Кладовка

Ну что интересного в кладовке? Там только старые печальные вещи, доживающие свой срок: пожилое зимнее пальто с траченным молью лисьим воротником, прошлогодние газеты в ящике, облезлое цинковое корыто, да рассохшийся комод.
Ящики комода полны спутанных клубков, обрезков материи, сношенных гольфов и дырявых чулок. На что? А коврики делать! Домашние круглые половички из лоскутков – не паласы же в сенцах стелить.

Но я-то бываю здесь не ради рваных колгот. Моя добыча – кусочки кружев, пестрые пуговки, бусины, банты – для украшения принцессиных платьев из бабушкиных штор. Они здесь – в нижнем ящике. Бабуля про них не помнит. Но если вдруг найдет – одним половичком будет больше.
 
Бабушке нынче только и дел, что в кладовке рыться. Остальные уже переделаны: закрома наши полны, березовые дрова на заднем дворе сложены в поленницу и накрыты от дождя рубероидом, Шарикова конура на зиму обита ватином. На улице сыро, слякотно – самое время домовничать.
 
А в дому у нас кухня с печкой, две комнаты, да кладовочка. Летом в нее редко заглядывают, разве на минутку: таз для варенья взять, веники березовые развесить. А осенью каждый день что-нибудь да нужно: то бадейка для моченых яблок, то замазка оконная, то газет набрать – на растопку.
Чего в кладовке нет, так это съестного. Хотя… кое-кто, по нашему с бабушкой мнению, вполне мог бы иметь там завтрак обед и ужин – хоть каждый день. Но толстый рыжий Тишка только и делает, что греет пузо на печке, и с обитателями кладовки предпочитает не связываться.
 
Прежде чем зайти туда, приникаю к дверной щелке: тьма шуршит и попискивает.
Они там – серые, хвостатые твари, мелкие и не очень – воюют, плодятся, трапезничают… и исчезают, едва вспыхнет под потолком пыльная лампочка. Вот так! Живем в одном доме и ни разу не виделись.  Хотя терпеливая бабушка долго надеялась на встречу, заряжая мышеловку кусочками жилистого сала. Но салу каждый раз так удачно приделывали четыре лапы и хвост, что бабушка только руками всплескивала.
И вот однажды…
 
Завелась в доме гречка – целый мешок. Часть отсыпали в круглую жестяную коробку – для еды. Остальное бабушка торжественно снесла в кладовку и подвесила высоко на деревянной балке, справедливо рассуждая, что ни летать, ни бегать по потолку крысы не умеют, и, стало быть, припасу ничто не грозит. К тому же веревка новая, и мешок из прочного синтетического мочала – не угрызешь!
 
На другой день с утра я отправилась поискать в комоде кружавчиков для фаты, поскольку вечером собиралась замуж за принца. Зажгла свет и с перепугу чуть не померла до свадьбы – полы разбегались прямо под ногами с сухим крупяным шорохом.
Драный мешок посреди кладовки ходил ходуном – там жрали нашу гречку! С потолка свисал измочаленный огрызок веревки…
 
Я заголосила. Бабушка прибежала спасать дефицитный продукт, но поздно…
Удар был силен. Бабуля молча оглядела постигшее нас разоренье и удалилась в кухню, грозно сверкая очками. Там она схватила за шкирку разленившегося кота. Тишка закатил бесстыжие глаза и приготовился испустить дух, но бабушке было наплевать… Паршивца, презревшего свой долг, безжалостно отодрали от печки и бросили в холодную кладовку – крысам на растерзание.
 
День прошел в тоске. Тишка скребся и плакал под дверью. Бабушка горевала о гречке. Свадьбу пришлось отменить ­– не могу же я без фаты жениться.
 
Боевые действия начались среди ночи. Кладовка сотрясалась от яростной возни, временами там что-то грузно шмякалось, словно несчастного кота швыряли об стену. Потом настало затишье. Из-за двери слышался плотоядный хруст и утробное урчание. Похоже, доедали Тишку.
Внезапно ночь взорвалась чудовищным грохотом: что-то рухнуло, задребезжало и со стуком покатилось по полу, визжа и подвывая.
Разбуженный этой катавасией, забрехал во дворе Шарик.
Бой завершился внезапно – на высокой ноте: леденящий вопль, полный боли и возмущения, огласил дом (но помирать источник звука явно не собирался). Путаясь в длинных ночнушках и сшибая впотьмах стулья, мы с бабушкой ворвались в кладовку. 
 
Ужасное побоище предстало нашим глазам. Все, что могло упасть – валялось посреди кладовки. В цинковом корыте, как в гробу, задрав кверху острую морду, лежала матерая жирная крыса. Еще три или четыре дохлых валялись поодаль. Над ними летали рыжие клочья, выдранные то ли из Тишки, то ли из растерзанного в пылу сражения лисьего воротника пальто.
 
Герой с перекошенной мордой сидел на полу, и вид имел пришибленный, в буквальном смысле. Кончик пушистого хвоста оказался ловко зажат скобой мышеловки: отомстили "мышки" кошке…
– Поделом! – сурово сказала бабушка, однако Тишкин хвост вызволила. Остаток ночи ему позволено было провести в темном закутке за печкой.
 
Но отныне стоило сгуститься во дворе ранним сумеркам, Тишка железной рукой водворялся в кладовку для наведения порядка. Случались у него и боевые ранения, но бабушка сжалилась лишь однажды – подстелила ему круглый половичок, собственноручно сплетенный из пущенных на тряпки шерстяных рейтуз.
 
К зиме наглое серое воинство изрядно устрашилось и присмирело.  А Тишка, наоборот вошел во вкус новой жизни – глаз у него горел, ус воинственно топорщился. Он похудел, хотя кормили его теперь не в пример лучше.
Бабуля вела учет погубленным крысам и за работу выдавала Тишке премию – полное блюдце густой желтоватой сметаны. Она терпеть не могла бездельников.