Мемуары Командуемого пункта - 6

                П А К Е Т

   Николай Тимофеевич прожил долгую и впечатляющую жизнь, охватившую сразу несколько  исторических эпох. Родился он еще до революции и четко помнил все, что было в ту пору. Мальчик из бедной крестьянской семьи с малолетства знал не понаслышке  про тяжелый крестьянский труд, сам пахал землю и воспитывался у деда, человека могучего и строгого, знавшего цену трудовой копейке и бережливости.
Чем только не пришлось ему заниматься, прежде чем он связал свою жизнь с армией! Служил он и с моряками и с комитетчиками и часто любил вспоминать эти свои золотые годы. На фронте он не был, но и его не обошла война стороной. Рассказывать о той поре он не любил, но иногда кое-что прорывалось, хотя и говорил он обо всем скупо и лаконично. На все мои вопросы он отвечал односложно, что рассказывать  особенно нечего, просто делал свою работу. Но однажды…
Как-то утром мы с ним готовили почту. Работа у нас авральная, часто весьма срочная и непредсказуемая, так что в наших условиях работать может далеко не каждый. Вечная спешка и готовность быть, как на переднем крае, у нас в крови, а потому выдержать такой накал по силам не всякому. Случайные люди, попадавшие к нам, иногда открещивались от нас, как от сатаны, обходя наши «пенаты» далеко стороной. Мы же только усмехались тому, нисколько никого не порицая за проявленную слабость.
- Сейчас еще что, - говорил Тимофеевич, - сейчас еще ничего. Вот в сталинские времена – вот это да! Сутками сидели на работе, не вылазили просто. Сам сидит до утра, и начальники все вместе с ним, ну, и мы, конечно. Строгость была жуткая. Иной раз и не делаешь ничего, а сиди и жди, вдруг вызовут или еще что понадобится. А иногда и звонок – вот тогда кутерьма мало не покажется! А в войну и того строже…Есть-пить забывали, спали по часу-два в сутки, а то и вовсе не спали. Сидишь, глаза красные, голова ничего не соображает, а уйти нельзя, не до отдыха… Страх, как боялись что-то проворонить. У меня приятелей многих, сослуживцев еще до войны пересажали. Смотрю, а вокруг меня то одного, то другого на воронке увезли, жуть просто. А я же с ними общался, дружил со многими. Иной раз сижу, думаю, вот, мол, и моя очередь скоро дойдет. Смешно сказать теперь, а тогда я даже чемоданчик с вещами собрал на случай ареста. Так он дома у меня наготове и стоял. А Шуре, жене, я только и сказал тогда: «Если меня арестуют, знай, я ни в чем не виноват!». А кто да что, про то думай, что хочешь. Рта боялись лишний раз раскрыть: кто знает, ты пошутишь или ляпнешь по дурости что, а там добегут – и все, враг народа. Считай, крышка всему сразу. А уж ежели по службе что, и подавно.
 И вот случился один раз с нами такой казус. Сидели мы тогда с ребятами в комнате втроем. А работа у нас была такая, что каждый делает свое, и про то, что делает его сосед, не знает. Исполним то, что надо, в пакет запечатаем и в сейф бросаем. А сейф на всех один был, только несколько отделений. И бросали мы в нижнюю ячейку. Засургучишь пакет – и с лета раз туда, а сам опять работаешь сидишь. Потом, как работу сделаешь, отдаешь, куда следует. Бывало, сидишь, одуреешь совсем, а уйти нельзя, пока не отпустят. Закончили мы, помню, стали выгребать все из сейфа, чтобы сдать на отправку, а одного пакета нет, как нет. Туда-сюда, считаем, раскладываем – нет, хоть ты тресни! А пакет важный – трибунал! Да еще время военное. Сидим, смотрим друг на друга, как идиоты, и понять ничего не можем. Ну, куда он мог деться? Вроде никто никуда не уходил, не выходил, а пакета нет. Опять трясти все и раскладывать, а толку никакого. Нет нигде и все! Провалился как сквозь землю.
Тут уже всякая чепуха в голову полезла. Уже друг на друга стали волками смотреть, карманы выворачивать. Все облазали, все перетрясли, нет, как корова языком слизала! Веришь ли, в туалет хором ходили, докатились совсем. А кому же охота под трибунал? Доложили начальнику. Ну, он мужик умный у нас был. «Ищите, - говорит, - где хотите. Но чтобы пакет был и точка! И пока не найдете, никто никуда отсюда не выйдет!».
Мы ему говорим, все, мол, перелопатили, уже рыть негде. А он свое: «Ищите и все!». Вернулись мы в свою комнатушку. А нервы у всех на взводе. До того дошло, что смотреть друг на друга не можем. Вот стали друг друга тыкать:
- Ты не брал?
- Не брал.
- А ты не брал?
- Тоже не брал?
- И я не брал. Так куда же он к чертовой матери подевался?
Сидим втроем, пялимся и уже не знаем, что делать и думать. Опять начали все перетряхивать. Мебель стали двигать, куда только не совались – нет! Тут уж  и не до дома и не до еды с питьем. Перематерились все, чуть дело до драки не дошло. Каждый же знает, что он не брал, а про другого так не скажешь, чужая душа потемки…
День ищем, два, три. Время идет. Тут уж и начальник запсиховал не на шутку. Ну, а мы и вовсе озверели в этой комнатенке за три дня. Все вверх дном перевернули, а пакета нет. Мистика! По листочку все перетряхивали, чуть на зуб не клали – нет! И думать больше не на кого. В комнату к нам посторонним входить нельзя, запрещено. Так что еще на кого думать не получится. И приготовились мы к самому худшему. Сидим, чувствуем себя полными идиотами, а делать нечего. И вот один наш говорит:
- Ну, ребята, давайте последний раз  еще все посмотрим, а тогда уж и хана.
А в комнатенке нашей жарко, душно, а двери, окна открывать не моги. Да еще сургучом воняет, как мы паковали, до дурноты  самой. И мы все мокрые, потные, красные  и от жары с духотой, и от нервного перенапряжения. Начальник тоже совсем голову потерял, кроет нас матом, не стесняясь. Обнюхал всех на предмет пьянства. А какое там пьянство, когда по нужде отойти некогда.
Выгребли мы из сейфа все снова на пол и давай заново перетряхивать. Все по десять раз перещупали, перетрясли – нет и все! А парень этот как раз на полу сидел возле  нижней ячейки, куда пакеты швыряли. Мы и из верхних все пересмотрели – везде пусто и нигде нет. И вот он тогда с досады сидит и с такой обидой и болью кулаком по верхней крышке соседней ячейки как вдарит:
- Да мать твою, куда же он делся? Ни за что ведь сгорим!
И вдруг видим мы, как сверху что-то шлеп – и упало! Смотрим, и глазам не верим – пакет! Мы сгрудились, дотронуться до него боимся, вроде как галлюцинации. Парень этот руку протянул, а она у него дрожит, точно с бодуна жуткого.  Вытягивает – пакет, тот самый, проклятущий! Мы тут обниматься, целоваться, прямо, как бабы. До слез, ей богу! Кому же охота под трибунал? Сразу начальнику доложили. Он: «Что да как?». Мы объясняем:
- Видимо прилип к верхней крышке сейфа, когда его засургученный бросили. В сейфе документов было много, вот он и прилип. А в комнате жарко, так что он сургучом и зацепился. А когда парень треснул, как следует по крышке, он отвалился.
- Ну, - начальник говорит, -  молитесь богу, ребята. Я уже здесь черте что передумал. И вас жалко, а делать нечего… Идите, - говорит, - теперь домой отдыхайте.
А мы трое суток дома не были, не жравши, не спавши, на нервах. Жены тоже обзвонились все…
Пошли по стакану все же выпили по такому случаю. Так я, веришь, с одного стакана еле домой дополз, никакой. Вот такой я дурак, перенервничал сильно… С тех пор никто из нас никогда так пакеты не бросал, а все аккуратненько, чин чинарем. А так, если бы парень не вдарил тогда, загребли бы нас как миленьких и разбираться никто бы не стал. Времена такие были. Потом бы, конечно, кто-нибудь пакет нашел, только толку то что с того? Может, нас бы уже и в живых не было к тому времени. Вот такие дела…