Выход рядом

      Живу я в Москве на Коломенской Набережной. Место хорошее, парк замечательный рядом,  до центра рукой подать.  Москва река протекает, чуть ли не  у дома. 
     Проживаю  в четырехкомнатной квартире, с женой, сыном и тёщей. Как тесть умер,  тёща  жене заявляет: 
                - Давай обменяем  вашу, и  мою «двушку  на четырёхкомнатную  просторную квартиру.-
                - Жить будем,  как белые люди, не толкаясь локтями.- 

              Жена Света тут же ко мне,  мама нам такой подарок делает, давай срочно обмен искать.
     Тёща переехала  в новую просторную квартиру с котом, куда же говорит,  я «животину» брошу.  Не по - Божески это. Кот с первого знакомства нашего меня  возненавидел, а я кота естественно. Жена с тёщей всё Петрович котик золотой, умненький, и за стол на персональный стульчик высокий сажают, тарелочка у него отдельная с каёмочкой голубой. Сын придерживается нейтралитета в кошачьих делах, он дома только ночует. Учится в спецшколе – профилирующий предмет  химия. Вечерами тренировки по восточным единоборствам. В оставшееся время студия театрального мастерства. Сын у меня  парень замечательный, сглазить боюсь.
     Я с котом борюсь, скоро четыре года исполняется, гнать его пытаюсь, утверждаю -  под столом ему место. Тёща в слёзы,  жена на повышенных тонах возражает, не смей маме грубить.  Кот меня достаёт  ежедневно. Я  не  упускаю возможности, когда случай представиться кота пнуть,  под причинное место, от спальни подальше, где мы с женой спим, он же взвоет жутко и под кровать к тёще, в её комнату и ждёт момента отомстить, ни за что не упустит.
     Когда все дома,  Петрович нагло сидит рядом с тёщей и весь вид его надменный прямо говорит, плюю я на тебя ничтожество.  Я здесь главный кумир. Чувствует «мерзавец», что  тронуть его не могу, не посмею, скандалов не выношу.    Когда же остаёмся дома с ним наедине,  прячется у тёщи под кроватью,  не вылезает.

      Петрович следит за мной и мстит при первой возможности.   Только бдительность потеряю или отвлекусь, тут же,  получи фашист гранату. Проходит крадучись в коридор и мочится прямо в туфли,  на носки или ещё хуже того  нагадит,  лапой размажет небрежно, замурлычет и бегом к тёще под прикрытие. Я свою обувь, как с работы прихожу  мою, и сразу же  в спальню отношу,  дверь закрываю на защёлку.
    Господи, когда же Петрович «подохнет», или тёща представится?  К гадалке, что ли сходить.
    Я работаю заместителем главного редактора,  в одной из  газет, тащу всю работу на своём горбу.  Начальница моя, мадам шестидесяти лет поставлена администрацией ЦАО на кормило;  делать и знать ничего не хочет. Как приходит год назад, так сразу заявляет: 
                -Вы  Василий Семёнович, как выпускали газету, так и продолжайте всё делать,  как  прежде,-
                -  Меня не подводите.-   
                - А  я  буду  представлять только  внешние связи.-
   На работу ходит через день,  а  "баблосы" получает в два раза более меня. Проклятая тупая  старуха.
Компьютер – нашу швабру рабочую,  обходит стороной, даже из кабинета своего вынесла.
                - Я, говорит – «Боюсь, что он взорваться может в любую минуту и лучи от него вредные, для здоровья и кожи моей.-
    
        Сегодня после работы  иду  в спорт бар посмотреть футбол, встряхнуться и расслабиться немного.  Игра у нашей сборной, как всегда не задалась, продувают  бездарно наши  «хренопупики»,  и за что им такие деньжищи платят. Прихожу домой от ужина отказываюсь, жене говорю:
                - Смотрел футбол в спорт баре с Толиком приятелем.-
    
                Жена молчит недовольно, а  тёща   губищами шевелит  и встревает: 
               - Ты Света тоже можешь в театр с Мишкой сходить, ведь до сих пор тебя любит, не женится.- 
     Сижу за столом на кухне,  пью чай, катаю пальцем указательным шарик хлебный по столу,  молчу. А сам мысленно душу тёщу, обеими руками.  Допиваю чай, говорю через силу спасибо и спать иду.
    Утром встаю, как обычно в половине седьмого. Пью кофе, съедаю пару яиц всмятку.  Сегодня у нас профессиональный праздник, день печати. Будут поздравления и застолье после обеда. Вся редакция скинулась, по пять сотен каждый. Так что гуляем газетчики.
    Я надеваю рубашечку голубенькую  новенькую, брюки  в тон рубашки, на порядок темнее,  пиджак льняной отбелённый, ногу протягиваю к туфле, а там подарочек от Петровича душистый, пожалуйста, Василий Семёнович получите и распишитесь.
Я ору,  сдерживаться больше не могу.
                - Сволочь! когда же я от тебя избавлюсь.-
 Слышу, тёща сразу просыпается,  ворочается в спальне у себя.  И  тут  же голос подаёт:
                - Кис, кис Петруша.-
    Петрович под кроватью её  мяукает, не волнуйся мама, я своё дело сделал, не достанет "вражина" меня под твоей кроватью.   Жена просыпается от моего крика, выходит из спальни подаёт  мне туфли новые.  Идёт на кухню, гремит посудой. Я  на пределе нервном, туфли надеваю и вон из квартиры в лифт быстрым шагом. Туфли не разношенные отзываются сразу же болью в правом мизинце.  Из лифта в подъезд  парадный выхожу,  под лестничной клеткой бомж  храпит раскатисто, спит на картонках.  Вонища от него на весь подъезд. Он  у нас с осени прошлой ночует.  Почему это всем  по барабану? 
    В милицию обращались не раз, там только улыбаются и руками разводят, к милосердию призывают. Бомж, пока не уляжется, кроет всех проходящих матом отборным,  запах от него жуткий, сам огромный, под  два метра росточком,  к такому и подойти страшно, а не то что  прогнать. Задерживаю дыхание выхожу,  к машине бегом,  опаздываю по времени, в пробки попадаю.
     Какая - то гнида, видимо нерусская,  ставит  свой форд на проезжей части перед моей машиной.  Оглядываюсь - никого нет. А я опаздываю. Начинаю, матерится сквозь зубы, толкаю форд,  пинаю  колесо,  орёт сигнализация на весь дом. Через минуту, из окна пятого этажа соседнего подъезда,  мужик обещает мне разбить башку, если я от его форда не отойду. Минут через пять выходит, бурчит, что лишь на минуту за сигаретами отошел. Отгоняет форд,  даёт мне возможность выехать. Я разборки не устраиваю, спрашиваю только, кто он по национальности. Мужик отвечает: 
                - Русский.-   
                - По тому, как машину ставишь -  эфиоп -
 говорю я и еду потихоньку.
     Мужик выкидывает мне средний палец из кулака вдогонку.  "Даун грёбанный".
 Выезжаю на проспект Андропова и тут же встаю, практически у дома в пробку.  Конца этой пробке не видно. За час проезжаю два километра. Бросаю машину на обочине.  Возвращаюсь пешком к метро, станция Коломенская, и еду на работу в метро, самочувствие  хуже чем после трёхдневной пьянки, в висках покалывает. В вагон заносят,  словно пушинку ветром и ногами перебирать не надо. Стою никого не трогаю, примус починяю, как кот Бегемот из Мастера и Маргариты, но не срастается. На Новокузнецкой две Лолитки  таблеточные втаскиваются в вагон, ко мне прижимаются спинами и одна из них мне на ногу каблуком наступает основательно. Я терплю немного и говорю культурно: 
                - Девушка вы на моей ноге стоите.-
                - Каблук уберите с моей туфли.-
         А  Лолитка, нет, чтобы извиниться, или босоножку с каблуком высоким  убрать, нагло улыбается,  и на пол вагона заявляет:
                - Что вы дядечка руки свои распускаете.-
                - Граждане заступитесь, пожалуйста, мужик этот меня  трогает, ощупал всю, а мне стыдно.-

         Рядом стоящие пассажиры неодобрительно начинают на меня поглядывать,  шушукаться,  лица недобрые. Одна  «дура»,  внезапно как закричит:
                - Извращенец поганый.-
    
         И от меня в сторону пытается подальше  отодвинуться. Я дар речи теряю. 
            А Лолитка  на Тверской  выходит из вагона с подружкой, хохочет и мне язык показывает. И откуда такие берутся?  Из Красномордайка  видимо стерлядь неумытая.   На работу опаздываю на три часа. Старуха - начальница наша обычно к обеду приходит, а тут на тебе с девяти часов, как штык в атаке штыковой.  Я к себе в кабинет прохожу, тороплюсь,  а Старуха мне во след шипит: 
                - Василий Семёнович у нас в редакции работают с девяти утра, а не с  полудня.- 
                - Газета вас ждать не может.- 
     Я поворачиваюсь медленно, и вежливо, а самого трясёт всего  от злости, отвечаю:
                - Ирина Аркадьевна, вы за год работы в нашей газете впервые на работу вовремя приходите,- Видимо за подарками в честь праздника.- 
                - В деле газетном вы   Г…., к сожалению заглавная  больше нечего  о вас сказать.-
    К себе в кабинет прохожу, сажусь в кресло,  потряхивает меня,  глаз дергается правый. 
    Я уже пять лет, как заместитель главного редактора, на мне газета держится, с этим все сотрудники согласны даже те,  с кем я в контрах.  То пристроят на четыре года главным редактором заместителя  районной налоговой инспекции,  когда его  с работы «турнули»,  теперь старуха рулить пытается  бестолковая. Надоело до чёртиков.
    Праздника  конечно не получается. Бабка губищи распускает надувается словно рыба ёж и сразу же отправляется жаловаться своим покровителям в ЦАО. Варя  выпускающий редактор, мне в кабинет материалы в  вёрстку несёт на следующий день. Я говорю:
                - Спасибо -
И читать,  править начинаю. Голову поднимаю от вёрстки, а Варя всё стоит не уходит. На меня смотрит и говорит негромко:
                -Вы Василий Семёнович, вероятно, уйдёте  в другую газету,-
                - Прошу Вас, меня с собой взять.-
                - Мне здесь без вас делать нечего.-
Руки к щекам заалевшим прижимает и выходит.  Вот сюрприз неожиданный.
     Выпиваем в честь праздника, едим без настроения,  как по необходимости, раз купили надо съесть, сидим, болтаем,  словно на похоронах. Я  речь произношу, что  настанет время,  когда газетой будет руководить настоящий  «главред»,  но  настанет оно не скоро,  так как «халявщиков» и прочей  «дряни»  пруд  пруди. Чем сотрудников ещё больше расстраиваю. В шесть вечера звоню жене, говорю:
                - Буду поздно.-
   
            Вру, что работы много. Домой идти, как на Голгофу крест нести,  но придётся,  выхода нет. Хочется первому, кто не так глянет в мою сторону сразу дать в  морду.  Решаю побродить по Москве. Прошёлся немного, у первого попавшего кинотеатра останавливаюсь, покупаю билет. Фильм  под стать настроению.  О  том, что мы, то есть человечество сами себе яму роем глубокую и конец печальный для нас неизбежен.
            В одиннадцатом часу еле добрёл  до машины,  растер обе ноги новыми туфлями за день  всмятку.  Туфли в машине снимаю, еду в носках  туда,  где кот мочится,  мне в туфли,  тёща изводит придирками, супами на топлёном курином жире, от одного запаха супов этих,  меня выворачивает наизнанку. А в парадном  пьяный,  вонючий  бомж.
            Дверь открываю, вхожу в подъезд.   В это время бомж, стоит на коленках мычит и мочится на радиатор отопления в углу. Над  дверью подъезда нашего; надпись светится -  ВЫХОД.  Меня, как озарило, выход, оказывается  рядом, как же я его раньше не находил.  Прохожу к лифту,  бомж меня вдогонку  привычно обматерил, спать, видите ли я ему мешаю. Поднимаюсь к себе на десятый этаж. Вхожу в квартиру, здороваюсь с женой. Света спрашивает:
                - Как праздник прошёл и что это ты  взъерошенный,  какой то?-
    Я киваю без слов, поднимаю к верху большой палец, знаком этим показываю  - всё в порядке,  переодеваюсь.  Выхожу на балкон, достаю бутылку с керосином, покупал   фонарь заправить на рыбалку.  Сую в карман спички  ветровые.  Светке говорю:
                - Пойду, покурю на площадке -
Сажусь в лифт и вниз еду.
          Бомж  крепко спит на своих картонках.   Моча  по полу - словно озеро. Запашок  невообразимый. Я к бомжу  подхожу,   и керосин на него  выливаю аккуратно. Поднимаюсь по лестнице на проем выше, спичку вынимаю, зажигаю её, шепчу - аминь и на бомжа выщёлкиваю пальцами.  На второй этаж успеваю подняться, и наконец,  то слышу, как бомж ревёт от боли нестерпимой, но это его проблемы, я думаю, что на этот раз, мы всем подъездом от него избавимся навсегда.  Поднимаюсь в лифте к себе на этаж, вхожу домой.  В коридоре  Петрович  гнётся дугой, мне в новые туфли гадит.  Словно коршун хватаю его за загривок и бегу на балкон. Держу  Петровича мёртвой хваткой, тот мяукает – воет, как грешник в преисподней  старается извернуться и цапнуть меня за руку. Выскакиваю на балкон, и громко, в темноту ночи, кричу:
                - Теперь ты Петрович гадить  больше не сможешь.- 
      
          И запускаю Петровича в свободный полёт с десятого этажа. Закрываю дверь, сажусь расслаблено в кресло в зале, а сам, как пружина сжатая, только тронь, распрямлюсь, ударю.  До тёщи доходит, наконец, что Петровича я жизни лишил. Белеет как мел,  шепчет:
                -  Убийца ты Васька.-
      На пол с кресла сползает и сознание теряет. Светка в крик, на меня с кулаками кидается.
                - Маму загубил, -  вопит на весь дом, глаза бешеные.
 
          Я из кресла приподнимаюсь и тихонько шепчу:
                - Дотронешься до меня – убью.-
    
             Света, как вкопанная останавливается, затем к матери кидается, водой брызгает ей в лицо. За телефон хватается скорую помощь вызывать. А скорая помощь уже у подъезда, горящему бомжу вызвал кто - то из доброхотов. Сын даже из комнаты своей не выходит, тоже скандалов не выносит. Я же одеваюсь,  не тороплюсь,  выбиваю из туфли  «дерьмо»  Петровича,  на  трюмо в коридоре, вытираю туфлю салфеткой, крючком вязанной,что лежит на поверхности. Обувь аккуратно ставлю на полочку. Надеваю туфли старые и ухожу в ночь, в никуда.  До пяти утра брожу по улицам. Дважды останавливают, менты проверяют документы. Во второй раз попеняли: 
                - И что вам не спится, в соседнем доме человека облили горючкой и подожгли, осторожней будьте-.
    Я обещаю. В  пять утра звоню  Варе, прошу приютить дня на два – три пока не подыщу жилья.
    Из газеты увольняюсь на следующий день. Старуха просит поработать месяц,  пока не найдут замену - нашла простака - образина. Пусть теперь сама газету выпускает.
P.S.
     Спустя две недели, работаю в газете, где тиражи в разы больше. Главный редактор уходит через месяц на пенсию. Учредители уже утвердили меня на место главного редактора.   Живу у Вари и с Варей.  Она признаётся мне, что влюблена в меня с первого дня своей работы, а я глупец ничего не замечал.
Звонит,  время от времени  Света, голос потухший, спрашивает:
                - Может быть, вернёшься домой?- 
Я твёрдо отвечаю:
                -Нет.-
Тёща слегла с того дня, больше так и не поднялась, представилась через месяц. Всё просила у меня прощения за проделки Петровича и за себя саму.

                - Я, Васю гноила с первого дня, как вы поженились,- Так пусть он меня простит, - Зла не держит - Бога ради.-
  Так Света говорит мне по телефону. На тёщу зла не держу, Господь ей судья. Свете оставляю всё совместно нажитое, только машину оставляю за собой, мне газетчику, без машины, как без рук,  остальное  делить не хочу, оставляю ей и сыну. 
С сыном собираюсь поговорить, как мужчина с мужчиной думаю, поймёт меня, и очень на это надеюсь.
      
Выход всегда  есть. 
       
                Он обычно  где - то  рядом. 
          
                Надо только решиться.
               
                И выйти.