3

Утренняя почта принесла открытку от Ирины Говард, с которой я не виделся несколько месяцев, с приглашением на домашнюю вечеринку в пятницу. То есть завтра. Не слишком вежливо присылать приглашение за день, но в моём положении привередничать глупо. Человеческое общество! Новые люди!
На часах пятнадцать минут десятого. Через пятнадцать минут мне нужно выходить. Сегодня я обещал Хани, моей единственной подруге, сходить с ней в детский садик «Милые крохи». На следующей неделе она переезжает, поэтому решила найти новый детский садик для её дочки Элизабет, расположенный поближе к дому. «Милые крохи» находится всего в двух кварталах от её новой квартиры. Я обязался пойти с ними в качестве моральной поддержки, буду помогать девочкам осмотреться и привыкнуть.
Почти вприпрыжку мчусь наверх одеваться. На дворе октябрь, но на улице на удивление тепло, поэтому я решаю пройтись пешком. Лёгкая толстовка, тёмно-синие джинсы, и рыжие мокасины – всё от моего любимого Кляйна. Перехватываю волосы на затылке резинкой – они давно отчаянно нуждаются во внимании стилиста – и voila, не высший пилотаж, конечно, но вполне прилично - сойдёт. Фрэнка не видно – надо полагать, ушёл к себе в мастерскую.
Те, кто не был в Англии, увы, не могут ощутить блаженства такой вот безмятежной прогулки по узкой мощёной улочке мимо домов с чёрными перекрещенными балками, мимо закопчённых каминной сажей стен. Навстречу мне бежали приверженцы здорового образа жизни, прошёл солидный, похожий на Санта-Клауса господин с молодым игривым питбулем. Прошмыгнули велосипедисты в смешных шлемах. В тёмно синей форме, в галстуках цветов школы к жёлтому автобусу прошагали дети с ранцами на спинах.
В детском саду всем заправляют сами родители, они же выступают и в качестве воспитателей. Сад открыт со вторника по четверг, и все мамы дежурят там по очереди – читают сказки детям, меняют подгузники, утирают носы. Впрочем, мамаши приходят туда со своими детьми практически каждый день, даже когда не дежурят, думаю, управляться с малышами несложно.
Должен признаться, что и сам с нетерпением жду похода в сад. Несмотря на то, что я давно живу в этом районе я практически никого не знаю и порой чувствую себя как сосланный прокаженный. Порой бывает очень одиноко – хочется, чтобы было с кем поболтать во время прогулок, а потом выпить чашечку кофе. Надеюсь, всё сложится удачно, и сегодня мне удастся найти новых знакомых.
Девочки уже ждут меня.
– Мы мышки, весёлые мышки, – радостно говорю я Элизабет.
– Дя, – отвечает немногословная девочка. Её словарный запас оставляет желать лучшего, хотя ей уже полтора года.
Мы идём по мокрому тротуару, Хани толкает перед собой коляску, и я чувствую, что день удался. Ровно до тех пор, пока мы не входим в здание детского садика.
На входе нас встречает молодая женщина, представившаяся Фелисити, вероятно, она исполняет роль распорядительницы в садике.
В муниципальном здании, где разместились “Милые крошки”, очень грязно. Очень. Линолеум весь в разводах и пятнах, мебель заляпана, засалена – куда ни глянь, всюду отпечатки пальцев и прилипший мусор. Отчего родители в этом заведении игнорируют моющие средства? Ведь здесь же находятся их дети! И почему некоторые представители средних слоев такие жуткие грязнули? Возможно, потому что их мамы и папы считают нечистоплотность признаком богемности? Но, боже мой, не до такой же степени! Милая девчушка с взъерошенными волосами, идеальной розовой кожей и немного грязными ногтями – это одно, а тут – совсем другое. Такое чувство, что каждая из этих мамаш училась в частной школе, носит благородное имя и мнит себя не заурядной представительницей среднего класса, а изысканной, свободной богемной женщиной. Иногда мне до боли хочется переехать туда, где еще моют полы и протирают столы, где никто не стесняется своей принадлежности к среднему классу.
Господи, ну и грязь. Ну почему у всех этих детей сопливые носы, которые никто не подтирает? В помещении стоит сильный запах испачканных подгузников. Наверное, мне лучше сделать вид, что ничего странного я в этом не вижу. Хотя очень даже вижу. Нет, в самом деле, если твой ребенок наложил в подгузник, смени его поскорей – что может быть богемного в детских какашках?
С полдюжины разношёрстных тёток сидят на детских стульчиках и с гордостью взирают на зеленые сопли своих отпрысков. Я с надеждой улыбаюсь мамашам, и сердце моё сжимается. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, какие они скучные, а ещё эта мадам слева от меня... Слоноподобная особа, одетая в туго перепоясанный голубой комбинезон. Ногти на ногах кривые и грязные, одна гигантская грудь с разбухшими венами вытащена наружу, и ее жадно сосет ребенок злобного вида с маленькими птичьими глазками. Ребенку не меньше четырех лет. Господи, боже мой! Я отворачиваюсь, но, видимо, недостаточно быстро. Женщина очень напоминает мне корову, и её задница настолько огромна, что с лёгкостью поместится на холсте очередной картины Фрэнк в полный размер – кидает на меня недобрый взгляд, видимо заметив ужас на моём лице. У неё такие же глазки, как у сынка, – мне кажется, что мама и сынок с большим удовольствием заклевали бы меня.
– Внимание! – Фелисити хлопает в ладоши. – Внимание!
Все обращают взоры на нее.
– Это Хани и Даниэль, – говорит Фелисити, поочередно указывая на нас.
Нас медленно оглядывают – с ног до головы, меня с особым интересом – я единственный мужчина, не считая, естественно, маленьких мальчиков, - правда, чувствую я себя примерно так же, как в свой первый день в школе. Если бы знал, в какое место попаду, неделю не мыл бы голову, чтобы соответствовать обстановке – скорее всего, тут не приемлют даже чистых ногтей на ногах, не говоря уж о больших “украшательствах” внешности, вроде моей серёжки в ухе.
– А вот этот сверточек зовут Элизабет. Сколько ей, Хани?
– Лизе полтора года, Фелисити, – Хани отвечает ей в тон, стараясь сдержать смех.
– А, – рассеянно говорит она, – полтора года. – И повышает голос: – Хани полтора года, внимание все!
Эта новость тоже не вызывает у мамаш большого интереса, они по-прежнему равнодушно пялятся на меня, не обращая большого внимания на Хани и её «свёрточек».
– Прекрасно! – восклицает Фелисити сумасшедше-радостным тоном, словно она плотно сидит на антидепрессантах. Но мы, пожалуй, ещё не настолько хорошо знакомы, чтобы спрашивать её об этом. – Итак, теперь представимся. Это Мардж, она ведёт у нас игровую группу, и ее малыш Юэн, – объявляет Фелисити, указывая на женщину с выменем. – Я назову всех присутствующих в порядке их работы, начиная с часу дня. Итак, в час: Эмма и Рэйнбоу, Эмилия и Пердита, и Чайна, Кейт и Икабод, Сюзанна и Манго, Джулия и ее тройняшки (экстракорпоральное оплодотворение – делаю про себя вывод) Гектор, Кастор и малыш Полли. На самом деле его зовут Полидевк, но мы не разделяем предрассудков по поводу имени и уверены, что Полли могут звать как мальчика, так и девочку. У нас ведь нет предрассудков, да? – обращается она к аудитории. – Нет! Ах да, еще Луиза и Александр, – добавляет Фелисити, словно только вспомнив о них; видимо, эта женщина у них за “паршивую овцу”.
Я широко улыбаюсь Луизе-и-Александру, и они улыбаются мне в ответ. Ещё немного, и у меня начнется истерический смех. Икабод? Манго? Рэйнбоу? Можете считать меня занудой, но... Пердита, что в переводе с французского означает “потерянная”? Молчу уж о том, как это звучит по-русски. В общем, со всех сторон неудачное имя. А Гектор? Гектор, изуродованное тело которого волокли за колесницей, пока его лицо не содралось с головы? О чём думали эти люди, давая своим детям такие жуткие имена? И думали ли они вообще?
– Вот и славненько, – продолжает Фелисити все тем же неестественно радостным голосом. – Вот и познакомились. Чувствуйте себя как дома. Вон там чайник, если хотите чайку, а потом мы приступим к работе. – Она снова повышает голос и хлопает в ладоши: – Внимание все! У нас сейчас свободное время!
Господи, какое неприятное сборище. Я вынимаю Элизабет из коляски, ставлю её на пол у кучки заляпанного “лего” и ухожу к чайнику, чтобы приготовить чай для себя и Хани, но через пару секунд слышу крик. Оборачиваюсь и вижу, что маленький, но очень толстый мальчик уронил Элизабет на пол и изо всех сил топает своими грязными кроссовками по её руке.
– Эй, ты! – кричит Хани. – Какого чёрта ты делаешь? – Она отпихивает мальчишку и поднимает дочку.
– Бобо, – говорит она. – Бобо мне, – и начинает плакать.
Толстый мальчик сверлит их злым взглядом, на верхней губе засохли сопли, кожа цветом напоминает изношенные трусы. Ему года три.
– Не делай больше так, – обращается Хани к нему спокойным тоном. И нужно хорошо её знать, чтобы понять - она в ярости. – Нельзя обижать других ребят. Тем более что она намного тебя младше. – Она целует Элизабет и ставит её обратно на пол.
Я оставляю чайник и подхожу ближе к детям.
– Это мой “лего”, – говорит ребёнок, пиная детали конструктора.
– Это общий “лего”, – отвечает Хани. – Ты с ним даже не играл.
Мальчишка нагибается, чтобы сравняться ростом с Элизабет, и, прежде чем Хани успевает что-либо предпринять, изо всех сил кусает её за щеку.
– Ой! – кричит она.
Я, конечно, не могу в первый же день посещения детского сада избивать детей, но, черт возьми, искушение очень велико!
– Веди себя прилично! – зло шиплю я. Слышу в своём голосе ядовитые нотки и понимаю, что только что с треском провалил роль доброго самаритянина. – А теперь иди, играй где-нибудь в другом месте. Давай, вали отсюда!
Чуть не добавил: “Вали отсюда, жиртрест”, но вовремя заткнулся.
– Ики, сладкий мой, – слышу голос сзади. – Ох, Ики, ты что, напроказничал?
– Уаааааааа! – взвывает Икабод. Не плач, а вой слабоумного. – Уаааааааа!
Как только мать подходит к нему, он пинает её прямо в голень. Вижу, как её лицо кривится от боли.
– Напроказничал? Мягко сказано. Он истоптал руку моей девочки, а потом укусил её за щеку, – отвечает Хани Кейт, матери Икабода, женшине с затравленным лицом, плохо прокрашенными волосами и старушечьей стрижкой. Элизабет продолжает реветь. Икабод воет в той же тональности, даже не переводя дыхания. – И всего за пять минут. Это, по-моему, уж слишком.
– Ох, Ики. Ох.
Ей что, больше нечего сказать? Могла бы хоть извиниться! Почему она даже не ругает его?
Мамаша крошки Икабода поворачивается ко мне с очень недовольным видом.
– Надеюсь, вы его не ругали? – спрашивает она осуждающе.
– Вообще-то, ругал. Посмотрите, – я показываю ей руку Элизабет, где красным цветом отпечаталась подошва. - А на щеке остались следы зубов.
– Мы никогда не ругаем Ики, – говорит Кейт. – Мы считаем, что ребёнка нельзя бранить и наказывать. Он выражает свой гнев доступным ему способом, то есть физически.
Я почти закипаю от злости, пузырьки ярости поднимаются на поверхность. На мой взгляд, у этого ребёнка явные проблемы с воспитанием, а точнее с его отсутствием.
– А я выражаю свой гнев единственным доступным мне способом, – отвечаю я, изо всех сил пытаясь говорить вежливо. – То есть вербально. Хотя мог бы освоить более физические способы, если вы на этом настаиваете.
– Ики просто устал, – вздыхает Кейт. Набухшие вены на ее шее ясно свидетельствуют о том, что она готова убить меня. – Ты устал, да, малыш? Устал мой мальчик, – обращается она к нему тоном, которым обычно разговаривают пожилые леди со своей собакой.
– Тогда, может, вам лучше увести его домой, – лепечу я ей в тон, – и уложить баиньки?
– Очевидно, Фелисити не объяснила вам основных правил поведения в нашем саду. Ругать детей – это очень несовременно. В наше время, – Кейт меряет меня взглядом, явно намекая на мой возраст, хотя сама моложе меня максимум на два года, – считается, что наказывать детей нельзя. Они должны расти и развиваться органично, как... как растения. Но в вашей семье воспитанием ребёнка занимается жена, и вы, вероятно, не в курсе.
Кейт кидает на меня еще один надменный взгляд, зло фыркает и, игнорируя мое изумление, уходит прочь. Икабод ковыляет за ней.
Растения? А тот мерзкий запах, как оказалось, идёт из штанов Икабода. Вероятно, это естественное удобрение. Устал он, как же! Любимая мантра среднего класса с их дрянным подходом к воспитанию: “Он просто устал”. Он бросил вам в лицо гранату? Прогулялся по обеденному столу и скинул на пол все стаканы? Убил ребенка кухонным ножом? Ах, он просто устал. Что всегда вызывает логичный вопрос, на который никогда нет убедительного ответа: “Если он так устал, то какого черта он не в постели?”
Мне хочется кричать и – нелепо, – но у меня дрожат руки. Элизабет успокоилась, и я опускаю её на пол. Мне жизненно необходима чашка чаю.
– Привет, я Луиза. – Симпатичная блондинка, которая улыбнулась нам при знакомстве, возникает рядом. Она легонько ободряюще приобнимает Хани, хлопает меня по плечу и с улыбкой протягивает пакет молока. – Не переживайте так из-за неё. У этой женщины очень странное представление о воспитании детей. Например, Икабод до сих пор не научился ходить на горшок. Кейт считает, что это вредно, – говорит Луиза и поднимает глаза к потолку.
– А меня зовут Даниэль. – Мы улыбаемся друг другу. – Ужасный засранец.
Луиза смеется в ответ:
– И не говори. Просто кошмар. К сожалению, он тут не один такой. Ещё увидите. Вы ведь сегодня игровую ведёте?
- Даниэль. Мне нужно уйти – работа, - отвечает Хани.
- Ясно. Тогда я лучше оставлю вас. Я так подошла – просто познакомиться. И ещё, вы всё-таки слишком уж не переживайте.
– Спасибо за поддержку, – говорю я, и мне действительно уже лучше. – Ещё увидимся.
– Надеюсь, – смущенно улыбается Луиза. – Здесь я иногда чувствую себя как в сумасшедшем доме. А вы похожи на здравомыслящих людей.
– Только с виду, – не совсем удачно шучу я в ответ, но в душе ликую: определённо, у меня появилась новая подруга!
Ну, во всяком случае, потенциальная подруга – явная противоположность Грудастой Женщине, что сидит в углу, спрятав, наконец, свою сиську, и теперь наблюдает за Юэном. Он ходит вокруг – ссутулившись и слегка покачиваясь с пятки на носок, как подросток. Мамаша смотрит на него удовлетворенным, влажным от восторга коровьим взглядом. Глядя на них, я вспоминаю лекцию на курсе психологии, на которой нам рассказывали об аутизме.
Ладно-ладно, не исключено, что всё дело во мне. Может это просто старомодное мнение странного педика, что дети должны иметь хоть какое-то представление о том, как следует себя вести. Если дело только во мне, то я искренне приношу свои извинения. Но, господи, все происходящее настолько ужасно, что в это трудно поверить. Не успел я начать играть с детьми – мы стали хором разучивать считалочку, – как Юэн, сын Мардж, спустил свои голубые вельветовые штаны, присел на корточки, крякнул и навалил кучу прямо у книжного уголка. И никто ничего не сказал. Несколько минут мы молча пялились на какашки, пока мамаша засранца не произнесла ленивым голосом: “Маленькая неловкость”, не подобрала кучу голыми руками и не отнесла ее к мусорному ведру. Не в туалет, который находится прямо тут, за углом, а в мусорное ведро на кухне. Потом Юэн лёг на пол, поднял свои толстые ножищи и развёл их в стороны, а мамочка не слишком успешно подтёрла ему задницу крошечной салфеткой.
Затем, когда мы лепили из красного пластилина червеобразные спагетти, Икабод заехал кулаком в лицо Манго.
– Ничего страшного, у Ики проблемы с выражением агрессии, – произнесла мама Манго, словно убеждая себя в этом, хотя было видно, что она в ярости.
– Ой, он просто устал, – сказала Кейт.
При этих словах я, стыдно сказать, хмыкнул вслух. Наградой за смешок мне был очередной ненавидящий взгляд мамаши Икабода.
Полли, точнее сказать, несчастный мальчик Полидевк, привел всех в восхищение отсутствием предрассудков по поводу половой ориентации – оделся как балерина и проходил в таком виде полдня. Я не хочу сказать, что-то против (чья бы корова мычала), но если мальчик и в тринадцать лет будет продолжать в этом же духе, я думаю, что иногда его будут бить на улице. Мамочка нахваливала сынка, говоря, что наряд очень идет, а я изо всех сил отгонял от себя тень Зигмунда Фрейда. Брат Полли, Кастор, за весь день не произнёс ни слова, хотя ему уже два с половиной года. Пару часов подряд он играл с одним паровозом и орал как резаный, если кто-то приближался к нему, а я продолжал отгонять от себя мысли об аутизме.
Рэйнбоу, Пердита и Чайна, всем примерно по четыре года, были поглощены увлекательным занятием – показывали друг другу свои трусики, а потом Пердита сказала, что ее мама называет свою штучку “киской”. После этого они хором полчаса распевали: “Мяу, мяу, киска” – шаг направо, шаг налево, юбки вверх спереди – и “Мяу, мяу, писька” – шаг влево, шаг вправо, юбки наверх сзади.
И лишь милый крошка Александр, ему два с половиной, тихонько сидел на полу рядом с Элизабет и “читал” ей книжку про медведей.
Позже мы с Луизой действительно сходили выпить по чашке кофе. Я не стал особо откровенничать о себе и Хани, предоставил ей возможность выговориться, сказал лишь, что я дядя девочки. И знаете что? Она тоже мать-одиночка. Луизин муж променял её на “модель помоложе”, как она сама выражается, и это грустно, потому что Луизе всего тридцать один. Её квартира находится прямо над небольшой пекарней в квартале от садика, и работает Луиза на полставки в ателье, изготавливающем аксессуары для одного модного дома. За чашкой кофе с горячими тостами у нас состоялась приятная и немного стеснительная беседа: так беседуют одинокие люди, обнаружив, что есть человек, который разделяет их взгляды и вкусы. Луиза и Александр придут к нам в гости на будущей неделе. Хани просила меня посидеть с Элизабет в среду, у неё будет свидание с очередным кандидатом в мужья, и я взял смелость пригласить новых знакомых в гости, чтобы и у девочки появились друзья. И ещё она сказала, что нам нужно как-нибудь выбраться на прогулку в парк. Так что всё обернулось к лучшему, и в “Милых крошках” всё же нашлось то, что искала и Хани, и я.
– Увидимся во вторник! – прокричала Фелисити, когда мы выходили. – Марджори будет учить детей йоге!
– Йоге? – спросил я Луизу.
– Это ее специальность – она преподает йогу, – ответила та.
– Тогда почему она такая толстая? В смысле, по ней не скажешь, что она стройная и мускулистая.
– А может, она толстая, но очень гибкая, - сказала Луиза, и мы засмеялись.
Да, похоже, всё действительно не так уж плохо.