Дождь на закате

ДОЖДЬ НА ЗАКАТЕ
(Вариации на тему «Далекой Радуги» братьев Стругацких)

«Меч дождя в Его руках…»
Б.Г.

Глава 1
ГОСТЬ С ДАЛЕКОЙ РАДУГИ


«Он вышел на берег моря, на прекрасный желтый пляж с пестрыми тентами и удобными шезлонгами, с катерами и лодками, выстроившимися у невысокого причала. Он опустился в один из шезлонгов, с удовольствием вытянул ноги, сложил руки на животе и стал смотреть на Запад, на багровое закатное солнце. Слева и справа нависали бархатно – черные стены, он старался не замечать их…»

Света закрыла книгу и привычно провозгласила:
- Хочу в миры братьев Стругацких! К Горбовскому!
Я подняла глаза над вязанием и печально усмехнулась:
- Кто ж туда не хочет? Вот только ему там сейчас совсем не весело, на его далекой Радуге – катастрофа у них там, понимаешь, происходит. Может быть, в другой раз?
- А если серьезно, тебе никогда не казалось, что мир братьев Стругацких более реален, чем наш?
- Очень часто казалось. Ты не поверишь, даже сейчас кажется. Но я прожила в нашем сумасшедшем мире сорок лет и, к сожалению, ничего иного не видела.
- Как это не видела? А мы?

Да, справедливости ради, надо сказать, Светлана была права…  Когда я впервые три года назад попала в гости к Ивану Соколову, в моей жизни был, мягко говоря, не лучший период. А тут такой подарок – концерт на ГорЕ…

Погода в поселке у подножия Горы в тот майский день была прекрасной, светило солнышко, зеленая полянка на вершине словно парила в ярко – голубом небе в мелодиях скрипки и гитары, а рядом сидели на травке друзья Ивана, так быстро и ненавязчиво ставшие родными. В моей трудной и одинокой на тот момент жизни было так легко отвыкнуть от сердечного общения. Да и с кем было общаться? С затурканными до полускотского состояния коллегами или потерявшим всякий человеческий облик начальством?

Но тогда, на светлой горной полянке первой  осознанной мыслью было: насколько человечными могут быть лица людей. И первым лицом, которое более- менее ясно увидела тогда, была Светлана – худенькая высокая девушка с длинными темно – русыми волосами и огромными зелеными глазами. Сочувствующий взгляд именно этих глаз и вывел меня тогда из плотного тумана безысходности, в котором довелось пребывать несколько лет.

Компания ребят представляла из себя  некое подобие рыцарского ордена Митьков – пофигистов, где все были равны, где меркантильные разговоры считались дурным тоном, а поиск смысла жизни был делом уважаемым и почетным. Сколько раз после своей сумасшедшей работы и не менее сумасшедшего вынужденного длительного полуголодного сидения «за свой счет» я спасалась среди этих людей!


Частыми гостями на «базе» Ивана Соколова были признанные и непризнанные гении и просто таланты – поэты, музыканты, ученые, а также она служила для отдыха и приведения в чувство. В нашей компании не задавали лишних вопросов, не смеялись над ошибками. Часто просто сидели, слушали музыку из фонотеки Ивана, пили чай – и молчали. Более красноречивого молчания в своей жизни я не слышала.

Сейчас ребята повзрослели, обзавелись семьями, детьми, многие уехали из Крыма в поисках работы и счастья; встречаемся мы редко, но старая дружба не забывается. Немногие уехали за границу, в основном в Россию. И стали мои дорогие друзья эмигрантами в родной стране. У нас даже стихи есть на эту грустную тему:

ОБ ЭМИГРАЦИИ.

«Она уедет в США, он уедет в Бонн.
Я попрощаюсь с ними молча, навсегда…»
И. Тальков.

Когда бандитка – жизнь по каверзной привычке
Прокатит по тебе асфальтовым катком,
И сплетни вымочат помоями до нитки,
И дождь на улице, и одинок твой дом;

Когда не хочется смеяться
И даже плакать нету сил,
Когда затменья миг ужасный
На небе Солнце погасил,

Придет письмо подруги – эмигрантки,
Уехавшей в Россию из России,
А в нем – стихи о том, как мы когда- то
Сидели у меня и кофе пили.

И каждый о своем невольно думал,
И каждая мечтала – о Своем.
Кто знал тогда, в какой медвежий угол
Судьба загонит через год ее?

Кто знал тогда, что оставаться
Страшней в сто раз, чем уезжать.
Не верилось серьезно, что расстаться
Придется навсегда. Как знать…

Что будет в сытости медвежьей
О нашем голоде мечтать,
А мы не будем знать, как прежде,
Что делать и куда бежать…

Где Родина – в какой России?
Везде чужие мы с тобой.
Не ждут нас ни дожди косые,
Ни равнодушных волн прибой.

Ведь от себя не убежишь
Ни в мир иной, ни в лондонское Сити.
Но иногда нам дарит жизнь
Привет от друга. Из России.

Да уж. «Прыжки и гримасы жизни», -  как говорит мой супруг…

Горизонт отсутствовал. Вместо него был практически сплошной бархатисто – черный занавес. Две последние Харибды яркими факелами вспыхнули на темном фоне. Стены неумолимо сближались, подходя все ближе и ближе к спокойно лежавшему в шезлонге Горбовскому. Уже явственно слышался звук, одновременно напоминающий гудение, свист и резкий надсадный вой. Было очень жарко, с неба сыпался и вертелся в атмосферных водоворотах серовато – черный пепел. Гудение стало невыносимым, порывы ветра переворачивали и несли по воздуху прогулочные лодки и яркие водные велосипеды, а вокруг Горбовского все еще сохранялось относительное затишье. Он повернул голову. Две стены сблизились и вдруг резко притянулись одна к другой, вытянулись в узкую трубу и завернулись спиралью. Легко, как пушинку, шезлонг с лежащим на нем человеком подняло, перевернуло несколько раз, тело вдавило в сиденье и понесло в наступившей полной темноте под невыносимый стонущий вой…

После теплого февраля и начала марта пришли туманы и зарядили мелкие изнуряющие дожди, как, впрочем, всегда бывает в пору цветения миндаля.

Запертый корпус стоял на скале, под которой без отдыха шумели морские волны. В помещении, не топленном несколько лет и нечасто видевшим отдыхающих, стоял запах устойчивой сырости и нездорового заплесневелого холода. В душной закрытой комнатке для дежурных надрывались два электрообогревателя и было относительно тепло. Мы со Светой, завернувшись в протертые санаторные пледы, сидели на кушетке, одна – с вязанием, другая – с любимой книгой в руках, и лениво беседовали. За окном монотонно постукивали о перила лоджии дождевые капли, штормовые волны ритмично били о набережную. Хотелось спать, и разговор понемногу угасал.

Вдруг как- то сразу потемнело, над морем вспыхнула молния.
- Неужели гроза? – Света подошла к окну. От сильнейшего порыва ветра мелко завибрировали стекла.
- Ну и погодка! А с утра было солнышко – совсем весна…
- Вот именно, это же южный берег, тут весной за день могут смениться все четыре сезона.
- Погода бывает хорошая, плохая и крымская, -  процитировала Света местную поговорку.

За окном как- то странно завыло, послышался рокот, непонятный резкий свист и гул.
- Опять пограничники летают.
- В такую погоду? Да и на чем – у них давно все вертолеты на приколе – горючего нет. И прожектор на металлолом сдали.
- Ну и правильно – они им все равно вместо нейтральных вод парочки на пляже освещали…

Во дворе залаял Бим – симпатичное пушистое существо бежевой масти. Лаял громко, старательно, но без злобы.
- Пойдем- ка проверим, кто там гуляет. Заодно и воздухом подышим.

Мы застегнули куртки и вышли – я со спрей- дезодорантом фирмы «Дзинтарс», способным своим запахом вырубить любого хулигана, и железным прутом; Света – с зонтиком и любимой книгой в кармане.

На скале, под моросящим холодным дождиком, стоял, слегка накренившись над обрывом, неизвестно откуда появившийся помятый шезлонг с лежащим на нем длинным худым человеком в серебристом комбинезоне. Мы переглянулись:

- Как тебе это нравится?
- Интересно… кто бы это мог быть?
- На бомжа вроде не похож, на местных жителей – тем более…
- Может, отдыхающий?
- Так не сезон ведь…
- Слушай, а вдруг ему плохо?

Мы подошли поближе. Странный человек был высок и костляв. Лицо, узкое и длинное, с нависающим высоким лбом чем- то напоминало загадочные статуи острова Пасхи. Лицо и одежда выглядели потемневшими, словно закопченными, но маленькие, глубоко запавшие глаза были живые и удивительно добрым взглядом рассматривали окрестности. Вода стекала по лбу и щекам, оставляя светлые следы, и совершенно ему не мешала. А мы стояли под одним зонтиком и с удивлением рассматривали странного человека.

- Простите, Вам не холодно?
- Нисколько, -  тихим печальным голосом ответил он, -  здесь так чудесно – нежарко и красиво. Горы, море до горизонта, небо. Деревья цветут такими милыми розовыми цветочками. И дождик! Скажите пожалуйста, какой у вас век?
- Граница двадцатого и двадцать первого, Леонид Андреевич, -  быстро ответила я.
- Вот как? А реальность какая?
- Мы бы сами хотели это знать. Боюсь, что не самая приятная.

Света, не веря своим глазам, а уж тем более ушам, лихорадочно листала книгу. Где же эта страница? А, вот она: «…человек высокого роста… Физиономия его очень живо напоминала Кондратьеву виденные когда- то фотографии каменных истуканов острова Рапа- Нуи – узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом… Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая- то детская».

Улыбка у него действительно была славная, хоть и немного печальная.
- Однако, становится прохладно, -  сказал он, сутулясь, вылез из шезлонга и встал во весь рост.
- Ой, извините! – от неловкого движения шезлонг накренился и заскользил вниз по осыпи.
- Ничего, мы его потом вытащим, -  пообещала Света.

Глава 2
РЕАЛИИ УЖАСНОГО МИРА

Умытый и обсохший, Леонид Андреевич Горбовский сидел в дежурке восьмого корпуса моего родного санатория и наливал из термоса чай в надколотую чашку.
- Еще печенье?
- Нет, нет, спасибо!

Он обреченно взглянул на продавленную санаторную кушетку, виновато улыбнулся и спросил:
- Простите, можно, я лягу?
- Ну конечно, вот только укройтесь пледом – в корпусе довольно сыро.
- Да, странное помещение, осматриваясь, произнес гость. На склад не похоже – тут, судя по обстановке, должны жить люди, но почему тогда так холодно и тихо?
- Это санаторий, Леонид Андреевич, люди тут отдыхают и лечатся.
- Но где же они, и почему так холодно? Да и мебель какая- то странная, -  удивился Горбовский, вставая с качающегося стула, для устойчивости поставленного в упор к стене.
- Просто эта мебель уже несколько раз списана и снова пущена в дело.
- Но зачем? Не проще было бы ее утилизировать?
- А как же тогда украсть новую?
- Украсть? И кто же ее крадет? – удивление в глазах Горбовского постепенно сменялось живейшим научно – исследовательским интересом, -  и для чего ему столько мебели?
- Крадет начальство, потом продает.
- Простите, что?..
- Ну, то есть, меняет на денежные знаки.
- Это что, специально для грабителей придумано?
- Нет. Дело в том, что у нас материальные блага можно получить только за деньги, а деньги люди должны получать за свою работу. Но мы уже давно их не видали – начальство у нас уж больно жадное.
- Вот как? – Горбовский задумался, -  а кем работаете вы?
- Я – врач, Света – медсестра.
- Так это ваш кабинет?
- Нет, я здесь работаю сторожем.
- Как это – сторожем? Ничего не понимаю. Разве сторож лечит людей?
- Нет, конечно. Но что делать, если санаторий на зиму закрывается, и… Я вдруг отчетливо поняла, что не знаю, как объяснить пришельцу, что такое «отпуск за свой счет», «служба трудоустройства безработных», «работа по три – четыре месяца в году»… Я бы и сама на его месте ничего не поняла.
- Подождите, а если врач не может сторожить корпус, что ему делать тогда?
- Если сумел проработать шесть месяцев в году – считайте, что сильно повезло – сможет встать на учет как безработный и получать  небольшое пособие, если нет – умирать с голоду.
- Кошмарный мир. Кажется, я понял, куда попал – это типичная патологическая реальность по теории Невструева.
- Что это за теория, если не секрет? – спросила Света, отличающаяся научным складом ума.
- Помилуйте, какой тут может быть секрет? Вкратце суть теории такова…
Горбовский уютно устроился на кушетке и принялся излагать:
- На каком- то этапе вектор времени расщепляется, и развитие мировой истории идет несколькими путями. В нашем случае это два пути, две реальности – нормальная и патологическая. Во второй реальности ход истории сильно искажен.
- Это очень влияет на жизнь Космоса?
- Изрядно.
- И чем такие сдвиги обычно заканчиваются?
- Иногда гибелью обоих миров, иногда векторы снова сливаются в один, и жизнь возвращается в нормальное русло.
- А если больной мир становится неизлечимым?
- Когда зло начинает преобладать над добром, силы природы действуют так, что патологическая реальность исчезает как дурной сон.
- Интересно, когда же вектор расщепился в нашем случае?
- Скорее всего, где- то в районе 1936 года.
- Возможно, я не столь силен в истории Бурных Веков.

В это время за входной дверью послышался грохот. Стучал некто, считающий, что имеет полное право ломиться в двери закрытого санаторного корпуса, где в данное время не предполагалось присутствие каких- либо жителей. Требовательно стучал. И нагло.
- А вдруг это воры, -  тревожно сказала Света, -  может, милицию позвать?
- Господь с тобой, какая милиция? Телефон давно отключен за неуплату.

Я взяла железный прут, баллончик с агрессивным дезодорантом и пошла к выходу, предупредив гостей, чтобы сидели тихо – а вдруг это не воры, а, что еще хуже, начальство…

Щелкнул замок. Я резко распахнула дверь, стоя в ней с самым решительны видом и поигрывая арматурным прутиком в полметра длиной.

На пороге стоял некто невысокий, очень толстый и краснолицый, испуганно хлопая глазками. Главный врач санатория Юхым Осыпович Тэрэбэнько по прозвищу «мал клоп, да вонюч» собственной персоной, то есть вышеозначенный худший вариант. Бывший парторг терсовета, крутой матерушник среди послушных подчиненных, при малейшем сопротивлении всегда терял дар речи.

- Здравствуйте, Ефим Иосифович, дорогой, -  раскрывая объятья, возопила я с улыбкой сытого крокодила, -  а я- то думала, и кто ж это стучит? А это вы! Вот радость- то какая!!!
Юхымка икнул и просипел:
- Уважаемый доктор! Так это вы дежурите?
- Дежурю, Юхим Осипович, дежурю.
- Ах, дежурите… А половички постирать не желаете?
- Обязательно, Юхим Осипович, обязательно…
- Ну трудитесь, трудитесь.

Я закрыла дверь за нежданным визитером и, облегченно вздохнув, вернулась к гостям.
- Кто там был? – спросила Света.
- Мелкий пан Юхимчик собственной персоной. Приходил проверять, на месте ли дежурный. Или приказать снова постирать ковровые дорожки в холодной воде. С него станется.
- А ты на него возьми да выскочи с железякой.
- А я возьми да выскочи.
- Нехорошо маленьких обижать.
- Нормально. Не умеет уважать – пусть боится.
- Перепугался, должно быть – это ему не с Мерседюком водку пьянствовать и не вашу зарплату через банк прокручивать. Наверняка ушел глубоко неудовлетворенным, кровосос.
- Да уж. А вот скажи мне, Света, почему за все годы совместной работы он меня ни разу не выматерил, в отличие от других членов коллектива? Боится, что ли?
- Уважает, -  расхохоталась Света.
- Кто, Трэньбэбэнько?
- Да, да, Дряньбэбэнько…
- Да он и себя не уважает.

Горбовский с удивлением выслушал наш диалог.
- Кажется, мат – это использование грязных словесных формулировок в человеческом общении?
- Да.
- Так ваш, с позволения сказать, начальник, грязно ругается, да еще и при женщинах?
- А ему все равно. Пол не имеет значения.
- И принимает токсические напитки, да еще и с подчиненными?
- Еще как ругается и еще как принимает! Мне рассказывали больные, как он один зараз изволил выкушать то ли пяти- , то ли десятилитровую канистру шампанского.
- Так он еще и с пациентами пьет? Какой ужас!
- Да ну его к монахам. Стоит ли о нем говорить в такой приятный день, Леонид Андреевич! Расскажите нам лучше что- нибудь интересное из жизни своей реальности, -  предложила Света, -  например, об освоении Космоса. Вы ведь космолетчик?

- Космоса…  Извольте: в 1949- м году полетел первый пилотируемый корабль, вели его русский и немецкий космолетчики… Забыл фамилии. Дальше – в 1951- м году состоялась первая лунная экспедиция…
- Надо же, а у нас первым космонавтом был Юрий Гагарин только в 1961- м году, а на Луне высадились американцы много позже, если высаживались вообще. А что было дальше в вашей космонавтике?
- Дальше в 1984- м изобрели мезовещество, а в 1985- м – первый фотонный двигатель «Змей Горыныч».
- А у нас в 85- м такой «змей горыныч» завелся, что просто жуть…
- Скажите, Леонид Андреевич, а правда, что у вас сохранился памятник Ленину?
- Конечно, на той же площади, где и памятник Николаю второму с семейством. Надо уважать свою историю.
- А что происходит у вас в этом году?
- Исследуется атмосфера Урана.
- И сколько еще всего интересного произойдет до вашего двадцать третьего века…  А мы все на околоземной орбите болтаемся как цветочек в проруби, а силы тратим на военную технику.
- А мы уже давно ни с кем не воюем.
- Я только одного не пойму – как Вы здесь оказались? – спросила Света.
- Видите ли, два наших мира настолько же разделены, насколько и взаимосвязаны. Поэтому вся масса недобрых мыслей человечества патологического мира вполне способна вызвать страшные катаклизмы на различных уровнях, в том числе  и не пространственно- временном. Если падение перышка из крыла птички рождает гром на дальних мирах, то волны катастроф на планете Радуга вполне объяснимы воздействием дурных мыслей жителей второго мира планеты Земля, а эксперименты нуль- физиков тут совершенно ни при чем. Это открыл совсем недавно наш юный талант Юрочка Широян.

Что- то в формулировке Горбовского показалось мне странно знакомым. Одна цитата явно взята из знакомого источника.
- Вы знакомы с эзотерикой?
- Конечно, -  удивленно посмотрел он, -  основы эзотерических знаний входят в обязательный курс начальной школы. Без знаний первопричин человечество рано или поздно скатывается к вульгарному мракобесию. А как у вас?
- Как у нас? – мы со Светой переглянулись и расхохотались, вспомнив мрачного властолюбивого маньяка – местного «бледного гуру», -  извините это был смех сквозь слезы. У нас серьезных эзотериков предали анафеме, а так называемые «духовные общества» в большинстве своем превратились в обычные секты…
- Несчастный мир! Долго он не протянет.
- И все же, почему Вы попали именно сюда и  именно сейчас? Может быть, мы притянули Вас своими мыслями? Ведь Света перед Вашим появлением как раз читала «Далекую Радугу» братьев Стругацких.
- А, Стругацкие! – повеселел Горбовский, Аркаша и Боренька! Как же, как же, знаю. Очень милые мальчики, стажеры с прогрессорского факультета Института экспериментальной истории. Они проходили полетную практику у меня на корабле. У них была такая дружная группа, помнится, там был еще один Боря и Володя – они так славно пели! Как- то раз устроили певческий турнир. У меня в фонотеке была запись лютневой музыки шестнадцатого века, так Боря спел под нее чудесную песню: «Под небом голубым есть город золотой…» Ах, что за прелесть! – Горбовский поворочался, удобнее кутаясь в плед, а Володенька пел балладу: «Когда вода всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов, из пены уходящего потока на сушу тихо выбралась любовь…»
- - «И растворилась в воздухе до срока, а сроку было – сорок сороков…»

- Просто чудо! Его для чего- то специально учили петь хриплым рваным голосом. Кажется, они получили распределение в двадцатый век в СССР по специальности хроноразведчик – реабилитатор. Так вы что, знакомы?
- Не знакомы, но наслышаны…
- Однако, что это за специальность у них с таким жутким медицинским названием – «хроноразведчик – реабилитатор»? – спросила Света.
- Институт проводит эксперимент – посылает людей из нормальной реальности в патологические миры, -  пояснил Горбовский, -  кстати, не Вы ли проходили практику на «Осьминоге» с группой студентов – медиков? – Горбовский вопросительно -  изучающе поглядел на меня, -  помнится, за Вами еще ухаживал такой милый молодой человек по имени Саша – умница и весельчак, его все называли Профессором…
- Ну, допустим, умница и весельчак Саша – это мой муж Александр Васильевич. Правда, не шибко он и весел сейчас от такой жизни. Да и познакомились мы с ним недавно. И стать профессором ему было не суждено. Но студенческую практику на «Осьминоге» что- то не припомню. Хотя современная медицина всегда казалась мне убийственной и первобытной, на человека из идеального будущего я как- то не тяну.
- Если это был пиратский корабль, то она. Катя у нас – человек- приключение, -  добавила ехидная Светка.
- К сожалению, Вы обознались, милейший Леонид Андреевич, это была не я. Увы.
- Забыл вам сказать. После арканарской трагедии все прогрессоры, отправляющиеся в хроноразведку в миры, подобные вашему, временно амнезируются на период нахождения в патологической реальности. Они ничего не помнят о своей жизни в нормальном мире, но остаются детьми этого мира в сути.
- И в чем же смысл этого ужасного эксперимента? – спросила я.
- Вот так всегда, -  рассмеялась Света, -  видите ли, Леонид Андреевич, она принципиально не терпит никакого насилия. Воистину существо не от мира сего.
- Гуманного эксперимента, именно гуманного, -  возразил Горбовский, -  по отношению к жителям патологического мира! Ведь наши прогрессоры, кроме отсутствия памяти о родине, остаются нормальными людьми с нормальными моральными устоями и показывают им образец нормального поведения, как маяк показывает направление движения в тумане. Они живут, работают, пишут книги, лечат людей, поют песни, вроде бы не очень понятные, но весьма притягательные для нормальных людей, которые есть в любом патологическом мире. Они помогают нормальным людям остаться людьми и не скатиться до патологического уровня или умереть – а именно такой выбор часто встает перед ними…  Да вы, думаю, и сами лучше меня знаете. Кроме того, их работа очень часто помогает безболезненному слиянию двух реальностей и выравниванию единого вектора времени.

- И все- таки это жестоко по отношению к самим прогрессорам, -  не унималась я, ведь нормальному человеку крайне трудно выжить в патологическом мире. Тем более – в чужом. Вы вспомните – дон Румата Эсторский готовился к своей работе с детства, был по сути своей суперпрогрессором, но и он в конечном итоге не выдержал и порубил- таки войско дона Рэбы вкупе с самим доном Рэбой.
- Это был единичный случай, тем более, как я вам сказал, в кодекс прогрессоров внесена корректировка. Кроме того, все прогрессоры проходят специальную подготовку, они достаточно закалены, привиты от последствий воздействия мировой энтропии и обычно выходят из всех ситуаций невредимыми.
- А вы в курсе, что двое из ваших знакомых мальчиков уже не вышли?
- Ужасный мир, -  Горбовский зябко повел плечами.
- Дать Вам второй плед? – спохватились мы, -  у нас тут еще один остался!
- Нет, нет, спасибо, грейтесь, мне уже хорошо, -  он оглядел комнату, -  а что это за сооружение у вас в том углу? Чем- то напоминает стереовизор.
- Это всего лишь телевизор. И, по- моему, он даже работает. Включить? Правда, ничего хорошего там не показывают, но хоть будете иметь представление о нашей «веселой» жизни. Ага, песенка. Ну, это еще можно смотреть без содрогания…

На мутном дымчато- сиреневом экране развеселые «дивчатка та хлопьята» браво гупали пятками об пол и жизнерадостно вопили: «Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвэла!»..
- Ну- ка, ну- ка, я уже где- то это слышал! – оживился Горбовский, -  жаль, пропал мой проигрыватель. Это ведь негритянские ритмы? Приятно звучит. А почему артисты белокожие?
- Нет, Леонид Андреевич, ритмы вполне славянские.
- Но я не могу понять, о чем они поют – язык как- то странно искажен.
- Это наш новый государственный язык. Свежеизобретенный.
- Да? Никогда о таком не слышал.
- Похоже, у вас нет разделения по национальному признаку?
- У нас нет разделения ни по какому признаку. Мы все уже давно объединились.

На смену веселенькой народной пляске пришла компания невменяемых тинейджеров неопределенного пола в бесформенных балахонах, приплясывающая на сцене. Спины их были сгорблены, руки свободно свисали до пола. Тинейджеры длительно и монотонно бредили: «Я грыбу по грыбы…» После окончания данного «шедевра» другая компания, как две капли воды похожая на первую, или та же, но еще меньше проспавшаяся, рэпово загундела: «Сирко, собака, мий пэс!»
- Ой, -  громким шопотом сказала Света, -  переключай скорее, они сейчас пошлить начнут!
- Что это было?
- Да так, -  я быстро повернула переключатель. Не будешь же на самом деле объяснять приличному человеку, какой участок своего тела показала хозяину некая «Сирко- собака, мий пэс»…
- Это наша эстрада, Леонид Андреевич…

На втором канале на фоне медленно кувыркающегося со скалы ярко горящего грузовика маленький мальчик с ангельским личиком, одетый в костюмчик – «тройка» с галстучком, стрелял длинными очередями из огромного черного пулемета в полуголую блондинку в ужасном макияже.

- Что это?! – спросил Горбовский.
- Это обычный американский фильм, их сейчас только и показывают.
- Только такие?
- В основном.

На третьем канале диктор истерически вещал о чем- то. Горбовский прислушался.
- Кажется, кто- то кого- то собирается бомбить? Неужели у вас все еще идут войны?
- Увы, Леонид Андреевич, еще как идут!
- Ужасный мир.

На улице постепенно светлело, дождь прекратился, выглянуло позднее предзакатное солнце. Горбовский заворочался на кушетке и нехотя сел.
- Пора мне и домой. Спасибо за теплый прием.
- Как Вы намерены возвращаться? Ближайшие известные нам прогрессоры живут в Москве и Санкт- Петербурге, да еще и, как Вы говорите, амнезированы. И где взять денег на дорогу?
- Тем более, что эти города сейчас за границей, а местного паспорта у вас нет.
- Говорят, для подобного путешествия уже нужен заграничный паспорт.
- Так его и у нас нет. Задержат на первой же таможне.
- Простите, что такое «граница» и «таможня»?
- Граница – это заслон, который ставят патологические люди для затруднения контактов между нормальными людьми и с целью улучшения своего материального положения.
- А таможня – это их рабочее место.
- Зачем все это? – не переставал удивляться Горбовский, -  разве кому- то от этого стало лучше? Или кто- то от этого стал умнее или счастливее?
- Да что- то не заметно.

Горбовский поднялся и заявил:
- Нет, через ваши границы и таможни я пробираться не стану. Я просто воспользуюсь обратной Волной.
- Насколько это опасно? – обеспокоенно спросили мы.
- Не более, чем моя основная работа – прохождение на Д- звездолете через очередную бешеную атмосферу. Но я ведь всегда возвращался, -  улыбнулся Горбовский, -  надо только достать шезлонг – на нем довольно удобно планировать, да и удар он неплохо смягчает.
- Неужели такое возвращение реально? – переглянулись мы и одновременно подумали:
- Эх, нам бы туда…
- Да, вполне реально – Юра Широян очень точно рассчитал цикличность Волн. Через определенное время они возвращаются в прежнюю пространственно- временную точку, но уже не со столь разрушительным потенциалом.
- Но Вы же попадете на выжженную планету? Или я чего- то не понимаю?
- Все верно, но ведь там остался человек- машина Камилл; люди могли выжить в убежищах и им наверняка понадобится помощь; кто- то еще мог, как я, попасть в эпицентр и вернуться живым. Кроме того, звездолет спасателей уже должен быть близко. Да и мой «Тариэль» все еще на орбите Радуги. Так что ничего страшного!

Трое вышли из корпуса. Я закрыла замок. За углом была слышна какая- то возня и шипение. Двое мальчиков лет двенадцати с квадратными лицами и оловянными глазками под яркими шапочками с надписями «Adidas» усердно мазали стену корпуса красной краской из баллончиков, выписывая вкривь и вкось большими разнокалиберными буквами: «NIЯVANA -  KLEVA!»

Горбовский вежливо спросил:
- Молодые люди, вы уверены, что ваша надпись вызовет у окружающих чувство эстетического наслаждения?

«Молодые люди» подумали и осведомились:
- Гэ–э?

Тут из- за угла с лаем выкатился сердитый пушистый комок. Бимка был вне себя от ярости. Юные мазилки поспешно удалились.
- Какие странные дети, -  заметил Горбовский.
- Ничего удивительного: насмотрелись тупых фильмов по телику, посидели на уроке у голодной и злой учительницы…  Кроме того, уже в этом возрасте они употребляют алкоголь и наркотики.
- Ужасный мир! – повторил Горбовский.
- Хватит брюзжать Катрин, -  сказала Света, -  они от этого лучше не станут, пошли на поиски.

Шезлонг завис на обрыве прямо над разбитой «Камазами» дорожкой для лечебной ходьбы, зацепившись за цветущее деревце миндаля. Света тремя изящными прыжками оказалась рядом с ним. Горбовский посмотрел восхищенно и собрался было последовать за ней. Я поежилась:
- Нет, при моем телосложении такие подвиги противопоказаны. Пойду лучше в обход!

В этот момент наше внимание привлекли шелест шин и визг тормозов, доносящиеся снизу, с набережной. Там имел место инцидент. По мокрому асфальту с безумной скоростью, петляя по лужам, неслись в неведомую даль два «БМВ». Они старались прижать друг друга к обочине, явно играя в догонялки.
- Опять крутые развлекаются, -  прокомментировала Света, укрепляясь среди ветвей миндального дерева так, чтобы дотянуться до шезлонга и при этом не сверзиться в пропасть.

На набережной попавшая под обильные грязные брызги бабка сердито вопила:
- Чтоб вас разорвало, паразиты! И куда только милиция смотрит!

Случившаяся неподалеку милиция в лице сытенького человечка в сером жупане и такой же конфедератке только лениво зевнула и отвернулась, не ответив на старушкин призыв.
- Что это за человек? – заинтересовался Горбовский.
- Это человек, который смотрит за порядком – работа у него такая.
- Почему же он ее не выполняет? – снова не понял Горбовский.
- Трудно сказать, Леонид Андреевич. Вот, например, недавно мы с мужем видели, как горят камыши в Приазовье. Представьте себе: степь с зарослями сухого камыша, сильнейший ветер, стена огня до неба, а посреди всего этого – реликтовая маслиновая роща. Когда огонь доходил до маслин, они вспыхивали как факелы. Мы сразу кинулись ломать камыш вокруг деревьев и забивать ветками очаги огня там, где это можно было еще сделать. Устали и закоптились смертельно. А справа и слева в некотором отдалении стояли две пожарные машины – просто стояли, не вмешиваясь в происходящее. Между делом я успела выразить свое мнение по поводу исполнения ими служебного долга…

- Представляю, как ты его выражала! – рассмеялась Света, уже слышавшая эту историю, да и сама бывшая свидетельницей не одной подобной нелепицы, столь свойственной нашему воистину больному миру.
- А что это за колесницы проехали по набережной?  -  спросил Горбовский, -  такие средства передвижения имеют все в вашем мире?
- Господь с вами, Леонид Андреевич! – нервно засмеялась я, -  да за одну такую машину надо было бы отдать мою зарплату за много- много лет, даже если бы ее платили. На них ездят только современные «хозяева жизни».
- Они что же, хорошо работают и поэтому получают много денег? – Горбовский надеялся, что усвоил этот обычай «больного мира», однако ответ снова удивил его:
- Они вообще никогда не работали в том смысле, как это понимают нормальные люди. Их «работа» состоит в «отмывании» украденных денег.
- Интересно было бы на них посмотреть.
- Да вон – смотрите, любуйтесь!

Из- за поворота вырулил огромный детина в ярком спортивном костюме, с маленькой стриженой головкой на массивной мускулистой шее, в обнимку с вульгарно размалеванной девицей с ярко- рыжими патлами, в коротенькой кожаной курточке, не прикрывающей дряблое пузо, и плавно переходящей в длинные ботфорты. Шезлонг Горбовского все еще висел на дереве. Парочка, громко гогоча, подошла поближе и остановилась.
- Что, дядя, загорать собрался? – обратился детина к Горбовскому.
- Да, собственно говоря, нет, -  растерянно ответил тот.
- Собрался, собрался, да еще с двумя. Силен, мужик! – парень, красуясь перед девицей, бульдозером забурился на скалу, одним мощным движением выломал из дерева шезлонг и подал Горбовскому:
- Загорай, дядя!

Пара победно удалилась.
- Какой веселый юноша, -  сказал Горбовский, -  он, по- моему, пытался пошутить, вот только я не понял его юмора…
- И слава богу, что не поняли, -  облегченно вздохнула я, тихо радуясь тому, что парочка оказалась в благодушном настроении.
- Ужасный мир, -  сказала Света, с неохотой слезая с дерева.

Стемнело, как всегда на юге, внезапно, без сумерек. Было тихо, ветер и дождь прекратились уже давно. На черном небе ярко светили огромные южные звезды. И даже море шумело не так громко, словно утомилось за день. Воздух был свежий, чудесно пахли цветущие деревья. До прихода обратной Волны оставалось несколько минут. Шезлонг был водружен на прежнее место, и Горбовский удобно устроился в  нем. Мы стояли над обрывом рядом с гостем.

- Счастливо Вам долететь, Леонид Андреевич, -  печально произнесла Света. Ей было жаль расставаться с этим человеком, воплощавшем в себе, по ее понятиям, идеал человека будущего.
- Спасибо, -  ответил он, -  вам счастливо оставаться. И не отчаивайтесь – все еще может измениться. Мне почему- то кажется, что мы очень скоро увидимся. Когда вернетесь в нормальную реальность, обязательно заходите в гости. Буду ждать.

Затем мы со Светой заняли наблюдательную позицию у окна корпуса и стали ждать, напряженно вглядываясь в темноту. Наконец издалека послышался тонкий воющий свист. Стекла начали мелко вибрировать. Свист приближался, переходя в надрывный гул. Со стороны моря накатилась прозрачная белесая Волна, свернулась воронкой и быстро унеслась в небо. И сразу стало тихо. Даже чрезмерно тихо -  как перед грозой. Бим испуганно взвизгнул в своей конуре. Мы выбежали из корпуса. Ночь была по- прежнему тихой, черной и непроницаемой. Над обрывом было пусто, словно никогда и не стоял там плетеный шезлонг с лежащим в нем Горбовским.

- Как он там? – вздохнула Света.
- Надеюсь, что хорошо.
- Надо будет ребятам рассказать.
- Как ты думаешь, они нам поверят?
- Посмотрим…

Глава 3
КОНЕЦ СВЕТА В ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОЙ РЕАЛЬНОСТИ

В начале октября на «базе», расположенной в цокольном этаже одной из трех высоток у Горы, встретилась компания друзей. Они уже давно не собирались вместе, но сегодня был повод – праздновали день рождения Ивана Соколова, прозванного за глаза «Иван Боддхидхарма», про которого цитировали, что он «вылечит тех, кто слышит, и, может быть, тех, кто умен. И он расскажет тем, кто хочет все знать, историю светлых времен…»

Виновник торжества – высокий, худой, черноволосый, с большими  мечтательными карими глазами, похожий на грустную чайку, сидел на диване с блок- флейтой в руках. Рядом на диване, стульях и просто на полу устроились: Света, мы с Александром Васильевичем, Толик, Ириш и Юра с чадами и домочадцами. Славик сидел на корточках и настраивал гитару, Роза с маленькими Русланой и Мирославой ему помогали. Роман и Санек стояли у окна и курили в форточку. На кухне хозяйничали Ира и Дима с двумя детишками – там весело билась посуда и так же весело велась воспитательная работа. Телефон и дверной звонок не умолкали – именинника продолжали поздравлять. Конечно же, звучала музыка – Иван поставил новый лазерный диск Вангеллиса, и они со Славиком стали подыгрывать на флейте и гитаре. Ириш подпевала своим джазовым голосом. Сандра листала книгу, устроившись в кресле. Было хорошо и уютно, как всегда, несмотря на плохую погоду.

Ветер с дождем ударили в окно.
- Как тогда, -  вздрогнула Света.
- Да…, -  задумчиво вторила я.
- Все вспоминаете своего гостя? – спросила Роза, -  жаль, что мы с ним так и не познакомились.
- У него было мало времени.
- Интересно, как ему понравилось у нас? – спросил Иван.
- Думаем, что никак. Он только успевал удивляться нашей патологии.
- А как бы нам понравилось у них? – усмехнулся Роман.
- Вот это было бы интересно! – подхватила Света.
- Нет, ребята, представьте себе: попадаете вы в каменный век и видите: слева – мамонт, справа – пещерный медведь с длинношерстным носорогом, опять же динозавры бегают – хищные и голодные. Еще и слопать бы вас попытались. Что бы вы сказали на это? – спросил Санек, -  вот и он оказался в аналогичной ситуации…
- Сказали бы, что «все это – Карма, и против нее не попрешь», -  привычно процитировали мы со Светой.
- Дура она, ваша Карма, -  убежденно заявил Александр Васильевич.
- Дура- то дура, но свою десятку в день имеет.

Славик молча усмехнулся.

В это время в наступившей тишине раздался отчетливый хлопок, все обернулись на звук – и остолбенели. Вначале нам показалось, что персонаж висящей на стене репродукции с картины «Ангел последний» ожил и вошел в комнату. При ближайшем рассмотрении это оказался неизвестно откуда появившийся человек высокого роста в светлой одежде с усталыми глазами, глядящими серьезно и даже сурово. Он произнес без предисловий, четко выговаривая слова:
-  Старший прогрессор Соколов, ваша группа готова?
- Готова, -  быстро ответил Иван, как будто давно ждал этого вопроса.
- К чему? – удивленно спросили все.
- К возвращению.
- А по какому поводу такая срочная эвакуация? – спросила Сандра, на лице которой, однако, не было заметно следов особого удивления.
- Начался процесс нейтрализации, -  ответил ей незнакомец, -  и все прогрессоры отзываются со своих постов.
- Это что же, конец света? – недоверчиво спросила я.
- Нет, это конец патологического мира. Собирайтесь, ребята. Пора возвращаться домой!

Февраль 1998г., Бердянск – ноябрь 2008г., Партенит.