадное польётся из прелестного ротика.
После наблюдений в Европе пришла я к выводу: мозги не утекают, они на месте в России усыхают и оскотиниваются. Приехала в Омск, включила телевидение, Бог ты мой – какая пошлятина. В Европу гоняют русские программы, но в них всё причёсано, пристойно. А в России помои, что ни канал – ниже уровня канализации… Потом наши телезрители, наглотавшись всего этого, вырываются в Европу, и там не знают, как от русской проституции оградиться… За что же нас, спрашивается, в Европе будут любить?
Всего одного человека и встретила, который за счёт интеллекта пробился. Нас с Жорой пригласили на Новый год. Это была своя тусовка. Есть у них такие компании – питерская тусовка, московская, казахская, узбекская. Так просто туда не попасть, приглядываются, понимая, что колхозники и мошенники – это зона риска, как ВИЧ-инфицированные, вползет кто-то, и пойдут сплетни, раздоры…
Свою компанию подобрал Стас Кротов. Мужик лет пятидесяти пяти, энергичный, в советском прошлом редактор московской газеты. Вокруг себя объединил нормальных людей. Или Жора приглянулся ему, или просто Стас присматривался, не знаю. Позвал на Новый год. Жора в Омске, в период работы на телестудии, крепко зашибал. А потом бах, его напарник по стакану резко бросил. До этого они долго сладкой парочкой по-чёрному квасили. У собутыльника семья стала шататься. Он завязал, как отрезал. Жора к нему: «Пошли потравим червячков». Был у них прикол: выпить – значит, потравить червячков. Дружок на «червячков»: «Шабаш!» Жора: «Ты чё – заболел?» «А зачем?» – «Как это! Столько лет пил и в один день ни с того ни с сего? Так не бывает!» – «Что я не мужик?!» Жору задел сей факт до основания. По логике получается: он не мужик. На момент встречи со мной употреблял только безалкогольное пиво. В Брюсселе стал иногда развязываться. Пьяный дурнее дурноты. И пить не мастак, хмелеет от одного вида бутылки. Так-то дерьмовый, а напился, и понеслась душа по кочкам.
Празднуем Новый год. Часы в переднем углу висят. Все свой Новый год сторожат. Омск, Пермь, Москва. А часы такие, что били каждую четверть часа. И вдруг Жора подаёт идею: каждые пятнадцать минут поднимать стопку водки. Мужики как мужики, он нахрюкался до соплей. Хозяйка Светка на кухню заглянула: «А кто это всю кухню перцем посыпал?» Заходит в туалет: «А кто туалетной бумагой унитаз обмотал?» Кто-кто? Жора, соколик, оригинальничает.
Припоздав часа на два, появился ещё один мужчина – Серёга. Настоящий мужик, видный, огромный – под два метра. А мне так уже надоело краснеть за Жору-выступалу. И вдруг заходит мужик. Бывает такое: дверь открывается, как электрическим током тебя прошибает. Я сразу поняла шестым чувством – понравилась ему. Он с порога меня заметил. Жора, петух мой гамбургский, на тот час дамочку зацепил. Давно по дамочкам не лазил. Бельгия не Россия, не так-то просто. Он меня частенько вопросиками донимал, как мы сошлись: «Как отнесёшься, если вдруг у меня появится любовница?» Но в Бельгии нет дурных баб на халяву привечать кавалеров. Только с умыслом. С Жоры брать нечего, на ту пору ещё не работал. Так что по дамочкам он давно не лазил. Тут обнаружил незанятую, прыг к ней: «Ой, я слышал, вы раньше в музее работали, мне так интересно!»
Заливается тетеревом. Во время токовища Серёга появился, а рядом со мной стул свободен, сел. Я с гитаркой сижу, пару песен спела. Хорошо пелось. Откровенно скажу: хотелось понравиться. От него мужским духом пахнет. Сильный, уверенный. Подтвердил в Бельгии советский медицинский диплом. Что не так просто. Выучил язык, с телевизора с ходу переводит. Пахал несколько лет и открыл свою клинику. С хирургами, анестезиологами, психотерапевтами, терапевтами. Клиника прекрасно существует семь лет. Серёга из тех: сказал – сделал. Мощный мужчина.
Жора заелозил задницей рядом с дамочкой, и не по поводу её прелестей. Спинным мозгом почувствовал: около меня мужик появился. Жоре до такого дотянуться – на цыпочки вставать надо. Это по росту. В остальном и цыпочек не хватит.
И тогда посреди всеобщего веселья мой Жора на весь стол запоганил: «Да вы её плохо знаете! Она лев по гороскопу! Как я страдаю! Да она, если что, кошкой в морду вцепится!»
Как ушатом грязи меня окатило. За что? Стыдоба! Сижу, глаза в тарелку уставила, слёзы сдерживаю. Дерьмом перед всеми поливает. Был бы мне никто, я бы ответила. Тут не нашлась…
«В морду вцепится, глаза выцарапает!»
Я на пальцы посмотрела. Боже мой, у меня ногтей-то никогда не было. Вот-вот разревусь. Вдруг мужская рука легла на мою ладонь. Сильная, большая. Успокойся, дескать. Серёга.
Больше мы с ним не сталкивались, в ту компанию второй раз не позвали. Недели через три после Нового года позвонил, приглашал в ресторан, но у меня не было настроения.

КОМПЬЮТЕР С АДРЕНАЛИНОМ
Жора заладил:
– Я здесь задыхаюсь! Мой талант никому не нужен! Мне необходим компьютер, Интернет для выхода в поэтическое пространство, сказать своё слово на поэтических форумах! Разместить новые стихи!
У меня была приличная по нашим меркам сумма, у него что-то – скинулись. Жора купил крутющий компьютер. Подключились к Интернету. Сходил в поэтический сайт ровно два раза. Бог свидетель. А потом включил порнуху и не вылезал из неё вообще. Когда я спросила, что интересного в этой пошлятине, он сказал:
– А ты знаешь, я бы это снимал. У меня в голове такие сюжеты.
На нашей постели эти сюжеты не отражались.
Он как-то съязвил:
– Да, ты не золушка в кровати. Никакой сказки. Однообразная какая-то!
Я первый раз промолчала, что и он не принц по ночному делу. Жора повторил второй и в третий раз. Пришлось признаться, что во время полового акта могу читать газету. Его старания меня не вдохновляют. Жора встрепенулся. Считал: одно присутствие такого полового гиганта, как он, должно женщину в экстаз приводить, и вдруг «газета»...
– Надо что-то делать! – обеспокоился.
Тревоги хватило на три минуты. Это же работа – познавать друг друга. Он привык познавать только себя. Трудиться ради другого не для Жоры.
Позже я поняла, в чём собака зарыта. Эгоист готов идти на компромисс, если ему выгодно, эгоцентрист, каким был Жора, никогда. Никаких компромиссов, только мимолетная видимость. В Жоре наличествует парадокс. Он хочет видеть рядом с собой личность, а не «принеси-подай». Личность, которая, не раскрыв глупо рот, его слушает, личность, которая сама много знает, много умеет, вызывает уважение окружающих. Но эту личность, эту индивидуальность он может рассматривать только в своих лучах, причём агрессивно. И начинает её планомерно стирать. Миллиметр за миллиметром идёт уничтожение. Я стала чувствовать, что иду не вперёд, а двигаюсь назад, сдаю позиции и как женщина, и как человек, и как личность.
Уже говорила, что научилась материться, чего со мной в жизни не случалось. Стала орать, его скандалы так надоели, рявкну, долбану из всех крупнокалиберных. Знаю: эта порочная тактика, но хотелось просто спокойного уголка. Однажды сказала:
– Знаешь, Жора, в семейной жизни ты боишься спокойствия.
Он подумал и произнёс:
– Да, я боюсь превратиться в немецкого бюргера, раба довольства и избытка. Мне всегда не хватает адреналина.
– Так найди бабу, – говорю, – и выжимай из неё адреналин тоннами, если согласится. А мне начинает надоедать. В конце концов, если хочешь адреналина, прыгай вниз башкой с резиновыми жгутами. Лазь по горам. Почему ты адреналин получаешь, рискуя моей жизнью, а не своей?
Он так и не понял, что у него в руках было. И не поймёт, слишком занят собственной персоной. Был момент, Бесо ещё жил в нашем доме. Он посматривал в мою сторону. Нравилась я ему. Да и мне доставляло удовольствие с умным человеком поговорить. Жора ревновал, как мавр. Грузин смеялся и подначивал: «Жора, нэ рэвнуешь ли ты?» Жора начинал дёргаться, чирикать, прыгать как воробей по веточке: «Да нет, что там ревновать!» А Бесо качал глубокомысленно головой: «Знаешь, Жора, ты мнэ скажи – где ты её нашёл? Люди такое годами ищут, тэбе, дураку, даром досталось».
Смешно было смотреть на глыбу Бесо и Жору рядом с ним.
Жизнь эти шесть бельгийских лет была у меня как под могильной плитой, будто под камнем я пролежала. Сколько раз задавала вопрос: зачем мне это нужно? Наконец ответила: не нужно! И как глоток свежего воздуха глотнула. Посмотрела на себя критически в зеркало и подумала: а фигня. В пятьдесят лет жизнь только начинается. Конечно, где-то года два-три придётся восстанавливаться от этого брака и возвращать потерянное. И характер сволочной стал, и внешность – растолстела, как никогда. Конечно, пятьдесят – не сорок, но всё равно постараюсь.
А почему терпела? Бабья дурь. Любая женщина верит и надеется, когда человек говорит: я всё осознал. Искренне кается, искренне считает, что любит. Я поняла: ему вообще не дано любить. Нельзя любить справа, а мордовать слева. Я не могу рваться каждый день, каждую минуту между полюсами «ненавижу» и «люблю». Только что кричал, что я такая-сякая рассякая, а тут готов облизать. Невероятно.
Не умеет щадить. Мужик зашёл к нам, Федя Рябиков, у меня растения всякие – кактусы, композиция из цветов и среди них пирамидка стеклянная. Федя, мужик простецкий, без замаха на грамотность, спрашивает: «Что за пирамида Ехиопса?» Не тот случай, из-за которого человека расстреливать. Ну не знает, что не Ехиопс возводил пирамиды, а Хеопс. Жора накинулся со сладострастием унижать мужичка, пинать словесами с разворота, делать больно. Я промолчала. Потом сказала:
– Как ты так можешь? Случись что, к этому Феде побежишь, и он тебя выручит.
У Экзюпэри есть замечательная строка: «Если ко мне приходит друг, он хромой, я его не заставляю пускаться в пляс, я ему лучше подам стул». Это, говорю, твой любимый писатель, а ты поступаешь наоборот: заставляешь хромого подпрыгивать.
Жалко его, конечно. Но с меня хватит.
Мать меня била как сидорову козу, четырнадцать побегов из дома. Но, помня ту боль, не могу поступить также. Он рождён в любви, воспитан матерью, для которой был свет в окошке, и вдруг такая чернота исходит...
Любовь матери была неземной. Подвиги совершала. Жора просыпался утром. В то время апельсины или мандарины – страшный дефицит. Не достать. Он просыпался оттого, что в рот засовывают дольку мандаринки. От такой вкусности с радостью поднимался. И в садик любил ходить. Я ненавидела садик. А он тащил мать за руку: пошли. А почему? Да потому, что мама вела в садик, а какой-то хлопотливый зайчик подарочки вдоль дорожки в укромных местах разложил. Конфетку, яблочко, игрушку. Мать поднималась рано утром, закладывала тайники «от зайчика». Возвращалась, будила сыночка дольками мандарина. И звучала сказка про заботливого зайчика, раскладывающего ночью подарки для Жорика.
Спрашиваю его:
– Как так, меня постоянно пороли, тебя в неземной любви растила мать, в результате ты мордуешь вокруг себя людей, пинаешь их самолюбие. За что? Ехиопс не тот глобальный повод унижать человека за безграмотность. Как получилось, что любящая мать воспитала такого монстра?
Он с пафосом:
– Меня женщины испортили.
У меня была куча любовников, попадались далекие от совершенства. И подленькие. Не сразу смогла раскусить. Но не скурвился характер, не обозлилась на человечество, не стою на панели. Что же это за женщины?
Думаю, нашла разгадку этому секрету. И она меня не порадовала. Жора был очень красивый. Может, моя догадка просто бред? Не знаю, но красота – дар обоюдоострый. Даётся для добра. Но если ты растрачиваешь его во вред кому-то, тебе в конце концов прилетает… Он был красив, как ангел. Когда в первый месяц нашего знакомства увидела его фотографию в шестнадцать лет, я задохнулась. На меня взглянуло… Фильм был детский про Электроника. Два брата-близнеца, беленькие, кудрявые. Ангелочки. Жора был точно такой красавец. «В школе, – говорил, – за мной девчонки табунами бегали, я не понимал почему». Мальчишки, они же глупые.
Изумила ещё одна фотография в советском паспорте, что после армии получил. Белые ангельские кудри куда-то делись, но волосы вьющиеся. Возмужал. И копия – молодой артист Скляр. Такая же в точности очаровательная улыбка. Один в один. Двойник. Естественно, этого Скляра женщины, жаждущие склярового тела, рвали на части. Жора загулял, да так, что – играй гармонь! Женщины, которые для семьи, их надо завоёвывать. Потрудиться, поухаживать. Какие-то цветочки, лепесточки должны быть. Жора любил, как он хвастался, срубать женщину. Сорвать. Срубить. А кого легче срубать? Лёгких женщин. Честных давалок. На всё согласных. В сексе хотелось изощрения, они давали с лихвой. И пошло-поехало. Растление не растление, он стал меняться. Цинизм попёр. Перетрахал, наверное, пол-Омска. Да с выдумкой. Сделал скрытую видеокамеру дома. Этакую студию. Пригласит девицу, разденет, тихонько включит аппаратуру и снимает порноскачки. Собрал коллекцию половых актов. Личный «Декамерон». Друзьям показывал, пока одна из его многочисленных подруг, которая надеялась на семейное счастье, ****ский архив не обнаружила и не сожгла. До сих пор Жора сокрушается о потере уникальной коллекции.
– Там была правда жизни, – говорил, фантазируя о себе в роли порнорежиссёра, – там были детали, которые просились в фильм, они придавали бы необходимую естественность. Деталь – главное в творчестве. Когда женщина раскованна, знать не знает, что её снимают, проявляются такие искренние, сугубо индивидуальные нюансы поведения в постели...
Отношение к женщине, как к станку, потребительское.
– Ты к матери, – спрашиваю, – тоже потребительски относился?
– Нет, – возмущался, – что ты?
Но капризное, избалованное дитя не может к матери с любовью относиться. Думаю, врёт, говоря, что мать обожал и лелеял, что мать самое дорогое. Врёт и себе, и другим. В детях обычно соединяются две ипостаси – матери и отца. А отец был жестоким. Жестокость и любовь соединились в такой коктейль, что коктейль Молотова отдыхает.
Отец Жоры, Игнат Иванович, женился два раза. Сам он с Алтая. Крепкий, мощный. Алтайская кость. Фотоальбомы семейные мы не раз с Жорой смотрели, когда легенду втирания мозгов европейским чиновникам прорабатывали. По-своему красивый мужчина. У него до Жориной матери была семья. Двое детей. Игнат Иванович – мужчина с положением, главный бухгалтер на крупном предприятии. В тридцать пять лет встречает красивую Любу, на девять лет его моложе, действительно – очень красивая женщина. Утончённые черты лица, выразительные глаза, красивый открытый лоб, резкий излом бровей, плавная линия подбородка… В первой семье у Игната Ивановича, надо полагать, всё было отпето, а хотелось новых ощущений. Бросил жену и женится на Любе. Наживают Жору.
Думаю, как человек жёсткого плана, любил какое-то время по-своему Любу, гордился красавицей в доме. Но через некоторое время понял: от перемены мест слагаемых радостнее не стало. Счастье во втором браке, как и в первом, не улыбнулось в тридцать два зуба. Игнат Иванович завёл любовницу. Стал в своё удовольствие погуливать. Понял: рисковать с крутыми поворотами в жизни себе дороже. Там дети, тут ребёнок. А гарантий никаких, что с третьей будет лучше. Хватить разводиться-жениться. Можно и без официальных заморочек женщин иметь. Дома начались истерики. На фотографиях у Любы стали вырисовываться не совсем счастливые глаза.
Был у Любы для семейной женщины существенный изъян – у плиты ничего путного из щей-борщей и других блюд не получалось. Бывает такой казус: не умеет женщина варить-стряпать, и не дано научиться. Хоть ты лопни, хоть зачитайся поваренных книг. Игната Ивановича данный факт раздражал. Красота красотой, но приходит домой с работы, а там тюремная баланда. Махнуть бы рукой, да сын растёт. Люба, кстати, была не из тех домохозяек, что на шее у мужа висят, начальником отдела кадров на швейной фабрике работала.
Умер отец рано, от рака, когда Жора в армии служил. Осталась Люба одна. Отец отличался жестокостью по отношению к сыну. Не в смысле бить. Нет, никогда. Поступки. Жора рассказывал несколько случаев. Воспитанный только на своих желаниях, а мать ему потакала, он делал только то, что хотел. Купили велосипед, Жора тут же нахватал двоек по английскому. Надо исправлять, зубрить. В Бельгии Жора не раз каялся: «Дурак, не учил язык!» Он и в Бельгии за шесть лет не выучил. Я фламандский освоила, он походил-походил и бросил. Отец как чувствовал – нужен сыну английский. Но Жоре не до него, весь в велосипеде. Отец раз сказал: «Занимайся». Жора ухом не ведёт. Или по улицам педали крутит, или ремонтирует велосипед. Отец второй раз напомнил. Жора мимо ушей пропускает. И третий раз ему как об стенку горох родительское требование. Тогда папа без слов берёт велосипед, сверкающее спицами и ободами богатство, и хоп его с балкона в свободный полёт, а внизу ни много ни мало пять этажей. Богатство через пару секунд превращается в груду металла.
Другой случай. Восьмой или девятый класс, пора экзаменов. Жора не только к английскому относился без придыхания. Он считал: математичка его не любит, химичка не переваривает, физичка пристрастна. Было за что. Ершистый, занозистый, неудобный парень. Но к экзаменам готовиться надо. За какое-то время перед этим Жора завёл собаку, овчарку. Животных он больше, чем людей, любит. Возился с собакой всё время. Дрессировал, учил... Пора экзаменов приспела. Но что лучше, алгебра с не любящей Жору математичкой или преданная собака, которая души в хозяине не чает? Ясно дело. Отец делает предупреждение. Не хочет, чтобы сын тройками позорил семью. Но Жора вместо скучного учебника с собакой время проводит. Отец подождал-подождал, снова сделал замечание. Про случай с велосипедом Жора забыл или думал: ну, собаку ты с балкона не выкинешь, это не железо. Отец ещё пару раз напомнил об уроках, дескать, выбирай: собака или экзамены. Жора как Жора. И получил по алгебре трояк. На следующий день приходит домой. На кухне сидит дядя в милицейской форме, а отец показывает ему, как пёс выполняет команды. Потом дядя передаёт отцу сто двадцать рублей и уходит с псом. У Жоры шок, у собаки шок.
Отец мало ему внимания уделял. Может, оттого и у Жоры была теория: ты роди сына, а потом я им когда-нибудь займусь. Поэтому я знала: если рожу ребёнка, рожу для себя. Жора был счастлив, когда отец брал на рыбалку. Общения с отцом явно не хватало. Получилось: каждый бежал в свою сторону в семье.
За один поступок Жора по сей день кается. Ехали в автобусе, Жора увидел, что отец не расплатился. Доехали до своей остановки, вышли, Жора начал дёргать по своему обыкновению за больную нитку: «Что, пап, решил пятачок заныкать? Пожалел за проезд!». И вдруг увидел, каким растерянным стал отец, этот огромный, здоровый мужик, который всегда сам решал все проблемы, сдулся, что-то залепетал про забывчивость. А Жора пустился ёрничать: «Давай отнесём в автобусное управление пятачок». Жора и тогда был Жорой. Что стоило напомнить в автобусе? Нет, подождал остановки. И отплатил отцу за велосипед, собаку. Но до сих пор самому неловко за тот поступок.
Жалко Жорину мать. Счастливой она никогда не была. Может, первые супружеские месяцы. Потом отец стал гулять. Дома ему тепла не хватало. Да он, наверное, ничего и не предпринимал для его появления.
Возвращаясь к Жориной истории с фотопревращениями, повторюсь: с внешностью Скляра он пошёл по бабам, покоряя смазливостью. Приобретение сексуального опыта превратилось в спорт, механический и производственный процесс. И его эксклюзивная внешность за несколько лет слетела, как и не было. Я открываю советский паспорт, фото сразу после армии, Жоре двадцать лет – вылитый артист Скляр, переворачиваю страницу и поражаюсь до визга: кто это? Другой человек. А Жоре всего двадцать пять. Был Электроник, затем очаровательный Скляр, который превращается за пять лет в абсолютно неинтересного, некрасивого мужчину…
…Жора, зная, что не сады на голове, вбил себе в мозги: если бриться налысо, что-то заколосится. В Брюсселе летом побрился. Доводы всякие отвлекающие выдвигал, типа, чтобы не потеть, пусть голова дышит. Шифровал истинную причину. У него была бандана. Наденет и перед зеркалом крутится. Любит покрасоваться, как женщина. Посмотреть на свои стройные ноги. Упругий зад. А тут бах – побрился. Голова, надо сказать, домиком. Клинообразная. С волосами скрадывается огрех черепа, без них изъян наружу. Побрился, на следующий день стук в дверь. Коба заходит и таинственным голосом говорит: «Таня, а что с Жоро-о-ой? Он, вах-вах-ва-а-ах! страшный! Скажи, пуст по подъезду тыхо-тыхо ходыт, а то дэти сылно пугатса-а-а-а!»

ЭЛИССА
К чеченке Элиссе обратились, как у Жоры угнали машину. Машина хорошая. Заметался, как искать? С матерью Элиссы и её братом Догу я училась в языковой школе. Мать, мы звали её Маней, в возрасте, но активная. Неплохо выучила фламандский. А Догу и фламандский, и английский хорошо знал. Как-то Маня подходит:
– Элисса тебя знает.
– Откуда?
– Элиссе дома одной скучно, каждый день расспрашивает меня: «Что у вас было в школе? Кто учится?» Рассказываю. «Светка, – говорю, – с нами учится».
Элисса Светку ни разу не видела, как и меня, но начинает описывать. «Знаю, – говорит, – Света – хохотушка, у неё волосы длинные». А когда Маня до меня дошла, Элисса упёрлась: «Приведи её к нам, обязательно приведи». Очень хотела встретиться со мной. Маня несколько раз говорила, что Элисса очень хочет меня видеть.
Встреча организовалась, как у Жоры машину угнали. Жора потащил меня к Элиссе узнать, где его машина.
Элисса обладала даром предвидения. Как рассказывала Маня, к ней часто обращались чеченцы: вот пойдём туда, там разборки, идти или нет? По бандитским делам. Но плохо слушались, когда пыталась останавливать. Самонадеянные люди…
Элисса предсказала взрывы домов в Москве. Мать испугалась на заявление дочери. Ругалась: «Что ты говоришь? Какие взрывы? В Москве такого не может быть! Замолчи, чтобы мы такого никогда не слышали!» Боялась последствий. Потом как гром среди ясного неба сообщение о терактах в Москве. Однажды Элисса спрашивает: «Мама, а есть такая Америка?» Элисса никогда в школе не училась. «Есть Америка», – Маня отвечает. «А вокруг неё вода?» – Элисса дальше пытает. «Вода». – «Там будет наводнение и погибнут люди».
Маня пересказала мне этот разговор, а вскорости накрыло Новый Орлеан. Показывали съёмки с вертолета, потом чьи-то любительские кадры. Вода затапливает дома, несётся по улицам, водовороты. Сначала ударил ураган, потом шторм, прорвало дамбы, вода хлынула в город. И стала ядом. Канализация, химикаты с огромного завода – жуткий рассол… В Омске шутили острословы: нырнул в Омку – вынырнул в анатомку. Здесь точно кранты от купания. В сумме от наводнения получалось похлеще голливудских фильмов-катастроф. Не наигранные страсти посреди бассейна, не многомиллионные душераздирающие эффекты и компьютерные ужасы в стакане воды… Здесь живые люди, попавшие в капкан… За сумасшедше короткие часы их комфортную жизнь накрыло водой. Стихия, выйдя из берегов, превратила цивилизацию в первобытный ужас. Мегаполис стал жалким бумажным корабликом…
Природа будто напомнила: не зарывайся, человече, не задирай нос, в любой момент можешь голеньким предстать перед Всевышним. Кого-то эвакуировали быстро, кто-то замешкался в поисках пропавших родных или надеялся на авось, кто-то решил среди суматохи пограбить. Несладко пришлось и тем и другим… Наводнение застало в Новом Орлеане группу парней и девчонок из России. Видела передачу с ними. Рассказывали весело, а чувствуется: страху-то натерпелись…
Эту катастрофу предсказала Элисса…
Где-то я читала: через прорицателей говорят тёмные силы. Не знаю. Сколько брожу по свету, такую светлую душу, как у Элиссы, не встречала. На редкость удивительного такта человек. Что-то хрупкое, доброе, до невозможности нежное… С ней разговариваешь и чувствуешь: это одуванчик, нежный, ранимый...
Она карлица. В первый раз увидела её – показалось: совсем дитя… Но маленькой девочкой не назовёшь. Полная. Встречаются светлые чеченки, у неё чёрные волосы, косы… Лицо круглое. И абсолютно бесхитростное выражение. Реакции детские.
Один случай не забуду. В руках у Элиссы никакого ремесла. По дому что-то делала. Пыталась готовить, я поняла: не очень успешно. Убиралась, порядок наводила. И всё. Как же так, думаю, день-деньской дома, зачастую одна, что-то надо для души. Спрашиваю:
– Что делаешь целыми днями?
Она плечиками жмёт.
– Скучно ведь, – говорю, – занялась бы чем-нибудь.
– А чем?
– Рисовать можно. Давай, – предлагаю, – научу рисовать кошку.
Она удивилась:
– Ты имеешь такую силу кошку нарисовать?
– А что такого?
– Если ты нарисуешь кошку, тебе надо взять ответственность за неё.
– В каком смысле?
– Живое существо. Ты должна наделить её душой. Так в Коране написано. Отвечаешь за эту кошку, если ты её нарисуешь.
Ну, ё-моё!
– А бабочку, – спрашиваю, – можно?
Она:
– А у бабочки есть душа?
Да кто знает? Не камень, летает, может, и есть…
– Давай, – предлагаю, – цветок научу рисовать. Живой, но не бегает, не прыгает.
Элисса согласилась. Я взяла листок бумаги принялась показывать, как рисовать узор. Загогулину сюда, загогулину туда… Потом листок по оси симметрии согнула, к окну приложила на солнечный свет и перерисовала на другую сторону. Когда развернула листок, Элисса была ошарашена симметричному рисунку. Незамысловатая техника привела девочку в дикий восторг.
Через пару недель спрашиваю Маню:
– Чем Элисса занимается?
– Всё рисует и рисует, не отходя от окна, рисует и рисует.
Остальные дети в их семье нормальные. Три сына, Догу, что со мной учился, – умница, но яростный тип. К девочкам в Чечне своеобразное отношение. Семья Элиссы из маленького городка, её в школу не отправили. Ни разу не сходила. Мало, что карлица, ещё и левая нога короче. Заметно короче, ставила при ходьбе на цыпочки. Родители решили: куда в школу пускать. В Бельгии водили по врачам. Элисса так мечтала стать нормальной… Но для операции нужны большие деньги…
В контраст матери и братьям Элисса – человек тихий, мирный… Они громкие, командные, резкие. Догу – вообще ураган. Она безобидная, улыбалась, как ребёнок. Исполнилось четырнадцать лет, когда мы познакомились. Уже интересовалась парнями. Но вряд ли кому-то могла понравиться. Полноватая… Кубышечка. Выбрала чеченского стопроцентного парня. И пыталась, хотя у чеченок не принято, намекнуть о своих чувствах. Он ей сказал: «Отношусь к тебе как к святой женщине». Её возможности предвидения были исключительные. Многих чеченцев выручала из беды. «Как к другу, – сказал, – отношусь». Она переспросила: «Не больше?» Страдала, бедняжка.
Маловероятно, чтобы этот красавец, даже зная, что у неё необычная душа, зная, что она человек исключительного дарования, на ней бы смог жениться. Думаю, никогда. Чеченские парни – народ горячий, интересовались девками яркими, доступными. Область духовного их мало волнует.
При первой встрече со мной Элисса очень хотела о себе услышать. Говорила:
– Я себя не вижу.
А что я могла ей утешительного сказать? Она больше вопросов задавала, чем я ей.
Не помню, что Элиссе говорила. Может, наврала. Она потом печально произнесла:
– Знаешь, о чём попрошу? Помолись за меня своему Богу. Как можешь, как хочешь. Я почему-то верю тебе.
Я несколько раз просила за эту девочку. Кричала туда, на небеса. Так хотела, чтобы у неё всё было хорошо. Хотя это невозможно. Но просила ей счастья.
Потом встретились, говорю:
– А я просила за тебя.
Она улыбается:
– А я видела, как ты на коленях за меня стояла.
Хорошая девочка. Такие знакомства многого стоят.
С полгода назад столкнулись на базаре, Элисса располнела, лицо сделалось одутловатым. Так-то не красавица… И печальная. Может, с родными отношения не ладились… Спрашивает меня:
– Скажи, Таня, буду я счастлива?
Я ей:
– Да не волнуйся, будешь, обязательно будешь!
– Ты мне говорила, обещала, что буду счастлива.
Боже, какой ужас, я ей пообещала. А что я могу сказать этому человеку? Такие люди зачастую и живут недолго. Она как раз вошла в пору полового созревания… Скорее всего, поправилась, как начались гормональные процессы. Ей и жить-то, может, осталось по медицинским меркам всего ничего. При остановке роста возможны в связи с половым созреванием сдвиги в организме, жизнь сокращается.
Мать казалась Элиссе идеалом красоты. Маня на самом деле ярко выраженная восточная женщина. Смоляной черноты волосы, правильного рисунка лицо, чёрный огонь в глазах… Элисса показала фотографию Мани в девичестве.
– Правда, очень красивая? – спрашивает.
Сама ручкой гладит портрет и говорит грустно-грустно:
– Жаль, я не такая красивая, как мама. Она многим парням нравилась.
Болезненно переживала отсутствие чувств у избранника. По-детски верила в счастье, в картину, нарисованную в мечтах: он ответит взаимностью, взойдёт солнышко любви для неё…
Элисса на редкость бесхитростный человек. Хотелось согреть её, защитить, душу перед ней распахнуть.
Мне Элисса предсказала:
– Ты знаешь, сказать, что жизнь твоя будет с этим человеком лёгкая, не могу. Но если он тебя потеряет – потеряет всё. А ты без него будешь счастлива.
Жора всё слышал, но его ничего не останавливает. Какой-то заводной механизм, своими руками себя истребляет. Он потеряет всё, и я знаю: судьба его будет плачевной.
А у меня будет счастье. Я чувствую, я знаю.
Жора, дубина, из-за пропавшей машины сцепился с чеченцами.
Чеченцам документы запросто давали, особенно во время войн. Мы приехали, как раз вторая шла. В лагерях для беженцев иные русские зависали на полгода и больше, пока шли проверки их историй. Чеченцы, случалось, за месяц получали один за другим три позитива, после чего держи бельгийский паспорт. Явившись беженцем в генеральный комиссариат, чеченец плачется: дом сожгли, разбомбили, танками порушили! Жить негде, друзей, родственников убили! Хоть Россия рядом, но там нашего брата ненавидят, мы для них неруси черножопые, чурки с глазами. Помогите, люди добрые, готов работать на процветание Бельгии. Кто-то из них на самом деле бежал от войны, оставшись без крова, кто-то в глаза не видел танков, не слышал выстрелов и врал, как и русские, напропалую. Но чеченцам верили с распростёртыми объятиями. В первую войну, говорят, стоило показать паспорт, где написано «чеченец», и получай сразу без всяких проверок позитив и бельгийские документы.
В Антверпене я познакомилась в церкви с девчонкой-омичкой, Людой. Двадцать четыре года. После университета толком устроиться на работу не могла в Омске. «Захотелось, – говорит, – посмотреть белый свет». Я искала спокойной гавани, а ей, молодой, было любопытно пожить в иной среде. Подвернулся вариант с Бельгией, школьная подруга насоветовала, Люда рванула с мужем. Особо не ломала голову над легендой. Получилось, как в банальном ответе зека на вопрос: за что срок мотаешь? «Да ни за что! Начальство воровало, на меня всех собак повесили». Люда придумала легендос (так по-фламандски звучит): трудилась в поте лица в фирме бухгалтером, хозяин химичил, она махинации с налогами и двойной бухгалтерией раскусила и не захотела участвовать в противозаконных делишках. Началась слежка, преследования, прослушивание телефона. Вездесущие мафиози наехали с угрозами – опасный свидетель. Даже справку об ушибах привезла. Мол, пытали, били, пришлось рвать когти от неминуемой смерти в бандитских застенках. Плела, что за деньги их перевезли на машине с липовыми документами через границы. Хотя сами по туристической визе приехали. А хохотушка. Вру, говорит, в комиссариате, а саму смех разбирает. Не попался ей Макс в наставники, тот бы помог легенду отработать и отрепетировать. Люда с мужем в три часа ночи пришли в Брюсселе к генеральному комиссариату. Вторыми стояли, а пригласили в кабинет почти последними.
У нас с Жорой такая же канитель была, полдня просидели. Но Жора заготовил правдоподобные козыри диссидента. Люду с мужем в первый день и слушать особо не стали, записали, что беженцы, копии с документов отшлёпали, флюорографию сделали, отпечатки пальцев сняли, сказали, что для интервью пригласят отдельно… Вызвали только через месяц. А отправили в лагерь для беженцев в Линт. Место красивейшее, но дыра дырой, городок, в одном конце свистят, в другом уши затыкают. Домов сто. Каждый, правда, как картинка изысканный… Лагерь в бывшем женском монастыре, человек сто пятьдесят беженцев в этом муравейнике. Нас-то с Жорой по диссидентской статье и убедительному рассказу о безысходности российской жизни – Макс как-никак режиссировал – в Брюсселе оставили. Линт – три с половиной часа езды от столицы, минут сорок от Антверпена.
Семь месяцев там Люда торчала. Полное обеспечение, но деньгами всего четыре евро в неделю на человека. И работать не моги на стороне. Муж курит. Пачка простеньких сигарет три евро. Люда молодец: как закончились деньги, что из дома привезли, не впала в грусть-тоску, а стала подрабатывать у турка в кафе в Антверпене. Лагерь хоть без колючей проволоки по периметру, без забора и КПП с держимордой-охранником, но под негласным надзором беженцы. Всего одну ночку в неделю позволяется отсутствовать. Остальные дни спи в лагере. Могут среди ночи своим ключом открыть дверь проверить, сколько голов на супружеской подушке. Люда кафе убирала до трёх ночи, последний автобус из Антверпена в двенадцать. Секли также – ходишь ли в столовую, стираешься ли в свою очередь. В результате набрала Люда по всем пунктам штрафных галочек, и вытурили взашей. Дескать, живёте на полном обеспечении, ещё и нагло врёте, привыкли у себя в России. Накрылся вариант с бельгийским убежищем от «преследования русской мафии». Перешла с мужем на положение нелегалов.
Чеченцам, рассказывала Люда, что были при ней в лагере, штамповали документы на раз. Кто через пару месяцев получил позитив, оранжевую карту и квартиру. Кто ещё быстрее. Одни приезжали, другие с новенькими документами переселялись в снимаемое для них жильё. При этом обеспечение вплоть до социальных носков. Не «Дольче Габано», но всё из магазина. И денежное ежемесячное пособие. Можно не работая жить…
Чеченцы были на особом положении. И разного брата среди них хватало, лучше держаться подальше…
Элисса сказала нам, что Жорину машину угнал чеченец. Это было предметом её печали: соотечественники не всегда корректны, могут пойти на воровство. Но категорично не осуждала угнавшего: «Ему очень понадобилась машина». Не говорила: хотел обмануть Жору. Нет. Так сложились обстоятельства. Он доехал до какого-то населённого пункта и бросил машину. Она сказала: «Я плохо понимаю названия городов, на букву “Б”». Пыталась назвать место, где прямо перед комиссариатом стоит Жорина машина. В Бельгии городков много – попробуй найди, не будешь рыскать по всей стране…
Элисса переживала за своего соотечественника, за его поступок. Просила не держать зла, войти в положение этого человека. Жоре нет бы подумать своей головой, он кинулся на разборки к чеченцам. Чего в принципе делать нельзя. Я пыталась удержать, но мои доводы – это слова тупой бабы.
На другой день к нам влетает Бесо. Весь как настёганный. Никогда таким не видела. До него дошла информация о Жориных разборках.
– Жора, зачэм ты туда ходышь? Зачэм тэбе это надо? Что хочэшь этим людям доказат?
Жора в бутылку:
– Да я покажу!
Бесо со своего двухметрового роста:
– Жора, ты одын, да? Куда хочу ходы, да? У тэбя семья! У тэбя она! Надо на дэсят шагов впереди поступки знат, что получится в конце конца!
А из Жоры гонор летит, дерьмо выхлёстывается. Я молчу. Столько слов потратила. Бесо смотрел-смотрел на Жору, слюной брызжущего, и говорит:
– Жора, ты знаэшь на кого похож? На человэка, который дэржит в руке рулон туалэтной бумаги и говорит: «Пачему у тэбя ничего нэ написано?» Там, Жора, ничего нэ должно быт написано! Это нэ газэта! У них в принципе ничего твоего нэ написано, что ты от них трэбуешь?
Я кайф ловила от образного мышления Бесо. И смешно, и прав он. «Почему у тэбя ничего нэ написано?» Кто идиот? Туалетная бумага или Жора?
Бесо я нравилась. Как-то говорит:
– Скучно мне, ничего интересного. Вот с тобой ещё. Слюшай, поехали в Испанию на Новый год?
– Куда я? – говорю. – У меня муж.
– Да брось ты этого дурака.
Говорю:
– У тебя, Бесо, жена.
Он вздохнул:
– Эх, жена.
Я ему:
– Даже не потому, у меня муж, а у тебя жена. Ты, Бесо, такой человек, трудно тебе соответствовать, через неделю орать на меня начнёшь. У тебя характер, как гроза. Не поедем в Испанию.
Они куда-то съехали, мы тоже переменили квартиру, и потерялись. Прошло года два, он звонит по стационарному телефону, разыскал номер. Напрашивался в гости, звал куда-нибудь съездить.
– Ты, – говорю, – меня не узнаешь, я потолстела, такая туша стала.
– Назначай встрэчу, узнаю!
Грустно ему было. Солидный дядька, а чувствовалось – неприкаянный… Ни в личной жизни, ни в душе. Не видела развития у него. Ну, получит бельгийские документы, ну, будет шуршать махинациями, деньги слать родственникам в Грузию… Планы были – стоял в очереди на социальные дома. Жильё дешёвое и хорошее, причём есть возможность выкупить, и не за реальную стоимость, а гораздо ниже… Лет пять стоять в очереди… Но неуютно было Бесо, может, в Грузию хотел… А ехать в принципе некуда…
Жизнь нас развела. Я сама захотела, чтобы дороги разошлись, больно хлопотно с мошенниками. Двух хлопотливых орлов не выдержала бы. А Бесо рвался…
Машину свою Жора так не и нашёл, а конфликт с чеченцами Догу помог уладить…

ДУХ ОТ АМЕРИКАНКИ
Жора не отчаивался найти «утекшие мозги» среди эмигрантов. Оптимистично верил: где-то обязательно есть русскоговорящее серое вещество, обременённое интеллектом. Золото, дескать, на поверхности не валяется, так и умный человек. Ну, и натыкался на всякую шнягу. Вдруг обрадуется: есть! Потом не знали, куда прятаться подальше от таких «мозгов». Раз заявляется – счастливый, улыбка до ушей, хоть тесёмочки пришей:
– Я таких, – хвастает, – русскоязычных людей встретил!
И добавляет:
– Пора о душе подумать.
Вроде не совсем старые, по западным меркам – вообще молодняк, что это Жору к земле потянуло?
Он продолжает:
– Только о материальном да о материальном, пора о душе заботиться.
И начинает радужно разрисовывать:
– Замечательных людей нашёл! Верующие! Так хорошо меня приняли! Так душевно!
Знакомая песня: Жору чуть по головке погладь, похвали – сразу люди отличные и прекрасные.
Что скрывать, мне тоже мечталось пообщаться с умными соотечественниками. Вдруг и вправду откопал? Пошла своими глазами убедиться, куда мы на этот раз вступаем.
Секта христианского уклона. Собираются на молитву у армянки. Армянка под родным небом учительницей русского и литературы на жизнь зарабатывала, приехала в Бельгию и скоренько обратилась в ярые сектантки. Я подумала грешным делом: где-то в этой скорострельности обязательно собака прикопана финансового содержания.
Мужчин в секте мало, в основном женщины. Все сидят благостные, ладанные. Мой Жора под стать общему настроению, у меня ответное чувство не рождается. Ну никак. Сижу и думаю: «Похоже, Жора снова вместо золота вступил в другую субстанцию». Верующие тем временем затянули церковные песни. Эстетического удовольствия своим вокалом не доставили. Что касается личностей, стоило посмотреть на поющих трезвым взглядом, как стало ясно: мозгов здесь нет, в основном колхозники и чуток мошенников. Хор отпел репертуар, и у меня появилось острое желание подняться: извините, дорогие сектанты, молоко сбегает. Но воспитание не позволяет так сказать – сижу, злюсь на себя и сижу. Армянка предлагает следующим пунктом собрания:
– У всех у нас проблемы всякие разные, давайте помолимся.
И призывает коллективно попросить, чтобы документы дали, у кого нет, или что кому надо…
Интересный расклад. Наврали семь вёрст до небес в комиссариате, какие гонения претерпели в России, как их, разнесчастненьких, преследовали, а теперь, Бог, закрой глаза и уши на голимую брехню, дай нам документы бельгийские.
– Для Бога, – говорит армянка, – невозможного не существует. Просим.
И приступают к хоровой молитве, чтобы тем документы дали, этим на работу устроиться, у того геморрой прошёл. Образовали круг, взялись за руки и наперебой просят. Один начинает, другие подхватывают. Я тоже в круг, как идиотка, встала. Не сидеть же белой вороной. Глаза закрывают, раскачиваются. Нагнетают обстановку: «Господи, ты всё же можешь! Ты молодец! Ты лучший!» На армянку нападает вдохновение, разошлась – не удержать, говорит-говорит, волосы растрепались от экстаза...
Прокричали свои просьбы в небесные уши, сели отдохнуть от бдений, перекусить.
Библию почитали.
Посмотрела я на этот молельный дом и решила: не полезно мне здесь. Нутром чувствую: не то.
Ловлю момент, как бы улизнуть. Но им надо заполучить баллы от привлечения новенькой. Все ко мне:
– Ну как? Ну что? Понравилось?
А я возьми и ляпни без дипломатии:
– Что-то я в этих коллективных дурдомах не хочу участвовать! Не по возрасту, хватит экспериментов, чтобы на собственной шкуре шишки набивать! Опыт подсказывает: до добра такие поиски истины не доводят!
Вылепила прямым текстом. Что началось! Им как углей красных за пазухи накидали. Замахали руками, заблажили:
– Покайся публично! Покайся сейчас же, не то будет плохо! Под машину попадёшь! Или ещё что!
Навалились, готовы в клочья порвать.
Я не выдержала: что уж совсем за дурочку держать.
– До свидания, – говорю, – молоко на огне забыла!
Ушла с твёрдым намерением больше к этим евангелистам или харизматам ни ногой.
Однако не вышло с первого раза распроститься с ними окончательно и бесповоротно. Жора – неутомимый первопроходец и неугомонный первопроходимец – надыбал американскую церковь такого же вероисповедания.
– Все наши туда ездят, – сообщил, – кофеёк можно попить, пироженки поесть, пообщаться.
Подозреваю: многие за-ради дармового кофе и ездят. Церковь расположена в Ватерлоо, автобус подают бесплатный – и здесь «халява, сэр».
– В церковь приезжает американка, – докладывает с энтузиазмом Жора, – которая Святым Духом всех наделяет.
Место, где церковь стоит, красивое, церковь красивая, помещения просторные, сцена с микрофоном, два пастыря посменно проповедуют – до обеда один, после обеда другой.
Мне с одного раза хватило армянкиной секты, больше не камлала с ними, Жора бывал там. Армянка через него пригласила на чудесную заокеанскую проповедницу, приезжающую с церковными гастролями. В борьбе за мою дремучую душу и мои живые деньги армянка надеялась: американка поспособствует прозрению непробиваемой личности, «Святой Дух» коснётся меня, толстокожей, под его благотворным воздействием переменю взгляды на церковь и армянкино отделение.
Меня и саму любопытство одолело на даму со «Святым Духом» поглядеть. Американка оказалась достаточно убогонькой. Длинненькая, хлюпенькая, простенько одета, не накрашена. Но народу собралось… Воздействовала она отнюдь не при помощи проповедей. Руки воздевает перед страждущим «Святого Духа», и хлоп – короткий ударчик-прикосновение основанием ладони в лоб. Как бы пасс, и в то же время касается. Человек шпалой падает и лежит с закрытыми глазами, приняв «Святого Духа». Минут пять пребывает в отключенном состоянии, потом оживает, как ни в чём ни бывало встаёт и ходит счастливый.
Забавный аттракцион. Ко мне протискивается дамочка из компании армянки и подталкивает в центр событий:
– Иди, прими Святого Духа! Только сама не падай! Будет тянуть назад, держись! Непроизвольно должно произойти!
В церкви филиппинцев полным-полно набилось. Они мелкие и чувствительные к «Святому Духу». Как горох, от руки американки валятся, только успевают оттаскивать. Дамочка вытолкнула меня на американку. Та зыркнула и бэмц по лбу. Легонько. Мне сказали «стоять» – стою. Никуда не тянет. Американка подождала воздействия «Святого Духа» и опять бэмц! Посильнее в лоб заехала. Я стою как вкопанная! Никакого желания падать бревном. Смотрю: баба яриться начинает. Все валятся, приняв «Святого Духа», тут выискалась одна. Зыркнула на меня, но больше бить не стала, пошла дальше ронять народ.
Филиппинцы маленькие, я на их фоне торчу, как жираф, из всех углов церкви видно. Американка совершила круг, нароняла кучу прихожан, снова хлоп меня по лбу. Как не брал «Святой Дух», так и не думает. Она в раж вошла. Со всей силы колотит. Мне неудобно, вся церковь смотрит как на ненормальную. Надо разряжать ситуацию. Из заокеанской дали женщина прилетела, её из себя выводят. Американка не успокаивается, того и гляди, пинаться начнёт. Господи, думаю, как помочь-то ей?
И решаю: не убудет, поддамся. Но не учла особенности падения с принятием «Святого Духа», и без... В первом случае бьются об пол и ничего. Она в очередной раз долбанула меня. Я переломилась пополам, как сосиска, и задницей в пол со всего маху. Торчал бы гвоздь, вбила по шляпку. Из глаз слёзы... Хорошо, язык не прикусила, век бы шепелявила, так зубы клацнули. Хотела на спину лечь. Потом, думаю, без лёжки благотворное действие налицо, посижу, отдышусь и буду отползать.
– Видишь, видишь, – армянка подскочила, – какая сила!
Так захотелось закатить ей в лоб, пусть бы собрала, как я, в трусах весь позвоночник.

ОТ ПЕРЕВАЛА ДУРАКОВ ДО ПОЛТЕРГЕЙСТА
Есть у туристов уничижительное понятие «перевал дураков». Это когда дурная голова ногам покоя не даёт. Пошла я в 83-м году в поход на Тянь-Шань со сбродной группой. Умные люди предупреждали: смотри, руковод не ахти. Звали его Стёпа. Парень неплохой, но раздолбай. Я думала: чё мне руковод, поход простенький – «единичка», прогуляюсь в своё удовольствие. Звала руковода командиром. Тешила его лесть, в ответ он повторял: «Подхалимаж поощряется». Организатор из него как в песне: «Командир у нас хреновый, несмотря на то, что новый». Но командирствовать хлебом не корми. На гражданке стать начальником не светило, честолюбиво мечтал «сделать карьеру» с рюкзаком за плечами, вырасти в туристского зубра. Под стать и завхоза подобрал. Идти на самый сложный на маршруте перевал, она утром манной кашей накормила. Весь день до вечера маслать без горячего обеда, только сухпай, она, как деток в садике, маночкой обрадовала. Перевал длинный, нудный, идёшь-идёшь. И по морене, и по ледовому полю, и по сыпухе. Вымотались…
Дело к вечеру, и вот тут мы попали. «Я ходил этим маршрутом, всё знаю, как свои пять пальцев об асфальт!» – стучал в грудь руковод. Но Стёпа, он и есть Стёпа. Прицел «я всё знаю» сбился, надо бы дальше пройти, нетерпеливый Стёпа свернул раньше времени. Повёл, как выяснилось позже, на перевал дураков. Тропа, надо сказать, туда столбовая. Оно и понятно: дуракам закон не писан, крепко натоптали. Стёпа купился на торную дорогу. Ломанулись… «Осталось на раз пописать, – подбадривал измождённую группу, – сейчас перевалимся в долину, а там три озера. Водичка обалденная. Завтра объявляю днёвку». Не врал. Место оказалось чудное. Вода – парное молоко. И хотя еле ноги волочили, мысль о скором отдыхе грела: последний рывок перетерпеть, а там... У меня была подружка из туристов – Лена. Девушка полная, слабенькая. Мучилась бедняжка в походах. Но любила с рюкзаком таскаться. «Знаешь, когда самый кайф на маршруте? – с горящими глазами говорила. – Идём на лыжах по целине, ветер в морду, морозяка, ноги чугунные – отстёгиваются. Руки заледенели. Силы на нуле, упал бы в снег и умер. Думаешь, зачем, дура такая, поволоклась в поход? Но пришли в деревню, и вот уже тепло, светло, супец варится, гитара. И запела душа… Кайф!» Сделали мы последний рывок, поднялись на перевал, а там… Фиг вам. Тупик. Любой дурак, если не окончательный идиот, дальше не сунется. Как тяжко было тащиться обратно… Стёпа хихикает: «Ничего, тренировочка нам не повредит».
В Бельгии не раз приходила мысль: не взбираюсь ли на перевал дураков? Чутьё подсказывало: так оно и есть. Но не хотелось верить…
Иногда думала, может, Жора мне в наказанье? Ведь я с экстрасенсами якшалась, а это, говорят, даром не проходит. Да и сама кое-что умею, не зря американка не могла повалить...
После Художественного фонда устроилась на завод художником-оформителем, от тётки съехала, жила в рабочей общаге. Хорошее время, весёлое, беззаботное… В общаге случился полтергейст. Начались чудеса с моей борьбы за справедливость. Заступилась на полную громкость за одну девчонку – Наталью. Работала она технологом, жила в комнате с коллегой по отделу – Лидкой. Наталья видная из себя. И сейчас, в сорок пять, загляденье. Есть такой тип женщин. С возрастом красота лишь меняется. Лидка – простенькая на личико и в остальном середнячок. А душа с потёмками. Но как сказал бы комендант общаги Семён Ильич: «Парадоксос». Ещё он говорил: «У вас что лавьянс?» Это вместо альянса. Видя, что его «иностранный» термин не понимают, переводил: «Лавьянс – это по-нашему значит союз». Мог выдать «платцмасса», но верхом эксклюзива в лексиконе Семёна Ильича было бунтирую. Я падала со смеху, когда с трибуны вещал: «Не волнуйтесь, я вопрос по новым простыням бунтирую в верхах». У лавьянса Натальи с Лидкой наблюдался следующий парадоксос: мужики, что поначалу увивались вокруг Натальи, плавно переходили к Лидке. И парни-то неплохие. Я первое время удивлялась. Наталья добрая, сердечная… Лидка… Стервой не назовёшь. Для стервы ум требуется. Иная стерва настолько изощрённо подстелет и подобьет – диву даешься. И в дуры Лидку записать – будет слишком просто. Принялась гадить Наталье. Элементарная зависть и подлость. Я напрямую вылепила Лидке. Разговаривали на повышенных тонах…
Наталья маялась странной хворью. Комок в горле. Поднимется – и ни туда ни сюда. Вроде проглотит, чисто – через какое-то время опять закупорка. Говорю: «Может, щитовидка?» Пошла Наталья по врачам, те диагноз не ставят, ничего не находят. Железная закономерность наблюдалась – стоило разволноваться, кто-нибудь наорёт – комок тут как тут, доставай конфеты. Наталья постоянно носила в сумочке драже проталкивать комок… Анализы как у спортсмена, а девчонка мучится и мучится.
Поцапалась я с Лидкой, возвращаюсь к себе на нервах, и опаньки – комок в горле. Вот так фокус без арены цирка. Дальше и того веселее заморочки…
Наталья среди ночи тарабанит. Открываю – стоит зелёная, длинная футболка чуть интим прикрывает. Без халата с четвёртого этажа на третий спланировала голышом.
Что такое?
Наталья в своей комнате читала допоздна, потом свет выключила, пора спать, завтра на завод. И только начала засыпать – стук в окно. С улицы. Этаж, надо заметить, четвёртый. И не ветер-шалун веткой царапнул. Наталья обомлела. Как костяшками пальцев кто-то по стеклу. Негромко, но чётко. Дескать, хорош баиньки, встречай гостей. Наталья к тому времени от Лидки съехала. Лежит ни жива ни мертва… Стук прекратился, но радоваться рано… Будто кусок теста либо мокрая тряпка чмок на подоконник, потом чмок на тумбочку, потом бах на пол. У Натальи сердце обмерло, запаниковала: что делать? А дальше ещё интереснее: по комнате пошли ноги. Наталья одна-одинёшенька. «Лежу, – говорит, – боюсь пошевелиться. Всё настолько явно!» Терпит бедняжка. Но когда, пройдя по комнате, шаги остановились, и оно стало наклоняться и дышать, терпелка кончилась – Наталья, не помня как, взмыла с постели и спланировала ко мне.
Приходим на место происшествия. Дверь нараспашку. Включаю свет…
В общаге заметила за собой такую штуку: если я положу на кого-то правую руку, могу вылечить. Девчонка заболела, казашка, мы её Катей звали, хотя по-казахски там Кати близко не лежало. Вижу: Катя по лестнице чуть ползком взбирается.
– Катя, что с тобой?
– Спина как чужая...
Вечером заглянула к ней. Сидит Катя на кровати. Я подхожу и чисто инстинктивно двумя пальцами провожу по позвоночнику. Она как заорёт. Внутри меня возникло ощущение: дела у девки совсем плохи. Ей не говорю. Но взяла слово, что завтра она с утра в больницу. Срочно. Молодая девка…
На другой день, бах-трах, Катя пролетает мимо меня как ветер. Останавливаю:
– Катя, что хирург сказал?
Она:
– Не ходила! Зачем? Утром самостоятельно с постели встала, ты мне помогла. С меня шампанское.
У Натальи, кстати, комок тоже пропал. Не помню, кажется, на горло пальцем я нажала, она стала нормально жить.
Ещё девчонка из общаги, Лариска, на голову жаловалась:
– Сил нет, болит и болит!
– Что доктора говорят? – спрашиваю.
– Мигрень.
– Когда чаще?
– К весне?
– Ко дню твоего рождения?
Она удивлённо:
– Да…
– Это, – говорю, – не мигрень.
И до неё начинает доходить.
Я должна была легко коснуться человека. Может, надо было тренировать в себе это? Хотя зачем? Коснулась Лариски и вдруг вижу: на её голове маленькая чёрная шапочка. В жизни никогда такой не встречала.
У знакомого парня увидела петлю на шее.
– Что это у тебя, – говорю, – петля, как у висельника?
И пальцем провела. Петля за пальцем исчезла. Как стёрла.
Парень испугался, мнительный был, побежал к экстрасенсу. Хотя будешь мнительным, когда кто-то петлю накинул на шею. Душить или на поводке водить…
Экстрасенс ему говорит: «Нет никакой петли!»
Получается, я сожгла её.
У Лариски шапочка на голове. Она и давила… Лариска работала в отделе главного металлурга, только-только институт закончила. Умница, стихи здорово читала. Сама заводилась при этом, от сердца читала... «С любимым не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, всем сердцем прорастайте в них…» До слёз пробивало…
Я спрашиваю:
– Был в институте случай, что один парень нравился двум девчонкам?
– А ты откуда знаешь?
– Хороший парень, нравился тебе и подруге?
– Да, но обещал жениться на мне, а женился на ней.
– За мигрень можешь ей спасибо сказать.
Как объяснили экстрасенсы, зрение у меня было не как у них. Они ауру различают. Я видела. как кошка. Сказали: это негативное зрение. Серые, белые, серебристые тона, чёрные, золотистые. Такой спектр. Видела у других зацепы, крючки, фигню всякую…
На Лариске была шапочка… Я легко сняла. Голова болеть перестала. Думаю, до сих пор не тревожит. Но на следующий день такая гнойная ангина у Лариски открылась, так ей захудело, что угодила в больницу, и меня обвинила. Мы с ней хорошо до этого жили. В поход водный вместе ходили, а тут…
Я лечить перестала. Собственно, и не лечила по большому счёту. Экстрасенсы как-то привязались. На свою комиссию потащили. «Вам надо лечить, вам дано!» Я не могу деньги брать. Сказала: этим заниматься не собираюсь. Каждый человек – кузнечик своего счастья. Мы такие поросята, таблетку хотим выпить, от всего избавиться, не думая, что сорок лет этого добивались. И вдруг появляюсь я, помощница-избавительница, и всё исправляю. Неправильно.
Что Бог есть, окончательно поняла, столкнувшись с нашим полтергейстом. По элементарной логике: раз есть чёрт, значит, и Бог должен существовать. Даже в нашем атеистическом государстве чёрта не отвергали. Теорию: «Бога нет!» – учёные и целые институты проповедовали. Про рогатого только и говорили: это бабушкины сказки…
И вот наш чертяка-полтергейст. Наталья прилетела ни жива ни мертва. Поднялись в её комнату, я начала по всем углам шарить. В одном – мне потом объяснили: в любой квартире есть паршивый угол – меня так долбануло… Что-то колючее – энергетический ёж – отбросило на середину комнаты. Я разозлилась.
– Ах ты, тварь такая! – кричу и командую: – Наталья, открывай двери!
И вдруг чисто по наитию в ощетинившийся угол с силой ладонь под углом выставила, хлопок от встречного воздействия был, аж в ушах зазвенело.
Я как заору истошно:
– Пошёл вон!
Выпроводила. Сразу двери закрыли…
И говорю Наталье:
– Утром в церковь!
Поняла: надо креститься. Это решение во мне уже созревало. Полтергейст помог определиться.
На следующий день схватила Наталью, поехали в церковь. Зима. Холодина стояла. Нарядились – не знаем ведь никаких правил церковных – в брюки толстенные. Перестройка ещё шла, Советский Союз казался нерушимым, коммунизм с атеизмом не отменили. Но мне после полтергейста наплевать, что подумают. В церковь на Труда приехали. Священник, отец Николай, вышел. Как солнышко светится.
– Вообще-то в церкви в брюках нельзя находиться, – деликатно так говорит.
Клёши что у одной, что у другой – конкретные. Как у революционного матроса шириной. Да ещё из драпа.
– У вас юбок нет с собой? – спрашивает.
Откуда? Знать бы, сразу надели.
– На такой случай, – предлагает отец Николай, – у нас юбки предусмотрены, за ширмочкой вы поверх наденьте, пожалуйста, брючины закатайте, чтоб не видно.
Юбочки неописуемые. Из подкладочной ткани. Мне зелёненькая досталась, Наталье и вовсе бледно-розовая. С атласной тесьмой.
После крещения отец Николай из крестильной повёл к алтарю. И, Боже, чувствую: брючина сползает. Со свечой горящей иду, останавливаться не будешь, просить кого-то: «Подержите свечку, штаны поправлю». Одна брючина нормально, вторая сползла, по полу тащиться. Слышу, мужик сзади не удержался от комментариев: «Такого ещё не видел в церкви».
С Лидкой столкнулась лет через пять, я к тому времени ушла из общаги, свою квартиру получила… Она увидела меня и как ломанётся на другую сторону дороги.
Эти люди сами себе не принадлежат. Пакости им надо постоянно делать.
У меня родственница была. Не родственница, дяди, что по отцу, жена. Дядя на другой хотел жениться, так эта его приворожила. Казачка. Ух, сильная женщина. И вдруг замаячило наследство делить. Так она что творила, убирая конкурентов, родственников мужа: о кого руку вытрет, по бедру проведёт ночью, тот от рака умирал. Я с ней боролась. Два раза об меня руку вытирала… Ночью вставала, выходила на улицу, возвращалась и вытирала… Со мной не удалось разделаться… Хотя я очень её боялась…
Так что неизвестно, каким «духом» американка награждала в своей церкви.
Кстати, Жора два раза предлагал: «Давай повенчаемся?» Православная церковь тоже есть в Брюсселе. Ещё царь строил. Жора ездил на Пасху, я не собралась. Он надеялся, после венчания жизнь по мановению изменится. Священник ему пообещал: повенчаетесь, ругани меньше будет в семье. Не знал он Жору…
Я несколько раз ездила в церковь в Антверпен. Первый раз с Нелькой. Потом сама. В основном там армяне собирались. И священник из них. Арендуют кусочек костёла, и по воскресеньям служба. Условия стеснённые. Если просто зашёл свечку поставить, должен пройти через молящихся. Неудобно. Но наш народ собирается. Много армян, а вот грузин мало. Русские, евреи…
Антверпен даже для космополитической Бельгии – вавилонская башня. Кого только не встретишь на улице. Негры, итальянцы, цыгане, армяне, грузины, бельгийцы тоже попадаются, русские, французы, евреи… Порт и мировой центр обработки алмазов. Сюда камешки стекаются со всего света. Из нашей Якутии тоже… Превращением алмазов в бриллианты заведуют евреи. Их ни с кем не спутаешь. С пейсами и хасидская спецодежда… Все в чёрных шляпах с большими полями, чёрных длиннющих плащах. Женщины ничуть не отличаются – в плащах, длинных юбках, чёрных колготках, башмаках на низком каблуке. Что зимой, что в жару. Косметики ни-ни… И говорят, будто бы они налысо бреют голову. На улочке Диамантстраат, что рядом с колбой вокзала Антверпена, ювелирные магазины. Улица с километр, сплошь справа и слева первые этажи в витринах, в которых чудеса алмазные и бриллиантовые… Вот где есть на что поглазеть. Небесно-голубой алмаз как осколок звезды… Сногсшибательные колье… У меня даже ёкнуло: поработать бы со здешними ювелирами… Я ведь тоже кое-что умею… С брюликами не доводилось, да не боги, как говорится, по горшкам спецы… Продавцы исключительно евреи с пейсами… Но, говорят, даже в этом всемирном ювелирном центре на подделку можно нарваться. Своих кидал хватает, и русскоязычные махинаторы подтянулись, сдают на продажу левый товар…
В нашей церкви евреи, конечно, другие – наши… Вообще церковь – это место встреч. Через прихожан часто ищут работу, даже родственников. Видела объявление – крик души. Женщина из Казани просит сообщить о сыне. Уехал в Бельгию и пропал. На фотографии молодой парень чем-то на певца Расторгуева похож…
После службы народ кучкуется по группам, в кафе идут, рестораны. Не торопятся по своим норам… В церкви с Людой-омичкой познакомились. Слышу девчонка сказала: «Омск». Я к ней, слово за слово, пошли в кафе.
Ей насоветовала ехать в Бельгию подруга школьная, она десять лет назад в Брюссель с матерью и отцом уехала. Мамаша всё затеяла и категорически против русскоязычных связей. По принципу: хочешь стать европейцем, зачеркивай жирной чертой совковое прошлое. Не якшайся с соотечественниками, отринь вчерашнюю черноту, как дурной сон, внедряйся в новую жизнь с чистого листа. Сама так в этом преуспела, что с мужем разошлась и кукует одна-одинёшенька. Муж не пропал. Его быстренько одна москвичка прибрала к рукам и ногам тоже. У него бельгийские документы в полном порядке, у неё нет вообще. Тогда как деньги у бабёнки имелись. Она и в Москве безбедно существовала, да задалась целью дочь на европейской почве вырастить. И подалась в Бельгию. Рисковая женщина. С отцом подруги Людмилы по Интернету снюхалась для оформления фиктивного брака. Он планировал десять тысяч евро срубить на соотечественнице. Машину задумал сменить. Всё взаимовыгодно сделали. Он обзавёлся джипом. Но бабёнка пошла дальше чисто коммерческой сделки, захомутала в реально-постельные мужья. Среди мужских достоинств разглядела не только бельгийские документы.
Бельгийцы не окончательные лопухи. Неравный брак – когда у одного есть документы бельгийские, а у другого нет – без проблем зарегистрируют. Будьте, если так хочется, мужем и женой. Но доверяй да проверяй. Пять лет испытательного срока. С проверкой на реальное супружество. Могут днём прийти. Проверить – бельишко того и другого супруга в одном шкафу? Могут среди ночи заявиться: подать сюда мужа! Если таковой в наличии, возможно контрольное прощупывание – тёплая постель рядом с женой или девственно холодна? Не дадут так просто машину заработать на распространении бельгийского гражданства. Играл наш хитрован роль верного супруга один месяц, второй и, увлёкшись спектаклем, принялся реально греть постель москвички, дочь её усыновил. И, по словам Люды, нормально живут.
Люда с мужем полгода нелегально жили в Антверпене, потом полиция прихватила. Были вынуждены согласиться на отъезд домой. Тут же вручили несостоявшимся беженцам билеты до Омска на самолет и девятьсот евро подорожных. Деньги дали тоже не просто так, перед самой посадкой в авиалайнер, когда подписали бумагу, что не передумают лететь…
Я их провожала в Брюсселе, передала посылочку в Омск подруге Иринке… Хорошие ребята…

КЛОУН
Я все годы надеялась: перебесится Жора, войдёт в колею. И вправду умнел. Кто знал его в Бельгии с первого года, отмечали: «Жора стал другим». Однажды сам признался: «Таня, все говорят: я изменился в лучшую сторону, но могу сказать честно – лишь благодаря тебе. Спасибо». Возможно, процесс по капле шёл бы и дальше, но жизни моей не хватит улучшить Жору окончательно.
Изучая фламандский язык, познакомилась с чеченцем. Шамиль. Ему понадобилось пятнадцать лет, чтобы понять: семья – самое ценное, что имел в жизни. Осознал, когда всё потерял. Я бы сказала о нём: интеллигентный, рассудительный. Несколько раз после занятий бродили вместе по Брюсселю. «Пятнадцать лет жил как под наркозом, – делился сокровенным, – рестораны, женщины, часто ездил в Питер, в Москву. Куролесил. Жена и сын? Куда, думал, денутся, деньги даю хорошие, дом хороший… Сейчас вспоминаю, это был как не я».
Жили они в Махачкале. Жена, устав от его загулов, поехала к родителям в Чечню, и пятнадцатилетний сын подорвался на мине. Пошёл с мальчишками к реке и погиб. После этого жена отрубила: жить вместе больше не будем. Шамиль корил себя: не уберёг сына, не уберёг семью, поздно пришёл к Аллаху… «Знаешь, Таня, в Брюсселе часто ловлю себя на мысли: вот бы показать это моему Булатику, моей Наде…»
Шамиль женился в двадцать два года – молодой, горячий, а Жоре-то было за сорок, когда мы сошлись… Если он с такой же скоростью будет умнеть, как раз к моему гробу наберётся мудрости…
Рядом с ним сама начала деградировать. Вроде приехали в жизнь перспективную, а качусь назад. Теряется красота. Понятно – время. Но всегда выглядела моложе своих лет. И вдруг обвальный процесс. Шутка ли: постоянно быть в состоянии стресса. Здоровье посыпалось как песок. Просила: дай остаток жизни прожить без скандалов на пустом месте. У меня и диагноз неважный по ощущениям. Поделилась с ним, он испугался. На две минуты. А потом покатилось всё по-прежнему…
Как-то в добрую минуту спросил:
– Какая у тебя мечта?
– Иметь, – говорю, – дом с видом на море. И много-много цветов… Не газон, под линеечку стриженный, а цветы во всех уголках… Самые разные. И обязательно терраса… Я сижу в кресле, и вот оно, рукой подать, море, воздух наполнен шумом волн… На небе яркое солнце, а море дыбится зелёными валами, переливается, сверкает… Смотришь и попадаешь в ритм волн, кажется, тебя самого то поднимает, то летишь вниз… Или другой пейзаж. Вечер. Море не шелохнётся, гладь до горизонта, а по ней маленький корабль уходит к пламенеющему закату…
– Можно я буду мечтать твою мечту… – попросил Жора.
Самое интересное, мечты были не из разряда идиота, когда пооблизывался от сладких картинок и сиди дальше при своих скромных интересах… Могли мы с Жорой картину у моря сделать явью. Могли. Положение с документами прекрасное. Я рассчитывала на деньги от продажи квартиры в Омске, Жора свою половину добавляет...
Друзья в Бельгии и в России стали отговаривать: «Ты с ума сошла? Он создаст такие невыносимые условия, никакого моря с чайками не захочешь и дворика с клумбами!» И были правы – Жора есть Жора. Я обронила, когда обсуждали домик у моря: в случае покупки завещаю свою долю подруге и никому больше. Он поднял хай до неба, будто к нему в карман залезла… Тогда и сказала: «Я такой человек – терплю долго, но, если говорю «всё», – мосты сама за собой сжигаю, а понтонные расплавляю». И объявила, что подошла впритык к последнему рубежу…
Вскорости приехала подруга из России, Иринка, та самая, с которой мы корриду смотрели. Жора её побаивался. Решил: она женщина умная, глядишь, и отговорит меня от мыслей о разводе, подвигнет дом покупать. Два месяца Иринка гостила. Жора всё это время шёлковый, угодливый... Приглашая Иринку, я опасалась за поведение Жоры: вдруг при ней закатит скандал. Человек впервые в жизни в Европе, приехала отдохнуть, посмотреть, а ему чужие дрязги. Зря боялась: Жора молодца, совершил подвиг – выдержал. Даже свозил Иринку в Испанию за свой счёт. Хотя деньги для него немаловажный пункт.
В Испании случился забавный эпизод. Кафе. Обычное уличное. За столиками кто пиво, не торопясь, поцеживает, кто вино. Середина дня, солнечная погода. Перед столиками обширная площадка, прохожие по ней снуют. Эту арену облюбовал клоун. Лысый, как плафон, и голова арбузом круглая, вместо шляпы вантуз присобачен. Конкретный вантуз – чёрный, ручка оранжевая. Как держался на лысой поверхности – непонятно. На клею что ли... С вантузом на голове, в нелепом наряде, клоун цирк делал. Вдохновенная импровизация. Человек идёт по площади, клоун незаметно сзади пристраивается и начинает имитировать. Утрирует походку, движения рук, головы. Причём и телодвижения жертвы мгновенно схватывает, и чёрточки характера передаёт. Ротозей, или гусь напыщенный, или кокетка с вихлястыми бёдрами. Вот дамочка спешит. Всё ходуном ходит, грудь обширная, бёдра не худенькие, сама в юбочке, а ноги переставляет, словно что-то зажала между ними и боится уронить. Клоун скопировал один к одному. Дамочку проводил, за мужчиной пристроился. А тот паровоз с пузенью, идёт, что состав с углём тащит. Клоун начал изображать, и будто у самого пузо неподъёмное выросло, ноги что у слона стали, руки как у орангутанга, физиономия поглупела на порядок. Мужик знать не знает, ведать не ведает, что за спиной карикатуру на потеху праздной публики из него соорудили…
Клоун в одну сторону площадки шарж изобразит, развернётся – к другому прохожему тайком в кильватер встанет. Народ веселится…
Когда мы подошли, клоун за девицей приклеился. И вдруг на меня озорство напало. Что-то нахлынуло из юности. Я за клоуном пристроилась. Раздался хохот. Клоун над девицей потешается, она руками размахивает, как на лыжах идёт, он эту особенность только обозначил, а я будто на самом деле палками отталкиваюсь. У девицы попка отклячена, и такую восьмёрку своими шарами нарезает. Клоун пыжится изобразить эту особенность, но мало ресурсов на счёт отклячивания – нечем козырнуть. Зато у меня добра пониже спины с избытком. Изобразила широким мазком. От столиков хохот в полный голос... Клоун чувствует: что-то не то – такого оглушительного успеха ещё не было. Поворачивается… Я сделала испуганные глаза, отпрыгнула... Началась игра с ним. На уровне мимики. Он пальцем грозит: что за безобразие? Сейчас задам чертей за самоуправство! Я широким жестом руки к сердцу приложила, голову повинно роняю: больше не буду, я – хорошая. Он вроде как не намерен принимать извинения, сердится… Но в конце концов оттаял, пальцем великодушно подманивает, дескать, ладно, я сегодня добрый, прощаю, иди поцелуй в щёчку. Я подпрыгиваю на месте от радости – ура, прощена! Затем начинаю подплывать, как в русском танце, к звезде уличного представления. Клоун щёку подставляет, я губы трубочкой и тянусь запечатлеть поцелуй на щеке, он в последний момент раз и губы мне подставил.
Толпа хохочет, Жора с Иринкой веселятся…
Отошли от кафе, Жора с сожалением говорит:
– Жаль, не взял видеокамеру, всё было так живо. Вот бы запечатлеть…
И добавил:
– Как люблю эту маленькую девочку внутри тебя, но она так редко проявляется.
А после паузы вздохнул:
– Видно, затюкал я тебя…
Такие откровения редко, но случались с ним. Будто выныривал другой человек. Самокритика, что пребывала безвылазно на самом донышке, на чуть-чуть поднималась иногда...
Но уже на следующий день на пляже привязался, Иринка купалась, при ней не решился:
– Ты такая жирная стала. Разнесло…
Эту песню частенько пел. Ещё в Омске начал: у тебя идеальная фигурка, только тут вот убрать бы сантиметрик. Не укладывалась я в какие-то модельные рамки. А когда я, защищаясь от постоянной нервотрёпки, начала укутываться салом, понеслось: жопа да жопа! Стишки писал скабрёзные, поэт ведь: «У тебя такая жэ, просто некуда девать. Не разместишь эти булки на двуспальную кровать!» Мол, его эстетическое чувство хромает от вида таких форм. А если моё чувство ещё у памятника Ленина взвизгнуло и захромало на обе ноги? Только мои внутренние рамки мешали ткнуть Жору носом: ведь сам как верблюд плешивый и как дельфин горбатый. Ну, не Ален Делон. Сдерживалась. На пляже не смолчала. Ух, как перекосило, когда ответила:
– На себя посмотри, живодристик! Соплёй перешибёшь! Я только рядом с тобой толстая. А представь около меня мужика двухметрового, пусть даже с пузенью. Какая дюймовочка на его фоне. Я не кадушка бесформенная, всё пропорционально. Рядом с тобой только в сандалиях могу ходить, а как встану на каблуки… Мы просто-напросто из разных опер. В другой всё решаемо.
Иринка ему однажды в Испании сказала:
– Дурак ты, Жора. Напоминаешь человека, который держит в руках хрустальную вазу, из стороны в сторону вертит, рассматривая, а в голове мысль: «Как бы получше применить? А не забивать ли ей гвозди?»
Жора расхохотался… Ничего не понял…
Или сделал вид…

ЛЮБАНЯ ИЗ ПАВЛОВО
В Испании с Иринкой загораем. Жора где-то шарится. Он бинокль купил, лодку резиновую. В уши дул: морские красоты разглядывать сквозь оптику. Мне-то что врать, девиц разглядывал. Отплывёт и пялится по пляжам, так сказать, устраивает эротические созерцания. Грудей, задниц, ножек самых разных пруд пруди. Полулежу в шезлонге, вдруг бабонька метрах в десяти остановилась, в мою сторону стрижёт глазами. Крепкая мамзель. Русская. У меня в национальном вопросе глаз намётан на нашего брата. Не проведёшь. И вдруг решительно дамочка направляется в мою сторону…
Ба, да это Любаня из Павлово!.. Вот так встреча! Вот так сюрприз на морском побережье…
Обучение ремеслу началось у меня в Дагестане. Окончила восемь классов, мама озадачилась: куда бы дочь пристроить. Хорошо бы, прикинула, в бухгалтеры или торговлю. Но увы. У доченьки по математике успехи на жидкую «троечку»… Такое может насчитать в торговле... А в медицину? Тепло, светло, белый халатик. Но горшки с утками таскать... На тот момент открывается у нас художественное училище.
– Во! – сказала моя расчётливая мама. – В самый как раз! Рисуешь ты хорошо…
Учиться было кайф. Преподаватели подобрались молодые, с таким азартом взялись за нас… Порушило дагестанское образование землетрясение. Домик наш вышел из строя. Слава Богу, живы остались… Мама с отцом были в разводе, сообщила она папе в Горьковскую область – там служил майором – о плачевном состоянии семьи, он забрал меня поближе к себе. Определил в Павлово, тоже в художественное училище, но это учебное заведение с дагестанским не сравнить – болото… Но что поделаешь?
Отец присылал пятьдесят рублей в месяц, из них пятнадцать уходило на квартиру. На остальные живи, ни в чём себе целый месяц не отказывай. Случалось – голодала. Как-то, уже работала в Омске, отправилась в пешеходный поход на Алтай, у костра вечером я возьми и скажи, что воровала, когда есть было нечего. Мне один наш говорит: я бы лучше умер, чем воровать. Подумала: эх, парень, не знаешь, что такое голод. Это не тот случай, когда от ужина гордо отказался, но сам уверен: ух, на завтраке отыграюсь. Если впереди стойкая перспектива: ни ужина, ни завтрака, ни обеда не жди несколько дней – другие ощущения. Но спорить с ним не стала.
Жила у баб Насти. На моё счастье баб Настя – человек практической закалки, остатки хлеба не выбрасывала, сушила сухари. Висели за печкой длинные чулки с этим богатством. Туда я ныряла, как невмоготу станет. Причём любила беленькие сухарики. Была баб Настя безрукая, точнее – руки не так заточены. Вечно случалась какая-нибудь проруха. В один год морковка в погребе начала портиться. Бабуля заохала, мы с ней ящики с морковкой, пересыпанной песком, срочно подняли наверх. Проберусь вечером к закромам в кухню и грызу, как кролик. Сколько съела… Баб Настю мучила гипертония, отсюда глухая, как тетерев. И храпела во сне. Стоило храпу достигнуть кульминационных вершин, я тишком на кухню и за морковку. Пожирала в невероятных количествах портящийся продукт. Особенно с моей стороны бесследно портился. Всякая морковка попадалась: сладкая – посмакую, если кормовая, не такая сахарная – всё равно съем. Совесть немного мучила: обезжириваю баб Настю. Но голод глушил терзания.
Как-то услышала: если в больших количествах есть морковь, станешь жёлто-оранжевым. Пигмент проникает под кожу… Могу с любых кафедр свидетельствовать: теория не выдерживает критики… Я должна была в ту зиму с ног до головы окраситься...
Один раз, наевшись ворованных сухарей с морковкой, заснула и снится сон: вши бегают, да толстые такие. Проснулась – неужели деньги появятся? Отец только через неделю пришлёт. Значит, найду. И ведь сон в руку вышел. И раньше внимательно под ноги смотрела – а вдруг денежка – после сна во все глаза исследовала дорогу. И глядь – под фонарём в трубочку скатанная «пятёрка». Бежала галопом до дома. Такое богатство. Что только не мечтала на них купить… Больше, к сожалению, никогда вши не снились, как ни призывала финансовый сон.
Баб Настя время от времени подкармливала меня, но, как человек рациональный, не за красивые глазки. Бывало, спрошу:
– Баб Настя, что сделать?
Она, к примеру:
– Крышу бы покрасить… Сможешь?
Как не смогу, кисточку из рук в училище не выпускаю. Обычная плата за работу по дому – картошка. Другого баб Настя в принципе не умела готовить. Если окна красить, то жареная. За крышу – работа повышенной сложности – пообещала с мясом стушить. С мясом лучше всего получалось.
Крыша железная, залезла… Высоко сижу, далеко гляжу, банка в одной руке, кисть в другой – работаю. Сентябрь… Солнышко на небе… Ветерок гуляет, доносит до меня запахи из открытого окна – баб Настя слово держит, гонорар тушит. Видимо опьянела я от ароматного ветерка, бдительность потеряла – наступаю на покрашенное. И поехала со свистом поближе к картошке. Надо цепляться за жизнь, а у меня руки заняты. Банку бросаю, кисточку швыряю. Вот, думаю, наелась картошечки. Краска из банки, пущенной моей рукой, гейзером хлынула на крышу, полилась по водостоку. Который я тоже, на своё счастье, не миновала. Иначе от рук-ног мало целого осталось бы при подсчёте потерь. Зацепилась за водосток, вишу сосиской… У краски препятствий нет, хлынула дальше. И на пути к земле встретила баб Настино пальто. Самая дорогая вещь гардероба висела на просушке. Серенькое неказистое из себя пальтецо... На это богатство полился сурик…
Я тем временем из последних сил держусь и думаю: теперь не только картошка с мясом обломилась, придётся за пальто рассчитываться. Лучше бы вниз головой навернулась…
Спрыгнула на землю. Дом на две половины, выглянула соседка Лена. Молодая женщина. Мы с ней хорошо жили. Подкармливала меня иногда, жалела.
– Ты что плачешь? – спрашивает.
Показываю на пальто. Она мне:
– Спокойно!
И кричит:
– Теть Насть, ну ты и сморозила! Ну, ты и голова садовая! Девку послала крышу красить, сама пальто повесила, кто ж так делает?!
Баб Настя за голову, за сердце и остальное схватилась от вида любимого наряда.
Поела я в тот день картошки с мясом. Баб Настя с подачи Лены вину за трагедию на себя записала. Попытки вычистить краску ничего не дали, в зиму баб Настя вошла с леопардовыми пятнами. Издалека было видно. Серое пальто и рыжие пятна за километр семафорили, когда баб Настя шла...
Не забуду, как сад с огородом удобряли. Баб Насте насоветовали: если опилки подкопать в землю, урожайность повыситься. А у неё дочь, мать Любани, той самой Любани, с которой в Испании встретились, – женщина деловая. Сказано опилки для мамы достать, она машину подогнала. Баб Настя вручила мне здоровенную корзину. Опилки таскать, рассыпать и перекапывать.
– Не жалей, – на мой вопрос «сколько сыпать?» баб Настя говорит, – опилок много.
Я и перекопала весь сад и огород, обильно пересыпая опилками. Ни фига расти не стало. Переборщили два мичуринца.
По осени листву убираем в саду. Граблями сгребаем, ту самую корзину нагружаем, в овраг за огородом сбрасываем. То баб Настя транспортирует к месту свалки, то я. Листвы много. Баб Насте надоело туда-сюда сновать с лёгкой корзиной. Потребовала грузить под завязку. Я ногами принялась утаптывать. Она меня в сторону: не так. И прыг задницей в корзину. Откуда прыть взялась? Молодость что ли вспомнила? Листья в ответ на задницу спружинили, баб Настя, как на батуте, только ноги в воздухе мелькнули, вылетела из корзины, шмякнулась на землю. Мне очень понравился аттракцион, но сама отказалась также прыгать в корзину и летать по огороду.
Два клоуна с бабкой.
Экономия у неё во всём была до ужаса. Дочь дровами снабжала с избытком, но печь баб Настя топила, только бы под одеялом ноги не отморозить. На окнах нарастал лёд в два пальца, углы промерзали… Раз у баб Насти давление совсем подскочило, её по «скорой» отвезли в больницу. Приходит Любаня:
– Что так холодно?
– Дак экономия.
Любаня давай кочегарить. Искры из трубы, как из паровоза. Мы в рубашках ходим – Ташкент. Но спать ложиться, надо трубу закрывать. Мы, ещё те два кочегара-истопника, посмотрели: прогорело, огоньков нет. Закрыли. Как не угорели? Спас страх наказания. У нас в училище царила палочная дисциплина. «Стройсь! Командир первого отряда отчитайсь!» Порядки хуже казарменных. Три раза опоздал, триндец – могут отчислить. Боязнь приговора заставила нас, чумных, подняться из угара. Идём в училище, из стороны в сторону мотает. Кое-как доползли. И прямиком к замдиректора плакаться: «Отпустите домой, угорели». Он видит по нашим физиономиям: что-то не так, но чудаков в училище пруд пруди. Зовёт классного руководителя: «Я тут ничего не пойму: ваши пришли, либо угорели, либо пьяные. Разберитесь».
С Любаней скучать не приходилось. Курносенькая. Очень хорошие густые волосы, русая коса, на лицо симпатяшка. Носик уточкой, щёки ядрёным румянцем пылают. Титечки торчат что надо. Но фигура. Вверху отлично, а дальше прямоугольник. Талии в принципе нет. Бёдра мощные. Страдала Любаня от своих параметров… Хотелось на меня походить.
Но сильная. Одна в семье. Папаня с какого-то счастливого момента посчитал: две бабы в доме – что ж ему-то мараться по домашним обязанностям. И ничегошеньки не делал. Любаня таскала воду, колола дрова, только щепки летели, копала огород. Говорят, женщине трудно мышцу накачать. Любаня руку согнёт – бугор как у мужика-качка. Не продавишь. В случай чего – кулаки включала, не раздумывая. Кто не знал, никак не мог предположить, что девчушечка с задорным носиком может отметелить мало не покажется. На танцах если что – бросалась в драку за честь кавалера. «Ну-ко, ну-ко, поди-поди сюда!» – делала Любаня руки в боки. Такое приглашение ничего доброго не сулило сопернику.
Несмотря на отсутствие эталонной фигуры, мужики табунились вокруг Любани.
Учебный процесс ей был по барабану. Устроила дочь в училище мама по блату. Рисовать Любаня не умела. Когда подавала работы преподавателю Маврычеву, Аркадий Иванович морщился. Потом смотрел на милое Любанино лицо, вздыхал: «Ладно, “троечку” поставлю...» Снова смотрел в пронзительно синие глаза учащейся, вздыхал ещё тяжелее: «Ну ладно, ”четвёрочку”. А потом махал рукой: дескать, гори синим пламенем справедливость: «Что уж там – “пятёрочку” ставлю». За свои пошлые работы Любаня получала неслабые оценки. Но Аркадий Иванович как чувствовал, раздавая авансы, что Любаня художник не совсем пропащий. Наловчилась она чеканку делать. Физические данные оказались к месту. Шлёпала девушка чеканку, только шум стоял. Маврычев постоянно подсовывал ей «медь» и куда-то на свои нужды забирал готовые работы. Может, продавал, может, дарил…
Лекции Любаня не записывала. Со стороны казалось: вместе со всеми каждое слово преподавателя ловит и бережно вносит в конспект. Старается, аж язык наружу. На самом деле Любаня сочиняла фасончики платьев. Это единственное, что у неё получалось из рисования. Нарисует и толкает меня в бок:
– Хочу такое платье.
– Люба, ну это на худую девушку.
– Да понимаю! Но так хочется.
Мечтала быть стройной… Но мама уникально готовила, с такой разве похудеешь. Если баб Настя, кроме картошки. вообще ничего не умела, дочь такие деликатесы варганила для Любани.
На этом неблагоприятном фоне Любане загорелось обрести изящные формы. Села на квашеную капусту с огурцами. Попытка не увенчалась снижением веса. Организм, привыкший три раза на дню употреблять мясо, не выдержал огурцовой диеты. Сдался. Любаня другим методом придумала воздействовать на него: крутить для выработки талии хула-хуп. Утрамбовать ударами обруча излишки. Создать стройность, используя вращательные моменты. Полетела в магазин, и выяснилось: в Павлово сей гимнастический снаряд сроду не завозили, и не ожидается. Погоревала из-за нерасторопности советской торговли, но пытливый, заряженный на красоту ум не сдавался. Бросилась куревом сжигать жировую клетчатку с боков. Дома не будешь смолить – вечерами бегала в молодёжный парк, что был разбит на берегу Оки. В парке высилась дурацкой формы стела, в ней замурована капсула с посланием потомкам. Вблизи послания Любаня дымила до кругов в глазах с мечтой о стройной фигуре. Но как ни разглядывала себя дома после никотиновых атак, изменений в сторону грациозности отыскать не могла.
Зато курево помогло найти хула-хуп. В парке, надымившись до одури, забрела на детскую площадку и обнаружила пирамидку на четырёх ножках, к ней три кольца разного диаметра приварены, одно над другим. Внизу самое большое, вверху – самое маленькое. Чем не хула-хуп?
– Они чуть-чуть сваркой прихвачены, – прибежала ко мне с горящими глазами. – Если у тяти стащу пилу по металлу, то, как свечереет, пойдём и срежем.
Что свиснет пилу, я не сомневалась. И по сумеркам пошли мы на дело. Любаня по дороге настраивается:
– Только бы не сломать полотно, тятя увидит – убьёт.
Тятя был мужчина мелкий, но жёсткий. Гонял маманю по пьяному делу. Маманя – женщина вполне самостоятельная – главный бухгалтер хлебозавода. Однако высокая должность домашнего узурпатора не сдерживала. Мужики в тех краях выпендрёжные. Мелкие, но выпендрёжные. Папаня любил широко погулять с друзьями, после чего, вернувшись на базу, показывал, кто в доме хозяин. Длилось это иго до поры до времени. Маманя отпор дать не могла. Зато Любаня в один из вечеров вышла на арену скандала. Взяла папаню за шиворот и одной правой прижала к стенке. Знаю силу Любани, скажу – это что машина задним бортом придавит к забору. Пришпилила Любаня буяна, как бабочку в коллекцию. Он дёргается под прессом и ничего поделать не может. Чуть руками начнёт цеплять, доча силы прибавит, у папани грудная клетка трещит, глаза от боли вылезают, хрипит: «Люба, пусти, Люба, пусти».
Сам не рад, что так надрессировал девушку мужской работой. Поколи-ка чурки, помаши колуном да потаскай воду с колонки, пополивай огурцы да капусту всё лето.
Но сломать полотно Любаня побаивалась. Как-никак папаню уважала. Пришли на место. Любаня нацелилась самое большое кольцо отпилить. Крутить так крутить. Я еле уговорила остановить выбор на хула-хупе средних размеров.
– Стой на шухере, – сказала Любаня, – кто пойдёт, предупреждай.
Казалось, шорканье пилы слышно по всему парку. Хорошо, стоял ноябрь, снег уже лежал. Редко кого заносило в парк на прогулку. Наконец скрежет стих, Любаня появилась на аллее, докладывает:
– Ничего не получается.
Все приваренные точки отпилила, на одном волоске держится хула-хуп, но никак. Рвала-рвала, тянула-тянула. Тогда Любаня предложила забраться на конструкцию и прыгнуть. Так мы и сделали. Залезли на пирамидку, взялись руками за верхнее кольцо, встали на отпиленное. Подпрыгнули. Кольцо даже не пошевелилось.
– Надо посильнее! – Любка командует.
На «три-четыре» подпрыгнули со всего маху, и полетели вместе с кольцом. По дороге я вырвала клок из нового пальто. Два раза и надела всего. Отец летом с воротником чернобурочкой справил.
По звуку, когда обруч упал на землю и зазвенел вечевым колоколом, я поняла: что-то не то. Подозрения оправдались. Хула-хуп не из трубки тонкостенной. Цельнометаллический. Из прута, что в добрый палец толщиной.
Сразу почувствовали его килограммы, как стали поднимать.
– Будем катить, – пожалела меня Любаня.
Поспешно катя обруч, ретировались расхитители советской собственности с места преступления. Отдалившись от парка, Любаня решила, не откладывая на потом, заняться строительством фигуры. Взяла обруч и с возгласом: «Эх!» – запустила снаряд вокруг места, где намечала изваять талию. Обруч по инерции пошёл по Любе, но тяжело и медленно, порхающих орбит не получилось. Зато Любаня билась внутри кольца, как под током, пытаясь разогнать хула-хуп. Моталась с частотой нитконамоточного устройства на ткацкой фабрике. Хула-хуп не подчинялся стараниям, гасил скорость. Потом и вовсе упал. «А-а-а!» – закричала Любаня на весь квартал после соприкосновения кольца с пальцами ног.
На другой день Любаня в училище не пришла. После занятий я побежала проверять подругу. Может, думала, папаня применил строгие санкции: полотно мы всё-таки сломали.
Захожу, Любаня живая, но вид – больно смотреть. Сидит за столом и с тоскливыми глазами очередной фасон платья рисует.
– Люб, ты чё, – спрашиваю, – заболела?
– Я вчера пришла, в сенцах пару раз крутанула и ужинать уже не смогла.
Утром мать сразу заподозрила неладное. Квёлая дочка. Мама очередные кулинарные шедевры приготовила. «Любочка, ты бы покушала, а?» «Хорошо, но сначала крутану хула-хуп». Пошла, крутанула, после чего завтракать расхотелось вовсе.
Любаня пожаловалась на судьбу, потом поднялась со стула и со словами:
– Смотри! – задрала футболку.
По телу разлился сплошной синяк, будто Любаню пинали коваными сапогами.
Отнесла она хула-хуп в гараж и закончила на этом похудение.
После училища рванула на Дальний Восток, я туда хотела поехать, подальше от мамы, не получилось. Вскоре всем подругам прислала письма. Оригинальные. Общую часть про красоты Владивостока писала под копирку, дальше личное каждому адресату. Любаня слёзно просила у всех эскизы. Она, кроме фасончиков, так ничего и не освоила за годы обучения. А на работе ей нужно было рисовать.
Через год Любаня вернулась с берегов Тихого океана на тихий берег Оки. С дитём. Какой-то матросик осчастливил. Любаня сделалась матерью-одиночкой.
С той поры я ничего о ней не знала. Судьба подарила встречу в Испании. Оказалось, мариман не совсем поматросил и бросил девушку. Всего на пять лет. Потом нашёл, раскаялся в содеянном. Любаня приняла обманщика. Живут и не тужат. Любаня ещё двоих киндеров родила. Уже внуки есть.
Вспомнили мы под испанским солнышком угарную печку, хула-хуп и много чего. Любаня, толстая и счастливая, преподаёт в нашем родном училище, супруг ходит в моря… Жизнь, что называется, удалась…
Говорю Любане:
– Помнишь, плакала: «Некрасивая, толстая». А я тебе говорила: «Да будешь ты счастливой, будешь!» Так и получалось.
На что Любаня:
– А помнишь, я говорила тебе: «Не умрёшь в восемнадцать лет. Ни за что не умрёшь!» И ведь жива…

В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ
В пять лет я умирала. Врачи поставили смертельный диагноз. Почки. Отец воспротивился. Законченный атеист, коммунист, за спиной военная академия, поехал к знахарю. И меня с того света вытащили. Знахарь жил где-то у моря. Папа набрал у него всякой травы. Стал меня пичкать снадобьями. И выходил. Как уж воздействовал знахарь – не знаю. Выжила. Папа привозит здоровую дочь в клинику. Вот, мол, полюбуйтесь, эскулапы. Врачи на его победные реляции отвечают: «Вы думаете, добро ей сделали? Ничего подобного! В восемнадцать лет всё равно умрёт».
Я приговор свой услышала. И жила с раннего возраста с ощущением неизбежной смерти. Подруга Иринка однажды призналась, что осознала конечность своей земной жизни лет в тридцать пять. А я в пять. Для меня важнее были не политические формации, а что восходит солнце, что жарким летом, когда идёшь от моря по каменистой дороге, от неё пышет жаром, что вечную пыль из гробницы фараона я стираю тряпочкой с телевизора. Папа заводил речь о международном положении, я отмахивалась к его досаде.
В октябрятах ещё ничего не понимала. Когда повязывали галстук, тыкали в уголочки, объясняя, что каждый обозначает, думала: это не со мной происходит. В комсомол не стремилась. Мать шумела: «Как так, младшая сестра уже в комсомоле, ты какая-то отщепенка!» Она не потому кипятилась, что я телепаюсь в хвосте передовой молодёжи , – мама – человек практический, заглядывала в будущее дочери, где без комсомольского значка на моей груди не видела института и безбедного моего, а там, глядишь, и своего существования.
Я знала, что мне лучше не рожать. А кому такая жена сдалась? Подружки в Омске удивлялись: ты посмотри, мужики шеи сворачивают, винтом вокруг тебя облизываются, а ты как никого не видишь. И мужики признавались: ты бы только глазом моргнула – женихи в очередь выстроились. И ещё говорили: не унижаешь, не оскорбляешь, а через стеночку к тебе не перебраться. Звали замуж. Но в душе не было человека. Может, оттого, что знала о себе – не урод вроде, но и не понять что. Если рожу, могу умереть сама, на кого останется ребенок? Мой старший брат Лёнька родной мне только по отцу, моя мама была ему стопроцентной мачехой, я прекрасно видела эти проценты. Да и самой жилось не слаще.
До сих пор не могу понять, как отец так опростоволосился с женитьбой? Умный человек. И не пацан, женщины не нюхавший. Образования у матери никакого. Зато голосистая, зато красавица, зато плясунья-певунья. Отец как увидел, так и остолбенел. Может, Жорин отец точно так от его матери ум потерял? От первого брака жена у моего отца умерла, Лёньке четвёртый год – нужна в доме женщина…
Отцу многие говорили по поводу моей матери: «Куда, Саша, голову пихаешь? В какой хомут лезешь?» Да где там послушаться мудрых советов, когда роскошная красавица на всё согласна. «Не-не! Только она!» – сделал окончательный выбор. Вот у нас развесёлая жизнь была. Точнее у них. Да и нам с Лёнькой и Лилькой доставалось на орехи. Раза четыре сходились, расходились, сходились, расходились. В конце концов разбежались. Я постоянно хотела к отцу. Четырнадцать раз бегала. Смешно, конечно, как подрывала из дома. Маленькая, умишко с гулькин нос, считала: только по шпалам дорога к папке, раз на поезде уехал. Матери ничего не стоило отлавливать меня. Лупцевала от души…
И я поняла: если к моему ребёнку будет так относиться другая женщина, зачем это надо? И ставила крест на своей семейной жизни.
Честно говоря, я не знаю, почему я обладаю предвидением. Вернее, знаю, но очень невероятная история. Не буду рассказывать, а то можно подумать, что я шизофреничка.
Я многие вещи знала с детства. Как-то прочитала: некоторые дети обладают даром зрения невидимого мира. Потом он утрачивается. Это активизировалось с того момента, как стала умирать по-настоящему. Я поняла: что-то существует над нами. Я умирала, умирала, умирала, потом отец предпринял попытку с того света вытащить. И наступил день, я ведь не ела, у меня дистрофия была последней степени. Помню солнечный-солнечный день, я зашла на кухню, маленькая, шестой год, зашла и сказала: «Мама, я хочу кушать». Мать так и села на пол. Это было моим выздоровлением. А до этого внутри, я не сказала бы что голос, знание что ли: когда будешь умирать позже, тебе будет очень тяжело. Потому что дети защищены.
Распределилась в Омск. Город с первого дня лёг на душу. Ехала в Сибирь, настраивалась: тайга, ёлки до неба. А здесь удивительный простор неба, простор земли… Лесостепь… Летом – море зелени, зимой – играющего на солнце снега, осенью едешь на электричке – а по сторонам золото берёз, студёный воздух. Жила замкнуто, друзей долгое время никого. После работы ездила к речному вокзалу, где Омь впадает в Иртыш. Солнце садится за реку, разливается по поверхности воды, гаснет…
Мысль, что всё это вот-вот окончится, жила во мне постоянно. Возраст подходил к сроку исполнения приговора врачей. Обидно и жалко: я только-только обрела долгожданную финансовую независимость. Профессия нравилась, довольно быстро в Художественном фонде начала самостоятельно работать с металлом, ко мне с уважением относились старшие коллеги...
В восемнадцать лет была цветущей девахой, даже симпатичной, даже красивой, как поняла позже. Подошёл названный врачами срок, я жду своего смертного часа. Ничего подобного. Значит, решаю – в девятнадцать срок настанет, врачи немного ошиблись! Девятнадцать подходит – прекрасно себя чувствую. Эскулапы в пять лет просчитались и тут поднапутали… Радуюсь, что удлиняется жизнь, но обречённо считаю: всё одно скоро конец…
Жила я у тётки. Почему и поехала в Омск – всё родной человек рядом. Тётя Клава та самая, которая с матерью моей в детстве побиралась-нищенствовала. Мать младше её на семь лет, бывало, зауросит: не хочу идти. Тётка на горб и тащит.
– Не обижайся, Таня, ох, вредная твоя мать была, – рассказывала тётка. – Тяжёлая и вредная.
Чё мне обижаться, я и так знаю.
На одной площадке с тёткой Галка жила. В доме она пользовалась славой – гулящая… Рассказывали соседки: ещё в школе, с четырнадцати лет, начала путаться с взрослыми мужиками. Тогда нравственность какая-никакая была. Осуждали сексуальную скороспелость. Когда я с Галкой познакомилась, ей за двадцать было. Поначалу столкнёмся на лестнице – «привет-привет». У меня жизненный круг: работа, дом. Никаких мальчиков, как и подруг. Как-то Галка позвала: «Заходи, поболтаем!» Стала наведываться к ней, к ужасу моей тётки. Та напустилась:
– Что у тебя общего с этой проституткой?
Будто я совсем безголовая.
Галка жила с матерью. Тётя Надя – уникум. Назойливая до безобразия и скупердяйка до предела. Начинался наш день звонком в дверь, она трескучим, подпуская мёд, голосом пела: «Клавочка, вы не спите уже? Собралась своей паразитке суп варить, выяснилось, нет картошки. Не дадите штучки две, не больше, штучки две». Какой суп из двух картошек? Штук шесть тётка даст. «Ой, спасибо, обязательно отдам». Через две минуты опять звонок: «Клавочка, я картошку забросила, а морковки тоже нет». Так целый день. Спички, соль, фонарик в подвал спуститься. Зачем в магазин ходить? Клавочка – душа добрая, поворчит-поворчит, но наделит необходимым.
Эта женщина совалась в каждый миллиметр Галкиной жизни. Дочь долгое время жила с бабушкой. На стенке у Галки не портрет матери висел, а автопортрет бабушки в довольном преклонном возрасте, выполненный в коричневых тонах профессиональной рукой. Бабушка работала до пенсии художником в театре, по словам Галки, было очень интересным человеком.
Но бабушка не вечная. Умерла. И Галка вплотную столкнулась с матерью, которая до сей поры жила в своё удовольствие. Не знаю: то ли отец их бросил, то ли умер. И началось. Может, Галка мстила, не знаю. Мать она не воспринимала и в её навязчивую любовь не верила. Повесила в своей комнате щеколду, отделилась дверью. Мать билась: «Гала, открой! Гала, открой». Галка сидит, а она тупо долбит. Это могло быть часами. Галку трясло и колотило. Не знаю: при бабушке или при матери Галка приобрела славу лёгкой девушки, но такая мамаша может послужить катализатором для любых поступков.
Галка внешне женщина броская и умела себя подать. Высокая, широкой кости, порывистая. Лицо широкоскулое, высокий лоб, изящный носик. Зелёного огня глаза. Таких девчонок действительно сворачивает. По неопытности рано столкнулась с мужской подлостью. И понесло. А в душе хороший человек. Я не видела в ней стервозного, когда на мужчин смотрят как на средство урвать, обезжирить по полной. Окончила музыкально-педагогическое училище, преподавала в детском садике. С детьми возиться не любила, но нравилось в садике рисовать, оформлять комнаты…
Мужчины у Галки были с положением. Как она говорила: «Не с трамвая». Советский Союз тогда ещё вовсю нерушимо стоял. Но ****ская мужская сущность она при любом социализме. Приезжают высокие гости, для них устраивались расслабительные мероприятия, выезды за город, Галку приглашали на такие пикники для десерта по дамской части. В каком-то ведомстве имелся особый список женщин. По нему приглашали. Наверное, не задаром. Но, думаю, не с этих доходов Галка одевалась. Были, надо полагать, спонсоры. Одевалась очень даже круто по тем временам. Зарплата в детсадике рублей сто двадцать. А могла купить кофточку рублей за триста. И сразу делала упреждающий ход, покажет мне и говорит: «Мать будет спрашивать – скажи: шестнадцать рублей стоит». Платья, сапоги, пальто – всё дорогое. Но не занашивала, поносит-поносит и продаёт.
Находиться дома с матерью ей было невыносимо. Нам, соседям, досаждала тётка Надя, а уж дочери… Поэтому Галка в отпуск, а он у неё длиннющий, ездила в турпоездки по всей стране. Взахлёб рассказывала про Байкал, Хибины, Кавказ, Прибалтику и Молдавию. Там отрывалась по полной. Совершала круизы по Волге и Енисею. Где только не побывала. И с мужчинами ездила, и одна...
Рассказчица Галка – слушал бы и слушал. Как-то сидели, разговаривали, меня как током долбануло: эта презираемая всеми соседками девчонка живёт такой интересной и яркой жизнью. Путешествия, дорожные приключения. Всего на четыре года старше меня, а где только не побывала. Я и сотой доли не видела. Если мне суждено умереть рано, так что – сидеть безвылазно за печкой? По медицинским меркам мне табуретку противопоказано поднимать. Плюнула на это. Чему быть, того не миновать. Не умерла ведь в обещанные восемнадцать, а там поглядим. Решила: жить надо, чтобы не сказали, что помер.
Смертельный диагноз, по которому физические нагрузки категорически запрещены, скрыла, записалась в танцевальный коллектив. До солисток докатилась. Настолько яростно захотелось наверстать упущенное. В двадцать два года стала ходить в горы. В пешеходные, лыжные походы. Как и не жила до этого. Уж если умирать, так весело. Может, даже подспудное желание было убить себя. Делала то, что напрочь нельзя. Доктора бы в обморок попадали, узнай о моих вольностях. Это догнало. Почка оборвалась, пришивали. Я из себя как щепка, но пресс накачала железный. Завотделения пришёл после операции, посмотрел и сказал: зря делали, почка и так бы держалась с таким мышечным корсажем.
За год до этого ходила в поход на Иссык-Куль. Спрашиваю на берегу озера:
– Где Терскей-Алатау?
– Вон! – показывают на другую сторону.
– Где?
– Да вон! Смотри лучше!
Гляжу – одни облака плывут, другие стоят. Снежники. Захотелось во что бы то ни стало побывать там! И пошла в труднейший для меня поход после операции. Но потом распрощалась с экстремальными видами спорта, стала спокойней жить.
Тут-то перестройка и грянула, кооперативы пошли... Из людей дерьмо полезло при запахе денег. Началось предательство друзей. Первый раз отведала ренегатства, как сама пошла по торговой части. Открыла бутик сувениров в центре города. Знакомых среди ребят-мастеров масса ещё по Художественному фонду. Сумками таскала от них товар, влёт уходил. Верной подруге Веронике, отличная девчонка, в походы не раз ходили, предложила помочь, на хороших условиях встать за прилавок. С удовольствием согласилась и наглым образом обворовала. Мне с поставщиками рассчитываться – она мелочь какую-то суёт и с честными глазами говорит: больше нет. Нет и всё. А сумма очень приличная. Дело перед самым Новым годом, сенокос на сувениры… Кое-как рассчиталась с ребятами.
Если друзья так поступают, что говорить о полубандитском бизнесе... Нас воспитывали в одних идеалах, теперь твоя честность как собаке пятая нога… Загрустила я от безысходности. В этот момент объявился Макс, вынырнувший из Бельгии.

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ МАКС
Макс – это перекати-поле. Они приехали в Омскую область из Павлодара. Невмоготу в Казахстане стало, и собрали манатки. О ту пору казахам непросто жилось в родных просторах, русским – тем паче в тех пространствах. Тогда и сорвался Макс с якоря, и начались перекати-поле странствия. В России казахских русских не ждали: своим несладко, поселилась семья в деревне, в ста километрах от Омска. Кроме Макса с женой, мать его, замужняя сестра и брат. Максу должности ветврача не нашлось на деревенском рынке труда, устроился электриком, а потом приглашают на педагогическую работу в школу, английский преподавать. В глуши с учителями полный затык. Макс по-английски трёх букв алфавита не знал, но пошёл без долгих раздумий и лишних сомнений. «А чё – сам язык выучу! Да ещё деньги за это буду получать». Другой бы с ходу отказался, Макс – с азартом взялся. В этом он весь.
Два года пожил в деревне и перебрался в Омск. Организовал ветлечебницу, где я своего умирающего кота вылечила. Но возиться всю дорогу с хворями кошек-собак не планировал, манили дальние страны, радужные перспективы. Настраиваясь на выезд, подготовил легенду религиозной несвободы. Выбрал экзотическую секту – пятидесятников. Максу Бог ума плеснул с избытком, не только английский изучал в безвременье. Наткнувшись на миссионеров пятидесятников, подумал: а не есть ли это полезно? По принципу: попался на дороге кривой гвоздь – подбери, вдруг другу дом строить или в гроб врага вбить пригодится. Пообщался с сектантами, походил на собрания, поднабрал разведданных, основательно почитал Библию. В Бельгии так живо сыграл роль пятидесятника. Те молитвы хором в унисон поют, при этом в ладоши хлопают, в такт притоптывают и возглашают громко «аллилуйя», чем вводят себя в кайф с экстазом. Макс в генеральной комиссариате перед бельгийскими чиновниками настолько вдохновенно в образ вошёл, так пел, прихлопывая и притоптывая, – бельгийцы чуть не побросали католичество и протестантизм и не пошли за Максом.
Есть такая легенда, Макс рассказывал: где-то в конце восьмидесятых годов прилетели в Бельгию муж с женой из Москвы. Сдались бельгийцам: только вы нам сможете помочь! Будто случился пожар, сгорел дом, дети, документы. Супруги в отчаянии от горя, побежали куда глаза глядят в Европу. Тайком, чуть ли не в багажном отделении самолета, прилетели в Брюссель. Спасите нас от советской действительности, где дома горят, дети погибают, в магазинах километры пустых прилавков. И бельгийцы впервые столкнулись с такими беженцами из Советского Союза. Потом-то до мелочей разработали схему приёма и проверки, а тогда как снег на голову погорельцы. Макс учил: рассказывайте свою легенду в отчаянии, плачьте, сопли распускайте… Дескать, край, тупик – жизни в России нет, до петли доводит родное государство. Надо перетянуть на свою сторону бельгийцев. Не только заставить поверить твоим россказням, но пробить на сочувствие, дабы захотелось хозяевам от всего сердца помогать просящему. Бельгийцы гордятся: маленькая Бельгия такая могучая, что может защитить обиженных, их гуманное государство запросто принимает страждущих, их богатая страна наделяет обездоленных куском хлеба, крышей. Мать Россия хуже мачехи выдавливает своих граждан за порог, а Бельгия помогает сиротам...
Сам-то Макс сыграл почти по Станиславскому. Ему безоговорочно поверили, что все пятидесятники России не могут скрыть могучую личность Макса от гнёта режима. Но Макс один сорвался столбить место в Бельгии. В Омске оставил жену Светку с двумя детьми. Поехал за ними…
Светка с Максом не два сапога из одной пары. Светка, если в образности окончательно переходить на обувь, валенок валенком. Максу Бог ума не пожалел. На Светку не хватило. Отнюдь не дура. Но ленивая, танком с места не сдвинешь. И клуша. С Максом ей не сахар жилось. Макс – вулкан. Где появился – там дым коромыслом, пиво рекой, песни во всё горло – с книжкой не посидишь. В Брюсселе идёт по скверу, видит: на лавочке бельгиец кручинится – от одного согбенного вида слёзы наворачиваются. Макс пять минут назад по пиву прошёлся, на душе майское солнце, именины сердца, вдруг сталкивается с депрессухой. Непорядок. Подсел к горюну. Бельгиец расплакался от участия в русскую жилетку: денег нет, с работой затык, девушки не любят. Собрался в канал бросаться. Поеду, говорит, в Гент, он там учился в университете, и брошусь в канал Гент-Тернюзен. У бельгийцев-суицидников каналы на первом месте. Просто национальная особенность. Не через повешение, отравление или под поезд, а вниз головой в канал свести счёты с жизнью. Кругом железные дороги, скоростные поезда носятся, нет, не надо по-каренински на рельсы. Может, что воды-влаги в стране много… Не сказать, сыро в Бельгии, но хватает влаги. Изморось, туманы, дождики не редкость. Это не степной Омск. Мокрая стихия влечёт суицидно настроенных… Бельгийский товарищ Макса, он и в географии суицида привередливость проявил – Брюссель отверг, непременно Гент подавай. Уж если плюхаться с концами в воду, то ни где попало, а рядом с альма-матер. Город, кстати, один из красивейших в Бельгии. Одна башня Беффруа чего стоит. Или замок графов Фландрии, аж двенадцатого века. Гент, наверное, немного изменился с той поры, как Тиль Уленшпигель там шлялся. Старинный и в то же время студенческий, молодёжи море…
Макс сопли бельгийские вытер, бедолагу в охапку сгрёб и потащил от греховных мыслей к себе домой – борщ с пивом есть. Дескать, в канал всегда успеешь, предварительно не помешает плотно подкрепиться. Накануне на Макса напало вдохновение – наварил полную кастрюлю борща. Бельгиец две тарелки умёл. Повеселел. Борщ не их деликатес, да с голодухи не то проглотишь. Про канал забыл. И вместо Гента позвал через пару дней Макса с ответным визитом на суп собственного приготовления. «Я, конечно, поел, – рассказывал Макс, – но без добавки. Какой вкус останется – битых три часа варится капуста, только потом закладывается мясо, картошка… Непонятно что в итоге в тарелку попадает».
Меня в одном бельгийском доме накормили тёртым супом. На бульоне, что в супермаркетах продаётся. Отваривают на воде овощи, в миксере перемалывают. Получается пюре. Бульон разогревают и туда эту кашу. Национальная еда. Не скажу, что невкусно. Да как-то привыкла жевать. С закрытыми глазами ешь и понимаешь: это капустка, это морковка, картошечка, лучок. Тут непонятно, что ешь.
Друг Макса ещё хлеще накулинарничал, но его вываренный на десять рядов супец их дружбу не подкосил. Привязался бельгиец к неунывающему русскому. Подцепил его присказку: «Чтобы сердцу дать толчок – надо выпить кислячок». Кислячком Макс обзывал сухое вино. Бельгиец к месту и не к месту повторял про «кислачок» – так у него получалось – и щёлкал по горлу. Купили, не знаю на чьи деньги, машинёшку. Поганочку дешёвую. Ездить она ездила, да сразу не разглядели друзья-товарищи дефект – масло подтекает. В Бельгии жуткий штраф за пятно под машиной. «Зелёные» зверствуют в бдительности за экологией. Надо было лицезреть, как ездила интернациональная парочка. Своими глазами наблюдала. Машина останавливается, Макс за рулём, бельгиец на ходу выпрыгивает и нырк под колёса с баночкой. Ни одна капля не должна осквернить Брюссель.
У бельгийца основное занятие по жизни – депрессия. Гуляют с Максом по вечернему Брюсселю, откушали пива, бельгиец впал в грусть-тоску: нет в жизни счастья, заныл про Гент с любимым каналом. Просто сил нет от безысходности, просит Макса: будь другом, отвези на берег Гент-Тернюзен. «Да брось ты! – перебивает суицидный скулёж Макс. – Всё хоккей и замечательно!» В подтверждение хоккейности ресторан встаёт на пути. Музыка из окон забойная… Макс друга за шиворот: «Айда оторвёмся!» Не успел бельгиец предупредить: стоять! ресторан африканский! – как оказался на чужой территории. В такие заведения белые носа не кажут. Вывески на двери: «Только для чёрных» – нет. Но африканцы изустно дают понять: пятколицые, не суйтесь. Никто и не думает соваться.
Арабов и африканцев на улицах хватает. Бельгийцы каются за колониальную политику в прошлом, привечают бывшие угнетённые народы. Но где угнетённые селятся, в том же Брюсселе, в этих районах быстренько начинается вонь и грязь. Чтоб колонизаторы не абстрактно каялись…
Африканский бар вечером – зрелище не для слабаков. Горят синие лампы, как для кварцевания, помещение обычно небольшое, окна нараспашку, и в мёртвом фернальном свете сами собой движутся белые рубашки, манжеты, воротники… Без голов. Одни зубы светятся. Жуткая картинка.
Макс в такой ресторанчик затаскивает бельгийца ударить веселухой по тоске. И лишь переступив порог, отметил: во всей массе отдыхающих белых всего ничего – он да бельгиец. Другой бы выпрыгнул за дверь от греха подальше, Макс ни шагу назад! В любой ситуации как шар обтекаемый. Чёрные так чёрные, какая разница, с кем зажигать. Вскоре поднял бучу жарче африканской Сахары. С неграми пьёт-пляшет, с негритянками обнимается… К концу вечера, а это было под утро, негры научили Макса танцевать регги, русский в ответ чечётку на стуле отбил. Одной негритянке обещал ночь со звёздами…
Такой Макс, а жене его, Светке. в семейной жизни нужна стенка, дабы ручки сложить, ножки свесить и сидеть сиднем. Макс приехал в Омск забрать семью в Брюссель. Визы скоренько приготовил, да наперекосяк планов тёща на дыбы встала. Накатила на зятя: «Аферист несчастный, я тебя выведу на чистую воду! Я тебя посажу!» Светка заметалась меж двух огней, не знает, как быть-поступить: утром рада-радёшенька в Европу отбыть, чемодан собирает навстречу бельгийским красотам, всё делает, как Макс скажет. Но мама не дремлет: «Куда ты собралась? Он тебя через границу перевезёт и бросит! Детей отберут!» Светка начинает к вечеру разбирать чемоданы, на Европу нацеленные. Деньги у Светки, что Макс привёз, странным образом иссякли. Дал десять тысяч евро, она через неделю: «Кончились, дай ещё!» Он: «Дам, но напиши список, куда потратила?» Светка тык-мык и затык.
Макс махнул рукой на эту свистопляску «еду – не еду», надумал, пока Светка менжуется, сгонять в Норвегию, прощупать почву в стране фиордов. Не в восторге остался. Звонит в Брюссель: «Не понравилось». Вскоре сам нагрянул. Остановился у нас, напылил, конечно. Даже приструнивать пришлось. Зачем мне Жорины пьяные выходки, у него и трезвых хватает? Макс в Брюссель завернул на пути в Англию. В эмигрантском мире бытуют легенды: где-то обязательно лучше. Всенепременно есть райское местечко, где нас ещё нет. У Макса шило в заднице не переводится, якоря давно оборвал, пошляться по всяким разным странам – для него вид приключений. Записная книжка под завязку телефонами со всего мира забита. Везде его ждут и любят. Мужчина искромётный и голова работает чётко. Многим подсказал, как лучше устроиться… Ему удаётся за границей то, что не удаётся никому. Брат Макса Валерка – полная ему противоположность, рохля. Как ни учил Макс искусству запудривания мозгов бельгийцам, не сумел Валерка наврать красиво – не дали документов. Макс не согласился с таким отношением к родственнику и добился своего, запихал брательника в русскую миссию, что в Испании. Четвёртый год Валерка в Мадриде в ус не дует.
Разочаровавшись в Норвегии, Макс устремился в Англию, о которой столько позитива слышал. Звонит из Брюсселя в Лондон, но друзья, что там обосновались, успели переменить точку зрения на туманный Альбион. Делать, дескать, здесь нечего, в Канаде краше, туда многие из нашего русского брата перебрались. И друзья Макса лыжи навострили в страну хоккея и кленового листа. Макс не закручинился от облома с Англией. В Канаду, так в Канаду.
Спрашиваю:
– Макс, как ты в Англию собирался попасть?
Это не проходной двор по типу Парижа. Англичане заморочек понаделали на въезд к себе на остров. Но не на Макса. Проезжая через Амстердам, сделал португальский паспорт. Теперь он не Максим Игнашевич, а Дон Педро, прошу любить и жаловать. Одна заковыка – новоиспечённый Педро – типичный блондин. Макс за шведа или финна сойдёт по цвету, но никак не жгучий португалец с таким экстерьером.
– Ты хоть, – говорю ему перед отъездом в Канаду, – материться по-португальски выучись.
Из Бельгии выпустили легко, наверное, по принципу: лишь бы подальше такие Педры. Зато в Риме – рейс в Канаду Макс выбрал со скачками по Европе – засомневались в Педре, взяли нежно за локоток, попросили мистера побалакать по-португальски. Макс, на свою беду, в деревне данный язык деткам не преподавал. И умного человека, то есть меня, не послушался по ненормативной лексике. Попух Педро. Наладили вместо Канады в Россию.
Пока Макс мотался за райскими кущами, Светка третьего ребёнка рожает. По своей лени она из тех баб, к которой разок прикоснётся мужик и пузо на лоб лезет.
Макс и с тремя детьми готов был везти семью в Европу. На его беду, случилось из ряда вон событие. Его не украсть не покараулить Светка загуляла. Да не тайком – потешить бабью плоть, пока муж весело пропадает в дальнем зарубежье, – в открытую. Макс-то, мотаясь по Европам, думал: с такой женой тылы железобетонные. На деле – ни железа, ни бетона. В Светку влюбился молодой парень. И не поспать-погулять на досуге. С серьезными взглядами на совместное будущее. Мать его восстала: «Приворожила!» Побежала к Светке... А кого там Светка могла приворожить? Понеслась к Светкиной матери: урезоньте своё чадо... Забегаешь, когда сыну тридцать, а Светке – сорок один, плюс к бабскому возрасту трое детей на шее. Однако парень порулил наперекор маме. Светка подала на развод, поженились.
Такая судьба у Макса.
Мне он никогда категорично не советовал: «Бросай Жору!» После первой крупной разборки с Жорой, а мы к тому времени и полугода не жили в Брюсселе, я пожаловалась Максу, спросила: что делать, на меня в жизни мужчина руку не поднимал. Тут получай мордобой. Макс сказал: «Не спеши. Ради чего ты сюда приехала? Остаться. Если разведёшься, не ему, а тебя боком выйдет. Он политический, пусть не пуп, но пупок. Удалось на этом сыграть. А ты кто? Жена пупка. Разведётесь, и можешь пролететь с документами. Не торопись».

ВЫБИТЫЙ ЗУБ
Я терпела. Были периоды нормальной жизни. Были. Что всегда в Жоре импонировало – не врал. Враньё чувствую за версту. И ненавижу, кто выкручивается, лукавит. Жора и врать-то не умел. Сразу было видно. Как ребёнок. Вообще, он был ребёнком во всём: капризах, восторгах, непостоянстве…
Что ещё в нём замечательное… Грузин один говорил. Они люди внимательные. Дескать, вах какой у тебя мужик. Сколько вижу – мы тогда на пятом этаже жили в однокомнатной квартире – обязательно не с пустыми руками, обязательно добычу тащит. Это у Жоры не отнять.
В первую брюссельскую квартиру приволок рулон искусственного меха в два обхвата. Где только не использовали: один кусок в качестве матраца, другим укрывались – пододеяльник надела, и так хорошо. Половичков нарезала… Жора свято чтил девиз: «Семья не должна голодать!» Раздобыл велосипед. Ездил на рынок к закрытию. Цены бросовые, можно на халяву разжиться продуктами с просроченной датой употребления. Мы не гордые – нам пойдёт. Какой-то нереализованный товар торговцы просто бросали. Или продавец зазевался, Жора взял и с тихой грустью удалился. Привозил всегда столько, что не влезало в холодильник. Это у него называлось: полная бомбовая загрузка велосипеда.
Нет, не всё состояло из минусов. Пусть не сразу, но устроился на хорошую работу. В фирму по производству мясных деликатесов. Владелец – еврей Моисей, жена у него невероятной красоты женщина, королева, по имени Бася. Сам Моисей – начальник суеты. Заполошный… Появился на фирме – всё, жди дерготни, беготни. Бася – сама невозмутимость, достоинство, царица, курила дорогущие сигареты, специально ей доставляли. Моисей мог прийти на фирму и сказать: «Приезжает мой родственник из Израиля. Таки знаменитый скрипач». Это мог быть и знаменитый (обязательно знаменитый или даже гениальный) физик, архитектор. Но на следующий день, как приедет, Моисей приводил того на производство. И не с целью экскурсии. Давал, несмотря на знаменитость, конкретное задание, и родственник своими руками вносил посильный вклад в дело Моисея.
Из чего только не выпускала фирма деликатесы: говядина, конина, утка, перепела, страус и даже крокодилье мясо. О, какая бесподобная гусиная печень! Но дорогущая... Жора приносил домой. Конечно, на халяву. Чтобы Жора да не свистнул… Маленькая фирма, а поставляла товар в Англию, Францию, Канаду. Не грузчиком Жора трудился, Моисей узрел в нём аптекарскую дотошность и поставил на ответственный участок – составителем рецептов. Жора отмерял, подбирал ингредиенты, разбулыживал до нужной кондиции, а в результате зарабатывал приличные деньги.
Ничего не скажешь, Жора не маялся на диване депрессией, как Нелькин муж Николай. Но уже в первый год совместной жизни у меня выработалось состояние постоянной, в любую минуту, готовности к бою. Как у мастера ушу. Русскоязычные эмигранты удивлялись, попадая к нам: как уютно! У меня позиция: где я – здесь мой мир. Жить в обшарпанной квартире не моя тема! Должна украсить свой дом. Нет денег на что-то дорогое, тогда пусть это будут ветки-загогулины, что подобрала в парке, сухой букет, на полочке пару красивых бутылок, наполненных разноцветными шариками, что-то простенькое, но эксклюзивное на стенах, сама сошью коврик для пола, подушечки на диван… И теплотой наполнилось вчера ещё безликое пространство, стало твоим… В конце концов не так уж много удовольствий в жизни… Жора плевать хотел на мои старания…
На полгода хватило терпения для ежедневных, ежечасных беззвучных подбираний за ним носков, трусов, книжек, грязных чашек и всего на свете. Попыталась воззвать к совести:
– Это наш дом, это наш мир, а тебе по барабану…
В ответ истерики. Как же – поползновение на личную свободу.
– Могла бы молча убрать. Где твой тихий семейный подвиг?
Но почему тихий семейный подвиг однобокого направления? Всегда к его приходу готовила полные обеды, раз не успела, пришёл, разорался... Я ему:
– Мог бы обойтись бутербродами. Где твой тихий семейный подвиг?
Ух, как перекосило...
Я должна носиться по дому нос в муке, задница в кислом молоке, а он будет плевать на мои труды…
Жила нараскоряку. Настроение у него менялось мгновенно. Постоянно разрывалась между этими полюсами. Только что «самая любимая мосечка». Через три минуты «мосечку» готов убить. И убивал. Я по свое натуре знаю, что такое боль. Не могу ударить человека. Ему в гневе ничего не стоило. Зуб мне выбил. Потом возмущался в комиссариате: «Она все пуговицы мне на рубашке оторвала!» Я стояла в синяках, без зуба, он с пылом жаловался на отсутствие пуговиц. На самом – ни единой царапинки. Я ударить в принципе не могла. Наверное, если что-то будет угрожать жизни близкому – могу убить, но не из-за эмоций на пустом месте. А у него русский рукопашный за плечами.
В последний наш скандал сказал, показав ребро ладони:
– Вот этим по твоему шейному позвонку как врежу, будешь в земле лежать, я с удовольствием отсижу и выйду! Тебя это не волнует?
Как-то не взволновало.
– Дурак ты, – говорю, – Жора, на всю бестолковку!
И поплатилась зубом. Выбил.
Брюссельская жизнь в её семейном ракурсе отмечена четырьмя драками. Никогда прежде не позволяла себе выносить сор из избы… Не знаю – из-за стыда или внутренних рамок? А тут выскочила на площадку, лицо в крови. На крик вышла соседка снизу, и я сказала:
– Доминик, вызывай полицию.
Полиция там – не забалуешь. У них первый вопрос: «Документы!» Изъяли. И говорят: «Руки за спину». Жора с гонорком: «Я спокоен». Они опять: «Руки за спину». Не повышая голоса. А мужики просто огромные. Дело было ночью. И что самое смешное – 1-го апреля. Утром звоню Нельке, рассказываю, она хохочет:
– Первое апреля – никому не веря!
– Верь, не верь, – говорю, – а зуб высадил, еду в Омск, как бомжиха.
Я собиралась в дорогу. Ждала открытия визы, мордобой случился за неделю до моего отъезда.
Полиция забрала обоих. В комиссариате комиссар со мной первой начал разговаривать. По-человечески отнёсся. Дал совет, как лучше выкарабкаться из этого положения. Потом говорит:
– Сейчас с твоим мужем потолкую.
– Не получится, – объясняю, – языка не знает этот кухонный боксёр.
– Как? Шесть лет живёт, работает и не знает языка?
– Нет!
– Не может быть?
Не поверил, посчитал: потерпевшая наговаривает на мужа с обиды. Зовёт Жору, обращается по-фламандски и видит круглые Жорины ни фига не понимающие глаза.
– Неужели ничего не знаешь?
Жора мотает головой, «не знаешь» всё-таки разобрал.
Тогда комиссар обращается ко мне:
– Переведи ему, о чём мы говорили.
Как бы устная договорённость: я не пишу жалобу, уезжаю, и по возвращении из России мы разводимся. В его интересах вести себя спокойно, руки не распускать, иначе – закроют. То есть корячится тюрьма.
В Бельгии есть замечательная штука, так называемое раздельное проживание с супругом – сипоре. Пишешь заявление, и вам как бы дают подумать два года. Можно жить врозь или ничего не менять, а через два года спокойно разводят. Это и по деньгам обойдётся дешевле. Бельгийцы пользуются данным вариантом. Даже если один из супругов завопит: нет, не хочу! – никто слушать не будет.
Думаю, Жора и сам не захочет возвращать отношения. Никогда его в полицию не сдавала. А с Жориным самомнением, гипертрофированным самолюбием мой поступок – преступление не вышепчешь. Это его поступки по отношению ко мне – в порядке вещей. После первой драки вообще пластом лежала…
Но верю – всё это в прошлом, в будущем найду своё счастье… Обязательно.
ЭПИЛОГ
Мы сидим у Татьяны на кухне. За окном дождь. Сумасшедший ливень. Поначалу долго грохотало. В окно было видно: тяжёлая, с брюхом едва не до земли туча чернотой надвигается на город. Позже, прокручивая диктофонную запись, снова буду слышать гром, воющую реакцию на небесные раскаты сигнализаций машин во дворе.
«Смотри, какой дождь! – запишет диктофон возглас Татьяны. – Словно плотину прорвало!»
Мы пьём чай.
– Я буду счастлива… – говорит Татьяна. – Чувствую, буду…
По оконному стеклу бегут, как из шланга, потоки, а мне вдруг вспомнился давний-предавний КВН в заводском Дворце культуры. Разминка, команды пикируются каверзными вопросами. Один из серии «что бы это значило?». Загадка бессловесного содержания. На авансцену выходит крепкий парень в массивных очках. С непроницаемым лицом смотрит в зал и вдруг одним движением встаёт на голову. Зимние ботинки на толстой подошве замирают на месте головы, брюки гармошкой спадают до колен, оголяя волосатые ноги в чёрных носках. И стоит «вопрос» кверху ногами.
Команда соперников не успела наморщить лбы в поисках ответа, как к парню, что укоренился на голове и, кажется, способен пребывать в такой ориентации бесконечно долго, подлетает Татьяна – высокая, стройная, стремительная – и хлоп на шпагат. Широкая юбка веером, как у цыганки, по кругу ложится на пол…
Зал грохнул аплодисментами.
В тот вечер Татьяна была певицей с гитарой, актрисой в телогрейке, рисовала фломастером на огромном ватмане, а потом отплясывала искромётный танец…
– Буду счастлива, – повторяет Татьяна, подливая мне чай, – чувствую: счастье рядом... Появится совершенно другой человек… Просто вакантное место было занято не тем…


Рецензии