Московский синдром

I.

Сколько международных аэропортов мне довелось увидеть за время своих перелётов?
Первый аэропорт в Шэноне. 1985 год. Пустой ночной зал ожидания. Первый чистейший благоухающий туалет с мылом, тёплой водой, бумажными полотенцами, платными котексами и подгузниками, откидывающимся столом для младенцев, куда я сразу же положила своего собственного и благодарно вздохнула, освободившись для нужд второго самостоятельно стоящего дитя. Здесь было всё необходимое, как дома, и от этого незримого внимания мне стало так тепло и надёжно, что я впервые расслабилась, находясь вне дома.
Подросток, торгующий в кафетерии, налил в подарок моему старшему малышу апельсиновый сок и протянул с улыбкой. Его тихое благожелательство стало первым подарком в последующей цепи мирного дружелюбия людей всех стран и национальностей  на моём жизненном пути.


Необъятный аэропорт-спрут Амстердама, с бесплатными тележками, напольными эскалаторами, облегчающими и ускоряющими бесконечные переходы, в котором, тем не менее, невозможно потеряться, настолько всё подробно и внятно расписано указателями. Он напоминает мне парижский аэропот, с той разницей, что «Шарль де Голь» по-французки более комфортен, с туалетами в каждом отсеке, и с уголком для макияжа в дамской комнате.
Даже маленькие аэропорты небогатых центральноамериканских стран имели светлые и чистые залы ожидания и свежевымытые туалеты с дополнительными платными санитарными принадлежностями.
Помню, как где-то в девяностые годы потряс меня туалет в Майами: впервые я увидела нововведённые бумажные покрытия на унитазы, да ещё автоматически набегающие на сиденье при входе в кабинку туалета. Я немедленно отправила своих подросших детей полюбоваться на чудеса санитарной технологии.
Там же, в другой наш перелёт, в специальном зале ожидания для безвизовых пассажиров: в маленьком уютном зале с мягкими диванами, гигантским телевизором, бесплатным шведским столом, мои дети валялись, смотрели мультфильмы, пили и жевали, пока нас не пригласили и не проводили на наш следующий рейс.


2008 год. Зал прибывающих пассажиров в Шереметьево-2. Пустые серые коридоры без надписей скоро приводят тебя в небольшой прокуренный зал перед кабинами  паспортного контроля. Туалет здесь же, но тесный - в три кабинки - и без удобств, грязный и зловонный. Освободившись второпях от туалета, пытаешься вздохнуть, но: вопреки международным правилам, запрещающим курение в закрытых помещениях, в зале накурено так, что вешай топор.
Столпотворение прибывших пассажиров – иностранцев и сограждан - постепенно приобретает форму трёх очередей, плотно забивающих пространство. Ступить в сторону некуда, дышать нечем, паспортный контроль идёт на редкость медленно. Проходит полчаса, затем час. Люди всех национальностей устали, начинают нервничать. (Все они наверняка видели достаточно пассажирских очередей в аэропортах всего мира, которые, тем не менее, завершали паспортный контроль максимум за пятнадцать минут, включая проверку на терроризм и наркотики.) Появляются иностранные пассажиры, претендующие пройти без очереди. Другие иностранные же пассажиры не желают их пропускать. Иллюстрация к возникновению незабываемо советского поведения.
Когда, в итоге, я подхожу к паспортному контролю, девушка в форме неохотно говорит:
- Это не ваша очередь, - и смотрит на меня долгим недружелюбным взглядом.
Неужели она полагает, что теперь, по прошествии часа, меня можно отправить в нужную очередь? Нет, она пропускает меня, и я отмечаю это, как изменения к лучшему в моей Отчизне.
Выбравшись из стеснённости и духоты паспортного контроля, я выхожу на свободное пространство к прибывшему багажу и оглядываюсь: за мной выбирается женщина, лицо её бледно и сведено удушьем, она сгибается пополам и чуть не падает вперёд.
Нищета, равнодушие к собственным нуждам и враждебность к чужим. Добро пожаловать в Отечество.


Только однажды я встретила похожую неустроенность в аэропорту Гаваны и с тех пор не возвращалась туда. Мне, с двумя маленькими детьми, один из которых не умел стоять, выдали багаж (на полпути перелёта!). В зале ожидания был испорчен кондиционер, и влажная жара изнуряла нас все девять часов, пока мы ожидали рейса. Кафетерий был пугающе дорогой, а тёплые помидоры на сэндвиче завяли. Туалет не имел ни дополнительных удобств, ни приспособлений для детей, и мне пришлось подмывать своего младенца под маленьким неудобным краном холодной водой и переодевать на весу, пока мой старший малыш отважно караулил наши чемоданы. 


II.

Свои первые зарубежные перелёты я проделала на «Аэрофлоте», по той простой причине, что другие авиалинии нам были в советскую пору недоступны. Намучившись от услуг советского сервиса и познакомившись с другими авиакомпаниями по месту своего зарубежного проживания, я зареклась летать «Аэрофлотом».
КЛМ, Иберия, постоянное жительство за рубежом. Именно тогда я впервые испытала чувство защищённости от отечественного произвола.
90-е годы. Я пришла за визой в посольство Голландии в Москве. Маленькая приёмная была битком набита очередью. Обслуживала громогласная распоясавшаяся хамка – сотрудница посольства. Такое сочетание возможно только в безответной /безнаказанной России.
Народ молчал, пытаясь редкими улыбками и отдельными репликами свести её хамство в шутку. Безуспешно. Она только распалялась, выискивая причины, чтобы завернуть просителя до следующего раза. Унижение и зависимость пышной махрой распустились над угрюмой, всё понимающей и бессильной очередью.
Когда дело дошло до меня, и она так же громогласно пожелала завернуть и меня, оказалось, что я живу за границей и лечу КЛМ. Она крякнула, в приёмной наступила тишина, затем она ровно сказала «пожалуйста» и отдала мне паспорт с визой. Выходила я под шелест отдохновенного безмолвия очереди. Ощущение того, что моя эфемерная принадлежность другому государству защитила меня от разнузданного обращения, с тех пор сопровождает меня, как ангел-хранитель. Я как бы не отсюда, а значит, неподвластна. Что именно в сознании хамящих является рубежом, после которого наступает моя неприкосновенность, мне неизвестно. Но на паспортном контроле в Шереметьево долгие подозрительные взгляды контролёров такой знакомой презумпции виновности, их враждебные вопросы прекращались, как только они замечали штамп моего постоянного проживания за границей. Без единого слова мне возвращали паспорт с лёгким сожалением, мол, зря старались и не о чем говорить.


Билет KLM через Амстердам я купила за границей. У меня была заказана гостиница, места в самолёте у окошек на всех отрезках пути, заранее забронированы даты вылета. Мне рассказали и показали местоположения автобусов, отеля и посадочных выходов на всех стоянках. Все условия, цены, тарифы и детали полёта подробно были оговорены и изучены задолго до путешествия. Предвкушение праздника разделяли со мной те, кто оформлял мою покупку. Праздник самого путешествия оправдал предвкушение.


В «Аэрофлоте», при немногочисленных пассажирах на международных рейсах, я, летая с двумя малолетними детьми, всегда была на «листе ожидания» и до последней минуты не знала, улечу ли я. В «Аэрофлоте» я оказывалась без визы там, где она была необходима, чтобы покинуть аэропорт. Стоимость билета не включала гостиницы на длительных стоянках, в лучшем случае ваучер на отель нужно было искать по незнакомому городу во время стоянки, часто в выходной день, когда агентства «Аэрофлота» не работали.  В «Аэрофлоте», продавая мне билет, никто и никогда не разговаривал со мной и ничего не объяснял.  Вместо праздника, путешествие становилось чередой непредсказуемых осложнений и неразрешимых ситуаций, отчаяния, страха и нервного напряжения.
В салоне самолёта «Аэрофлота» малолюбезные стюардессы подавали неразогретую варёную курицу и обеспечивали по-спартански неприхотливый сервис. Прощаясь на выходе после перелёта, жизнерадостный латиноамериканец на предложение возвращаться ещё, не по-латински прямодушно ответил: «Ни за что!».

III.

Недаром Советское государство затрудняло выезд своих граждан за рубеж всеми доступными ей способами. Хоть и примитивный метод, но срабатывал надёжно, ограждая власть от брожения умов сограждан.
С того момента, как мы, нынешние эмигранты, пересекали границу, мы познавали собственную родину в сравнении с чужой. Активизировался мыслительный процесс, и его результаты для нас оказывались самыми неожиданными.
То, что стало открытием для наших поколений, оказавшихся за рубежом 40-30-20 лет тому назад, сегодня становится таким же открытием для поколения наших детей, выезжающих из России работать за рубеж. Их зарубежные наблюдения, сравнения и умозаключения приводят к тому, что наша молодёжь и сегодня стремится остаться  за границей.
Так изменилось ли что-нибудь дома за последние 30 лет? Внешне – да, но суть, похоже, осталась неизменной. К сожалению, речь идёт не о национальных достоинствах.


Москва 2008 года. Прошло 23 года новой – якобы рыночной - эпохи. Сформировалось новое поколение двадцатитрёхлетних.
Рыжая стрижка с фиолетовыми прядями. Модная, хотя немного безвкусно подобранная одежда. Словоохотливая продавщица на Горбушке дружелюбно, грамотно, без нажима, с обратной связью – то есть, обслуживание по высшему классу - продала мне телефон с приставкой для определения звонков. Я порадовалась, хотя и уловила в себе крадучую тень необъяснимого подозрения.
О, я - истинное дитя своей страны и, к сожалению, не ошиблась. Даже двадцать с лишним лет зарубежной жизни не истребили во мне инстинкт на российского собрата - он включается, едва я оказываюсь на родной территории.


Дома телефон не работал, хотя в магазине мне его проверяли.
Пришлось ехать возвращать. Встретила решительный отпор и враждебное отношение, как если бы мою грамотную продавщицу подменили. Больше дружелюбной я её не видела, хотя встречались мы с ней не раз в процессе возврата телефона. Это оказался нелёгкий, долгий и стрессовый процесс, требующий стойкости и выдержки.
Она обращалась со мной - не взирая на разницу в возрасте - как с недоумком, который неизвестно как подключал телефон дома, и призывала в свидетели моей никчёмности окружающих сотрудников. Один из них сидел тут же при входе на табуретке с отрешённо неподвижным лицом «братка», второй так же безучастно - за кассой.
Она обнаружила неисправность трубки, обвинила в ней меня, однако трубку заменила, добавила ещё одну приставку для надёжности и криками заставила меня взять «исправный телефон, не подлежащий возвращению».


Дома телефон не работал, несмотря на исправность трубки и две приставки.


В этот раз я ехала с целью сдать телефон без компромиссов.
Бой оказался не на жизнь, а на смерть. Я ходила три раза в администрацию и обратно «на точку», вызывала директора магазина и коменданта Горбушки, пока у меня не приняли аппарат на комиссию, устанавливающую, «не пролила ли я невзначай дома на купленный телефон кофе».
Во время этой процедуры я наслушалась и от продавщицы, и от сотрудника с лицом «братка», который оказался менеджером, вдоволь разнопланового хамства. Если браток хамил, полагая, что он учтив, то продавщица распоясалась и откровенно отводила душу. У меня даже возникла мысль, не досадует ли она оттого, что ей не удалось продать мне экземпляр, испорченный заведомо, а не в результате её недосмотра.


В четвёртый раз я пришла на Горбушку за деньгами. Перед этим мне всё же удалось созвониться с братком-менеджером по его отключённому мобильнику, выяснить, что экспертиза закончилась, что мне вернут деньги и что он будет на месте к моему приходу.
К моему приходу на месте его не было. Разговаривать с продавщицей мне не хотелось. Однако пришлось.
Её голос:
- Женщина, проходите! Женщина! Женщина, проходите!
С трудом поняла, что это меня. Прохожу.
- Давайте 210 рублей.
- За что?
- Я вам две тысячи, а вы мне 210 сдачи! За что. За то, что вы есть. За то, что вы такая хорошая. Давайте документы!
Я вынимаю документы (деньги вынимать даже не думаю) и подаю ей, кроме записки с её телефоном и телефоном менеджера.
- Всё, давайте всё! – и протягивает руку.
Я  держу записку в руке и собираюсь спрятать её в сумку:
- Это не документы, это моё, это вы мне дали по любезности.
- По любезности!
Она недовольна, но всё же физически не нападает, хотя жест такой у неё был.
- Так что, даёте 210 рублей?
- Даю.
Признаюсь, я испытываю удовольствие от того, что моё благодушие её нервирует. Теперь я достаю деньги и протягиваю ей. Она было первая протянула мне две тысячи, но отдёрнула руку с деньгами и подождала, чтобы я первая протянула деньги. Только схватив мои деньги, она отдала мне свои.
Я уже решила, что сейчас я опять пойду в администрацию и напишу на их магазин жалобу. Хотя мафией разило ото всего торгового центра в целом. Но неужели она полагала, что я возьму её две тысячи и убегу, не дав сдачи? Разве из нас двоих бандит я? Что за атмосфера, в которой она живёт? Эта мысль не даёт мне покоя.
Это открытая война против клиента. Война за что? Что это за условия, в которые поставлены торговцы, если исправный товар им продать сложней, чем неисправный?

 
А вот старый работник советской закалки в новых российских условиях.
Всемирная Конференция соотечественников, проживающих за рубежом, в Президент-отеле Москвы. На высшем правительственном уровне. Вход строжайший через проходную по спискам МИДа.
В раздевалке прошу взять у меня неподъёмный пакет с журналами конференции.
- Мы этого не берём.
- Не берёте? Но мне очень тяжело с этим ходить.
- Это ваши проблемы.
Я оторопела.
- Мои проблемы? – с ужасом спросила я у него. - Ты слышал, - во весь голос сообщила я товарищу,- он говорит, это мои проблемы. 
Меня выслушала вся раздевалка российских соотечественников, проживающих за рубежом.


Зашла в частный банк обменять валюту. В кассе меня спрашивают:
- Что у Вас?
- Доллары.
- Сколько?
- Сорок.
Не слышит. Показываю ей четыре пальца.
- Четыреста?
- Сорок,- кричу я.
Раздражилась:
- Ну давайте, давайте скорей!
- Вы что, спешите?
Сзади меня рассмеялся охранник.


Пришла в поликлинику к терапевту.
- Вы что, пальто в гардеробе не могли оставить?!
Я, уже наученная местным стилем обслуживания, отвечаю сразу по сути, быстро и хладнокровно, хотя меня смешит её поведение:
- Нет.
Удивилась. Даже можно сказать, оторопела. Мимолётно испытываю удовлетворение и смех, но никак их не проявляю. В итоге она справляется с удивлением и продолжает так же враждебно:
- Почему?!
- Не приняли.
- Как не приняли?! Они что, не работают?!
- Не знаю. – Я уже не сдерживаюсь и улыбаюсь.
- Что у вас?!
Объясняю свою проблему.
- А мы тут при чём?!
Я жду.
Повышает голос:
- Что вы хотите?!
Подавляю ярость от того, что ей и в голову не приходит сделать то, для чего она тут сидит: помочь пациенту, который к ней пришёл за помощью. Одновременно испытываю недоумение от этой абсурдной ситуации. Объясняю, чего я хочу.
- Ну и что мы можем сделать?!
Ярость благополучно проходит. Гореть в аду мне не хочется. Объясняю, что она может сделать.
Добилась в итоге того, что мне дали адрес, куда я могу обратиться.


Распущенность – это то, чего я стараюсь не допускать в себе, это то, чего допускать нельзя. Ярость, несдержанность и распущенность – три этапа, на который тебя провоцируют до тех пор, пока ты не сорвёшься. Надо быть начеку, чтобы не поддаться на провокацию. Получается не всегда.


В поликлинике в регистратуре.
Как только что-то непривычное - начинается раздражение, переходящее в открытое неприятие.
- Вы у нас зарегистрированны?
- Да.
- Карточка на какую фамилию?
Называю свои две фамилии.
Открыто раздражается.
- Как я буду искать?! В паспорте какая фамилия?
Говорю, что у меня два паспорта с двумя фамилиями.
- Что у вас, десять паспортов?!
Я тоже раздражаюсь. Я устала от постоянной враждебности.
- Да.


Через месяц.
Звоню в диспетчерскую ЖЭКа, вызываю электрика. У меня спрашивают:
- Что у вас случилось?
- Хочу поменять выключатель в комнате, и лампу пусть посмотрит.
- Лампу покупают жильцы. У вас что, света нет?
Оторопь. Продолжаю в удивлении на их манер, я уже знаю, какая у них манера:
- Свет есть. Я же не электрик, я не могу знать, что покупать, пусть он мне сам скажет.
- Как я буду формулировать вашу заявку? - она возмущена.- Посмотреть лампу?
Почему же нет, к слову говоря. Видимо, всё же записала, потому что продолжает:
- Ждите, придёт.
- А поточнее? Нельзя с ним связаться, узнать, когда он придёт?
- Поточнее нельзя.
- До которого часа он работает?
- До девяти.
- Это значит, дома надо быть весь день.
- Да, иначе он уйдёт. Будет кто-нибудь дома?
- !!!... Хорошо... Будет.
- Ждите. 


Вчера с утра до полудня в диспетчерской был занят телефон. Я пошла в магазин и по пути зашла в диспетчерскую. Дверь оказалась на замке и рядом кнопка домофона. Звоню. Отвечают:
- Кто там?
- Добрый день. Хочу вызвать электрика. Можно войти?
- Звоните по телефону! Каждый будет ходить, это что же получится!
Оторопь, но небольшая, потому что на языке у меня аргумент и подозреваю, что она положит трубку, поэтому говорю быстро:
- У вас с утра телефон занят, нельзя дозвониться. А мне нужен электрик.
- Звоните!
На их манер повышаю голос и кричу (впрочем, без нервов):
- У вас телефон занят! Вы хотите сказать, что сегодня я не смогу вызвать электрика?
- Почему? – неожиданно удивляется она.
- Потому что телефон у вас занят, а к электрику вы меня не пускаете!
- ... Что у вас там?
- Хочу поменять выключатель и проверить лампу.
- Купите лампу.
- ???.. Я не знаю, что покупать, пусть мне это электрик скажет. Я хочу с ним поговорить. Где мне его найти?
- Он на втором этаже, идите, говорите.
Она открывает дверь. Спасибо говорить не хочется.


В киоске на улице:
- У вас зажигалки есть?
Смотрит на меня враждебно:
- А вы что – не видите?


В другом киоске:
- У вас обложки для проездных есть?
- Вон, - мотает неопределённо головой в сторону витрины, заваленной товарами настолько, что я не нашла перед этим обложек для проездных. Разговор окончен, в мою сторону она даже не смотрит.


Это обычный ответ.
Последствий два. Первый: прямой ответ на вопрос воспринимаешь с повышенной благодарностью, как исключительную любезность. Второй: спрашивать перестаёшь. И то, и другое – нарушение здоровой модели поведения. Есть третий, такой же нездоровый вариант – так же напасть, но этого я стараюсь избегать.


В метро спрашиваю у двух контролёрш, которые беседуют  в будке:
- Вы не знаете, как позвонить по телефону-автомату?
Не отрываясь от беседы, обе отрезают:
- Нет, не знаем,- и отворачиваются.
Оторопь.

Подхожу к стойке с заявлением и жду, когда меня увидит девушка, занятая беседой с другой работницей.
- Обслужи бабушку,- говорит ей другая, кивая на меня.
Вчера на улице меня пытался завоевать молодой парень. У кого из нас троих поехала крыша?

Навстречу мне молоденькая девушка с простодушной улыбкой на лице. Как они сохраняют милый характер в такой атмосфере?


Мама просила купить две зажигалки с колпачками. Раньше я их ей покупала и приблизительно помню, как они выглядят. Подхожу к табачному киоску.
- У вас зажигалки с колпачками есть?
Презрительный долгий взгляд:
- Вон перед вами!
Действительно, на витрине стоят в рядок штук десять с ценами, но перекладина киоска закрывает все верхушки зажигалок, так что не видно, какого они типа.
- Я не вижу. Покажите мне образцы всех с колпачками.
- Какую вам?
- Не знаю. Дайте все, я выберу.
- Женщина, их много! Какую вам?!
- Дайте мне выбрать. Покажите несколько с колпачками.
Нехотя достаёт откуда-то крупную зажигалку с откидным колпачком, которая совсем не походит на ту, что я раньше покупала.
- А с другими колпачками есть?
- С какими другими?
- Я не помню, но если вы мне их покажете, я вспомню.
- Женщина, вы что – не знаете, чего хотите?
- Я хочу посмотреть на все зажигалки с колпачками.
- Женщина, вы что – не понимаете??!! Я не знаю, чего вы хотите!!
- Покажите мне первые пять с витрины.
Неожиданно она смиряется и достаёт (не с витрины) две штуки.
Швыряет мне их в окошко:
- Эти?
- Ещё какие-нибудь покажите. Какие у вас цены?
- Какую вам надо?
Тычу пальцем в одну из тех, что она мне бросила, и спрашиваю:
- Эта сколько стоит?
Долгий немой взгляд, но всё же отвечает:
- 20 рублей.
Тычу во вторую:
- А эта сколько?
- 20 рублей.
К счастью, цена мне подходит. И кажется, это то, что хочет мама. Молча даю ей сотню, жду, когда она даст мне сдачу, забираю зажигалки и без благодарности ухожу.


Кассирша в супермаркете. Переходит к моим товарам, поднимает на меня глаза и слегка улыбается в качестве приветствия. Привычно отвечаю ей тем же. Я неожиданно и приятно поражена – это впервые мне встречается в Москве. Впечатление, что ей знакомо обслуживание  за границей. С этим неразрешённым удивлением и ухожу.

Презрительная враждебность – это, в основном, первая реакция и первое выражение на лице при обслуживании покупателя.
Общее поведение обслуживающего персонала: недоумение от любого вопроса клиента. Что пристал? Ты что – с ума сошёл?  И первый и последний ответ: не знаю.  И знать не хочу.
Все мы с вами понимаем, что если у нас что-то спрашивают, то потому, что не знают. Однако именно это незнание и вызывает здесь раздражение. Абсурд царствует в общественных отношениях.
У новичка быстро формируется понимание того, что клиент в России – это существо, которое достало обслуживающий персонал и от которого необходимо как можно скорей отделаться, - это тупой надоедливый малый, который сам не знает, чего хочет. Отношение к нему презрительное, откровенно распущенное, агрессивное. Это существо – мы с вами.


Разговаривая с тобой, никто не улыбается. Странное впечатление производят эти неулыбчивые лица, пускай бы это была такая манера, но в этих лицах и голосе отсутствует вежливость, скорее чувствуется  стремление скорее закончить разговор. Иногда в них проскальзывает стремление помочь, совсем неожиданно, но не раскрывается и тут же исчезает. Люди словно напряжены, в любое мгновенье их лица и вся фигура приобретают выражение презрительной враждебности - видно, что это им привычно.
Все ждут нападения и заранее готовы его отразить.


В основе общественных отношений лежит полное безразличие к нуждам ближнего, противоположное заповеди любить его, как самого себя. Безразличие проявляется в сонме деталей окружающего быта и отношений.  Отсутствует побуждение помочь ближнему разрешить его проблему, когда он к тебе обращается.  Отсутствует побуждение проявить к нему дружелюбие. Напротив, прохожий, при обращении к нему, пугается и напрягается, быстро отвечает “нет”, “не знаю”. Выражение лица “не подходи”. Некоторые из них выглядят опасно. Моя латиноамериканская гостья несколько раз принимала обычных прохожих на улице за бандитов.
Возможно поэтому отношения  близких людей предельно доверительное, в качестве инстинктивного метода защиты личности от враждебного ему общества.


Мне понадобилась срочная ортодонтическая помощь. В субботу утром. Городская бесплатная справочная таких сведений не даёт – это стало понятно после того, как мне пришлось раз шесть прослушать замечательным голосом “левитана” запись, длящуюся бесконечно — меня хватило на первые минут 15.
Платная городская служба, когда я впервые столкнулась с ней,  сняла с моего сотового за консультацию от силы в пять минут около 7 долларов, после чего я ей не пользуюсь.
Справочник абонентов помог частично.
Пришлось звонить другу, который стал рыться в интернете и достал мне несколько телефонных номеров ортодонтцентров.
Затем началось обзванивание. Половина номеров не отвечало. Другая половина отвечала, что их ортодонтисты не работают в выходные дни, а других они не знают.
Уничтожало одинаково безразличное отношение к моему положению.  Никому не было дела до моих проблем.  Никто не попытался даже просто подсказать, где ещё я могу поискать помощи. Они просто отворачивались: “Нет, не знаем”, - и вешали трубку.  Видно было, что они не представляют себе, что ближнему можно проявить содействие.
Безразличие вызывало ярость. Отсутствие в столице мира, претендующей на всемирное уважение, системы, которая бы обеспечила срочную медицинскую помощь в выходные дни и участие к человеку, тоже вызывало ярость, потому что в этом прочитывалась непробиваемая бесчувственность к нуждам ближнего, своих сограждан, прохожего, соседа, проявлялось отношение к ним, как к скотам, не требующим внимания. Яростно хотелось, чтобы вся нация с её неразрешимыми проблемами канула по заслугам в тартарары.
Ущемление души вызывало эту яростную реакцию вражды ко всем “им”, кто своим безразличием поддерживал ущемление душ, и создавало это явное, нематериальное и враждебное нечто, на что обращалась ярость. Это печально известное злостное ”они”, как эгрегор, как духовная опухоль, делающая нацию постоянно больной.
Виновником было не одно государство - оно само состояло из таких же  ущемлённых и враждебных друг другу душ. Это была сама идея отношения к человеку, система понятий, на которых выстраивалось безразличие к его душе и нуждам. Это был духовный Молох, владеющий жизнью общества, царствующий над его жителями, от младенцев до старцев - Царствующее Зло. Оно развращало младенцев, превращая их назавтра во враждебных друг другу прохожих, и уничижало старцев.


На поиски ушло полдня, пока наконец не обрёлся один специалист за 500 рублей на другом конце города, и я помчалась к нему.
Когда я объяснила, что у меня произошло и какую помощь я хотела бы получить, он ответил:
- Вы будете меня учить, что мне делать?
Пока я изумлялась его ответу, он осмотрел мои зубы и сказал, что помочь не может, потому что система моих брекетов - и тут интонация прозвучала неуважительно - «какая-то непонятная».
- Когда я записывалась к вам на приём, то объяснила, что произошло, и мне сказали, что вы мне поможете,- возразила я. - Сделайте что-нибудь, чтобы я дожила до своего доктора.
Он что-то сделал, я заплатила, доехала до дому, и это что-то выскочило из моего рта, водворив проблему на место.
Я снова позвонила, попробовала вернуться, но мне ответили, что доктор уезжает.
В этот день поесть мне уже не пришлось.
Назавтра я продолжила поиски экстренной специализированной медицинской помощи и нашла частный центр, берущийся мне помочь за 70 долларов. Мне пришлось собраться с духом.
Я снова поехала, теперь уже на другой конец Москвы. Молоденькая приветливая татарка-ортодонтист моментально поняла, в чём дело, и тут же исправила повреждение. Инструменты были мне незнакомы, но зато результат абсолютно знаком, из чего я заключила, что предыдущий врач, пожалуй, не был ортодонтистом.


…Захожу в “Цветы”, мама просила купить земли. Вижу цветы, но не вижу землю. Продавщицы нет, но при входе на улице стоят две тётки, во всяком случае одна из них по виду продавщица. Выхожу и обращаюсь к ней:
- Вы работаете здесь?
Прерывает свою беседу, смотрит на меня с выражением презрительной враждебности:
- Там ведь открыто.
- Да, я вижу, я хотела узнать кое-что.
Странно быстро меняется.
- Что вы хотели?
Объясняю и довольно быстро нахожу вполне приветливое обслуживание. Она отвечает на все мои вопросы и подаёт мне товар в пакете. Спрашивает:
- Хотите ещё пакетик для своей хурмы?
Такой вопрос меня бы совсем не удивил дома в Панаме, но здесь я настолько потрясена, что мне не удаётся внятно выразить свою благодарность. Я ухожу с двумя пакетиками и в полном смешении чувств.


Разговариваю по телефону.
- Вы являетесь пользователем интернета нашей компании.
- Как это может быть, если год назад я отключила его и вернула вам всё оборудование?
- Контракт не был расторгнут.
- Почему же вы его не расторгли? Кроме того, через три месяца он автоматически расторгается.
- ... Ваш контракт не расторгнут.
- Хорошо. Как нам его теперь расторгнуть?
- Владелец телефонной линии должен написать заявление, подписать его, приложить копию своего паспорта и привезти его в наш офис. В течение пяти рабочих дней мы его рассмотрим и сообщим вам о решении.
- Заключали контракт со мной по телефону и устанавливать аппаратуру приезжали домой. Нельзя ли так же по телефону и расторгнуть контракт?
- Можно отправить зявление с паспортом по факсу.
- При установке интернета я контракта не подписывала и паспорта не прилагала. Почему я должна подписывать расторжение контракта? Расторгните контракт по телефону.
- Нет, нельзя.
- Хорошо. В какой форме должно быть написано заявление?
- Руководителю ОАО ... от такого-то, паспорт такой-то...
- А на чьё имя?
- Руководителю ОАО ... от такого-то, паспорт такой-то...
- Это я поняла, но на чьё имя-то?
- Руководителю ОАО ... от такого-то, паспорт такой-то...
- Что это за анонимный руководитель? Где ответственное лицо?
- Руководителю ОАО ... от такого-то, паспорт такой-то...
- Нда... Вы нарушаете все юридические нормы. Чья это компания – наша, смешанная или иностранная?
- ... Вы можете позвонить по телефону такому-то и там спросите.
- Как может такое быть, что вы не знаете, на кого работаете?

К слову сказать, мне пришлось писать не одно заявление на название отдела в организациях вместо конкретного ответственного лица, в частности, в EMS Почту России, когда они сначала, якобы, утеряли отправление на моё имя, а потом тайком от меня выслали его обратно отправителю, похоронив свою вину в безответном молчании на моё заявление. Концов найти я так не смогла, как и пробиться к директору EMS Почты России. Как напоминает это незначительное административное попущение сталинское надругательство над юридическими нормами общественой жизни.
Анонимность как норма общественных отношений. Работники избегают называть своё имя  и по телефону:
 
- Кто со мной говорит? Как я вас найду?
- Да спросите любого...

- Как ваше имя? Кого мне спросить?
- Дда... здесь только я отвечаю на телефон.

- С кем я говорю? На кого мне сослаться?
- Ээ... Виктор...
- Виктор, а фамилия?
- Да я здесь один Виктор.

Недвусмысленный уход от личной ответственности на своём рабочем месте. Никто ни за что не отвечает. Такой знакомый симптом защитного комплекса в  атмосфере произвола государственного тоталитаризма. Неистребимы традиции общественного устройства в нашей державе, несмотря на двадцать лет «про демократических преобразований».
При этом церкви переполнены. (Благодаря тем же двадцати годам преобразований). Где же эти спокойные и приветливые московские верующие на улицах столицы? Где влияние христианского духа в общественных отношениях? Кто связывает веру с поведением на своём рабочем месте и с прохожими на улице? Кто из нас уверен, что сами священнослужители соблюдают эту связь? Почему многоликая враждебность в самых замысловатых формах господствует над духом наших сограждан, которые за двадцать лет «духовного возрождения» не научили себя обращаться мирно с посторонним?


В продовольственном магазине кассирша сцепилась со старушкой.
Схватка представляла собой словоблудную перепалку. Бабушкины нужды мешают. Ближний – враг. Старшие не уважаются в принципе. Оболгать старушку и уничтожить. Унизить и уничтожить. Уничтожить прежде всего остального. Прежде всего уничтожить, потом подумаем. Неужели в основе этого страх? Страх чего? Разоблачения? Страх уничтожения?
Страна, где отсутствует диалог. Один монолог, монолог на крике. Убеждены, что их не слышат и не хотят слышать. Неверие в собеседника. Монолог на крике в защиту себя. Некогда слышать других. Диалог исключён. Не слышат, что собеседник его слушает. Как довести до сознания, что диалог существует, хоть и в другом обществе?


На улице спрашивают:
- Как пройти к станции метро такая-то?
Отвечаю:
- Не уверена, но пожалуй в ту сторону...
Истерично в крайнем возмущении:
- Не надо!
- Потому что я оттуда пришла от метро.
Не слушая, машет на меня руками:
- Не надо, не надо!!


- Справочная? Будьте добры, телефон такой-то компании.
- Назовите точный адрес.
- ???.. Это я у вас хотела спросить.
- Мы даём телефон по адресу,- раздражена.
- Это справочная?
- Да, но мы даём телефон по адресу!
Оторопь в который раз.


Звоню в секретариат Союза Писателей:
- К кому можно обратиться насчёт регистрации членов Союза?
- Здесь никого нет! - мужчина, и довольно агрессивный.
- Это говорит такая-то,- называю своё имя,- и ...
- Меня это не интересует!! - Его рык полон такого демонстративного презрения, что, когда оторопь проходит, недоумение продолжает преследовать меня в течение всего дня.


Звоню в приёмную районного суда:
- Будьте добры, как мне указать стоимость иска в исковом заявлении?
- Я судья и ничего вам подсказывать не буду!
- Простите, но я звоню из другого города...
- Приезжайте и здесь вам секретарши подскажут! - Бросает трубку.


Пришла сдавать заявление в приёмную БТИ. Молоденькая секретарша собралась уходить.
- У меня обед! - враждебно сообщает она.
- Ещё без пяти минут,- уточняю я. - Мне только  заявление оставить, возьмите.
- Мне ребёнка кормить! - вызывающе-злобно чеканит секретарша.- Или вы мне его покормите? - и кормящей грудью надвигается на меня, выталкивая за дверь.

В коммерческом центре на Манежной площади:
- Вы не знаете, лампочки здесь можно купить?
- Откуда мы знаем?  Мы же здесь работаем, а не гуляем.


Действительно, эту страну ничто не спасёт - кроме чуда.
 
К Богородице ныне прибегнем, грешные, в смирении
и припадём в покаянии, воззвав из глубины души:
«Владычица, помоги нам, милосердная,
протяни нам, погибающим, руку помощи,
пребудь с нами чудодейственно, невидимо и сопричастно.
Пресвятая Богородица, прими нас в число иноков своих,
покрой нас святым своим омофором
и избави нас ото всякого зла и скверны,
но приобщи нас ко славе сына Божия!»


IV.

Москва, 2011 год. 
Мой школьный друг.  Живёт в Москве. Редкой душевной теплоты человек, так же открыт и к незнакомым людям. Здравомыслящий и прощающий.
Моя университетская подруга. Последние десять лет живёт в Америке. Выдержанная и  приветливая.
Мой взрослый сын и я. Все связаны давними добрыми отношениями.
Мы собирались поехать в мастерскую к общей знакомой и встречались в метро.
- Без пятнадцати двенадцать,- повторила я, договариваясь перед этим с другом.
- В середине зала, - повторил он.
- Подожди, я проверю твой сотовый,- сказала я и набрала его номер — сотовый зазвонил.
- Всё в порядке,- подтвердил он.


Мы опаздывали, и я отправила ему эсэмску: «Опаздываем минут на 15».  Ответа не пришло. Через минуту пришла эсэмэска от подруги: «Опаздываю на 20  минут».
Мы с сыном первыми приехали на станцию. На ней никого из нашей компании не было.
- Пошли наверх, - сказал сын, убеждая меня, что наш товарищ никогда не ждёт. - Он наверняка вышел. У меня с ним такое уже было.
- Мы договорились в центре зала, я буду ждать его здесь,- возразила я.- У меня с ним такого не было.
Через две минуты приехала подруга. Товарищ мой всё не появлялся и на наши телефонные звонки не отвечал.
- Пойдёмте выйдем,- сказала подруга,- времени уже много. Обычно он выходит курить.
Это был аргумент, и я подчинилась.
- Налево,- сказала подруга,- он говорил, налево.
- Как тебе сказали в мастерской?- спросил меня сын.
- Направо,- ответила я.- Направо и направо. К Сущёвскому валу.
Мы вышли направо и осмотрелись. На поверхности друга не было.
- Он мне сказал, чтобы мы выходили налево,- сказала подруга.
Мы вернулись в подземный переход и вышли налево. На поверхности все выходы просматривались одинаково хорошо, но друга нигде не было видно.
- Он всегда опаздывает,- сказал мой сын.
Каждый из нас пытался ему дозвониться, но безуспешно. К тому времени прошло минут сорок с того момента, как мы приехали.
Наверно, он пошёл в мастерскую,- предположила подруга.- Давайте пойдём в мастерскую.
Мы снова перешли по подземному переходу направо и остановились в нерешительности. Друга по-прежнему не было видно ни у одного из выходов.
- Вон он! - вдруг сказала подруга, указывая на противоположную сторону улицы, и стала ему звонить. На этот раз она дозвонилась.
- Мы стоим у выхода направо, иди к нам,- сказала она.
Прошло минут пять, но он не появлялся.
- В чём дело? - спросила я. - Где он?
- На той стороне,-ответила подруга.
- Почему он не идёт к нам? - я опять стала звонить ему, и он взял трубку.
- Иди к нам, в мастерскую в эту сторону, - сказала я.

Он выскочил на нас из перехода, увешанный фотоаппаратами, и с криком на устах.
Он кричал, что стоит здесь уже целый час и неужели мы не могли позвонить, что опаздываем, и почему мы вышли не на ту сторону, и неужели нам так трудно перейти к нему, если мы его увидели.
- Мы здесь уже минут сорок,- возразила я.
- Ты не отвечаешь на телефон,- сказала подруга.
- Мы были на той стороне!- возмутился мой сын.
Друг заметался перед нами, и  крик его нарастал:
- Да я отошёл на минуту купить сигарет! Да я не слышу телефона, он у меня лежит на дне сумки!! Да не видел я вас !!!
- А мы тут при чём?– огрызнулся мой сын.
Прохожие расступились вокруг нас, на ходу оборачиваясь.
- Веди себя прилично,- сказала подруга.
- Тише!- воззвала я к другу, который вопил нечеловеческим голосом, не слушая увещеваний, не внимая объяснениям и  не обращая внимания на наши ответы.
- Да что вы мне будете говорить, сорок минут! Да вы только что пришли!! Да вы не были на той стороне!!  Как можно так наплевательски относиться к людям?!! Что это за ваши иностранные манеры?!! Да не пойду я с вами в мастерскую!! - и внезапно развернувшись, он ринулся вниз в переход, откуда только что пришёл.

Неожиданная развязка ошеломила нас. Я попыталась дозвониться до него, но безуспешно. Подруга увещевала нас идти в мастерскую без него, мой сын её поддерживал. Прохожие вернулись на свою прерванную траекторию.


- Ну и чем это кончилось? - спросила моя сестра из Сибири, гостившая у нас в Москве.
- Он покрылся сыпью на нервной почве и три дня пролежал дома, - ответила я.
Она долго посмотрела на меня со странной укоризной, обращённой не на нас, и сказала:
- В этом городе все в итоге сходят с ума...
 
Видимо, я потому ещё не сошла с ума, что живу за рубежом. Осталась бы я такой выдержанной, живя в Москве? После поездок я надолго несу на себе печать московского жителя: я замкнута и резка.
- Ну вот, теперь ты стала собой,- говорит моя панамская подруга обычно через месяц после моего возвращения.

V.

Прежде, чем выехать из своего отечества в путешествие, я не подозревала, что оно может быть в чём-то несовершенно. (То же самое происходит с нашими родителями: в один прекрасный день мы осознаём, что они несовершенны). С возрастом мы замечаем в нашем государстве упадок нравов, которого, как нам кажется, раньше не было. Скорее всего это не мир деградировал, а мы наконец стали способны увидеть непредвзято и свежим взглядом, насколько эти нравы низки. Кроме того, безнравственность проявляется в новых ситуациях и формах и поэтому бросается нам в глаза, помогая преодолеть инерцию мышления. В привычных формах мы её не замечали, будучи на ней воспитаны, как теперь её не замечают новые поколения.
Отсутствие гуманности. Воинствующая нетерпимость к иному мнению, мировоззрению, иным понятиям об одних и тех же явлениях, идеологии, складу характера или интеллекта, типу мышления или психологии, поведению и так далее. Отсюда раздоры, разрыв отношений и вражда.
Из сознания нашего общества были в своё время выкорчеваны все религиозно-философские идеи духовного совершенствования, потому что все они обращали внимание на человеческую индивидуальность, на её ценность, на необходимость духовного воспитания и развития,- что противоречило доктрине рабства на благо государства.
Но началось это не в советский период, как можно было бы предположить,  и тем более не в 90-е годы.
«Ася» написана Тургеневым в 1857 году: «Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости... Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал... «Батюшки мои! Не соврал ли я, не смеются ли надо мною»,- казалось, говорил этот утороплённый взгляд... Проходило мгновенье – и снова восстанавлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоумением. Да, я избегал русских.»

Горький в статях 1917-18 годов «Несвоевременные мысли...»: «... Старый порядок разрушен физически, но  духовно он остаётся жить и вокруг  нас,  и  в  нас  самих. Многоглавая гидра  невежества,  варварства, глупости,  пошлости  и хамства  не  убита... Нам не следует забывать, что все мы — люди вчерашнего дня и что великое дело возрождения страны в руках людей, воспитанных тяжкими впечатлениями прошлого в духе недоверия друг к другу, неуважения к ближнему и уродливого эгоизма...».

Цветаева, вспоминая юнные годы за границей, сообщает, что русских там не любили.

Русская культура уже была предрасположена к трагическим духовным последствиям советского периода, которые всего лишь усугубились в последние двадцать пять лет, поражённые 90-ми. Какие далёкие исторические предпосылки привели нас к сегодняшнему росту агрессии к ближнему — хамству, невежеству, враждебности и неуважению, страху и недоверию к нему на улицах сегодняшней столицы?

В ходе буржуазных революций XVI -ХIХ веков в крупнейших странах Европы и Северной Америки произошла переориентация принципов социального устройства на индивида, а изначальный и неотчуждаемый характер его свободы был закреплен законодательно. Во многовековой истории человечества это означало победу «антропоцентристского» - гуманного - подхода к праву над господствовавшим перед этим «государствоцентристским», утверждающим приоритет государственной системы над индивидом. Гуманное правопонимание, определяющее человека как «меру всех вещей» (Протагор) и «абсолютную цель» (И. Кант), утвердилось во всех сферах деятельности, мышления и психологии «западного» гражданина.
В России же исторически укоренился «государствоцентристский» подход к праву и соответственный тип правопонимания. Фундаментальные социальные изменения не затронули Россию не только в XVI, но ни в XIX, ни в течение большей части XX века. Только сегодня, в ходе реформ, в результате принятия новой конституции, закрепившей естественные неотчуждаемые права и свободы человека, началась переориентация принципов социального устройства на индивида. Но процесс этот идет противоречиво: Российское государство изначально сложилось как система с жесткой ориентацией на приоритет социального целого перед индивидом как его частью, и эта ориентация прочно укоренилась в общественном сознании, мышлении и психологии российского гражданина.

Вот такую интересную мысль нашла я в статье кандидата филосовских наук В. Н. Пристенского «Правовое образование в России...». Она идеально вписалась в интересующую меня тему. Можно предположить, что именно в этом заключается глубинное различие между современным "западом" и "востоком". Узаконенное неуважение к индивиду и порождает в российском гражданине весь тот комплекс самочувствия и поведения, с которыми мы сталкиваемся на улицах, в учреждениях и даже храмах нашей столицы - этот комплекс враждебности, который сегодня стал чертой национального характера.
И дальше. Необходимо осуществить концептуальный переворот: на уровне индивидуального и общественного сознания сменить традиционную «государствоцентристскую» парадигму правопонимания, перестроить систему ценностей и принципов социального устройства в «антропоцентристском» духе и тем самым вывести на первый план недооцениваемое до сих пор нашей традицией «человеческое» содержание права. Без «антропологического» переворота в нашей духовной культуре будет невозможно решить ни одну из стратегических задач современной России, в частности, ключевую - создание правового государства на отечественной социокультурной почве.
Добавлю от себя: в «антропологическом» перевороте нуждается и отечественная Церковь, неизбежно поражённая недугами своего общества, но исторически обладающая бездонной сокровищницей христианских традиций, мысли, примеров и методов для духовного роста индивида. Только тогда отечественное православие сможет влиять на процес гуманизации общественных отношений в нашей многострадальной стране и само наконец стать полноправным участником её духовного возрождения.


- Ой, какой симпатичный человек! - слышу я, рассчитываясь за купленную лампочку, и поднимаю голову, потому что кроме меня здесь не к кому обращаться.
Передо мной стоит пропитой до прозрачности покупатель в неопределённых летах, но трезвый, приветливый, разговорчивый и голубоглазый настолько, что голубизна эта озаряет всю его скромную внешность и скобяную лавку, в которой мы стоим. Он смотрит на меня с простодушным восторгом, и я слышу восхищение, сорвавшееся с его уст, но непритязующее и безопасное во всех отношениях.
- Какое у вас замечательное лицо! Позвольте пожелать вам хорошего мужа! Потому что я думаю, мужа у вас нет. Позвольте пожелать вам счастья! Дай вам Бог здоровья! - Ошеломлённая проявлением симпатии в атмосфере, в которой моя собственная личность менее всего влияет на отношение ко мне окружающих, я слушаю, улыбаясь ему, благодарю и выхожу, тронутая в итоге встречей не менее его… И ещё долго меня сопровождает его безоблачная душа пропойцы - такая близкая по быту и российской словесности, - озаряя мой путь к дому.
Непостижима моя Родина. Широк душевный диапазон её народа. И всякий раз непредсказуем.


   Пресвятая Богородица, покрой нас своим омофором...


Москва, 2011.