Покорность и терпение

  (Книга 1, отрывок из повести)               

                ПРOЛОГ 

     Республика Нем.Поволжья в России, позднее называемая немецкой образцовой Республикой, образована в восемнадцатом столетии царицей Екатериной второй,  привезённой из Германии в Россию пятнадцатилетней девочкой, дабы выдать замуж за наследника престола. Позднее стали приезжать посетители из других регионов, желающие посмотреть, как красиво эти немцы всё обустраивают на своей новой Родине.
Но, как известно первые немцы появились в стране значительно раньше, их прибыло немало ещё во времена царствования Ивана-3. А при ступившем на престол его сыне Василии, в Москве был образован особый район, названный Немецкой Слободой.
Эти люди были мастера по литью колоколов, пушек и многих других ремёсел. Они принимали непосредственное участие в строительстве Кремля и других важных объектов России. Русский Царь Пётр Первый ещё до Екатерины - 2 завёз в Россию немало высококвалифицированных мастеров.
Но большое переселение немцев началось всё  же при ней - при Екатерине Великой! Обещаниями заманивала она своих земляков на свою новую Родину. Она селила их на Волге, на Украине, в Крыму и других регионах страны и местное население могло обмениваться c ними культурой и научиться всему, что умели немцы.
Нем. Поволжье было форпостом России, который сами немцы охраняли от нашествий извне. Поэтому они не служили в царской Армии. Царице они доверяли и она действительно почти все обещания исполнила. Поэтому всё больше немцев приезжало в страну, которые строили всё новые поселения. Ещё много можно было бы рассказывать о немцах, но это задача историков. Здесь же речь пойдёт о простых деревенских хлеборобах Нем. Поволжья и пережитом ими в России.
Ранее, до описываемых событий этой повести, немцы были счастливы на своей новой Родине. У них было много земли и скота, они строили себе добротные дома с большими садами возле них.
У этих двух семей, о которых пойдёт речь, были к тому ещё свои небольшие предприятия. У Штутц была маслобойня, где прессами делали  растительные масла, а у Вельш мельница с мотором, который все называли Фойермюле, что значит огненная мельница. Люди со всей округи приезжали к Штутцу прессовать себе масло, а к Вельшу молоть муку крупного и мелкого помола, а так же мололи себе фураж для скота.
Это давало зажиточным крестьянам небольшие дополнительные доходы, т.к. платили люди сносной и всем доступной натурплатой: тем же маслом и мукой. Всего один человек наблюдал за првильным ходом и действием механизмов. Он включал и показывал ход работы и люди сами мололи свою муку и прессовали масло.
Каждый хдебороб получал земли сколько хотел и сколько мог обработать. В основном на целинных землях и лугах поволжского края, вблизи своих деревень.
Там, на поле, строилась избушка, где летом жили все работоспособные члены семьи, а так же наёмные, которые не хотели или не могли обрабатывать собственную землю.
Дома в это время оставались женщины с малышами и старики. Они пекли хлеб, готовили пищу, стирали бельё и ухаживали за домашним скотом. В воскресные дни и по большим праздникам  все съезжались домой и ходили семьями в Кирхе.
Немцы имели уже сельскохозяйственные агрегаты и приспособления, доселе незнакомые русским, для обработки земли, а так же всякий инвентарь для облегчения труда в быту.
Их жизнь текла спокойно и размеренно, до описываемых ниже событий.
Повесть о жителях одной из этих деревень, которая называется Нойлауб и которую они со временем превратили в цветущий оазис степного края. О безвинно убиеных в революционные годы, кому не дали вырастить своих детей и их потомках, родившихся уже в начале двадцатого столетия.
          Она базируется на воспоминаниях членов семей и бывших жителей Нойлауба, переживших время двух мировых войн. Некоторые фамилии и имена их окружения по понятным причинам изменены, а так же не все даты и населённые пункты точны, но все события достоверны. Читатель должен так же знать, что всех, кто был старше тебя лет на десять принято было звать на «вы », а не на «ты», будь то родители, деды или совсем чужие. Швабы считали, что из уважения к старшему поколению нельзя их ставить вровень с собой. Хотя надо сказать это принято не у всех немцев.  Волынские немцы говорят на «ты » со своими родственниками. Эта тема конечно спорная: правильно так или эдак, но у этих поволжских Швабов было так заведено испокон веков.





      Русскую революцию 1917 года восьмилетняя Аня и десятилетний Филипп испытали таким образом, что они всё меньше могли появляться на улицах Нойлауба.
Из-за частых перестрелок было страшно выходить за порог.
Власть ещё годы менялась то в одну, то в другую сторону. То Красные (так называли себя революционеры) были на высоте, то Белые бандиты – царские солдаты, хотя Царь уже давно был свергнут. А то ещё какие-то, которых называли анархистами и Махновцами, объявлялись...
Красные переименовали Дорфрат в Сельсовет и в числе других включили в его состав Еханнеса Вельш - отца Ани, который был известен в Нойлаубе как спокойный, скромный человек, готовый безотказно помочь каждому, кто нуждался в его помощи. Поэтому односельчане настояли включить его в состав Сельсовета и проголосовали за него. Красные его не хотели, зная, что Еханнес верующий лютеранин. И жил он, как сказано в Библии: «Подчиняйся властвующему».
Власть менялась по два-три раза на день: к примеру утром развевался красный флаг над Сельсоветом, в обед белый, а к вечеру опять красный.
    Чтобы не служить никому из этих властей, многие молодые мужчины попрятались.
Каждый оставшийся от 18 до 55 лет обязан был быть в Армии, белой или красной, кто вперёд успел его рекрутировать. Поэтому часто родные братья или отец с сыном, вынуждены были сражаться в противоположных лагерях.
Взрослые немцы были бы рады вообще не вмешиваться в политику, но их на службу принуждали без их согласия те,  кто на данный момент, был хозяином положения.
Некоторые из них дезертровали, потому, что не знали как поступить, чтобы не совершать родственного кровопролития. Потому-то и Лизбет всегда говорила своему мужу:
-  Еханнес, прошу тебя, уйди тоже куда-нибудь. Найди себе убежище, где никто тебя не заподозрит. Хотя бы в степной избушке! Там тебя никто искать не станет.
- Лизбет, но всю жизнь прятаться невозможно!- он как обычно спокойно улыбался.
- Посмотри, Еханнес, в селе уже почти ни одного мужчины не видно. Уже все спрятались. Только ты не хочешь понять, в какой опасности всегда находишься, когда эти власти друг-другу головы пробивают!
- Я уже вышел из того возраста, когда в Армию призывают. Хотя по закону мы до 55 лет военнообязанные. Но таких старых всё равно не берут и все мужики моего возраста ещё дома.
- Но Петра Штутц арестовали, хотя ему уже 53 года. А тебе только 51.
 - Арест не служба в Армии. То совсем другое дело. Что-то с его 14-летним сыном, с Филиппом произошло. А я никому, ничего плохого не причинил. Почему я должен жить в бегах?
Но эта точка зрения, стала позднее для Еханнеса роковой.
    Хотя считается, что в 1917 победила Советская власть, но на самом деле красные не могли её по настоящему удержать. У них не было возможности ставить в каждом селе полк солдат и бандитам удавалось разогнать это малое количество. При этом они убивали нередко тех, кто просто не успевал сбежать. Пока подоспеет помощь из близлежащих сёл или из Покровска (позднее город Энгельс) Белые бандиты уже за горами.
               
    Летом 1921 снова появились Белые. Они появились совсем неожиданно. Никто и не заметил как они приблизились к селу. Никому скрыться не удалось. Красные видимо полагали, что с бандитами уже покончено и они больше никогда не появятся потому, что уже долгое время было всё спокойно в округе. И бдительность поубавилась. Это было их ошибкой.
    На сей раз в штабе Красных не работала телеграфная связь. Видимо Бандиты  повредили. Так, что невозможно было запросить помощь из Покровска. Пока кому-то удалось туда добраться и сообщить об обстановке  в Нойлаубе и пока подоспела помощь, ушло много времени, достаточное для Бандитов, чтобы устроить кровопролитие. Они расстреляли всех штабистов и всех находящихся на данный момент в сельсовете людей, среди которых была и беременная женщина. Всего 19 человек, которых Белые просто расстреляли, безо всяких обьяснений. Очевидцы утверждали, что ещё долго бился ребёнок в животе убитой женщины...
Еханнесу  в этот день было плохо и он остался дома. А то наверняка был бы 20-м  расстрелянным.
Вельш жили почти на краю села и когда послышались выстрелы Еханнес не мог понять что это значит, пока 13-летний соседский мальчишка, маленького роста Хайни Мулл, который всегда был обо всём информирован, не прибежал и не рассказал:
- Дядя Еханнес! Белые расстреляли 19 человек, среди которых и тётя Фрида Вебер - он перевёл дух и продолжил – теперь они взяли ещё сестёр Рёклинг. Белые каким-то образом разнюхали, что они комсомолки. Они по-видимому и их хотят расстрелять - Хайни не может удержать слёзы.
Эти сёстра круглые сироты, их любят в селе.
-Xайни, будь добр, помоги мне оседлать коня. Мне необходимо туда! – Еханнес тут же начал одеваться – скорее, Хайни!- хорошо, дядя Еханнес, я сам могу оседлать, только супонь потом потуже затяните - и мальчишка убежал. Он знает, что лошадь пасётся за огородом.
-  Отец, Боже мой! Неужели ты сам своей смерти навстречу спешишь? Ты слишком болен, чтобы верхом скакать. Останься, пожалуйста дома! Слыхал, что они сделали со всеми сельсоветскими? Радуйся, что тебя там сегодня не было – приговаривает плача жена, идя навстречу  появившемуся в дверях мужу – «Не то они и тебя бы не пощадили. Они уже как хищные звери, которым бы только убивать»
-  Лизбет, они не знают. что я тоже в дорфрате. Мне необходимо попытаться помочь этим детям. Невозможно их просто так отдать на произвол судьбы! Пойми.у них никого нет, кто же им ещё поможет? Убитым уже невозможно помочь, но этих двух быть может ещё удастся спасти!
-  Вдруг Белые узнают, что ты тоже к сельсовету относишься, что тогда? Это уже не дорфрат, а сельсовет нынче называется. А это совсем другое дело.
-  Да какая разница, как это называется! Я же всегда был в этом рате или совете, как ты сказала и никто со мной ничего не сделал. Почему должно сегодня со мной что-то случиться? Успокойся уже, - и он пошёл к ожидающему с осёдланным конём Хайни.   
-  Вот, дядя Еханнес, затяните ремень, чтоб не упасть – сказал малец.
Быстро затянув супонь, больной Еханнес галопом поскакал вдоль улицы. У сельсовета привязал повод к седлу и отпустил коня.
В это время он увидел 16 и 18 летних Рёлклинг-девчат, спускающихся по ступенькам. Обе бледные, как мел. За ними следуют четыре солдата с ружьями.
-  Боже мой, куда это вы? Подождите – ка, подождите же, пожалуйста! - произнёс Еханнес с волнением.
-  У нас приказ, который мы обязаны исполнять, не то... – показал солдат жестом и замолк. Всё было и так ясно. Тут же вышел их командир и строго спросил:   
-  Что здесь происходит?
-  Подождите, пожалуйста! Куда эти ребята с девчонками?- Еханнес указал  на них.
-  Это что, тебя касается, старый?- спросил тот Еханнеса, со злобой называя на «ты» - Куда ещё? Расстреляют их, вот куда!
-  Вы хотите погубить эти два безвинные души?! И Вы сможете взять их на свою совесть, пролить их кровь? Вы же наверное христианин? Как Вы можете давать такое указание? – немолодой уже мужчина посмотрел прямо в глаза офицера.
-  Подождите-ка!- окликнул офицер своих солдат – здесь похоже ещё одним больше будет!    
Они остановились, девушки тоже. Один из соддат спрашивает:
-  Что-то изменилось, господин атаман?
-  Пока нет, но посмотрим, что этому старику здесь надо.
Тут послышалось короткое: «ах»! Все обернулись и увидели Мильду лежащую на пыльной земле. Фрида наклонилась над сестрой:               
-   Мильда, миленькая моя – трясёт она бесчувственную сестру за плечи - что с тобой? Всё хорошо, я же с тобой! –уговаривает она младшую сестрёнку, будто она не старшая сестра, а мать её. Она и чувствует себя ответственной за младшую с тех пор, как их родители погибли при пожаре и они осиротели - Мильда в 10, а Фрида в 12 лет.    
Солдаты не знали, как себя вести, когда увидели бесчувственную Мильду. Её бледное, худое лицо выглядело совсем по-детски, будто ей не более 13-14 лет.
Появились ещё солдаты из соседнего здания, которые рассеянно смотрят то на Фриду, то на Мидьду, затем на своего командира и друг на друга... Было совсем тихо пока белый офицер не произнёс:
-  Занесите её и положите на лавку. Дайте воды, очухается! И ты, войди-ка тоже –обратился он к Еханнесу. Оказавшись в кабинете он говорит Вельшу, обращаясь уже на «Вы»:
- Вы что, наверно полагаете, что нам приятно убивать коммунистов? Вы не видите, что они делают с матушкой Русью!?
- Господин офицер, но это ещё дети – они сироты, а не коммунисты. Этим двоим, знает Бог, как нелегко жилось в такое трудное время...
- Но я точно знаю, что эти две дамочки, комсомолки! – перебил офицер - Вы знаете что такое комсомол?  Это последователи коммунистов!- всё громче горячится он - комсомольские билеты у них ещё в кармане. Я их специально им оставил, пусть и после смерти ими ещё порадуются!            
- Но это всего лишь кусок бумаги, но дело-то в жизни человеческой, милостивый господин! Эти дети никому зла не причинили. Им пообещали светлое будущее с этими удостоверениями. Нельзя же за это две жизни вычеркнуть. Господин офицер, я знаю их с детства, они никогда и никому не смогут причинить вреда...
Мильда уже пришла в себя и испуганные сёстра сидят тесно прижавшись друг к другу.
Белый долго обдумывал что-то и вдруг коротко спросил, будто вспомнив о чём-то:
- А Вы, Вы-то вообще кто такой? Почему Вы позволили себе сюда прийти и вмешиваться в наши дела? Какой партии Вы принадлежите? Быть может тоже к коммунистической?
- Нет, я не коммунист. Моя партия называется Иисус...- произнёс Еханнес негромко, но спокойно. Внутри себя он всё же почувствовал тревогу. Он степенно продолжил - Я тоже был солдатом на войне 1914 года и защищал Отечество в царской Армии. После нескольких ранений, последняя в голову, меня комиссовали, как непригодного к дальнейшей военной службе. Посмотрите вот – он снял свою шляпу и указал  на большую вмятину задней части головы, блестевшую без волосяного покрова. Ему  больше ничего не оставалось, так, как дело уже касается его жизни и смерти.
- Как Вы сказали, Ваша фамилия? – офицер пронзительно взглянул на собеседника.
- Вельш. Еханнес Вельш меня зовут – сказал он, сохраняя полное спокойствие – я служил в полку генерала Свиридова. Мы находились вблизи Венгерской границы, когда меня комиссовали.
Это было чистой правдой. Еханнес только не сказал, что служил при полевой кухне. Таким образом ему не приходилось стрелять в людей и ранения  получил он чисто случайно.
- Это уже другое дело! Вам следовало бы сразу представиться и беседа у нас протекала бы более дружелюбно – сказал он и протянул руку – я атаман Рубан, а генерал Свиридов мне тоже знаком.
Они поговорили ещё немного о прошедшей мировой войне, пока атаман опять перешёл к делу:
- Ваши комсомольские билеты – протянул он руку к девушкам. Получив их,  изорвал на мелкие клочки и бросил в угол -  а в следующий раз хорошенько подумайте, дамочки, в какую партию вступать, в комсомол или в ... – он не сказал куда ещё – и благодарите этого старика, ибо он вам только что жизнь спас -  закончил он зло,  даже не взглянув на них, будто стесняясь за прошедший проступок – А теперь убирайтесь с  глаз моих, пока не передумал... А Вы, господин Вельш, тоже можете идти – сказал он, протянув руку на прощание.
     Плачущая Лизбет обняла вернувшегося мужа:
- Слава Богу, ты опять дома! Я уже думала, что тебя арестовали, когда лошадь одна домой вернулась.
- Я никому ничего плохого не сделал, за что же меня должны были арестовать? – ответил он как всегда с полным спокойствием.
- Да кто его знает, за что многих арестовывают то Белые, то Красные и некоторые потом просто исчезают навсегда – она всё ещё не может успокоиться.
- В этом ты действитедьно права, моя милая...
Он сам готов заплакать, потому что его покидают силы, будто он только сейчас осознал какой опасности себя подвергал. Еханнес сел и Лизбет села рядом.
- Но с некоторыми иногда ещё можно разговаривать – сказал он немного погодя – мне только что удалось уговорить их, не лишать сестрёнок Рёклинг жизни...
Долго ещё сидели они так тихо, шепчась между собой. Из комнаты появилась двенадцатилетняя Анна-Елизабет. (Таково полное имя их младшей дочери). Она спросила:
- Ужинать ещё не пора? Мне уже есть хочется!
- Конечно, дитя моё. Ты можешь уже стол накрыть. Мне надо ещё быстренько со скотиной управиться и мы поужинаем вместе – Лизбет сказала это так, будто хочет извиниться за то, что с ужином так запоздали – Папа дома и всё в порядке. – выходя во двор она ненароком провела фартуком по лицу. Теперь, во дворе она может дать волю слезам...
     На следующий день опять слышны выстрелы в селе, но стрельба так же быстро прекратилась, как и началась. Белые бандиты узнали, что большая колонна Красных движется по направлению к Нойлаубу. Они удирая стреляли просто в воздух, будто этим хотели дать понять, что с ними надо считаться и что с ними ещё далеко не всё покончено. Пока Красные вошли в Нойлауб, Белые бандиты были уже далеко. Улицы пустынны, словно все жители покинули село. Только несколько собак несмело пару раз тявкнули, то тут то там, будто сообщая друг другу  только им одним, понятную информацию.
Был жаркий августовский день и можно подумать что люди из-за жары попрятались в домах, даже детей не видно на улицах. Но не жара была тому причиной. Причина – страх. Потому, что неизвестно что же будет теперь?
    Красные сразу организовали похороны убиенных Белыми. Первым делом заставили делать гробы и рыть могилы. Принять участие повелели не только столярам и плотникам, а каждому старше 12 лет мужского пола, находящемуся в селе, надлежало помогать.
Еханнес тоже помогал что было, сил потому, что из-за жары нужно торопиться с погребением.
Все 19 гробов с телами рассерелянных разместили у здания Сельсовета, чтобы все желающие могли проститься. Немало людей пришло. У каждого был среди них родственник или несколько. А знакомыми были так и так все. Даже страх пересиливался, чтобы проводить в последний путь  близких людей.
Плач, крики и боль близких слышны далеко в округе. И нет никого, кто остался бы равнодушным. Даже крепкие мужики плачут, украдкой вытирая слёзы.
Комиссар Барке на траурном митинге сказал: «За это Белые бандиты ответят сполна и их крови будет пролито не меньше! В этом я вам клянусь!» Эту же клятву он повторил на кладбище, закончив словами: «Трёхкратный салют за павших советских товарищей! Пли!!!» И группа стоящих неподалёку вооружённых солдат, произвела три оглушительных залпа в воздух.
Некоторые люди из-за боязни всё же остались дома и только прислушиваются со своих дворов, пытаясь понять происходящее.
Лизбет тоже осталась дома. Тревога у неё на лице написана. Она так боится за Еханнеса. И сегодня как всегда он с односельчанами, хоть и болен. Но в этот раз ей особенно страшно. Она просто чувствует приближение беды. Сердцем чувствует своим и поэтому, когда он вернулся с похорон, опять к нему пристала с этим же:
-  Ты же болен, Еханнес, мог бы и не ходить на похороны. Прошу тебя, езжай с остальными в поле и побудь там в избушке! Я не нахожу покоя. Это для тебя самое лучшее, пока опять всё успокоится. Ты же знаешь, что эти Белые бандиты натворили, значит и от Красных лучшего нельзя ожидать.
- Ах, Лизбет, опять ты с этой глупостью! Кому я что плохого сделал? Никому. Я даже этих бедных девчёнок смог от смерти спасти. За что мне должны какое-то зло причинить? Я определённо уже никому не нужен, ни для службы, ни для чего-либо ещё. Успокойся уже, ладно? Я сам о себе могу побеспокоиться – Еханнес обнял жену и прижал к себе.
Маленькая Аня подошла и тоже прильнула к ним. Она видимо слышала, о чём только что говорили родители. Она последышек их второго брака. Кроме неё у них ещё есть совместный сын. Еханнеса первая жена умерла, оставив ему дочь и сына и Лизбет тоже овдовела с двумя детьми на руках: тоже сын и дочь. Всего у них шестеро детей. 4 взрослых из их первого брака уже покинули родительское гнездо, обрели собственные семьи. А совместный, 18-летний сын Александр пропал где-то, словно в воду канул, как и многие другие молодые люди села куда-то исчезают. В данное время вообще не понятно, где кто находится. Только женщины, дети и старики остались в селе.
   Это предчувствие, которое было у Лизбет не заставило себя долго ждать - Еханнеса арестовали следующим ранним утром. Красные прислали посыльного с которым он ушёл и не вернулся: ни к обеду, ни к ужину. Уже стемнело, а его всё нет.
Сначала его жена ещё успокаивала себя тем, что он является членом Сельского Совета и видимо должен присуствовать при решении какого-то вопроса, или просто подписать какие-то бумаги. Но когда стало совсем поздно ей стало ясно - Еханнес арестован. Но пойти туда, чтобы узнать что с ним, у неё не хватило мужества. Боялась одним словом. Всю ночь она не сомкнула глаз.
Ранним утром пошла к Муль, чтобы порасспросить Хайни, знает ли он что-то.
Мать Хайни, трясёт сына поругиваясь, что он не хочет просыпаться:
-  Ну да, носиться до поздней ночи ты можешь, а потом бы спал до обеда. Ты донастаешься, когда-нибудь и тебя схватят. Да проснись же ты наконец, тётя Лизбет хочет с тобой поговорить!
После этих слов Хайни подскочил в кровати.
- Тётя Лизбет, я знаю о чём вы меня хотите спросить. Да, дядя Еханнес тоже среди них. Они всех заперли в амбаре. Среди них и две женщины- Кноль тётя Эмма и тётя Дора Мауль. Всего 19 человек там заперто. Я всех посчитал – и Хайни начал  перечислять по-фамильно: среди них были и Кропп, Глекнер, Кригер, Штукерт, Форат и др. Красные зло кричали, что это расплата за 19 убитых советских людей...
Мария усаживает Лизбет на Хайнину кровать, незаметно показывя рукой, чтобы он наконец умолк, видя как та всё больше бледнеет. Сама усаживается рядом обняв, свою соседку. Хайни вскакивает и бежит на кухню. Женщины долго сидят молча обнявшись – им не нужны слова, чтобы осмыслить случившееся. Только молчаливые слёзы текут у обеих по щекам. 
Мария уже давно живёт одна с сыном. И никому не известно жив ли её муж, потому, что давно о нём ничего не слыхать. Погиб ли он где-то или, как многие сам в Сибирь подался, никто не знает. Но она не теряет надежды что он жив. Поэтому она прекрасно понимает, как сейчас у Лизбет на душе. Что теперь будет с Еханнесом трудно и невозможно даже себе представить – Мариины мысли уносятся всё дальше – «...он, Еханнес никогда не прятался и теперь оказался в западне. Выберётся ли он из этой ситуации, неизвестно...»
Многое пронзает и голову Лизбет: «Почему же он меня не послушался и как он теперь оттуда выберется?»
Прошло немного времени, Хайни прибежал и прервал эту тишину:
- Я позавтракал, мама, и быстро побегу к амбарам, посмотрю кто их там сторожит.
- Ладно иди уж, но будь осторожен, чтобы сам не угодил в ловушку. Мне хватает того, что за отца приходится переживать. Сохрани и защити тебя Бог, дитя моё! – заключила Мария.
- Сбереги и сохрани тебя Всемогущий Бог – благословила и Лизбет убегающего парнишку – я тебя здесь подожду, Хайни. Она смотрит вслед маленькому герою и молится: «Боже, Всемогущий Отец! Убереги и сохрани его, чтобы с ним ничего не случилось! Он выглядит не старше 8-9 лет, так неужели и ребёнка сможет тронуть?...»
 Примерно через час возвращается долгожданный Хайни и с пылом рассказывает:
-  Я был там! Всего один мужик стоит с ружьём у ворот. Когда мы иногда там  играли я и не придавал значения, что ворота-то железные. Я с задней стороны тихо подкрался к стене, поднялся по брёвнам к отдушине вверху и тихо позвал: «Дядя Еханнес, дядька Еханнес!» Они меня там внутри услыхали, но вахтёр наверно тоже. Они заговорили все громко, разом. Все хотели знать кто я есть. И я не услыхал как прибежал вахтёр из-за угла. Только успел им ответить «Я Муль Хайнрих!»- рассказывает гордо маленький герой. Он сегодня наверно впервые произнёс полностью свою фамилию и имя - А в этот момент меня кто-то схватил за мотню и стащил вниз. Он на меня кричал во всё горло: «И что это ты тут делаешь? Кто тебя послал, маленький шпион? Отвечай!»
Я так перепугался, что чуть в штаны не наделал со страху. «Я... я не шпион, я ищу птичьи гнёздышки под стрехой, дяденька солдат...» ответил я ему. «Как отведу тебя к товарищу комиссару, уж он покажет тебе птичек!» - кричал он на меня.
«А кто в это время будет караулить амбар, господин вахтёр?» - спросил я его. Он стал почему-то ещё злее и кричал: «Ишь ты, сорванец! Я тебе покажу и господина и кто караулить будет!» - и сорвал винтовку с плеча. Вот  тут - то мне стало уже действительно боязно. Мои коленки стали вдруг ватными и я чуть не упал и моментально так сильно заплакал и даже с визгом  заскулил, как девчёнка. Даже не знаю почему мой голос вдруг стал такой девчачий, писклявый, наверно со страху: «Дядечка, прошу вас, отпустите меня пожалуйста! Мне уже не надо никаких птичек! Я никогда больше не буду гнёзда разорять! Поверьте мне, дядечка в первый раз. Никогда, я обещаю вам!»
Этот дядька с винтовкой потом сильно засмеялся. И что тут смешного? Мне лично было не до смеха. «Да не кричи ты, как порося на вертеле» - сказал он уже немного дружелюбнее. Затем послышался голос из амбара, который спросил: «Вы что уже и с детьми воюете? Пошлите пацана лучше за едой для нас. Заключённых полагается кормить».
„И чем это вас кормить? Вы у нас на довольствии не состоите“ – ответил сторожевой.
„Тогда скажите мальцу пусть оповестит наши семьи, чтобы еды нам принесли» - сказал тот же голос изнутри. «Ну хорошо, это действительно можно уладить. Но для этого необходимо разрешение командира». «Имейте же сочувствие. Мы уже со вчерашнего утра здесь паримся без пищи и без глотка воды в такую жару. Если вы  разрешение будете исспрашивать, ещё день пройдёт. Вы же тоже немец, невозможно быть таким бессердечным!»- сказал опять заключённый. «Ну хорошо» - сказал тот в ответ – продолжает рассказывать Хайни – « я здесь до 12 часов, после этого меня сменят. Если он сможет до этого времени обеспечить вас пищей, то вам повезло, а нет- то я ничего не знаю. Я тоже всего лишь маленький человек и должен исполнять свою обязанность, а нет то разделю ваше общество – это я полагаю понятно вам?» – Потом уже ко мне: «Но только хлеб и воду, ты понял? Больше ничего. Если вас при этом поймают – я ничего не знаю, всё ясно? И только двоим сюда приходить,чтобы незаметнее было. Ну иди же наконец!»
«Хайни подожди-ка минутку. Иди сперва к тётке Лизбет, она знает что предпринять» - услыхал я голос дяди Еханнеса. Он хотел ещё назвать мне все фамилие с ним находящихся, но я остановил его сказав, что видел когда их вели сюда и всех запомнил. И вот я уже здесь – закончил этот малеький и мужественный парнишка свой доклад почти на одном дыхании.
Мария первая приняла решение что нужно предпринять:
- Нам необходимо по возможности всех оповестить, да так чтобы не обратить ничьёго постороннего внимания. Хайни, ты пойдёшь на крайнюю улицу к Гайценредерам и скажешь, кому они должны сообщить на их улице. А ты, Лизбет, пошли Аню на маленькую боковую, а я пойду по своей. Идти надо неспеша, чтоб никто не догадался, что мы что-то предпринимаем, иначе всё пропало. И не ко всем самим идти, а по эстафете передать, к кому ещё надо пойти. Так почти одновременно все и узнают. А ты Лизбет наполни посудину, какую-нибудь побольше, водой и пару кружек тоже надо. Ну пошли с Богом! Да, ещё! Сюда приходить только тем, кто испёк свежий хлеб, чтоб ни одна непосвящённая душа ничего не заметила. Я сама пойду к амбарам, а не ты, Лизбет. Вдруг ещё упадёшь по дороге в обморок, что тогда? Ты ни в коем случае не пойдёшь!
- Но я тоже должна идти, – сказала Лизбет решительно – как никак там мой муж!
-  Нет! Меня не заподозрят, все знают, что моего мужа там нет!, – ответила Мария окончательно так, будто только она принимает решения и никто другой. – Я слишком хорошо знаю состояние твоего здоровья. Ну вперёд, детки!
    Лизбет сдаётся. Она и сама знает, как слаба в данное время из-за изменений возрастного женского организма, которые ей причиняют много неприятностей. Но как охотно она сама бы принесла своему Еханнесу хоть хлеба с водой.
Всё прошло как договаривались. Когда принесли достаточно хлеба Мария Муль и София Гук отправились с хлебом и водой в путь. Но Мария умолчала ещё и о второй причине почему она решила, что  именно ей необходимо идти. Да, ей страшно идти самой и если бы можно было она конечно же не пошла бы. Но её сын, её Хайни уже ввязан в эту историю. Она знает, что ему необходимо идти с ними, так как никто кроме него не знает этого вахтёра. И она не сможет дома усидеть пока сын опять возвратится, зная какому риску её единственное дитя себя подвергает. Это покажется целой вечностью. А он своим ещё детским умом сам того до конца не понимает. Для него это прежде всего приключение и доказательство храбрости. О том что будет, если вся эта операция провалится, он вряд ли думает. Ей уже и так не просто с ним. Он чувствует себя взрослым и ответственным за свою семью, с тех пор как не стало отца. Говорит всем, что обещал на прощание отцу беречь свою мать.Поэтому он считает нужным знать про всё, что происходит на селе.
Хайни ушёл чуть пораньше, а обе женщины подавляя страх двинулись осторожно за огородами, которые спускались вниз до самой речки Нахой, а дальше уже через лесок, граничащий с амбарами. За весь путь они почти не обмолвились ни словом, не дай Бог кто услышит! А тут им Хайни уже бежит навстречу. Сказал коротко:
- Отдайте всё мне и сразу уходите, так велел вахтёр. Я ему всё отдам и догоню вас.

      Со следующего дня родственникам разрешено раз в день передавать арестованным пищу. Красным это было удобно, не надо самим беспокоиться о их питании. Так продолжалось почти неделю. Потом разрешили видеться с ними. Но что их ещё ожидает никто не знал. И люди из вновь созданного Сельсовета ничего не знают. Но поползли слухи, что узников казнят. «Красные просто тянут время, чтобы всё выглядело так, будто ведётся следствие. Будто действуют они по закону»- так говорили шопотом от одного к другому.
Эти слухи дошли и до ушей Лизбет. Она не смогла скрыть слёзы и тревогу при последнем свидании с мужем. Ожидала, что их вот-вот освободят, так как допущены  кое-какие послабления: разрешили свидания, разговаривать с родственниками, еду помимо хлеба рарешили приносить и воды побольше, чтобы умыться могли и.т.д., а теперь вот эти слухи... Но Еханнес успокоил жену:
- Вот посмотришь, Лизбет, всё будет хорошо. Они же хотят быть хорошим правительством, поэтому обязаны действовать по закону. А мы не совершили ничего. Не могут же они казнить невинных! Такое могут совершать только бандиты! Красные постараются найти тех, кто совершил кровопролитие. Те действительно уже ярые бандиты. А эти слухи распускают, чтобы белые подумали, что опасность миновала и их уже не ищут. Они станут наглее и сами угодят в ловушку.
Примерно так же арестованные успокаивали друг-друга. Приводили пример: «Вон Петер Штутц уже два месяца в Саратовской тюрьме сидит, хотя он громковато повёл себя тогда с милиционером из-за сына. Но ведь жив он ещё! А мы напротив никому ничего вообще не сделали!» «Но Петер по существу тоже совсем невиновен. Он никак не мог убедить милиционера, что сыну только 14лет, потому что его Филипп уже 1,80 ростом. Они его поймали прямо на улице, думая что он дезертир. Даже когда Петер уже его метрики принёс и свидетелей привёл, что ему только 14 и то не поверили. После этого его отец и спросил: «Неужели Вы, господин милиционер настолько некомпетентны, что не можете отличить лицо 14-тилетнего подростка от взрослого?»
 «Ну, это мы ещё посмотрим,  кто здесь некомпетентен!», – побагровел тот милиционер. «У тебя хватит времени обдумать эти слова! А ты можешь идти», – крикнул он Филиппу. Но его отцу, когда тот тоже поднялся: «Нет уж, ты остаёшься!» Милиционер говорят оскорбился, что Петер его господином назвал, а не товарищем. Они же страсть как не любят господ!»
Но, таким образом судьба Петра Штутц была предрешена. Его в этот же вечер увезли в Саратов. Когда  Маргарета с родственником навещали его он очень плохо выглядел, был сильно болен...

   Девчата Рёклинг узнав, что Еханнесу тоже грозит казнь, сразу пришли к его жене. Мильда говорит так быстро, будто слова вылетают из пистолета:
- Тётя Лизбет, не расстраивайтесь, мы спасём вашего мужа! Не плачьте. Дядя Еханнес нас спас , а мы его спасём! Он же ни в чём не виноат! Мы сегодня же идем пешком в Покровск, чтоб никто не увидел и не заметил, что нас нет. Разговор со здешним комиссаром ничего не дал. Он не верит, что мы комсомолки, потому что наши билеты уничтожены. Потому нам надо пойти в комитет комсомола, там мы состоим на учёте. Нам всё равно необходимо туда, мы обязаны сообщить, что наши комсомольские билеты уничтожили. Нам при любых проблемах надо обращаться к ним. А сейчас у нас главнейшая проблема в жизни – нам надо спасти дядю Еханнеса! Он своей жизнью рисковал, нас спасая и мы ему обязаны!
- Но и другие невиновны ни в чём! – воскликнула Лизбет с отчаяньем.
- Да, мы это знаем и попытаемся, чтобы всех освободили, лишь бы удалось - тараторила Мильда, а Фриде удавалось только иногда вставить фразу.
-  Идите с Богом. Пусть Всевышний защитит и сохранит вас, дабы ничего худого с вами не случилось и пусть вам сопутствует удача в вашем добром намерении – сказала Лизбет – Я как раз яйца сварила и хотела унести Еханнесу покушать. Но это теперь для вас, а ему сварю другие. Сейчас я налью в фляжку воды попить. В такую жару на дальнем пути без воды пропадёте. 
Наливая воду она говорила без умолку – знаете, а Еханнес и не  расстраиается на эти слухи потому, что за ними никакой вины нет и они ничего худого не совершили - закончила Лизбет. Она отдала девушкам торбочку с едой и воду, и они ушли навстречу  неизвестности.  Сёстра правда умолчали, как этот кровожадный комиссар на них накричал, когда они рассказали, каким образом Еханнес их от расстрела спас.
-  Ну, поглядите-ка! Если этот не был бы связан с бандитами, что они бы с ним сделали? – спрашивал он и сам же отвечал – расстреляли бы сперва вас, а потом и его. Вот так-то, мои голубушки – и посмотрел на сестёр таким самодовольным видом, будто только что сделал очень важное открытие – так, что идите-ка лучше пока не разделили участь тех в амбаре – закончил он коротко, что обе и поспешили сделать. «Быть может мы этим самым положение дядьки Еханнеса ещё ухудшили?» - спросила Мильда сестру.  «Какие ужасные времена настали! Не поймёшь кто хорошие и кто злые» – проговорила старшая из них. И потому было ими принято решение немедленно двинуться в Покровск.
На следующий день Лизбет шёпотом рассказала мужу о решении сестёр.
-  Видишь, Лизбет! Говорил я тебе, что Господь позаботится и всё будет отлично – обрадовался Еханнес. - Он всегда посылает нуждающимся кого-то на помощь в трудное время.
-  Так-то оно так, но почему же Господь допустил, что Бандиты расстреляли тех людей? Тоже ведь невинные!
-  Я себе тоже уже который раз задаю этот вопрос. Он и только Он знает ответ... Мы исспросили разрешения, чтобы нам могли принести чистое нижнее бельё, - сказал Еханнес после раздумья. - Не забудь, пожалуйста, мне моё принести. Мы за эти две недели здесь такие грязные стали. Нам обещали привезти несколько фляг воды помыться. Ещё хорошо, что пол не земляной, а половицы, не то мы ещё грязнее были бы...
    На следующий день Лизбет принесла мужу нижнее бельё и еду. Он был печален и почти ничего не ел. На её вопрос, не заболел ли? - ответил угрюмо:
-  Милая моя жена Лизбет, я знаю тебе будет трудно слышать о чём я буду говорить, но выслушай, пожалуйста. Я домой уже не вернусь...- его голос дрогнул и он смахнул слезу.
-  Что ты такое говоришь.Еханнес? Как это, ты домой не вернешься? Ты всегда был таким оптимистичным и уверял, что всё будет хорошо! Плохие известия из Енгельса? Девчёнки вернулись? – спросила побледневшая Лизбет мужа.
-  Нет, новостей никаких и про девчат я ничего не знаю. Да, я действительно всегда был уверен, что всё будет хорошо, до сегодняшнего дня. Сегодня ночью я видел сон, которым Бог вероятно даёт мне знать, чтобы я готовился к худшему. Мне снилось, что я упал в большую и очень глубокую яму и не мог выбраться. Как я не напрягался, как ни мучился всё назад сползал. Потом я увидел волков в этой же яме вокруг себя и от испуга проснулся. Нам теперь ещё только молиться осталось. Давай, помолимся вместе, Лизбет... 
Еханнес сам начал читать: „Vater unser im Himmel, geheiligt werde Dеin Name...“ По-русски «Отче наше» (прим. Автора)
 Сказав «Аmen» они надолго замолчали, потом Еханнес продолжил:
-  Скажи сёстрам и братьям по вере пусть тоже за нас помолятся. А ты, Лизбет прости меня, если я сознательно или неосознанно чем-то обидел тебя – у Еханнеса потекли слёзы – и детям нашим скажи, чтоб простили, если был иногда слишком строг к ним. Береги маленькую, вы теперь остаётесь одни, две такие невинные души... Остались бы наши предки в милой Швабии, нам бы  наверняка не пришлось бы такое пережить. Говорят в Германии нет такого, чтобы людей так запросто убивали... - Он замолк, чтобы удержаться и не заплакать снова.
-  Но говорят, куда ночь туда и сон, так ведь Еханнес? – пытается она его успокоить -  увидишь, всё будет хорошо. Эти две девчёнки там объявятся и вас всех освободят – откуда у Лизбет вдруг силы появились быть спокойной и уверенно говорить, она сама не может понять. Но она знает, что мужу сейчас намного хуже, чем ей и ему нужна её поддержка как никогда -  а на счёт твоего «прости...» Между нами нет ничего, чего нельзя простить. Мы все без исключения грешны. И ты меня прости, если я в чём перед тобою виновата. Пусть Спаситель нас простит – только он способен все грехи наши принять на себя. К его ногам мы их принесём и положим, правда, Еханнес? Мы хорошо прожили жизнь, пусть не всегда было легко с нашими детьми трёх видов, но жили мирно и дружно. Мы для всех старались делать всё как лучше и всё что было в наших силах, правда же? Ты знаешь, дорогой мой, если бы вернули то время, когда мы решали идти нам по жизни вместе или нет, то я не задумываясь пошла бы опять с тобой к Алтарю.
Лизбет вдруг поймала себя на мысли, что она со своим мужем говорит в прошедшем времени, будто всё между ними кончено. И от этой мысли ей вдруг стало так плохо, что всё поплыло перед глазами, но услышав его голос она встрепенулась и пришла в себя. Он сказал всего несколько слов:
- Я несомненно тоже, моя дорогая Лизбет! – потом посмотрел на неё долгим взглядом, словно хотел запечатлеть себе её, всё ещё красивое, нежное лицо и закончил спокойным голосом - вон видишь, нам воды привезли. Смогли выпросить, а то недолго и вшей завести от грязи.Сейчас все наши родственники уйдут и вымоемся. – Лизбет увидела несколько фляг, греющихся на солнце...
    Всю жизнь она будет благодарить Господа за силу и спокойствие, которую Он дал ей в эти минуты и тем самым она смогла помолиться и поговорить с мужем, находящемуся в страхе смерти. И в последний раз его немного успокоить и поддержать в такой трудный момент. За то, что так совпало или специально, но эти злые люди дали своим жертвам возможность помыться и разрешили принести для них чистое бельё. Всё же легче всем родственникам было позже от сознания, что они умерли и предстали перед Всевышним чистыми, в чистом белом нижнем белье. Да именно в белом, которое не сговариваясь принесли все родственники...
 
 ... Еханнес оказался прав в своём толковании ужасного сна. Из штаба опять просочился слух страшнее первого: арестованных ещё сегодня расстреляют.
Эта страшная весть распространилась молниеносно: люди торопливо спешили рассказать, с прикрытым ладонью ртом как можно большему количеству односельчан и Нойлауб взволнованно загудел, как потревоженный пчелинный улей. Людей как течением понесло к Сельсовету, где как раз заседал комитет Красных. Народ потребовал ответа - правда ли о чём идут слухи? Невозможно было поверить, что новая власть просто так позволит кого-то убить.
Но вдруг появилась конница с комиссаром во главе. Он уже откуда-то получил подкрепление и они направили лошадей галопом прямо в толпу. Размахивая оружием в руках, командир орал:
-  Вы что, все хотите последовать за теми из амбара? А ну разойдись! Кто немедленно сам не покинет улицы и не пойдёт по домам, наглухо не закроет двери, окна и ставни будет расстрелян на месте! – и он угрожающе стрелял в воздух..
Все поняли - это серьёзно, такой шутить не будет. Через короткое время улицы Нойлауба опустели, будто всех вымело: все попрятались по домам, так как умирать никто не хочет, пока ещё можно этого избежать.
   Со стороны улиц действительно все ставни закрыты, только окна во дворы за высокими заборами открыты из-за нестерпимой жары. Слышны неуверенные поскулиания собак и одинокие всадники, гарцуя по улицам демонстрируют своё искусство.
Но некоторые люди, живущие на краю села, среди них и подростки, такие как Филипп Штутц и его двоюродный брат Хайни Муль, который прибежал к нему, могли через окна на чердаках  и отверстиях в хлеву наблюдать эту трагедию:
«20 конвойных во главе с комиссаром привели арестованных на край села где живут Штутц. Возле поля остановились. Самих же арестованных заставили копать ров, т.е. могилу для себя, лопатами ими самими принесёнными. Потом их заставили раздеться до белья. Семь человек поставили у могилы на колени в ряд – так рассказывали очевидцы. – В своём белом белье они все выглядели как Ангелы. Двух женщин легко было отличить от мужчин, так как на них длинные белые подъюбники. Они оказались среди первой семёрки. И семь стрелков в формах отделились от всей группы конвоиров. Они с приткнутыми к винтовкам штыками встали в нескольких метрах за людьми в белом, тоже в ряд. Но узнать кого-либо было трудно, расстояние великовато. Стоит мёртвая тишина, будто Богом заказан день для такого момента.
 Только стук копыт, хоть и негромкий, по непокрытой ничем улице нарушает это спокойствие. Даже скотину не слыхать, быть может тоже из-за жары молчит?
Люди в белом без ропота, без единого вопля или крика ожидают своей участи. Словно не веря и до конца ещё надеясь на чудо, на спасение, идут они на смерть.
И вдруг громкий приказ комиссара:
«Винтовки на изготовку! Пли!» - и громкий выстрел из семи стволов прорезал тишину. Все, кроме одного упали в яму. А тот обернулся, будто удивившись, что он один не упал. Теперь видно его лицо – похоже что это Еханнес Вельш.
 «Кто не стрелял?» - закричал злобно комиссар. И одиночный выстрел просвистел в воздухе и тот, только ещё стоявший на коленях, тоже упал в яму.
Потом следующих семь поставили на колени у ямы, после них последние пять и солдаты каждый раз тоже менялись. Потом в спешке зарыли яму и разравняли землю, чтобы не похоже было на могилу.   
Четверых вооружённых оставили охранять. Остальные взяли свои винтовки на одно плечо, а лопаты принесённые казнёнными, на другое и строем возвратились в село. Позже расскажут эти же убийцы:
«... эти Ангелы в белом, стояли на коленях и молились до самого выстрела. Но никакой Бог им не помог!»
Об этом они говорили цинично, с сарказмом и насмешкой, ибо они коммунисты. А коммунист в Бога не верит.
А ночные стражники распустили слухи, что наблюдали как земля ещё всю ночь шевелилась и у самих волос на  голове тоже шевелился. Видимо не все были мертвы когда падали в яму. Сверху земли было недостаточно, если раненные, но не умершие люди могли её колыхать. А быть может, кто-то плохо умел стрелять или полагал, что неубитый сможет спастись? И тот, который сразу не смог нажать курок, стрелял потом под страхом смерти, зная что с ним будет, если не исправит он эту «ошибку».   
     После содеянного развесили объявления по всему селу:
«Приближаться к западному краю села и полю с той стороны строго воспрещается! За нарушение строгая кара.»

   ...Маленькая 12-летняя Аня ещё толком не может понять что произошло. По возбуждению взрослых, она поняла, что произошло что-то ужасное.  Как обычно она находится дома, так-как всегда так сильно боится: «...постоянно эти чужие люди в селе с винтовками Постоянная стрельба, которую они устраивают и отца в заперти держат за что и почему?  Брат Александр куда-то запропастился. Мама не любит говорить об этом. Когда задаю такие вопросы она отмалчивается, но всё чаще вижу её плачущей. В чём же дело?!» - старается понять девчёнка. И замечает дочь, что мать всё больше слабеет. Она порою еле на ногах держится и нередко ей приходится днём прилечь.
« Я всем,  чем только могу стараюсь помочь маме. Что она бы только без меня делала, будь она одна?» - всё чаще спрашивает она себя. Аня действительно тихая, спокойная и работящая помощница матери.
А в этот день мать сказала дочери:
-  Аня, дитя моё, сегодня вообще не выходи, даже во двор. Сегодня страшный день для нас и многих других в нашем селе. Запомни его – сегодня 19 августа 1921 года. – она обняла дочь и обе сели на лавку. Лизбет не плачет, но её всю трясёт.
- А что случилось, мама? Почему вы мне ничего не говорите? Я ведь уже почти взрослая, почему мне нельзя знать, что сегодня случится? – Аня подбадривает себя, чтобы не заплакать, пусть мама видит, что она уже большая и сильная.
- Потому, что для тебя ещё слишком тяжело такое осилить. Давай помолимся – она отпустила дочь из обьятий, обе сложили руки и опустились на колени...
 После «Отче наше...» Аня умолкла, а Лизбет продолжает молиться:
- Всемогущий небесный Отец наш, если эта горькая чаша неминуема - такова значит воля Твоя и мы не смеем роптать. Поэтому просим Тебя, пощади и сними страх с тех, кто сегодня погибнет невинной смертью и будет стучаться в Твою дверь. Не отвергай их и не оттолкни от Себя, а прими их в Своё Царствие Небесное. Милостивый Господь не дай им услышать страшное: «Я тебя не знаю!»  Прости им грехи не за деяния их, а из Пощады Твоей. Аминь!»
Теперь только маленькая Аня поняла какой страшный для них сегодня день. Для них и всего села: 19 августа 1921 года, день казни девятнадцати невинных душ, после первых девятнадцати таких же невинных, убитых Белыми бандитами, тремя неделями раньше...
Мать ещё долго продолжает молиться, но дочь её уже не слышит. Она ничего не может видеть из-за слёз градом льющих по всему лицу. Она ещё не знает что там происходит, но из маминой молитвы она постигла, что её отец и другие с ним запертые, уже сегодня умрут. Но за что?! Что они сделали,  за что должны расплатиться жизнью? Они же уже почти все пожилые, спокойные люди! Аня знает их всех. Они так же как и она с матерью ходят в церковь. За что? Такой страшный ужас маленькой девочке ещё не постичь...
Вдруг прогремел выстрел. Окна во двор открыты и слышно, что это не одиночный выстрел, а залп нескольких винтовок. Дитя вздрогнуло и крик ужаса вырвался из её груди. Одновременно она увидела как мать без единого звука упала ничком на пол. Это дало девчёнке рывок - ей необходимо быть теперь очень сильной и смелой, так как Маме нужна её помощь! Она попыталась её поднять, но для этого маленькой и щупленькой девчушке не хватило сил. Тогда она просто стала трясти её: «Мама! Мама! Не надо, мама, вставайте!» - потом побежала к ведру с водой и только хотела взять ковш, как кто-то тихо постучал. Девчёнке некогда было подумать опасно открывать или нет, хотя знала, что все должны оставаться дома...
Это оказалась соседка Мария:
- Что с ней – она вмиг увидела бесчувственную Лизбет в комнате на полу – скорее воды, Аня! –  Она брызгала в лицо лежащей на полу соседки водой, пока та не очнулась. Потом приподняла ей голову и дала попить, приговаривая:
-  Лизбет, ты должна теперь быть очень сильной. Глянь, как ты маленькую-то перепугала... Мы должны для своих детей жить. Мой Хайни убежал огородами в нижнее село к Филиппу, когда увидел, что наших людей повели в ту сторону. Не хотела его пускать, да где уж там! Разве его удержишь, если задумал...- Мария говорит без умолку, помогая Лизбет подняться и сесть.
Она проговорила слабым голосом:
- Мальчишка делает всё, что только в его силах. Да разве это поможет, если кто и увидит как они умирают –скорбно плачет Лизбет, видимо предчуствуя, что она в эти минуты осталась вдовой – ничто и никто им уже не поможет. Только молиться мы можем ещё за них, чтобы Отец небесный принял их у себя... А что так резко темнеет? Аня закрой, пожалуйста, ставни и зажги лампу.
- Нет, ещё не темно, тётя Мария пошла, чтобы открыть ставни. Мне страшно  выходить, мама...
Последовавшишие два залпа женщины не слыхали, видимо они прозвучали пока Лизбет    приводили в чувство.
Аня подошла к окну, которое Мария как раз открыла и увидела, как большой оранжевый диск солнца медленно садится в багровое зарево. А Лизбет видит только слабое мерцание заката. Она трёт глаза обеими руками, но эта темносерая вуаль не исчезает. До её сознания ещё не дошло, что она почти ослепла...
   В эту ночь мало кто спал, как и в ту, когда Белыми были убиты первые 19 человек.  Собаки скулили по всему селу то тут то там так жутко, что невозможно было уснуть.
Это было последнее большое кровопролитие в Нойлаубе...   
     Через некоторое время родственники осмелились подать прошение в Сельский совет на перезахоронение убиенных 19 августа. Но пока они получили это разрешение ушло слишком много времени. Немного раскопав яму с телами убитых пришлось установить, что перезахоронение уже невозможно. Разгорячённые от жары, в тот августовский день тела, отчасти живых ещё, были уже слишком подвержены распаду. Дабы не подвергать раскапывающих дольше опасности отравления трупными ядами, решили оставить умерших в покое и сделать им братскую могилу с общим большим деревянным крестом. Был отслужен молебен по убиенным в ещё существующей лютеранской кирхе. Присуствовало всё село и панихида чуть было не закончилось новой катастрофой. Хорошо, что пастору кто-то успел шепнуть о решении власти разогнать молящихся, если будет необходимо и с применением оружия. Он быстро свернул службу и распустил прихожан. Пока прибыли стражники пастор был в церкви один...

      После того как Красные пообещали: Кто из Белых явится с повинной и сам сдастся властям – будет помилован и сможет начать новую жизнь.
Многие Белые поняли, что убивать невинных людей бессмысленно, что Красные их всё равно, рано или поздно выловят и они стали постепенно сдаваться сами.
Только одна бандитская шайка продолжала грабить. Они рыскали как шакалы по ночам и устраивала грабежи в сёлах и на дорогах. Им нужна была одежда, деньги и продукты. Сдаваться не входило в их планы, так как им не ожидать пощады. Это они знали потому, что слишком большой кровавый след за ними стелется. Поговаривают, что предводителем  банды атаман Рубан...

    Отец Филиппа и Конрата, Петер Штутц (Имена все пишутся как их произносят по-немецки О.Пар.) тоже не выжил. Он умер в тюрьме, а семье об этом сообщили только несколько недель спустя. Сообщили Маргарет простой бумажкой: Петер Штутц умер такого-то и похоронен. А где похоронен семья по сегодняшний день не знает.
Старшие дети уже покинули дом и Маргарета осталась вдовой с двумя подростками.    
 Хотя рослому Филиппу всего 15 лет, но считает он себя очень взрослым и матери с ним довольно сложно. Он слишком самостоятельный для своего возраста. Его младший брат Конрат тоже крепыш, но ему всего 9 лет. С ним вдове не так трудно, хотя он старается подражать старшему брату и повторяет за ним многие выходки.
    Каждому в селе приходится нести свой крест, но люди поддерживают друг-друга как могут. Жизнь продолжается, как бы трудна она ни была. А когда видишь сколько горя вокруг, когда знаешь, что некоторым ещё труднее, чем тебе, то заставляешь себя находить силы, чтобы жить дальше. И жизнь в Нойлаубе постепенно начинает входить в привычное русло.

    Неожиданно вернулся из Красной Армии Якоб Пишке, который был телеграфистом при штабе комиссара Барке, проводившего расстрел в Нойлаубе 19августа 1921 года. Якоб сказал, что комиссован по непригодности к дальнейшей военной службе. Когда спрашивали о ранениях отвечал: «Никаких ранений нет, просто отпустили потому, что у меня пятеро малолетних детей.»
И от него отстали. Но было заметно, что он уже не тот жизнерадостный Якоб, которым был когда-то. Да и все уже стали не теми, которыми были. Эти времена на всех накинули тень, но на нём это было особенно заметно. Он уединился, мало с кем разговаривал, жены сторонился, а детей вовсе игнорировал. 
Однажды он, к удивлению Елизабет, пришёл к ней домой. Никогда ещё он не был у них, а тут пришёл. «С чего бы это?» - подумала вдова. Он сидел молча пока пожилая женщина готовила чай и накрывала на стол. Заметил, что она плохо видит. «Но всё она находит. Просто знает каждому предмету место», - догадался Якоб. Елизабет налила две чашки чая, одну поставила перед Якобом:
-  Ешь и пей, Якоб, будь моим гостем, а заодно и поговорим.
Тут Аня вышла из своей конаты, поздоровалась и спросила:
-  Можно мне к Амалии пойти, мама?
-  Конечно можешь, но ненадолго, будь к ужину дома – ответила ей мать.
-  Тётя Елизабет – начал Якоб запинаясь- когда девчёнка ушла- я- я п-п-п-пришёл сказать вам, ч-ч-ч что я виновен в смерти дяди Еханнеса и других тоже...
-  Что ты такое говоришь, Якоб, какую чепуху ты мелешь? Не ты их расстреливал, не ты и виновен в их смерти. Успокойся же, пожалуйста...
-  Моя вина, тётя Елизабет, но я ничего не мог поделать! Вы же знаете, что я был телеграфистом при штабе и в первой половине дня пришла телефонограмма из центра: «Расстрел отставить дождаться прибуду завтра подпись генерал Шейкин»
Когда я радостный показал это комиссару Барке он коротко сказал мне:
«Телеграфируй ответ: «Уже расстреляны Комиссар Барке».
«Как же это, они ведь живы! - возмутился я.
«Потому, что я приказал, а мои приказы ты обязан исполнять!»
«Я не могу, товарищ Барке – сказал я. Он подскочил ко мне, приставил пистолет к виску и заорал:
«Быстро к аппарату или твои умные мозги сейчас разлетятся во все стороны!»
Я испугался, на меня напала паника. Я знал,что он сам отошлёт ложную  информацию, если я не исполню его приказа. Аппаратом пользоваться он умеет.
А что сделал бы со мной, догадаться не трудно. И что он твёрдо решил казнить их, для меня тоже давно было ясно, он тогда на кладбище в этом поклялся. Я только до сих пор не могу понять почему он так одержим был этим событием?...А тогда я быстро представил, что же будет с моими женой и детьми, если ему не подчинюсь? Но теперь я знаю, что было бы лучше если бы он меня убил.
Я всё равно не могу жить с этим грузом! Но я... телеграфировал с пистолетом у виска, а он смотрел правильный ли текст я задаю... – Якоб говорил без паузы на одном дыхании, будто боясь, что не дадут сказать до конца. Он даже перестал заикаться – простите меня, тётя Елизабет, если можете...- сказал он в заключении.
-  Хорошо, Якоб, успокойся, уже всё простилось. Господь Бог нам все грехи прощает, как же мы друг-друга можем не простить? Ты всё равно ничего не смог бы изменить. На то была Божья воля, чтобы они умерли такой смертью. Сам Иисус Христос не смог миновать горькую чашу. Хоть и сыном Божьим был, умер он на кресте за грехи наши, дабы мы обрели жизнь вечную. И ты успокойся, Якоб – свершилось! он у Господа нашего. И остальные тоже. Бог захотел их забрать и поэтому определил для них такой уход из этой жизни. Они теперь в раю, Якоб - повторила Елизабет улыбаясь так убеждённо, что и Якоб на момент просиял, но тут же торопливо сказал:
-  Да, это точно, они там! Спасибо, тётя Елизабет, что выслушали меня. Мне уже намного легче. Прошу вас, скажите остальным, пусть простят, если смогут – он начал всхлыпивать, как-то по-детски прикрывая глаза обеими руками.
-  Ах, Якоб, никто тебя ни в чём и не винит. Все знают по чьей вине они умерли.    
     Но он потряс головой и вышел, не съев ни одного брецеля испечённого вдовой и не попив даже чаю. Елизабет подумала, что это слёзы облегчения.
Теперь она хоть знает, что девчёнки Рёклинг всё же добрались до Покровска и все 19, в том числе и её Еханнес были бы живы, если бы не этот кровожадный Барке.
 «Естественно,  Фрида с Мильдой не смогут теперь назад возвратиться в родное село. Они знают прекрасно что их после всего этого здесь ожидает. Сохрани вас Господи, на всём пути вашей жизни! Как-то вы теперь совсем одни вдали от родных мест жить сможете? Но Бог будет с вами и вознаградит вас за ваши добрые деяния. Свидимся ли ещё в этой жизни, одинокие сиротки?» - об этом мысленно рассуждает вдова и она вновь и вновь вытирает непросыхающие глаза. И когда не плачет, слёзы всё равно у неё почти всегда текут...
На следующий день большое разочарование. Она полагала, что освободила Якоба своим прощением от груза вины, но жена нашла его повешенным утром в хлеву. Бедняга не смог жить с грузом не своей прямой вины, а вины других злодеев.
      Время лечит раны, но шрамы на всю жизнь остаются. Много говорили в Нойлаубе между собой люди о родных, так жестоко отдавших свои жизни в эти неспокойные времена, убитых и Белыми и Красными. Родные нередко видели их во сне, потом эти сны рассказывались друг-другу, а некоторые брались их даже толковать.
Однажды уже по весне Елизабет проснулась от громкого всхлипывания дочери.
Мать гладит её волосы и спрашивает: « Что произошло, детка?»         
Аня проснулась, вскочила в кровати, обняла свою мать и ещё сильнее заплакала. Елизабет берёт своё дитя в объятия и говорит:
-  Тебе что-то страшное приснилось? Лучше всего сразу забудь свой сон или расскажи, легче станет.
-  Нет, мама, наоборот не страшный, а очень хороший, но обидный сон. Я видела папу. Нас было так много детей в одном помещении, сидящих на лавках вдоль стен. Вдруг открывается дверь другой комнаты и стоит мой папа в дверях весь в белом. Из этой комнаты струился такой свет - не как ламповое и не как солнечое освещение, а такое мягкое и зовущее, что трудно даже описать, что это был за свет! Потом папа пошёл вдоль рядов и стал забирать с собой детей. Он брал их за руку, то маленького то побольше и они следовали за ним. Когда он приблизился ко мне я встала ему навстречу, чтобы идти с ним, но он остановил меня жестом руки и сказал: «Нет Анна-Елизабет, ты останешься, пока твоё время придёт!» Он назвал меня полным моим именем, как никогда не называл. Не знаю сколько детей он взял, но много больше десяти и один совсем маленький был у него на руках.  И папа исчез со всеми этими детьми в этой сказочной светлой комнате. Поэтому я плакала,что мне тоже так хотелось вместе с ним зайти туда, а папа меня не взял...      
-  Вот видишь, детка, твой папа знает, что тебе ещё слишком рано с ним уходить. И ты должна остаться со мной. А что он был в белом означает, что он в раю, у Господа! Чтобы мы знали об этом, он тебе и приснился. Приснился бы он в чёрном тогда бы надо плакать, а так мы должны радоваться за него. Ты же не хочешь, чтобы я совсем одна здесь оставалась?
-  Нет конечно, мама! Как бы я могла хотеть, чтобы вы одни остались?! 
-  Ну вот и хорошо и не оставляй! Пойдём в мою кровать, будем вместе спать.
Они легли в кровать матери и ещё долго говорили об отце, который им не раз ещё будет сниться, но которого уже никогда не смогут увидеть наяву.
На следующий день Елизабет рассказала Анин странный сон своей соседке. На это Мария сказала: «Аня была сильно привязана к отцу, поэтому он ей снится.»
 «Вероятно поэтому...»- согласилась Елизабет.
Но похоже, что Анин сон имел совсем другое значение, так как через пару недель в Нойлаубе вспыхнула оспа, которая уносила одного ребёнка за другим  И Аня лежит с огромной температурой, вся красная с покрытым оспой лицом, что даже глаза не может открыть. Она лежит совсем раздетая, покрыта всего лишь, как посоветовали, красной простынью. На неё невозможно что-либо одеть потому, что всё тело покрыто оспой. Елизабет почему-то уверена, что Аня не умрёт. Она теперь по другому разгадала Анин сон, но боится, что оспа перейдёт на глаза и дочь  может ослепнуть. Один такой случай уже есть на селе. Она всё время разговаривает с Аней, хотя та без памяти: «Ты выживешь, детка! Твой папа тебя не забрал. Ты должна остаться со мной, слышишь, Аня?! Так твой папа хочет!»... Она в это действительно уверовала, что Бог дал через Еханнеса этот знак. 
И действительно через некоторое время температура спала, ранки стали подсыхать и по-маленьку заживать. Следы оспы конечно остались у Ани на лице на всю жизнь, но были не очень глубокими, поэтому не портили её лица. А со временем стали почти незаметными.
Всего эта страшная оспа унесла жизни 17 детей, среди них и маленький грудничёк Полины Вебер.

...Прошли годы. Сердечные раны событий 1921 года постепенно затягиваются, уже не так саднят, хотя никогда не заживут бесследно. Тогдашние дети уже подросли. И Ане пошёл семнадцатый год.
Хайни, которого маленьким по-соседски  всегда можно было видеть с Аней и Амалией теперь всё реже с ними встречается. Себе он конечно сам сознается, но никому больше, что Аня ему всё больше нравится. И не мудрено: эти темные, удивительно красивые, большие глаза дикой косули с доверчивым и в то же время пугливым взглядом; эта длинная почти до колен и толщиной в руку, чёрная коса сводят парня с ума! В общем маленькое нежное и красивое существо, со всегда румяными щёчками, которое даже оспа не смогла испортить и даже кажется, что они её сделали ещё симпатичнее.
Амалия Ремпе ему тоже нравится. Но эта маленькая Анечка  лишила его покоя и сна. «Аня ростом где-то чуть более 1,50 и я только 1,64 - как хорошо мы подходим друг-другу! В общем мы будем исключительной парой! Но как сделать так, чтобы она это поняла?» - Хайни ещё не знает. Он стал регулярно ходить в церковь потому, что она с матерью всегда ходит. И она даже в церковном хоре поёт. «Такого светлого голоса как у Ани нет ни у кого в селе! Она безо всякого напряжения берёт любую, даже самую высокую ноту. Жаль только, что ей мало дают одной петь. Её хочется слушать часами, но всегда так быстро всё кончается! Проповедь достаточно длинная, но пение Пастор Кох мог бы на целый час продлить! Уж столько времени он может найти себе, хотя всегда подчёркивет, как сильно занят. Неужели он того не поймёт, сколько ещё ,,овечек“  обрёл бы, если бы Аня Вельш побольше пела?» - так размышлял Хайни когда шёл домой после службы со своей матерью, тётей Елизабет и Аней. Среди недели он видел её очень редко, а до следующего воскресения время тянулось так медленно, что еле мог его дождаться. «Она, эта Аня, почти совсем не выходит на улицу. Такая маменькина дочка, только возле неё сидит!» - часто огорчается Хайни.
    Время проходит. Аня замечает, что парень стал каким-то другим. Он стал намного спокойнее чем был, когда они ещё втроём вместе с Амалией играли. Маленьким он больше играл с Амалией, чем с Аней потому, что та намного живее и подвижнее, любит побеситься. Она полная противоположность Ани и это ему нравилось.
Подрастая Аня всё чаще думает о том, какой прекрасной парой станут эти двое! Как они хорошо дополняют друг-друга своими жизнерадостными характерами! Уже много времени прошло с тех пор, как они втроём собирались. Как не стало отца, Аня боится оставлять мать одну, так как знает, что она чувствует себя без дочери одинокой и покинутой.
А по воскресеньям вместе ходят в церковь и видят почти всех жителей Нойлауба, чему  девушка особо рада.
Хайни рад видеть Аню, но почему-то они не находят тем для беседы, поэтому всю дорогу молчат. Только когда Амалия с матерью вместе c ними в церковь идут становится оживлённее: тогда взрослые идут втроём и беседуют и молодёжь втроём.
      Печальное известие дошло до Марии. Лизбет получила письмо от старшей дочери Марилис, которая с мужем живёт в Сибири. Она пишет, что Филипп Муль был очень болен, когда приехал в Лауб и через пару месяцев умер.
Сразу написать об этом она побоялась из-за преследований.
Мария давно предполагала, что её муж умер, иначе он в любом случае нашёл бы способ сообщить о себе. И это известие только укрепило её предчувствие. Мария не плачет,  сказала только: «...только Господь Бог и моя подушка знают, сколько слёз по ночам за эти годы пролито. Их уже не осталось...»
Может Хайни стал таким притихшим, что они  с матерью узнали, что его отец умер? Раньше они всё ещё питали надежду, а теперь стало ясно, почему отец всё это время не давал о себе знать. Он уже четыре года назад бежал в Сибирь, где бывшие Нойлауберы живут. Они не хотели служить ни Революции, ни Белым и от страха добровольно подались в места ссылки. У одних семьи последовали за ними, а одинокие заимели там семью. Филипп Муль тоже хотел туда свою семью вызвать, но не успел. Он был всегда болезненным, а в дороге ещё и простыл. Но сумел-таки добраться до Лауба. Первые беженцы  Нойлауба в Поволжье когда-то назвали образованное ими село в Омской области. Но русское руководство переименовало его и назвали Тарлык. Что это слово означает  никто не знает. И немцы продолжают называть своё село в Сибири пусть не Нойлауб, а просто Лауб. Только во всех документах и на конвертах пишется «село Тарлык.»
Тем тяжелее для Хайни. Теперь он знает, что у него нет отца, что он полусирота. Но он держится, чтобы не подавать маетери виду, как он страдает. Так они скорбят оба поодиночке, каждый в себе переживая утрату. Однажды Елизабет говорит Марии:
-  Мария, судя по письму завтра годовщина твоему Филиппу. Коль мы раньше ничего этого не знали и не смогли его помянуть, давайте затра и помянем. Как ты думаешь? Мы с Аней настряпаем кухен, а лапшу сварим у тебя в летней кухне. Позовём остальных соседей: Грету с Хайнрихом, Луизу с дочкой. Ты согласна?
- Ясно, что согласна. И как ты это здорово решила, моя дорогая?! Я бы никогда не додумалась, что можно помянуть спустя столько времени – оживилась та.
Назавтра помянули Филиппа и ещё долго сидели все вместе, припоминая счастливые годы жизни, когда все ещё были живы и жили дома. Каждый вспомнил что-то о Филиппе, о Еханнесе и Луизином Егоне, который тоже умер и о других умерших людях села. Иногда это была мелочь, но теперь казавшаяся почему-то очень важной. И поплакали конечно тоже, без этого не обойтись. Но это были как бы слёзы очищения от скопившейся внутри боли, прорвавшейся наружу...
После этих поминок заметно стало, что всем лучше. Все стали более оживлёнными и говорить о потерянных близких было уже не так больно. Будто общее горе сблизило всех. И каждый для себя открыл, что он не один в своём горе.
Мария бесконечно благодарна Елизабет за идею о поминках. После этого лёд как бы расстаял внутри и совсем по-другому можно относиться к тяжёлой утрате родных... 

     Они так же регулярно ходят в церковь то вчетвером, то вшестером. Однажды на обратном пути повстречался им Филипп Штутц. Он вежливо поздоровался со всеми и удивлённо взглянул на Аню, будто видит её впервые. Хотя все они ходили в одну и ту же единственную на селе школу. Но тогда он не удостаивал её даже взглядом. «Вот что могут сделать с человеком  три-четыре года!» - подумал Филипп с восторгом и коротко сказал:
-  Хайни, дело есть, пойдём поговорим.
Парень остановился, а остальные пошли дальше. Когда остались одни Хайни заметил, что Филипп всё ещё смотрит вслед уходящим и спросил:
-  И что у тебя за дело ко мне, Филипп?
Филиппа словно вспугнули, но он быстро спохватился и ответил:
-  Я давно уже хотел тебе выразить своё соболезнование по поводу твоего отца. Он же был моим дядей и притом ещё и моим хрёстным. Поэтому меня даже его именем окрестили. Я был к нему привязан и матери моей его тоже очень не хватает. Иногда не знаю даже как её успокоить. Она много плачет по отцу, по братьям...   
-  Моя мать тоже часто всех вспоминает: и моего отца и твоих отца, старших братьев и дядек . Но так, как им не было похорон, то и не знаешь как выразить эту утрату. А когда умер дядя Петер я ещё не соображал что надо что-то говорить. Прости, Филипп – и двюродные братья пожали друг-другу руки. Они ещё поговорили о разных событиях в селе пока Филипп вдруг спросил:
-  Эта малышка твоя подруга? – и он показал кивком в то направление куда ушли Аня и остальные.
-  Как ты до такого додумался? – ответил Хайни вопросом на вопрос.
-  Да я просто хотел узнать. Но ты же наверняка знаешь, есть у ней кто-то или нет?
-  Нет, во всяком случае не замечал. Она тебе что, нравится?
-  Как такая Красота может не нравиться? Не хочешь ли ты сказать, что она не нравится тебе?
-  Да, нравится конечно. Но она такая маменькина дочка, что нет возможности хоть словом перемолвиться с ней без мамы. Она же постоянно только дома сидит – сказал Хайни с ухмылкой.   
- Ну что, тогда надо что-то придумать – сказал Филипп, сделав умную гримасу.
Это совсем не понравилось Хайни. Он как-то беспомощно оглянулся и сказал:
-  Ладно, пока! Мне надо идти. Мать поди уже ждёт.
Оба пошли в разные направления, но мысли были наверняка одни и те же: как бы поговорить с девушкой наедине? Хайни возмущался в душе: «Как Филипп может питать надежду об Ане? Неужели не видит какие они разные – он почти двухметрового роста, а она всего лишь полтора? Они же совсем не подходят друг-другу! Иногда правда бывают случаи когда пара разительно отличается друг от друга – то жена выше ростом или в возрасте большая разница, но не настолько же! Тут бы куры просмеяли, если бы такая парочка по селу прошлась. Не такая ведь Аня глупая, чтобы выставить себя на посмешище? – это немного успокоило парня пока он дошёл до дому. Мать действительно ждала уже с обедом на столе и  сказала ворчливо:
-  Где ты так долго? Обед стынет. И что у вас с Филиппом вдруг за долгий разговор? Вы, насколько я знаю, никогда особо не общались?
-  Так было в детстве, а теперь мы уже взрослые, мама.
-  Ты прав, сынок, вы действительно взрослыми стали. Но мать старается как можно дольше этого не замечать. Филипп на год старше тебя и когда я сейчас его увидела, то сразу вспомнила, что тебе ведь тоже уже восемнадцать. Как время летит! Плохо ли, хорошо, но его не остановишь. Садись к столу, сынок.  «Спасибо, Господи. за стол накрытый и благослови пищу нашу. Аминь», сказала Мария, когда уселись за стол... 
    Простившись с Хайни, Филипп стал размышлять почему это он так поспешил уйти? «Я бы ещё немного поговорил, а он так заспешил будто понос напал. Или за этим всё же больше скрывается, чем мама? Но я его ясно спросил и если у него не хватило мужества правдиво ответить - его проблема! Во всяком случае он мне ясно ответил «нет». А кто сможет её для себя завоевать время покажет...
На следующее воскресенье Филипп доставил матери огромную радость, сказав:
-  Мама я тоже сегодня иду с вами в церковь. 
-  Наконец-то! Я так давно жду, когда ты одумаешься – ответила мать радостно.
Маргарета не могла конечно догадаться о причине столь неожиданного решения сына и что за этим кроется, тоже не знала. Была только удивлена, что он встал опять на путь истинный? Ребёнком он всегда охотно ходил с ней в церковь до четырнадцати лет. Но после страшных событий тех лет, вдруг перестал. Без всякого объяснения, просто не стал ходить и всё. Пастор Кох часто спрашивал почему он не приходит, но на это у его матери не было ответа. Пастор всегда подчёркивал как не хватает Филиппа в хоре. Так как он может петь первым, вторым и если это нужно даже третьим голосом. Хайнрих Мерк - руководитель хора, являющийся зятем Маргареты, всегда просил Филиппа петь тем или иным голосом, по необходимости. «Пастор будет конечно же рад опять обрести потерянную овечку, да и Хайнрих тоже»- подумала Маргарете.
Но это время, которое он не посещал церковь, для него всё же даром не пропало. Он использовал его по-своему - учился играть на гармошке. Да так хорошо за эти четыре года научился, что его приглашают уже играть на свадьбах. «Пусть теперь эту страсть в церкви применяет» – сияет довольная Маргарета.
Было заметно удивление в лице пастора, увидевшего Филиппа, а хорляйтер Мерк сразу попросил его примкнуть к хору, что Филипп и поспешил сделать. И он, конечно же, встал позади Ани. Он  в восторге, что всё устроил так умно, что никто не заметил, почему он опять здесь.
Лишь один всё понял, почему. Это Хайни. И чем больше радуется Филипп, тем грустнее ему. Почему он такой нерешительный и сам не знает, но сегодня же, он поговорит с ней. Будь что будет, но дольше он откладывать не намерен:
«В воскресенье после службы хор не репетирует, вот и поговорю с ней сегодня по дороге домой. Это последняя возможность опередить Филиппа, в среду опять репетиция и будет поздно. Этот Шляпоносец видно крепко ухватился за свою идею и мне надо его непременно опередить! Глянь-ка вырядился, даже отцовскую шляпу в ход пустил! Но не думает о том, как он смешон в ней! И без того длинный, он в этой шляпе ещё выше и смотрится как жираф. В общем-то это хорошо, что он в шляпе в два раза выше Ани. Так он ей естественно не может понравиться!» - подумал Хайни и немного успокоился.
Поравнявшись с Аниным домом, набрался мужества и сказал:
-  Аня, мне надо наедине поговорить с тобой. Есть у тебя немного времени?
-  Конечно – ответила девушка улыбаясь и уже обращаясь к матери – мама, мы посидим на лавочке. Я скоро буду, ладно?
-  Хорошо, но не долго. Уже скоро обед – ответила мать. С тех пор как вернулся сын Александр и завёл собственную семью, мать заметно повеселела и у Ани появилось больше времени для себя.
Только сели на лавку и Аня неожиданно спрашивает:
- Скажи-ка Хайни, что это с твоим двоюродным братом, с Филиппом произошло? Что-то он опять в церковь пришёл! – она весело рассмеялась. Но Хайни не нашёл в том ничего смешного и ответил: «Откуда мне знать!» - бедный парень изменился сразу в лице – то краснел, то бледнел. Девушка заметила, что парню не понравилось говорить о Филиппе и добавила быстро:
-  Как смешно он в этой шляпе выглядит!
-  Ты это тоже так находишь? Но он думает, что выглядит в ней обворожительно!
-  Что она ему не идёт не скажешь, но как-то потешно. Может с непривычки. Я его ещё никогда не видела в шляпе – добавила Аня.
-  Знаешь, Аня, а Филипп находит тебя очень красивой – сказал Хайни вдруг совсем неожиданное. Он сам не знает, как он мог быть таким дураком - вместо того чтобы говорить о себе он вдруг о Филиппе заговорил!
- А ты-то откуда знаешь? –спросила покраснев Аня.
-  В этом он мне сам признался в прошлое воскресенье, когда мы от вас отстали.
Теперь назад ходу нет для Хайни. Он сам себя вынудил Ане всё рассказать. И как ребёнок, не умеющий лгать, рассказал ей всё, о чём они с Филиппом тогда говорили.
На это она ничего не ответила и после некоторой паузы поднялась и просто сказала:
-  Ладно. Мне нужно идти, Хайни. Мама ждёт, до свидания.
Теперь ей ясно, почему Филипп опять решил ходить в церковь. Она стала задумчивой и глядя в одну точку перед собой, ушла в дом..
   На среду как всегда назначена репетиция в боковом помещении церкви, где собирается хор. Амалия зашла немного пораньше за Аней. Она тоже участница хора и последнее время девушки идут всегда вдвоём. Хейни жалеет, что петь не умеет и всегда сам над собой шутит:
«Когда Господь Бог музыкальные способности раздавал я почему-то опоздал».
Игра на гармони слышалась издали, так как двери были открыты. Девушки не знали, что это Филипп играет на гармони, пока не увидели его. Тем больше они были удивлены. Он живёт в нижней части села и там играет для молодёжи, которая снимает помещение для танцев. А на свадьбах девчата с верхнего села ещё не были, поэтому ничего не знали об его искусстве. Надо отметить, что сельчане называют друг-друга верхнесельскими и нижнесельскими. И молодёжь строго соблюдает эту традицию - проводят свободное время порознь. Так же соблюдается эта форма ухаживания за девушками
Хорляйтера ещё нет и Филипп играет просто вальс, но взгляд его устремлён на двери. Увидев вошедших девушек он сразу перестал играть, поставил гармонь на свой стул и пошёл им навстречу. Он приветствует их коротким: «Добрый день!» и пошёл мимо, будто и не к ним шёл. 
Аня чувствует, что покраснела и подруга это заметила, но промолчала.
Тут вошёл хормейстер Мерк и произнёс после приветствия: «Прошу занять места». Филипп, как и в прошлый раз, решил встать поближе к Ане, но Хайнрих Мерк остановил его:
«Филипп, а Вас я хочу попросить петь вторым голосом. Первых голосов всегда предостаточно. Не хватает вторых и третьих. Прошу встаньте с правой стороны».
Это парню конечно совсем не понравилось, но он повиновался и встал во втором ряду за Амалией. Она поёт вторым голосом. Филипп знает зятя Хайнриха Мерк с малых лет и знает, что тот не любит когда ему противоречат. «И как только Аннагрет могла выйти замуж за этого Мерка?!»- подумал он в сердцах.
После хорового пения Хайнрих вдруг спросил:
- Филипп, у Вас нет желания что-нибудь на гармони сыграть? Я вижу она у Вас с собой.
 Мерк преподаёт так же музыку в школе и всегда обращается  на «Вы» к своим взрослым ученикам.
- Если Вы хотите, господин Мерк, то могу и сыграть – ответил молодой Штутц.
- Не господин. Сейчас нет господ. Прошу, называйте меня просто мастер Мерк. Сыграйте пожалуйста, а если хотите можете петь под свой аккомпонемент.         
Филипп взял свою гармонь и спросил: - Что сыграть, мастер Мерк?
- В общем-то что пожелаете, но естественно церковную, если можно.
Хихиканье прошелестело по помещению. Вряд ли кто полагает, что этот музыкант-самоучка знает что-то церковное. Но он сказал совершенно спокойно:
-  Тогда я сыграю «Возьми меня за руки...», если кто- то знает можете подпевать.   
Воцарилась мёртвая тишина. Эту песню навряд кто знает. Каким образом узнал её Филипп тоже никому не известно, даже мастер Мерк удивлен. Но Филипп объяснил, что её сочинила молодая девушка Юлия Хаусманн, жившая с 1826 по 1901 годы попав в экстремальные условия. Приехав в Америку к своему жениху, чтобы с ним обвенчаться, оказалось что за время её долгого путешествия, жених погиб. Оставшись без всяких средств на существование религиозная, верующая невеста покойного обратилась ко Всевышнему, сочинив эту песню:
Возьми меня за руки и веди 
До моей кончины в конце пути 
Ослабевшее дитя, словам Твоим 
Прильнёт к тебе, закрыв глаза, поверит им. и т.д.   
Все с восторгом слушают, как хорошо он играет и восхищаются прекрасным голосом Филиппа. Даже когда он умолк никто не решается нарушить тишину.
-  Спасибо,Филипп, это Вы сделали великолепно! Предлагаю Вам спеть её во время  церковной службы,  в день урожая – произнёс тронутый мастер Мерк.
По дороге домой девчата задумавшись обе молчали, пока Амалия не спросила:
-  Как тебе Филипп? Понравилось как он поёт?
-  А как он играет! – Аня сразу оживилась – я никогда ещё не слыхала, чтобы кто-то так играл!
-  Где тебе было слышать? Ты нигде ещё кроме церкви-то и не была! Ему конечно пришлось немало  попотеть, чтобы так научиться! А ты заметила, как он нас особо сегодня приветствовал? – восторженно стрекотала Амалия.
-  Не особо, а мимоходом – ответила Аня. Хотя если честно признаться, ей тоже так показалось.
-  Ничего, это мы скоро узнаем, что за тайна скрывается за всем этим. За ним наверно все нижнесельские девчёнки бегают! – заключила Амалия. На это ей подруга ничего не ответила. Она попрощалась и ушла, оставив в недоумении Амалию у своих ворот.
   Еле дождавшись  воскресенья, девчата поспешили в церковь. Амалия зашла за Аней в особо красивом наряде. На вопрос Лизбет, почему так рано? - та ответила:
-  Ах, тётя Лизбет, вы что не знаете, что сегодня праздник? Нам нужно на спевки.
-  Тогда поторопитесь, не то опоздаете. Почему ты не сказала, Аня, что пораньше надо?
-  Она вам наверняка забыла сказать – поспешила ответить Амалия за подругу, прежде чем та успела рот открыть. «Эта Аня всегда такая беспомощная, когда нужно найти какую-то отговорку, а обманывать она совсем не умеет» - подумала Амалия.
Аня выходит из своей комнаты тоже празднично одетой: в белой с кружевами кофточке, чёрной до пят юбке, тоже оттороченной кружевами, а белый передник тоже весь в кружевах. В длинную косу, свисающую почти до колен, вплетена розовая лента. Она впервые надела туфли на каблучках, подаренные к шестнадцатилетию братом Александром. Он сказал тогда, что не смог устоять, увидев эти почти кукольные туфельки в обувном магазине Покровска. Хоть они и были того размера, какой наказывала мать купить, но не верилось, что они ей подойдут. Тем больше была радость не только Ани в её день рождения, но и брата когда она примерив их сказала: «даже великоваты». Но сегодня они ей как раз впору!
-  Дитя моё, как ты сегодня прекрасно выглядишь! Если бы тебя сейчас мог увидеть твой папа! А не тяжело тебе в новых туфлях-то? Туда и назад путь не короткий.
-  Ах, мама, надо же их когда-то впервые надеть – оживлённо ответила дочь.
-  Вы сегодня обе так хорошо выглядите! Подойдите-ка, я вас обниму – мать обняла обеих и слёзы накатились на глаза. Она сдержалась и сказала, слегка толкнув их к двери:
-  Идите уж. Буду собираться, мы скоро придём с твоей матерью и тётей Марией...
Но когда девушки ушли она уже не сдерживала слёз: «Мог бы ты видеть, Еханнес, какой красивой девушкой стала наша Аня! Ей весной уже восемнадцать будет. Что её ещё ждёт в этом коммунистическом будущем – Лизбет сложила руки в молитве: «Прошу Тебя, Всемогущий Отец Небесный, обереги и сохрани её от всего злого в этом мире. Аминь» - она стала одеваться, продолжая тихо плакать. Вышла на улицу и села на лавочку. Осеннее, прохладное утро и её знобит, хотя тепло оделась. «Это потому, что я плакала, но слёзы не помогут, надо жить» - протёрла ещё раз лицо и окончательно успокоилась. Пошла к ожидающей у ворот Луизе. И Мария уже идёт через дорогу. Поздоровавшись пошли втроём. Лизбет спросила Марию:
-  А где же Хайни, он что решил сегодня в церковь не идти?
-  Как же! Он с девчатами подался. Разве он от них отстанет!– рассмеялась соседка.
-  Как всё же время быстро летит!- включается Луиза в разговор – только недавно все трое были детьми, а теперь моя Амалия почти на голову выше меня. Когда они маленькими вместе играли, мне часто думалось „Хайни будет моим зятем“, но в последнее время что-то не похоже. Похоже, Лизбет, что он твоим зятем станет!
Но вместо Лизбет дружелюбно заговорила Мария:
-  А у меня нет претензий, чтобы Аня стала моей сношкой!
-  А моя Амалия  тебе уже не нравится? Ты ведь тоже всегда шутила «...моя сноха, да моя сноха!»- отпарировала Луиза ревниво.
-  Да кто знает, кто когда-то и кому принадлежать будет – вмешалась наконец Лизбет, -  Когда-нибудь время само подскажет...
Кирхе стоит посреди села и они у цели. Когда вошли увидели, что почти все места заняты, хотя ещё рановато. Только передний ряд почти пуст. Туда все трое и сели, хотя раньше они никогда не садились на первый ряд.
Молодёжный хор уже выстроился и ждёт указаний своего Хорляйтера. Все выглядят такими нарядными! Они от волнения перед таким сбором людей разрумянились. Елизабет рада, что сегодня этот длинный Штутц не стоит за её малышкой. Это в прошлое воскресенье выглядело немного комично что он за ней стоял. Она из-за этого казалась ещё меньше обычного. А сегодня на каблучках она такая взрослая!
Праздничная служба на большее время расчитана, поэтому и поют больше обычного. Когда Филипп заиграл и стал петь «Возьми меня за руки...» почти все подпевали, потому, что на сиденьях лежали листки с текстом, написанным от руки. «И где он столько бумаги взял?» - гадали позже, узнав что они им, Филиппом написаны. Эта песня была так сердечно принята, что пастор в своей проповеди упомянул: «Один молодой человек, после тяжёлых событий 21го года, был так разочарован, что отвернулся от церкви. Наверно потому, что не мог понять, как и почему Всемогущий Бог мог допустить эти страшные деяния?! Но через много времени нашёл опять свой путь назад к Спасителю. Почти пять лет ему понадобилось, чтобы справиться с собой и понять, что это единственно правильный путь. И эти годы для него не прошли даром, он использовал их, чтобы доставить Господу радость своей музыкой и ею восхвалять Его.
У некоторых даже слёзы навернулись от радости за «найденную овечку», как его пастор назвал. Но Хайни хотелось закричать: «Знали бы вы, какой потерянный  ягнёнок перед вами стоит!» Но этого он конечно не мог себе позволить. Филипп играл прекрасно верующие песни, значит от Бога не совсем отрёкся. А теперь ещё больше будет стараться, быть лучше, чем прежде. Он знает, что других шансов заинтересовать Аню у него нет.
Прежде чем все разошлись Филипп подошёл к Марии Муль и спросил:
-  Тётя Мария, можно я сегодня после обеда к вам приду?
-  Да конечно, Филипп, в любое время, - ответила женщина - всегда добро пожаловать! Мы же родственники, не правда ли?
-  Конечно, тётя Мария!
И он действительно появился в доме Муль после обеда, так же элегантно одетый и в отцовской шляпе. И с гармонью, будто с ней неразлучен. Хайни чуть не рассмеялся, когда он вошёл и только хотел спросить:
« А ты откуда такой взялся?» - как мать его опередила таким радостным приветствием, будто не видела Филиппа целую вечность.
-  Проходи, Филипп, и будь нашим гостем.
У Хайни слова застряли в горле. Он только подумал: «Ах вон оно что, мать его значит пригласила?! Значит мне надо молчать.»
Мария вскипятила чай, поставила стряпню на стол, не переставая разговаривать со своим гостем, разлила по чашкам. Только Хайни за всё время ни слова не проронил.
«И что это с ним, всегда такой разговорчивый, он сегодня притих и ведёт себя как-то необычно. Они хоть и не очень дружили, но никогда и не ругались, насколько знаю.
Или всё же что-то произошло и им необходимо поговорить?» Она коротко сказала:
-  Ребятки, я вас оставлю. Вспомнила, что мне срочно надо к Луизе.
Мать ушла и воцарилась мёртвая тишина. Похоже оба не знают с чего начать разговор. Филипп вдруг достал из футляра гармонь и начал тихо что-то наигрывать. Но Хайни и тогда не отреагировал. Продолжая играть, Филипп вышел на улицу и сел на лавочку. Хайни это тоже не понравилось, но он вышел вслед и сел с ним рядом. Тут же Амалия, плавной походкой пришла через дорогу и сказала нерешительно.      
-  Добрый вечер, ребята! А я-то думаю, кто это так красиво играет в нашем краю?! Не могла даже поверить, что Филипп может к нам заблудиться!
-  А почему бы и нет?- спрашивает он с улыбкой, продолжая играть.
-  Да потому, что вы нидердорфские (нижнесельские) с нами обердорфскими (верхнесельскими) не очень-то якшаетесь – ответила девушка весело. Тут она увидела Аню у своей калитке, которая уже хотела исчезнуть и позвала:
-  Аня, не убегай, иди сюда!
Той ничего не оставалось, как идти к ним, раз обнаружена.
-  Здравствуйте – сказала совсем тихо и сама даже почувствовала, что покраснела. Филипп не мигая уставился на неё своими большими, чистоголубыми, как небо, глазами. Таких глаз она ни у одного человека ещё не видела. Он даже играть перестал и всё смотрел, пока Амалия не разрядила обстановку:
-  Продолжай пожалуйста играть, Филипп. У нас редко можно послушать музыку...
Парня будто вырвали из задумчивости и он сказал коротко: «Да, да, я сейчас.» и начал играть что-то медленное, похожее на танго. Потом тихо запел под свой аккомпонемент известную немецкую, народную песню:
«Любовь - это счастье с душою / И бедность уже не страшна /
 / И нищий - король на престоле / Всё сгладит Любовь навсегда./
Аня удивляется, что Амалия подпевает. «И откуда она только знает эти народные песни?» - Сама Аня ни одной не знает, кроме детских, а тут о любви! - «Да так красиво у них с Филиппов в два голоса получается! Вот это будет хорошая парочка! Вместе музицировать и петь ни с кем у него так не получится.» Когда был допет последний куплет:   
«Прекраснее всех ты на свете / Не знаю, как выразить всё!» - Филипп в упор смотрел на Аню. Она пыталась остаться спокойной, но почувствовала, что опять покраснела. «Почему Амалия всегда такая уравновешенная и никогда её в краску не вгонишь, а я при малейшем случае, сразу как яблоко красное делаюсь?» - подумала Аня в сердцах.
За время пока пели песню уже собралось порядком молодёжи. На улице становилось всё оживлённее. И Филипп вдруг заявляет:
-  И зачем так здесь стоять, почему бы не потанцевать?! – и он заиграл вальс.
Будто все того и ждали. И вот уже Егор Штукерт беззастенчиво просит Амалию на танец. Она удивлённо оглянулась вокруг, будто прикидывая пойти или нет.
-  Я не важная танцорка, ещё ноги тебе оттопчу! –  заливисто хохочет она.
-  Это мы сейчас и проверим – ответил он весело. И оба закружились в вальсе.
Аня во второй раз удивлена Амалией и оторопела: «...где Амалия танцевать научилась? Мы почти всегда вместе! И про танцы никогда речи не вели, а она танцуеет как прирождённая танцорка!» Тут же вышла вторая, за ними третья пары...только Хайни остаётся сидеть на лавочке с Филиппом, да Аня, как потерянная одиноко стоит в сторонке. Такая неловкая ситуация для девушки, что она не знает куда себя деть. Только хотела уйти домой, как перед ней, как из-под земли вырос Штукерт:
-  Знаешь, Аня, Хайни не умеет танцевать и мы с Амалией решили - она его научит, а я с тобой потанцую.
-  Нет, я не умею танцевать! – ответила девушка испуганно.
-  Не страшно, значит я тебя учить буду!, – решил он.
-  Нет, нет я и не хочу этому учиться – она так встревожена, будто боится, что могут принудить. Егор это заметил и осторожно произнёс:
-  Хорошо, Анечка, ничего страшного, если не хочешь. Никто никого не может  принудить. Успокойся, пойдём сядем, что же мы будем стоять у всех на виду. Но она отказалась садиться и он пошёл сел с другой стороны к Филиппу, который тут же спрашивает:
-  Что, Егор, маленькая принцесса отшила? – спросил продолжая играть и смеётся довольный, будто знал, что так оно и будет.
-  Послушай меня внимательно, Филипп. То, что ты пришёл сюда со своей гармошкой может быть и очень хорошо, так как у нас действительно нет гармониста. Но это совсем не значит, что ты имеешь право на наших девушек. Такое  у нас не проходит, ты заруби себе это на носу и сразу выбрось из головы, если что задумал. Ты знаешь правила, которые не сегодня и не вчера, а испокон веков существуют в Нойлаубе. Поэтому решай сам: здесь играть, не приставая к нашим девчёнкам или остаёшься в своём околотке. Но ты можешь приходить сюда со своей гармошкой и девчёнкой, если она у тебя есть конечно. А нету - заведи свою нидердорфскую и всё будет в порядке.
-  Мы что ещё в дремучем лесу живём, где существуют законы диких зверей и участки урином размечены? Или мы цивилизованные люди, пользующиеся здравым умом? – гармонист заканчивает вальс. - Притом здесь живут моя тётка и сродный брат - и Филипп следом объявляет:
-  А теперь, дамы и господа, что-то весёленькое: хопса-полька!            
Но Егор продолжает начатый разговор:
-  Сродный брат говоришь? Но как мне кажется твой сродный брат не очень-то рад такому гостю. Насколько мне известно у него своё представление о будущем с твоей звёздочкой. А на счёт диких, как ты говоришь, законов называй как хочешь, но не говори потом, что тебя не предупреждали.
Тут Егор заметил, что Ани уже нет – Ну вот видишь, Филипп, объект твоих грёз уже исчез. Не хочет чтобы у тебя из-за неё возникли неприятности.
-  Глянь-ка, это уже что-то значит! За это уже стоит сносить твои угрозы, если девушка за меня беспокоится, что со мной может что-то случиться – произнёс Филипп спокойно.
На всех соседских лавочках уже понасели пожилые люди и ребятишки вокруг наблюдают за танцующей молодёжью среди которых есть и женатые молодые пары. Всем в диковинку, что появился гармонист на селе. А то раньше всегда сваьбы играть гармониста с других сёл приглашали.
Наверно только Аня с матерью одни дома остались. Они ведут свой задушевный разговор.
-  Что-то ты так быстро пришла, дочка. Тебе не понравилось на улице? - спросила мать.
-  Почему? Просто все танцуют, а одной так стоять как-то неловко и скучно. А почему вы, мама, так быстро домой зашли?
-  Ты меня видела разве? Я думала ты и не заметила что я выходила! Не хотела тебя смущать, – улыбнулась Елизабет. – А Хайни тоже танцует?
-  Ясно же. Амалия его как раз обучает.
-  Откуда Амалия танцевать умеет?
-  Об этом и я себя только что спрашивала, мама – ответила ей любимица с улыбкой.
-  А ты ещё не умеешь танцевать?
-  Смешной вопрос! Кто бы меня этому научил, вы что ли? – и дочь сделала смешной жест.
-  Знаешь что, моя маленькая, если ты хочешь этому научиться спроси своего брата. Они по-моему с Катрин хорошо танцуют. Я не видела, но так говорят.
-  Не обязательно. Притом мне кажется, этому очень просто научиться можно, если захотеть.
-  Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой и ущемлённой, что все умеют, а ты нет. А вдруг ещё подумают, что я тебе запрещаю!
-  Ну пусть каждый думает что хочет, мы-то знаем как оно есть да, мама!
-  Да, детка. – ответила вдова. Ей понравилась такая доверчивая беседа с дочерью. После некоторого времени на улице стемнело и опять воцарилась тишина. Мать с дочерью ещё поговорили в темноте, спели несколько вечерних верующих песен и помолившись пошли спать. Но уснуть обе ещё долго не могли, каждая думала о своём...
Аня чувствует себя с сегодняшнего дня не такой, как обычно. Она не может ещё понять почему её мысли всё время вокруг Филиппа кружатся. «Как он смотрел на меня сегодня своими удивительными глазами! Мне стало почему-то жарко и я почувствовала, что покраснела. Но это видимо его музыка меня так взволновала. Я никогда ещё не слышала музыку, кроме как в кирхе... А волосы у него цвета спелой пшеницы на ярком солнце! Зачем только он эту шляпу носит? Он бы лучше без неё выглядел», - тут она впервые ловит себя на мысли, что он в ней слишком высок ростом. Но почему ей это не всё равно? На это у неё самой ещё нет ответа.
«Но мама почему-то всё больше расхваливает Хайни: и доброжелательный, и работящий, и роста он небольшого, как раз такого, как папа, и вежливый такой... Она конечно права и мне он нравится, но никогда мне ещё не было так тепло на сердце, как сегодня, увидев Филиппа. К тому же с измальства все твердят, как Хайни с Амалией характером подходят друг-другу. Оба всегда весёлые, шутливые, что они станут идеальной парой. Теперь мама вдруг мне его лепит. Что же тётка Луиза уже не хочет его в зятья?»
С этой каруселью в голове Аня и не заметила как уснула.
Елизабет тоже долго не засыпала. Всякое лезло в голову. И о том она думала, что было бы лучше конечно, если бы Аня никогда не танцевала. «В наше время тоже танцевали на свадьбах, но я сама и без этого прожила! А сейчас времена и молодёжь другие. А может Ане захочется тоже научиться, не запрещать же ей?! Пусть сама решает, это её жизнь и ей самой надо за себя решать. Уже взрослая. Но раз Хайни учится танцевать, то ему естественно захочется, чтобы и она умела...»
     «И что этот  шляпоносец, как Хайни Филиппа прозвал, почти каждый вечер в нашем краю пропадает?», - спрашивает себя Елизабет, при следующем появлении Филиппа на их улице. «Если это из-за девчёнки, то кто она? Наверно Амалия. Она ему лучше всех подходит. В церкви они стоят рядом – хорошая пара. Она тоже рослая, но тоже порядком ниже его. Как там Аня говорила, она в первый вечер сразу Хайни позвала танцевать? Ну да, она просто учила его. К тому же эти трое с пелёнок вместе, а так у Амалии к Хайни видно нет интереса.
Но лучше всего было бы конечно, если бы этот Филипп там у себя, в Нидердорфе,  какой-нибудь девчёнке голову морочил, чем нашим здесь. Кто знает что у него на уме?! Играет и поёт он действительно очень хорошо, а так он ни на что не годен. Порядочный парнишка разве поступил бы как он. Враз, просто-напросто перестал ходить в церковь и всё. А через пару дней Маргарета увидела у него гармонь. Не признавался откуда она у него, пока мать не обнаружила, что исчезли хромовые сапоги покойного мужа. Оказалось променял на гармошку! Мать не могла переносить его «музыку» и запретила ему дома пиликать, так он уходил в лесок, что за их огородом у Нахой. Любит воду как андатра, но если выли собаки Нидердорфа означало, что Филипп в лесочке учится играть на гармошке. Это его тётка, Бербел Штутц сама всем рассказывает.
Эта бедная старая дева!  Из-за того, что она влюбилась в конюха отца он прогнал его со двора. Её возлюбенный навсегда исчез куда-то, а она навсегда осталась одинокой, старой девой. Ей наверно уже за пятьдесят...   
Зато Филипп теперь прекрасно играть умеет! Так что сапоги отца всё же чему-то хорошему послужили. Носить он их конечно никогда не смог бы, у него нога уже в 14 лет была больше, чем у отца. Но мать свою он обязан был бы спросить! Хотя знал он конечно, что она не разрешит. А что братья есть, которым эти сапоги подошли бы, он не подумал. А вообще-то вряд ли, они все лаптастые, не в отца. Продать бы можно было. Деньги вдове для хозяйства тоже не лишние. Но говорят, что он на свадьбах играет и уже по-немногу на тарелку ему кладутт. Но впрок ли это?
Надо Ане рассказать завтра, пусть посмеётся, какой «шутник» этот Филипп!» – подумала Лизбет...

   На следующем часе Библии, пастор Кох предупредил молодёжь, что в воскресенье он предоставит им возможность вести службу. Он хочет знать чему он их научил. «Упали семена в благодатную почву или же я их на сухие неблагодатные камни бросил. Это особая проверка ваших теологических знаний. Поэтому прошу конфирмантов прийти за полчаса до богослужения» - и он перечислил всех по фамилии. Среди них назвал он Хайни Муль и Филиппа Штутц.
«Вот и посмотрим, чему ты кроме гармошки ещё научился за пять лет! Это пастор Кох хорошо придумал, как твоё хвастовство осадить» - подумал Хайни, злорадно глянув на двоюродного брата.
    Явившись в условленное время на встречу, пастор раздал им по листочку бумаги с темой, о чём каждый должен говорить, не пользуясь библией. «Каждому даётся не более 15 мин. на свою проповедь. Но кто не сможет изложить свою тему - пусть скажет, а кто не успеет - тот на следующий раз сможет это сделать» - предупредил он. «Идите готовьтесь. Вопросов прошу сейчас никаких не задавать, я занят...»
После приветствия с прихожанами, пастор объявил о том, что сегодня всё богослужение будут проводить молодые конфирманты. И тут же попросил:
-  Кто подготовлен может начинать.
Первым разъяснял свою тему «вознесение Христово» Готлиб Шваб. Все его очень внимательно слушали. И он действительно интересно рассказывал.
Но все с удивлнием посмотрели на Филиппа, когда он попросился вторым.
Пастор Кох как-то виновато заговорил:
-  Я знаю, Филипп, что твой листок пуст. Я это сделал для тебя специально, так как ты долго отсуствовал и естественно за такое короткое время, что ты опять с нами, тебе невозможно было наверстать упущенное. Я просто хотел, чтобы ты себя не чувствовал одиноким индивидуалистом. Поэтому к другому разу ты получишь обязательно свою тему.
-  Но я готов, пастор Кох, можно? – и прежде, чем пастор успел опять открыть рот, Филипп начал говорить, показывая листок с обеих сторон:
-  Здесь пусто и тут ничего, но из ничего Бог сотворил Небо и Землю.
Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день первый. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер и было утро: день второй. И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землёю, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву сеящую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на землю падет. И стало так. Филипп понял, что его время кончилось и замолк, но пастор сказал:
-  Продолжай, Филипп, прошу! Мы ещё не одно воскресенье проведём, чтобы дать возможность всем молодым испробовать себя на поприще проповедников, чтобы узнать, каждый ли знаком с библией.
И Филипп рассказал всё сотворение. Закончил он выдержкой из первой книги Моисеева-2, гл.3 и 4 заканчивающиеся: « И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел своих, которые Бог творил и созидал. Вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал землю и небо.»
Абсолютная тишина царит и после того, как Филипп закончил и пастор Кох пройдя к кафедре сказал:
-  Должен признаться, что лучше и я данную тему не смог бы охватить, чем ты это сделал. Восхищён, что из пустого листка можно такую тему открыть, если есть смекалка! Спасибо тебе, Филипп.
Когда закончилось Богослужение некоторые пожилые люди подходили к Филиппу поздравляли или благодарили его и желали ему в дальнейшем оставаться со словом Божьим. И помоложе люди подходили к нему с пожеланиями.
Елизабет с Аней и другими соседями Обердорфа ушли сразу. Но Егор Штукерт из Обердорфа тоже подошёл к Филиппу при выходе, но не для того, чтобы поздравить, а с прямой угрозой сказал:
-  Мы тебя немного позже тоже поздравим...- и пошёл дальше.
Уже в среду, к следующей спевке хористов Филипп пришёл без гармошки, но с огромным фингалом. На вопрос интересующихся отвечает: «Иногда такое случается, ничего не поделаешь»...
Амалия каким-то образом выяснила и рассказала Ане, что в воскресенье после проповедей конфирмантов была большая драка на маленькой полянке за Обердорфом. При этом сильно пострадала гармонь Филиппа, о чём она особо сожалеет. Егор выследил его и пригласил «на собеседование», когда Штутц шёл со своей гармошкой на верхний край Нойлауба. Филипп конечно сразу смекнул какое «собеседование» имеет ввиду Егор, но трусом он ещё никогда не был, поэтому пошёл.
На лесной полянке его уже ждали пятеро. Среди них, пользующиеся славой любителей подраться, два брата Шуман. Этого Филипп конечно не ожидал, но отступать поздно. Шестого в кустах заприметил, но не узнал. Сначала он надеялся всё уладить мирным путём, но быстро сообразил, что не для этого сюда приглашён, что намерены его избить. Его обступили и начали толкать и он как бы увёртывался. И даже уже получив несколько ударов не очень сопротивлялся, а только отталкивал одного за другим: «Ребята, чего вы от меня хотите? Давайте по-людски поговорим, а?» Но когда увидел, как один из дикарей, как он их прозвал, пнул гармошку и футляр разлетелся, да почти все складки запали, он рассвирепел. Схватив гармошку за ремень,  начал бить ею вкруговую. Трое почему-то сразу разбежались, когда поняли, что с ним шутки плохи. А один упал в обморок, толи от испуга, то ли от кулака Филиппа.
У Егора переносица сломана и плечо вывихнуто. Его даже в Енгельс пришлось свозить нос выправлять и плечо вправить. Так, что он теперь даже не высовывается из дому от позора: впятером одного Филиппа не осилили!
-  Вот это новости! То-то Егора не видно! Они наверно уже никогда не захотят с Филиппом связываться! – проговорила Аня возбуждённо. – Знаешь, Амалия, его можно понять. Ему эта гармонь очень дорога, а они её сломали. Она память об отце. Он променял отцовы хромовые сапоги на неё, потому, что они ему были всё равно малы. И поэтому он очень старался научиться играть, чтобы не зря. Она для него что-то совсем особое. Для него будет большой потерей, если её нельзя будет сделать, правда же Амалия?...
-  Конечно. Послушай-ка, Аня, а откуда ты вдруг всё так детально знаешь? Про сапоги, про память и прочее... – спрашивает удивлённая подруга.
-  Я же тебя не спрашиваю, откуда тебе всё про драку известно? Почему я не могу что-то знать чего ты не знаешь?! – отвечает девчёнка загадочно. – Я ведь даже не знаю где ты такие песни петь научилась, когда и где танцевать научилась?
-  Ну так уж получилось, помнишь я тебе рассказывала, что я ездила к бабушке и тётке Марикатрин в Розенфельде? У тётки есть сын, который мне доводится двоюродным братом, зовут Сандер. Он взял меня с собой на чью-то свадьбу, а на свадьбах поют и танцуют. Вот он меня всему и научил!
-  Хорошо, тогда и я тебе расскажу, откуда про Филиппа знаю. Моя мать от его тётки Бербел узнала, что он гармошку на сапоги выменял. Его семейство было естественно огорчено из-за сапог, а теперь и подавно жизнь ему попортят, что всё попусту пропало.
-  Скажи-ка, Аня, а что это ты так о Филиппе стала заботиться? – и Амалия смотрит так, будто видит Аню в первый раз. Девушка стала пунцовой от этого вопроса и она ответила совсем тихо:
-  Несчастный парень, его и следует пожалеть. Он хочет всегда как лучше и всегда ему же влетает за всё. Тебе так не кажется?
-  Так-то оно так. Но ему может и вправду было бы лучше сюда не приходить и ничего бы не случилось с гармошкой. Он же знал на что идёт и всё равно продолжает сюда приходить. И что его сюда в наш Обердорф так притягивает, что он так рискует, ты не знаешь? – и Амалия таким проникновенным взглядом смотрит на свою подружку – О! Я думаю, что знаю ответ. Это ты, Аня! И как я теперь замечаю, это зиждется на взаимности! Синяками и гармошкой ему пришлось расплатиться за первую любовь - что означает, за тебя!
-  Как ты до такого могла додуматься, Амалия?- спросила Аня так напугавшись, будто при воровстве захватили.
-  Что Филипп в тебя влюбился давно замечено, а что ты отвечаешь взаимностью, я заметила только что! Ты может сама ещё не поняла или не хочешь себе сама в том признаться – она обнимает свою лучшую подругу и так сердечно смеётся, что Аня только ответила:
-  Да ну тебя – и тоже закатилась. Напряжение между ними сразу спало и они ещё долго говорили о всяких делах...
Амалия вдруг начала рассказывать подруге со слезами на глазах, что она потеряла с Сандером в Розенфельде свою невинность. Для девушки это по-видимому была первая исповедь о случившемся. Она знает, что этот разговор останется между ними и что своей лучшей подруге может довериться, как себе самой.
-  Боюсь только вдруг моя мама об этом узнает. Это случилось той ночью после свадьбы. Он одной девчёнке что-то шепнул перед тем, как мы уходили со свадьбы, а  громко сказал ей: «Мне надо мою гостью домой проводить.» Я заметила, что ей это не понравилось, но он сделал вид, что не заметил, взял меня под локоть и мы ушли. Приблизившись к его дому он мне говорит: «Теперь потише, Амалия! Родителям не надо знать, что мы уже дома, они уже спят. Они ведь тоже после свадьбы и не будем им мешать. Пойдём в летнюю кухню, поболтаем ещё маленько. Кто знает, когда нам ещё предоставится возможность побыть вместе». У меня вкралось какое-то подозрение, но я его быстро прогнала: не чужой ведь! Я тоже была в весёлом настроении и не хотелось ещё спать и... плохо думать о родственнике.    
Мы вошли в летнюю кухню. Была кромешная тьма, но он провёл меня и посадил на какую-то лежанку. Привыкнув немного к темноте стало видно, что стоит стол у окна. А что ещё лавка там есть я увидела только утром.
Только уселись, как он тут же начал меня поглаживать. Я испуганно спросила: «Эй, ты что? Мы же родственники!» А он мне «Ты что, Амалия, книги не читаешь? И в нашем окружении не мало примеров когда двоюродные брат с сестрой влюбляются и женятся. Почему мы не можем друг в друга влюбиться?» - ответил он мне сразу двумя вопросами и при этом стал  всё наглее. Я вскочила и уже хотела закричать о помощи, но он схватил меня и заткнул рот долгим поцелуем. А как он целует я тебе даже описать не могу! Я вдруг стала такой слабой, что не было сил сопротивляться, а может и не хотелось, а может вино в том было причиной. В общем я поддалась...
Амалия так горько заплакала, что Аня не знала, как её можно успокоить. Она прижимает её к себе, гладит её волосы и тоже плачет вместе с подругой. Амалии пришлось взять себя в руки и опять быть сильнее Ани, иначе этому вытью не будет конца. И она говорит решительным голосом:
-  Ладно уже, подруга! Но берегись, чтобы  с тобой подобного не случилось! Кто знает, что у этого Филиппа под шляпой! – завершила уже строго, как мать, желающая предостеречь ребёнка от беды.
-  Амалия, ты это, тоже не шибко-то расстраивайся! Этот Сандер наверняка на тебе женится, раз обещал! – Аня сделала вид, будто предупреждение на счёт Филиппа не слышала.
-  Нет. Тут ты ошибаешься, Аня.- Амалия горестно улыбнулась. – На следующее утро, когда Сандера уже не было дома, его мать рассказала, что сыну необходимо жениться, так как его девушка беременна от него. Для меня сразу весь мир рухнул. Не могла она мне про это в первый день рассказать? Видно заметила, что у нас с ним что-то произошло и рассказала, чтобы я поняла, что надеяться мне не на что.
В тот же день я уехала домой с ним не простившись. И вот, в следующую субботу у него свадьба. Такие вот дела, дорогая моя Анечка!..- Амалия вдруг стала смеяться, но этот смех звучал  как-то
по-другому, был каким-то саркастическим, со слезами текущими по всему лицу. – Можно посчитать счастьем, если я не забеременила – продолжила она вдруг. – Вначале я не сильно-то переживала,  понятно, что любовь тут никакую роль не играет, её и не было между нами, а теперь боюсь и не знаю что делать если... – она не договорила и замолкла. – Моя мама всё чаще пристально рассматривает меня. Наверно что-то замечает. Говорят матери замечают это. Я боюсь, я так боюсь, Аня...
-  А вы с матерью поедете на его свадьбу?
-  Нет, наверняка нет. Когда я ей сказала, что не хочу на эту свадьбу, она тут же подхватила, что тоже не хочет. Она всё знает, ей тётка Катрин уже успела рассказать, когда была у нас
под предлогом, что ей что-то нужно для подготовки к свадьбе. Мне даже  кажется, что она нас в ту ночь подслушивала. Была сразу какая-то другая наутро. И не просто так она мне про беременную невесту рассказала и что свадьба уже назначена.
-  Может тебе необходимо с матерью поговорить обо всём?
-  Нет, Аня, пока не могу. Это её слишком расстроит. Я хотела поговорить сначала с Хайни, но не знала, что ты на это скажешь. Мы трое с детства всегда всеми секретами делились, а теперь нам всё труднее быть откровенными. И вообще, взрослая жизнь намного сложнее и труднее, чем детство. Видишь как долго понадобилось, пока я тебе, лучшей подруге открылась. Под моей лёгкостью и весёлостью я старалась спрятать то, что меня мучает. Мучилась одна, а теперь вроде уже легче, что и ты знаешь. Пословица не зря гласит: разделённое горе уже пол-горя!
Девушки ещё долго говорили на разные темы, но что делать дальше ни одна, ни другая  не знает.
- Ничего больше не остаётся, как молиться и ждать. Бог всё уладит – заключила Аня.
     Три недели Филипп приходил в церковь без гармони, а на четвёртую пришёл с ней. Все удивились, что она выглядит как прежде. После богослужения он подошёл к Хайни и говорит:
-  Как видишь, моя гармошка опять как новая! Я вчера снял у Крузе утеплённый сарай. Так, как нынче неурожай, он у них пустует. Он деревянный, пол из толстых досок и даже печка есть. Вчера мы его протопили и девчата Нидердорфа помыли пол. Наши на меня обижались, что я у вас пропадаю. Ещё чего доброго свои надумают меня поколотить – и Филипп весело рассхохотался -  Это как раз посреди села, правда и Кирхе, как напоминание рядом. Но ничего страшного. Вечером Кирхе не работает. Зато в том сарае нам всем места хватит и никому не будет обидно. Думаю вы обердорфцы не будете против, если началом назначить сегодня пол-шестого открытие. А то как я знаю, мамы не любят отпускать дочерей дольше, чем до девяти. Во всяком случае помню, как наша мать всегда наставляла Аннагрет: «В девять, чтоб дома была!» За сарай платить надо и парни должны приносить по пять копеек, а с девушек не будем брать. Они зато будут следить за чистотой. К стати о девушках. Думаю само собой разрешится, кто с кем и кто кому подходит. Можешь и друзьям своим сказать, что они тоже могут приходить. Но ещё раз вздумают меня «проучить», то хуже кончится, чем в первый раз – это я им обещаю. И это не угроза, а маленькое предупреждение. Уже пора кончать с этими дикими нравами! Я этот случай всем прощаю. И тебе, Хайни, тоже. Но в следующий раз, как уже сказал, будет хуже...
-  Я же тебе ничего не сделал! – воскликнул Хайни...
-  Нет. Ты действительно ничего не сделал, но иногда ничего не делать ещё страшнее,  чем издали наблюдать. Я тебя там в кустах сразу не узнал, а потом во время рукопашной, сумел разглядеть.
-  Прости, Филипп, но я боялся. Я тебя в Кирхе не смог предупредить, потому,что ещё ничего не знал. А когда они после Богослужения сказали, что будут «отучать» тебя ходить в наш край, я конечно же возмутился. Но меня предупредили, что если предупрежу тебя каким-то образом или позову кого на помощь, то я получу ещё больше тебя. Но поверь мне, если бы я увидел, что тебе туго - всё равно побежал за помощью!
-  Хорошо, хорошо, Хайни, я же сказал уже всё забыто. Но одно мы с тобой тоже сразу должны выяснить: Аня тебе не принадлежит! Я тебя спрашивал, ты с ней или нет? Ты мне ясно и понятно ответил «нет» - правильно? Так, что всё честно! Только если она сама за тебя решится – тогда ты победил! Если она ко мне ничего не питает, то принудить ни к чему не смогу. Прошу оставить её в покое! И ещё ты должен знать, её мать спит и во сне видит тебя своим зятем. Коль она её принудит за тебя выйти, то предупреждаю – застрелю твою невесту из-под венца, ясно? 
-  Да куда ещё яснее! От тебя дурака всё можно ожидать – ответил Хайни в сердцах – но так далеко ты никогда не пойдёшь, Филипп. Не угрозы боюсь, я знаю что ты никогда не сможешь причинить ей боль. Дело в том, что я знаю, она куда больше тобой интересуется, чем мной. А без любви - не надо мне жены! Мы трое с детства были вместе и обе девчёнки мне всегда нравились, а как выросли я не знал на какую решиться. Аня конечно ростиком лучше ко мне подходит, ну и может быть посимпатичнее, но во всём остальном мне Амалия больше нравится. Хотя ростом она бы как раз для тебя подошла! Хорошая была бы пара из вас, правда же?! – Хайни смеётся – Это шутка. Но  если серьёзно, то я замечаю, что Амалия на меня совсем другими глазами стала смотреть, когда мы  подросли. И я иногда целыми ночами не сплю, всё её перед глазами вижу, разговариваю, смеюсь с ней. Что это по-твоему? 
-  Ну то и значит что ты втюрился, братец! Ты поспеши тогда ей объясниться, не то и её ещё  проморгаешь! А я сегодня проходил мимо окон Вельш и увидел как Аня на подоконнике стоит и стёкла протирает, при этом ей пришлось на цыпочки подниматься, чтобы достать верхние стёкла, у меня ноги не хотели дольше повиноваться. Она как живая кукла выглядела: в белой в чёрную полосочку блузочке и длинной, до пят, юбке... Значит, у нас всё отлично, Хайни и мы  значит не соперники!? – Филипп беззаботно рассмеялся – тогда до пол-шестого. И возлюбленную мою прошу не забыть привести с собой! Пусть тётя Лизбет думает, что ты за ней ухаживаешь...
 
     Уже поздняя осень. Ветер гоняет разноцветные листья по селу, но снега ещё нет. Урожай уже убран, и все более свободные молодые люди собрались в первый воскресный вечер в импровизированном клубе. Помещение просторное, тепло натоплено и места хватает всем. Вдоль стен расставлены лавки. На стене висят несколько керосиновых ламп, больше никакого убранства.
Впервые вся молодёжь Нойлауба собралась вместе и с упоением использует возможность вдоволь потанцевать. Но многие этому ещё только учатся.
Филипп играет на своей гармони, но взгляд его постоянно устремлён на входную дверь. «Пустит ли эта щепетильная тётка Елизабет свою Малышку с Амалией и Хайни? Уж слишком она её лелеет», - думает парень. И чем дольше он ждёт, тем печальнее звучит его музыка.
И вдруг увидел счастливых Амалию с Хайни, которые прямо от дверей закружились в вальсе. 
И Аню, эту маленькую девушку он тоже заметил, одиноко остановившуюся почти у самых дверей. Он даже как-то испугался – вдруг сразу исчезнет, поэтому тут же поставил гармонь и сияя пошёл через весь зал.
-  Добрый вечер, Аня! Я уж думал вы трое не придёте, вас так долго не было. Пойдём, сядем?
-  Ты нас ждал? – удивившись спросила девушка, прошла села на место, указанное Филиппом.
- Ясно ждал – ответил он, взял гармонь и заиграл польку – Можно я сяду рядом с тобой, Аня? А то стоя играть не очень-то удобно.
-  Да, пожалуйста – она сама удивляется тому, что так свободно и безо всякого напряжения разговаривает с ним, хотя сердце готово выскочить из груди.
-  Так-то оно лучше, хоть не один сидеть буду. Люблю играть, но одному сидеть все же очень скучно! – произнёс он, слегка наклонив к ней голову, чтобы услышала.
Она ничего не ответила, но почему-то почувствовала себя так надёжно и спокойно, что мысли о том, как бы сбежать исчезли. Может потому, что ей с матерью пришлось пережить такие страшные годы одним, когда так жестоко лишили их любимого отца? Двум слабым существам, совсем беззащитным от невзгод! И не покидает её до сих пор этот страх. Сидит в ней где-то глубоко, готовый в любую минуту принудить её к бегству. После возвращения брата они с матерью радовались, что наконец-то есть хозяин в доме, а он сразу женившись перешёл в дом жены, а они опять остались вдвоём.
Она так ушла в свои воспоминания, что не заметила, что Амалия с Хайни вскоре покинули зал.
Когда Филипп заметил, что его собеседница ищет кого-то гдазами он спокойно сказал:
-  Аня, ты Амалию ищешь? Они с Хайни ушли. Я думаю им есть о чём поговорить.
- Но.. но он моей матери обещал меня не бросать, а домой привести! – сказала она разочарованная тем, что её здесь оставили сидеть, даже не предупредив. Как Хайни, да и Амалия могут с ней так поступать?!
-  Не расстраивайся, Аня, я тебя не оставлю одну. Я провожу тебя до твоих ворот, успокоил Филипп.
Через некоторое время она спрашивает:
-  Который час, Филипп? Мне в девять надо быть дома.
Он достал карманные часы, оставшиеся от отца, посмотрел и сказал:
-  Тогда пора идти, Аня. Разочаровать твою мать с первого же дня не годится. Иначе потом больше вообще не пустит! Сейчас я сыграю «выметайся» и мы уйдём, хорошо?
Она кивнула и он громко объявил: «Последний танец - выметайся!», но последовал недовольный гул и он продолжил – это для тех, кому надо сейчас домой. А кому не надо – поиграйте в третий лишний, пока вернусь. Мне нужна пауза». И пошёл вслед за Аней, которая была уже у дверей.
Никто и не думал противоречить, будто само собой разумеется, что он должен уйти.
Вышли со света на улицу и их сразу обступила кромешная тьма. Ане это так непривычно, ведь она только смеркнется, уже дома сидит. Глаза понемногу привыкли к темноте и девушка оглядывается по сторонам, потом её взгляд устремляется к небу:
-  Погляди-ка Филипп какое небо красивое! – восклицает она с восторгом.
-  Ты что в первый раз небо видишь?! – он тоже смотрит вверх – и правда восхитительное зрелище эти звёзды на чёрном небосводе. А сейчас луна выйдет из-за облаков и будет светло, почти как днём! Погляди, Аня, звезда падает! Ты можешь себе что-нибудь пожелать и оно исполнится.
-  Нет, Филипп, это же твоя звезда, раз ты увидел, значит ты и должен себе загадать желание. А мне надо следующую ждать... Этот вечер напомнило мне детство, когда был мой отец ещё с нами. Мы шли втроём домой, не помню откуда, но видимо с какого-то праздника. Папе наверно показалось, что я слишком медленно иду и он взял меня на руки. Я могла всю дорогу смотреть на небо и была так восторжена его красотой, что смотрела не задавая никаких вопросов и не заметила как уснула у отца на руках. И как укладывали меня в кровать не помню. Помню только, что всю ночь видела во сне звёзды и луну...
Аня стала вдруг задумчивой и печально произнесла:
-  Мне так не хватает отца. Ты конечно тоже по своему скучаешь?
-  Естественно, Аня. Но мужчина должен всегда быть мужественным, так считаеют и поэтому не всегда видно снаружи, что у нас внутри происходит.- Он помолчал, потом неожиданно говорит:
-  Я не хочу быть неправильно понят, Аня, но можно мне хоть на короткий момент вернуть тебе  детство, тот вечер с отцом? – она не успела ничего ответить, как оказалась у него на руках.
И удивительно то, что она не испугалась. Она и вправду всматривается в небо и показалось, будто оно ближе стало. И словно к отцу  стало ближе...Яркий месяц появился из-за тучи в полном своём объёме и стало светло, почти как днём.  Девушка чувствует себя действительно надёжно, как ребёнком на руках отца. Так они прошли остаток пути, Аня смотрит в небо, а Филипп в восторженные глаза девчёнки, пока она не сказала:
-  Хватит, Филипп, спасибо. А то и правда усну, как тогда на руках у папы. О, да мы почти дома! Как быстро. Опусти меня, Филипп, не дай Бог мама нас увидит, тогда...
-  Знаю, что твоя мама меня недолюбливает. Но почему? Я ведь ей ничего плохого не сделал!
-  Кто знает почему. Может лишь потому, что за меня боится – ответила она тихо.               
-  Ей не надо беспокоиться. Я тебе никогда, никакого зла не причиню.И у меня никогда не будет другой женщины, кроме тебя, Аня. Ты одна всегда будешь существовать в моём сердце и никогда в жизни я тебя не покину. Это ты должна запомнить. Надеюсь к следующей встрече получить от тебя ответ, разделяешь ли ты мои чувства или мне не на что надеяться ? Думаю, за неделю ты сможешь понять и на что-то решиться. – Филипп поцеловал её в щёчку, как ребёнка и осторожно опустил на землю – иди, а я постою за столбиком, пока зайдёшь в калитку. По субботам и воскресеньям приходи, мы это помещение на всю зиму наняли. А теперь пойду, я им обещал. Пока!
-  Я приду, если конечно мама пустит – ответила маленькая девушка с большими глазами и протянула свою маленькую ладошку. Круто развернулась и зашла в калитку.
Двери не запираются, пока все не возвратились домой и Филипп услыхал их лёгкий скрип...
    Гармонист, как и обещал, вернулся и продолжал играть до 11 часов. Счастливее чем в этот вечер он никогда ещё не был. Он и сам от себя не ожидал, что на первом же свидании станет объясняться в любви. Но всё как-то так сказочно и само собой получилось, что удобнее момента, чем сегодня, нельзя было ожидать. И дома в своей кровати он всё ещё думает о своей маленькой милой фее: «Как легко быть рядом с таким человеком! А что же интересно, она себе загадала, когда звонким голосом произнесла - глянь, Филипп, а это моя звезда падает! Теперь и я смогу что-то загадать».
Парень сам себе произнёс: «Зимой мы поженимся, Аня! Тебе в марте будет 18 лет, а мне стукнет 20 в январе. До твоего ещё далеко, а вот на мой день рождения мы сыграем свадьбу. Я ведь уже и дня не мыслю без тебя! Думаю тебя смогу уговорить, но как отреагирует твоя мать?» Холодок пробежал по спине,  когда он себе это представил. Не со страху, а из почтения. Он всегда уважительно относится к этой маленькой строгой Лизбет, почему и сам не знает. Может потому, что знает сколько она, как и его мать вынесла на своих плечах за все эти годы или потому, что Аня на неё сильно похожа? Так и не может он понять почему и за что она его терпеть не может? «Но она когда-нибудь изменит своё мнение обо мне!» - подумал он и облегчённо вздохнув уснул...
    Аня напротив не размышляла долго, а прочитав вечернюю молитву, в которой и Филиппа упомянула, сразу же крепко заснула. Она так привыкла все свои сомнения и невзгоды поверять Спасителю, а он один знает как правильно всё разрешить. В это девушка твёрдо уверовала.
     На следующий день Амалия восторженно сообщает Ане свою новость:
-  Аня, мы с Хейни решили пожениться! Я во всём ему призналась, что со мной произошло. Ты знаешь, Аня, какой он удивительный, он сказал всего лишь: «Что случилось, уже не изменить. Это не тебя одной вина, а многих. В первую очередь того, кто нарушил правила гостеприимства и  воспользовался твоим положением гостьи. Во вторую очередь это и моя вина» - сказал он. Ты понимаешь, Аня, он даже на себя готов взять вину, чтобы меня оправдать: «Мне следовало давно с тобой объясниться и ты наверное, туда бы не поехала одна. А маме твоей тоже надо было бы подумать, прежде чем тебя туда одну отпускать. А теперь самое важное - мы знаем, что любим
друг-друга!» - закончила Амалия свой рассказ уже в слезах.
-  Я очень рада за тебя, Амалия! Я же говорила тебе, что надо молиться и Бог сам всё уладит. И видишь, Он указал путь, что тебе надо с Хайни поговорить.
-  Я теперь только поняла, как сильно его люблю! И что беременная тоже ему сказала, сейчас это уже точно. На это он сказал: «Амалия, этот ребёнок будет твой и мой, никому знать не надо о том, что было» - Ты можешь себе представить, Аня, чтобы в наше время кто-то так рассуждал?! Я теперь счастливейщая женщина на свете! 
-  Поздравляю тебя, Амалия! Значит вы сразу настоящая маленькая семья! – и Аня обняла подругу. Амалия заключила:
-  Я своего Хайни больше, чем всё остальное на свете любить буду! Через месяц будет наша свадьба. Помолчав она продолжает говорить совсем о другом:
-  Знаешь, Анечка, мой Хайни рассказал мне и о том, как сильно Филипп тебя любит. Мы обе с тобой самые счастливые, не правда ли? Он же тебе тоже не безразличен?
-  Нет конечно, но у нас другая проблема. Моя мама не любит Филиппа.
-  Как? А она тебе не сказала, почему?
-  Сегодня утром она больше ничего не сказала, кроме как, чтобы я больше туда не ходила, где этот Шляпоносец со своей гармошкой. Так его Хайни прозвал и моя мама теперь его так называет. Этим я полагаю, она выразила всё.
-  Не расстраивайся! Видишь как Господь Бог мою проблему урегулировал и вашу разрешит тоже. Ты меня успокаивала, а теперь я тебе говорю, ты доверься Ему, Спасителю!
-  Я в Него твёрдо верю. Но мне же совсем запрещено выходить куда-либо!
-  Ай, не говори глупости! Что-нибудь придумаем – хохочет Амалия, – испокон веков влюблённые тайно встречаются, когда им запрещают видеться!
-  Нет, я себе по отношению к своей матери, никогда такого не позволю!
-  Ладно успокойся, посмотришь, всё будет хорошо!
Но пока ,,всё хорошо будет,, видно ещё далеко. Аню не отпустили ни в субботу, ни в воскресенье. Когда Амалия и Хайни за ней зашли, Елизабет коротко сказала:
-  Я тебе её раз уже доверила, Хайни, но это необдуманно было с моей стороны. А этому Шляпоносцу можешь сказать, пусть выбьет из головы, что себе задумал. Моя дочь не для него! – было заметно, что мать Ани очень взволнована.
   В субботу Филипп уже был на месте и наигривал что-то на гармони, когда пришли Амалия с Хайни. Он сразу обо всём догадался, когда увидел, что Ани с ними нет. Перестав играть он кивком подозвал к себе Амалию. Когда та ему рассказала в чём дело он понял, что Анина мать видела его.
Амалия пообещала, что покажет ему окно Аниной спальни.
-  Только не уходите опять втихаря, я пойду с вами – попросил он, начиная снова играть.
-  Мы пойдём все вместе – отвечает девушка весело и идёт со своим Хайни в круг.
«Счастливчики! Как-то у людей всё всегда получается, только в моей жизни всегда  какие-то препоны. И за что меня Бог так не любит?» - подумал Филипп с горечью.
Без четверти одиннадцать он заиграл обычный в заключении вечера «выметайся». Все недовольно загудели. « Мог бы хоть до одиннадцати поиграть!»
Молодёжи-то нет дела до его проблем, им лишь бы потанцевать. Он не стал ничего объяснять, закрыл гармонь в футляр и ушёл. Всем было заметно его плохое настроение в этот вечер и вопросов никто не задавал. Кое-кто конечно догадывается, что это из-за маленькой, щупленькой девчёнки с длинной косой и чёрными глазами пугливой косули.
-  Ты мог хотя бы до одиннадцати ещё поиграть, видишь какие все недовольные сегодня остались – ворчит Амалия.
-  Хотя бы до одиннадцати...- передразнил её Филипп – вам наверное лучше было когда никто не играл. Тебе хорошо танцуется, я смотрю...
-  Да ладно уж, успокойся, Филипп! В общем-то мог бы и завтра после Богослужения свою Аню повидать. Нет-нет, это не пойдёт! Ведь мать с ней будет и вряд ли даст вам поговорить. А что, если тётка Лизбет сейчас вперёд Ани проснётся? Что тогда делать? – тараторит Амалия.
-  Тогда ты откликнешься и скажешь, что хочешь у них переночевать. А почему, тут уж ты сама что-нибудь придумаешь. Приближаясь к Аниному дому Филипп говорит:
-  Хайни, отнеси, пожалуйста, мою гармошку в свою летнюю кухню. Она мне сегодня уже не понадобится.
Хайни ушёл, а эти двое пробрались через задний двор к Аниному окну. Амалия позвала разлаявшегося во дворе Вехтера. Он на момент перестал лаять, но Филипп для него чужой и он продолжает гавкать, а некоторые псы по деревне вторят ему. Амалия увидела Аню в окне, которая тихо позвала:
-  Амалия, возьми хлеба и Вехтер успокоится.
Амалия подтянулась на подоконник и только хотела взять хлеб, как увидела входившую в Анину комнату Лизбет с лампой в руке. Она отдала Филиппу хлеб и тихо сказала ему: «На хлеб и успокой Вехтера», потом уже громко:
-  О, тётя Лизбет! Мне так жаль, что я и вас разбудила. Я маме сказала, что буду у Ани ночевать, но не хотела вас беспокоить, поэтому постучала в Анино окошко. Можно я запрыгну?
-  Ну да, теперь ты спрашиваешь. Что же ты днём не сказала об этом? Видимо припозднилась и теперь мать боишься, угадала? – ворчливо спрашивает Анина мать.
-  Вы правы, тётя Лизбет...Но я утром маме всё объясню.
-  Тогда не стрекотите слишком долго и постарайтесь поскорее уснуть – сказала она выходя из комнаты.
-  И что теперь? – спрашивает Аня.
- Что, что? Спать теперь придётся у тебя, вот что! Моё свидание с Хайни пропало! Наклонись через подоконник, да поболтайте. Не забудь сказать, чтобы он передал Хайни, что я здесь зависла. Пойду к двери, может твоей матери охота послушать как мы тут «засыпаем»...- довольная проделанной «операцией» тихо хихикает Амалия.      
У Ани сердце готово выпрыгнуть из груди то ли от того, что Филипп здесь то ли из боязни, что мать может обнаружить и узнать, что дочь её обманула. Она наклонилась через подоконник и тут же оказалась на руках Филиппа. Он поцеловал её и сказал:
-  Нет, любимая, так дело не пойдёт! Сегодня мы обманули твою мать, но чаще это делать не будем. Я завтра же приду тебя сватать. Ты согласна стать моей женой, Аня?
-  Возможно когда-нибудь, но не сейчас же?! Мне только 18 будет. Мама этого не допустит.
-  Главное, что мы любим друг-друга. До завтра! А то твой Вехтер уже всё сожрал и опять за мои штаны примется! Он мне кажется уже клок выдрал – говорит Филипп и исчезает в темноте.
    Упуская подробности следует сказать, что Филипп дважды засылал сватов и получал от ворот поворот. Обе: и дочь и мать были несколько дней больны, видимо от перенапряжения. В воскресенье их встретила у входа в церковь Маргарета - мать Филиппа. Она не знала с чего начать разговор и сказала как-то печально и несмело:
-  Лизбет, мне так жаль, что мой сын своим настырством так вас досаждает, но его невозможно сбить с пути, если он себе что-то в голову вбил... он любит Аню. Я хочу знать отвечаешь ли ты ему, Аня, взаимностью? Скажи мне, детка, мне необходимо знать правду.
-  Да, мы любим друг-друга – отвечает девушка тихо и слёзы покатились по щекам. Теперь они выплеснулись, эти трудные слова, которые она дважды не смогла произнести в присуствии сватов зная, что мать не хочет допустить её венчания с Филиппом.
-  Ах, Анечка, я не хотела твоих слёз – Маргарета обняла и прижала её к себе – всё хорошо, успокойся, детка, пожалуйста. Если это у вас обоюдно, то всё в порядке.
Они вошли, колокола уже зовут на Богослужение. Аня села рядом с матерью, а Маргарета к сыну.
Сегодняшная тема проповеди «Кроткость, покорность и терпение Иисуса Христа». Лизбет кажется, будто вся проповедь предназначена именно для неё. А Ане кажется, что для неё. Так всё подходит к ситуации обеих.
В конце весь Приход спел №55 из церковного песенника. Последние строки:
«На колени упаду я, мой Господь к ногам твоим / Сердце рвёт моё на части, Боже мой, меня прости!»
Лизбет безудержно плачет. И Аня всхлыпывает, похоже девушка близка к обмороку из-за вины перед матерью. Мать берёт свою дочку в объятия, гладит её волосы успокаивая...
И думы вернули её в прошлое: «Тогда, прежде чем потерять мужа навсегда, я набралась сил, чтобы «Отче наше» с ним вместе, как он просил прочесть, хотя чувствовала, что вижу его в последний раз. И Бог дал мне необходимые для этого силы. И сегодня проповедь тоже указывает на то, что мне надо смириться, быть сильной. Я не какая-то деспотичная, чёрствая душа, а любящая мать, готовая всегда и всюду оказывать её помощь и поддержку, что всегда буду с ней что бы ни случилось. Что я мать, которая хочет только одного – видеть свою дочь счастливой.
«Не надо плакать, Аня, всё будет хорошо, вот увидишь всё опять будет хорошо!» - приговаривает она похлопывая дочь. Это звучит как заклинание, которое она повторяет снова и снова.... 
Первые два раза она просто - напросто указывала Филиппу вместе с его сватами на дверь.   
В этот вечер после разговора в церкви с матерью Филиппа, Маргаретой, подъехал к дому Вельш экипаж. Как и в первый и во второй раз прибыл с Филиппом – его хрёстный Михель Форат, на сей раз ещё и муж его сестры, мастер Мерк и сама мать Маргарета.
Лизбет сама вышла во двор и закрыла собаку. Она поприветствовала всех гостей, но что больше всего удивило, протянула руку даже Филиппу и попросила всех войти.
Парень думал, что должен опять ждать своей участи в передней, как ему приходилось в прошлые раза дожидаться, но Лизбет сказала на сей раз совсем неожиданное:
-  Филипп, иди в комнату Ани и придите оба когда вас позовут. Хватит кружить вокруг да около, как кошкам вокруг горячей каши. Что вам тут надо, вы уже в прошлые раза сказали и вряд ли добавите что-то новое...
Филипп не верит собственным ушам. Ему хочется как младенцу прыгать от радости, но вместо этого он встаёт на колени перед  этой маленькой, щупленькой женщиной. Ему хочется целовать ей руки, но вместо этого он может только произнести:
-  Спасибо, тётя Лизбет, – потом вскочил и поспешил в комнату своей возлюбленной. Когда она на стук открыла ему дверь, то сразу же оказалась в его объятиях. Он закружил её по комнате и её длинная коса обвила обеих, будто соединяя их. А он всё повторял с восторгом: «Аня, твоя мама сжалилась над нами! Мы будем вместе! Наконец-то ты моя! Наконец моя!»
«Где вы там?» - позвал вскоре мужской голос за дверью.
Они вошли в зал и смиренно встали у двери, дожидаясь что им скажут. Похоже будто никто не заметил, как они вошли. Стоит портвейн на столе, стаканы и стряпня. Мастер Мерк как раз говорит:
-  Вы, фрау Вельш, считаете Филиппа плохим парнем? Не знаю кто Вам мог такой вздор внушить, но Вы сильно ошибаетесь. Ему было всего 10 лет, когда мы с Аннегрет поженились и с тех пор я его очень хорошо знаю. Он добродушный парень, о таких говорят: «...этот отдаст последнюю рубашку, если сочтёт что она кому-то нужнее, чем ему самому». И это он уже делал  в прямом смысле этого слова. Такое самоотречение, его доброта и готовность помочь, думать о других больше, чем о себе самом, вызывает у некоторых мнение, что он плох и даже глуп. Как только с ним какая-то неудача случается, то тут же находятся люди считающие его негодяем. Но в корне могу сказать, что у нас в селе вряд ли найдется молодой человек лучше, добрее и сообразительнее Филиппа. Как Вы знаете, фрау Вельш, я знаю всех в нашем селе. Он очень умный молодой человек и это я говорю не потому, что он брат моей жены.
-  Мастер Мерк, Вы можете его уже не расхваливать потому, что я уже сама решила уступить. Сама я ничего плохого о нём сказать не могу, но какое-то чувство говорит мне, что моя дочь будет очень несчастна с ним, поэтому я до сих пор сопротивлялась. К тому же, уж слишком они ещё молоды! Успели бы ещё пожениться года через два-три. А за это время проверили бы и чувства свои. Да что теперь? Я покоряюсь, так как чувствую, что это воля Господня и Бог решил их судьбу...
-  Итак, дорогие, прежде чем сядете за стол мы хотим от вас обеих услышать ясный ответ, чтобы не произошло никакой ошибки: Вы хотите пожениться из-за любви друг к другу или может только из любопытства узнать, что значит быть женатыми? - спросил мастер Мерк.
-  Из-за настоящей любви! – подчеркнул ещё Пётр Диль. На что Филипп твёрдо ответил:
-  Я люблю Аню больше собственной жизни и поэтому хочу на ней жениться.
Воцарилась мёртвая тишина и все обратили свой взор на Аню. А она разглядывает носки туфлей, не решаясь заговорить. Филипп незаметно толкнул её легонько под локоток и она подняла свой взор кверху. Увидев его открытый взгляд, произнесла дрожащим голосом:
-  Если моя мама даст своё благословение, то я выйду за Филиппа замуж, потому что тоже люблю его... Она взяла его за руку и они оба встали на колени.
-  Хорошо – сказала Лизбет и поднялась со стула. Подошла  и встала перед ними - тогда будьте вместе до конца ваших дней – затем положила им свои руки на голову и заключила – Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.» Елизабет прошла на своё место утирая слёзы. Маргарета тоже подошла к ним и благословила. Затем поцеловала их одного за другим: сначала подняв Аню с колен, а затем Филиппа, продолжавшего стоять на коленях. Потом их пригласили за стол. За это время мастер Мерк уже всем налил вина и произнёс:
-  А теперь давайте выпьем за это первое совместное, радостное событие этих двух перед нами молодых людей. Будьте счастливы всегда, как и сегодня, держитесь друг друга, как в хорошие так и в трудные дни вашей жизни, что бы не случилось!
Все присоединились к этому пожеланию и выпили за жениха и невесту. Как Филипп пожелал, свадьба назначена на его день рождения: 10января 1927года.
Но прежде их свадьбы, они в декабре 1926 года были свидетелями на свадьбе Амалии и Хайни.
Обе свадьбы справлялись со всеми обычаями и в немецком стиле.
Ещё перед свадьбой Александр с Катрин Вельш перешли жить к Лизбет, чтобы она не чувствовала себя слишком одинокой в этом огромном доме, после ухода дочери.
     Амалия рожает в июле сына. Её мать Луиза, как бы оправдываясь, что слишком рано рождён внук, говорит всем, что он недоношенный. А по селу поговаривают, что это вполне нормальные роды и что Хайни с Амалией просто согрешили и поэтому так скоро пришлось играть свадьбу. «Надо же! Никто не заметил тогда даже, что они пара!» На том и закончились о них все сплетни...
   Хейнрих с Аннагрет Мерк и Филипп с Анна-Елизабет Штутц в одном 1928 году с разницей в два месяца рожают по ребёнку: у Мерк родился сын Александр, уже четвёртый в их семье ребёнок, а у Штутц первый ребёнок - София. Это имя покойной сестры Филиппа, в честь которой назвали они свою дочь.
Софию крестили почти в четыре месяца и она полусидя на руках Хрёстного смотрит улыбаясь своими большими, как у отца, чистоголубыми глазами на пастора Кох. В белом кружевном платье, до плеч белые кудряшки, розовые щёчки и красные губки придают её вид красивой куклы. И пастор Кох с восторгом восклицает:
-  Аня, не сердись на меня, но этого ребёнка у вас Господь отнимет. Она не создана для людей. Ты же сама видишь, какой это ангелочек!
-  Как же так, пастор Кох, ведь Бог дал нам её! Зачем же давал, если она не для нас?!
-  Я тоже не знаю, Аня, прости. Но мой язык высказал вслух то, что моё сердце в эту минуту почувствовало. Я буду очень рад, если это окажется ошибкой. Прости меня, Аня, что я тебе такое сказал. Ты так побледнела, прости пожалуйста...
Маленький Александер Мерк такой же красивый мальчишка, как и его двоюродная сестрёнка, только в противоположность ей у него тёмные глаза и темно-рыжие кудряшки. Когда его крестили пастор Кох почему-то от таких высказываний воздержался. Может потому, что мальчик тёмненький, его красота пастора не так восхитила, а может увидел какую боль нанёс молодым родителям Софии, он в этот раз воздержался от предсказаний.   
Это были последние дети, которых крестили в церкви Нойлауба.

Поздней осенью того же года  всех служителей церкви в Немецком Поволжье разогнала советская власть, а некоторых из них арестовали.
Позднее церкви превратили в клубы, в помещения для хранения зерна и даже в птичники или свинарники. Глубоковерующему немецкому народу тем самым, словно живые души вырывали. Но поделать никто ничего не мог против произвола коммунистов.
    Филипп Штутц работает секретарём поссовета, так как он как немногие в селе закончил шесть классов и у него, что тоже немаловажно в данное время, красивая каллиграфия. В этом видимо немалая заслуга мастера Мерк, который заметил способности Филиппа к учёбе. Большинство же сверстников Филиппа не окончили даже четыре класса. В своём аккуратном костюме и при шляпе, Филипп выглядел элегантным, интеллигентным. А прозвище Шляпоносец за ним так и осталось. Он знал об этом, но не обижался.
Председатель поссовета совершенно безграмотный и не может даже написать свою фамилию. Научился писать каракули первых букв, но чаще всего вместо подписи ставил крест. Зато язык у него подвешан, обладает качествами оратора и поэтому посчитали его лучшей кандидатурой на этот пост.
   ...Осенью 1929 года в Нойлаубе от дома к дому, за прикрытой ладонью, распространилась страшная весть: В амбаре с железными дверьми, который не раз служил изолятором, томится мать с четырьмя детьми. К тому ещё пятым на сносях. Это якобы семья предводителя Белых бандитов, бывшего атамана Рубана, которые как говорят, до сих пор рыскают в этих краях. Поэтому семью его хотят использовать вместо приманки. Считают, что иначе их невозможно выловить. Поймав главаря, надеются покончить со всеми бандитами.
Днём детей выпускают попрошайничать, другой пищи им не дают. Люди подают щедро, хотя у самих уже не так много из-за плохих урожаев в течении ряда лет. Пленница с детьми не голодают, но по ночам очень мёрзнут и не могут уснуть. Днём солнышко пригревает, а ночи уже холодные. Кроме лёгкой одежды у них ничего нет и только небольшая кучка соломы им брошена для постели. Охраняют их простые гражданские мужики с винтовкой, которые при малейшем подозрении должны выстрелом дать сигнал. Они дежурят по одному, чтобы казалось, что объект легко взять. Но зато в сельсовете вместе с милицией ещё гражданские дежурят, готовые тут же оказаться на месте. Каждые три часа охрана меняется.
    Более трёх недель уже, как эта семья заперта в амбаре, но никакого Рубана не видать и не слыхать Толи не знает он о страданиях своей семьи или просто-напросто боится что-то предпринять. «Может и не жив уже отец этого семейства, а они бедные должны там погибать медленной смертью. Это вытьё по ночам невозможно выносить! Разрешали бы хоть жителям Нойлауба приносить этим горемыкам какую-то одежду. Но строго-настрого запрещено даже приближаться к этим амбарам. Этим вытьём детишек видимо и хотят принудить отца сделать рискованный шаг, если услышит и поймёт как они страдают». Так шепчется народ между собой, но каждый боится вслух высказать, что необходимо что-то предпринять. Уже сентябрь на исходе и ночи всё холоднее становятся. Но что делать, никто не знает.
    Однажды Филипп приходит после работы домой и говорит жене:
-  Аня, ты ведь тоже всё время горюешь об этих запертых в амбаре.
-  Все горюют и я конечно тоже. А что можно сделать? Только молиться за них... Поговаривают, что хотели подать прошение с подписями всех жителей Нойлауба, но никто ещё не забыл те страшные события 21 года и боятся подписывать.
-  Да, это действительно им не поможет и другим навредит. Мы тут другое решили предпринять. Осталось только твоё согласие, и их можно спасти.
-  Моё согласие? Да как же, Филипп, чем я-то могу им помочь?! Я бы с радостью помогла, но как? И кто такие «мы»?            
-  Мы - это мы и об этом я лучше промолчу. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для всех, понимаешь, Аня? – и Филипп глубоко вздохнул.
-  Хорошо, тогда расскажи что вы задумали? – она доверчиво посмотрела мужу в глаза.
-  Мы, это значит, мы вероём: я с тобой и дочкой должны покинуть эти места, для их спасения.
-  Но почему и куда мы должны идти? Это же невозможно! Мы не можем покинуть нашу родину, наш край! А красные теперь всюду и нас поймают. Ты задумал побег с семнадцатимесячным ребёнком? К тому же я опять беременна...
-  Ты беременная, Аня? Вот это новость! Мы же хотим ещё сына, правда же?! Но почему я об этом только сейчас узнаю? Тогда бы я не включался в это опасное мероприятие. Это меняет положение. Это слишком много для тебя... – Филипп умолк, пока спокойно заговорила его молодая жена:
-  Расскажи мне, Филипп, как вы это хотите сделать?
-  Я приготовил уже все нужные документы для свободного путешествия. Ты же знаешь, что наш председатель поссовета совсем безграмотный. Но он считает себя достаточно грамотным, раз может «подписывать бумаги крестом», чем тратить время на учёбу и выводить буквы своей фамилии.
А печать пришлёпнуть лучше всего умеет. Для этого он широко заносит руку, потом так ударяет, что думаешь стол треснет.
Аня смеётся, представив как уже не молодой Лабан с размахом бьёт печатью по столу. Филипп тоже рассмеялся, но сразу посеръёзнел:
-  Но мне он полностью доверяет, да ему бедолаге безграмотному ничего не остаётся. И я это использовал, чтобы помочь некоторым людям. А это должно было быть моим последним действием по спасению. Рано или поздно всё равно хватятся сколько молодых людей покинули село за короткое время и меня арестуют. Ты ещё не заметила кого уже нет в селе? Они все получили бумаги от меня. Из-за плохого урожая в последние годы, да и нынче не лучше будет, наступит голодовка. И я решил помочь хотя бы молодым. Старые тоже знают что будет очень тяжело, но они лучше умрут, чем уедут отсюда. К тому же, куда им без документов? А на продажу мяса или скота мы выдаём бумаги и эти же бланки можно использовать для любых свидетельств. А Лабан «подписал» их уже целую стопу. Ты же слышала наверно тоже, что они у тех, у кого ещё что-то есть отбирают последнее зерно из амбаров, а иногда даже хлеб из печи недопечённый достают, до того уже оборзели. Кого не сошлют в Сибирь, из тех кого кулаком назвали, те с голоду здесь умрут. Я это всё уже не могу видеть и поэтому порядком документов к свободе сделал. У них хоть есть возможность где-то чему-то научиться и начать новую жизнь. Я целую тетрадь наштемпелевал, когда Лабан оставлял свою печать в столе без присмотра.
Теперь ты знаешь всё, Аня. Прости меня дорогая, но я не мог тебе об этом раньше рассказать иначе и ты провела бы столько бессонных ночей, как я. Но теперь похоже всем моим планам конец.
Филипп обнял жену и они сидели и молчали, что было слышно посапывание маленькой спящей Софии из другой комнаты. Первой заговорила опять Аня:
-  Знаешь что, дорогой мой муж, а что собственно так сильно изменилось? Если вы уже всё обдумали, то от того, что я забеременила ничего менять не надо. Я же только на втором месяце, а это не болезнь. Пока время придёт родить, мы наверняка уже где-то приживёмся, правда же?!
-  Да, я думаю наверняка, но будет не легко...
-  Тогда нам надо просто решиться и взять судьбы этих людей и наши тоже, с Божьей помощью, в свои руки. По другому действительно нельзя!
-  Ты права, моя удивительная жёнушка. Столько понимания может иметь только моя жена! Спасибо тебе!- просиял Филипп.
-  Тогда скажи, что надо делать. Мне нужно информировать свою мать, быть может она тоже захочет с нами. Ты не против надеюсь?
-  Как я могу быть против! Но только вы обе должны знать, что это не прогулка. Ты, я надеюсь это понимаешь и матери так скажи. Как-никак она уже не молодая и здоровье у нее не самое лучшее. Но эту тайну надо беречь, поэтому мы оставили себе совсем мало времени, да и сроки родов той женщины уже близки. А с младенцем на руках ещё сложнее, чем пока он там внутри у неё сидит и не может пищать. Мы так решили: через три дня нас здесь уже не должно быть. Всё равно уже порядком людей знают о этом плане. И поэтому чем скорее, тем надёжнее.
-  За маму будь спокоен, ты надеюсь, знаешь свою тёщу?
-  Тогда пакуйте свои вещи. Мы сумели уговорить вахтёра, он выпустит детей  в нужное время побираться. Моя пароконка быстрая, и я повезу их в надёжное место.
Но прежде всего, я должен увезти вас, мою семью. И это я сделаю завтра ночью. Так, что вы первыми будете в надёжном месте. А для женщины сделают подкоп с обратной стороны амбара, через который она, как только стемнеет, уйдёт.
К этому времени, я детей уже увезу. Она должна каким-то образом сама добраться в условленное место, где мы будем ждать её. Таков план. А там уже другие побеспокоятся о них.
-  Филипп, а что будет с этим человеком, с вахтёром?
-  Нам его пришлось очень долго уговаривать и убеждать. Для него это, конечно, очень опасное дело. Но он тоже немец и признался, что верует в Бога, поэтому всё же согласился. Говорит, что он плачет по ночам вместе с ними. Попросил только, чтобы прежде чем его с кляпом во рту привяжут к стволу дерева, сперва хорошо измолотили, чтобы выглядело убедительно. «Это всё равно лучше, чем быть расстрелянным», говорит он. Слава Богу, что не я должен это делать! Хотя мужики сказали, что у меня это хорошо получается. Это они смеялись надо мной, имея ввиду ту драку с вашими обердорфскими ребятами. Но одно дело когда тебя разозлили и ты сопротивляешься, а совсем другое бить невинного. Я бы наверно не смог. И вообще я ненавижу драки, но иногда в мужском мире без этого не обойтись – сказал Филипп будто оправдываясь за тогдашнее и продолжил: - К счастью, когда бедняге вахтёру будут «делать маску», я с детишками уже буду в пути...
   Аня тут же пошла к матери и как можно щадяще рассказала ей обо всём. Елизабет не долго размышляя сказала:
-  Раз это для вас уже дело решённое, то нечего больше раздумывать – я еду с вами. Одних я вас не могу отпустить. К тому же это дело стоящее, столько человеческих жизней в опасности! Не ждать же, пока опять погибнут люди! Как тогда все думали, что ничего не случится и убивать невинных не станут. У них рука не дрогнет и этих кончат... Александр поймёт, почему я не могла остаться...
    Всё идёт как запланировано. В следующую ночь Филипп увёз свою семью в Александергай. К утру он уже дома. Эти 30 км для его рысаков мелочь! Но ему необходимо поспать, следующую ночь ему спать тоже не придётся.
Но сразу не уснуть, необходимо ещё раз прокрутить всё : «Вроде всё отрегулировано. Сегодня воскресение, а завтра только мой начальник узнает, что его секретарь исчез, раз не явился на работу. А может подумает, что заболел? Могу же и я когда-то заболеть! Но он всё равно быстро узнает, что вся семья пропала и поймёт всё. А что он может сделать? Чтобы не опозориться для него просто лучше всего сказать, что он меня уволил, а по какой причине, всегда можно придумать! Не то ему грозит ещё большее наказание, чем просто за халатность. У нас уже всё продано, даже маслобойный цех сумел по всем законам продать незаметно, оформив задним числом.» Только деньги за пароконную упряжку после последней поездки получу и всё. Нам этого до Сибири и на первый случай жизни хватит. Наверно не легко там жить, но привыкли же Марилис с Каспером и их дети, значит и мы привыкнем! Моя мать тоже не одна остаётся. Этот дядька Андрей, за которого она вышла, в порядке, да и Конрату уже семнадцатый год – целый мужик уже! Мать знает обо всём. Но Конрату не стали говорить, может по молодости нечаянно проболтаться. Мать ему расскажет когда мы будем далеко.» - С этими мыслями он наконец крепко заснул и если бы мать не разбудила, наверное бы проспал. 
Мать не подаёт виду, как ей тяжело отпускать детей в неизвестность. Она знает, что им и без того трудно. Зачем ещё труднее делать расставание.
-  Вставай, мой сын, тебе пора – говорит она спокойным голосом, потрогав за плечо.
-  А который час, мама?- он потянулся за карманными часами на столе, но мать опередила его:
-  Около четырёх. Сегодня быстро темнеет, всё небо тучами заволокло. Скоро дождь пойдёт. Я приготовила тёплые вещи для этой женщины и её детей. А ты тоже потеплее оденься. Возьми свой плащ и отцовский для детей.
-  Мама, я не смогу эти вещи той женщине передать, я у амбаров уже не покажусь.
Об этом позаботятся те, которые ей побег устроят.
-  Тогда возьми их, пожалуйста с собой, позже пригодятся. Я соломы уже накидала в бестарный ящик телеги, чтобы не трясло на ухабах, да и теплее им будет. И еды для всех вас собрала. Торба в телеге. Поешь быстренько, а то я видела, что детишки уже медленно идут по нашей улице, но в другую сторону. Они ведь почти раздеты...
-  Да, мама, старший знает, что надо идти в ту сторону. И чтобы не бросаться в глаза они должны быть одетыми как обычно. Я им потом дам одеть ваши вещи.
-  Ты со всеми простился?
-  Нет, но потом, попозже передайте всем привет от нас. Чем меньше о нас знают, тем для нас безопаснее. Один хороший закон новое правительство приняло: каждый сам отвечает за свои поступки. А то пришлось бы туго моим родственникам. Мне даже невозможно было бы подумать о нашем плане.
-  Сохрани и оберегай вас Господь на трудном пути вашем, дорогие мои детки! У вас хорошее намерение, помочь ближнему в беде и вы должны крепко верить, что ОН вас поддержит. Просите Его всюду быть с вами. Я буду молиться за вас. Дайте каким-нибудь образом о себе знать.
-  Обязательно. Если я забуду помолиться, то у меня ещё две есть, которые помолятся и третья, мой ангелочек София. А если Марилис напишет вам письмо и в нём сообщит о хорошей погоде, значит мы там. И шибко о нас не беспокойтесь, всё будет хорошо. И под конец хочу вам, мама, сообщить хоть одну хорошую новость: Аня беременная, у нас будет сын!
-  Это и правда хорошая новость, сердечно поздравляю! – Маргарета подошла и поцеловала сына – но в вашей теперешней ситуации было бы лучше, если бы она не была беременной... Помолчав спросила: - А откуда такая уверенность, что будет сын? 
-  Потому, что есть дочь и теперь хочу сына! Окрестим как Аниного отца: Еханнес. Она будет рада.
-  А почему не Петером, как твоего отца? – спрашивает мать несколько разочарованно.
-  Но мама, у Аннагрет уже есть Петер, которого назвали именем нашего покойного отца, зачем ещё второй Петер в одной семье? Мы Софию назвали именем моей покойной сестры и теперь можно в честь Аниного покойного отца назвать сына. Вы что, мама ревнуете, да? – и Филипп посмотрел на мать своей открытой, голубоглазой улыбкой.
-  Да нет же, придумаешь тоже! При чём здесь ревность какая-то? – улыбнулась и Маргарет в ответ, сразу сменив тему. – А кто это ещё с вами, что ты говоришь двое, а София третья?
-  Моя тёща едет тоже с нами. Наверно считает, что она будет для нас большой помощью.
-  Вряд ли она именно так полагает, но что ей будет спокойнее при вас, она знает. Пусть ей физически будет труднее, но это легче, чем здесь в неизвестности ждать весточки от вас – Маргарета незаметно смахнула слезу. И Филипп это заметил,  его глаза тоже увлажнились.
-  Мама, прошу вас только не плачьте. И так уже достаточно тяжело. С нами будет всё в порядке, всё отлично продумано. А Сибирь, ну что Сибирь? Не так уж она и страшна какой её считают. Ко всему привыкнуть можно и к морозу тоже. И там люди живут...    
-  Ты почти ничего не съел – сказала мать сыну, когда он поднялся из-за стола.
-  Не естся, мама. Там эти ребятишки ждут, наверно уже замёрзли. Вот доставлю их на место тогда и наемся и отосплюсь – сказал он одеваясь. Остановился перед ней и долгим взглядом посмотрел в родное лицо, как-то сразу постаревшей матери, как будто старался запомнить дорогие её черты, и искал нужные слова, чтобы успокоить. Сын заметил, как мать борется со слезами и подумал: «Кто знает когда теперь свидимся?»...-  а вслух сказал:
-  Мама, я должен идти. Берегите себя, будьте здоровы и обещайте не плакать! – Ему самому стоит многих усилий, чтобы сдержать слёзы – Ещё раз всем от нас привет!
Маргарета вышла вслед за сыном. Уже начался дождь.Филипп удивлён, что лошади запряжены.
-  Я и не знал, мама, что вы запрягать умеете – сказал Филипп удивлённо.
-   Я это с детства умею, но сейчас не я запрягала. Мой старый Андрей запрёг и ушёл, чтобы дать нам возможность напоследок побыть одним.
-  Вот видите, какой внимательный у вас спутник жизни! Это хорошо, что вы тогда решили с ним сойтись. Вам легче с ним, чем одной и с Конратом проще будет. Он очень уважает дядьку Андрея и будет прислушиваться к нему. Скажите старику большое от меня спасибо  – Филипп обнимает и целует мокрое, то ли от слёз, то ли от дождя, лицо матери.
 Выехав в ворота заднего двора он оглянулся и увидел свою старую мать, прикрывающую обеими руками лицо и ослабил вожжи, что для лошадей означает полный аллюр...
Вдруг Филипп услышал сквозь шум дождя мужские голоса и ржание лошадей. Он оглянулся. С конца улицы въезжают лёгкой рысцой всадники. Ему становится не по себе: «Неужели вахтёр струсил и предал нас? Или кто-то из участников этой спасательной операции всё же проболтался? Но назад ходу нет!» - решил он и увидел сквозь дождь впереди детишек. Почти на полном  ходу поворачивает он телегу почти поперёк дороги так, чтобы тем сзади не видно было и чуть приостановивишись сгребает троих в одну охапку, а старший уже сам запрыгнул в повозку. Младшие двое закричали. То ли от испуга, то ли им было больно, от совсем не нежного объятия всех троих сразу чужим  дядькой, но Филипп уже погнал лошадей во весь галоп. Совсем маленькому годика три, он кричит и зовёт маму. Филипп прикрикнул не громко, но очень строго: «А ну, закрыли рты! Не то сейчас...» Он не сказал больше ничего, но подействовало. Моментально все затихли и только тихонько всхлипывают.
Старший говорит им что-то про маму и они совсем замолкают. Всадники наверное слышали крики детей, сквозь уже усиливающийся дождь и разглядели в бешенном галопе удаляющуюся пароконку, по почти тёмной улице и пустились вдогонку. Дождь полил, как из ведра и дорога размокла сразу. Поэтому всадники тоже не быстрее упряжки, а может и медленнее, так как уже проделали не малый путь. А Филиппа рысаки хорошо отдохнувшие и могут долго выдержать этот ритм. На это он и надеется.
Позади него в телеге стало совсем тихо. Дети залезли под плащ и на соломе им видимо уже теплее.
Короткий взгляд назад и Филипп замечает, что преследование продолжается. Но кажется, что расстояние всё же сократилось и надо что-то придумать, чтобы уйти от погони. «Сейчас будет большой поворот и мост через Нахой, а там овраг. Они на порядочное время потеряют нас из виду и это я должен использовать» - подумал он. Филипп знает всю округу, как свои пять пальцев. И знает, что за мостом лучше можно спрятаться, чем перед ним. Нахой с обеих сторон обросла зеленью, а с той стороны есть довольно большой лесок со рвом и туда он заехал.
«Уже почти совсем темно, а в лесу кромешная тьма а дождь замоет наши следы Только бы кони спокойно себя вели. Не дай Бог заржут и выдадут!»
Он уже слышит, как всадники громко переговариваясь остановились на мосту. Приподнявшись с седушки он всматривается в темноту. Расстояние до моста всё же порядочное и ему из-за темноты и  непрекращающегося дождя не понять сколько их, но определяет, что их человек шесть или восемь. «Они естественно вооружены» - подумал Филипп волнуясь за детей. О себе почему-то некогда думать. «В лес они вряд ли в такую темень сунутся. Если и заподозрят кого-то в этом лесу, то не знают кто и сколько здесь прячется. Только бы кони не выдали.» Он тихонько слез с повозки и стал успокаивая, поглаживать их и слушать о чём те на мосту переговариваются. Но понять ничего нельзя. Мешает шум дождя по деревьям. Потом услышал, как они удалились и тихо спрашивает своих «попутчиков»:
-  Ну как вы там, мои герои?
-  Хорошо, дяденька! Эти трое уже спят – тут же отозвался голос старшего брата, который видимо высунул голову из-под плаща.
-  Не обманывай, Рихард, я не сплю – отозвался второй голос чуть громче – я не маленькая, чтобы спать!
-  Я тоже не маленькая, только Витька спит, да храпит так громко, что эти злые дяденьки ещё могут услышать. Надо его разбудить! – произнёс второй голосок девочки.
-  Нет, только не это, пусть спит! – воскликнул Филипп и спросил - вы не замёрзли?
-  Нет, в соломе тепло. Мы немного мокрые, но это пол-беды, высохнет... Дяденька – позвал Рихард шёпотом – я что-то слышу, они кажется возвращаются...
-  Тогда замолкли опять, как мышки! – приказывает спаситель. И он действительно сам уже слышит издали голоса. Слава Богу, лошади до сих пор не выдали, хоть бы и дальше так вели себя! От напряжения он вдруг почувствовал сильную потребность закурить, что уже потянулся к карману с куревом, но тут же спохватился поняв, в какой опасности они находятся. 
Всадники не торопясь возвращаются к мосту и слышен их говор так как дождь уже немного поутих.
-  Да кто его знает кто это был – говорит один.
-  Не может подвода в воздухе раствориться! – уверяет другой.
-  Она может там впереди на Розенфельде свернула? - Спросил третий.
-  Но был слышен ясный, детский крик! – констатирует следующий.
-  Кто бы это ни был, но в такой кромешной темноте мы всё равно ничегошеньки не увидим! К тому же мы насквозь мокрые, голодные и кони наши совсем устали. Мы завтра узнаем кто это так поздно уехал. Так и так нам в Нойлаубе придётся заночевать.
 - А если это Рубан, а мы его упустили, нам головы поснимают!
- Ну да, конечно! В это ты сам не поверишь, чтобы Рубан на подводе разъезжал. Если он появится то наверняка только верхом!
- А как бы он смог взять жену с детьми, если бы допустим ему удалось их освободить? Уж если он здесь появится, то только из-за них и захочет их забрать, и такая подвода для этого в самый раз! Или не так? - умничает опять один из них.
О чём ещё говорили, уже не расслышать, так как всадники удаляются в направлении  Нойлауба.
Филипп ещё немного подождал, пока по всей округе воцарилась тишина, обнял с благодарностью своих коней и произнес тихо: «Спасибо, родные мои...», повёл их медленно разворачивая телегу за уздцы, боясь её перевернуть или застрять в уже сильно раскисшей грязи. Вывел на дорогу и сел на своё место. Взяв вожжи в руки он слегка шлёпнул ими по крупу и ослабил их. А его лошади знают, чего от них хочет хозяин и несутся, что есть мочи, будто хотят в последний раз отслужить ему  верную службу. При этих мыслях у такого всегда сильного и крепкого мужика появился ком в горле. «Будет ли вас новый хозяин так любить, как я?» - говорит он тихо и протирает своё лицо – я вам этого желаю от всего сердца! Похоже он хороший человек, а плохому я бы вас и не продал!» - заключил он и направил свои мысли в совсем другое русло...
   Наконец они прибыли в Александергай. «Хорошо, что дом на краю, не то бы мы слишком были заметны» – подумал Филипп подворачивая ко двору, где их уже ждут. Предположительное время, когда они должны были прибыть, давно прошло.
Лошадей с повозкой принял какой-то мужчина и завёл сразу во двор. Старшие дети Рихард и Эльза спрыгнули и сами пошли в дом. Вышла Аня, взяла на руки проснувшегося младшего, который опять тут же начал звать свою маму, а Филипп завёл младшую из девочек, Альму, которая тоже недоверчиво озиралась.
   Всё уже подготовлено к приёму: детей искупали одного за другим, одели в сухое, чистое бельё и накормили. Из-за сложившейся ситуации Филипп не смог их по дороге накормить и они были очень голодны. Поев, они охотно согласились идти спать. Даже младший Виктор успокоился когда ему старший брат сказал, что мама скоро придёт. Это впервые, за длительное время, они не на охапке соломы уснули.
Филипп тоже лёг и сразу заснул, как убитый, для него важное дело закончено. Хотя и со стрессом, но они теперь находятся уже в относительной безопасности.
Остальные тоже прилегли прямо одетыми, но им не до сна. Они шёпотом переговариваются об этой женщине. Где и как она пробирается в тёмной ночи, одна пешком, в таком тяжёлом положении.
-  А найдёт она сюда? - спрашивает Аня.
-  Найдёт! Она уже не раз у нас была – отвечает уверенно Лидия, хозяйка дома.
Но проходит час за часом, а Эллы Рубан всё нет – так зовут женщину, которую ждут.
Уже по-всякому гадают, что же могло случиться, ведь Филипп даже не рассказал ничего о том почему запоздал, чтобы не создавать лишнюю тревогу. Но если предположить, что она будет передвигаться не менее 3-4км в час, то она должна бы прибыть не позднее двух часов ночи.
   Уже начинается расссвет и залаяла во дворе собака. Готфрид, хозяин дома, сразу побежал на улицу. Он уже не раз выходил во двор и вслушивался в темноту ночи. Женщины тоже сразу на ногах и выбежали вслед за ним,  а он уже возвращается от ворот с чем-то тяжёлым. В темноте не видно что это, но слышно, что он тяжело пыхтит. Они кинулись навстречу и то,что увидели неописуемо: он тащит почти бессознательную женщину. Лидия подхватила её с другой стороны и так они заволокли Эллу в дом. В свете лампы все увидели ужасающий вид: вся исцарапанная с ног до головы измазанная кровью, она являет собой жалкое зрелище. И по ногам кровь струится. А от её летнего платья остались одни грязные, свисающие лохмотья.
Её провели в комнату, которая служит и прачечной и купальней, посадили на лежанку, чтобы помыть. Хозяйка ярче вывернула фитиль лампы, которая уже всю ночь горела и  керосин наверняка на исходе. Но слава Богу, уже скоро будет достаточно светло.

(Продолжение следует)